CC BY
19
19. Успенский Э.Н. Гарантийные человечки. Общее собрание героев повестей, рассказов, стихотворений и пьес: В 10 т. Санкт-Петербург: Торгово-издательское товарищество «Комета», 1993; Т. 3: 97 - 158.
20. Волков А.М. Урфин Джюс и его деревянные солдаты. Красноярск: Красноярское книжное издательство, 1984.
21. Жуковский В.А. Отрывки из Гомера. «Илиада». «Одиссея». Полное собрание сочинений и писем: В 20 томах. Москва: Языки славянских культур, 2010; Т. 6. Available at: https://imwerden.de/pdf/zhukovsky_pss_tom06_perevody_iz_homera_2010.pdf
22. Коваль Ю.И. Приключения Васи Куролесова. Москва: «Планета детства», 2004.
23. Коваль Ю.И. Пять похищенных монахов. Москва: «Махаон», 2010.
24. Васильев И. Поэтика сказки Юрия Олеши «Три Толстяка» в аспекте двух её ключевых составляющих. Rusycystyczne Studia Literaturoznawcze 3, 1997: 67 - 77. Available at: http://bazhum.muzhp.pl/media//files/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze-r1979-t3/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze-r1979-t3-s67-77/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze-r1979-t3-s67-77.pdf
25. Усачёв А. Умная собачка Соня. М.: РОСМЭН-ПРЕСС, 2018.
26. Прокофьева С.Л. Приключения жёлтого чемоданчика. Available at: https://mybook.ru/author/sofya-prokofeva/priklyucheniya-zheltogo-chemodanchika-sbornik/read/?page=2
27. Усачёв А. Знаменитая собачка Соня. Москва: РОСМЭН, 2018.
28. Александрова Т. Кузька: Сказка. Саратов: Издательство журнала «Волга», 1991.
29. Барри Дж. Питер Пэн. Волшебные сказки зарубежных писателей. Москва: «ОЛМА-ПРЕСС Образование», 2002.
30. Цейтлин С.Н. Язык и ребёнок. Лингвистика детской речи: Учебное пособие для студентов высших учебных заведений. Москва: ВЛАДОС, 2000.
31. Бородицкая М. Тумашкова Н. Телефонные сказки Маринды и Миранды. Москва: Самокат, 2014.
32. Чуковский К.И. От двух до пяти. Минск: «Народная асвета», 1984.
33. Воробьев В. Капризка - вождь ничевоков. Пермь: Пермское книжное издательство, 1970. Available at: https://www.e-reading.club/book.php?book=12164
34. Гурина И., Шкурина М., Холкина Т. Сказки от капризов. Москва: Речь, 2016.
References
1. Ginzburg L.Ya. O psihologicheskojproze. Moskva: INTRADA, 1999.
2. Lihachev D.S. Chelovek v literature Drevnej Rusi. Moskva: Nauka, 2006.
3. Esin A.B. Psihologizmrusskojklassicheskojliteratury: uchebnoe posobie. 4-e izd., stereotip. Moskva: FLINTA, 2017. Available at: http://biblioclub.ru/index.php?page=book_view_ red&book_id=94679
4. 'Etkind E.G. «Vnutrennij chelovek» i vneshnyaya rech'. Ocherki psihopo'etiki russkoj literatury XVIII-XIX vekov. Moskva: Yazyki russkoj literatury, 1999.
5. Makarenko A.S. Stil' detskoj literatury. Sobranie sochinenij: v 7-mi tomah. Moskva: Pedagogika, 1986; 7: 185-190. Available at: http://elib.gnpbu.ru/text/makarenko_ pedagogicheskie-sochineniya_7_1986/go,185;fs,1/
6. Shvedova O.M. Problema psihologizma detskoj knigi v sovetskom literaturovedenii. Problemy detskoj literatury: Mezhvuzovskij sbornik. Petrozavodsk, 1979: 34 -3 7.
7. Dolzhenko L.V. Racional'noe i 'emocional'noe v russkoj literature 50-80-h godov HH v. (N.N. Nosov, V.Yu. Dragunskij, A.G. Aleksin, V.P. Krapivin): Avtoreferat dissertacii ... doktora filologicheskih nauk. Volgograd, 2001. Available at: http://irbis.gnpbu.ru/Aref_2001/03-04714.pdf
8. Zolotuhina O.B. Psihologizm v literature: Posobie. Grodno: GrGU im. Ya. Kupaly, 2009. Available at: <http://ebooks.grsu.by/psihologism_lit/index.htm>
9. Lipoveckij M.N. Po'etika literaturnoj skazki (na materiale russkoj literatury 1920 - 1980-h godov). Sverdlovsk: Izdatel'stvo Ural'skogo universiteta, 1992.
10. Ovchinnikova L.V. Russkaya literaturnaya skazka HH veka: Istoriya. Klassifikaciya. Po'etika: uchebnoe posobie. Moskva: Flinta: Nauka, 2003.
11. Chernysheva T.A. Priroda fantastiki. Irkutsk, 1985.
12. Tolstoj A.N. Zolotojklyuchik, ili Priklyucheniya Buratino. Available at: https://azku.ru/avtorskie-skazki/zolotoj-klyuchik-ili-priklyucheniya-buratino.html
13. Geraskina L.B. Vstrane nevyuchennyh urokov. Moskva: Mahaon, 2018.
14. Nosov N.N. Priklyucheniya Neznajkii ego druzej: Roman-skazka. Moskva: TERRA-TERRA, 1991.
15. Sharov A.I. Malysh-strela - pobeditel'okeanov: Skazki. Moskva: Detskaya literatura, 1976.
16. Sharov A.I. Chelovek-goroshina iprostak. Available at: https://libking.ru/books/child-/children/49792-a-sharov-chelovek-goroshina-i-prostak.html
17. Prokof'eva S.L. Priklyucheniya vesnushki. Moskva: Libri p'er bambini, 2017.
18. Olesha Yu.K. Tri Tolstyaka. Povesti i rasskazy. Moskva: Izdatel'stvo "Hudozhestvennaya literatura", 1965: 123 - 238.
19. Uspenskij 'E.N. Garantijnye chelovechki. Obschee sobranie geroev povestej, rasskazov, stihotvorenij i p'es: V 10 t. Sankt-Peterburg: Torgovo-izdatel'skoe tovarischestvo «Kometa», 1993; T. 3: 97 - 158.
20. Volkov A.M. Urfin Dzhyus i ego derevyannye soldaty. Krasnoyarsk: Krasnoyarskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1984.
