CC BY
63УДК 82-14 (477)
И. В. Остапенко
ПЕЙЗАЖНЫЙ ДИСКУРС КАК КАРТИНА МИРА В ЛИРИКЕ АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО: СУБЪЕКТНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
Поэзии Арсения Тарковского, долго ожидавшей встречи с широкой читательской публикой, дарован, возможно, в качестве заслуженной компенсации, пристальный интерес ученых-филологов. Причем начало было положено ни кем иным, как самой Анной Ахматовой, написавшей рецензию на первый сборник поэта и задавшей таким образом исследовательские стратегии: «О стихах Тарковского будут много думать и много писать. <...> Эти долго ожидавшие своего появления стихи поражают рядом редчайших качеств. Из них самое поразительное то, что слова, которые мы как будто произносим каждую минуту, делаются неузнаваемыми, облеченными в тайну и рождают неожиданный отзвук в сердце» [1, с. 244-245]. Эту тайну и пытаются разгадать литературоведы на протяжении вот уже более полувека.
Творчеству А. Тарковского посвящено большое количество и критических, и литературоведческих работ, направленных на осмысление художественного мира автора и как целостной системы, и отдельных его составляющих. Особой популярностью в поэтическом наследии А. Тарковского пользуется его лирический герой, изучению которого посвящены работы И. С. Скоропановой (1983); С. А. Манс-кова (1999). Интерес вызывают также натурфилософские аспекты творчества поэта, представленные в работах С. Н. Руссовой (1990), С. Н. Бройтмана (2001). В исследовании С. Н. Руссовой «Философская поэзия Н. А. Заболоцкого и А. А. Тарковского (к проблеме традиций и новаторства)» проблема «человек и природа» в художественном мире Тарковского рассматривается в соотношении пространства и времени. С. Н. Руссова изучала аллюзии поэта в отношении образов природы, связанные с древнегреческой, мусульманской и иудаис-
тской мифологией, а также касалась вопросов традиции и новаторства в художественном наследии А. Тарковского [8].
Наряду с этим осуществлялись попытки обобщенного осмысления художественного мира поэта как «диалога культур и времен». М. М. Черненко изучает взаимосвязи А. Тарковского с культурной средой и временем, актуализирует проблему «философского, эстетического и этического влияния на лирику Арсения Тарковского произведений мастеров античной, библейской, русской и украинской литератур, живописи и музыки» [12, с. 2]. Ю. Кублановский осмысляет творчество А. Тарковского как синтез «материализма эпохи и творческой метафизики автора» [6, с. 235]. Ю. Карабчиевский акцентирует «символистическое»^, с. 267] откровение лирики поэта.
Рассмотрим поэзию Арсения Тарковского под интересующим нас углом, предпринимая, таким образом, попытку целостного анализа его поэзии, - проанализируем пейзажный дискурс лирики поэта на предмет выявления авторской картины мира. Попутно отметим, что системный подход к изучению философской лирики А. Тарковского осуществлен в диссертационной работе О. С. Боковели [2]. Исследовательница выделяет в модели мира поэта «структурные элементы»: «мироощущение, миропонимание, лирический герой». Такая трактовка модели мира пересекается с нашим пониманием картины мира, но мы рассматривает не только структуру, а в первую очередь, реализацию ее в художественном мире текста, кроме того, наша структура включает иные элементы.
В качестве объекта исследования используем весь поэтический корпус, представленный в издании Тарковский А. Собрание сочинений. В 3 т. (1991) [10, 11], где тексты расположены в соответствии со сборниками, формировавшимися самим поэтом. Примем во внимание тот факт, что книги Тарковского стали печататься с большим опозданием, и автор включал в них стихотворения, не соблюдая хронологического принципа. Поскольку нам важно увидеть эволюцию творческих стратегий писателя, мы выбрали из всего массива стихотворений те тексты, которые в большей или меньшей мере эксплицируют пейзажный дискурс. Еще один критерий отбора - наличие номинаций реалий природы, которые выполняют сюжетообразующую функцию или хотя бы частично вплетаются в сюжетный план текста.
