CC BY
20
УДК 161.13+82-1/-9
А. В. Курбанов, Л. В. Спиридонова *
«ПЛАТОНОЛЮБ, ИЛИ КОЖЕВНИК» ФЕОДОРА ПРОДРОМА
Настоящая публикация призвана познакомить исследователей с малоизвестным сатирическим текстом Феодора Продрома «Платонолюб, или Кожевник». В этом сочинении автор высмеивает некого невежду, который выдавал себя за маститого ученого, специалиста в платоновских сочинениях и известного эксперта в платоновской философии. Мы представим анализ этого византийского юмористического текста, а также его русский перевод. Мы также покажем, как автор вкрапляет в свое произведение многочисленные цитаты из текстов византийской школьной программы, а также творчески использует классические литературные модели. С нашей точки зрения, Феодор Продром создавал этот чрезвычайно нагруженный литературными ссылками текст с целью обучения своих учеников классической литературе, аттическому диалекту и литературной композиции.
Ключевые слова: Феодор Продром, Платонолюб, Лукиан, византийские учебники, византийская система образования.
A. V. Kurbanov, L. V. Spyridonova PHILOPLATON, OR THE CURRIER, BY THEODORE PRODROMOS
This paper presents the satirical text Philoplaton, or the Currier by Theodore Prodromos which appears to have received hardly any scholarly attention. In this text, the author attacks an illiterate ignoramus who pretended to be a Platonic scholar and renowned expert on Plato's thought. We will present an analysis of this Byzantine humorous text accompanied with its translation into Russian. We will show how the author uses the numerous references to the texts that formed part of the Byzantine curriculum studiorum and how he transforms the classical literary models in a very creative way. From our point of view, Prodromos's intention was to create an extensively referenced document to train his students within the Greek literary tradition and to provide them with the rhetorical and language tools.
Keywords: Theodore Prodromos, Philoplaton, Lucian, Byzantine textbooks, Education system in Byzantium.
* Курбанов Андрей Викторович, кандидат исторических наук; andrey.kurbanov@gmail.
com
Спиридонова Лидия Валентиновна, кандидат исторических наук; lydia.spyridonova@ gmail.com
Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-011-00207.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2018. Том 19. Выпуск 3
31
Феодор Продром — один из наиболее плодовитых византийских писателей и, пожалуй, самый известный автор эпохи правления Комнинов. Ему принадлежит множество разнообразных по жанру поэтических и прозаических текстов, в т. ч. такое малоизученное сатирическое сочинение, как «Платонолюб, или Кожевник» (ФЛолАят^ ^ акитобе^пс). Данное произведение было впервые издано Джудиттой Подеста в 1947 г. [15] и, насколько мы можем судить, не рассматривалось в исследовательских трудах, за исключением магистерской диссертации Дуни Миленкович [12] и статьи Майкла Кириакиса, в которой он выборочно пересказывает это сочинение Продрома [6].
Текст сочинения «Платонолюб, или Кожевник» сохранился, насколько нам известно, в двух кодексах. Более ранним из них является кодекс Vaticanus graecus 305, ff. 53v-56r (XIII в.), являющийся самым авторитетным и полным византийским собранием творчества Феодора Продрома. Заметка писца, расположенная на f. 170v, свидетельствует о том, что кодекс был составлен придворным Никейского двора Феофилактом Сапонопулосом 23 апреля 12 индиктиона (<... >ката t^v ky той anpiAA. т^с iß (i)v(öikt.) Ypa9£v öia x£ipoc ©еофиХжтои той ZanwvonoúXou), т. е. этот день мог прийтись на 1209, 1224, 1239, 1254, 1269, 1284, 1299 или 1314 г. В. Гардхаузен [18, S. 148] склонялся к 1314 г.; И. Меркати считал, что terminus ante quem — это 1282 г. [11, p. 449]; В. Хэранднер [3, S. 159-161] датировал 1268/69 или 1253/54 г.; наконец, С. Д. Пападимитриу [1, c. XXII-XXIV] убедительно продемонстрировал, что это текст мог быть написан только в 1254 г. Таким образом, создание этой рукописи, содержащей текст «Платонолюба, или Кожевника», по времени стоит весьма близко к жизни самого Феодора Продрома. Вторым рукописным свидетельством, сохранившим текст «Платонолюба, или Кожевника», является кодекс Ottobonensis graecus, 466, ff. 42r-45r (XVII в.), впрочем, корпус сатирических произведений Феодора Продрома, располагающийся в нем, является апографом вышеприведенного кодекса Vaticanus graecus 305, о чем нам сообщает заметка переписчика, Ло-ренцо Дзаккани (Lorenzo Zaccagni), хранителя Ватиканской библиотеки с 1698 по 1712 гг. [17]. Таким образом, цели установления текста «Платонолюба, или Кожевника» служит только одна рукопись — Vaticanus graecus 305, которая и приписывает его авторство Феодору Продрому. Впрочем, этот кодекс является самым авторитетным для атрибуции сочинений, принадлежащих Феодору Продрому, чье свидетельство поэтому в данном случае не вызывает сомнения. Более того, текст «Платонолюба, или Кожевника», помимо общего стиля, выявляет и различные общие места с другими сочинениями Продрома, например, мы находим почти буквальные совпадения энкомия Платону в «Платонолюбе, или Кожевнике» с энкомием Платону в «Ксенедеме, или Гласах» [16].
Свое сочинение Продром начинает с похвалы Платону, а затем переходит к изобличению невежды, считающего себя знатоком платоновских сочинений и известным экспертом в платоновской философии. Самоуверенность жертвы сатиры зашла настолько далеко, что он даже решил, что может исправлять якобы ошибки в дошедших до нас текстах Платона, скорректировать некоторые фразы или вообще их выкинуть, а потом записать свои свежие новаторские мысли на полях сочинений Платона. Этот весьма любопытный и смешной текст написан как обличительная речь от первого лица с включением в нее
пересказа ответных слов изобличаемого персонажа; подобная структура «Платонолюба, или Кожевника» более всего напоминает нам такой современный жанр, как юмористический скетч, представляющий собой короткую комедийную пьесу или сцену, являющуюся законченным художественным произведением. Между тем, исходя из самой византийской риторической системы этот текст достаточно сложно однозначно отнести к какому-либо жанру или типу литературы. Пшемыслав Марциняк, изучавший византийскую сатирическую литературу, пришел к выводу, что в Византии не существовало четких представлений о сатирических и юмористических жанрах [8], и более того, в византийской риторической системе не существовало какого-либо близкого к сатире понятия, которым бы можно было охарактеризовать такие произведения, как «Платонолюб, или Кожевник». С нашей точки зрения, наиболее подходящими византийскими риторическими жанрами, к которым можно отнести сочинение Продрома, оказываются в первой части — энко-мий и в заключительной — псогос. С той лишь оговоркой, что, в отличие от классического псогоса, Феодор Продром здесь высмеивает, скорее всего, не какое-то конкретное лицо, а некий сатирический тип. По всей видимости, Продром адаптирует жанр псогоса в соответствии с эстетическими вкусами и нуждами своей аудитории. Таким образом, называть данное произведение сатирой можно лишь с большой условностью, понимая, что в данном случае мы навешиваем на него наши современные ярлыки и понятия.
