CC BY
69
6. Бачаева С.Е. Лексическая сочетаемость имен прилагательных, обозначающих черты характера в толковом словаре языка калмыцкого героического эпоса «Джангар» // «Джангар» и эпические традиции тюрко-монгольских народов: проблемы сохранения и исследования. Материалы III Международной научной конференции (г. Элиста, 15-16 сентября 2016 г.). Элиста: КИГИ РАН, 2016. С. 74-78.
7. Бачаева С.Е. Сочетаемость прилагательных, обозначающих большой размер пространственной протяженности (на материале калмыцкого языка) // Гуманитарная наука Юга России: международное и региональное взаимодействие. Материалы II Международной научной конференции (г Элиста, 14-15 сентября 2016 г.). Элиста: КИГИ РАН, 2016. С. 182-183.
8. Влавацкая М.В. Сочетаемость слов: норма и ее нарушение // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2014. № 10 (40): в 3-х ч. Ч. III. С. 66-70.
9. Гак В.Г. Сочетаемость // Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н. Ярцева. М.: Советская энциклопедия, 1990.
10. Исследования по лексике калмыцкого языка / отв. ред. Э.Ч. Бардаев. Элиста: КНИИИФЭ, 1981. 144 с.
11. Калмыцко-русский словарь / под ред. Б.Д. Муниева. М.: Русский язык, 1977. 768 с.
12. Каляев А. Л. Имя прилагательное. Современный калмыцкий язык / отв. ред. Т.А. Бертагаев. Элиста: Калм. кн. изд-во, 1979. 105 с.
13. Куканова В.В. О Национальном корпусе калмыцкого языка // Актуальные проблемы диалектологии языков народов России: Мат-лы XIII Международной конференции (Уфа, 13-14 сентября 2013 г.). Уфа, 2013. С. 209-212.
14. Лингвокультурный анализ языковых картин мира: динамика и сопоставление / А.Х. Мерзлякова, Е.Н. Руденко, А.А. Кожинова, Ю.В. Железнова, Н.В. Ивашина, Л.Г. Васильев, И.Ю. Русанова, В.М. Громова, Н.Н. Черкасская, З.Ф. Галимова; отв. редактор А.Х. Мерзлякова. Ижевск: Удмуртский госуниверситет, 2011. 366 с.
15. Мулаева Н.М. Синтагматика имен прилагательных твгрг 'круглый', утулц 'овальный'// Гуманитарная наука Юга России: международное и региональное взаимодействие. Материалы II Международной научной конференции (г. Элиста, 14-15 сентября 2016 г.). Элиста: КИГИ РАН, 2016. С. 207-209.
16. Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. Изд. 2-е, испр. и доп. М.: Изд. центр «Азбуковник», 2010. 448 с.
17. Урысон Е.В. Языковая картина мира га. обиходные представления (модель восприятия в русском языке) // Вопросы языкознания. 1998. № 2. С. 3-22.
УДК 811.512.37.09
ББК Ш33(2=643)6-8Бадмаев А.
М.А. Лиджиев, Л.А. Лиджиева ПЕЙЗАЖ И ЕГО ФУНКЦИИ В ПРОЗЕ А. БАДМАЕВА *
*Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта «Проблемы развития и сохранения литературного наследия калмыцкого народа» (проект № 16-04-00283 «а»)
Статья посвящена эстетическим функциям пейзажа в прозе А. Бадмаева. В работе рассматриваются система природоописания, типы пейзажа и их функции в художественных произведениях писателя.
M.A. Lidzhiev, L.A. Lidzhieva LANDSCAPE AND ITS FUNCTIONS IN PROSE OF A. BADMAEV
The article is devoted to esthetic functions of a landscape in prose of A. Badmaev. А system of the nature description, types ofa landscape and theirfunction in works ofart of the writer are considered in this work.
Ключевые слова: калмыцкая литература, проза А. Бадмаева, пейзажные функции, картины калмыцкой природы, образы калмыцкой степи, человек и природа.
Keywords: kalmyk literature, A. Badmaev's prose, landscape functions, pictures of the Kalmyk nature, images of the Kalmyk steppe, people and nature.
Алексей Балдуевич Бадмаев - один из ведущих прозаиков калмыцкой литературы периода второй половины XX столетия. Созданные им произведения написаны с любовью к жизни, человеку, родине, народу, к суровой и величественной природе родного края. Они дороги читателям своей самобытностью, оригинальностью художественного видения мира и человека, стремлением постигнуть глубину жизни.
А. Бадмаев вошел в калмыцкую литературу как певец родной земли - певец ярких характеров, живущих всей полнотой человеческих чувств. Он один из тех художников в калмыцкой литературе, который смог особенно показать мир, окружающую жизнь, воссоздать те незримые нити, которые связывают человека с природой, с красотой родной земли.
