CC BY
15
er - oyu buzuk" tyuzelmes" (For those who have a ruined house, it will be improved, for those whose thoughts are spoiled-no), "U'yune k'arama - kyuyune k'ara" (Don't look at the house, look at the manners) [3, p. 435]. At the same time, we also meet proverbs about poverty:
U'yune k"uturg"an gamishi girse, myuyuzyune ilinmege zaty yok". - If an angry buffalo enters the house, the horn has nothing to catch on.
U'yune k"uturg"an gamish de girmes. - Even an angry buffalo will not enter [his / her] house.
U'jsyuzge k"yz bermesler [3, p. 434]. - The homeless girl will not be given. This means that a person who does not have his own home will not be given a daughter in marriage.
Short moralizations are not only profound, but also easy to remember. "A proverb is inserted into a live speech and stands out sharply in it-stands out with a thought concentrated in an artistic image, stands out with harmony and sonority. A proverb is a work of art, complete in meaning and form. <...> Speaking proverbs does not at all mean owning them in abundance, the main thing is to be able to put them into circulation" [ 8, p. 14.]. The thematic diversity of these folklore formations is limitless and has analogues in several languages at the same time. The statement that it is not necessary to "take out the trash from the hut" in the Kumyk version is presented as follows: "U'jdegi syoznyu k'yrg"a chyg"arma" (The word [spoken] in the walls of the house, do not bear). We also find "U'jnyu syryn halk'g"a yajmas" [3, p. 433] (The secret of the house should not be spread to the people. For example, in the German language, paremia is common "Man wäscht nicht seine schmutzige Wäsche vor allen Leuten", which literally means 'You can't wash dirty laundry in front of all people'. The English equivalents of this expression are the proverbs "It is an ill bird that fouls its own nest", "Bad is the bird that dirties its nest". In Kumyk folklore, there are also paremias that "warn" about the danger of spreading the secret of the family hearth: "U'j artynda k'ulak' bar" [3, p. 432] (Behind the house there is an ear).
U'jde syojlegen syoz de eshikden k"yrg"a chyg"ar. - The word voiced in the house will also go out the door.
U'yume gelip, ashymny ashaj - u'yumden chyg"yp, bashymny ashaj. - Coming to my house, my food eats, leaving the threshold of the house, the head eats [discusses].
In animalistic proverbs with the lexeme "u'j", human vices are ridiculed: "U'j mishikni k"yr mishik k"uvalag"an" (A cat from the street chased away a domestic cat). So it is customary to say, if a person dominates in someone else's house, oppressing the rights of the owner: "U'jde o'sgen buzav o'gyuz bolmas" (A calf that is raised at home will not become a bull). According to Cui Zhengling, "long-term and extensive communication with animals naturally led to the fact that people began to understand their habits, behavior and ways of adapting to life and use ideas about the characteristics and characters of some animals in order to figuratively describe human relationships, characters, denote some social phenomena, indicate similarities with the animals of some people" [11, p. 55]. Thus, the language has many phraseological units, proverbs, sayings and figurative expressions, which include the names of animals.
So, having considered the thematic variety of paremias with the lexeme "u'j" based on the material of Kumyk folklore, we see that the house is not only a material object: «the dwelling is the quintessence of the world mastered by man» [12, p. 3]. The presented units consider the correlation of such concepts as "host - guest", "loneliness - family", "hard work - inactivity", "material good -wealth of the soul" and many others. The paremialogical fund, which includes the components "friend - foe", confirms the popular wisdom about the inviolability of human secrets and the need to protect personal space from the alien and dangerous. The censure of laziness brings up in people the need to act and achieve certain heights: "U'jde olturup mak"tag"andan pajda yok", papahlaryn k"yngyr salyp bashyna" (It's not enough to brag while sitting at home with your hats on). As you know, the papakha is not just a headdress in the Caucasus, it is a matter of pride and honor. Thus, the symbolic meaning of some paremias, including the lexeme "u'j" and related words, reflect both the culture of the people, and its history, and moral foundations.
Библиографический список
1. Голубева Е.В. Базовый концепт «дом» в пословицах. Молодой ученый. 2009; № 12: 235 - 236.
2. Гамзатов РГ. Мой Дагестан. Available at: https://www.litmir.me/br/?b=54902&p=3
3. Гаджиахмедов Н.Э. Кумыкские пословицы и поговорки. Около 25 000 пословиц и поговорок. Махачкала: Издательство ИП Хайбуллина Ф.Ф. «Типография Вега», 2017.
