CC BY
64
Суровцева Е.В.
Кандидат филологических наук, сотрудник лаборатории общей и компьютерной лексикологии и лексикографии филологического факультета Московского государственного университета имени М.В.Ломоносова
ПИСЬМО-ДОНОС КАК РАЗНОВИДНОСТЬ ЖАНРА «ПИСЬМА ВОЖДЮ»
(СТАЛИНСКАЯ ЭПОХА)
В ряду анализируемого нами особого эпистолярного жанра «письма вождю» на материале истории русской литературы первой половины XX века нами были проанализированы такие подразновидности жанра, как письмо-инвектива, письмо-декларация, письмо-памфлет, письмо-жалоба/просьба/оправдание, письмо-дифирамб/ благодарность/творческий отчёт (наиболее полно наша концепция изложена в [5]). Нам бы хотелось дополнить нарисованную нами картину ещё одной подразновидностью - это письмо-донос. В таких письмах весьма силён элемент доносительства, явно желание оправдаться за счёт другого.
В.Шенталинский, один из разделов своей книги озаглавивший «Донос как жанр соцреализма», пишет: «Все советские писатели делятся на три категории: одни стучат на машинке, другие перестукиваются, а третьи - просто стучат... Это казалось бы анекдотом, если б не было сущей правдой. Конечно, жанр доноса существовал во все времена. Но никогда ещё он не расцветал таким махровым цветом, как у нас в новейшей истории1. <... > Стукачество было долгом каждого гражданина, а недоносительство - преступлением2. <...> Среди писателей этот жанр развивался, как ему и положено, во всём многообразии форм и со своей стилистикой и своими корифеями-классиками. Был, например, донос глобальный, призыв к расправе над целыми слоями населения, сословиями и классиками: дворянством, буржуазией, духовенством, зажиточным крестьянством (кулаками), интеллигенцией. <...> Существовали доносы и по долгу службы, по обязанности. Все ведомства, организации, большие и маленькие конторы должны были постоянно и бдительно следить за поведением и сознанием своих работников и докладывать о них куда надо. Особенно бдили за творческой интеллигенцией. Редакции газет и журналов, издательства, цензурная сеть, ну и, конечно же, само министерство литературы - Союз писателей - по существу, превратились в негласные филиалы органов <...> руководители Союза писателей Ставский, Павленко и Гронский отправили за решётку неугодных им поэтов Осипа Мандельштама и Николая Клюева. Изрядно потрудился на этом поприще и другой многолетний вожак писательского союза - Александр Фадеев. Сейчас много спорят о его роли в массовых репрессиях: одни говорят, что он губил своих коллег, другие - что защищал и спасал. Кого-то, возможно, и спас. Но, изучая архивы Лубянки, я натыкался на документы с подписью Фадеева: "С арестом согласен.". Фадеев, разумеется по приказу Сталина, обязан был визировать, одобрять расправы над писателями» [6, с. 138 - 139].
В ряду фадеевских писем-доносов (текстов, написанных его рукой, а не завизированных им) следует назвать несколько писем Фадеева, представляющих собой скорее служебные записки его как официального лица (одного из руководителей Союза Писателей СССР, а в 1946 - 1953 годы - генерального секретаря СП). В 1939 году Фадеев вместе с писателем П.Павленко пишет короткое официальное письмо секретарю РКП(б) А.Андрееву о том, что в списки для награждения включены некоторые крупные писатели, политическое лицо которых внушает сомнение. И далее - список: Бабель, Пастернак, Олеша, Эренбург.
В 1941 году (7 мая) написано письмо И.В.Сталину, А.А.Жданову, А.С.Щербакову. Это своего рода эпистолярный донос, поводом для которого послужила «политически
небезынтересная статья Вересаева» под названием «Об авторах и редакторах», в которой автор критикует произвол редакторов, исправляющих по своему вкусу произведения писателей. Фадеев признаёт, что «факты редакторского произвола действительно часты», однако «за всей статьёй Вересаева чувствуется задняя мысль, - дискредитировать редакторов как работников на службе у советского государства...». Следовательно, статья, которая аттестуется как «вопль о "свободе печати" в буржуазном смысле», вредна, и напечатать её невозможно. Делается намёк на политическую неблагонадёжность Вересаева и двух других критиков («меньшевиствовавшие») (см. 2, с. 38, 64 - 66, 68 - 71]).
