CC BY
57
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 2
А.Н. Жукова
«ПОЕЗДКА В КИРИЛЛО-БЕЛОЗЕРСКИЙ МОНАСТЫРЬ» С.П. ШЕВЫРЕВА В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ О ПУТЕШЕСТВИЯХ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.
В статье раскрываются идейные особенности произведения С.П. Шевырева «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь» в контексте литературы путешествия первой половины XIX в.: показано, как Шевырев создает паломнический сюжет, основываясь и на духовной традиции «хождений», и на светской традиции «путешествий». Демонстрируется ориентация на наиболее авторитетное для русских путешествий XIX в. произведение — «Письма русского путешественника» Н.М. Карамзина. Анализ «Поездки» позволяет проследить, каким образом в сознании Шевырева связывался целый комплекс современных проблем России и как в его восприятии творческого пути Карамзина отразилась динамика собственной эстетической и культурно-исторической позиции (от увлечения Западом к национальным духовным ценностям).
Ключевые слова: С.П. Шевырев, литература путешествий, паломничество, путевые заметки, «хождения», исторический метод, Н.М. Карамзин, мессианство, западники, славянофилы, православие.
In the article the author reveals chief ideological peculiarities of the S.P. Shevyrev's work "The Trip to Kirill-Belozerskij kloster" in the context of the travel literature of the first half of XIX century: it is shown that Shevyrev created pilgrim plot basing both on the tradition of pilgrim literature and secular tradition of traveloque. Shevyrev's orientation upon the most authoritative travel work of XIX century - "Letters of Russian traveler" by N.M. Karamzin — is demonstrated. The analysis of "Trip" shows that Shevyrev perceived the whole complex of actual Russian issues and that his perception of Karamzin's works reflected the dynamics of his own aesthetic and historical views (from adherence to the West to declaration of Russian spiritual values).
Key words: S.P. Shevyrev, travel literature, pilgrims, travel writing, historical method, N.M. Karamzin, messianism, Westernists, Slavophiles, orthodox church.
Как известно, в 1847 г. С.П. Шевырев совершил поездку по русскому Северу, которую впоследствии описал в книге «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году» (далее — «Поездка»)1.
1 Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году. М., 1850.
125
Основной целью путешествия было знакомство с древней русской традицией и духовными ценностями церковного наследия и монастырской культурой. С.П. Шевырева сопровождал Н.В. Берг, литографии с рисунков которого вошли в книгу. До выхода полного издания «Поездки» Шевырев опубликовал отрывки из нее в «Москвитянине» («Троицкая Лавра»2) и «Московских ведомостях» («Нилосорская пустынь»3).
Жанр путевых заметок Шевырев выбрал не случайно. Еще во время своего путешествия в Италию он вел дневники, в которых записывал все свои впечатления. В 1830 г. отрывки из путевого дневника Шевырева были опубликованы в «Московском вестнике» и «Телескопе» (серия писем «Отрывки из дневника. Прогулка русского путешественника по Помпее в 1829 году. Письмо I»4, «Итальянские театры. (Письмо из Рима)»5, «Римский карнавал в 1830»6 и т.д.).
В 1840-1850е гг. жанр путешествий и путевых записок в русской литературе становится популярным («никогда не процветали у нас в такой степени путевые очерки, письма и впечатления, как в сороковые и пятидесятые годы» [Скабичевский, 1909: 146].
В конце 1830-х гг. — 1840-е гг. появляются книги о путешествиях в зарубежные страны. В 1839 г. выходят «Путевые записки, веденные во время пребывания на Ионических островах, в Греции, Малой Азии и Турции в 1835 году» В. Давыдова, «Путевые письма из Англии, Германии и Франции» Н.И. Греча, а в 1840-х гг. — его «Письма с дороги по Германии, Швейцарии и Италии» (1843) и «Парижские письма с заметками о Дании, Германии, Голландии и Бельгии» (1847). Свои зарубежные путешествия публикует М.П. Погодин «Год в чужих краях. 1839; Дорожный дневник» (1844)7.
В 1840-х гг. в «Современнике» и «Отечественных записках» публикуются «Письма из-за границы» («Отечественные записки», 1841-1842) и «Письма из Парижа» («Современник», 1847-1848) П.В. Анненкова, «Письма из Avenue Marigny» («Современник», 1847) Герцена и «Письма об Испании» («Современник», 1847) В.П. Боткина [Проценко, 1984: 20]. В 1842 г. были представлены «Записки русского путешественника: Голландия, Бельгия и Нижний Рейн» А. Мещерского, в 1844 — его «Очерки берегов Рейна и Швейцарии. Из записок русского путешественника».
Сюжеты паломнической литературы адаптируются религиозными путешественниками А.Н. Муравьевым («Путешествие по Свя-
2 Москвитянин. 1848. Ч. II. № 4. Отд. изящной словесности. Проза. С. 3-36.