21. Zhukovskij V.A. Otryvki iz Gomera. «Iliada». «Odisseya». Polnoe sobranie sochinenij i pisem: V 20 tomah. Moskva: Yazyki slavyanskih kul'tur, 2010; T. 6. Available at: <https:// imwerden.de/pdf/zhukovsky_pss_tom06_perevody_iz_homera_2010.pdf>
22. Koval' Yu.I. Priklyucheniya VasiKurolesova. Moskva: «Planeta detstva», 2004.
23. Koval' Yu.I. Pyat'pohischennyh monahov. Moskva: «Mahaon», 2010.
24. Vasil'ev I. Po'etika skazki Yuriya Oleshi «Tri Tolstyaka» v aspekte dvuh ee klyuchevyh sostavlyayuschih. Rusycystyczne Studia Literaturoznawcze 3, 1997: 67 - 77. Available at: http://bazhum.muzhp.pl/media//files/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze-r1979-t3/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze-r1979-t3-s67-77/Rusycystyczne_Studia_Literaturoznawcze-r1979-t3-s67-77.pdf
25. Usachev A. Umnaya sobachka Sonya. M.: ROSM'EN-PRESS, 2018.
26. Prokof'eva S.L. Priklyucheniya zheltogo chemodanchika. Available at: https://mybook.ru/author/sofya-prokofeva/priklyucheniya-zheltogo-chemodanchika-sbornik/read/?page=2
27. Usachev A. Znamenitaya sobachka Sonya. Moskva: ROSM'EN, 2018.
28. Aleksandrova T. Kuz'ka: Skazka. Saratov: Izdatel'stvo zhurnala «Volga», 1991.
29. Barri Dzh. Piter P'en. Volshebnye skazki zarubezhnyh pisatelej. Moskva: «OLMA-PRESS Obrazovanie», 2002.
30. Cejtlin S.N. Yazyk irebenok. Lingvistika detskojrechi: Uchebnoe posobie dlya studentov vysshih uchebnyh zavedenij. Moskva: VLADOS, 2000.
31. Borodickaya M. Tumashkova N. Telefonnye skazki Marindy i Mirandy. Moskva: Samokat, 2014.
32. Chukovskij K.I. Ot dvuh do pyati. Minsk: «Narodnaya asveta», 1984.
33. Vorob'ev V. Kaprizka - vozhd'nichevokov. Perm': Permskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1970. Available at: https://www.e-reading.club/book.php?book=12164
34. Gurina I., Shkurina M., Holkina T. Skazki ot kaprizov. Moskva: Rech', 2016.
Статья поступила в редакцию 21.03.19
УДК 882
Spiridonova G.S., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Krasnoyarsk State Pedagogical University n.a. V.P Astafiyev (Krasnoyarsk, Russia),
E-mail: [email protected]
A ROGUE IN PLOTS OF THE RUSSIAN SIBERIAN FICTION OF THE SECOND HALF OF THE XIX CENTURY. A rogue is characterized in the article as one of the most popular characters of Siberian fiction of the second half of the XIX century. The prevalence of this type in comparison with others (a hard worker, a nomad, etc.) and related motifs in Siberian subjects is justified by the fact that deception and fraud in real life were a natural behavioral model in the territory remote from the center and difficult to control by the authorities. In addition, in the Siberian society, self-seeking and acquiring interests prevailed over others, which also contributed to the development of abuse. The work notes that the Siberian plots with the participation of a rogue usually do not have a character of a detailed biography, but represent one vivid episode, in the center of which there is deception (a trick of a rogue) and examples from the works of little-known Siberian authors (M. Orfanov, V. Kokosov, S. Sretensky and others). The plot of the roguish novel and the Siberian plot with the participation of the rogue are compared, their differences are indicated, in particular, the replacement of the road motive with the motive of the career. The exceptional role of the motive of a career in Siberian fiction is its originality in relation to the "big" Russian literature, which was more interested in the "transformation of the inner world of the man".
Key words: regional literary tradition, Siberian literature, Siberian fiction, plot, character, rogue.
Г.С. Спиридонова, канд. филол. наук, доц., Красноярский государственный педагогический университет им. В.П. Астафьева, г. Красноярск,
E-mail: [email protected]
ПЛУТ В СЮЖЕТАХ РУССКОЙ СИБИРСКОЙ БЕЛЛЕТРИСТИКИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Плут характеризуется в статье как один из самых популярных персонажей сибирской беллетристики второй половины XIX века. Распространенность данного типа в сравнении с другими (тружеником, кочевником и др.) и связанных с ним мотивов в сибирских сюжетах обосновываются тем, что обман и мошенничество в реальной жизни были естественной поведенческой моделью на территории, удаленной от Центра и плохо поддающейся контролю со стороны власти. Кроме того, в сибирском обществе интересы своекорыстные и приобретательские преобладали над прочими, что также способствовало развитию злоупотреблений. В работе отмечается, что сибирские сюжеты с участием плута обычно не имеют характера развёрнутой биографии, а представляют собой один яркий эпизод, в центре которого оказывается обман (проделка плута) и приводятся примеры из произведений малоизвестных сибирских авторов (М. Орфанова, В.Я. Кокосова, С.А. Сретенского и др.). Сравниваются сюжет плутовского романа и сибирский сюжета с участием плута, обозначаются их различия, в частности, замещение мотива дороги мотивом карьеры. Отмечается, что заметная роль мотива карьеры в сибирской беллетристике составляет её своеобразие по отношению к «большой» русской литературе, которая в большей степени интересовалась «преображением внутренней сущности человека».
Ключевые слова: региональная литературная традиция, сибирская литература, сибирская беллетристика, сюжет, персонаж, плут.
Сибирская литературная традиция изучается уже много лет Некоторые её особенности отмечены ещё в 30-е гг. XIX века Генрихом Кёнигом, более ясно и подробно освещены в начале ХХ века Н.Ф. Насимовичем-Чужаком, Б. Жеребцовым, М.К. Азадовским, позднее Ю.С. Постновым, Г.Ф. Кунгуровым и др. В советские годы исследования велись главным образом в источниковедческом и историко-литературном плане, и общим местом в них стало суждение о вто-ричности и компилятивности сибирской литературы по отношению к Центру, о её несамостоятельности и запаздывающем развитии [1]. Значительно реже учёные обращались непосредственно к проблемам поэтики.