Эти стихотворения мы используем для анализа субъектной, образной и сюжетной сферы текстов. Анализ же пространственно-временного континуум строился на несколько иных основаниях, и об этом будет сказано отдельно.
Методом сплошной выборки нами проанализированы тексты 110 стихотворений, которые мы расположили в хронологическом порядке. Если разделить творческий путь Тарковского условно на несколько этапов, то в них тексты с эксплицированным пейзажным дискурсом будут представлены таким образом: довоенный - 11, военный -8, послевоенный: оттепельный 51 (15 приходится на 1958 год) и по-стоттепельный - 37 текстов. Учитывая, что на три постоттепельных сборника - «Вестник» (1969), «Зимний день» (1980) и «От юности до старости» (1987) приходится около 100 стихотворений, а из них лишь 37 можно рассматривать в контексте пейзажного дискурса, то уже на этом основании можно увидеть тенденцию к постепенному уменьшению внимания автора к природным реалиям в собственном художественном мире.
Отдавая себе отчет в том, что основное внимание исследования сосредоточено на поэзии 1960-1980-х гг., в случае с Тарковским мы не можем ограничиться лишь этими хронологическими рамками по той причине, что все стихотворения автора были изданы в интересующий нас период, несмотря на дату их написания, и вмещают в себя в той или иной мере дух времени и отражаются авторскую картину мира этого времени. Во-первых, в сборниках, уточним - составленных самим автором, нарушен хронологический принцип, во-вторых, уже сам принцип собирания книг свидетельствует о позиции автора, определяющего место для своих текстов в том или ином сборнике. Поэтому мы сочли необходимым проанализировать тексты по интересующим нас аспектам в хронологическом порядке, что дало возможность сделать некоторые неожиданные выводы. В пределах статьи остановимся на анализе субъектной сферы стихотворений А. Тарковского с эксплицированным пейзажным дискурсом.
В соответствии с нашей типологией, рассмотрим субъектную организацию на текстовом и метатекстовом уровне. На текстовом уровне («я», «я-как-другой», «другой») лирический субъект представлен в таком виде: внеличные формы - в 15 текстах (преобладают в
1970-е гг. ); местоимение 1 л., ед. ч., И. п. - в 59 текстах; 1 л., ед. ч., косв. п. - в 22 текстах, мн. ч., И. п. - в 11 текстах, в косв. падежах -в 7 текстах (преимущественно в первой половине творчества); местоимение 2. л., ед. ч., И. п. «ты» в качестве единственного лирического субъекта стихотворения встречается лишь в двух текстах: «Какие скорбные просторы...» (1944) и «Порой по улице бредешь» (1946), а наряду с другими субъектными формами местоимение 2 л. ед. и мн. ч. в И. п. и косв. падежах встречаются - в 21 и 10 текстах соответственно; «душа» - в 18 текстах (преобладает во второй половине творчества); «тело» - в 3 текстах, «плоть» - в 6 текстах; «сердце» -в 18.
Из природных реалий роль активного субъекта лирического события (преимущественно в текстах, где субъектную сферу организует внеличный субъект, реже - перволичный с диалогической интенцией) играют: «трава начинала как флейта звучать» [10, с. 65]; «Земля сама себя глотает // И, тычась в небо головой, // Провалы памяти латает // То человеком, то травой» [10, с. 67]; «Садится ночь на подоконник» [10, с. 244]; «когда всю ночь о крышу // В отрепьях, как вдова, колотится листва» [10, с. 232]; «напела мне птица, // Белый день наболтал, наморгала звезда, // Намигала вода, накислила кислица» [10, с. 304]; «Душным воздухом предгрозья // Дышит жухлая трава» [10, с. 305]; «Дождь идет, и темный, // Намокший дикий виноград // К стене прижался, как бездомный» [10, с. 320], «Застыли в смертном сраме // Над собственной листвой // Осины вверх ногами // И в землю головой» [10, с. 348], «Бабочки хохочут как безумные, // Вьются хороводы милых дур» [10, с. 358]; «Двор заполонила сорная, // Безнадзорная, узорная, // Подзаборная трава, // Дышит мятой и паслёном, // Шелком шитые зеленым // Простирает рукава» [10, с. 346]. Подобные субъектные формы, выраженные природными реалиями, играющими роль самостоятельных лирических субъектов, включены в сюжетную ткань текста. Такие формы немногочисленны у А. Тарковского, преобладают в начале творческого пути и в последние десятилетия. Одно из предварительных наблюдений - природный мир в художественном мире А. Тарковского не является главным действующим лицом. Его роль и функции следует рассматривать на других уровнях текста. Все номинации природных реалий в подобных
ситуациях предстают как «другой» по отношению к субъекту высказывания, внеличному субъекту, или перволичному.
