CC BY
51
Н. А. Карпов
ПЕТЕРБУРГ В ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ С. П. ШЕВЫРЕВА
При всей внешней необычности, если не парадоксальности, тема «Шевырев и Петербург» представляется достаточно продуктивной. Наметим пока лишь основные ее контуры.
Степан Петрович Шевырев (1806-1864), уроженец Саратова, большую часть жизни провел в Москве, еще несколько лет за границей, на невских же берегах он длительное время никогда не жил. Тем не менее, петербургские мотивы оказываются достаточно заметными и важными в его биографии и творческой деятельности.
Первый визит Шевырева, тогда сотрудника «Московского Вестника», в российскую столицу состоялся в конце августа — первой половине сентября 1828 г. Шевырев активно общается с петербургскими литераторами — Жуковским, Одоевским, Титовым, несколько раз встречается с Пушкиным. Пушкин отдает Шевыреву несколько своих стихотворений («Поэт и чернь», «Утопленник», перевод из «Конрада Валенрода» Мицкевича) для публикации их в «Московском Вестнике»1. Насколько можно судить из письма Шевырева своему другу, редактору «Московского Вестника» М. П. Погодину, отношения с которым были на тот момент далеко не безоблачными, Петербург произвел на молодого поэта достаточно благоприятное впечатление: «За то, что ты присоветовал мне ехать в Питер, я тебя благодарю душевно; но, может быть, ты [сам раск] найдешь во мне большие перемены после двух недель Петерб.<ургской> жизни. Для меня они должны быть к лучшему, да и тебе понравятся, если ты меня любишь. Может быть, не согласны оне2 с твоими планами, — это другое дело. <.. .> Какая прекрасная перспектива в жизни открылась мне здесь! Сколько впечатлений новых, свежих! Все перескажу при свидании»3. Уже затем, находясь в Италии, Шевырев продолжает вспоминать об этом первом своем пребывании в Петербурге: «Никогда не забуду я первого дня, проведенного мною в столице голубой Невы. Петербург вдруг поражает новостью, щегольством, опрятностью, стройною правильностью; для не выезжавших Москвитян за границы России он есть первый представитель современной Европы — и потому поглощает их изумление»4. Как видно, Петербург трактуется молодым Шевыревым с типично западнических позиций — как полноправный представитель современной европейской цивилизации и просвещения. Тем не менее, несмотря на ряд признаваемых Шевыревым преимуществ Петербурга перед Москвой, поэт не собирался менять место жительства: «Знаю, — пишет он Погодину, — что ты мне во все горло скажешь теперь: переезжай в Петербург. Нет, брат, шутишь: а насморк? а головная боль? а кашель? а чорт знает что? Нет, Московским калачом в Петерб.<ург> не заманишь»5.
Спустя несколько месяцев Шевырев вновь прибыл в столицу, на этот раз по пути в Италию, где он провел три года в качестве воспитателя сына княгини З. А. Волконской. Две недели (с 16 по 28 февраля), которые молодой поэт провел в Петербурге, были для него весьма насыщенны. Он посетил В. П. Титова, В. Ф. Одоевского, И. А. Крылова, Н. И. Гне-дича, академика Ф. И. Круга, возможно, встретился, с В. А. жуковским и И. И. Козловым, обедал в домах княгини А. Г. Белосельской и графини А. Г. Лаваль. Но для трудолюбивого
© Н. А. Карпов, 2008