Ситуация изменилась после выхода в свет монографии Б.А. Чмыхало «Молодая Сибирь: регионализм в истории русской литературы» (Красноярск, 1992), в которой был предложен новый подход к изучению региональной литературной системы - через локальный менталитет (местное самосознание). С этого момента параллельно с региональным самосознанием довольно серьёзно изучалась его литературная составляющая и всё более пристальное внимание уделялось структуре регионального текста: его жанровой специфике, образу автора, закономерностям сюжетосложения и т.д. [2], [3], [4], [5]. Наша работа лежит в русле подобных современных исследований и посвящена персонажной сфере регионального текста. Здесь мы ставим перед собой цель дать характеристику только одному персонажу, играющему в местных сюжетах заметную, особенную роль.
«Доминанта областного самосознания», по выражению К.В. Анисимова [4, с. 23], заключается в том, что ситуация отдаленности провоцирует у человека, живущего «не на родине того ядра русского народа, которое создало русское государство, русскую литературу, русскую политическую жизнь» [6, с. 58 - 59], психологический дискомфорт. Поэтика текстов, созданных в Сибири, связана во многом с этим психологическим дискомфортом в разных его вариантах.
Ощущение отдаленности, изолированности и обособленности заставляет человека в Сибири вырабатывать различные «поведенческие модели». Практически все эти поведенческие модели отражены в сибирских сюжетах. Большинство из них соотносится с одним из двух основных сибирских персонажей: с героем-аборигеном, отрывающимся от локальной целостности, или с героем-пришельцем, внедряющимся в неё извне (добровольно либо по принуждению). Среди героев-пришельцев, в зависимости от выбранной модели поведения, выделяются следующие подтипы: просветитель, труженик, кочевник (бродяга), авантюрист и плут. Остановимся на последнем.
Вследствие своей замкнутости и удалённости от Центра Сибирь со времени её завоевания русскими превращается в территорию, плохо поддающуюся контролю, и поэтому здесь всегда существовали проблемы с соблюдением законов. Само слово «закон» приобретает в Сибири смысл очень условный, почти эфемерный: «раз ты его скажи, десять раз про себя подержи, пока не спросят» [7, с. 201]. В такой ситуации злоупотребления растут, «как леший; в траве идёт, с травой ровен; в лес пойдёт, с лесом вровень» [8, с. 43]. Местные власть предержащие погрязли в нарушениях, «как в паутине» [7, с. 236]. К сибирским административным структурам как нельзя лучше применимо выражение «рука руку моет», «здесь всё просто делается: попросит хороший человек другого хорошего человека, - и баста!» [9, с. 303].
Сибирское общество представляет собой благодатную почву для развития всякого рода беззаконий ещё и потому, что основными его интересами являются интересы своекорыстные и приобретательские. «Это арена вечной борьбы и погони за богатством», - писал Н.М. Ядринцев [10, с. 72]. «В сибиряке, - подтверждал ту же мысль С.А. Сретенский, - болезненно развита жажда наживы, жажда приобретения, какие бы средства к тому ни представлялись: пристанодержатель-ство воров, приём краденых вещей, фальшивая монета и т. п.» [11, с. 169 - 170].
Из объяснений Н. Астырева следует, что такое положение вещей вполне закономерно: человек пришёл в Сибирь, чтобы приобретать и добывать, ради наживы он совершал чудеса мужества и выносливости, рисковал собственной жизнью и убивал других. Грубая сила служила ему залогом всякого успеха; она же стала предметом поклонения и уважения для новых поколений сибиряков, а «всё остальное, относящееся к области этики, было отодвинуто на задний план» [12, с. 29].
В связи с этим в Сибири распространяется тип поведения, основанный, во-первых, на стремлении к наживе и, во-вторых, на крайне пренебрежительном отношении к законам (в том числе, и к законам совести). «У нас, брат, лафа тому жить, кто совесть потерял и объявки о розыске её не сделал», - говорит один из героев Н.И. Наумова [13, с. 13]. Собственно, это и есть характеристика плута.
В отличие от героя-труженика, образ которого также представлен в сибирских сюжетах, плут надеется не на свои физические силы, а на изворотливость ума, хитрость и предприимчивость. Плутов можно встретить не только среди персонажей-пришельцев, но и среди персонажей-аборигенов. Существенно то, что пришелец на новом месте гораздо чаще выбирает путь плутовства, чем путь честного труда, ибо не привык трудиться и там, откуда пришёл: «работа нам не с руки, артисты мы, с форсом жить хотим, крестьянской работы не любим», - признаётся поселенец [14, с. 228].
Плутовство легче, чем честный труд, приводит пришельца к процветанию, потому что местные условия во многих отношениях представляют собой настоящее раздолье, «рай для плута»: так, например, герой М. Орфанова, сосланный в Сибирь за подделку банковских билетов, зорко присматриваясь к местным порядкам, «не раз возносил благодарственное моление Иегове, допустившему его попасть в эту «обетованную землю»... <...> С любовью следил он за деятельностью местных губернских и окружных дореформенных судов, в которых дела, например, по скупке «хищнического» или, попросту, краденого золота тянулись по десяткам лет, несмотря на присутствие в деле и поличного, и ясных свидетельских показаний. Нравилась ему и жизнь чиновников, сидевших на влиятельных местах. Все они жили хорошо, были хлебосольны, имели хорошее хозяйство. Рядом с этим наблюдением он сопоставлял размеры их окладов и с радостью узнал, что редкий получает до полуторы тысячи, а то всё больше 600 рублей, 750 рублей и 900 рублей в год. Проживали же все по 5-6 тысяч. Удостоверившись в верности своих наблюдений, он пришёл к убеждению в необходимости завести знакомство с чиновным людом, что удалось ему, по местному выражению, «легче лёгкого», ибо все его первые знакомые - зажиточные купцы-евреи были с администрацией, не исключая и довольно высокопоставленных особ, в самых дружеских, даже интимных отношениях» [15, с. 100].
В истории мировой литературы образ плута связан с жанром плутовского романа, зародившегося в Испании в середине XVI века, «распространившегося вскоре по всей Западной Европе, а потом перешагнувшего через океан, в страны Латинской Америки». История этого жанра относится в основном к эпохе барокко. Просуществовав почти столетие, к середине XVII века он исчерпал себя [16, с. 5]. Однако отдельные приёмы плутовского повествования были взяты на вооружение литературой Нового времени, поскольку в нём «были заложены возможности для прорастания в самых разных направлениях: от философско-сатирической повести до приключенческо-воспитательного романа» [16, с. 20].