4. Лексические воплощения образа дома в русской языковой картине мира, 2012. Available at: https://knowledge.allbest.ru/languages/2c0a65635a3ad68a5d43a8942121 6c26_0.html
5. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. Москва: Азбуковник, 1999.
6. Акамов А.Т. Художественное духовное наследие кумыков: интерпретация, проблематика, топика. Махачкала: ИЯЛИ ДФИЦ РАН; АЛЕФ, 2020.
7. Аджиев А.М. Устное народное творчество кумыков. Махачкала: Институт языка, литературы и искусства имени Г. Цадасы ДНЦ РАН, 205.
8. Рыбникова М.А. Русские пословицы и поговорки. Москва: Издательство Академии наук СССР 1961.
9. Къумукъ халкъны айтывлары ва аталар сёзлери. Тизген Гьажиев А., Гьажиев И. Махачкала: ГАУ РД «Дагестанское книжное издательство», 2018. 420 с. (На кум. яз.)
10. Бирюкова Е.А. К вопросу о семантико-грамматическом потенциале русских пословиц. Вестник Новгородского государственного университета. 2014; № 77: 137 - 139.
11. Цуй Ч. Сравнительный анализ образов животных в китайском и русском языках. Актуальные вопросы филологии, искусствоведения и культурологии: материалы Международной заочной научно-практической конференции. Новосибирск, 2012: 55 - 60.
12. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Ленинград: Наука, 1983.
References
1. Golubeva E.V. Bazovyj koncept «dom» v poslovicah. Molodoj uchenyj. 2009; № 12: 235 - 236.
2. Gamzatov R.G. Moj Dagestan. Available at: https://www.litmir.me/br/?b=54902&p=3
3. Gadzhiahmedov N.'E. Kumykskieposlovicy ipogovorki. Okolo25000poslovicipogovorok. Mahachkala: Izdatel'stvo IP Hajbullina F.F. «Tipografiya Vega», 2017.
4. Leksicheskie voploscheniya obraza doma vrusskojyazykovojkartine mira, 2012. Available at: https://knowledge.allbest.ru/languages/2c0a65635a3ad68a5d43a89421216c26_0.html
5. Ozhegov S.I., Shvedova N.Yu. Tolkovyjslovar'russkogoyazyka: 80 000 slov i frazeologicheskih vyrazhenij. Moskva: Azbukovnik, 1999.
6. Akamov A.T. Hudozhestvennoe duhovnoe nasledie kumykov: interpretaciya, problematika, topika. Mahachkala: lYaLI DFIC RAN; ALEF, 2020.
7. Adzhiev A.M. Ustnoe narodnoe tvorchestvo kumykov. Mahachkala: Institut yazyka, literatury i iskusstva imeni G. Cadasy DNC RAN, 205.
8. Rybnikova M.A. Russkie poslovicy ipogovorki. Moskva: Izdatel'stvo Akademii nauk SSSR, 1961.
9. K'umuk' halk'ny ajtyvlary va atalar sezleri. Tizgen G'azhiev A., G'azhiev I. Mahachkala: GAU RD «Dagestanskoe knizhnoe izdatel'stvo», 2018. 420 c. (Na kum. yaz.)
10. Biryukova E.A. K voprosu o semantiko-grammaticheskom potenciale russkih poslovic. Vestnik Novgorodskogo gosudarstvennogo universiteta. 2014; № 77: 137 - 139.
11. Cuj Ch. Sravnitel'nyj analiz obrazov zhivotnyh v kitajskom i russkom yazykah. Aktual'nye voprosy filologii, iskusstvovedeniya i kul'turologii: materialy Mezhdunarodnoj zaochnoj nauchno-prakticheskoj konferencii. Novosibirsk, 2012: 55 - 60.