Тем не менее, если описывать жанр «Платонолюба, или Кожевника» с точки зрения современной литературной теории, выделяющей, как известно, три формы сатиры: монолог, или диатриба, пародия и повествование [2, р. 25-67], данное произведение можно условно определить как диатрибу. При этом, как нам кажется, не следует относить его к такому виду диатрибы, как меннипова сатира, к которой относит его Дуня Миленкович [12, р. 8], очевидно, следуя за М. М. Бахтиным и его пониманием менниповой сатиры. Здесь следует заметить, что до нас не дошли образцы греческой менипповой сатиры, и о том, какой она была, мы можем только догадываться; латинские же «БаШгае Мешррае», которые мы знаем по наследию Варрона, не имеют сходств с творчеством Продрома, кроме общих сатирических характеристик. В любом случае, для продромовской сатиры не характерна смесь прозы и поэзии, свойственная менипповой сатире, и в целом в ней отсутствуют не только яркая киническая проповедь, но и вообще всякое философствование и полемика с философскими школами, столь типичные для киника Миниппа и его подражателей.
Из античной классической литературы самыми близкими по жанру к «Платонолюбу, или Кожевнику» Феодора Продрома, безусловно, являются сочинения Лукиана, причем сходство между ними настолько сильное, что рассматриваемое нами сочинение Продрома можно даже условно определить как Лукианова сатира (или подражания Лукиану, Ьик1ап-1тИа11юп, по определению Герберта Хунгера [4, Т. II, Б. 154]). С тем только уточнением, что «подражание» (|лцг|а1с;) классическим аттическим авторам, в т. ч. Лукиану, высоко ценилось в византийской риторической теории и рассматривалось как обязательная основа для сочинения высокого стилевого регистра [5], что, впрочем, не только не мешало византийским писателям проявлять собственную оригинальность,
но, напротив, создавало поле для их литературной деятельности и задавало необходимые средства для писательского творчества.
Подражание Лукиану в «Платонолюбе, или Кожевнике» Феодора Про-дрома можно разделить на несколько составляющих: языковые феномены аттического диалекта (как лексические, так и грамматические), лукиановский словарный состав (например, 0uvvw6r|C, KavG^Atóv ^íovov), стиль, композиция (авторский монолог и схожие вопросы к сатирическому персонажу), а также выбор темы. Более всего Продром использует литературные мотивы из такого произведения Лукиана, как «Неучу, который покупал много книг» (в котором автор продемонстрировал, что владение книгой еще не означает то, что владелец ее прочитал и понял), и в значительно меньшей степени — из других лукиановских работ, например таких, как «Учитель красноречия», «Лексифан, или Краснобай», «Диалоги в царстве мертвых» и др., где издевательства над псевдоинтеллектуалами составляют основу произведения. Текстуальные совпадения «Платонолюба, или Кожевника» Феодора Продрома с сатирой Лукиана «Неучу, который покупал много книг» появляются уже с самого начала описания Продромом платонолюба-невежды и неизменно присутствуют вплоть до последних строк произведения, что придает удивительную схожесть двум персонажам: герой Продрома имеет ту же манеру чтения, он также не получил образования, но любит книги, хотя в них и ничего не понимает, и к нему также поэтому можно отнести пословицу об осле, не умеющем играть и понимать музыку, несмотря на обладание лирой Орфея и флейтой Тимофея. В ряде случаев без знания текста Лукиана даже трудно понять то, что имел в виду Продром, например, присутствие в названии слова «кожевник» становится сразу понятным и очевидным ввиду пословицы, адресованной Лукианом библиофилу-невежде: оибе ^ap kúwv ana^ naúaaiT' av OKUTOTpayeiv цабоиаа «Научилась собака кожу грызть — никогда не перестанет!» (имеется в виду поводок) (Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem, 25). Отсюда именование героя продромовской сатиры кожевником (буквально «пергамено-мятелем», акитобе^пс: от акито; — выделанная кожа и бефш — мять) связано с тем, что платонолюб-невежда держит книгу, но, не понимая смысла записанных в ней слов, только мнет листы пергамена, изготовленного из сыромятной кожи. В целом «Платонолюб, или Кожевник» Продрома можно даже назвать новым оригинальным ремейком текста «Неучу, который покупал много книг» Лукиана, поскольку Продром не цитирует и не пародирует источник своего вдохновения, а наполняет его новым и актуальным для его современников содержанием с неизменной оглядкой на образец.
В «Платонолюбе, или Кожевнике», помимо отсылок к Лукиану, мы встречаем также множество других цитат из Платона, Демосфена, греческой драмы, басен Эзопа, поэм Гесиода, Гомера и греческих пословиц [9; 10]. Можно даже говорить о том, что весь текст Продрома как бы сплетен из цитат и аллюзий на различные произведения классической литературы, входившие в обязательную программу византийской школы XII в. Как отмечают исследователи, занимавшиеся византийским образованием, диалоги Лукиана также присутствовали в школьной программе [9, р. 88; 22, р. 25], несмотря на антихристианские взгляды их автора. Лукиан считался ритором, автором занятных пьес,
но не серьезным философом, это и делало, по всей видимости, его сочинения безопасными для школьной программы. При этом Лукиан признавался весьма полезным автором для обучения школьников из-за своего прекрасного аттического языка, служившего образцом для подражания. Так, Фотий, большой почитатель красоты лукиановского слога, описывает в своей «Библиотеке» язык Лукиана как совершенный и уникальный [14, Codex 128, 96b; 20, p. 47]. Похожий статус в византийской образовательной практике имели греческие драмы, служившие своеобразными лексическими репозиториями [19, р. 90].