Принято считать, что в силу разных причин образ плута на русской почве не прижился. Правда, в XVII веке появились ловкие и энергичные литературные герои вроде Ерша Ершовича или Фрола Скобеева. Позднее подобные персонажи фигурировали в повестях петровского времени, в романах Чулкова и Эмина. Существенно связаны с жанром плутовского романа оказались «Мёртвые души» Н.В. Гоголя [17, с. 331 - 342]. Но такого широкого распространения, как в западноевропейской литературе, эта традиция в России не получила [18, с. 254 - 255].
По-видимому, русская сибирская беллетристика в данном случае является исключением. Уже в романтических сюжетах первой половины XIX века в ней заметную роль играет персонаж, очень напоминающий традиционного плута, -коммерсант-мошенник (см. романы И.Т. Калашникова «Дочь купца Жолобова», «Камчадалка» [19], повесть Н.С. Щукина «Ангарские пороги» [20]). В дальнейшем этот персонаж завоёвывает всё большее сюжетное пространство и, в конце концов, оттесняет на задний план всех остальных. Можно сказать, что среди прочих действующих лиц в русской литературе Сибири второй половины XIX века плуту принадлежит абсолютное первенство.
Однако местные сюжеты, в которых участвует плут, заметно расходятся с традиционной схемой плутовского романа, описанной Н.И. Надеждиным в «Летописях отечественной литературы» (1832): «Выдумывают прошлеца, бродягу, плута, которого заставляют скитаться по белу свету, через все ступени общественно-
го быта. От крестьянской хижины до королевских палат, от цирюльни брадобрея до кабинета министра, от презренных вертепов мошенничества и разврата до смиренной пустыни отшельника. Замечания и рассказы, собранные подобным скитальцем во время странствования по различным слоям общества, сцепляются в одно более или менее обширное целое, которое своим разнообразием, пестротою изображений и живостью картин может щекотать воображение, занимать любопытство и даже укалывать нравственное чувство назидательными впечатлениями» [21, с. 326 - 327]. По словам Н.И. Надеждина, лицо главного героя (плута) в подобных произведениях было не «существенным центром их эстетического бытия», а лишь «произвольно придуманной осью, вокруг коей вращается волшебный раёк китайских теней». Плут в них выполнял функцию наблюдателя и пытливого исследователя интимных, скрытых сторон частной жизни людей. В эту жизнь он обычно входил на положении «третьего» и низшего существа, которого не нужно стесняться, перед которым тайны домашней жизни открывались без особых с его стороны усилий (например, в качестве слуги) [22, с. 274 - 276].
Сюжеты русской сибирской беллетристики второй половины XIX века строятся иначе. В рамках очерка и рассказа - основных жанров местной литературы - невозможно было отразить подробную историю плута, дать развёрнутое описание его скитаний по белу свету. Поэтому сюжет с его участием в сибирских текстах держится обычно на одном ярком эпизоде, на одном событии, которым является очередная проделка плута: обман, афера, махинация, мошенничество и т.п. Приведём примеры.
Деревенский писарь-поселенец убеждает крестьян доложить начальству о богатейшем озере как о бедном и неспособном дать никакого дохода. Он доказывает доверчивым общинникам, что это нужно для их же пользы. Начальство, убеждённое в бесперспективности озера, сдаёт его за бесценок местному богатею Плаксину, якобы на строительство кожевенного завода. Писарь получает от Плаксина огромное вознаграждение «за труды», а крестьяне попадают к Плак-сину в кабалу. Они теперь не могут свободно пользоваться богатствами озера и самостоятельно распоряжаться продуктами своего труда («Святое озеро» Н.И. Наумова [23, с. 151 - 230]).
Некий господин Жуковский осужден за подделку кредитных билетов. Не желая отбывать наказание на каторге, он за приличное вознаграждение меняется именем с другим осуждённым, шедшим на поселение, и под чужим именем остаётся поселенцем в Томской губернии, где, недолго откладывая, начинает заниматься прежним «рукоделием». Скоро Жуковский попадается с поличным, сознаётся в перемене имени и приговаривается вновь на каторгу. Повторяется прежняя история: перемена имени, поселение вместо каторги и т.д., и опять на каторгу приходит ещё один квази-Жуковский. «Эту операцию он производил, говорят ссыльные, до десяти раз, и когда пришлось, наконец, явиться ему самому на Кару - то имя его было уже весьма популярно, благодаря прежним десяти Жуковским. <...> Говорят, что сначала начальство хотело распутать это дело, да, видно, хлопот предстояло много - бросило, и вышел крайне курьёзный факт: за преступление, совершённое одним человеком, находящимся налицо, осуждено десять и все под одним именем!» («Из дневника бывалого человека» М. Орфа-нова [24, с. 324 - 325].
Образ плута и связанный с ним мотив аферы отражены не только в малых жанрах сибирской прозы. Действие романа «Тайжане», например, по замыслу авторов, должно было завершиться следующим образом: против хозяина золотопромышленного прииска Геллерта составляется заговор - кредиторы подкупают управляющего, который обещает сделать подложные показания о содержании золота в пробных шурфах. Все рабочие силы направляются на обнажение пласта, лежащего вокруг мнимо-богатых шурфов, но пласт оказывается пуст. Хозяин прииска разорён, а его владения переходят в руки одного из кредиторов, организатора заговора - горного исправника Аркашёва. Если Аркашёв соединяет в себе признаки плута и романтического злодея, то персонаж по имени Кофекорн - чистый мошенник, прототипом которого стал свеаборгский арестант Эленбергер, описанный ГН. Потаниным в воспоминаниях [8, с. 174 - 175]. «Гениальный мошенник! - характеризует Кофекорна Аркашёв. - Ума - Сидэнгем-ский дворец! В Австрии разыгрывал роль Кведлинбурга, эскадроном командовал (а сам был саратовский колонист), отличный портной-фасонщик! Был поставщиком полушубков в польские банды. Сыпал в непокрытых балаганах в Сибири, сидел в Лиговском замке.» [8, с. 48].
Схожие мотивы и персонажей находим в романе В.М. Михеева «Золотые россыпи», также посвящённом жизни таёжного прииска. Здесь дана картина тотального грабежа и обмана: представители приисковой администрации обворовывают не только рабочих, но и своих хозяев, скрывая доходы с помощью запутанной плутовской бухгалтерии. Сам хозяин, являясь на прииск, чувствует себя тут «среди заведомых своих врагов, лжецов и обманщиков», точно зверь, знающий, «что вокруг капканы, что всюду выглядывают лица смеющихся охотников, готовых сорвать с него, по мере сил и способностей, шерсти клок» [25, с. 139 - 140].