Харчевников В.И. отмечал, что «отношение к родной природе есть одна из важнейших характеристик эстетического потенциала художника, и можно определенно сказать, что в повествовании А. Бадмаева подчеркнуто идеализирующее отношение к милой ему земле, к родственным ему людям, живущим на ней» [15, с. 186].
Во всех произведениях А. Бадмаева показана любовь к родной калмыцкой земле. Если бы мы попытались определить лейтмотивы в произведениях А. Бадмаева, то, безусловно, один из них был бы связан с жизнью родной степи. Из самой глубины любящего и сострадающего сердца писателя вырвалось былинное по своему характеру описание калмыцкой степи в его произведениях. Глаз А. Бадмаева повсюду видит бесконечное многообразие жизни. Он открывает нам скрытую красоту неисчислимых проявлений.
Выход в общечеловеческое совершается в поэтике А. Бадмаева и через насыщенные огромным философско-эстетическим содержанием образы-символы. В них в неожиданном поэтическом озарении происходит познание самых существенных,
глубинных связей между человеком и природой. В них в поразительном богатстве ассоциаций утверждается вечное торжество жизнетворящих сил в природе и человеческом обществе. «Намртнь уулн тецгр буркэд, ha3p болн тер уулн деер бээсн юмн болhн борлсн, зусэн геещэсн цагт агчмин зуур уулн haтцaс нарн шahahaд оркхла, hasp деер бээсн уркмл, мал, кун болкн герлтсн, цеврлдсн, сээхрсн болад одна» [9, с. 316]. («Осенью, когда в пасмурном небе или на земле что-то теряет свой облик, солнце, показавшееся на мгновение из-за туч, пробуждает природу, все живое на земле -растения, животные, люди - начинает сиять, очищаться, становится красивым») [Подстрочный перевод].
Эти образы-символы, словно лейтмотивы, звучат в могучих симфониях человеческой жизни. Одним из таких образов, всякий раз звучащих с особенно страстной силой переживания, является образ степи. Особенно тонко и проникновенно описание степи в романе «ЗултрИн теегин ноИшн» («Зултурган - трава степная»), переизданном в 1982 году, предстает во всей своей трепетной достоверности. Пейзаж у А. Бадмаева очеловечен, одухотворен. «Тег... Цоонрсн халун нарна кундд вгрэд, цодмНр хар салькнд хагсад, эц-зах уга элвг ик кевскурлэ эдл тег хар нульмсан асхсн мет, хурт ивтрщ норад, хэру урдк кевтэн твмр болщ хагсад, халцхарад бээсн буурл усэн салькнд дэрвкулсн ввгн мет, буурлда шарлщна болн цаНан ввснэ бучринь делскщ, эвкгдсн гун хурнясдан ирзэлкж; кунд квдлмш кесн кун мет туцшщ кевтнэ. Кеду седкл ханм байр болн кеду Нашун нульмс, кедуулсин цус болн кеду киртэ хар квлс узщ, дотран шицгэщ тер улсла хамдан байрлщ, теднлэ эдл зовщ йовсн болхв, квврк эн тег кесг мицНн щилин туршарт! [8, с. 5]. («Степь... Опаленная зноем, продутая ветрами, ровно раскатанная, будто исполинский кусок кошмы, не однажды оплаканная проливными дождями, снова высушенная, задумчивая, седая, с проплешинами, скудная земля отцов!.. Сколько радостей и горьких слез, сколько крови людской и горячего пота видела степь и вобрала в себя за века!.. И сейчас разлеглась она, разметалась, будто сомлевший в забытьи человек, донельзя изнуренный трудом») [4, с. 5].
А. Бадмаев исследует природу почти так же, как человека, - психологически. Чуток и внимателен к ее внутренним движениям, умеет найти неповторимо яркие тона, передающие сложно-простую жизнь природы. «Цасн хээлхлэ, цандг тогтна, хавр давхла халун кацта зун ирнэ. Зер-земштэ намриг дахад зудта-шууркта увл ирнэ. Щил-сар давад щирлкн мет холдад йовна... врун врлэ, дорд бийдк узг хэлэкэд, хотна захд карч ирувидн. Мана вмнэс нарн карч узгдхэс урд, цецкртсн тецгриг оошгдсн толярн герлткэд, ввснэ бучрт унсн цацгиг олн зусн вцгтэкэр гилвкулэд, мандлсн шар нарн герлэрн цээлкв. Шовуд серлдэд, олн-зусн айсарн щиргщ чикнэ хущр хацкацхав. Теегин бор толкасас сввкин хар суудрулм холдщ, холын бара вврдулв» [12, с. 27-28]. («Когда тает снег, образуются лужи. Вслед за весной приходит знойное лето. После урожайной осени наступает вьюжная зима. Так проходят годы, подобно исчезающему миражу... Рано утром, направившись на восток, мы пришли к краю хотона. Прямо перед нами, до восхода солнечные лучи озарили голубое небо, разными красками заблестел иней на верхушках травы, и наконец, солнце, поднявшись, засияло ярким светом. Птицы, проснувшись, запели, услаждая наш слух. Все дальше уходила ночная тень степного кургана, приближая дальний силуэт») [Подстрочный перевод].