Трудно при этом сказать, когда конкретно сочинения Лукиана стали частью школьной программы, возможно, это произошло, как предполагает Пшемыс-лав Марциняк, уже позднее IX в. [7]. На основе дошедших до нас кодексов X-XI вв. с собраниями сочинений Лукиана исследователи предполагают, что в это время, действительно, увеличивается интерес к этому автору [7; 13, р. 447-448], а богатые комментарии схолиастов свидетельствуют о том, что они использовались в качестве дидактического инструмента [21, р. 57]. Активное изучение текстов Лукиана в школе подтверждается и тем фактом, что парафразы его сочинений, например, сохранившиеся в кодексах Vaticanus Palatinus gr. 92 и Parisinus gr. 2556, использовались в качестве схед для лучшего усвоения древнегреческой грамматики [7, р. 213]. Причина этого явления состояла в том, что в XII в. мертвый аттический диалект приобрел еще большее значение в литературной практике и стал главным признаком хорошего литературного стиля, при этом греческий язык, используемый в обычной жизни, и лексически, и грамматически уже настолько сильно отошел от древнегреческого, что фактически превратился в другой язык. Именно поэтому аттические прозаики, в т. ч. римского времени, стали еще более активно изучаться в школе, включая и тех, кто не имел какого-либо содержательного интереса для христианского воспитания.
Для какой же аудитории был написан рассматриваемый нами текст? С нашей точки зрения, Феодор Продром, активно занимавшийся преподавательской деятельностью, создал этот чрезвычайно нагруженный литературными ссылками текст прежде всего с целью обучения своих учеников классической литературе, аттическому диалекту и литературной композиции псогоса. Идентификация цитат, должно быть, составляла даже своеобразную игру на его уроках, наподобие разгадывания схед. В связи с этим становится понятным, почему вопросы грамотного цитирования составляют стержень и основную мораль произведения Продрома, которую в общих словах можно выразить так: не всегда и не везде и не ко всему можно применять цитаты из классиков, но каждый раз следует думать о том контексте, в котором они были сказаны, и исходя из этого применять то или иное изречение в собственном сочинении или речи. Это, безусловно, призывало школьников каждый раз обращаться к источнику цитат и исследовать контекст, в котором они были сказаны, отложив в сторону многочисленные византийские цитатники, упрощавшие составление сочинений. При этом, безусловно, данное произведение могло быть представлено и в узком кругу друзей, и даже более широкой публике интеллектуалов для развлечения, точно так же как некоторые схеды Продрома, предназначенные для обучения школьников, выходили за стены класса
и становились полноценными литературными произведениями [23, р. 73]. Хотя все же следует заметить, что синтаксическая сложность данного текста вряд ли предполагала его простое восприятие на слух.
Представленный нами здесь текст «Платонолюба, или Кожевника» в основном повторяет текст Джудитты Подеста [1], за исключением знаков пунктуации, а также ряда слов, исправленных нами по рукописи Vaticanus graecus 305, и постановки йоты подписной. Мы также приводим собственный аппарат цитат в русском переводе и опускаем аппарат цитат издания Джудитты Подеста, в основном состоящий из simШa с текстами Эразма Роттердамского, а не цитат и аллюзий, сделанных Продромом.
Фl\oж\aтwv ц окьтодещс,
е!ел>, 6 па! Ар1ат^ос;, каХ6; ц^ е! ка! аоф6; ка! лр6с; алаа^ Моиа^ ка! ал^ е!бос; аоф!а; тагу бт цаХюта бее^йгу ка! Л£р1б£^ш^ v6цоuс; ^рафас;, л6Хе1с; о1к1(е1;, фиа1кеи^, ВеоХоуе!;, ка! ар!атш; алаvта Мойаа тuYxdv£lс;
то!; цоиа1ко!; ка! ф0оууос; dpцоvlwтатос;, лршт^ то!; ар10цоиа1 цоvdс;, ЛХюс; то!; dатpоvоцойаlv, еибеТа то!; уЕшцетройа^ ураццЛ, ка! аиубХшс; то!; ацф' ¿кастг^ ¿лют^цг^ т^ лер! ¿кастг^ то каААюто^ ПХат^о; та £лг|, ПХат^о; о( б1а\о^о1, Шат^ос; Л лааа б^ргщЕ^; ргртор^Л ка! Л лааа ай0^ фЛоаоф!а, ка! Л ф1\6аофо; а^гщце^; р^тор^Л, ка! Л рЛтшр ф1\оаоф!а. Ауаца! аои т6v лер! ^и^Л; Фаíбоvа каталХ^ттоца! аои Т6v лер! фйаеш; Т^аю^ той; каХой; Фа!брои; ¿ке^оис;, той; ритора; ¿ке^оис; Гор^а;, той; 0£а1т^тои;, той; А^юхоис;, той; Хошойс; ^ат^ас;. Пер! ц^ о^у тайта ка! та тоюйта бе^о; е! ка! бе^штатос; ^е dлdvтwv, 6 А0r|vа!£ ^е, ой ц^ ка! у^а^ ¿цлv££lv ёХа^е; то!; ¿к лрштг|с, о фаа^, ¿ф£ТГ|р!ас; леХаааа! аои та!; РфХо^, ко^ е! Х!0о; тйхо^ 6vт£с;. М£Xлоц£vr|v ц^ ■уар ка! КаХХюлг^, ка! Тер^^рг^ Лце!; те dкойоц£V ка! ай л£лХойтг|ка; Мойаа^ ка! баа аХХа тй^ 6vоцdтwv т^v ¿vv£аба тойт^ а^аларт^а, бекат^с б£ т^ос; Мойаг|; ¿цлv£uаlX6Yоu, ой0' ^це!; лоте ¿к^бац^ 6vоца, ойте хар^ ПХат^ ¿лХоит^ае. Пй; ^ар тЛ; (£ 54г) цЛте оиа^с, цЛте ^^^ГЩЕ^С;