и деятельного Шевырева, которого С. А. Соболевский называл «сочиняющей и пишущей машиной»6, подобное «светское» времяпрепровождение было несколько в тягость: «Великолепно все, но скучно, — замечает он в письме Погодину. — Я беспрестанно то в кругу знати, то с друзьями нашими. Надоела эта продолжительная рассеянность»7. Вечер 24 февраля 1829 г. Шевырев проводит в доме А. А. Дельвига (Загородный просп., участок дома № 9), в кругу петербургских литераторов, не произведших на поэта сколь бы то ни было благоприятного впечатления: «Я видел кой-какую Литературную сволочь Петербургскую, — пишет он Погодину на следующий день. — Сколько уродства! Как глуп Сомов! Мы с ним говорили, как друзья, — и он в изустном разговоре тотчас соглашался со всем, что ни скажу я, так как и в печатном. Он глуп до крайности. Видел я Подолин-скаго: он все молчал. Это мальчик, вздутый здешними панегиристами и Полевым. Он либо еще ребенок, либо без цемента»8. У Дельвига Шевырев встречает и Пушкина: «Пушкин мне очень обрадовался. — Он весьма ласков»9. Именно этот вечер исследователи долгое время считали датой написания знаменитой пушкинской эпиграммы «Литературное известие» («В Элизии Василий Тредьяковский...»), причем в разговоре о ней, наряду с Пушкиным, нередко и по сей день упоминается имя Шевырева10. Поводом к тому служат воспоминания А. И. Подолинского «По поводу статьи г. В. Б. “Мое знакомство с Воейковым в 1830 году”», напечатанные в 1872 г. в журнале «Русский архив»: «Однажды у Дельвига, — пишет Подолинский, — проходя гостиную, я был остановлен словами Пушкина, подле которого сидел Шевырев: “Помогите нам состряпать эпиграмму.” Но я спешил в соседнюю комнату и упустил честь сотрудничества с поэтом. Возвратясь к Пушкину, я застал дело уже оконченным. Это была знаменитая эпиграмма: “В Элизии Василий Тредьяковский.” Насколько помог Шевырев, я, конечно, не спросил»11. Вполне очевидно, что намек на «соавторство» Шевырева возникает у Подолинского лишь как колкость, сатирический выпад в адрес московского гостя, его нельзя воспринимать буквально. Пушкинское же обращение («помогите нам состряпать эпиграмму»), как и снисходительный отказ Подолинского от оказанной ему чести можно было бы в этой связи принять за обыкновенную выдумку самолюбивого литератора. Более того, подобное объяснение могло бы стать едва ли не единственным, если принять во внимание, что в действительности пушкинская эпиграмма была написана четырьмя годами ранее12, хотя и была опубликована только в 1829 г. Выходит, никакого разговора между Пушкиным, Шевыревым и Подолинским по поводу эпиграммы не было?
Хотя бы отчасти разрешить этот вопрос помогает уже упоминавшаяся переписка Шевырева с М. П. Погодиным. В письме от 28 апреля — 1 мая 1829 г. Погодин упоминает о только что вышедшем из печати «Литературном известии»: «Кстати об эпиграммах. Пушкин написал и напеч.<атал> две преругательные на Каченовского. В одной рассказывает о новом журнале в Элизии Вас.<илия> Тредьяковского, с сотрудник.<ами> Поповск.<им>, Кург.<ановым>, Елагин.<ым> и пр. Она оканчивается вот как: и ждет теперь Василий Тредьяковск.<ий>, чтоб подоспел скоре<й> Михайло Каченовский»13. Шевырев отвечает: «Эпигр.<аммы> Пушк.<ина> еще при мне в Петерб.<урге> были полусделаны. Прочие Эпиграммы ты невнятно написал»14. Говоря об «эпиграммах Пушкина», Шевырев, бесспорно, имеет в виду именно «Литературное известие», поскольку других пушкинских эпиграмм Погодин в своем письме не пересказывает. Так что, скорее всего, Пушкин, Шевырев и Подолинский действительно беседовали об этой эпиграмме15, но, по-видимому, великий поэт каким-то образом разыграл обоих своих собеседников, утаив от них, что текст был написан ранее, и представив его воспроизведение как живой
процесс творчества. Однако это не более чем предположение; вопрос об обстоятельствах написания «Литературного известия» требует дальнейших разысканий.