В произведениях А. Бадмаева в картинах степного пейзажа, в описаниях зеленой травы, жадно тянущейся к солнцу, теплу, звучит одна из самых возвышенных, органически присущих всей поэтике тем - тема жизнеутверждения. Например, в романе «Усна экн - булг» («Реки начинаются с истоков») из дневника девушки Дели мы узнаем о рассуждении человеческой жизни через пейзажную зарисовку: «Эн врун
будн бээкэд хонщ, дэкэд нарн невчк ввдэн Нархла будн талрад, гермYдин нарн туск хэвркснь хээлэд, оракасинь усн дусад бээв. ЯНад цасн удан бэргдвчн, хавр вврдэд ирв. Дэкн нег хавр, дарунь зун давад, Yвл ирэд, щил чилх. Букл щилин туршарт би юн кергтэ, темдгтэ ю кехм болхв? Аль KYYHэ щиркл иигэд, темдг угакар хотан уукад, квдлмшэсн ирэд унта бээтл чилхмн болхви?» [11, с. 121]. («Утро было туманным, потом, когда солнце немного поднялось, с солнечной строны домов нависли над окнами, подтаивая и плавясь, сосульки. Скоро весна. За ней - лето, осень, зима. Не успеешь оглянуться, пролетит год. А там - и целая жизнь») [3, с. 102].
Начальная глава повести «ЦаИан толИа» («Белый курган»), рассказывающая о легенде Арахе, имеет много смысловых пластов о жизни, горе и любви на земле. Словно короткий победный всплеск вечно торжествующего океана жизни, прозвучало описание одного законченного дня степной жизни: «вдрин дуусн квдлсн нарн вндр hатц завсртан орв. Дорд Yзгин догшн салькн, тецгрин солфтрсн ЗYснэс будгдад, бYрнь улащ одсн цаhан ввсиг амха самар самлсн мет делскэд бээнэ» [10, с. 6]. («Солнце только что село. Порывистый ветер-астраханец расчесывал своим щербатым гребнем ковыль, белесый, с красноватым оттенком от алого закатного неба») [2, с. 4].
В «ЗултрИн теегин ноИан» («Зултурган - трава степная») природа выступает как место обитания людей, красота и величие которой способны вернуть к жизни отчаявшегося человека, разбудить очерствевшую душу, притупившемуся глазу придать зоркость и пленить его очарованием окружающего мира: Эн щил хавр йир эртэр чилсн болщ теегин хальмгудт медгдв. Зунин дунд сар эклчкв, тер бийнь тег кевтэн, ода бийнь нигт болн вндр квк ноhаhар хучата. Урднь мал туущ ирэд услдг худг эргнд, мел халцха hазр болдг билэ, ода болхла, зултрЫ, буурлда шарлщн, цаhан ввсн, зо hазрин бийднь ^ч авч урhщана. Нам Бввргин худг эргндк хотхр hазрт квк керсц шавшад урhщана. Тиигдг учр эн хаврин дуусн адгтан долан хонгин негнд хур ордг билэ, зэрмдэн долан хонгт хойр дэкщ хур ордмн. Эн орчлцгин сээхн бээдл теегт бээдг хальмг улсиг байрлулщ урмдхна. Эндр бас, асхн орсн хур врYH нарн бултащ hарлhнла гииhэд, чиигтэ теегин нурЫнь хурц нарна толь таалад илщэнэ» [8, с. 211]. («Весна в том году пришла рано. Но зеленый покров степи держался до середины второго летнего месяца. Прежде к этой поре вокруг худука не оставалось ни травинки, земля была выбита копытами животных до нижнего слоя. В двух шагах от продолговатого выщербленного желоба поднялась тонкоствольная овсяница, опушились метелки ковыля, взметнулась рослая полынь, зазеленел сочный зултурган. Столько теплых дождей прошло в мае и июне! Вчера над степью прокатилась гроза. Дождь лил целую ночь, перестал под утро, на восходе солнца. Такая благодать вокруг, хоть запевай в тон расходившимся пичугам. Даже те из них, что успели обзавестись выводком, затеяли в густой траве разноголосую перекличку») [4, с. 211].