12. Bajburin A.K. Zhilische v obryadah i predstavleniyah vostochnyh slavyan. Leningrad: Nauka, 1983.
Статья поступила в редакцию 04.03.21
УДК 821.351.32
Bedirkhanov S.A., Cand. of Sciences (Philology), senior research associate, Institute of Language, Literature and Art n.a. G. Tsadasa,
Dagestan Federal Research Center of the Russian Academy of Sciences (Makhachkala, Russia), E-mail: [email protected]
LANDSCAPE LYRICS BY PAKIZAT FATULLAYEVA. The article examines the artistic features of the landscape lyrics of the Lezghin poetess Pakizat Fatullaeva. The literary processes of the 1970s-1980s are traced, which determined the conditions for the development of poetic art. It is noted that a noticeable phenomenon in the artistic life of the Lezghins was the active participation of women-poetesses in it, as a result, unique, ideally localized fields appear on the ethnopoetic map of the people, representing the deep, sensually emotional foundations of the symbolic picture of the world. In this respect, the creative phenomenon of Pakizat Fatullayeva is of particular interest. Poems dedicated to nature occupy a significant place in the poetess's work. The analysis of these poems show the features of the structure of the ideal projection of the natural world in the landscape lyrics of the famous Lezghin poetess.
Key words: landscape lyrics, Pakizat Fatullaeva, Lezghin poetess, artistic features, 1970-1980s, ideal projection, theme, natural world.
С.А. Бедирханов, канд. филол. наук, ст. науч. сотр. Института языка, литературы и искусства имени Г. Цадасы Дагестанского федерального
исследовательского центра Российской академии наук, г. Махачкала, E-mail: [email protected]
ПЕЙЗАЖНАЯ ЛИРИКА ПАКИЗАТ ФАТУЛЛАЕВОЙ
В статье исследуются художественные особенности пейзажной лирики лезгинской поэтессы Пакизат Фатуллаевой. Прослеживаются литературные процессы 1970 - 1980-х гг, которые определили условия развития поэтического искусства. Отмечается, что заметным явлением в художественной жизни лезгин стало активное участие в ней женщин-поэтесс, в результате на этнопоэтической карте народа появляются уникальные, идеально локализованные поля, представляющие глубинные, чувственно эмоциональные основы символической картины мира. В этом отношении особый интерес представляет творческое явление Пакизат Фатуллаевой. Значительное место в творчестве поэтессы занимают стихи, посвященные природе. На основе их анализа рассматриваются особенности строения идеальной проекции природного мира в пейзажной лирике известной лезгинской поэтессы.
Ключевые слова: пейзажная лирика, Пакизат Фатуллаева, лезгинская поэтесса, художественные особенности, 1970 - 1980 гг., идеальная проекция, тема, природный мир.
В 1970 - 1980 годы в лезгинскую литературы приходят профессиональные поэты, писатели, воспитанные в традициях не только родной, но и русской, советской и западной литератур. Это способствовало небывалому расцвету поэтического творчества, расширению его жанрового, идейно-тематического пространства. В литературных процессах этого периода активное участие принимают и женщины-поэтессы. В произведениях Ханбиче Хаметовой, Бикеханум Алибего-вой, Лидии Стальской, Сайрат Ахмедпашаевой и др. воспеваются чувства любви, верности, искренности, нравственные идеалы, поднимаются злободневные проблемы времени.
Особый вклад в развитие национального художественного сознания советского периода внесла Пакизат Фатуллаева. Известная лезгинская поэтесса Пакизат Фатуллаева родилась в 1948 году в с. Новая Мака Сулейман-Стальского района. Окончила филологический факультет ДГУ и литературный институт имени М. Горького. Начала печататься с 1965 года. Автор книг «Маковое поле», «Мой светлый дом», «Образец» и многих других.
В творчестве Пакизат Фатуллаевой значительное место занимает тема природы. Именно из идеального порядка окружающего мира исходят «звуки и краски неба и земли», их «бесконечные оттенки и переливы», в которых поэтесса «ищет отражение своего внутреннего мира, ищет средства для выражения тончайших, неуловимых чувствований, мгновенных состояний, возникающих при созерцании природы...» [1, с. 188 - 189].
В произведениях поэтессы природные образы выстраиваются в особых формах организации, в содержательных пределах которых бесконечные оттенки и переливы внутренних состояний сопрягаются с ситуативно определёнными переживаниями ее жизненного мира. Субъективная организация этого мира располагает различными средствами представления, каждое из которых в качестве определенного лика есть отражение отдельного состояния души, явленного во всей полноте и напряженности его глубинных чувственных реалий. «Лирика П. Фатуллаевой «тиха», - пишет Г. Темирханова, - в ней много нежных и мягких красок. С картинами природы Фатуллаева отождествляет душевное состояние, изящество, тонкость, добрые начала. И, конечно, не последней в комплексе проблем встает любовь к родной земле, ее красотам, никогда не утрачивающимся ценностям» [2, с. 99].
