CC BY
196
УДК 81-133
II. АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ДИСКУРСА И ТЕКСТОЛОГИИ
С.Г. Ильенко
ПЕТЕРБУРГ - ПЕТРОГРАД - ЛЕНИНГРАД В РУССКОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ КАК ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИЧЕСКОГО БЫТИЯ ГОРОДА
В семантико-текстообразующих ориентирах представлена оценка историко-эстетического восприятия наименования «Санкт-Петербург» в различные периоды его существования. Основное внимание уделено пушкинской эпохе и, как следствие, анализу «Медного Всадника».
Ключевые слова: петербургский текст, философско-эстетическая ориентация, поэтико-творческий параллелизм, коммуникативно-семантическая оппозиция, Санкт-Петербург, Медный Всадник.
Всякое подлинное творчество
осознает себя не как начало или продолжение,
но как возрождение.
Михаил Бахтин
Названная в заглавии номинативная цепочка, столь привычная для российского уха, есть не что иное, как хронологически упорядоченный ряд меняющихся названий одного из величайших городов мира. Столица Санкт-Петербург - первое из упомянутых наименований - с историко-географической точки зрения складывалась (в отличие от других европейских столиц, возникавших естественно и постепенно) по «предварительному плану», волей одного человека - Петра Великого, продемонстрировавшего все преодолевающее на своем пути величие человеческого духа. Более чем через сто лет в поэтической форме это отразил Адам Мицкевич, не только не поклонник Петра I, но и яростный противник «Петра творенья»: «Не люди, нет, то царь среди болот Стал и сказал: «Тут строиться мы будем (курсив мой - С.И.)», бросив еще упрек в античеловечности совершившему этот шаг: «Себе столицу, но не город людям» (см. III часть «Дзяды» А. Мицкевича, посвященной пустынной и холодной России. Перевод В. Левковича).
И тем не менее ход истории убедительно показал, что исключительность истории создания Петербурга1, его природная необычайность - бе-
1 Заметим, однако, что в штате Флорида (США) есть город, носящий имя Сент-Питерсерг (Saint Petersburg). Его
лые ночи - и гениальная сбалансированность архитектурно-скульптурного облика укрепилась еще и за счет небывалых исторических событий, которые далеко не однозначно «потрясли мир». В этом ряду, помимо исконного Санкт-Петербурга (Петербурга), ознаменовавшего целую историко-культрологическую эпоху, предстанет Ленинград с такой уникальной историей, как Октябрьская революция 1917 г. и 900-дневной Ленинградской блокадой. Петроград же займет самое непривлекательное звено в приведенной номинативной цепочке.
Жанр статьи - есть жанр статьи - и не более. Сосредоточимся главным образом на исходном имени, звучащем как Санкт-Петербург. Эта сосредоточенность на наименовании Санкт-Пе-
основал в 1876 г. на пустынной земле живший в Петербурге Питер Деменос (Петр Дементьев), породнившийся с потомками Льва Толстого, так что внук его, тоже Питер Деменос, еще в большей мере должен быть отнесен к тем российским потомкам, которым близким оказалось название Санкт-Петербург. Существование в Америке города Saint Petersburg внимательному российскому читателю может быть памятно по «Приключениям Тома Сойера» Марка Твена. На вопрос Кто были первыми учениками Христа? Том, не задумавшись, ответил: «Давид и Голиаф». На живого мальчугана из Сент-Питерсерга большее впечатление произвели евангельские персонажи: пастух Давид, победивший силача Голиафа. Любопытно, что в разных переводах «Приключений Тома Сойера» по-разному представлена орфограмма «Санкт-Петербург»: К. Чуковский, например, ее сохраняет в этом виде, а Н.Л. Дарузес использует Сент-Питерсберг, что представляется точнее в проведении грани между Санкт-Петербургом и его американским родственником.
тербург более чем оправдана уже самим своим долголетием - с 1703 до 1914 г. (плюс 23 года после 1991 г.)1.
Необходимость сосредоточиться на исконном названии Санкт-Петербург оправдана еще и тем, что позволяет хотя бы в общем виде представить картину лингво-философской заинтересованности в этом наименовании.
• Наименование Санкт-Петербург в повседневном бытовом общении слишком часто осмысливается ошибочно (мол, в честь Петра Великого): отсюда у лингвиста и появляется просветительская цель - ошибки нужно исправлять.
• Наименование Петербург на протяжении всего своего существования сохраняется в центре речевого самосознания не только жителей города, но и России в целом.
• Оно наиболее дифференцировано как хронологически, так и культурологически, но представлено самой значительной историко-эстетической эпохой России, получившей специальный терминологический статус - пушкинской эпохи2.