Е!та ^а, ае ПХат^ лараХш^, ¿л! Т6V йpplатЛv аои тЛ; РфХои тралшца^ ка! лро; аи^ dлот£Vойцаl Т6V X6Yоv• ой ларала^с; ей цаХа, ойб£ цеХа^^оХа;, dv0pwлwv dлdvтwv таXаlЛwp6татос;, е! лаvтdлааlv йцеХет^тшс; ёх^, цЛ бт ^е тЛ; ката ПХат^а фdvаl фlXоаофíас;, '^а ц^ аоl кdYШ аuцлаpаф£pоíцnv тоюйта Xnpшv, ¿ХХа ка! т^с ката лроашб^а; аит^с dvаYvшаешс, ка! оиб£ таит^с т^с ¿vтplPЛс, £л£lта то ПXатшvlK6V dvалтuаа£lс PlpXíоv, ка! тойто ката кефаХЛ;, vЛ Т6V оupаv6v, ка! ка0lZаv£lс ¿л! той Y6vатос;, ка! Т6V лЛxuv ¿л£р£!6£1; тЛ лаp£lа, ка! лаvтоíшс Т6V &vаYlYVшакоvта аxnцатíZ£lс, о!; те йло^£XX£lс тш хе^Х^, ка! о!; та рХефара ^и^хаХа;, ка! £оlкас то!; íбlшцааl бXоv dлотpшY£lv Т6V ПХат^а, каv Т1с лpоаlшv £ро1т6 ае- т1; лоте, 6 ф!Хе £та!ре, dvа х£!ра; оо1 р!рХо; лXатwvlкЛ; Ей о!б' 6т1 dлокplvЛ, е! б£ ка! лроа0£!; ¿^а0Л тйхп, ¿л£ро1То- лер! о б£ аоц 6 аv0pшл£, тшv лXатшvlкшv Л ларойаа тЛ; dvаYvша£шс лp60£аlс, лЛХ^ос; ¿атЛ^п лр6; тЛv ¿pштnаlv &v6pldс;• ¿ХХа аи цev, 6 'уа0е, таха аv ка! ¿ЛlТlцЛаеlас тф ПXатшvl, £атlv ой тЛ; ^рафЛс, ка! 6; кp£!ттоv ойтш; Л ¿ке^шс; ¿^£vnv£x0аl тЛv X£^lv ¿ре!;, Л лои ка! dло^£а£lс ц^ та ¿K£Ívоu бЛ0£V dцаpтЛцата, dvтlYpd^£lс б£ та йл6 аои тф р^Х!^ каlvоupYЛцата, ка! тай0' йлотХа!г| av ла0шv лара аой о той Аpíатшvос ¿K£!vос о А0r|vа!ос; т6 айхпца тЛ; лр£авит£ра; Акабгщ!ас; бlкаíшс; Т(
yàp àvor]toiç oütw x£paí, кaí то ôXov фával na^XX^aTc è^n£a£Ta0ai ^véax£to; 'H^ETq бе oùx oùto rapúZ^c àpxaiaç та^ pívac àvaлeлXr|кáцe0a, ral т^ àлoцuттoúar|C кaт' aùтOv é^vov фával бeóцe0a тн^г^, шсте övov ^èv е1 ï6o^sv ^v 'Opф£wc èma£aay^évov Xúpav, ^ tov Ti^o0éou aùXóv, ц^ av not£ tov övov Opф£a ^ Ti^ó0£ov elvai ùneiXr^£vai, öv ц^ 0т1 np^c Xúpav Meiv, àXXà кal Xúpav ôXw; àкoúеlv, rav àцnxávшv т^ napoi^a бoкеT. Zê бе tov KunaTov övov, ^ rav0rXióv уе ^íovov (f. 54v) ónr|víra тагу лXaтwvlкй>v т1 бeXтíwv éniaax0eír|c, ^l то т^; фlXoaoфíac eù0ùc auven^^e^ à^^a. ZxoXfl dv éyù tplwßóXou npiaí^v toloútolc raTOp0ou^vr|v фlXoaoфíav. AXX' £p^aí as, ó 0eoXóye, raí цol, ó np^c тй^ Лию^ aou npó^wv àлóкplval. Tí noré aoi apa кal ßoúXetal то ra^xeiv кatà кефaX^v то ßißXiov, кal ô фaal та ävw гатш noieTv, пót£pov où aaurâ naXXov ^ тф é^ évav^ou aoi ra0iZr|H£vw nepinoisTc ^v àváYvwalv, ^ то кal aol tov éYK£фaXov кat£atpáф0al, кal év пt£pvalc elvai, кaтà тOv naiav£a, лeлaтr|ц£vov évтеú0еv éÇalvíттea0al 0£Xeic, ^ raúrav ^v où6' óлóтepov, aoфштеpov б£ т1 лapeцфaívelc тф ax^an ral кoцyóтepov, noTov б^ toúto то np^c £auтà auveaтpáф0al бr|XovóTl та кatà nXárava т^ np^c rôv voúv o^e^aei кal тOv 0eóv."H кal äXXwc ^v tootwv yvàaiv noi^Xriv elvai, кal oíov auveOTpannévriv т^ nepivoía; AXXà тoúтo |^èv oúтe éOTív, ánXoúc yàp ó £фи т^с àXn0eia;, ral noi^Xwc el; тoúтov фepoíцe0a äv0pwnoi, oúтe aú гата voúv éßáXou no^. Zoфштepov yàp fl гата aè то évvórma, то бе лpйyцa ftáv^c àyvoia; áцápтr|цa, ral où тpóлoc ol^vo^ac.
E16ov еуш no^ кal Xuxvfrnv Xí0ov raXóv те кal ^Yav рткт^с xoípou napaiwpoú^vov, кal év бaктúXф n^rau aфevбóvr|v xpua^v, кal лopфúpav nepl aü^a yaX^c, кal 16wv ^a0r|v те émei^c тф 0eáцaтl ral ranup^v oíov é^eyéXaaa np^c ^v ö^iv."Exeic та; elкóvac, ó npa^nxXric, éníyvw0i то np^TOTOnov-
£xeic тoúc ôpouc ó Пr|XoлXáтwv, éní0ec aùтOc то auцл£paaцa. "H yàp où yeXoToc el кal návu yeXoToc, äv0pwnoc ye^py^c ^v ^ vauтlкóc, àлó те тoú npoawnou кal т^ aXXnc ^p^c лávтa тäXXa, noXú лpóт£pcv elraZó^voc eívai ^ Xóyou ц£Toxoc, ^v цèv aкaлávnv àлoтe0elц£voc кal ^v aцlvvúnv, ùnèp кaлvoú бе ^v кшлnv кal то лnбáXlov 0é|^evoc évavтíшc, ^ кa0' 'Haíoбov tov те ëXira ßoúv кal ^v àцфl£Xlaaav vaúv (eúyXaic aùтaTc ral aùTOTc (f. 55г) íaтíolc nep^povraac; Мета ц£vтol тoú ßXauтíou ф^^ф^ кal ПXáтшvac ôXouc кaтaлívelv énixeipàv кal àv^t тoú yeœnoveTv oùpavonovàv.
