CC BY
125
УДК 94(470.23-25)
Ю. А. Помпеев
«Петербургу быть пусту!»
Мифы о северной столице, едва ли не самые грандиозные из всех мифов, созданных в XVIII - начале XX в., определялись отношением к Петру I и его реформам. Петербург с самого возникновения стал средоточием не только особенностей, но и противоречий русского исторического развития. Обращение к легендам и мифологическим чертам истории Санкт-Петербурга, не имеющим прямых аналогий ни в одной из европейских литератур, продолжается и в наше время. «Окно в Европу» оказалось окном прежде всего в саму Россию, в гущу противоречий ее исторической и социальной жизни. Очерк начинает серию «Ужасов Петербурга», основанную на исторических реалиях.
Ключевые слова: облик Петербурга, двойственное восприятие города, тема Петра Великого и Петербурга, стихия наводнений в русском сознании
Yuriy A. Pompeev «Saint-Petersburg is vain!»
Myths about the Northern capital, if not the most grandiose of all the myths created in the 18th - the beginning of 20th century, were determined by the attitude to Peter I and his reforms. Petersburg from the beginning, has become a focus of not only features, but also the contradictions of the Russian historical development. Appeal to the legends and mythological features of the history of Saint-Petersburg, have no direct analogies neither in one of the European literatures, continues in our time. «Window to Europe» it turned out the window first of all in Russia itself, in the midst of the contradictions of its historical and social life. The essay begins a series of «Horrors of Petersburg», based on historical realities.
Keywords: image of Saint-Petersburg, two-fold perception of the city, the theme of Peter the Great and Saint-Petersburg, the element of the floods in the Russian consciousness
С момента своего основания Санкт-Петербург связан с жуткими, мистическими историями, имеющими, как правило, реальную основу. Миф о городе без преданий, без исторических святынь, без связи с русской землей начал складываться еще самими первостроителями. Город возникал в сумраке прибалтийских топей как привидение, как мираж, уподобляясь двуликому Янусу - фантастическому живому существу. Предполагалось, что вызванный к жизни роковыми силами Петербург - «простор меж небом и Невой», - может столь же загадочно исчезнуть в бездне без следа: «Как вырос, так и сгинет, гриб поганый, и места его не найдут, окаянного!»1.
Вместе с тем русские сказания воспевали Петра Великого - чудотворного строителя, который расколдовал эти чухонские берега, наделил роковую жуть божественным характером: «И стали строить город, но что положат камень, то всосет болото; много уже камней навалили, скалу на скалу, бревно на бревно, но болото все в себя принимает, и наверху земли одна топь остается. Между тем царь состроил корабль, оглянулся: смотрит, нет еще его города. „Ничего вы не умеете делать", - сказал он своим людям и с сим словом начал поднимать скалу за скалою и ковать на воздухе. Так выстроил он целый город и опустил его на землю»2.
Одновременно новая столица считалась «великим кладбищем для народа» (В. О. Ключевский), основанным «на слезах и трупах» (Н. М. Карамзин). В раскольничьих преданиях Петр I - антихрист, порождение сатаны, подмененный царь, нечестивейший из русских. Он придумал Петербург для поругания Церкви Божией и для того, чтобы подчинить Россию западным обычаям.
Многие конкретные действия самого Петра рождали в народном сознании представление, будто царь публично выставляет себя антихристом. Упразднил патриаршество - значит, сам себя объявил главой церкви. Указал именовать царское имя без отчества - Петр Первый, вместо прежних - Алексей Михайлович, Федор Алексеевич. Что это, как не претензия на святость? Ибо именно так называют себя духовные лица.
Город, основанный им на болотной жиже, нерусский, не истинный, противоестественный, его удел - исчезнуть с лица земли. Огромные изящные фасады, как занавеси, закрывают народную нищету.
Великое уродство представлял в центре строящегося Парадиза на Галерном дворе публичный кабак, или кружало для работных
людей. Пиво там стояло в больших открытых чанах, из которых каждый мастеровой черпал хмельной напиток деревянным ковшом. Что не попадало в рот, стекало обратно по усам и бороде. Если у пришельца не хватало денег, он оставлял в заклад свой старый тулуп или холщовую рубаху - до раздачи поденной платы. Эта рухлядь сваливалась в кадь и плавала в пиве по несколько часов. Здесь же на потеху народу уличные шататели и пьянчужки завязывали кулачные бои, особенно по воскресеньям, с дикими криками, хохотом и кровопусканием - до смертоубийства.
Наиболее ранняя легенда о грядущем неминуемом исчезновении Петербурга - жестокосердного мучителя, зафиксирована в показаниях царевича Алексея, сына первой жены Петра, при его допросе 8 февраля 1718 г.: «Моя мать, бывшая царица Авдотья Лопухина, заточенная теперь в монастырь, поведала мне видение. Ей привиделось, будто Петр вернулся к ней, оставив дела по преобразованию России, и они теперь будут вместе. Мать сказывала еще, что Питербурх не устоит за нами, быть ему пусту, многие о сем говорят»3.