• Оно выступает именем города, в котором представлен поражающий воображение симбиоз достижений трех гениев искусства: скульптора Этьена Мориса Фальконе (памятник Петру I), поэта Александра Пушкина («Медный Всадник: Петербургская повесть»), художника Александра Бенуа (с его непревзойденными иллюстрациями к пушкинскому «Медному Всаднику»),
• Оно сохраняет во все исторические периоды своего существования коммуникативную
1 Этот референдум прошел 12 июня 1991 г., в защиту первого исторического имени Санкт-Петербург было подано 54 % голосов. О решении ленинградцев 6 сентября 1991 г. на съезде народных депутатов докладывал Олег Басилашвили.
2 В пушкинскую эпоху в качестве поэтизмов достаточно широко использовались Петроград (в творчестве Пушкина упоминается 3 раза) и Петрополь (в творчестве Пушкина упоминается 4 раза), последний в бесчисленных
одах графа Хвостова, иронически представленного в «Медном Всаднике»: граф Хвостов, Поэт, любимый небесами Уж пел бессмертными стихами Несчастье невских берегов. Пушкин же в «Медном Всаднике» лишь однажды воспользовался этой лексемой: И всплыл Петрополь, как Тритон, По пояс в воду погружен. Поместив в одну поэтическую строфу Петрополь и Тритон, поэт приглашал читателя задуматься над пагубной противоестественностью возведенной столицы, на что не может не ответить возмездием по Божьей воле страшным стихийным возмущением. Возникшая в данном случае поэтическая идеологема связана с использованием слова Тритон (греч. мифическое существо, получеловек-полурыба). Необходимо заметить, что именно поэтическое структурирование поэмы способствует усилению названной идеологемы.
актуализацию, поддерживаемую устойчивым мифологическим ореолом.
• Оно наряду с «Домиком в Коломне» и «Пиковой дамой» предопределило филологическое понятие «петербургский текст», хотя и по-разному трактуемый в филологической литературе.
• Оно, наконец, мне как автору-филологу доставляет удовольствие рекламировать (в самом благородном смысле этого слова) выход в свет уже в XXI в. пушкинского «Медного Всадника», знаменитого издания 1923 г., но в весьма и весьма обновленном виде3.
Обо всем этом подробнее.
Петр I назвал так свою будущую столицу не в честь себя, и даже не просто в честь своего святого, а главным образом из желания уже в самом названии подчеркнуть исключительность воздвигаемого города, его «первозванство», под которым имелось в виду некое первородство в иерархии библейских апостолов. В этой связи нельзя не обратить внимания на то, что в 1698 г. (еще до решения «заложить город») Петр I утвердил в качестве высшего ордена Российской империи орден Андрея Первозванного.
Именно братья-рыбаки Андрей и Петр (Симон) были первыми призваны Иисусом Христом к себе в ученики. Их жизненный путь - это путь самых неистовых проповедников учения Христа, закончивших, кстати, так же, как учитель - распятием. Апостол Петр первым признал божественную силу Христа. Он стал первым епископом Рима, главой христианской церкви. И Петр I стремился поставить город под особое покровительство того святого апостола, который, не щадя жизни, внедряя христианство, «осенил идею мирового духовного владычества». О духовном владычестве в мире мечтал и Петр Великий.
При этом надо иметь в виду, что уважительное отношение к христианской апостольской доктрине было характерно для представителей поколений ХУШ-ХГХ вв. и даже для так называемых «невоцерковленных». В этом смысле с позицией Петра Первого был солидарен
3 Медный Всадник. Петербургская повесть А.С. Пушкина / сост. С.С. Лесневский и Б.Н. Романов; илл. А. Бенуа. Репринтное издание. М., Прогресс-Плеяда, 2008. Репринтное воспроизведение выдающегося памятника книжного искусства - «Медного Всадника» А.С. Пушкина с иллюстрациями А.Н. Бенуа, изданного «Комитетом популяризации художественных изданий» (СПб., 1923), в настоящем издании дополнено воспроизведением так называемого «цензурного автографа» - «второй беловой рукописи» поэмы, с пометками Императора Николая I, а также ее каноническим текстом. В приложении - избранные стихи русских поэтов о Петербурге и Медном Всаднике.
и А.С. Пушкин. В своем «Кавказском дневнике» (1829 г.) он высказывался по поводу необходимости среди черкесов «проповедования Евангелия»: «Пока Черкес вооруженный не будет почитаться вне закона, можно попробовать влияние роскоши - новые потребности мало-помалу сблизят с нами черкесов - самовар был бы важным нововведением. - Есть наконец средство более сильное, более нравственное - более сообразное с просвещением нашего века, но этим средством Россия небрежет: проповедание Евангелия».
