"слово" в пространственно-временной парадигме картины мира Арсения Тарковского Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

И. В. Остапенко

«СЛОВО»

В ПРОСТРАНСТВЕННО-ВРЕМЕННОЙ ПАРАДИГМЕ КАРТИНЫ МИРА АРСЕНИЯ ТАРКОВСКОГО

В пейзажном дискурсе А. Тарковского пространственно-временные образы использованы не столько в функции маркеров физического мира, сколько попадают в художественный мир в роли знаков действительности. «Слово» является ведущим элементом пространственно-временного континуума в лирике поэта. Большей популярностью у автора пользуются универсально-обобщенные, абстрактные и метафизические номинации, что позволяет назвать картину мира А. Тарковского в целом гармоничной.

Ключевые слова: пейзажный дикурс, картина мира, маркеры физического мира, природные номинации, пространство, время, «слово».

У пейзажному дискурс А. Тарковського просmорово-часовi образи ви-корисmанi не так у функцП маркерiв ф1зичного свimу, як потрапляють до художнього свimу вролi знаюв дiйсносmi. «Слово» е провiдним елементом просторово-часового континуума в лiрицi поета. Бшьшою популярнiсmю в автора користуютьсяутверсально-узагальнет, абстрактт й меmафiзичнi номiнацii, що дозволяе назвати картину свту А. Тарковського в щлому гар-мотчною.

Ключовi слова: пейзажний дикурс, картина свimу, маркери фгзичного свimу, природнi номiнацii, просmiр, час, «слово».

In landscape discourse Tarkovsky spatio-temporal images used not so much a function of the markers of the physical world, how many fall into the art world as a sign of the real. «Word» is the leading element of the space-time continuum in the lyric poet. More popular with the author are universally generalized, abstract and metaphysical category that can be called the picture of the world as a whole Tarkovsky harmonious.

Keywords: landscape dikurs, world, markers of the physical world, the natural category, space, time, the «word».

Исследование хронотопного уровня картины мира А. Тарковского позволило выделить общие тенденции использования пространственно-временных наименований в его лирике 1960-х - начала 1980-х годов. Произведенный анализ позволяет констатировать наличие сравнительно небольшого количества природных номинаций в текстах этого периода по сравнению с ранним творчеством автора. Кроме того, пространственно-временные образы почти не используются поэтом в функции маркеров физического мира, природные реалии лишь на уровне знаков действительности попадают в художественный мир А. Тарковского. Если же такие случаи и встречаются, то физический мир оказывается включенным в мир художественный ретроспективно - в текстах-воспоминаниях. И в пространственном, и во временном поле текста большей популярностью у поэта пользуются универсально-обобщенные, абстрактные и метафизические номинации, наблюдается тенденция из отдельных фрагментов создавать целостную картину пространственных и временных предметов и явлений. При этом, в картине мира лирического субъекта имеются в наличии все важнейшие координаты мира: пространство в горизонтальной и вертикальной проекции, четыре природные стихии, время в трех ипостасях, что позволяет назвать картину мира А. Тарковского в целом гармоничной.

Как видим, сам по себе пространственно-временной уровень картины мира представляется достаточно стройным, но при этом между ним и лирическим субъектом взаимосвязь в результате произведенного анализа не установлена. Не хватает некой «ниточки», которая бы соединила все фрагменты временного и пространственного уровня в единую целостную картину мира автора А. Тарковского.

Таким связующим элементом, и, более того, структурообразующим элементом является образ, который в поэтическом мире А. Тарковского приобретает более достоверные характеристики, чем любой другой образ, отражающий реалии физической природной действительности. Этим элементом у А. Тарковского является «слово». «Взаимное тяготение поэзии и природы», по определению М. Н. Эп-штейна [6], было общей тенденцией русской литературы ХХ века. А Тарковский в истории русской поэзии занимает особенное место. Истоки его творчества - в Серебряном веке, отсюда ярко выражен-