Для произведения «ЗултрИн - теегин ноИан» («Зултурган - трава степная»), которое рассматривается как социально-исторический роман или роман-эпопея, роль природы исключительно велика. По словам Р.М. Ханиновой, «символ романа - зултурган - хранитель жизни, он всегда зелен, как сосна в русских лесах. Глубоки его корни, иной раз больше чем на сажень уходят». Степной траве ничего не страшно, «потому что корни глубоко ушли в родную землю» [14, с. 171].
Описания природы вводятся для того, чтобы реально показать связь с поступками человека, его состоянием и эмоциями. В более широком смысле природа служит выражению мировоззрения автора, участвует в развитии событий или взаимоотношений и занимает стратегические места в структуре романа.
Пейзаж у А. Бадмаева - это не только средство раскрытия человека, его эстетической оценки. Картины пробуждающейся природы, земли, готовящейся к свершениям жизни, проходят в качестве лейтмотива. Роман «ЗултрИн - теегин ноИан» («Зултур-ган - трава степная»), в котором оживает бурная, ломающая вековые устои, творящая новую историю жизнь хотона, насыщен множеством самобытных, обрисованных с такой художественной силой характеров, что едва ли не каждый в буквальном смысле слова врезается в память.
А. Бадмаев смотрит на родную степь глазами труженика, вся жизнь и труд которого отданы родной земле. Отдельные черты пейзажа часто бывают связаны с человеческим бытом. «Тавн вдр, тавн св зогслго вгчэхлэ, нам ки авхуллго гишц чиигтэ, нигт цасн орщана. Орчлцгин тецгр деерк YYлн цуhар хурад, эн «Худуковский» совхоз деер цас асхщана гищ келщ болхмн. Ик, гYH сала-садргуд дYYPэд, нам тегш Назртнь метр шаху зузан цасн хурв. Эн тавн хонгин туршарт салькн уга, киитн чигн уга маш дYлэ тацх бийнь, цасн деерэс асхад бээнэ. Невчк салькн Yлэсн болхла, щввлн цасн кввгдэд, тег невчк сулдх бээсмн. Хаврин цасн хээлснэс авн намр куртл негчн хур орлго бээв. Ода зогслго цасн асхщаснь эн. Хввнэ хошмуд хоорнд, малын увлзц болн фермс хоорнд йовдг арh уга. Зуг hанцхн «Кировец» трактор йовщ чадхмн» [7, с. 223]. («Пять дней и ночей, не давая людям роздыху, слепя глаза, валит густой мокрый снег. Можно предположить: вселенские тучи сгустились над совхозом «Худуковский» и решили похоронить людей, скот, машины под сугробами. Сравнялись ямы и овраги, у овчарен белое покрывало наползло на крыши. Поле слилось с дорогами, а небо смешалось с землей в белой мгле. Если бы подул ветер, он смёл бы часть тяжелой липкой массы хотя бы с взлобков, чтобы люди знали, где искать дорогу. Ни пешему, ни конному не пробиться между кошарами. Лишь самый сильный трактор раздвинет сугробы. Да и то, если на гусеницах») [1, с. 358-359].
Придавая первостепенное значение природе, А. Бадмаев часто включает свои пейзажи в те места, где они привлекают и удерживают внимание читателя, а именно -в начале или конце разделов произведения. Изображение природы в начальных строках прозы часто предвосхищает ее главную тему, а пейзаж в конце или середине произведения раскрывает отношение автора к его содержанию.
Пейзаж у А. Бадмаева в каждом отдельном случае несет определенную смысловую нагрузку. Исследуя творчество писателя, Б.Б. Бадмаева, В.А. Гей отмечают, что «с целью более глубокого раскрытия действий и переживаний героев автор использует описание природы» [6, с.83]. Лирическая окраска повествования заключается в том, что автор четко выражает свое личное отношение к природе, к героям. Для А. Бадмаева природа полна поэтических тайн, при этом он не романтизирует ее и не впадает в сентиментализм, а, раскрывая реальную данность, в самом обыкновенном находит необыкновенное. «Тер сввЫн хввн хойр сар давв. Кесгтэн кулэсн хавр ирв. Хавриг эс кулэх кун уга, зуг цуhараснь икэр селэнэ улс кулэнэ. Халун нарни герл, квк ноhан, ке сээхн цецг хавр дахщ ирнэ. Тер хамг куунэ чеещ девтэщ, зурк халулщ, урhщах квк ноhан мет, уйн сээхн дурн седклд учрулна. Эн хавр тиигщ Болхан зуркнэ мвсн хээлщ, урднь узгдэд, медгдэд уга сузг бурдэв» [11, с. 276]. («Прошло два месяца после той счастливой ночи. Наступила весна, а весной, как известно, вместе с теплыми лучами солнца и степными цветами отогреваются и расцветают человеческие сердца. За эти два месяца резкая, грубая на язык, Болха, изменилась неузнаваемо. Она расцвела, как весенняя степь, подобрела, стала часто смеяться») [3, с. 206].