Ярче же и убедительней многих об особой роли названия «Петербург» писал Александр Николаевич Бенуа в своей знаменитой книге «Мои воспоминания»1: «...из всех ошибок «старого режима» в России мне представляется наименее простительной его измена Петербургу... я даже склонен считать, что все наши беды произошли как бы в наказание за такую измену, за то, что измельчавшие потомки вздумали пренебречь «завещанием» Петра, что, ничего не поняв, они сочли, будто есть нечто унизительное и непристойное для русской столицы в данном Петром названии. «Петроград» означал нечто, что во всяком случае было бы неугодно Петру, видевшему в своей столице большее, чем какое-то монументальное напоминание о своей личности. Петроград, не говоря уже о привкусе чуждой Петру «славянщины», означает нечто сравнительно узкое и замкнутое, тогда как Петербург, или точнее Санкт-Петербург, означает город-космополит, город, поставленный под особое покровительство того святого, который уже раз осенил идеи мирового духовного владычества -это означает «второй» или «третий» Рим».
В этом высказывании Бенуа одних может насторожить определение «космополит» (город-космополит), других же - некоторая неделикатность в использовании слова «славянщина», хотя автор, подчеркнем еще раз, отстаивал мысль о том, что Петр I, прорубая окно в Европу, заимствуя у нее оправдавший себя опыт, стремился поставить город под особое покровительство святого Петра. Вот о какого рода космополитизме писал А. Бенуа.
В столетие начала первой мировой войны, весьма своевременно напомнить, что внутреннее негодование по поводу переименования города у Александра Бенуа было и следствием того, что оно произошло в ознаменование «чудовищной международной распри». И Бенуа не был одинок
1 По моим наблюдениям, пушкинисты, к сожалению, к ней почти не обращаются.
в таком восприятии появившегося наименования Петроград. Зинаида Гиппиус записала в дневнике 14 декабря 1914 г.: «Люблю этот день, этот горький праздник «первенцев свободы». В этот день пишу мои редкие стихи. Сегодня написала «Петербург». Уж очень оскорбителен «Петроград», создание «растерянной челяди, что, властвуя, сама боится нас.». Это стихотворение Гиппиус начиналось словами: Кто посягнул на детище Петрово? Кто совершенное деянье рук Смел оскорбить, отняв хотя бы слово. Смел изменить хотя б единый звук?».
Но вернемся к Бенуа с его признанием: «Тогда же я с особой силой ощутил то, что во мне живет культ Петербурга». Это чувство культа Петербурга и Петра I («кумир») было и у Пушкина. Пушкин ощутил этот культ и в известной легенде о Петербурге. Эта легенда о Медном Всаднике, которая так потрясла А.С. Пушкина, была воспринята поэтом в варианте М.Ю. Виельгорского2. Вот ее суть.
В 1812 г., продвижение французского корпуса маршала Удино грозило захватом Петербурга. Между тем было известно, что Наполеон любил вывозить из столиц памятники. Таким образом, под угрозой оказалась выдающаяся фаль-конетовская статуя. Император одобрил решение снять ее с пьедестала и отправить в одну из отдаленных губерний.
Но тут князю Александру Николаевичу Голицыну приснился чудодейственный сон: будто бы на Адмиралтейской площади, идя с докладом к государю, он услышал гул, - точно отдаленный топот лошади. «И вот в домах, мимо которых я проходил, начали звенеть стекла, и мостовая как будто колебалась. <... > Тут я обернулся от ужаса. В нескольких саженях от меня, при сумрачном свете раннего утра, скакал огромный всадник на исполинском коне, потрясающем всю окрестность топотом своих тяжелых копыт. Я узнал эту фигуру по величаво поднятой голове и руке, повелительно простертой в воздухе. То был наш бронзовый Петр на своем бронзовом коне». Этот царственный всадник, встретившись с императором Александром, успокаивая его, пообещал: «Ты соболезнуешь о России! Не опасайся! <... > пока я стою на гранитной скале перед Невою, моему возлюбленному городу нечего страшиться. Не трогайте меня - ни один враг ко
2 «Легенда от Виельгорского» была рассказана А.П. Милюкову, позднее опубликовавшему ее отдельным изданием: А.П. Милюков Доброе старое время. Санкт-Петербург, 1872.
мне не прикоснется» [Осповат, Тименчик 1985]. Сон князя Голицына, о котором Александру I, естественно, было рассказано, чрезвычайно его взволновал, и он приказал отменить все распоряжения к отправке статуи Петра Великого из Петербурга.
Пушкин, прослушав эту легенду, пришел в восторг и долго повторял: Какая поэзия! Какая поэзия!
Восторг Пушкина - результат его восхищения содержательно-эстетической формой легенды.