В Петербурге у Шевырева рождается замысел написать отдельное произведение о граде Петра. В своем дневнике он отмечает: «В Петерб.<урге> пришла мне [мысль] тема для пиесы: Море спорило с Петром (Основ.<ание> Петербурга)»16. Эта идея реализуется поэтом в Италии в августе того же года. В 1830 году «Петроград» — единственное произведение Шевырева, целиком посвященное Петербургу, — был напечатан в «Московском вестнике». Примечательно, что стихотворение, повествующее о возникновении града Петра, имело большой успех именно в Москве. Погодин сообщал Шевыреву в письме: «Петр<оград> вообще хорош, а имеет много и прекрасного. <...> Кубарев без памяти и благодарит тебя»17. «Петроград» обычно привлекал внимание исследователей, прежде всего, очевидными перекличками с пушкинским «Медным Всадником»18. Но этот текст интересен еще и тем, что реализует сразу несколько типичных петербургских мифов:
о поединке Петра с природной стихией и о гибели города от наводнения19.
Живя в Риме (1829-1832), Шевырев постоянно сравнивает две великие столицы. Антитеза «Петербург — Рим» неоднократно встречается в его письмах, статьях для альманахов, стихотворных произведениях: «Ощущения Римския, — пишет он Погодину в письме от 22 июня 1829 г., — совершенно противоположны Петербургским: Петербург нов, свеж, молод; Рим стар, валится, пылен, заплеснел; Пет.<ербург> произведет мгновенное, блестящее впечатление в первый день как приедешь в него; Рим охладит весь пыл мечтательности своим суровым и загаженным видом. Петербург — книжка Х1Х-го века, в новом свежем переплете изданная на веленевой бумаге с золотым обрезом, раскрашенная всеми причудами искусства новейшаго; Рим [старый] ветхий, пыльный пергамин, в котором массивныя буквы уже выбились от времени и нечетки для глаз молодых. Потому лучше въезжать в него холодно, без восторгов, без восклицаний; потому Петерб.<ург> можно в неделю обозреть, а в Риме мало двух лет для прочтения великолепнаго манускрипта, исписаннаго почерками всех веков и племен человеческих»20. Углубляет это развернутое сравнение Петербурга и Рима Шевырев в «Отрывках из писем Русского путешественника», напечатанных в альманахе С. Е. Раича «Г алатея»: «Представь вам картину Г верчино и картину первой школы Рафаэля: вас привлечет манерный колорит первой, и вы не оцените возвышенной простоты во второй. Фонтаны, Моисей школы Михель Анжело и Треви Бернина, зачернены от времени, как и все Фонтаны Римские: вы более пленитесь новыми мостами каналов Петербургских. И что ж мудренаго? — Оды Виктора Гуга и Элегии Ламартина сначала понравятся многим современникам нашим более Данта и Виргилия»21. Петербург для Шевырева символизирует современную цивилизацию, вставая в один ряд с другими «свежими, блестящими столицами Северной и средней Европы»22, в то время как Рим воплощает в себе историю, древний мир. Согласимся с М. И. Медовым в том, что, «гордясь Петербургом, воплощением созидательной воли Петра, Шевырев как истинный романтик, осознающий значимость ценностей, утраченных в ходе исторического развития, все же отдавал предпочтение Риму»23.
Очередную поездку в Петербург Шевырев совершает в 1838 г., и снова по пути в Италию, куда оправляется в долгосрочный отпуск. В своем дневнике он составляет список лиц (зачастую с указанием их адреса) которых ему необходимо посетить. Вот некоторые из них: «Сербинович. Министр. Княг.<иня> Долгорукая. Кн.<язь> Голицын. <...> Одоевский (на Фонтанке, у Аничкина моста, в д.<оме> Кн.<язя> Долгорукова). — Крашенинников — в Министерстве податей и сборов. <.> Краевский, в доме Голлландской церкви,
у Полицейскаго моста. Кн.<язь> Ник.<ита> <?> Волконской (у Полиц.<ейского> Моста, д.<ом> Бахерахты). Карелин (Григорий Силыч, на Михайловской площади, в д.<оме> Пали-биной, на квартире под N° 8)»24. Любопытны и записи по поводу стоимости петербургских экипажей и других услуг, лишний раз свидетельствующие о необычайной экономности и расчетливости Шевырева: «Кондуктору дилижанса 25 руб.25 <.> обыкнов.<енная> цена. Более не нужно. <...> Лакея нанять непременно 4 руб. в день. Цена кабриолета 15 руб. в день с ближн.<их> бирж. С дальних бирж дешевле»26.