В прозе А. Бадмаева упоминается много видов животных и растений. Это является красноречивым доказательством любви писателя к природе, особенно к родной калмыцкой земле: «Малын турун, куунэ квл ишкэд уга, эщго эрм цаhан квдэ.
Буурлда, шарлщн, бвркр зултрЫ заагт, ор hанц цецг намч сээхн ЗYсэрн, «нааран вврд» гиhэд, дуудсн болад бээнэ. «Хавр ирхлэ цецгэлэд, намртнь ор hанцхн экэн доран уцhаhад, дэкнэс хавр ирхлэ, шинэс улм сээхрщ цецгэрэд бээдг болна. Кацкнсн Yнрим Yнрчлщ чеещэн хафадг, ке дурсим узщ HYдэн хафадг KYн уга болхви» - гиhэд тер щил болhн кулэщ». [11, с. 273]. («Кругом безлюдная степь, здесь не паслись животные, не ступала нога человека. Среди полыни, бурьяна, прутняка один единственный цветок своей красотой притягивает к себе. С приходом весны он расцветает, осенью дает единственное семя. На следующую весну цветок заново просыпается. «Нет такого человека, который бы не пожелал насладиться приятным моим запахом, увидеть мой красивый вид» -думает он каждый год») [Подстрочный перевод].
Патриотическая тема калмыцкой земли мощно звучит в метафорическом изображении кургана в повести «ЦаИан толЬа» («Белый курган»), «в мудром молчании стерегущего зарытую богатырскую славу». «Хар чвткрин унсн ормд вндр хар толhа бYрдв. Болв тер ормнь зогслго квндрэд бээв. Келсн куукн Сарларн Yмслдчкэд, Арья Була вндр хар толhа деер hарч кевтв. Тиигэд кесг мифн щилин туршарт хар толhа квндрдгэн ууртл баатр деернь кевтв. Арья Була бийнь ик хар чолунд XYврэд, чвткриг босдгинь таслв. ТерYHэс нааран эн вндр - « Чвткрин хар толhад» XYврсмн» [10, с. 9]. Там, где была нижняя половина дьявола, теперь высился курган. Но земля все еще продолжала шевелиться. Тогда Арья Була попрощался с Луной и лег на вершине кургана. Так он лежал многие годы, пока земля под ним перестала шевелиться, а сам богатырь превратился в черный камень, навечно замуровав выход Черному дьяволу») [2, с. 8].
В каждом своем произведении А. Бадмаев не обходится без описания весенней степи. В повести «Цаhан толhа» («Белый курган») перед нами ранняя весна, степь пробуждается после зимы. Писатель внимателен к состоянию «пробуждения», в чем бы оно ни выражались: в чуть внятных запахах, прозелени месяца, предрассветной сини, душевных колебаниях бедняка. Свои красоты и тайны природа доверяет лишь тем, кто не «мешает» ей, кто понимает и чувствует ее: «Эн кемд тег кевтэн хагзлщ, улацтрсн щрц хувцан хайщ, ноhан торЫд XYврэд, баhрщ сээхрдмн. Квк ноhана бучр теврщ цаhан, улан болн хар бамб цецгYд тег кеерYлнэ. Улан цецг дотр бээсн ноhан улм квкрнэ, квк ноhанла Yмслдсн цецгэн чирэнь улм миньчищ улана. Невчк hашун унр оньдинд тег деер таанрщ, теегэс мвцкинд хввhдго серщцнсн салькн тер YнрмYдиг ниилYлщ, малын болн ^унэ толhа диинрYлнэ» [90, с. 11]. («Вся степь меняла окраску в это время года, превращаясь из темно-бурой в зеленую, полыхая алым огнем распустившихся тюльпанов, по соседству с которыми трава казалась еще зеленее, а сами тюльпаны - еще более багровыми. Горьковатый сочный дух стоял над землей, несильный ветер перемешивал его так, что у людей и животных кружились головы») [2, с. 11].