Naí, 9^aiv, àXXQ кal ЛlOY£vnc ó Kúwv é^ àpYupaцclßlк^c elc 9lXcac9Íav ц£T£Я£a£, кal cùк éßXaaфnцr0n napu тcúтc ^ é0auцáa0n. Oíov Y^p Либ1а тф XoYlaцф xapáYцaтa napa^£aac £кaт£pouc тoúc ßíouc, énel кíßбnXóv ys s16sv övтa ral цoXlßoúv тOv àpYupaцolßlкOv, 6c énl xpúaeov тOv фlXóaoфov цeтeлrбnae.
KaXóv aou, ó фlXótnc, то énixeípr^a, кal où лavtáлaalv vautlкOv oùбè äкpшc 0uvvw6sc, кatà tôv Zúpov elneTv pítopa, nX^v àXXà TOÚTO oùк ^a0ou, 6¿ov ala0éa0ai Ye np^ tшv äXXwv, ôtl ЛlOY£vel цèv ^ фúalc кdv ц£от| т^ àpYupaцolßlк^ фlXóaoфoc ^v. Zol бе кal év ц£aolc ßißXtoic àYopaTa кal ßávauaoc. "Eлelтa ral ЛlOY£vr|C Цèv oùк eù0ùc éк т^c àYopac тф 0eoXoYeTv énexeípnaev, ^6si Yàp ц^ ànoxpàv elvai то ßoúXea0al цóvov év totc ys тoloúтolc, el ц^ ral tov т^c Yvwaeœc àYKтrpшv, ral цoXußбívwv àлoXu0eínцev, тrv те yux^v лapaaкeuáaalцev кal тOv voúv np^c т^v тшv 0£lcт£pшv 0£aцáтшv кaтaôoxrv, ÔIQ тcúтc кal т^v ônцoтlкwт£pav цàXXcv eïXeтo т^v кúva фlXoaoфíav. Zú бе лXaтшvlкOc eù0ùc éк кaлnXlкoú, кal 0soXóyoc éк ßor^TOu, кal ó x0êc тOv àpóтr|v ßoúv éлlтáттшv äYeiv ùn^ (uy^v ^ кal v^ тOv
Xo^ov айт6; (suyvu^, t^^spov то, кате^г^ X0e; si; nslpala цета TXauKwvoc; той ApiaTwvo;, Kai то1 nXaraviKov as 6vтa, тойто ¿Yvosiv ойк sSst то, цЛ кабарф ^ар кабарой £фапт£а0а1 цЛ ой 0s^t6v
Nai 9^aiv, dXX' ой rapaXoYlaTeov т6v TOlr^v то 6oksw ¿пalv£aavтa, Kav dX^sia; ап^. Папа! aol т^с ¿к Tav PlpXiwv, 6 av0pwns, цеб^с, ш; oXa; е^еце!; m0dKva; ¿v0^mdrwv, nX^v dXX' е^ш aol oXiYa атта кaтsпaaoцal той ¿цетои ка1 law; idaoцal. Mla06c бе цо1 Ksia0w тЛ; íaтp£íac щкеи as той XolЛoй то!; (f. 55v) той nXdTwvo; б£Xтíolc ¿vuppiaal, ка1 акоие цои Лб| тЛ; ¿лшбЛ; ойк dsl ка1 naalv ойбе naaav si; Xpnalv ¿кк£Ía0al Xs^w та; "у^ца; Tav портил/, ка1 цdXlaтa Tav nepl тЛ^ тpaYфбíav. 'Ensl ^ap ойх ёаито!;, a X£Youal, Xs^^a^, aXXa aкrvЛ ка1 ^oa^o^ auvбlalpoйal то ло^ца. лolкíXr бе и; Л Tav лpoawлwv бlaфopa appsvs;, Y^a^s;, vswTspol, пaXal6тspol тЛ; sйYsvsaт£pac ка1 sйтuхsaт£pac цspíбoc• ка1 Tav тaйтalc dvтlкеlцevwv та!; tootwv бr|Xov6тl лоют^^ ка1 та; уушца; лapa0eцеvol кpívoцsv• та айта бЛ тайта ка1 ¿nl лpaYцdтwv Ho^ao^v, ка1 Kalpav ка1 толшч ка1 Tav Xornwv леplaтdaеwv, ка1 ойтш та!; Yv^al; Xp|a6^0a Л тoйvavтíov anav, ш; si т1 yuv^ ка1 vsa ка1 ^aal; катохо; auцфopaÍc siadYolTo X£Youaa, цЛ тойт' ¿^sival Xs^slv ка1 dvбpl Tp^povTl, ф sйбalц6vшc ZavTl ката t6v ptov ка1 ¿Xnl; Л YXuma Yrpoтp6фoc auvaopеÍ ката Пívбapov, dTdXXouaa ^v кapбíav, waTs ойб' айтф aol ката к6aцov ¿XЛф0r то EйplПÍбslov, Kal aXXw; бе, KaX6v то бо^а ой Kal бо^а
бuvaт6v• aй бе тoaoйтouc ¿Xsyxou; той ^йбои; еаитф auvsmфsp6цsvoc, тívl 7' av Kal бокг^Е^; sival фlX6aoфoc, si цЛ ката ae Kplo^^r; sin кdкsÍvoc;"H Ydp ойк ¿X£yxsi as цovovoй t6v кuцaтoцdхov Л adp^ цЛ t£Xsov d^Xo^a^^^ aX^v Л aol varra Kal sйp£ac aцпsхsv йцои; ой бsíкvuaí as t6v кwпrXdтrv Л Xslp пaхsÍdv Tlva тЛv ^paav ¿vтsй0sv ¿vбsбuц£vr, ой t6v рог^атг^ Л кdpбoc Tlvd^ ц£уто1 ^s тайта Kal Zт£vтopac oXou; йпspфwvoйalv. 'DaTs Kav ¿ni Tlva KoXwv6v dvapd;, 6 av0pwпol, ^Xa Ysvvaiw; dvaкекpd^fl• nXdTwvo; eTaipo; ¿уш, oйбеlc ойб' 6пwaтloйv dкoйasтaí aou, si ia0l, TouTolal тoÍc ¿X£yxoi; пpopspoцPnЦ£voc та 6та dnexsl;, 6 фЛотг^, тЛv iaTpsiav. "Нбп aol 6 е^то; Ts0spdnsuTal, апобо; цо1 ка! айт6; t6v цla06v, апобо; та iaтЛpla, кaтd0ou тЛ; Xslp6; т6 Pl^Xiov, vai, 6 np6; sunXolav кal фopdv dv£цшv, кaтd0ou• si бе цЛ poйXolo кaтa0£a0al, rav Yoйv цЛ ¿п! пoXXшv, ¿vйpplZs тф Pl^Xiw, dXX' iva т6 'OцnplK6v пapфбЛaш, alYfl ¿п! asto- (f. 56r) iva цЛ nXdTwv ys пй0nтal, Л nXdTwv ^v ойбацш;, пp6 пoXXoй Ydp айтф Л ^ихЛ ¿к ps0ewv лтaцеvr|, Aiб6c бе pеPЛкеl, Tav бе ti; YsvvaloTepwv ¿Taipwv айтой, о; Kal бuaхspdvac 6ti цdXlaтa т6 пpaYцa, то ts Pl^Xiov dпoaпdasl aou Tav Xslpav Kal пoXXoйc ката K6ppr; кovбйXouc ¿vTpity|Tal.