В субъектной же организации следует обратить внимание на пер-воличную форму лирического субъекта и констатировать факт его тотального присутствия в художественном мире поэта. Как показали подсчеты, примерно в 80 текстах лирическое «я» является центром художественного мира. Следует отметить, что типология лирического субъекта в поэзии А. Тарковского рассматривалась в работах Е. Ю. Климановой [5], С. А. Манскова [7] и других авторов. Е. Ю. Кли-манова сосредоточивает внимание на связях лирического «я» поэта с миром. Выделяя такие ее формы, как «я - я», «я - мы», «я - ты», «я
- вы», исследовательница тем самым аргументирует многомерность лирического героя А. А. Тарковского и ощущение разорванности его «я» «на душу и тело» [5, с. 7]. С. А. Мансков такую «разорванность» объясняет наличием у лирического субъекта А. Тарковского «двуединого сознания», соединяющего в себе божественное и человеческое. Поскольку, по мнению исследователя, лирический субъект постоянно пребывает «в состоянии трансформации из одной ипостаси в другую», для фиксации таких переходов С. А. Мансков предлагает использовать парадигму: «человек - божий человек - пророк (поэт)
- Бог (Демиург)» [7]. При описании фаз «пророк (поэт)» и «Бог (Демиург)» исследователь касается интересующих нас аспектов природного мира. По его мнению, они актуализируются при выполнении лирическим субъектом миссии творца. На наш взгляд, этим не исчерпываются отношения лирического субъекта А. Таковского и пейзажных номинаций в его поэзии.
Если сосредоточиться на текстах 1960-х - 1980-х гг., то можно отметить следующие наблюдения. В конце 1950-х - 1960-е годы достаточно часто встречаются (хотя и не преобладают) стихотворения, где субъектная сфера ограничена лирическим «я», которое не ищет собеседника, декларативно излагает свою позицию и не нуждается в обсуждении своих сентенций. К таким текстам можно отнести «Ходить меня учила мать» (1956): «Пока топтать мне довелось // Ковыль да зеленя, // Узнал я, что земная ось // Проходит сквозь меня» [10, с. 119]; «Я учился траве, раскрывая тетрадь» (1956); «Посередине мира» (1958); «Словарь» (1963): «Я ветвь меньшая от ствола Рос-
сии, // Я плоть ее, и до листвы моей // Доходят жилы, влажные, стальные, // Льняные, кровяные, костяные, // Прямые продолжения корней» [10, с. 190]; «Дорога» (1964), «Поздняя зрелость» (1965), «Когда вступают в спор природа и словарь» (1966) «Вот и лето прошло» (1967), «Приазовье» (1968): «Спал я, пока в изголовье моем остывал // Пепел царей и рабов и стояла в ногах // Полная чаша свинцовой азовской слезы. // Снилось мне все, что случится в грядущем со мной. // Утром очнулся и землю землею назвал, // Зною подставил еще не окрепшую грудь» [10, с. 306]. В таких текстах перволичный субъект, признавая свою органичную связь с миром природы, не торопится вступать с ним в открытый диалог. Возможно, таким образом поэт доказывает (себе или другим) свою самодостаточность, принимая во внимание трудности в писательской карьере, или, что более вероятно, это приметы «оттепельной» стилистики - декларативность, нра-воучительство, самоутверждение.