Разумеется, сибирский роман и роман плутовской принадлежат разным, отдалённым прежде всего по времени, литературным системам. Но, тем не менее, без плута и без аферы не обходится практически ни одно произведение русской сибирской беллетристики указанного периода. Выражаясь языком Н.И. Надежди-на, плут в сибирских сюжетах - не «произвольно придуманная ось», а «существенный центр» происходящего. Его функция - не наблюдать и исследовать,
а непосредственно участвовать или даже инициировать те события, которые составляют «теневую сторону приватной жизни людей». В частную жизнь людей он входит на правах не столько «третьего», сколько второго или даже первого, то есть на правах непосредственного соучастника незаконных сделок. Он уже не «низшее существо», которого никто не стесняется, а полноценный партнёр, иногда даже лицо высшего порядка, заставляющее всех смотреть на себя снизу вверх (как, например, герои очерка Н.И. Наумова «Деревенский торгаш» [26, с. 5 - 27] или рассказа М. Орфанова «Генерал от коммерции» [15, с. 97 - 134]). Часто плут является каким-нибудь начальником, и, обратно, представитель власти в сибирской беллетристике почти непременно изображается плутом.
Плутовской роман не мыслим без подробного описания скитаний плута, именно хронотопом путешествия, мотивом дороги «сцепляются» в нём в одно обширное целое разные эпизоды и картины. В текстах сибирской беллетристики мотив дороги зачастую функционально замещается мотивом карьеры, иногда сжатым до размеров одной фразы («Фальшивые бумажки обстроиться помогли!» [13, с. 9] или «терпением и ловкостью Егор Кондратьевич сколотил порядочный капитал» [27, с. 111]), иногда развёрнутый в самостоятельное повествование, в целый сюжет («Генерал от коммерции» М. Орфанова). Чаще всего рассказ о карьере входит в предысторию персонажа.
В бедной избушке недалеко от села Глазова живёт семидесятилетний старик Еремей Осокин. Всё его нехитрое имущество умещается в одном мешке. Его основные занятия - молитва и труд. Из рассказов Осокина о себе становится известно, что ещё мальчиком он был отдан в ученики томскому купцу, у которого научился «воровать, мошенничать, обманывать честной люд» («Кающийся» Н.И. Наумова [13, с. 41 - 66]). Еремей признаётся: «А талант у меня был большой, уж где требовалось какое дело покруглей обделать, меня пошли: из всякого сучка сердцевинку выжму». Осокин женился на дочери своего хозяина, получил за ней хорошее приданое. Затем свёл знакомства с горными чиновниками, да «измыслил при помощи их себе дело». Торгуя на прииске, сколотил себе огромное состояние, «владыкой был над животом и именем каждого мужика» [13, с. 53 - 55]. Его теперешнее положение - результат несчастного случая, после которого Осокин потерял всё, что имел.
Зажиточный ямщик рассуждает о своём соседе, богатом чаеторговце: «Неужто я не знаю Никиты? Я с отцом при обозе с мальчишкой бежал, а Никита на отводине ехал. Голодранцем ехал! Теперь он с Маторинских хлебов [то есть с капиталов жены - ГС.] разжился - тысячник, каменный дом сдобрил. А всё он предо мной жиган. Мои-то отцы издревле - с матушки Катерины на земле сидят, при извозе хлеб добывают. А он из голодранцев - в тысячники!» («По хорошей верёвочке» В.М. Михеева [28, с. 33]).
Мещанин Плаксин хвастается перед своим компаньоном: «Спроси-ка меня, с чем я жить пошёл на белом свете, а-а? С двумя гривнами. А, слава тебе Господи, и домик сорудовал, и в домике теперь пустого места не найдешь. До тринадцати лет у всех на языке был Харитошкой, а теперь всякий ко мне с почётом да уважением относится, всякий чтит меня Харитоном Игнатьевичем. А всё ум, ум!..» («В забытом краю» Н.И. Наумова [23, с. 172 - 173]).
Карьера сибирского плута - это путь «из грязи в князи», «из голодранцев в тысячники», превращение мелкого хищника в крупного. Успешная карьера возможна и в деревне, и на прииске, даже в тюрьме и на каторге. Например, осуждённый за убийство каторжник, бывший офицер, благодаря своим знакомствам и влиятельным родным, не окончив ещё срока каторжных работ, начинает на воле заниматься частными делами и становится директором большой пароходной компании, с колоссальным содержанием 20 тыс. руб. в год [24, с. 350]. Рассказы об успешной карьере каторжника или ссыльного находим в цикле очерков М. Орфанова «Сибирские колонизаторы» (очерки «Из «золотой молодёжи», «Червоный король», «Разночинцы»), а также в книге В.Я. Кокосова «Рассказы о Карийской каторге» (в частности, в описании жизни «тюремной аристократии», так называемых «костоглотов» - палача, повара, камерного старосты и др.) [29, с. 129, 154]. Карьеристы встречаются и среди инородцев. Особенно удобно в этом смысле положение толмача (переводчика), который, сопровождая важных чиновников, принимает участие в их аферах и на этом быстро сколачивает себе состояние [26, с. 301]. Рассказы об удачной карьере инородца находим также у С.И. Черепанова в «Отрывках из воспоминаний сибирского казака» [30, с. 80] и у М. Орфанова в очерке «Первая командировка» [24, с. 161 - 165].
Общий смысл мотива карьеры состоит в перемещении персонажа из сферы «несчастья» (неблагополучия) в сферу «счастья» (благополучия). Речь здесь идёт об изменении места героя в жизни, об изменении его социального положения. Герой занимает некоторое неподобающее (не удовлетворяющее его, плохое, низкое) положение и стремится занять лучшее, иначе говоря, ищет «место под солнцем» [31, с. 333].
Классическая русская литература, начиная с Гоголя, имела принципиально иные ориентиры: её интересовала проблема не изменения положения героя, а преображения его внутренней сущности, или переделки окружающей его жизни, или, наконец, и того, и другого. Поэтому мотив карьеры, также как и образ энергичного и предприимчивого героя, не получил в «большой» русской литературе широкого распространения.