Платонолюб, или Кожевник
Что ж, сын Аристона, даже среди самых прославленных и искуснейших ты выделяешься превосходством и мудростью во всяком искусстве и во всякой премудрости. Пишешь ты законы и основываешь города, рассуждаешь о вопросах нравственности, размышляешь о вещественной и о божественной природе, и достиг ты превосходства во всяком искусстве Муз. Для музыки ты есть Муза и благозвучнейший глас, Монада ты для математиков, и Солнце для астрономов, а для геометров ты есть прямая линия, и в целом, для представителей каждой области знания ты являешься самым совершенным в их предмете. Платона поэзия и Платона диалоги, от Платона всякое риторское искусство
и всякая философия, так и союз риторики с философом, и философии с ритором. Я дивлюсь на твоего «Федона», говорящего о душе, поражаюсь твоим «Тимеем», рассуждающим о природе, и красотами твоего «Федра», и речами в «Горгии», и тому, что в «Теэтете», «Аксиохе», и в других платоновских сочинениях. Таким образом, и в этом и в том, о друг Афинянин, ты искуснейший и даже самый искусный. Однако же не удалось тебе вдохнуть знание в тех, кто подобен неотесанным камням (cf. Aristophanis Fabulae, 1202), которые, как говорят, будучи брошенными со стартовой линии беговой дорожки, мгновенно достигают твоих книг. В самом деле, все мы слышали о Мельпомене, Каллиопе и Терпсихоре, и ты прославился в искусствах и всего остального, что соотвествует девятирице этих имен, однако же, имени некоей десятой Музы, вдохновительнице знания, мы никогда не слышали, и Платон потому и не приобрел благосклонность этой Музы, да и как это могло случиться от еще не родившейся и не существующей?
И вот, оставив тебя Платона, возьмусь за оскорбителя твоей книги и против него произнесу свою речь. Поистине, несчастнейший из всех людей, ты потерял рассудок и безумствуешь, потому что ни в чем ты не имеешь навыка, и, очевидно, не только в толковании философских сочинений Платона (да не последую вслед за тобой, болтая подобное), но даже и в просодически правильном их чтении и даже просто в практике их чтения, поскольку ты открываешь книгу, и, клянусь небесами, держишь ее вверх тормашками! Ты сидишь, подогнув колено и подперев рукой щеку, и всеми способами ты изображаешь читающего, шевелишь губами и опускаешь веки, будто бы отгрызая от целого Платона отдельные фразы. И если бы кто-то, подойдя к тебе, спросит: «Что за книга Платона, дорогой друг, у тебя в руках?» — прекрасно знаю, что ты сможешь ответить. А если таковой дальше решит спросить: «О чем, человек, ты сейчас читаешь в книгах Платона?» — вот в ответ на этот вопрос ты станешь молчать как глиняная статуя (Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem, 18). Тем не менее, любезный, ты, пожалуй, можешь позволить себе укорить Платона на страницах его же сочинений: в одном месте ты говоришь, что лучше так или иначе выразить ту или иную фразу, в другом — ты вычеркиваешь ошибочные мысли будто бы самого Платона и напротив них на схолиях книжки ты записываешь свои собственные новаторские мысли. И таковое выносит, страдая от тебя, славный афинянин, сын Аристона и гордость по праву старейшей Академии! Что же ему пришлось претерпеть, попав в столь неразумные руки и попросту мясницкие! Наши носы, впрочем, еще не переполнились старческими соплями (Lucianus, Philopseudes sive incredulous, § 8.18), и, как писал Платон, нам не нужна кормилица для подтирания носа (Plato, Respublica, 343a.7-8), и, увидев осла, нагруженного лирой Орфея или флейтой Тимофея, нам не придет в голову, что этот осел — и есть Орфей или Тимофей (Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem, 5; 4.12-16), и мы даже не помыслим не только, что он поет и играет на лире, но и вообще способен воспринимать музыку, как говорится в пословице о невозможных вещах (Plutarchus, Deproverbiis Alexandrinorum, fr. 33.1)]. Ты же есть Кумский осел [одевший львиную шкуру] (cf. Arsenius, Apophthegmata, 8 § 55a.1)] или просто глупый вьючный мул (Lucianus, Juppiter tragoedus, § 31.20), который,
как только нагрузился каким-то платоновским текстом, тотчас присвоил себе и философское звание. Я бы не поспешил купить даже за три обола таким образом исправленную тобой философию. Но я тебя спрашиваю, богослов, и ты ответь мне ради твоих Проклов из Ликии. Что же это все-таки значит, что ты держишь книжку вверх тормашками, и, как говорят, все задом-наперед делаешь? Ты делаешь чтение легче не для себя самого, а для того, кто сидит напротив тебя? Или же ты хочешь намекнуть, что у тебя мозг ушел вниз и, как выразился знаменитый пэаниец, оставшись в пятках, там попирается (Demosthenes, De Halonneso § 45.8)? Или это все не то, и ты своей телесной позой показываешь что-то весьма мудрое и изящное, возможно, таковая скрученность вокруг сочинений Платона вызвана притяжением к разуму и Богу? Или же познание сочинений Платона так запутано и витиевато, что в процессе размышления, как бы изворачивается? Но это не так, ибо слово истины по природе просто, но мы, люди, можем прийти к его познанию разными и сложными путями. Ты же даже не начинал мыслить, ибо размышление мудрее, чем ты себе представляешь, а то, что ты сейчас делаешь, есть не что иное как грех невежества, а не какой-то особый подход.