Ещё один эпистолярный донос принадлежит перу В.Ставскому, бывшему одно время генеральным секретарём СП. Он посетил Шолохова в Вёшенской вскоре после того, как тот решился на своеобразный политический протест, отказавшись от поездки в июле в составе делегации на 2-й Международный антифашистский конгресс писателей в Испании. 16 сентября 1937 г. Ставский докладывает Сталину о поведении Шолохова [1, с. 380 - 383; 2, с. 69 - 73]. Шолоховский «гость» докладывает вождю, что Шолохов в Испанию не поехал; «до сих пор не сдал ни ГУ-й книги «Тихого Дона», ни 2-й книги "Поднятой целины"», не верит в виновность своего друга Лугового, обвиненного в принадлежности к троцкистской организации; «допустил уже в последнее время грубые политические ошибки», «его метание, его изолированность (по его вине), его сомнения вызывают серьезные опасения»; кроме того, писатель не хочет делать Мелехова большевиком. На письме Ставского Сталин собственноручно начертал: «Тов. Ставский! Попробуйте вызвать в Москву т. Шолохова дня на два. Можете сослаться на меня. Я не прочь поговорить с ним» 25 сентября 1937 года в течение полутора часов Шолохов беседует со Сталиным.
Шенталинский приводит ещё ряд примеров литературного доносительства [6, с. 140 - 142] - донос Б.Иллеша, адресованный Авербаху, на некоего Сандомирского, советовавшего П.Истрати не писать о большевиках и СССР; донос поэта К.Седых, адресованный уполномоченному ССП по Иркутской области поэту И.Молчанову, на Ин.Трухина, в нетрезвом состоянии поносившего Сталина (с оговоркой: «Быть может, Константин Седых действовал просто из чувства самосохранения. Но теперь товарищ Молчанов тоже должен был действовать.» [6, с. 141]) и доносы самого Молчанова в НКВД (на имя Бучинского) на того же Трухина и заодно на некоторых других литераторов (П.Короба, Садка, Филипповича и прочих). Затем Шенталинский даёт «портрет стукача по призванию» [6, с. 142] - Б.А.Дьякова, известного органам под кличкой дятел. Он начал работать на органы уже в самом начале своей литературной карьеры, причём добровольно - и добросовестно. Во время Войны фронта Дьяков сумел избежать и, мало того, продолжал подниматься по служебной лестнице - до тех пор, пока не «настучали» на него самого и не посадили. Но и в лагере Дьяков не оставил бурной деятельности по разоблачению «подозрительных». Но кроме доносов он писал из заключения и жалобы на «незаслуженное» наказание с подробным перечислением своих «заслуг» перед страной и партией. После смерти Сталина Дьякова освободили одним из первых. Одновременно с «Одним днём Ивана Денисовича» Солженицына он выпустил «Повесть о пережитом», в которой «зэки за колючей проволокой только о том и думали, как бы перевыполнить план и поусердней послужить партии и правительству» [6, с. 142]. А в 1987 вышла его автобиографическая трилогия «Пережитое» (его стукаческая деятельность, естественно, осталась за кадром), своеобразное продолжение полемики с Солженицыным, которую он продолжил и в одном из своих интервью начала 1990-х.
Мы, как и обильно цитируемый нами Шенталинский, не ставим себе целю разоблачение всех литературных доносчиков - они того не стоят. Однако волей-неволей приходится останавливаться на этом аспекте истории нашей литературы, так как ни один
арест не обходился без деятельности стукачей. Интересующихся данной проблематикой за более детальным описанием отсылаем к исследованию архивиста.
В заключение отметим, что, несмотря на свою многочисленность, в число писем-доносов не входит ни одного яркого текста, подобного текстам других подразновидностей жанра «письма вождю», и только одно яркое имя - имя Фадеева, отношение которого к советской власти всё же не было однозначным.
Примечания.
1. «Читательская активность советского человека сопровождалась и активностью "писательской": широко распространилось доносительство как форма критики и информирования власти о возможно опасных для общества явлений» [4, с. 39].
2. И в другом месте: «доносительство стало бытовым явлением» [6, с. 140]; «все в этой порочной цепочке были обречены на донос, потому что, не отреагируй на "преступный" факт один - отреагирует другой, и ты окажешься покрывателем или, хуже того, соучастником преступления» [6, с. 141].
Литература
1. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) - ВКП(б), ВЧК -ОГПУ - НКВД о культурной политике. 1917 - 1953 гг. Сост. А.Артизов и О.Наумов. М., 2002.
2. «Литературный фронт»: История политической цензуры. Сб. документов. Сост. Д.Л.Бабиченко. М., 1994.
3. Писатель и вождь. Переписка М.А. Шолохова с И.В. Сталиным. 1931 - 1950 годы. Сб. документов из личного архива И.В. Сталина. Сост. Ю. Мурин. М., 1997. С. 69 - 73.
4. Романенко А.П. Советская герменевтика. Саратов, 2008.
5. Суровцева Е.В.Жанр «письма вождю» в тоталитарную эпоху (1920-е - 1950-е годы). М.: АИРО XXI, 2008. (Серия «АИРО - Первая монография»).
6. Шенталинский В. Воскресшее слово: Главы из книги // Новый мир. 1995. № 3.