Стоит отметить, что за прошедшие годы социокультурные и исторические взгляды Шевырева существенно изменились. Если во время своей первой поездки в Италию он выступает как сторонник приобщения России к европейской цивилизации, плодотворного для них обеих сосуществования, а славянофильские мотивы в его творчестве весьма умеренны и «окрашиваются в либеральные тона»27, то к концу 1830-х гг. Шевырев — уже убежденный славянофил, который скоро выдвинет тезис о «гниющем Западе» и станет апологетом теории «официальной народности». По фрагментам из дневника можно судить, что шевыревское отношение к столице тоже подверглось значительной метаморфозе. Причем изменились для Шевырева вовсе не сами основные характеристики и константы петербургского топоса, а именно их оценка. Петербург продолжает ассоциироваться с Европой, с Западом, но если в написанном восемь лет назад «Петрограде» «чуждые народы» несут России «дань наук и плод свободы», то теперь эта свобода оборачивается всеобщим падением нравов: «Щегольство (вспомним, что это понятие Шевырев употребляет и в письме 1828 г., но там оно получает положительную оценку. — Н. К.) — блеск наружных форм даже в простом народе — этот блеск располагает к сладострастию, [к] упоению чувственному. <.> Разговоры в обществах несколько непристойные — при дамах говорят довольно прямо о таких вещах, которыя приличие держит под тайною. »28, — отмечает автор в разделе дневника, озаглавленном «Петерб.<ургские> заметки». В «Петрограде» из «неплодных топей блата» «родится чудо-град». Теперь же Шевырев с нескрываемой неприязнью замечает: «Россия вся работала для того, чтобы отделать это болото в гранит, золото и проч.»29. Картина петербургской литературной жизни также явно непривлекательна: «Литература в руках у книгопродавцев — Книгопродавцы в руках у С.30 — О. напишет статейку против С. (и не может поместить ее у П. в газете у П., потому что П. в руках у С. — В драматич.<еской> литерат.<уре> чиновники — конек драматургов; в журнальн.<ой> — несчастные стихоплеты и повествователи. Смеются над ними — и без них не было бы пищи для журналистов. [Не знаю] Трудно представить себе мир мельче у этой огромной колонны, на этих улицах-площадях, у этой Невы-реки — моря и по цвету, и по ширине. — В самом деле, кукольная Словесность.»31.
И все-таки шевыревское восприятие города Петра шло, на наш взгляд, врознь с общеславянофильской концепцией Петербурга как чуждого и опасного для России города, символа мертвой казенно-бюрократической системы и духовной разобщенности людей32. Известно, что Шевырев, будучи деканом Словесного отделения Московского университета, исключил из представленной к публикации рукописи диссертации К. С. Аксакова «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка» следующие строки: «Столицею нашею стал город с чужим именем, на берегах чуждых, не связанный с Россиею никакими историческими воспоминаниями». Правда, сделал он это, прежде всего, по цензурным соображениям, но и против личных убеждений, думается, не слишком погрешил33.