Недаром в тексте «Медного Всадника» поэт почти буквально воспроизводит фразеологизмы и лексемы легенды: кумир с простертою рукою сидел на бронзовом коне, и он по площади пустой Бежит и слышит за собой как будто грома громыханье Тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой.
Потрясшая Пушкина легенда, действительно, дышит поэзией, а главное, поэт обнаружил в ней прообраз героя задуманной петербургской повести.
Однако не одними легендами питаются поэты, они в своем творчестве питаются и жизненным опытом. 1833 г. в пушкинской жизни, когда создавалась поэма «Медный Всадник»1, справедливо оценивается исследователями как драматический: социально-бытовая неустроенность, безденежье, чувство оскорбительного унижения со стороны власть предержащих, постоянная внутренняя неудовлетворенность и мучительные фи-лософско-эстетические искания. В творческих планах Пушкина в период 1829-1833 гг. - история Пугачева, история Петра Великого, фигура которого, по мере ее осознания, вызывала у поэта все больший интерес, но порождала все больший исторический пессимизм, объясняемый противоречивостью этой неординарной личности. Отсюда постоянные размышления о социализации российского общества и о судьбе старинного дворянства и роли «новой аристократии», а на этом фоне и о человеке бесправном. Отсюда в планах Пушкина и образ романтически преподнесенного Человека Великого и образ Смиренного Униженного чиновника.
Если судить по переписке Пушкина, по сохранившимся черновикам, свидетельствующим о занимавших его сложнейших философских и эстетических проблемах, то в качестве фаворита поэта в ряду создаваемых произведений окажется «Медный Всадник», гордость второй Болдинской
1 С 6 октября по 31 октября.
осени. Именно в этот период с особой очевидностью обнаруживается феномен, условно названный мною поэтико-творческим параллелизмом. Поэтико-творческий параллелизм - это деятель-ностно окрашенный процесс одновременного создания нескольких произведений, следствием чего является возникновение тематико-ассоциа-тивно-эстетического симбиоза, оборачивающегося в собственно исследовательской сфере необходимостью создания особой методики поэтических коалиций, как постоянных, так и эпизодических.
В качестве примера может служить триада, представленная фаворитом - поэмой «Медный Всадник», неоконченной поэмой «Езерский» (названной так в знаменитом исследовании о «Медном Всаднике» Н.В. Измайлова) и превратившаяся тоже в неоконченную поэму «Моя родословная».
И если оценивать это с точки зрения поэти-ко-творческого параллелизма, имея в виду «Медный Всадник» и ненапечатанную в конце 20-х гг. поэму «Езерский», в которой раскрывается судьба «осколка» старинного дворянского рода Езер-ского, созвучная с собственной пушкинской судьбой, то станет ясно, что общий стилевой каркас «Медного Всадника» явился словно бы сам собой: слияние одической сферы с прозаической онегинской строфой. Л.В. Пумпянский, однако, в своей превосходной статье «Медный Всадник» и поэтические традиции XVIII века» назвал еще и беллетристическую сферу. И был, безусловно, прав - Пушкин это выразительно обозначил подзаголовком к «Медному Всаднику»: «Петербургская повесть».
В качестве истоков одической сферы выступила поэзия весьма чтимого Пушкиным Ломоносова с его восторгом перед Петром I и его продолжательницей Елизаветой Петровной:
Между болот, валов и страшных всем врагов Торги, суды, полки, и флот, и град готов. Как с солнцем восстают к брегам Индейским воды,
Так в устья Невские лились к Петру народы. У всех в устах сей день и подвиги Петровы, Трудиться купно с ним и умереть готовы. Всевышний благодать и ныне к нам простер: Мы видим в наши дни сих радостей пример. Елисавет в лице Петрове почитаем (Ломоносов М.В. Стихи, сочиненные в Петергофе на Петров день 1759 г.).
Здесь излишне говорить о гениальном преобразовании Пушкиным одической формы. Прозаическая онегинская строфа, построенная в ори-
ентации на разговорно-просторечную лексику и подобную же интонацию, была представлена в «Медном Всаднике» теми фрагментами, которые были «вынуты» из одновременно создаваемого «Езерского» и главным образом заимствованиями оттуда стилевой разговорно-просторечной манеры. Следующие примеры это подтверждают: Над омраченным Петроградом Осенний ветер тучи гнал, Дышало небо влажным хладом, Нева шумела. Бился вал О приставь набережной стройной, Как челобитчик беспокойный Об дверь судейской. Дождь в окно Стучал печально («Езерский»). Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит, Дичится знатных и не тужит Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине (Пушкин А.С. «Медный всадник»).