Природа у А. Бадмаева словно музыкальная мелодия, увлекательно страстная, чуткая, она то прозвучит несколькими тактами в пейзажном вступлении к главе, то затеряется в стремительном развороте бурных событий, вновь проглянет, чтобы во всю силу зазвучать в описаниях наступившей весны. «Беткэр оочан дуургчксн зурмд, hасн мет шовалдщ, нар тосщ hаньдгта дууhар чичкнлднэ. Теегин тарвщн шовуд темдг тэвэд овалчксн шавр мет тедYкнд ургллдэд сууна. Кврстэ hазр деер бээдг аhрусдчн, квлэрн теещ идшлдг малмудчн, зер-земшэр хот кедг зерлг ацгудчн, hариннь куч-квлсэр тещэл кедг эмтсчн хавр ирхлэ байрлцхана» [12, с. 24]. («Набив щеки корешками растений, суслики, вытянувшись, подобно колышку, встречают солнце неистовым свистом. Степные белохвостые орлы сидят поодаль и дремлют, издалека они подобны насыпи. Наступлению весны радуются все - и звери, и домашние животные, и люди, зарабатывающие себе на жизнь своими руками») [Подстрочный перевод].
Приход весны в природе, которым пронизаны все пейзажные зарисовки, как бы предвещает весну новых человеческих отношений. Словно первый ручей, прокладывающий себе дорогу среди подтаявшего, осевшего снега, пейзажные описания в произведениях А. Бадмаева стремительно увлекают читателя к весне, напоминают о ней. И не покоем, не тишиной веет от них, а неудержимым движением. «врун врлэ босхла, делгчксн кевслэ эдл, кесг зусн вцгтэ ввсн-нокан дольгалад, вмнэс номкн салькн врчэр улэкэд, вргн тегулм сээхрэд, дотрас дуулх дурн курэд одна» [12, с. 68]. («Проснувшись утром рано, мы видим, как колышется разноцветная трава, подобная раскинувшемуся красивому ковру, дует тихий ветерок, широкая степь становится еще красивее, а душе хочется петь») [Подстрочный перевод].
Любуясь оттенками ярких красок родной степи, прислушиваясь к ее неповторимым звукам, улавливая тончайшие запахи - это все то, что свидетельствует о богатстве и красоте природы, о могучей необоримой силе жизни, писатель воплощает в них свое оптимистическое мировосприятие. С приходом весны он, с радостью наблюдая, говорит: «Тер мет, теегиг хэлэкич! вцкулдур Нульщисн ввсд ввдэн серсэлдэд, хвн толка куртлэн, бийэн ясчксн куукд мет. Тег бийнь - бульчцган чацкащах баатрла эдл. Деерк тецгрин бийнь, негчн уулн уга, гилвксн цевр. Энунлэ эдл иим цевр ширгчн уга болх! врун торкан, торкан дууг чицнич! Нам тиим квгщм бээхий? Би эн цагтнь теегт йир дуртав» [11, с. 45-46]. («А посмотрите вокруг, до чего наша степь прекрасна! Сейчас бескрайнюю землю, расстилавшую вокруг них, не покрывало огненно-красное море тюльпанов. Летний зной безжалостно высушил ее. Несмотря на это, она была полна густых, сочных красок: ярко-зеленых, пронзительно-желтых, местами ее покрывали щедрые синие или коричневые мазки, словно брошенные сильной кистью») [3, с. 24-25].
Летом в ожидании дождя он с тревогой описывает степь: «Арвн хойр щил хооран, Шорвин кецд кесг щилэс нааран болад уга зуд болв. Хаврин цасн хээлснэс авн намр куртл нег чигн боран орсн уга. Урс сарла дорд узгин хуурэ салькн hазрин кврснд шицгрсн невчкн чиигиг, Yлэhэд уга кев. Халун^ац догшн болад, hазрин кврсн шуурад, деерк урhмлнь шатад-вргщ одв. Намрин эклцэр нам хввнэ хамр хатхдг шарлщн улдсн уга» [8, с. 20]. («На Шорву обрушился страшный зуд. С весны, как только растаял снег, до самой осени не было ни одного дождя. В мае подул «астраханец» и высушил степь. Уже в самом начале лета от зноя земля потрескалась. Овцы остались без корма») [4, с. 22].