3 Московские ведомости. 1850. № 42.
4 Московский вестник. 1830. № 1. С. 91-110; № 2. С. 192-205.
5 Телескоп. 1831. Ч. 1. № 1. С. 133-144.
6 Московский вестник. 1830. № 8. С. 361-381.
7 См. об эволюции жанра путешествия и литературе о путешествиях: [Гуминский, 1979; Проценко, 1984; Иванова, 2010].
126
тым местам»; «Путешествие по Святым местам русским»; «Письма с Востока») и А.С. Норовым (в 1853-1854 гг. издаются пять томов его путешествий по «святым землям»).
На этом фоне литературы путешествий Шевырев создает паломнический сюжет, основываясь на духовной традиции «хождений», с одной стороны, и светской традиции «путешествий» — с другой. В этом он опирался на богатый предшествовавший опыт. Так, в 1840-е гг. уже были достаточно известны путевые записки: «Отрывки из путешествия Лейтцена в Иерусалим», «Путешествие в Казань (Письмо к Кн. П.И. Шаликову)» Е.А. Дадьянова, «Путешествие на богомолье в Саввин Сторожевский монастырь (Письма из деревни к Г.В.)» Н.С. Голицына, «Путешествие на гору Цотенберг» Д. Шелехова. Все эти произведения, как и «Поездка» Шевырева, были объединением светских «путешествий» и паломничеств на Святую землю8.
Работа Шевырева реконструирует и восстанавливает модели паломничеств, сложившихся еще в древнерусской литературе. Как известно, в русской культуре паломничество представлено как литературное явление, а не религиозное. В XII в. формируется особый жанр «хождений», включающий в себя описания посещений святых мест. На протяжении своей истории этот жанр претерпевал изменения, связанные с культурными процессами, влиянием светской литерату-ры9. Тем не менее путь к Святым местам осмыслялся сквозь призму религиозных представлений. Жанр хождений к XIX в. оформляется в новую литературную форму путешествия.
Интересно отметить, что, осознавая сакральную значимость своего путешествия, Шевырев определяет свое произведение как «поездку», а не как «паломничество», что говорит о намеренной ориентации на современную действительность и светского читателя.
Характерно, что большая часть литературы путешествий 1840-1850-х гг., на фоне которых Шевырев написал свою «Поездку», была посвящена описаниям Западной Европы. С одной стороны, это определялось уже сложившимися культурными связями, с другой стороны, в 1840-е гг. интерес к странам Западной Европы возрастает10. «Путешествия» оказываются неразрывно связанными со спорами вокруг идеологических проблем, актуальных для русской общественной жизни - прежде всего о дальнейших путях развития России11. 1840-1850-е гг. в России — эпоха формирования натуральной школы. Жанр «путешествия» превращается в идеологический инструмент, который, с одной стороны, включает черты научного исследования,
8 См. об этом: [Иванова, 2010: 16-42].
9 См. об этом: [Пыпин, 1902; Данилов, 1962: 21-37].
10 См.: [Проценко, 1984: 15-16].
11 См. об этом: [Михельсон, 1972; 1974].
127
с другой — черты беллетристические. Отличительной чертой жанра становится объективная характеристика зарубежных стран и народов и желание предложить читателю независимую картину Запада. В то же время авторы путешествий старались свои путевые впечатления объединить вокруг идеологически актуальной общественной мысли, которая прежде всего касалась места России на карте Европы.
Шевырев в «Поездке» дает свою интерпретацию роли России. В частности, четко прослеживается противопоставление «свое» — «чужое». В этой антитезе автор следует идее «Москва — третий Рим», согласно которой Запад — «страна погибельная» [Лотман, Успенский, 1984: 562]. Запад не выступает для Шевырева как бытовая и географическая реальность, скорее это «идеологический конструкт, и сущность этого конструкта может быть осмыслена лишь в антитезе русской действительности» [там же: 563].