Но филологический анализ «Медного Всадника» будет далеко не полным, если не остановиться на упоминании об истории его публикации. Вопросы о филологической сущности «Медного Всадника» начинаются сразу же, с самого названия, с вопроса об особом написании второго компонента названия: с прописной буквы, читателей это обычно озадачивает. Упоминание об истории хода публикации «Медного Всадника» тем более необходима, что при жизни Пушкина было напечатано только Вступление. Поэма в целом цензурой была отвергнута. Вспомним, что в качестве цензора Николай I при встрече с поэтом 8 сентября 1826 г. в Чудовом дворце1 великодушно предложил самого себя. Как ни странно, даже восторженно-одическое Введение царственным цензором было исправлено: Николай собственной рукой зачеркнул строки: И перед младшею столицей Померкла старая Москва, Как перед новою царицей Порфироносная вдова.
Эпизод об исключении этих строк приводился в пушкинистике неоднократно, примерно с одним и тем же комментарием. С точки зрения Николая I, недопустимо, даже кощунственно было прибегать к упоминанию членов царской фамилии в поэтическом произведении в качестве
1 В пушкинистике место встречи поэта с царем не имеет однозначного обозначения. У одних - в Чудовом дворце, у других - в Чудовом монастыре.
изобразительного средства. Но целесообразно задуматься и над тем, какой смысл вкладывал в это четверостишие сам Пушкин. Можно предположить, что в качестве удручающей потери им было воспринято изъятие антонимической пары «старая - новая» и исчезновение глагола «померкла». Эти поэтические средства могли восприниматься как намек на пробуждающуюся социальную и политическую жизнь в дониколаевском Петербурге, выразившуюся, прежде всего, в возникновении тайных обществ декабристов.
Недаром Жуковский, который, чтобы обеспечить публикацию поэмы полностью (от нее он был в восторге) отредактировал Вступление следующим образом:
И перед младшею столицей Главой склонилася Москва. Но упоминая о «вмешательстве» Жуковского в текст «Медного Всадника», невозможно не назвать замечания Цензора - Николая I, которые им были сделаны не только по отношению к Вступлению, но и по отношению к первой и второй части поэмы. Они касались отдельных лексем, словосочетаний, целых предложений и даже строф. Свои замечания император обозначал знаком NB («nota bene») и подчеркиванием. Безоговорочно была отвергнута лексема кумир, встречающаяся в «Медном Всаднике» трижды: Стоит с простертою рукою Кумир на бронзовом коне
Кумир с простертою рукою Сидел на бронзовом коне
Кругом подножия кумира Безумец бедный обошел. Слово кумир, т.е. языческий идол, с точки зрения Николая I, было оскорбительно при оценке православного царя России. Если ряд элементов поэмы со значком NB и подчеркиванием продолжить, то в него следует включить: Пред горделивым истуканом; Добро, строитель чудотворный, Ужо тебе!
О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы? Получив рукопись после прочтения ее царем, Пушкин был в отчаянии. Внесенные Николаем I «поправки» уничтожали в поэме пушкинский замысел и его воплощение. Тем не менее, преодолев отчаяние, поэт делает попытку выполнить требования царственного цензора. Выполнение
этих требований, естественно, испортило текст, лишив его основных пушкинских идей. Вот несколько примеров. Властелин судьбы заменяется баловнем судьбы, всадник заменяется седоком и все другое в этом же духе. Пушкин был слишком поэт и слишком умен, чтобы не понять невозможность публикации поэмы в целом. И свои попытки продолжать изменять поэму в угоду царю он оставил.
Когда же к «исправлению» поэмы в марте 1837 г. приступает Жуковский, то некоторые собственно пушкинские исправления он безоговорочно принимает.
Таким образом, впервые появившийся как целое произведение «Медный Всадник», опубликованный в IV номере «Современника», содержал в своем тексте как поправки В.А. Жуковского, так и поправки А.С. Пушкина, сделанные им (используя популярное выражение) «с петлей на шее». Прошли многие годы до возрождения подлинно пушкинского варианта, после чего наступает интерпретационный период жизни «Медного Всадника». Основным вопросом этого периода стал: Кто главный герой поэмы, и в чем ее содержательно-эстетическая суть? Литература по этой сквозной линии пушкиноведения - неисчерпаема. С 1949 г. (150-летие со дня рождения А.С. Пушкина) появилась огромная литература по «Медному Всаднику»: библиографический список превышает «осваиваемые пределы» (несколько сотен наименований). Однако имея в виду названную сквозную тему, представляется целесообразным обратиться к реферату Б.М. Энгель-гардта «Историзм Пушкина: к вопросу о характере пушкинского объективизма», прочитанному им в 1912-1913 гг. в знаменитом венгеровском семинаре, реферату, до сих пор не потерявшему своей актуальности. Сопоставляя основных героев поэмы, Энгельгардт характеризует их следующим образом, имея в виду, прежде всего, Евгения: «В окончательной редакции своей поэмы Пушкин отнял от героя идеальную силу родовитости и практическую, житейскую мощь состоятельности. Его герой обнищал в буквальном смысле этого слова и в то же время лишился последнего оружия и устойчивости, сделался смиренной пешкой, «столичным гражданином, каких встречаете вы тьму... <... > Его жизнь - не служение, а служба...» [Энгельгардт 1916].