1970-е же годы отмечены иной тенденцией - открытым и интенсивным диалогом лирического «я» с природным миром. При этом перволичный субъект заявляет о своем родстве, а то и тождестве с природными сущностями: «Сколько листвы намело. Это легкие наших деревьев...» (середина 1970-х): «Листья, братья мои, на ветвях удержитесь до снега» [10, с. 356]; «Зеленые рощи, зеленые рощи» (конец 1970-х): «Зеленые рощи, зеленые рощи // Вы горькие правнуки древних лесов, // Я — брат ваш» [11, с. 33]; «Зимний день» (1974): «Волна идет вослед волне о берег биться, // А на волне звезда, и человек, и птица, // И явь, и сны, и смерть — волна вослед волне» [10, с. 324]. В таких текстах номинации природных реалий играют роль «другого», включенного в коммуникативное поле перволичного субъекта. Причем диалог с «другим» может реализоваться и в отношениях «я-ты»: «Дай каплю мне одну, моя трава земная, // Дай клятву мне взамен — принять в наследство речь, // Гортанью разрастись и крови не беречь, // Не помнить обо мне и, мой словарь ломая, // Свой пересохший рот моим огнем обжечь» [10, с. 209]; и в отношениях «я-он»: «Трава просовывает копьецо // Сквозь каждое кольцо моей рубахи, // Лежу, — а жилы крепко сращены // С хрящами придорожной бузины» [10, с. 231]; «Когда под соснами, как подневольный раб, // Моя душа несла истерзанное тело, // Еще навстречу мне земля
стремглав летела // И птицы прядали, заслышав конский храп» [10, с. 319]; «Мамка птичья и стрекозья, // Помутнела синева, // Душным воздухом предгрозья // Дышит жухлая трава. <...> Я гляжу из-под ладони // На тебя, судьба моя, // Не готовый к обороне, // Будто в Книге Бытия» [10, с. 305]. В первом случае можно констатировать субстанциальное родство субъектных форм, во втором - их паритетные партнерские отношения.
Еще одной формой выражения авторского сознания на субъектном уровне текста является «я-как-другой», достаточно широко представленной в лирике А. Тарковского. К таким текстам отнесем «Порой по улице бредешь» (1946), «Деревья» (1954), «Малютка-жизнь» (1958), «Зимой» (1958), «Мартовский снег» (1974), «После войны» (1960-1969) [10, с. 140-142] Рассмотрим субъектную структуру последнего стихотворения более подробно. В ней выделяются: «дерево» («поверх лесной травы // Распластывает листьев пятерню // И, опираясь о кустарник, вкось, // И вширь, и вверх распространяет ветви»), «я» («Я вытянулся понемногу»), «сердце» («сердце взяло кровь из жил, и жилам // Вернуло кровь, и снова взяло кровь»), «ты» («я-другой») («Бывает, в летнюю жару лежишь // И смотришь в небо, и горячий воздух // Качается, как люлька, над тобой»), а также «Мар-сий», «Лазарь», «мой двойник» («Так мой двойник по быстрине иной / / Из будущего в прошлое уходит. // Вослед себе я с высоты смотрю / / И за сердце хватаюсь»), «кто» («Кто мне дал // Трепещущие ветви, мощный ствол // И слабые, беспомощные корни?») и субъектная форма «дитя» и ее вариант «ты» («другой»), этимологию которой без дополнительной затекстовой информации объяснить не представляется возможным. Сам же текст, разделенный на пять частей, аллю-зивно связан с «Песней о себе» У. Уитмена из «Листьев травы», а также с античной и библейской образностью. Не сосредоточиваясь на других аспектах текста, не менее важных, обратим внимание на финал стихотворения: «А я - наместник дерева и неба». Фигура лирического субъекта текста вырастает из полилога нескольких субъектных форм, предстающих как синкретическое единство, утверждающее его субстанциальное тождество с миром природы. Субъектный синкретизм подкреплен в данном тексте и полилогом эстетических традиций: мифологической, библейской, литературной, о чем далее
Особого внимания в лирике А. Тарковского требует субъектная форма текстового уровня «мы» и ее варианты в косвенных падежах. Отличительной чертой ее является то, что она, как правило, присутствует в стихотворениях с ярко выраженной диалогической интенций наряду с другими субъектными формами. Мы уже отмечали, что эта форма преобладает в более ранних стихотворениях. Субъектная форма «мы» может включать «я» и «ты» (лирическая героиня): «Игнать-евский лес» (1935), «Ночной дождь» (1943), «Мне в черный день приснится» (1952) или «мы с тобой», где «ты» - «подруга - // Моя судьба» - «Зимой» (1958), «Ветер» (1959), или коллективное «мы»: «Порой по улице бредешь» (1946), «Верблюд» (1947), «Поэты» (1952), «Деревья» (1954): «Людская плоть в родстве с листвой, // И мы чем выше, тем упорней: // Древесные и наши корни // Живут порукой круговой» [10, с. 176], «Предупреждение» (1960), «Песня под пулями» (1960), «Как Иисус, распятый на кресте» (1962), «Сны» (1962).