В стихотворении «Бубу» («Полевой мак») композиционные компоненты текста «вливаются» во внешне завершённое пространственное целое, представляющее определенную, совершенную модель социального общежития. Пространственное построение строфической композиции произведения обусловливает действенность некой линии раздела, по обе стороны которой локализуются функционально определенные содержательные поля. Каждое поле располагает собственными, устремленными друг к другу механизмами образного строения. В точках соприкосновения этих механизмов развертывается протяженность, на которой и представляется идеальная, равнодушная к внутренним противоречиям картина мира.
Первоосновы идеальной организации внешнего мира фиксируются в первых двух строках первой строфы:
Чуьхвей хьтин михьи цавай
Шад ракъини хъверзава [3, с. 5].
Словно с омытого, чистого неба
Веселое солнце улыбается.
(Подстрочные переводы здесь и далее принадлежат
автору статьи - С.Б.).
Из грамматического порядка этих строк синтезируется форма семантического единства двух смысловых конструктов - «чистое небо», «улыбающееся солнце». В пределах этой, уже содержательно уплотнённой формы локализуются образные характеристики действительности.
Композиционное построение произведения лишено грамматически оформленного лирического начала. Чувственные впечатления лирической героини включаются в текст произведения через опосредованные вербальные знаки, в сочетаниях которых уравновешиваются, гармонизируются явления действительности. В этом отношении интересен образ улыбающегося солнца. Солнце само по себе лишено возможности улыбаться. Потому в его улыбке развернуты понятийные смыслы, являющие определенное состояние души.
Третья строка первой строфы также содержит природные образы, которые, однако, собранные синтаксической организацией предложения, представляют пространственную почву еще одного функционального полюса:
Чиг аламай къацан юкьвай Зирек руша зверзава. По росистому лугу Смелая девушка торопится.
Как видим, активную позицию в стихотворении занимает и образ девушки. Образ собирательный, в нем сконцентрированы идентификационные характеристики женщин социального общежития государства. Собранные в номинации «руш» («девушка») эти характеристики настраиваются семантически определёнными художественными средствами, в символических значениях которых происходит слияние, гармонизация образных структур двух полюсов - девушки и природы.
Внутренне закрытая целостная конструкция образа девушки лишена чувственных впечатлений, весь «строительный материал» сконцентрирован на внешних атрибутах образа. Каждый из этих атрибутов заряжается ценностным смыслом лишь в отдельных стихийных явлениях природы. Именно в чередованиях природных стихий внешний облик образа приобретает пластичность, подвижность.
Во второй строфе активной функциональной позицией распоряжается отдельная часть внешности девушки. «По ногам бегающей энергичной девушки бьётся зеленые, острые пшеничные листья»... В третьей строфе во власти ветра находятся локоны девушки. Данная строфа заканчивается словом, понятийные значения которого развертывают некое ассоциативное поле, актуализирующее чувственные порывы женской души. Это слово есть мак, красный, полевой, к которому приближается девушка.
Образы девушки и полевого мака синтезируют некие эмоционально насыщенные ценностные смыслы, из концентрации которых образуется совершенная модель мира. Однако следует отметить, что и девушка, и цветок обделены субъективными характеристиками, они чужды собственным внутренним определениям. Эти определения не включены и в порядок вербальных актов, представляющих целостную конструкцию лирического начала в структурах видения. Как уже было отмечено, строфическая композиция стихотворения лишена грамматически оформленной субъективной основы, явленной в номинации Я.
Образные формы и девушки, и цветка приобретают функциональные смыслы в качестве символов, содержательная расшифровка которых происходит в сознании читателя. А зашифровка этих символов складывается из совокупности понятийных значений, включенных в семантический и ритмический порядок поэтического дискурса слов.
Каждое слово, пропущенное через жизнь сознания, заряжается его энергией, охватывается жизненными волнениями, в результате понятийные поля лексических единиц заполняются некими мгновенными чувствованиями, впечатлениями.