Из уст в уста передавался рассказ о страшном сказочном существе - кикиморе, прыгавшей на колокольне Троицкой церкви в день ее освящения.
«Петербургу быть пусту» - канонический вид пророчества - связывался не только с тем, что город выстроен на болоте. Повышенную драматичность вызывало засилье иностранцев на командных должностях: Петр I и его двор срослись с немцами. Возмущали жестокие притеснения по отношению к людям, сомневающимся в успехе, - вплоть до истязаний и пыток.
Химерная целостность всегда бывает неустойчивой. А потому крах столицы многим казался неизбежным. Откуда придет гибель, подсказывала сама природа: периодически повторяющиеся шквальные наводнения наносили дерзновенно возникшему городу страшный ущерб. Напор гневного моря своей случайностью и непредсказуемостью наводил на жителей безумный страх, печать обреченности.
Не прошло и двух месяцев со дня основания Петербурга, как в ночь с 19 на 20 августа 1703 г. работы по возведению бастионов Петропавловской крепости внезапно были прерваны подъемом невской воды. Нагонная волна разнесла склад заготовленного леса и строительных материалов и превратила лагерь русских войск на границе Петербургской и Выборгской сторон в затопленное болото. Нева, хлынув на созидаемый город, открыто вызвала Петра I на борьбу с собою. Противостояние города и моря
началось. Царские указы предписывали ввозить булыжники сушей и балласт морем. Штрафы и наказания за неисполнение сего действовали неотвратимо.
Спустя три года, в 1706 г., грозный вест-зюйд нагнал такую волну, что по улицам строящегося города пришлось перемещаться только на лодках. По свидетельству самого царя, не лишенного чувства юмора, «утешно было смотреть, как люди по кровлям да по деревьям, будто во время потопа, сидят - не токмо мужики, но и бабы»4. В царских хоромах воды было сверху пола 21 дюйм, т. е. 53 см.
Ночью 5 ноября 1721 г. ревущая Нева выступила из берегов со звериной жестокостью. Перед тем девять дней кряду дул ураганный ветер, срывал с крыш дорогую голландскую черепицу. Вода, остервеняясь, проникала в дома, затопляла погреба и кладовые, доходила лошадям до брюха. Суда, уносимые от причалов под взревы волн, вызывали ужас.
Последнее наводнение, постигшее Петербург при жизни Петра I, случилось 12 ноября 1724 г., одиннадцатое по счету за неполные 22 года. Свирепый ветер не остановил тогда императрицу Екатерину I, жену Петра, которая на шлюпке переправилась из Летнего дворца к Троицкой церкви, чтобы помолиться. Но вода на Петербургской стороне стояла уже так высоко, что нельзя было выйти из кареты. И государыня, в недавнем прошлом мариенбургская пленница Марта Скавронская, отправилась в обратный путь, не помолившись за здравие мужа. Петр I возвратился в столицу на следующий день, после обеда, испытав накануне немало опасностей в пути. Одно из следовавших за ним судов погибло, спаслись только два человека. Простуженный император сам спасал утопающих матросов у берегов Лахты. Та буря ожесточила недуг Петра I и стала отчасти причиною его скорой смерти в январе 1725 г.
За распространение слухов, навеянных наводнениями при жизни Петра Великого - «Петербургу быть пусту!», жителей столицы жестоко наказывали: власти страшились смятения и беспокойства в народе. Воинский устав предусматривал леденящие душу наказания: хождение по острым кольям, битье батогами, кнутом и шпицрутенами, обрезание ушей, отсечение руки или пальцев. Клеймение железом поначалу сводилось к наложению на щеку двуглавого орла («заорлить щеку»), а заканчивалось вырыванием ноздрей нарочно сделанными клещами - при посылке на каторгу. Иным клеймили лоб буквой «В» или словом «вор» с многократным втиранием пороха.
Чувство тревоги, порожденное сумятицей
«Петербургу быть пусту!»
растущего города, не проходило и после кончины Петра. Оно обретало форму религиозно-мистических провидений. Явившийся в 1729 г. пророк предсказывал, что 23 сентября, к зачатию Предтечи, с моря хлынет потоп на город, выше всех былых вод. И накроет город в наказание за отступление от православной веры.
Вода хлынула не в названный день, а через месяц, в конце октября, и затопила весь город. Многие погибли в погребах, спасая имущество. Юный император Петр II, испытав испуг от того октябрьского наводнения 1729 г., надумал перенести столицу обратно в Москву, оставив в Петербурге одно Адмиралтейство и 40 тысяч войска.
Некий сумасброд проповедовал потоп на Парадиз накануне или на другой день Рождества Христова. Другой пророк, из крестьян, на площади перед Зимним дворцом призывал людей принять старую веру: «Бог-отец послал меня прорекать, и ежели не примется прежняя вера, то город сгорит и потопнет»5. Оба были схвачены и взяты под стражу.