Из ряда названных текстов следует остановиться на «Песне под пулями» (1960), где перволичный субъект, идентифицирующий себя как «волхв», представлен в единстве с «ты» («волк», аллюзивно отсылающий к мандельштамовскому «веку») как знаком времени: «Мы крепко связаны разладом, // Столетья нас не развели. // Я волхв, ты волк, мы где-то рядом // В текучем словаре земли. // Держась бок о бок, как слепые, // Руководимые судьбой, // В бессмертном словаре России // Мы оба смертники с тобой» [10, с. 127].
И, в завершение, проанализируем субъектную структуру стихотворения «Сны» (1962) [10, с. 244]. Авторское сознание в нем представлено такими формами: внеличная форма (субъект высказывания), «ночь», «тени», «ты» («я-как-другой»), «кто?», «мы», «твои сыны», «быки». Такое обилие субъектных форм уже само по себе свидетельствует о диалогизме авторского сознания. Но нас в данном случае интересует корреляция субъектной сферы с природным миром. На первый взгляд, в коллективное «мы» входят: субъект высказывания (наиболее близкая авторскому сознанию субъектная форма), «ты» («я-как-другой») и «твои сыны», а «ночь», «тени» и «быки» как атрибуты природного мира остаются за его пределами. Но присмотримся к обликам этих лирических субъектов. «Ночь» наделяет-
ся не просто «волшебными» свойствами, но через образное оформление на семантическом уровне приравнивается к фигуре поэта-жреца: «Садится ночь на подоконник, // Очки волшебные надев, // И длинный вавилонский сонник, // Как жрец, читает нараспев» [10, с. 244]. Следовательно, «тени», наполняющие пространство «ночи»-«сцены», выполняющие роль «судей», имеют ту же поэтическую природу - то есть, у вопросов «А судьи кто? И в чем твой грех?» адресант и адресат совпадают. Для субъекта высказывания с его поэтически-жреческой родословной «клинопись» и «явь от потопа до Эвклида» (очередной пример синкретизма культурных традиций) - «одна на всех»: и для потомков тоже («Тебя зовут твои сыны»). Завершает дискурс поэтической миссии образ «быков», обыгранный с помощью сравнения: «И ты на чьем-нибудь пороге // Найдешь когда-нибудь приют, // Пока быки бредут, как боги, // Боками трутся на дороге // И жвачку времени жуют» [10, с. 245]. Таким образом, в стихотворении представлен классический пример субъектного синкретизма, где субъект высказывания (поэт-жрец / «ты»-«ночь») отождествляется со своим высказыванием («тени», «судьи», «твои сыны»), направленным или обращенным к высшей инстанции, и с самой этой метафизической величиной («жрец»-«бык»-«бог»). Но если в архаическую эпоху такой синкретизм был неосознанным, то современный поэт сознательно выстраивает отношения нераздельности/неслиянности различных субъектных форм, органично вводя в них природные реалии как субстанциально близкие человеческой природе.
Справедливости ради следует добавить, что субъектная форма «мы» постепенно исчезнет из стихотворений А. Тарковского в по-стоттепельный период. Возможно, поэт, отказываясь от соборного «мы», накладывает на свое лирическое «я» больше ответственности за мир в целом.