Пейзаж в прозе А. Бадмаева выявляет свойственную труженикам земли близость к природе, тесную связь жизни и труда, дум и чувств калмыков с кормилицей-землей. Часто он становится лирическим фоном для раздумий героев о своей собственной судьбе, о жизни родной земли, о великой Родине. «Хойр сарин туршарт вдр св уга нуусн улсин э, теднэ туусн малын туруна э, тедн деер дуущлэтэ бээсн вткн шора, квлснэ унр, эмтнэ чеещ дуурц зовлц болн туру-зуду ода талрв. Жицнсн танх-тагчг твгэлцдэн бээнэ. Тер учрас квлтэ Амрхнд томан орснас нааран меддг - суулкин йоралд чирдсн уснэ дун, укрин кевэкэн кевлкн, мврнэ ногтын тввлгин щицнсн э, нохан хуцлкн - эдн урднь сананд эс ордг бээсн болхла, эндр эврэн чикнд доцкдад бээв. Тер мет, Амрхн унрт бас оньган вгв. Хуурэ болн ивтслн шора-тоосн хаалкар нуусн улсиг дахщ ирсн кевтэн хойр сарин туршарт, хама болвчн ширлэд, хол зорщ ханялкад, тэвщ вглго бээсн, давсн нуудл дахад зэцг-зэуга одв» [10, с. 12]. («После двухмесячного оглушающего шума в хотоне было непривычно тихо, как будто опустевшие дома прислушивались к себе. Поэтому звуки, знакомые Амархан с самого детства, -звук молока, ударяющего в подойник, призывное ржание лошади, собачий лай -
все это, замечаемое раньше лишь в самых редких случаях, сейчас назойливо лезло в уши. Также было и с запахами. Тяжелый сухой запах пыли, который принесло сюда великое кочевье, ушел как-то сам собой, по мере того как затих, а затем и совсем заглох шум проходивших мимо людей, телег, лошадей и скота») [2, с. 12].
В пейзажах А. Бадмаева сочетаются реалистическая конкретность и точность описания с поэтической проникновенностью и лиризмом. В них писатель, творчески воспринявший образы и мотивы народных песен, выступает как певец родной земли. Таков, например, образ глубокой балки. «Бак Харкатин бввргYд дунд, темэнэ хойр бвкнэ хоорндк хотхрла эдл, гун нукн бээнэ. Болв эн нукнд ик хотн багтащ одху казр. Дунднь орчкхла, ямаранчн салькн квдлсн бийнь, медгдхш. Ода намрин цагин бийднь, ввдгцэ квк ввстэ» [11, с. 149]. («В урочищах Малой Харгаты есть глубокая впадина, подобная седловине между двумя горбами верблюда. В этой впадине может запросто уместиться целый хотон. Какой бы грозный ни разыгрался в степи ветер, в этом огражденном со всех сторон пространстве, всегда тихо. Сейчас, осенью, трава здесь по колено»). [3, с. 122]. Или «Эн CYл долан хонгин туршарт дорд узгин догшн болн XYYPэ ээдрхнэ хар салькн Yлэв. Зуг эн вдр YYлн хурад орх бээдл карв, зуг чиг уга цунцг вдр болла. Асхн шидр дахщ невчк серун орв. Эццн хввнэ дотр семщн кевтэ, зэрм ормарнь сегрхэ YYлн заагур дYYPч йовх арвн дврвнэ сар, хая-хаяднь шакащ хэлэчкэд, бултад йовщ одад бээнэ. [10, с. 135]. («Всю неделю дул ветер-астраханец. Днем было пасмурно, как перед дождем, но сухо и душно. К ночи начиналась прохлада. Однако небо было по-прежнему хмурым, и луна, с трудом пробиваясь сквозь пасмурную пелену, еле-еле освещала дорогу») [2, с. 135].
Запахи пробуждающейся природы поднимают пригревающее солнце, оно вместе с землей - могущественный источник всего первородного. А. Бадмаев поклоняется им. О них пишет взволнованно, метафорически щедро, живописно и с тем упоением прелестью мира, счастьем существования, которое делает его страницы озаренными глубокой мыслью и чувством. «Йосндан вр цээhэд, нарн hарч йовна. Нарн hархас урд серун бээсн тег, ввсн, hазр куртлэн нарн ввдэн hарх дутм бYлэдэд, вр цээхин вмн hазр деер, ввснэ бучрт унсн чиг хагсад, терYHлэ эдл тецгрт гилвкщэсн оддуд бас билрэд, вцгэн геев». [10, с. 80]. («Вскоре совсем рассвело, встало солнце. В степи сделалось холоднее, постепенно стало пригревать. Исчезла роса, и звезды пропали -тоже высохли, как росинки»). [2, с. 87].
Природа действует на душу человека, рождает восторг, ощущение органической слитности с ней, просветленной радости, даже если одновременно возникает естественная неосознаваемая грусть.
Для творчества А. Бадмаева также характерно изображение пейзажа стихии. Одной из особенных стихий в прозе выступает образ «ветра». Он передает авторское переживание, предстает изменчивым, пребывающим в самых различных состояниях: «Таг харфу св билэ. Тиигщэтл, дорд вмн Yзгэс серщцнсн бYлэн салькн hарад, тецгр бурксн уулиг таслад, хамад кввв. Удлго салькн эргэд вмн Yзгт hарад, тогтнв; тецгрт чирмлдсн оддуд гилвклдв. Эн цевр аhарта, зуни св элдв ик байрта» [12, с. 31]. («Была глубокая ночь. С юго-восточной стороны подул теплый ветер, разогнав тучи в небе. Вскоре ветер, развернувшись в южную сторону, прекратился, в небе появились звезды. Это была очень радостная, чистая, летняя ночь»). [Подстрочный перевод].