Сибирская проза второй половины XIX века в этом смысле выделяется из общерусской традиции и перекликается с западно-европейской: её как раз очень
живо интересуют и «энергичные» люди, и поиски ими «места под солнцем», и путь их «из сферы несчастья в сферу счастья». Почему так сложилось? Чем объяснить, что «сибирская ветвь» русской литературы несколько отодвинулась от своей «родительницы», вышла из-под её влияния, пренебрегла её авторитетом? Очевидно, дело здесь не только в настойчивости сибирских областников ПН. Потанина и Н.М. Ядринцева, которые убеждали местных литераторов заниматься исключительно «местными нуждами». Объяснение следует искать гораздо глубже: в сибирской жизни XIX века, существенно отличавшейся от общерусской, и в специфическом сибирском менталитете.
«Не одно низшее сословие, а всё сибирское общество жило будничною, прозаическою жизнью, и при этом материальная сторона жизни первенствовала, общество долго было лишено образованного сословия, обладало грубыми нравами, отсутствием эстетических потребностей, оно, наконец, не было тронуто ка-
Библиографический список
кой бы то ни было религиозной, философской, гражданской идеей, в нём не было ничего возвышающего дух, вдохновенного», - писал Н.М. Ядринцев [32, с. 82]. В такой обстановке разговоры «о высоком», обсуждение отвлечённых философских вопросов были затруднительны и просто неактуальны. Поэтому сибирская среда не сформировала возвышенных поэтов и философов, зато способствовала развитию талантливых публицистов-нравоописателей, отражавших в своих произведениях проблемы насущные и вполне конкретные. Одна из них - как выжить человеку в трудных условиях Сибири, как приспособиться к ним? Среди возможных способов выживания выделились и закрепились в сибирских сюжетах мотивы мошенничества, лжи и обмана, потому что в реальной сибирской жизни они были крайне распространены и употреблялись повсеместно. А вместе с ними прочно вошли в региональную традицию мотив карьеры и образ плута, завоевавший здесь популярность, небывалую в сравнении с иными персонажами.
1. Очерки русской литературы Сибири: В 2 т. Новосибирск: Наука, 1982.
2. Серебренников Н.В. Опыт формирования областнической литературы. Томск: Издательство Томского унивесритета, 2004.
3. Сибирь в контексте мировой культуры: Опыт самоописания: коллективная монография. Томск: Издательство Томского университета, 2003.
4. Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX- начала ХХ века: особенности становления и развития региональной литературной традиции. Томск: Издательство Томского университета, 2005.
5. Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве: Коллективная монография. Отв. ред. К.В. Анисимов. Москва: ФЛИНТА, 2014.
6. Потанин ГН. Нужды Сибири. Сборник к 80-летию дня рождения Григория Николаевича Потанина. Томск, 1915: 219 - 238.
7. Короленко В.Г Сибирские рассказы и очерки. Москва, 1980.
8. Потанин ГН. Тайжане: Историко-литературные материалы. Томск: Издательство Томского университета, 1997.
9. Орфанов М. Сибирские колонизаторы. Русская мысль. Москва, 1883. Кн. 11: 298 - 310.
10. Ядринцев Н.М. Сибирь как колония: К юбилею 300-летия. Санкт-Петербург: Типография М.М. Стасюлевича, 1882. Available at: http://elib.tomsk.ru/purl/1-648/
11. Сретенский С.А. Записки сибирского сельского священника. Руководство для сельских пастырей. Киев, 1887; 22: 163 - 171.
12. Астырев Н. На таёжных прогалинах: Очерки жизни населения Восточной Сибири. Москва: Типография Д.И. Иноземцева, 1891.
13. Наумов Н.И. В тихом омуте: Рассказы из быта сибирских крестьян. Санкт-Петербург: В.А. Цвылев, 1881.
14. Ядринцев Н.М. На чужой стороне. Потанин Г.Н. Тайжане. Историко-литературные материалы. Томск: Издательство Томского университета, 1997: 201 - 266.
15. Орфанов М. Сибирские колонизаторы. Русская мысль. Москва, 1883. Кн. 10: 97 - 134.
16. Томашевский Н. Испанский плутовской роман. Плутовской роман. Москва, 1989: 5 - 20.
17. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Москва: Художественная литература, 1988.
18. История русского романа: В 2-х т. Москва - Ленинград: Академия, 1962; Т. 1.
19. Калашников И.Т. Дочь купца Жолобова: Романы, повесть. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1985.
20. Щукин Н.С. Ангарские пороги: Сибирская быль. Санкт-Петербург: Типография К. Вингебера, 1835.
21. Надеждин Н.И. Литературная критика. Эстетика. Москва: Художественная литература, 1972.
22. Бахтин М.М. Формы времени и хронотопа в романе. Вопросы литературы и эстетики: Исследования разных лет. Москва: Художественная литература, 1975: 234 - 407. Available at: http://philologos.narod.ru/bakhtin/hronotop/hronmain.htmj
23. Наумов Н.И. В забытом краю: Рассказы из быта сибирских крестьян. Санкт-Петербург: Попов и Тыртов, 1882.
24. Орфанов М. В дали (из прошлого): Рассказы о вольной и невольной жизни. С предисловием С.В. Максимова. Москва: Кушнерев и К, 1883.
25. Михеев В.М. Золотые россыпи. Роман, рассказы, очерки. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1984.
26. Наумов Н.И. Рассказы о старой Сибири. Новосибирск: Западно-Сибирское Краевое издательство, 1937.
27. Загоскин М.И. Магистр: роман, рассказы, очерки, статьи. Иркутск: Восточно-Сибирское книжное издательство, 1981.
28. Михеев В.М. По хорошей верёвочке (По хорошей дорожке): Народная комедия из сибирской жизни: В 3-х действиях. Москва: Типография И.Д. Сытина и Ко, 1889.
29. Кокосов В.Я. Рассказы о Карийской каторге: Из воспоминаний врача. Санкт-Петербург: Издание редакции журнала «Русское богатство», 1907.
30. Древняя и новая Россия. 1876; Т. 3; № 9: 79 - 84.
31. Лотман Ю.М. Сюжетное пространство русского романа XIX столетия. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь: Книга для учителя. Москва: Просвещение, 1988: 325 - 349.
32. Ядринцев Н.М. Судьба сибирской поэзии и старинные поэты Сибири. Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Западно-сибирское книжное издательство, 1980. Т. 5: 80 - 94.
References
1. Ocherki russkoj literatury Sibiri: V 2 t. Novosibirsk: Nauka, 1982.
2. Serebrennikov N.V. Opyt formirovaniya oblastnicheskoj literatury. Tomsk: Izdatel'stvo Tomskogo univesriteta, 2004.
3. Sibir' v kontekste mirovoj kultury: Opyt samoopisaniya: kollektivnaya monografiya. Tomsk: Izdatel'stvo Tomskogo universiteta, 2003.