Весьма примечателен тот факт, что, несмотря на охлаждение к Петербургу, отношение Шевырева к его основателю продолжало оставаться неизменным на протяжении
всей жизни. Как замечает Ф. А. Петров, «принципиальным отличием С. П. Шевырева... от славянофилов было отношение к петровским реформам»34. Действительно, их ценность поэт никогда не подвергал сомнению. Но если на рубеже 1820-1830-х гг. заслуга Петра виделась ему именно в приобщении россии к европейской цивилизации, то в более поздний период Петр I представляется Шевыреву прежде всего великим реформатором, раскрывшим внутренний потенциал самого народа: «Каменная Россия, даже и в Божьих храмах, есть уже плод нового времени, плод нашего промышленного развития, дар тех новых сил, которыя мы раскрыли, двинутые гением Петра Великого. хорошо, что мы первые плоды этого образования умели принести нашему древнему Божественному началу, которым возрасло наше могущество»35. Гений Петра действительно недосягаем, а любые попытки следовать ему заранее обречены на провал, они уже суть следствие той самодовлеющей «страсти к преобразованиям», которую Шевырев неприкрыто осуждает: «Таков везде страстный преобразователь. Он прежде всего нарушает закон природы. Он одинаков у нас и в инженерном искусстве, и в Русской повести. Не по городам, селам и деревням проводит он путь, следуя указаниям народной жизни. нет, он проводит его по болотам, по лягушачьим царствам, нарушая беспрерывно закон естества.» «Как свою страсть к преобразованиям, так и страсть к болотам она (то есть. преобразующая цивилизация. — Н. К.) думала наследовать от великого преобразователя, построившего Петербург»36. Такой вот парадокс.
1 См.: Биографический словарь профессоров и преподавателей Императорского Московского университета. Ч. II. М., 1855. С. 608.
2 В публикуемых текстах писем частично соблюдаются особенности авторской орфографии и пунктуации.
3 Шевырев С. П. Письма к Погодину Михаилу Петровичу. 1828. ОР РГБ. Пог. / II. К. 47. Ед. 106. (Письмо от 11 сентября 1828 г.) Л. 7 об., 8 об. (частично опубликовано в: Литературное наследство. № 16-18. М., 1934. С. 699-700).
4 Отрывки из писем Русского путешественника // Галатея. 1829. Ч. 7. № 32. С. 35-36.
5 Шевырев С. П. Письма к Погодину Михаилу Петровичу. 1828. ОР РГБ. (Письмо от 15 сентября 1828 г.) Л. 3 об. — 4.
6 См.: Русский архив. 1909. Кн. 2. № 7. С. 490.
7 Литературное наследство. № 16-18. С. 703. Во время пребывания в Петербурге Шевырев также успевает написать стихотворение «Партизанке классицизма», адресованное дочери графини А. Г. Лаваль Александрине.
8 Литературное наследство. № 16-18. С. 703.
9 Литературное наследство. № 16-18. С. 703.
10 В монографии немецкого исследователя Л. Удольфа «Литературное известие» прямо перечислено среди стихотворных произведений самого Шевырева (!) (UdolphL. S. P. Sevyrev. 1820-1836. Ein Beitrag zur Entstehung der Romantik in Rusland. Koln — Wien, 1986. S. 373). На активной роли Шевырева в создании эпиграммы настаивает и К. В. Ратников (Ратников К. В. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. Челябинск, 2003. С. 29-30).
11 Подолинский А. И. «По поводу статьи г. В. Б. “Мое знакомство с Воейковым в 1830 году”» // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2-х т. СПб., 1998. Т. 2. С. 135.
12 Этот факт установлен Р. Б. Заборовой. См.: «Литературное наследство». № 58. М., 1952. С. 48-49.
13 Погодин М. П. Письма С. П. Шевыреву. 1829-1847 гг. № 850. 444. ОР РНБ. (1829 г. Письмо № 2). Ср.: Письма М. П. Погодина к С. П. Шевыреву // Русский архив. 1882. Кн. 3. № 5. С. 80.
14 Шевырев С. П. Письма Погодину М. П. 1829-1863. РО ИРЛИ. Ф. 26. № 14. Л. 27 об.
15 Ср. формулировку М. И. Медового: «В салоне Дельвига Пушкин и Шевырев обсуждали (курсив наш. — Н. К.) эпиграмму на М. Т. Каченовского «Литературное известие» (Подолинскому показалось даже, что они сочиняли ее вместе)» (Медовой М. И. Примечания // Шевырев С. П. Итальянские впечатления. СПб., 2006. С. 512).