Приведем некоторые примеры. В первой части «Поездки» Шевы-рев рассказывает случай из своего посещения Александровой слободы. Автор старался разузнать, не сохранилось ли каких-либо легенд об Иоанне Грозном, и с удивлением обнаружил, что «все, касающееся до Иоанна, покрыто, по видимому забвением <.. .> В народе не ходят ни сказки, ни песни, ни предания о грозном царе в том месте, которое было свидетелем его жестокостей и причуд» (ч. 1, с. 47). Шевырев полагает, что это является доказательством лучшей из черт русского народа — по сравнению с западной цивилизацией: «Вот еще добрая черта нашего народа! Он не злопамятен; история злопамятнее его, как сказал Карамзин. Что, думает он, помнить дурное о царях и сочинять на это сказки? Лучше забыть, да помолиться на том месте, где совершено какое зло <...> На местах крови и зла мы издревле любили ставить не обелиски и не пирамиды Египетские, но храмы и кресты. На Западе, в подобном случае, стояла бы какая-нибудь башня с привидениями, и рассказывалась бы страшная легенда о Грозном» (ч. 1, с. 46-47). По ходу повествования Шевырев искусно вставляет замечания о губительном воздействии Запада на русскую духовную культуру: «<...> западная цивилизация породила в нас множество нужд роскоши, удовлетворение которых для нас необходимо, потому что вошло в привычку и дает нам признаки внешней образованности, а между тем обходятся нам чрезвычайно дорого и отнимает средства для исполнения других высших потребностей» (ч. 1, с. 62). В главе «Ростов» Шевырев выводит в аллегорических образах противостояние России и Запада, где победительницей выходит Россия: «Есть в городе две гостиницы, на большой площади: они называются Европа и Россия, и соперничествуют друг перед другом. Судя по именам, можно было бы подумать, что и в Ростов проникли два направления: Западное и Русское. Но лучшая гостиница все-таки принадлежит монастырю» (ч. 1, с. 67).
128
Тема противостояния Востока и Запада, структура «Поездки» и исторические описания в ней прямо указывают, что Шевырев ориентировался на одно из наиболее значимых путешествий XIX в. — «Письма русского путешественника» Карамзина (далее — «Письма»). Карамзинская формула «русский путешественник» была глубоко прочувствована Шевыревым и вполне соответствовала его устремлениям, с учетом которых переосмыслялась12.
«Письма русского путешественника» были знаковым произведением, во многом воспринимались как образец отечественного жанра путешествий. Сразу же после их выхода русская литература переживает расцвет жанра путевых записок13.
В тексте «Поездки» Шевырев сам упоминает некоторые произведения Карамзина — например, «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре», написанные во время работы над «Историей государства Российского» в 1803 г. Отсылки к этому произведению, как и упоминания имени Карамзина в статьях Шевырева 1840-х гг., свидетельствуют о том, что для Шевырева был важен весь контекст творчества Карамзина.
В восприятии художественного пути Карамзина во многом отражается собственный путь, пройденный Шевыревым в 1820-1830-х гг. Карамзин знал Шевырева с его юности и оказал на него большое влияние еще в годы учения. В своей автобиографии 1854 г. Шевырев писал: «Занятия словесностию были любимые. Рано читал <...> Сумарокова, Хераскова и с особенным удовольствием повести Ка-
12 См. об этом:[ Медовой, 2006: 15-20].
13 Наиболее известные подражания Карамзину в первой половине XIX в. — «Путешествие по Крыму и Бессарабии в 1799 г. с историческим и топографическим описанием всех тех мест» (1800) и «Досуги Крымского судьи, или Второе путешествие в Тавриду» (1803-1805) И.П. Сумарокова; «Новый чувствительный путешественник, или Моя прогулка в А.» (1802) К.Г.; «Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 году» (1803) М.И. Невзорова; «Письма русского путешественника из Парижа» В.Л. Пушкина («Письма» В.Л. Пушкина были опубликованы самим Карамзиным в «Вестнике Европы» (1803)—см. об этом: [Лотман, 1997: 21]; «Путешествие в Малороссию» (1803), «Второе путешествие в Малороссию» (1804) и «Путешествие в Кронштадт 1805 года» (1812) П.И. Шаликова; «Письма из Лондона» (1803) П.И. Макарова; «Путешествие к Липецким водам в 1803 году» (1804) Г. Перваго; «Путешествие по Саксонии, Австрии и Италии в 1800, 1801 и 1802 годах» (1805) Н. Лубяновского; «Письма россиянина, путешествовавшего по Европе с 1802 по 1806 год» (1808) Д. Горихвостова; «Письма русского офицера» Ф. Глинки (первый вариант вышел в 1808 г., второй, значительно дополненный, в 1815)»; «Пятнадцатидневное путешествие, пятнадцатилетнею писанное в угождение родителю и посвящаемое пятнадцатилетнему другу» (1810) М. Гладковой; «Путешествие в Молдавию, Валахию и Сербию» (1810) Б. Бантыш-Каменского; «Дневные записки поездки в Константинополь в 1808 году» (1815) А.Г. Красно-кутского; «Путевые записки в проезд Польши или Царства Польского, 1815 года» (1817) П. Копыского; «Дорожные записки 1817 года» (1819) Б. Герсеванова; «Дневные записки путешествия в разные области полуденной России в 1815 году» (1820) А. Бошняка; «Путешествие к речке Паше» (1820) Д. Хвостова.
129
9 ВМУ, филология, № 2
рамзина» [Шевырев, 1855: 604]. К.В. Ратников, указывая, как существенно подействовал Карамзин на раннего Шевырева, в частности, сопоставляет речь последнего «О влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ» (1823) с эпистолой Карамзина «Филалет к Мелодору» (1795). Заявления Шевырева обнаруживают четкую ориентацию на карамзинские формулировки, если не прямо повторяют их14.