Видал я некогда большой и красивый рубин в ноздре у свиньи, и золотой перстень на пальце обезьяны, и кошку одетую в пурпур (cf. Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem, 4.12-16), и узрев, я весьма насладился зрелищем и громко посмеялся над их видом. Ты имеешь уподобления, пряничный Пракситель, так познай, же их первоисточник! Имеешь ты, игрушечный Платон, и логические предпосылки, попробуй сам сделать вывод! Ну разве ты не смешной и даже очень смешной?! Судя по лицу и фигуре, и всему остальному, ты не на причастника слова похож, а на земледельца или моряка, отложившего мотыгу и кирку, «над дымом повесившего весло, а рядом кормило» (Hesiodus, Opera et dies, 45), или на презревшего изогнуторогого быка (cf. Hesiodus, Opera et dies, 452, 795) и выгнутодонный корабль с их хомутами и с их парусами (cf. Hesiodus, Fragmenta, 205.6)», как у Гесиода, и при всем этом в изящной сандалии начавшего философствовать и собирающегося поглотить всех Платонов и вместо того, чтобы работать на земле, трудящегося на небе.
«Да, — говорит он, — но и Диоген Киник из меняльной конторы в философию перешел (Lucianus, Bis accusatus sive tribunalia, § 24.2-7; § 13.25), и это не вызвало ни порицания, ни удивления, ведь он потер лидийским пробирным камнем монету каждой своей жизни, и как только узнал, что та из них, которая относилась к меняльной конторе, была фальшивой и свинцовой, он тут же устремился к золотой монете философии».
Прекрасны, мой милый друг, твои доводы, они и не совсем уж матросские и не крайне «тунцовые» (Lucianus, Juppiter tragoedus, § 25.18), как говорил Сирийский Ритор, но ты все же не понимаешь того, что здесь важно понимать, а именно то, что природа у Диогена, даже в меняльной конторе, была философской, а у тебя же и посреди книг базарность и неотесанность. Да и Диоген не сразу с рынка в богословие ринулся, ибо знал, что для этого недостаточно одного желания, если при этом не избавиться от фальшивых примесей и преград к познанию, и если не подготовить ум к восприятию божественных видений; по этой причине и избрал он для себя скорее простецкую киническую фило-
софию. Ты же тотчас из лавочника стал платоником и из волопаса превратился в богослова, и еще вчера наказывавший запрячь в ярмо пахотного быка, а скорее даже, честное слово, сам запрягавший, ныне ты говоришь: «вчера сходил в Пирей я вместе с Главком, сыном Аристона» (Plato, Respublica, 327a.2). Тебе же платонику должно быть не безыствестно и это: «не позволительно нечистому прикоснуться чистого» (Plato, Phaedo, 67b.2).
«Да, — отвечает он, — но не должно противоречить поэту, воспевшему "внешнюю видимость, даже если таковая и отстоит от истины"» (Euripides, Orestes, 236). Какая же книжная была попойка была у тебя, человече, раз ты изрыгаешь полные бочонки мыслей, впрочем, я немного познахарю над твоим изрыганием, и возможно, вылечу. А мне вознаграждением за лечение положим то, чтобы ты впредь более не издевался над писаниями Платона. Послушай же теперь мой заговор. Не всегда, и не для каждого, и не на каждую нужду, я считаю, можно употребить изречения поэтов, и особенно трагиков. Ибо трагические поэты не для себя самих пишут то, что пишут, но для сцены, и они разделяют свое произведение на речи различных персонажей, которые весьма разнообразны и отличны друг от друга: мужы, жены, юноши, старцы славной и счастливой доли. Мы же должны различать изречения, сопоставляя слова антагонистичных героев с характеристиками их персонажей; аналогичным же образом мы должны поступать и в отношении вещей, и сроков, и мест, и остальных обстоятельств, и таким образом применять эти изречения, а никак не наоборот. Ведь то, что говорит молодая женщина, на долю которой выпали несчастья, невозможно, чтобы сказал глубоко пожилой человек, счастливо проживающий жизнь, которому, как по Пиндару, «сладкая надежда, питательница старости, сопутствует, веселя сердце» (Plato, Respublica, 331a). Поэтому ты сам неправильно понял то изречение Еврипида, и вот тебе иное: обманчивая внешность прекрасна только тогда, когда она смогла обмануть. Ты же навлекаешь на себя так много обличений во лжи, кому же ты можешь показаться философом, если только не такому же как и ты сопливому барану? Разве и плоть твоя не до конца омытая от «соли, покрывшей тебе спину и широкие плечи» (Homerus, Odyssea, VI.225) не обличает тебя как волноборца? Разве не выдает в тебе гребца мясистая рука, одетая в кожу, и волопаса [прицепившийся] чертополох? Конечно, все это кричит громче всех [глашатаев] Стенторов, так что, если бы на Колон взойдя, — «о люди», — ты бы велегласно воскричал, — «Платона друг я», — то совершенно никто бы не услышал тебя. Но знай же, оглушаясь этими обличениями, ты, мой милый друг, получаешь лечение.
Ну вот и прошла у тебя рвота, воздай и мне ты плату, заплати за исцеление: отложи книгу, которую держишь. Право же, для твоего же благополучного плавания и попутного ветра, отложи ее. Если же не хочешь отложить, то, по крайней мере, больше не издевайся над книгой, но, как можно было бы сказать, в подражание Гомеру, безмолвно один пребывай. И не потому, конечно, что об этом может узнать Платон, но скорее, чем Платон (ибо давно уже у него «душа, излетевши из тела, сошла в Аид» (Homerus, Ilias, XVI.856)), кто-нибудь из его более благородных друзей, возмутившись тем, как ты обращаешься с книгой, вырвет ее у тебя из рук, и хорошенько вмажет тебе кулаком по голове (cf. Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem, 19).