Прозаичны и мелки, скажем мы, надежды и мечты жителя Коломны Евгения. Строфы, их вводящие, Пушкин преподносит иронически:
Иразмечтался, как поэт:
Жениться?Мне? зачем же нет? Оно и тяжело, конечно; <...>
Местечко получу, Параше Препоручу семейство наше И воспитание ребят... И станем жить, и так до гроба Рука с рукой дойдем мы оба, И внуки нас похоронят... Надежды, однако, не осуществились. Помешала «божья стихия», снесла она дом Параши, погубив его обитателей, свела с ума и самого Евгения, способного лишь к отмщению: «Добро, строитель чудотворный! - Ужо тебе!..».
Оппозицию же маленькому человеку составляет Великий человек. Слава нации, торжество просвещения, мощь государства нуждаются в таковом - в качестве его символа выступает Медный Всадник. «Смелыми эпитетами Пушкин поднимает Медного Всадника на неколебимую вышину», - пишет Энгельгардт. Самодержец есть лишь символ проявления государственной воли: Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы? Оппозиция же, созданная Энгельгардтом, сформулирована им так: «И пока человек не признает ничего, кроме своего счастья, он не может оценить Медного Всадника, а Медный Всадник, со своей стороны, не может не наносить ему удар за ударом, потому что его цель - не индивидуальное благо, а осуществление высших ценностей».
Надо, однако, помнить, что для Пушкина всегда существовали два Петра: один - великий реформатор, спасающий Россию над бездной, другой - своенравный и жестокий тиран, пишущий указы для своих рабов.
Пушкин же в поэме, не воспроизвел этого второго лика Петра I, найдя эстетический выход в том, что в качестве героя вывел «Медного Всадника», воздвигнутого в Петербурге Фальконе, и, что самое существенное - применив к нему прием олицетворения, и, более того, переведя его в категорию имен собственных, следствием чего и явился Всадник с прописной буквы с присущим ему склонением одушевленных имен существительных.
Семантическое ядро «Петербургской повести», содержательно весьма емкое, создает в качестве главного героя именно «Медного Всадника», а отнюдь не «Петра Первого», тем более не «бедного Евгения», и даже не Петербург. «Петербург», так же, как «Петр Первый» и «Евгений», героем уже называли, но это всегда вызывало сомнение. Но поэт был слишком искушен в названиях -и с его гениальной прозорливостью был прав, обращаясь к главному герою «Медный Всадник», выведенный им как нечто одушевленное.
Удивительные пушкинские находки в поэме встречаются неоднократно. Более чем удачной предстает созданная Пушкиным композиционно-художественная основа «Медного Всадника» носящая кольцеобразный характер. Поэма начинается с «пустынных волн», одинокой фигуры (хотя это царь, будущий император): «На берегу пустынных волн, стоял Он, дум великих полн...», тут же и случайный финский рыболов в челне -тем же как бы поэма и заканчивается: те же пустынные волны, как будто все тот же рыбак, и найденный труп (не «тело») безумного Евгения на пороге искореженного домика Параши, заброшенного на Остров. Именно на Острове его и находят. Вся поэма заканчивается строками «похоронили ради Бога». Увы, даже надежда на то, что его и его спутницу жизни «внуки похоронят» для Евгения так и осталась несбыточной. Последние строки можно интерпретировать как представленность завершения оппозиции Петра I и Бедного Евгения (Пушкин с особым значением употреблял лексему Евгений и Бедный Евгений как текстовые синонимы, при этом Бедный Евгений становится текстовым фразеологизмом, настолько она частотна).
В качестве заключения - фрагмент из книги С. Юрского «Кого люблю, того здесь нет»: «Петербург действительно и надолго стал Ленинградом. Конкретно о Ленине люди не думали, но буквы как-то правильно построились, звуки сложились в аккорд, судьба, включая блокаду, сделала произнесение этого имени благозвучным и мягким. Название звучало.
Может быть, потому что это был уже не первый слом, а второй. Промежуточное имя -Петроград - как-то не вошло, не успело утвердиться, но слово ПЕТЕРБУРГ было потеснено, потеряло свою незыблемость.
И наконец, странное полное имя - САНКТ-ПЕТЕРБУРГ - и вовсе не прилипло ни к речи жителей, ни к реальности жилого пространства.