Таким образом, каждое слово, каждый знак несут в себе жизненные волнения (авторской) души, из которых и складываются символические значения образов. Говоря об онтологической универсальности образа, известный ученый-литературовед Н.К. Гей принимает в качестве первоначального, исходного его определения следующее положение: «Образ - это воссоздание и восприятие воображаемых феноменов и их художественное осмысление как бы в виде реальных объектов. В художественно-онтологическом аспекте образности находит выражение внетекстовая и внепсихологическая суть художественного феномена, его несводимость к знаку, тексту как таковому или субъективному психологическому представлению от восприятия текста. Образ оказывается носителем объективированного содержания, которое становится осуществлением выражаемого смысла и доступен восприятию» [4, с. 85]. Ставший доступным восприятию идеальный мир поэтического творения П. Фатуллаевой представляется во всей красоте и гармонии его внутренних явлений.
Если в стихотворении «Бубу» («Полевой мак») жизненная энергия сознания охватывает образные характеристики девушки и цветка в единой, нерасторжимой связке, в которой олицетворяется женская мечта об идеальной действительности, то в произведении «Акация» мыслительные потоки сознания направлены на определённое, зримое, непосредственно данное явление - дерево, образное строение которого невосприимчиво к пространственным природным расширениям. Локализованный в пространстве собственных содержательных свойств образ дерева открыт к одиночным явлениям бытия. Как следствие, символическое поле акации определяется несвойственным ее непосредственным характеристикам содержанием.
Стихотворение начинается со следующих слов:
Булахдин кьилел, хуьруьн къерехда Акацияди куьрснава хилер [3, с. 8]. На роднике, на краю села Акация развесила ветви.
Заявленный в этих словах вербальный акт фиксирует некое пространственное целое, на котором определяется позиция лирического начала стихотворения. Из этого начала исходит созерцательный взгляд, который охватывает дерево в совокупности всех его внешних атрибутов.
Через явления созерцания сознанию открывается вид дерева, которое стоит со спущенными ветвями на краю села, у родника. Собранные воедино созерцательными взорами эти свойства образуют предметную основу образа акации. Из этой, уже открывшейся к сознанию основы отрываются определенные содержательно уплотненные поля, которые в качестве неких ассоциативных цепочек настраивают образ сплошным символическим пространством.
Символическое наполнение образа акации определяет доминантную суть ценностно обусловленного смыслового конструкта, который удерживает связь между предметным и идеальным содержаниями дерева. Этот конструкт есть возраст акации. Само дерево чуждо своим возрастным характеристикам. В них освещаются структурные смыслы памяти, через которые в композиционную организацию произведения включаются явления прошлого.
Встраивание явлений прошлого в темпоральный ряд настоящего, на котором развертываются грамматические структуры стихотворения, есть следствие концентрации сознательных явлений, в реалиях которых происходит оживление прошлого. В результате формируется активная позиция лирического начала, которое, освещенное грамматической формой местоимения Я, является в начале второй строфы:
Амма за хирер кьат1узва адан,
Гьихьтин зурба сир ават1а тарахъ!
Хурай фейиди чкалда ак1из
Шумуд дагъвиди чан ганай адахъ!
Но я знаю о его ранах,
Какая же великая тайна у дерева есть!
Из сердца попадает в кору
Сколько же горцев жизни за него отдали!
«Мощная, великая тайна» акации зашифрована определенными знаками, отсылающими к возрастным характеристикам дерева. Из этих характеристик складывается образное целое акации, содержательное наполнение которого
Библиографический список
определяет одну-единственную объективную позицию дерева в качестве очевидца истории.
Явления истории, очевидицей которых стала акация, открывает трагические страницы прошлого. Многочисленные войны внесли в жизнь горцев множество бед, забрали много молодых жизней людей, которые защищали свою семью, свою родину. Основным художественным средством, изображающим трагедии прошлого, является слово «шумуд» (сколько), которое указывает на неопределенное количество погибших от рук врагов: «сколько горцев погибли у дерева», «сколько раз сердце молодого партизана оказалось под прицелом бешеного врага», «сколько раз дерево раскаленные пули на себя взяла».