Петербург породил немало литературных творений, в которых все моменты его существования толковались со знаком минус. Первым был писатель И. И. Лажечников: «Петербург - это Голландия и Сибирь, с изумлением сошедшиеся у Финского залива»6. Похожими настроениями пронизаны повести Н. В. Гоголя «Шинель» и «Портрет», романы Ф. М. Достоевского, особенно - «Преступление и наказание», роман А. Белого «Петербург». Гоголевский диагноз: «Все не то, чем кажется» - поставлен не одному Невскому проспекту, но столице в целом: тусклый, больной, скучный город казарм, слякоти и туманов. Равнина, где произрастают не хлеба, но колонны.
По замечанию С. Д. Довлатова, петербургская литературная традиция есть сплошное описание дурной погоды.
Отрицание Петербурга как места для жизни вообще наиболее мрачно воплощено в известном заклятии О. Э. Мандельштама: «Помоги, Господь, эту ночь прожить: / Я за жизнь боюсь - за Твою рабу. / В Петербурге жить - словно спать в гробу»7. Мандельштам наблюдал, как на следующий день после великого наводнения 23 сентября 1924 г. на Смоленском кладбище, под сенью берез, осин и верб, стояли огромные озера с размытыми гробами, и питерские подростки, усевшись каждый в свой гроб, устроили гонки по воде, не разбираясь, было ли что-нибудь в гробах или нет.
«Кажется, нет на всем свете города, который пользовался бы меньшей симпатией, нежели Петербург, - писал в 1902 г. известный петер-
бургский художник А. Н. Бенуа. - Никто не заступался за него. Каких только он не заслужил эпитетов: „гнилое болото", „нелепая выдумка", „безличный чиновничий департамент", „полковая канцелярия". Я никогда не мог согласиться со всем этим»8. А. Н. Бенуа иллюстрирует «Медного всадника» А. С. Пушкина, вызывая своими рисунками жалость и любовь не к бедному Евгению, а к городу. Рисунки оказались достойными великого поэта, с их помощью художник как бы обживал старый Петербург - страшный, как сновидение, - для новых поколений.
В поэме «Медный всадник», написанной Пушкиным в год 130-летия Санкт-Петербурга, обе стороны города - одна величественная и державная, другая роковая и трагическая -составляют нерасторжимое единство. В этом единстве - отражение реальных противоречий в деятельности и личности Петра I, который из тьмы лесов, из топи блат, назло надменному соседу вознес младшую столицу, пышную и горделивую, перед которой померкла старая Москва. Несмотря на страхи и опасения тех, кто бормотал себе в бороду зловещее: «Петербургу быть пусту!».
Летом 1914 г. Санкт-Петербург был переименован в Петроград. Идеолог «Мира искусства», художник А. Н. Бенуа писал в своих воспоминаниях: «Николай II думал, что он вполне выражал свое душевное созвучие с народом, когда высказывал чувство неприязни к Петербургу, однако тем самым он отворачивался и от самого Петра Великого, от того, кто был настоящим творцом всего его самодержавного величества. Внешне и символически неприязнь эта выразилась, когда он дал свое согласие на изменение самого имени, которым прозорливый вождь России нарек свое самое удивительное творение. Я даже склонен считать, что все наши беды произошли как бы в наказание за такую измену»9.
22 февраля 1917 г., в день отъезда на фронт, император Николай II в последний раз проехал вдоль Невы и по Троицкому мосту на автомобиле в Петропавловский собор, чтобы помолиться перед гробницами царствовавших предков династии. 2 марта 1917 г. он отрекся от престола, обреченно приближаясь к пропасти.
6 сентября 1991 г., после общегородского референдума, Санкт-Петербургу было возвращено его исконное, настоящее имя. Пройдя свой крестный путь, город заслужил право на воскресение. Глядя на красоту, застывшую в камне, на движение широкой Невы, нельзя не уверовать в великое будущее Санкт-Петербурга, пожелав вслед за Пушкиным: «Красуйся, град Петров, и стой неколебимо, как Россия».
Примечания
1 Мережковский Д. С. Антихрист. Петр и Алексей. М.: Панорама, 1993. С. 68.
2 Одоевский В. Ф. Саламандра: повесть // Соч.: в 2 т. М.: Худож. лит., 1981. Т. 2: Повести. С. 141.
3 Устрялов Н. История царствования Петра Великого. СПб., 1859. Т. 6. С. 457.
4 Померанец К. С. Три века петербургских наводнений. СПб.: Искусство-СПб., 2005. С. 15.
5 Долгополов Л. К. На рубеже веков. Л.: Совет. писатель, 1977. С. 161.
6 Лажечников И. И. Ледяной дом. М.: Худож. лит., 1958.
С. 12.
7 Мандельштам О. Э. Стихотворения. СПб., 1996. С. 235.
8 Бенуа А. Н. Мои воспоминания: в 5 кн. М.: Наука, 1993. Кн. 1. С. 13.
9 Там же. С. 10.