16 Шевырев С. П. Дневник. ОР РНБ. Ф. 850. № 14. Л. 1. Дневник Шевырева 1829-1832 гг. опубликован М. И. Медовым (см.: Шевырев С. П. Итальянские впечатления. СПб., 2006. С. 47-408).
17 Погодин М. П. Письма С. П. Шевыреву. ОР РНБ. (Письмо от 1 октября 1829 г.)
18 См. об этом: Аронсон М. К истории «Медного Всадника» // Временник Пушкинской комиссии. № 1. М.-Л., 1936. С. 221-226; Маймин Е. А. Русская философская поэзия. М., 1976. С. 95-97; Осповат А. Л. К литературным отношениям Пушкина и С. П. Шевырева // Проблемы пушкиноведения: Сб. науч. тр. Рига, 1983. С. 57-65; Ратников К. В. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. Челябинск, 2003. С. 32-35.
19 См., напр.: Топоров А. М. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Миф. Ритуал. Символ. Образ. М., 1995. С. 296.
20 Шевырев С. П. Письма Погодину М. П. (Письмо от 22 июня 1829 г.) Л. 26. Ср. с прочтением этого отрывка М. И. Медовым (Медовой М. И. «Вечно обязан Риму» // Шевырев С. П. Итальянские впечатления. СПб., 2006. С. 13).
21 Отрывки из писем Русского путешественника. // Галатея. 1829. Ч. 7. № 32. С. 37.
22 Отрывки из писем Русского путешественника. // Галатея. 1829. Ч. 7. № 32. С. 35.
23Медовой М. И. «Вечно обязан Риму» // Шевырев С. П. Итальянские впечатления. СПб., 2006. С. 13. Пожалуй, Риму Шевырев отдавал предпочтение и перед Москвой. Вернувшись в 1832 г. из Италии, он пишет Соболевскому: «Вообще жизнь Московская ужасно праздна: жить вовсе не умеют. <. > Москва длинна непомерно. Привыкнуть к ней еще не мог<у>» (РГАЛИ. Ф. 450. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 283 (письмо от 7/19 ноября 1832 г.)).
24 Шевырев С. П. Дневник. ОР РНБ. Ф. 850. № 18. Л. 74.
25 Рубль в рукописи обозначен значком «X».
26 Шевырев С. П. Дневник. ОР РНБ. Ф. 850. № 18. Л. 74 об.
27Манн Ю. Молодой Шевырев // Русская философская эстетика. М., 1969. С. 153. Ср.: Аронсон М. Поэзия С. П. Шевырева // Шевырев С. П. Стихотворения. Л., 1939. С. XII.
28 Шевырев С. П. Дневник. ОР РНБ. Ф. 850. № 18. Л. 78.
29 Шевырев С. П. Дневник. ОР РНБ. Ф. 850. № 18. Л. 78.
30 Вероятно, имеется в виду Смирдин.
31 Шевырев С. П. Дневник. ОР РНБ. Ф. 850. № 18. Л. 78. «Торговому» направлению петербургской литературы Шевырев противопоставлял московскую словесность, сохранившую дух бескорыстия и верность традициям русской культуры (подробнее об этом см.: Ратников К. В. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. Челябинск, 2003. С. 14-15).
32 О восприятии Петербурга славянофилами см., напр.: Янковский Ю. Петриархально-дворянская утопия. М., 1981. С. 155-163.
33 См. об этом: Из бумаг Степана Петровича Шевырева // Русский архив. 1878. Кн. 2. № 2. С. 63-64.
34 Петров Ф. А. С. П. Шевырев — первый профессор истории российской словесности в Московском университете. М., 1999. С. 34.
35 [Шевырев С. П.] Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году: В 2-х ч. Ч. 1. М., 1850. С. 84.
36 Из бумаг Степана Петровича Шевырева. XIII. Путевыя впечатления С. П. Шевырева от Москвы до Флоренции (1860) // Русский архив. 1878. С. 72, 70.