ная модернистская традиция - демиургическая природа поэта-творца. Близкое знакомство с ярчайшими представителями поэтического цеха (М. Цветаева, А. Ахматова, О. Мандельштам), сопричастность их судьбам, а через них - классической русской поэзии, воспитывали особое отношение к поэтическому мастерству. Биография поэта охватывает все социальные сдвиги и исторические события ХХ века. Трагические и драматические коллизии времени коснулись и семейной, и личной, и творческой судьбы автора. Высокий образовательный и самообразовательный уровень, достигавшийся и объективными условиями, и субъективными интенциями - переводческая деятельность открывала для А. Тарковского мировую литературу с ее широкими культурологическими пластами; интенсивное развитие науки в середине ХХ века вызвало интерес к новым ее направлениям. Во времена тотального контроля режима над всеми сферами интеллектуальной деятельности человека поэт находил возможность изучать и историю религии, интересовался работами А. Меня [1]. Это лишь некоторые штрихи к характеристике личности поэта. Но и они позволяют отметить истоки и очертания научных, культурологических, литературных и философских исканий поэта. Все эти поиски нашли отражение в художественном мире автора. Притом, еще в тот период, когда его произведения не имели широкого читателя и писались не столько для публики, но в первую очередь, для того, чтобы выжить в мире, который не принимал поэта, отторгал его как мастера, не давал возможности выявить в полной мере творческий талант. Поэт выстроил свой собственный мир. «Строительным материалом» для него стало Слово. Слово ему заменило все реалии мира, и сам он преобразился в Слово, став связующим звеном, соединившим «два космоса» - человека и природу. Свою концепцию мира А. Тарковский сформировал и сформулировал в послевоенном творчестве, не чая надежды донести ее до широкого читателя. И все же эти идеи стали достоянием публики, проросли в творческом сознании последующих поколений поэтов. А. Тарковский стал своеобразным «мостом» и в поэтической традиции - соединив модернистские, неоавангардистские и неотрадционалистские тенденции в своей поэзии.

О поэтологической концепции А. Тарковского также написано много исследовательских работ, назовем, к примеру, диссертацию

О. Н. Оришаки «Поэтический мир Арсения Тарковского: культуро-центризм, поэтология, версификация» (2009) [3], в которой убедительно описаны авторские модели образа поэта.

Нас же в первую очередь интересует природа «слова» у А. Тарковского в его корреляции с миром природы. Поскольку филологизм поэзии автора отмечен многими учеными, а сама концепция «слова» у поэта сформирована до интересующего нас творческого периода, мы на этом вопросе останавливаться подробно не будем. Отметим лишь, что в формировании образа «слова» задействованы разные традиции:

библейская:

Не мог я вспомнить, как меня зовут, Но ожил у меня на языке Словарь царя Давида [5, 2, с. 64]; православная:

И, хлеба земного Отведав, прийти В свечении слова К началу пути [5, 1, с. 285]; мифологическая:

Дышит мята в каждом слове, И от головы до пят Шарики зеленой крови В капиллярах шебуршат [5, 1, с. 311]; фольклорная:

Власть от века есть у слова [5, 2, с. 71]; философская:

Я призван к жизни кровью всех рождений И всех смертей, я жил во времена, Когда народа безымянный гений Немую плоть предметов и явлений Одушевлял, даруя имена [5, 1, с. 190]; научная:

И, может быть, семь тысяч лет пройдет, Пока поэт, как жрец, благоговейно,

Коперника в стихах перепоет,

А там, глядишь, дойдет и до Эйнштейна [5, 1, с. 192];

литературная:

Какие над Камой последние Слова ей на память пришли В ту горькую, все еще летнюю, Горючую пору земли [5, 1, с. 202].

Благодаря «слову» осуществилась связь всех элементов картины мира А. Тарковского, и художественный мир обрел целостность, а природные реалии, преображенные «прикосновением» «слова» - творящей энергией, зажили своей полноценной жизнью. Художественный мир поэта в полной мере отвечает законам художественной реальности, сотворенной в параметрах модернисткой культуры. Притом, совершенно очевидным и неоднократно обоснованным исследователями является тот факт, что мировоззрение А. Тарковского отвечает антропо-центристским ценностям. В то же время, понимание мира у поэта формировалось под воздействием идей космизма - направления русской философской мысли, и творчества поэта-философа Г. Сковороды.

Все это позволяет изложить еще одно наблюдение относительно природы лирики А. Тарковского. В теоретических разделах рассматривалась природа лирики как литературного рода и обоснован ее генетический код - субъект-субъектные отношения между авторским и геройным планом текста. На наш взгляд, поэзия А. Тарковского является классическим примером наглядности данных утверждений, поскольку демонстрирует синкретическую связь поэта, его слова, и творчества в целом как результата и цели сакрального действа - акта творения, совершенного поэтом-»жрецом». Но поэт А. Тарковского -лирический субъект Нового времени, основной функцией которого является постижение или познание мира путем эксперимента - осознанной деятельности по преобразованию окружающего мира, поэтому мы уже идентифицировали его как неосинкретический лирический субъект. Эта характеристика коррелирует и с пространственно-временным континуумом лирики автора, поскольку хронотопный мир выстроен на синкретизме традиций, задействованных в его формировании.