Ну разве что к дворцовым комплексам, к царским обиталищам града и пригородов. Действительно, назвать бы Санктъ-Петербургом исторический центр вокруг Зимнего, Исаакия, Казанского, Медного всадника, туда же и стрелку Васильевского, Петропавловку, Летний и Михайловский сады со Спасом на Крови и инженерным замком - и точка! Будет убедительно. А для остального города «Санкт» убрать - будет просто Петербург. И будет славно.
Хотя... тоже чужевато. Все равно ведь чаще всего говорят «Питер». Вот это свое, человеческое, местное. Говорят: «Я питерский», «Он питерский», «Мы питерские». По привычке говорят еще «Мы ленинградцы». «Мы петербуржцы» - в книгах читал, но ушами за всю жизнь не слышал ни разу» [Юрский 2009].
Читатель легко догадается, что объемная цитата из книги знаменитого актера Сергея Юрского использована здесь для подтверждения тезиса о неизменной актуальности наименования «Санкт-Петербург». Но, как всякий индивидуальный дискурс, в том числе и дискурс С. Юрского, он открыт для диалогического вмешательства. Прежде всего, о лексеме Питер. Она отнюдь не «своя», как кажется Юрскому. По истории вхождения в русскую речь она тоже чужеродная. В пушкинские времена ее употребляли приезжие чужестранцы, чаще ремесленники и мастеровые, общающееся с ними простонародье, естественно, тоже ее подхватило. В классической художественной, и так называемой «метафизической» литературе собственно пушкинского времени эта лексема не употреблялась. Пишущая элита того времени использовала единственное наименование «Петербург».
Что же касается заключительного аккорда статьи Юрского «Мы петербуржцы» - в книгах читал, но ушами за всю жизнь не слышал ни разу», это верно, но корректнее следовало бы сказать, что современные носители русского языка используют петербуржцы, Санкт-Петербург в официально-деловых и, шире - книжных текстах. В повседневной коммуникации весьма популярным, к сожалению, стал Питер1. Но как бы то ни было, порадуемся все вместе самому суще-
1 У Пушкина «Питер» появился лишь однажды и неслучайно в эпистолярии, в котором поэт, демонстрируя самые разные стили и оригинальные способы их переключения, мог использовать и экзотизмы: «Видел ты всех святых? Шумит ли Питер? что твой приезд, что Онегин?».
ственному в нашем разговоре - величию города на Неве.
Список литературы
Борев Ю.Б. Искусство интерпретации и оценки. Опыт прочтения «Медного всадника». М., 1981.
Герштейн Э.Г., Вацуро В.Э. Заметки А.А. Ахматовой о Пушкине // Временник Пушкинской комиссии, 1970. Л., 1979.
Зенгер Т.Г. Николай I - редактор Пушкина // Литературное наследство. М., 1934. Т. 16/18.
Измайлов Н.В. «Медный всадник» А.С. Пушкина: История замысла и создания, публикации и изучения // Пушкин А.С. Медный всадник / изд. подгот. Н.В. Измайлов. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1978. С. 147-265. (Лит. памятники).
Ильенко С.Г. Из наблюдений над лексикой поэмы А.С. Пушкина «Медный всадник» // Ученые записки ЛГПИ имени А.И. Герцена / под ред. Н.П. Гринковой. 1949. Т.76.
Макаров А.А. Жуковский - редактор Пушкина // Книга: Исследования и материалы. М., 1975. Т. 30.
Макогоненко Г.П. Знал ли Белинский подлинный текст «Медного всадника» // Вопросы литературы. 1981. № 6.
Михайлова Н.И. Поэма А.С. Пушкина о петербургском наводнении // Медный Всадник. Петербургская повесть А.С. Пушкина / сост. С.С. Лесневский и Б.Н. Романов; илл. А. Бенуа. Репринтное издание. М.: Прогресс-Плеяда, 2008.
Осповат А.Л., Тименчик Р.Д. «Печальну повесть сохранить...»: Об авторе и читателях «Медного всадника». М.: Книга, 1985.
Пумпянский Л.В. «Медный Всадник» и поэтические традиции XVIII века // Пушкин. Временник пушкинской комиссии. М.; Л., 1939. Вып. 4-5.
Романов Б.Н. Петербургская повесть // Медный Всадник. Петербургская повесть А.С. Пушкина / сост. С.С. Лесневский и Б.Н. Романов; илл. А. Бенуа. Репринтное издание. М.: Прогресс-Плеяда, 2008.
Сидяков Л.С. Рецензия. А.С. Пушкин «Медный всадник». Издание подготовил Н.В. Измайлов // Литературные памятники. Л.: Наука, 1978. Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1979. Т. 38. № 3.