Стихотворение завершается четверостишием, которое начинается со слова «ингье» («теперь»). Через понятийные структуры этого слова происходит впадение в актуально переживаемое настоящее. В настоящем в жизненное пространство лирического объекта добавляется существенный момент, через который акация приобретает не присущее ей в природной жизни свойство. Теперь дерево стоит и смеётся жизни. Грамматическая конструкция, встраивающая слова «акация» и «смеётся» в единый семантический ряд, несёт всю напряжённость вербальных актов сознания, открывшегося идеологическому диктату советского государства. Дереву присваивается предикат «смеётся», через значения которого жизнь акации охватывается социальными стандартами счастливого и благополучного социалистического общества. Таким образом, идеальная структура акации имеет в качестве строительного материала идеологический инвентарь, но заряженный духовно-эмоциональными, чувственными энергиями авторского (женского) сознания. Г. Темирханова в своей монографии «Современная лезгинская поэзия» приводит слова известного ученого ГН. Поспелова, затрагивающие функциональные смыслы природных явлений в стихотворчестве: «Словесно воспроизведенный вид природы не может стоять в стороне от общих задач лирического творчества - от задач раскрытия внутреннего мира людей в его социально-исторической характеристике, в его идейном осознании и эмоциональной оценке со стороны художника. Поэтому для истинно лирического поэта-пейзажиста вид природы сам по себе не может иметь самодовлеющего значения. Природа для него лишь предмет изображения, через который поэт выражает свою обобщающую идейно-эмоциональную мысль» [5, с. 96].
Таким образом, из концентрации обращённых к природным эпизодам сознательных актов в творениях П. Фазуллаевой образуется внутренне завершенное жизненное целое, которое, приобщенное к Я в качестве его субъективного мира, представляет творчество известной лезгинской поэтессы как уникальное художественное явление.
1. Григорьян К.Н. Пушкинская элегия. Ленинград, 1990.
2. Темирханова Г Современная лезгинская поэзия. Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1988.
3. Фатуллаева П. Мой светлый дом. Сборник стихов. Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1981.
4. Гей Н.К. Художественный образ как категория поэтики. Контекст: Литературно-теоретические исследования. 1983; Т. 1982: 68 - 98.
5. Темирханова Г Современная лезгинская поэзия. Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 1988.
6. Эпштейн М.Н. «Природа, мир, тайник вселенной...»: Система пейзажных образов в русской поэзии. Москва: Высшая школа, 1990.
References
1. Grigor'yan K.N. Pushkinskaya 'elegiya. Leningrad, 1990.
2. Temirhanova G. Sovremennaya lezginskaya po'eziya. Mahachkala: Dagestanskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1988.
3. Fatullaeva P. Moj svetlyj dom. Sbornik stihov. Mahachkala: Dagestanskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1981.
4. Gej N.K. Hudozhestvennyj obraz kak kategoriya po etiki. Kontekst: Literaturno-teoreticheskie issledovaniya. 1983; T. 1982: 68 - 98.
5. Temirhanova G. Sovremennaya lezginskaya po'eziya. Mahachkala: Dagestanskoe knizhnoe izdatel'stvo, 1988.
6. Epshtejn M.N. «Priroda, mir, tajnik vselennoj...»: Sistema pejzazhnyh obrazov vrusskojpo'ezii. Moskva: Vysshaya shkola, 1990.
Статья поступила в редакцию 02.03.21
УДК 381
Jasim Wasan N., postgraduate, Higher School of Translation and Interpretation, Lomonosov Moscow State University (Moscow, Russia),
E-mail: [email protected]
SIMILARITIES AND DIFFERENCES IN THE NAME OF BREAD IN THE GLUTONIC PICTURES OF THE WORLD IN THE RUSSIAN-LANGUAGE AND ARABIC-LANGUAGE NATIONAL-CULTURAL CODES. The author's research is dedicated to the actual problem of identifying the linguoculturological and translation features of the glutonic vocabulary both in Russian and in Arabic. It is noted that the vocabulary of the glutonic type is extremely rich and diverse, as it is part of the national and linguistic culture of the Russian and Arab people. In the gastronomic discourse of the Russian people and the Arab peoples, it is represented by various parts of speech. The study of the traditions of food consumption confirmed the rich stylistic possibilities of the glutonic vocabulary, the names of bread in Russian and Arabic languages. It has been established that in modern Russian gastronomic discourse, glutonic lexical units are involved in the formation of bright, expressive stylistic means that use etymology, transcription, transliteration, descriptive expressions to convey linguocultural and ethnocultural specifics in names associated with cooking, for example, "bread". The Arabic language reflects the peculiarities of the culinary art of the Eastern peoples, the traditions of everyday life and food consumption, the rituals and customs of receiving guests.
Key words: glutonic vocabulary, picture of the world, language, gastronomic discourse, names, bread.
Васан Нисеифф Джасим, аспирант, Высшая школа перевода (факультет) Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова,
г. Москва, E-mail: [email protected]