4. Anisimov K.V. Problemy po'etiki literatury Sibiri XIX - nachala Hh veka: osobennosti stanovleniya i razvitiya regional'noj literaturnoj tradicii. Tomsk: Izdatel'stvo Tomskogo universiteta, 2005.
5. Sibirskijtekst vnacional'nom syuzhetnomprostranstve: Kollektivnaya monografiya. Otv. red. K.V. Anisimov. Moskva: FLINTA, 2014.
6. Potanin G.N. Nuzhdy Sibiri. Sbornik k 80-letiyu dnya rozhdeniya Grigoriya Nikolaevicha Potanina. Tomsk, 1915: 219 - 238.
7. Korolenko V.G. Sibirskie rasskazy i ocherki. Moskva, 1980.
8. Potanin G.N. Tajzhane: Istoriko-literaturnye materialy. Tomsk: Izdatel'stvo Tomskogo universiteta, 1997.
9. Orfanov M. Sibirskie kolonizatory. Russkaya mysl'. Moskva, 1883. Kn. 11: 298 - 310.
10. Yadrincev N.M. Sibir' kak koloniya: Kyubileyu 300-letiya. Sankt-Peterburg: Tipografiya M.M. Stasyulevicha, 1882. Available at: http://elib.tomsk.ru/purl/1-648/
11. Sretenskij S.A. Zapiski sibirskogo sel'skogo svyaschennika. Rukovodstvo dlya sel'skih pastyrej. Kiev, 1887; 22: 163 - 171.
12. Astyrev N. Na taezhnyh progalinah: Ocherkizhizninaseleniya VostochnojSibiri. Moskva: Tipografiya D.I. Inozemceva, 1891.
13. Naumov N.I. V tihom omute: Rasskazy iz byta sibirskih krest'yan. Sankt-Peterburg: V.A. Cvylev, 1881.
14. Yadrincev N.M. Na chuzhoj storone. Potanin G.N. Tajzhane. Istoriko-literaturnye materialy. Tomsk: Izdatel'stvo Tomskogo universiteta, 1997: 201 - 266.
15. Orfanov M. Sibirskie kolonizatory. Russkaya mysl'. Moskva, 1883. Kn. 10: 97 - 134.
16. Tomashevskij N. Ispanskij plutovskoj roman. Plutovskoj roman. Moskva, 1989: 5 - 20.
17. Mann Yu.V. Po'etika Gogolya. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1988.
18. Istoriya russkogo romana: V 2-h t. Moskva - Leningrad: Akademiya, 1962; T. 1.
19. Kalashnikov I.T. Doch' kupca Zholobova: Romany, povest'. Irkutsk: Vostochno-Sibirskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1985.
20. Schukin N.S. Angarskie porogi: Sibirskaya byl'. Sankt-Peterburg: Tipografiya K. Vingebera, 1835.
21. Nadezhdin N.I. Literaturnaya kritika. 'Estetika. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1972.
22. Bahtin M.M. Formy vremeni i hronotopa v romane. Voprosy literatury i 'estetiki: Issledovaniya raznyh let. Moskva: Hudozhestvennaya literatura, 1975: 234 - 407. Available at: http://philologos.narod.ru/bakhtin/hronotop/hronmain.html
23. Naumov N.I. V zabytom krayu: Rasskazy iz byta sibirskih krest'yan. Sankt-Peterburg: Popov i Tyrtov, 1882.
24. Orfanov M. V dali (iz proshlogo): Rasskazy o vol'noj i nevol'noj zhizni. S predisloviem S.V. Maksimova. Moskva: Kushnerev i K, 1883.
25. Miheev V.M. Zolotyerossypi. Roman, rasskazy, ocherki. Irkutsk: Vostochno-Sibirskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1984.
26. Naumov N.I. Rasskazy o starojSibiri. Novosibirsk: Zapadno-Sibirskoe Kraevoe izdatel'stvo, 1937.
27. Zagoskin M.I. Magistr: roman, rasskazy, ocherki, stat'i. Irkutsk: Vostochno-Sibirskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1981.
28. Miheev V.M. Po horoshej verevochke (Po horoshejdorozhke): Narodnaya komediya iz sibirskojzhizni: V 3-h dejstviyah. Moskva: Tipografiya I.D. Sytina i Ko, 1889.
29. Kokosov V.Ya. Rasskazy o Karijskoj katorge: Iz vospominanij vracha. Sankt-Peterburg: Izdanie redakcii zhurnala «Russkoe bogatstvo», 1907.
30. Drevnyaya i novaya Rossiya. 1876; T. 3; № 9: 79 - 84.
31. Lotman Yu.M. Syuzhetnoe prostranstvo russkogo romana XIX stoletiya. V shkole po'eticheskogo slova. Pushkin. Lermontov. Gogol': Kniga dlya uchitelya. Moskva: Prosveschenie, 1988: 325 - 349.
32. Yadrincev N.M. Sud'ba sibirskoj po'ezii i starinnye po'ety Sibiri. Literaturnoe nasledstvo Sibiri. Novosibirsk: Zapadno-sibirskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1980. T. 5: 80 - 94.
Статья поступила в редакцию 30.03.19
УДК 811.512. 153
Taskarakova N.N., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Khakass Philology of Institute of Philology and Intercultural Communication, Katanov Khakass
State University (Abakan, Russia), E-mail: [email protected]
Chugunekowa A.N., Doctor of Sciences (Philology), senior lecturer, Senior Fellow, Institute of Humanities Research and Sayano-Altay Turkology,
Katanov Khakass State University (Abakan, Russia), E-mail: [email protected]
"THE NATURE'S TIME" IN VALERY MAINASHEV'S POETRY. The article is dedicated to a study of one of the basic categories, along with the category of space, the category of time reflected in the poetic texts of the Khakass poet Valery Gavrilovich Mainashev. The collected material shows that this category refers to significant meaningful spheres of the linguistic picture of the world of the poet. In poetic lines with the help of the language means of his native (Khakass) language, he shows the individual vision of "the nature's time". The poet refers to the environment as a living organism and is also alive. The perception of "the nature's time" has left its mark on the poetic language of Valery Maynashev, in other words, the native language formed the poet.
Key words: time category, "nature's time", language picture of the world, daily cycle, seasons, Valery Mainashev.