В своих произведениях писатель описывает ветер по-разному, показывая его жизненную силу, неустанное движение и развитие первородных начал. Он легко контрастирует с самим пейзажем, выбирая характер природных явлений. Это или номЫ салькн («тихий ветерок»), сер-сер салькн («едва уловимый тихий ветерок»),
ху салькн («смерч, вихрь»), хаврин хар салькн («весенний иссушающий ветер»), шурун салькн («резкий ветер»), киитн салькн («холодный ветер»), серун салькн («прохладный ветер»), халун салькн («горячий ветер»), догшн салькн («сильный, свирепый ветер»), hалв салькн («ураган»). Каждый представленный пейзаж, находясь в гармонии с лирическим героем или в состоянии его бурного переживания, несёт свой, глубокий, философский смысл.
Так, «ветер» играет ведущую роль в преподнесении всего настроения прозы Бадмаева. Во-первых, летние ветры - очень жаркие, во-вторых, метафора «восточный ветер «астраханец» усиливает восприятие произведения. Ветер (деталь) в данном случае подчёркивает социальную основу пейзажа. «Эндр удин алднд салькн эргэд ард бийэс номкн болн невчк серун, кесг хонгин туршарт дорд бийэс улэщэсн «ээдрхнэ» хуурэ халун салькар болхла, аркта билэ. Акар бас гиигрэд, хамрар орщ толка сергэв. Тоорм-тоосар ширлтэ тецгр чирэкэн укасн кун мет бас сулдад, цеврдэд одв. Ут квлтэ, ут карта кввкр уулдуд, цевр тецгр доракур нег-негэн кввлдщ наадад, кемтрхэ сариг халхлад болн хэру невчкн зуур сулдхад бээнэ» [10, с. 175]. («Ветер теперь дул с севера, несильный, свежий после сухого астраханца. Забитое пылью небо очищалось, прояснялось. Легкие облака проплывали по нему, то заслоняя, то открывая луну. Она уже была на ущербе» [2, с. 152].
Итак, произведения А. Бадмаева отличаются красочностью и выразительностью, звучностью и остротой, народностью, совершенством художественного изображения, образной характеристики. А. Бадмаев прекрасно владеет искусством повествования, вдумчивого и наблюдательного бытописания и искусством пейзажной живописи. Поэт умело раскрывает чистые картины пейзажа, используя различные детали природы и предметы вечного мира, отчётливо отображает ее связь с человеком. Его пейзажные зарисовки несут в себе смысловую и эмоциональную многозначность произведений, сопряженную с конкретными задачами художественности.
Список литературы
1. Бадмаев А.Б. Бег Аранзала: Роман / Авториз. пер. с калм. Н. Родичева. - Элиста: Калм. кн. изд-во, 2003. - 576 с.
2. Бадмаев А.Б. Белый курган: Повесть / Авториз. пер. с калм. В. Сидорова; Художник В. Зелинский. - М.: Дет. лит., 1988. - 158 с.
3. Бадмаев А.Б. Реки начинаются с истоков. Роман. Авторизованный перевод с калмыцкого И. Варламовой и А. Письменного. - Элиста: Калм. кн. изд-во, 1971. - 264 с.
4. Бадмаев А.Б. Зултурган - трава степная: Роман / Пер. с калм. Н. Родичева. - М.: Современник, 1987. - 447 с.
5. Бадмаев А.В. Урн Yгин кYчн. Сила художественного слова. Учебное пособие. -Элиста: Изд-во Калм. ун-та, 2013. - 184 с.
6. Бадмаева Б.Б., Гей В.А. Советская калмыцкая проза. - Элиста: Калм. кн. изд-во, 1976. - 130 с.
7. Бадмин А. Арнзлын гуудл. - Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1989. - 365 х.
8. Бадмин А. ЗултрЬн - теегин ноИан. - Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1982. - 478 х.
9. Бадмин А. МукeвYн. - Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1984. - 419 х.
10. Бадмин А. Ьурвн ботьта YYДэврмYДин хурацЬу. 11-гч боть. - Элст: Хальмг дегтр hарhач, 1986. - 363 х.
11. Бадмин А. Усна экн - булг. - Элст: Хальмг дегтр ИарИач, 1973. - 351 х.
12. Бадмин А. Ээ^. Келврмуд болн очеркс. - Элст: Хальмг госиздат, 1963. - 96 х.