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2018. Том 19. Выпуск 3
41
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
Aristophanis Fabulae — Aristophanis Fabulae / ed. N. G. Wilson. — Oxford: Oxford University Press, 2007. — P. 137-202.
Arsenius. Apophthegmata — Corpus paroemiographorum Graecorum / ed. E. L. von Leutsch.. — Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1851 (repr. Hildesheim: Olms, 1958). — Vol. 2. — P. 240-744.
Demosthenes, De Halonneso — Demosthenis orationes / ed. H. Butcher. — Oxford: Clarendon Press, 1903 (repr. 1966). — Vol. 1. — P. 76-88.
Euripides, Orestes — Euripidis fabulae / ed. J. Diggle. — Oxford: Clarendon Press, 1994. — Vol. 3. — P. 191-286.
Hesiodus, Fragmenta — Fragmenta Hesiodea / ed. R. Merkelbach, M. L. West. — Oxford: Clarendon Press, 1967.
Hesiodus, Opera et dies — Hesiodi opera / ed. F. Solmsen. — Oxford: Clarendon Press, 1970. — P. 49-85.
Homerus, Ilias — Homeri Ilias / ed. T. W. Allen. — Oxford: Clarendon Press, 1931. — Vols. 2-3.
Homerus, Odyssea — Homeri Odyssea / ed. P. von der Mühll. — Basel: Helbing & Lichtenhahn, 1962. — P. 1-456.
Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem — Lucian / ed. A. M. Harmon. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1921 (repr. 1969). — Vol. 3. — P. 174-210.
Lucianus, Juppiter tragoedus — Lucian / ed. A. M. Harmon. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1915 (repr. 1960). — Vol. 2. — P. 90-168.
Lucianus, Philopseudes sive incredulus — Lucian / ed. A. M. Harmon. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1921 (repr. 1969). — Vol. 3. — P. 320-380.
Lucianus, Bis accusatus sive tribunalia — Lucian / ed. A. M. Harmon. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1921 (repr. 1969). — Vol. 3. — P. 84-150.
Lucianus, Adversus indoctum et libros multos ementem — Lucian / ed. A. M. Harmon. — Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1921 (repr. 1969). — Vol. 3. — P. 174-210.
Plato, Phaedo — Platonis opera / ed. J. Burnet. — Oxford: Clarendon Press, 1900 (repr. 1967). — Vol. 1. — St I.57a-118a.
Plato, Respublica — Platonis Rempublicam / ed. S. R. Slings. — Oxford: Oxford University Press, 2003. — P. 1-409.
Plutarchus, De proverbiis Alexandrinorum — Plutarchi de proverbiis Alexandrinorum libellus ineditus / ed. O. Crusius. — Tübingen: Fues & Kostenbader, 1887. — P. 1-24.
ЛИТЕРАТУРА
1. Пападимитриу С. Д. Феодор Продром: Историко-литературное исследование. — Одесса, 1905.
2. Highet G. The Anatomy of Satire. — Princeton, NJ: Princeton University Press, 1962.
3. Hörandner W. Theodoros Prodromos, Historische Gedichte. — Wien, 1974.
4. Hunger H. Die hochsprachliche profane Literatur der Byzantiner. — Munich: C. H. Beck,
1978.
5. Hunger H. On the Imitation (MIMHZIZ) of Antiquity in Byzantine Literature // Dumbarton Oaks Papers. — 1969/1970. — Vol. 23/24. — P. 15-38.
6. Kyriakis M. J. Satire and Slapstick in Seventh and Twelfth Century Byzantium // Byzantina. — 1973. — Vol. 5. — P. 290-306.
7. Marciniak P. Reinventing Lucian in Byzantium // Dumbarton Oaks Papers. — 2016. — Vol. 70. — P. 209-223.
8. Marciniak P. The Art of abuse: Satire and Invective in Byzantine Literature. A Preliminary Survey // Eos: commentarii Societatis Philologae Polonorum. — CIII (2016). — P. 349-362.
9. Markopoulos A. De la structure de l'école byzantine. Le maître, les livres et le processus éducatif // Lire et écrire à Byzance / ed. B. Mondrain. — Paris 2006. — P. 85-96.
10. Markopoulos A. Teachers and Textbooks in Byzantium, Ninth to Eleventh Centuries // Networks of Learning. Perspectives on Scholars in Byzantine East and Latin West, c. 1000-1200 / eds. S. Steckel. — Zürich; Münster 2014. — P. 3-15.
11. Mercati I., Franchi De' Cavalieri P. Codices Vaticani graeci. — Roma, 1923. — T. I: Codices 1-329.
12. Milenkovic D. Knowledge and Abuse. Two Satires by Theodore Prodromos [MA Thesis]. — Budapest: Central European University, 2017.
13. Newlin C. Lucian and Liutprand // Speculum. — 1927). — Vol. 2. — P. 447-448.
14. Photius. Bibliothèque / ed. R. Henry. — Paris: Les Belles Lettres, 1959-1977. — Codex 128, 96b.
15. Podestà G. Le satire lucianesche di Teodoro Prodromo, pt. 2 // Aevum. — 1947. — Vol. 21. — P. 4-12.
16. Spyridonova L., Kurbanov A., Goncharko O. The Dialogue Xenedemos, or Voices, by Theodore Prodromos. A Critical Edition, with English Translation // Scrinium. — 2017. — Vol. 13. — P. 227-275.
17. Teodoro Prodromo. Amaranto o Gli amori di un vecchio / ed. T. Migliorini // Medioevo Greco. — 2007. — Vol. 7. — P. 183-247.
18. Vogel M., Gardthausen V. Die griechischen Schreiber des Mitlelallers und der Renaissance. — Leipzig, 1909. — S. 148.
19. Webb R. A Slavish Art? Language and Grammar in Late Byzantine Education and Society // Dialogos: Hellenic Studies Review. — 1994. — Vol. 1. — P. 82-104.
20. Wilson N. An Anthology of Byzantine Prose. — Berlin, 1971.
21. Wilson N. Some Observations on the Fortunes of Lucian // Filologia, Papirologia, Storia dei Testi: Giornate di studio in onore di Antonio Carlini, Udine, 9-10 dicembre 2005. — Pisa, 2007. — P. 53-61.
22. Wilson N. G. Scholars of Byzantium. — London, 1983.
23. Zagklas N. Theodore Prodromos: The Neglected Poems and Epigrams (Edition, Translation, and Commentary). [PhD dissertaition]. — Vienna, 2014.