Н.Н. Таскаракоеа, канд. филол. наук, доц. каф. хакасской филологии, Институт филологии и межкультурной коммуникации Хакасского
государственного университета им. Н.Ф. Катанова, Абакан, E-mail: [email protected]
А.Н. Чугунекоеа, д-р филол. наук, вед. научн. сотр., Институт гуманитарных исследований и саяно-алтайской тюркологии,
Хакасский государственный университет им. Н.Ф. Катанова, г. Абакан, E-mail: [email protected]
«ПРИРОДНОЕ ВРЕМЯ» В ПОЭЗИИ ВАЛЕРИЯ МАЙНАШЕВА
Статья посвящена исследованию одного из базовых категорий, наряду с категорией пространства, категории времени, отраженной в поэтических текстах хакасского поэта Валерия Гавриловича Майнашева. Как показывает собранный материал, данная категория относится к числу значимых для языковой картины мира поэта. В поэтических строках при помощи языковых средств своего родного (хакасского) языка он показал индивидуально-авторское видение «природного времени». Поэт относится к окружающей действительности как живому организму и время для него тоже живое. Восприятие «природного времени» наложило свою печать на поэтический язык Валерия Майнашева, иными словами, родной (хакасский) язык сформировал поэта.
Ключевые слова: категория времени, «природное время», языковая картина мира, суточный цикл, времена года, Валерий Майнашев.
Время относится к числу фундаментальных категорий, которая известна в философии, физике, культурологии, литературоведении, фольклористике, лингвистике и других науках. В лингвистике изучению категории времени большое внимание уделяется еще с античных времен. В настоящее время в рамках направления когнитивной лингвистики ведутся целенаправленные изучения данной категории, где основными понятиями являются языковая картина мира и концепт [1; 2 и др.]. Особое внимание исследователями уделяется национально-культурной специфике языкового представления времени [3; 4]. Актуальным стало изучение моделей времени, выявляемых в поэтических, художественных и фольклорных текстах [5; 6; 7; 8; 9; 10].
В данной статье мы ставим себе целью показать индивидуально-авторское видение «природного времени» хакасским поэтом Валерием Гавриловичем Майнашевым (1948 - 1992). Валерий Майнашев родом из таежного аала Ах Хол Усть-Абаканского района Республики Хакасия, «отсюда берут начало его песни, в поисках которых было исхожено в родном краю немало тропинок, здесь обрел он свой последний приют» [11, с. 48]. Свою малую родину он воспел во многих своих стихах. При жизни поэта вышли два сборника стихов на хакасском языке: «Ирбен от («Богородская трава»)» (1979) и «Коок сацнары («Голос поля»)» (1985). В 2018 году общественность Хакасии отметила 70-летний юбилей талантливого поэта: провели многочисленные мероприятия, учеными Хакасии рассматривается его наследие. Наше исследование в этом не исключение.
Поэтическое наследие Валерия Майнашева является объектом изучения в большинстве своем литературоведов [11; 12; 13], а с лингвистической точки зрения его произведения еще не получили должного внимания, чем и определяется актуальность данной статьи.
По мнению Р.Т. Саковой, «Сознание хакаса - синкретично, для него природа не успела стать чужой, он видит себя частью природы, его органическим продолжением <...>. До сравнительно недавнего времени для хакаса естественным условием жизни было подчинение ритму природной стихии» [14, с. 58]. Возможно, поэтому В.Г Майнашев чувствовал «природное время» через природные объекты и их обитателей (животный мир).
В нашем исследовании под «природным временем» мы понимаем циклическую модель времени, представленную двумя временными циклами: части суток и времена года. Известно, что повторяемость временного и суточного циклов характерна для всех народов мира, и, как правило, она связана с природой и солнцем.
1. Отражение суточного цикла времени
В окружающем мире из циклических явлений наиболее очевидным считается смена дня и ночи [7, с. 37]. Как показывает собранный материал, в своих произведениях В. Майнашев представил утреннее и ночное время.
1.1. Лексемы, называющие утреннее время
В поэтических строках В. Майнашева утреннее время представлено словосочетанием тан алны 'перед рассветом' (тан 'заря, рассвет' и алны 'перед, передняя часть чего-л.'):
(1) Тац алны хызарча, тиин хады ла чли 'Заря краснеет как брусника
Прай чирден истлче аймаххустар ум... Со всех сторон слышны голоса птиц'. (Ирбен от, с. 6) (Перевод наш)
(2) Тац алны тас обаада свеч'1 тамысча 'Заря зажигает свечу на кургане'.
(Сырл. халс., с. 8) (Перевод наш)
Следует отметить, что основным значением служебного имени алны является пространственное, например, тура алны 'фасад здания', коршдес алнын-да 'перед зеркалом' и др. Как отмечает Е.В. Перехвальская, «время чаще всего мыслится и выражается в терминах пространства в очень многих языках <...> у предлогов, послелогов, наречий практически во всех языках исторически первоначальным было пространственное значение, а временное развивалось позже» [15, с. 134].
Другим ярким выражением утреннего времени является метафорическое выражение тан сырайы 'рассвет (букв. лицо зари)' в стихотворении «Иртенгi аалда» (Утро в деревне):
(3) Анда ыстыг арыгдан аар 'Там за синим лесом Тац сырайы хызарча... Краснеет алая заря...'
(Ирбен от, с. 8) (Перевод наш)
Кроме того, в этом же стихотворении данное выражение передают свободные словосочетания ирmенгi салым 'утренняя роса', иртенгi кии 'утренний воздух':
(4) 1нек иртенг/' салымда, 'Корова на утренней росе, Пуксер корт, тайнанча Жует и смотрит на луг. Чиит петугас табызы Голос молодого петушка Иртенг/ киин пулгапча. Воздух утренний пьянит
Усхунча коместен аалым. Просыпается потихоньку моя деревня'.
(Ирбен от, с. 8) (Перевод наш)
В другом стихотворении утреннее пробуждение земли представлено авторским фразеологическим выражением хызыл иртен 'раннее утро (букв. красное утро)':
(5) Хызыл иртен1 турча отг, ап-арыг, 'Звонко встает красное утро, Агастар соох салымнан чуун салтыр. Деревья умыты холодной росой'.
(Коок сацн., с. 74) (Перевод наш)
1.2. Лексемы, называющие ночное время
По данным языкового материала, в поэзии В. Майнашева, обозначением ночного времени выступают существительные хараа 'ночь', ай 'луна', чылты-стар 'звезды', свободные сочетания орты хараа 'полночь', харасхы хараа 'темная ночь':