Непосредственное общение с живой природой у А. Тарковского практически отсутствует. Природу поэт воспринимает мифологически, мифопоэтически, философски, через культурную, религиозную, научную традиции. Таким образом, художественный мир А. Тарковского уподоблен не физическому миру, а выстроен по философским, гностически-умозрительным формулам и матрицам, сложившимся в сознании автора на основании богатого культурологического опыта. А основным хронотопическим маркером художественного мира стало «слово». Напомним, логоцентрическая концепция сложилась у А. Тарковского в 1940-1950-е годы. Это сближало поэта с модернистской акмеистической традицией, и в то же время, вписывало в отте-пельную поэтику, ориентированную на эстетическую функцию поэзии, что не мешало широко пропагандировать и декларировать высокие творческие ценности. «Слово» соединяет все фрагменты художественного мира в целостную картину:

Я учился траве, раскрывая тетрадь, И трава начинала как флейта звучать. Я ловил соответствия звука и цвета, И когда запевала свой гимн стрекоза, Меж зеленых ладов проходя, как комета, Я-то знал, что любая росинка — слеза. Знал, что в каждой фасетке огромного ока, В каждой радуге яркострекочущих крыл Обитает горящее слово пророка, И Адамову тайну я чудом открыл [5, 1, с. 65].

В эту картину вписан лирический субъект, который тождествен «слову», между ними устанавливаются особые синкретические отношения: «А когда-то во мне находили слова // Люди, рыбы и камни, листва и трава» [5, 1, с. 74]. Облик лирического субъекта А. Тарковского формируется библейскими реминисценциями, и синкретизм его строится, с одной стороны, на отношениях «неслиянности/неразрыв-ности» человека и природы, с другой - на позиции антропоцентрично-сти:

Я человек, я посредине мира,

За мною мириады инфузорий,

Передо мною мириады звезд.

Я между ними лег во весь свой рост —

Два берега связующее море,

Два космоса соединивший мост.

Я Нестор, летописец мезозоя,

Времен грядущих я Иеремия.

Держа в руках часы и календарь,

Я в будущее втянут, как Россия,

И прошлое кляну, как нищий царь [5, 1, с. 172].

Таким образом, «Я-слово» организует и формирует художественный мир А. Тарковского. При этом положительно-позитивный, идеально-совершенный характер его константен и обсуждению не подлежит: «Из рая выйдет в степь Адам // И дар прямой разумной речи // Вернет и птицам и камням» [5, 1, с. 68]. Поэтому совершенно неожиданно и абсурдно звучат строчки: «Мне опостылели слова, слова, слова, // Я больше не могу превозносить права // На речь разумную» [5, 1, с. 232]. Если практически все творчество поэта - провозглашение идеи родства человека и природы: «Трава просовывает копьецо / / Сквозь каждое кольцо моей рубахи, // Лежу, - //а жилы крепко сращены // С хрящами придорожной бузины» [5, 1, с. 231], то сомнения: «Меж нами есть родство. Меж нами нет родства», ведут к непониманию - «деревьям сумасшедшим», - и более того, к насилию: «у меня в росе по локоть рукава». Так, от утверждения соприродности с деревом - «Людская плоть в родстве с листвой» - лирический субъект смиряется с этим насилием - «кроме стона, им уже ответить нечем».

Семантика этого стихотворения настолько несвойственна поэту, что оно выделяется из общего корпуса творчества и привлекает внимание ученых. Т.А. Пахарева назвала его «маленькой трагедией» А. Тарковского: «Неизбывный трагизм бытия здесь предстает как обоюдное непонимание человека и окружающего его природного универсума» [4]. Абсолютно соглашаясь с исследовательницей относительно интерпретации проблемы «человек и мир» в данном тексте,

предстающей достоверно-доказательной в контексте русской поэзии ХХ века, позволим себе не согласиться с констатацией трагизма мироощущения А. Тарковского в принципе. Не останавливаясь на анализе стихотворения, виртуозно выстроенном Т.А. Пахаревой, используем ее трактовку понятий «слово» и «речь», поскольку именно их семантика является, на наш взгляд, важным моментом в осмыслении логоцентрической концепции А. Тарковского. По мнению исследовательницы, «слово» в этом тексте «знаменует зафиксированность смысла и потому - ложь, как все «изреченное». Перед лицом живой жизни оказываются несостоятельными и произносимое, и письменное слова - как знаки, по определению, условные и замкнутые в своих смысловых границах. «Речь» - к тому же «неразборчивая» - это звучание самой жизни, ее обращенное к человеку «лепетанье», не имеющее начала и конца, беспредельное в своем смысловом движении, поскольку это именно движение, неготовость, процессуальность как базовые характеристики бытийственности» [4].