Сомов В.П. Словарь иносказаний Пушкина. М.: Аст-Пресс, 2009.
Телетова Н.К. Историческая достоверность и художественная правда у Пушкина // Пушкин. Исследования и материалы: сборник научных трудов / Рос. акад. наук, Ин-т рус. лит. (Пушкинский дом). СПб.: Наука, 2003. Т. 16-17. С. 178-187.
Томашевский Б.В. Петербург в творчестве Пушкина // Пушкинский Петербург. Л., 1949.
Фейнберг И.Л. Незавершенные работы Пушкина. 3-е изд. М., 1962.
Худошина Э.И. Жанр стихотворной повести в творчестве А.С. Пушкина. Л., 1974.
Шарандин А.Л. К вопросу о характере оппозиции «поэзия - проза» // Слово и предложение: лингвистические исследования по русскому языку: сборник научных статей в честь юбилея проф. В.П. Проничева. СПб.: САГА; Наука, 2004.
Энгельгардт Б.М. Историзм Пушкина. К вопросу о характер е пушкинского объективизма // Пушкинист. Историко-литературный сборник / под ред. проф. С.Л. Венгерова. Вып. II. Пг., 1916.
Юрский С.Ю. Кого люблю, того здесь нет. М.: Астрель, 2009.
Якобсон Р.О. Работы по поэтике / вступ. статья Вяч. Вс. Иванова; составитель и общая ред. М Л. Гаспарова. М., 1997.
S.G. Ilyenko
ST. PETERSBURG - PETROGRAD - LENINGRAD IN RUSSIAN LITERARY TEXT AS A REFLECTION OF THE CITY'S HISTORIC BEING
A study of perceiving a city name by carriers of a city language space, which is interesting in itself, is of particular interest in relation to a city name that has been changed several times. This is the case of Saint-Petersburg - Petrograd - Leningrad. The uniqueness of this city lies in the fact that, unlike a typical natural and pragmatic creation of cities in Europe, St. Petersburg was built according to a plan, and by the will of one man - Peter I, moreover - "on a swamp". Hence the legends of the inevitable God's retribution appearing.
This and several other factors make the study of the perception of the city names successful only if the symbiosis of historical, philological, sociological, socio-linguistic, psychological and aesthetic problems is taken into account.
The mental contiguity and mutual influence of these problems are nothing more than a reflection of "material objects" of St. Petersburg. As generalized representations of these material objects the statue by Falcone Mednyj Vsadnik ('The Bronze Horseman') and the poem 'Mednyj Vsadnik. Peterburgskaya povest'" ('A Petersburg story') by A. Pushkin may be seen. The third one is a world masterpiece of book art - the edition of "Mednyj Vsadnik" by Schegolev (1923) with great illustrations by A. Benois. In this edition the reader as well as the researcher has first got Pushkin's authentic text. What was published prior to the mentioned date did not belong to Pushkin, as his "co-authors" were V.A. Zhukovsky, "precensorial Pushkin" and "postcensorial Pushkin" and even Nicholas I who was also his censor.
Of the mentioned nominative chain the first name of the city - Saint-Petersburg (Petersburg) -becomes a researchers' favorite. It is the most durable and the most significant in historical and aesthetic sense, especially if we bear in mind the historical period named Pushkin's time. This is evidenced primarily by the fact that a brilliant symbiosis of creations by sculptor Falconet, poet Pushkin, artist Benoit is focused on this epoch.
In the present paper the philological perspective selected is the poem "Mednyj Vsadnik". As the basic method of analysis the original idea of semantic-aesthetic parallelism has been chosen. This is a research process of the choice from a number of works of art created by the author at the same time, which, in turn, results in the emergence of thematic and associative aesthetic symbiosis. This makes it necessary to create a special research technique of «poetic coalitions», both permanent and episodic.
In particular, "Mednyj Vsadnik" is analysed in coalition with the poem "Ezerskij" (which had become a preimage of "Moja rodoslovnaja") and the story "Arap Petra Velikogo". The mentioned technique makes it possible to give an answer to the main question about the protagonist of "Mednyj Vsadnik". It is neither the emperor Peter the Great, nor Evgenij; it is the Mednyj vsadnik (the statue) itself, which is not a plain image of Peter I, but an artistic symbol of the hero who has managed to "raise Russia reared" («поднять Россию на дыбы»). As for the specific characters, Peter I and Evgenij, they have predetermined the style-generating basis of the poem, which is odic and at the same time spoken (the latter as in "Evgenij One-gin"), and namely the same basis has also been used in the poem "Ezerskij".
Key words: Petersburg text, philosophical and aesthetic orientation, poetic and creative parallelism, communicative and semantic opposition, St. Petersburg, Mednyj Vsadnik (the Bronze Horseman).