Анализ субъектной сферы лирики А. Тарковского дает возможность сделать предварительные выводы. Полилог субъектных форм на текстовом уровне позволяет говорить о диалогизме как отличительной черте лирического субъекта на метатекстовом уровне и аттестовать его как неосинкретический лирический субъект, что соответствует представлению самого А. Тарковского о современном ему человеке, субъекте Нового времени: «Человек занимает централь-
ную позицию относительно макро- и микромира. Техническое вооружение цивилизации дало возможность заглянуть в глубь обоих миров. Человек центроположен также и по свойству своих впечатлений: человеческий разум вмещает в своих пределах Вселенную. Такой взгляд на человека и отразился в моих стихах» [10, с. 431]. Следовательно, природные реалии в пейзажном дискурсе А. Тарковского на субъектном уровне картины мира органично включены в сферу лирического субъекта как одной из форм авторского сознания. Причем обращение автора к субъектным формам пейзажной этимологии активизируется в начале творчества и в 1960-1970-е годы. Не претендуя на роль доминантной особенности поэзии А. Тарковского, пейзажные образы спорадически выполняют субъектную функцию в коммуникативном поле лирического субъекта на текстовом уровне, эксплицируя субстанциальную близость человека и природы.
Список использованных источников
1. Ахматова А. А. Записные книжки. Сочинения в 2-х томах / Составл., подг. текста и комментарии Э. Г. Гернштейн, Л. К. Чуковской, В. А. Черных. / А. А. Ахматова. - М.: Искусство, 1990. - Т. 2. -1990. - 345 с.
2. Боковели О. С. Модель мира в философской лирике А. А. Тарковского: Автореф. дис. на соискание ученой степени канд. филол. наук: спец. 10. 01. 01 - русская литература / О. С. Боковели- Абакан, 2008. - 16 с.
3. Бройтман С. Н. «Мир, меняющий обличье»: Стихотворение Арсения Тарковского «Дождь» Текст. / С. Н. Бройтман // Вопр. литературы. 2001. - № 4. - С. 317 - 324.
4. Карабчиевский Ю. От юности до старости Текст. / Юрий Ка-рабчиевский // Новый мир. - 1988. - № 5. - С. 267 - 268.
5. Климанова, Е. Ю. О некоторых формах связи человека с миром в лирике Ар. Тарковского Текст. / Е. Ю. Климанова; Кемеровский государственный университет. Кемерово, 1987. - 21 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 26. 05. 87, № 29563.
6. Кублановский Ю. Благословенный свет Текст. / Юрий Кубла-новский // Новый мир. - 1992. - № 8. - С. 235.
7. Мансков, С. А. Поэтический мир Ар. Тарковского: (Лирический субъект. Категориальность. Диалог сознаний. ) Текст.: дисс. канд. филол. наук: 10. 01. 01 / С. А. Мансков. Барнаул, 1999. - 201 с. -Биб-лиогр.: с. 186-201.
8. Руссова, С. Н. Философская поэзия Н. А. Заболоцкого и А. А. Тарковского Текст.: автореф. дисс. канд. филол. наук: 10. 01. 01 / С. Н. Руссова; МОПИ им. Н. К. Крупской. М., 1990. - 16 с.
9. Скоропанова И. С. Лирический герой А. Тарковского Текст. / И. С. Скоропанова; Минский государственный университет. — Минск, 1983. 12 с. - Деп. в ИНИОН АН СССР 19. 08. 83, № 13886.
10. Тарковский А. Собрание сочинений. В 3 т. Т. 1. Стихотворения / Сост. Т. Озерской-Тарковской; Вступ, ст. К. Ковальджи; Примеч. А. Лаврина. — М.: Худож. лит., 1991. — 462 с., ил.
11. Тарковский А. Собрание сочинений. В 3 т. Т. 2. Поэмы; Стихотворения разных лет; Проза / Сост. Т. Озерской-Тарковской; Примеч. А. Лаврина. — М.: Худож. лит., 1991. — 270 с., ил.
12. Черненко М. М. Поэзия Арсения Тарковского: диалог культур и времен: автореф. дис на соискание ученой степени канд. филол. наук: спец. 10. 01. 01 - русская литература / М. Черненко - К., 1992. -18 с.