На наш взгляд, образы «слово» и «речь» в творчестве А. Тарковского напрямую коррелируют с лингвистическими понятиями «язык» и «речь». В языкознании они соотносятся как родовое и видовое, как общее, универсальное и конкретное, индивидуальное. В поэзии А. Тарковского образ «слово» актуализирован с самого начала творческого пути и представляется вполне традиционным в контексте библейской традиции: Бог-Слово-пророк-поэт. До определенного времени «речь» является вариантом «слова» и несет его семантику: «Из рая выйдет в степь Адам // И дар прямой разумной речи // Вернет и птицам и камням» [5, 1, с. 68]. Такая авторская позиция поэта-пророка вполне соответствовала «оттепельным» задачам литературы и поэзии, в частности. Пророческий дар А. Тарковского проявился в том, что он, возможно, раньше других уловил в сакральном «Слове» - тоталитаризм профанного «слова». Дифференциация «слова» и «речи» стала своего рода сигналом изменения творческих стратегий автора. От прямых деклараций и сентенций поэт переходит к углубленному постижению связей в мире и определению своего места в нем: «Я ветвь меньшая от ствола России. <...> бессмертен я, пока / / Течет по жилам — боль моя и благо — // Ключей подземных ледяная влага, // Все эР и эЛь святого языка. <.> Его словарь открыт во

\

всю страницу, // От облаков до глубины земной. — // Разумной речи научить синицу // И лист единый заронить в криницу, // Зеленый, рдяный, ржавый, золотой...» [5, 1, с. 190].

Оба процитированных стихотворения - «Мне опостылели слова, слова, слова...» и «Словарь» - датированы 1963 годом. Какой из текстов написан раньше - определить без затекстовых данных трудно. Хотя более терпимая и менее амбициозная позиция лирического субъекта свидетельствует в пользу его эволюции. В то же время в обоих стихотворениях «речь» атрибутируется как «разумная». Гностицизм свойствен антропоцентрическому миропониманию и в данном случае может опровергать диалектику мировидения лирического субъекта. Разум не является единственным способом познания мира, и лирический субъект А. Тарковского постепенно открывает для себя новые грани мира, эксплицирует экзистенциальные поиски автора. В качестве примера приведем стихотворение 1965, которое, на наш взгляд, свидетельствует о формировании у А. Тарковского новой поэтики - «постоттепельной»:

О, только бы привстать, опомниться, очнуться И в самый трудный час благословить труды, Вспоившие луга, вскормившие сады, В последний раз глотнуть из выгнутого блюдца Листа ворсистого хрустальный мозг воды.

Дай каплю мне одну, моя трава земная,

Дай клятву мне взамен — принять в наследство речь,

Гортанью разрастись и крови не беречь,

Не помнить обо мне и, мой словарь ломая,

Свой пересохший рот моим огнем обжечь [5, 1, с. 209].

Итак, «слово» в поэзии А. Тарковского представляется атрибутом пространственно-временного континуума в картине мира автора и в то же время ее связующим элементом, состоящим в синкретических отношениях с лирическим субъектом, вплоть до их полного отождествления. Но универсальность и могущество «слова» способны сформировать у человека, владеющего им, чувство всесильности

и вседозволенности, что приводит к тоталитаризму в отношении человека к природе. А. Тарковский нравственно-философскую проблему решает поэтологическим способом - введением образа «речь» как субститута «слова». В итоге пространственно-временные параметры картины мира не просто соединяются с субъектной сферой, но наполняются экзистенциальным смыслом.

Таким образом, осуществленный анализ позволяет сделать вывод о том, что в картине мира А. Тарковского пространственно-временные номинации выполняют функцию маркеров природного мира лишь изредка. Пейзаж как описание эмпирической действительности в художественном мире поэта доминантной роли не играет, хотя и встречается как один из способов «пред-ставленности» природы в картине мира автора. Напомним, такую функцию пейзажные образы выполняют в поэзии 1930-х - 1940-х гг., а в интересующий нас период - 19601980-х, - как правило, в стихотворениях-воспоминаниях: «Чем пахнет снег» (1962), «Как сорок лет тому назад...» (1969). То есть изобразительная функция пейзажа в чистом виде поэтике А. Тарковского не свойственна. И это вполне объяснимо, если учесть контекст историко-литературных традиций, в рамках которых формируется и развивается творчество автора.

Традиционно художественное наследие А. Тарковского вписывают в контекст неоакмеизма, синтезирующего идеи русской классической поэзии (А.С. Пушкин), философской лирики (Ф.И. Тютчев, Г. Сковорода), акмеизма Серебряного века (А. Ахматова, О. Мандельштам) и «оттепельного» романтизма (Е. Евтушенко). Т.А. Пахарева выделяет три основных принципа, свойственных поэтике неоакмеизма, - культуроцентризм, историкоцентризм и лингвоцентризм [4]. В художественном мире А. Тарковского это триединство воплощено в «слове» как «художественном образе культуры», ставшим «единым стержнем смысла». На наш взгляд, пейзажный дискурс лирики поэта наглядно демонстрирует эту особенность творческого метода автора, доказывая его принадлежность к «семантической поэтике».

Природа как физическая среда обитания человека имеет эмпирическое измерение, но в то же время и онтологическое, поскольку является вместилищем представлений человека о мире, сформированных всем опытом человеческой цивилизации земли. Следовательно,

любой элемент природного мира может быть воспринят и как физическое/темпоральное явление, и как мифологическое/универсальное представление о мире, то есть и в исторической, и в культурной проекции.

«Слово» в художественном мире А. Тарковского мы обозначили как ведущий элемент пространственно-временного континуума, без которого построение картины мира автора вообще не представляется возможным. Кроме того, «слово» в роли пространственно-временного образа нередко выполняет и субъектную функцию. Так осуществляется «принцип всеобщей личностной связи» [2, с. 298], отличающий неоакмеистическую поэтику, в соответствии с которой «слово» «наделено нравственным чувством» и «не отражает, а создает реальность, называние есть создание смысла мира» [2, с. 300] (курсив автора цитаты. - И.О.). По мнению Н. Л. Лейдермана и М. Н. -Липовецкого, «природные образы» причастны этому процессу тем, что «подчеркивают онтологическое значение культуры в эстетике неоакмеизма» [2, с. 300] (курсив автора цитаты. - И.О.). На наш взгляд, именно пейзажные образы эксплицируют бытийные параметры человеческой личности как культурного феномена исходя из его субстанциальной близости с природой.

Список использованных источников

1. Волкова П. Д. Арсений Тарковский. Жизнь семьи и история рода / П. Д. Волкова. - М. : Изд. дом «Подкова» ; Эксмо-пресс, 2002. - 224 с.

2. Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература : 1950-1990-е годы : В 2 т. : учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений : Т. 1. 1953-1968 / Н. Л. Лейдерман, М. Н. Липовец-кий. - 2-е изд., испр. и доп. - М. : Издательский центр «Академия», 2006. - 416 с.

3. Оришака О. Н. Поэтический мир Арсения Тарковского : куль-туроцентризм, поэтология, версификация : Дисс. ... канд. филол. наук : 10.01.02 / О. Н. Оришака . - Херсонский гос. ун-т, 2009. - 194 с. -Библиогр. : с. 175-194.

4. Пахарева Т. А. Невыразимое как нестерпимое в поэтическом мире стихотворения А. Тарковского «Мне опостылели слова, слова,

слова...» / Т.А. Пахарева // Литературоведческий сборник. - Донецк: ДонНУ, 2012.

5. Тарковский А. Собрание сочинений : В 3 т. / Арсений Тарковский ; [Сост. Т. Озерской-Тарковской ; Вступ. ст. К. Ковальджи, с. 524 ; Примеч. А. Лаврина]. - М. : Худож. лит., 1991 - . - .

Т. 1: Стихотворения. - М. : Худож. лит., 1991. - 461, [1] с., [9] л. ил.

Т. 2: Поэмы. Стихотворения разных лет. Проза. - М. : Худож. лит., 1991. - 269, [1] с., [8] л. ил., цв. ил.

6. Эпштейн М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной...» : Система пейзаж. образов в рус. поэзии / М. Н. Эпштейн. - М. : Высш. шк.,

1990. - 302,[1] с.