«Для чего все занятия, опыты, науки, как не для того, чтобы служить ему, служить своим согражданам посредством всего, что составляет силу, благо и приятность, что, способствуя к исполнению гражданских наших обязанностей, украшает жизнь нашу мирными и чистыми удовольствиями? Таковы плоды наук изящных, поэзии и красноречия, плоды, столько спасительные, столько действующие на благо человека частное и общее <...>» [Шевырев, 1823: 251].
«Нет! Светильник наук не угаснет на земном шаре. Ах! Разве не они служат нам отрадою в горестях? Разве не в их мирном святилище укрываемся от всех бурь житейских? <.> Просвещение всегда благотворно; просвещение ведет к добродетели, доказывая нам тесный союз частного блага с общим и открывая неиссякаемый источник блаженства в собственной груди нашей; просвещение есть лекарство для испорченного сердца и разума; одно просвещение живодетельною теплотою своею может иссушить сию тину нравственности, которая ядовитыми парами своими мертвит всё изящное, всё доброе в мире; в одном просвещении найдем мы спасительный антидот для всех бед человеческих!» [Карамзин, 2002: 197].
«Сколько раз все вообще науки, которых пользу свидетельствуют и великолепные грады, возникшие среди необитаемых пустынь, и величественные здания, порядок, устройство, сила, спокойствие, обилие и примеры великодушия и любви к Отечеству, сколько раз науки, говорю, начало и источник нашего блага, соделывались орудием злобы, мщения и коварства! — Неужели должно обвинять их? — Не науки, а злоупотребление наук должно быть по всей справедливости обвиняемо современниками и потомством» [Шевырев, 1823: 253].
«Так! просвещение есть палладиум благонравия — и когда вы, вы, которым Вышняя власть поручила судьбу человеков, желаете распространить на земле область добродетели, то любите науки и не думайте, чтобы они могли быть вредны; чтобы какое-нибудь состояние в гражданском обществе долженствовало пресмыкаться в грубом невежестве — нет!» («Нечто о науках, искусствах и просвещении») [Карамзин, 2002: 186].
Так «при косвенном посредничестве Карамзина юный Шевырев оказался приобщен к просветительской и нравственно-воспитательной
14 См. [Ратников, 2008: 114-116].
130
линии развития русской общественной мысли и литературы» [Ратников, 2008: 116]. К.В. Ратников видит влияние Карамзина на генезис идеологии любомудрия в творчестве молодого Шевырева: «. эти наблюдения позволяют восстановить пропущенное звено при анализе преемственных влияний на формирование идейно-эстетических принципов Шевырева в начале 1820-х годов: исходным импульсом для ориентирования его творчества на философскую и — шире — просветительскую тематику стала именно гуманитарная программа Карамзина» [Там же]15.
В 1840-х гг. идеология Шевырева превратилась из просветительской в антизападническую. Но творчество Карамзина по-прежнему остается связано для Шевырева с важными проблемами современности. Творческий и духовный путь самого Карамзина интерпретируется как совпадающий с развитием России (от западных ценностей к национальным корням).
Лотман и Успенский отмечают, что творчество Карамзина «началось для читателей «Письмами русского путешественника» и завершилось «Историей государства Российского». Карамзин начал как писатель, знакомящий Россию с европейскими красотами и особенностями, а в конце своего творческого пути открыл Россию для русских16.
Эта эволюция и была важна для Шевырева. Творчество Карамзина служило во многом инструментом полемики между западниками и славянофилами. Западники видели в Карамзине своего сторонника, который утверждал европейский путь развития русской культуры. Шевырев же полагал, что Карамзин призывал соотечественников к осознанию собственного достоинства: «как человек, так и народ начинает всегда подражанием, но должен со временем быть сам собою, чтобы сказать: "я существую нравственно"; горе и человеку и народу, который будет всегдашним учеником» (Москвитянин. 1848. № 4. Отд. критики. С. 91)17. Шевырев ссылался на «Историю государства Российского», которая, по его мнению, являлась прямым доказательством приверженности Карамзина русским коренным ценностям. Иными словами, Шевырев вполне сознательно противопоставляет Карамзина-просветителя Карамзину-историку и видит именно в последнем истинное лицо Карамзина.
При сопоставлении «Поездки» и «Писем» главным оказываются не аллюзии, ссылки на географические достопримечательности или схожие описательные отрывки, а элементы противопоставления,
15 Впервые термин «любомудрие» был употреблен Шевыревым в речи 1823 г., до начала непосредственного общения с кружком Д.В. Веневитинова.
16 См. об этом: [Лотман, Успенский, 1984: 533].
17 Очерки современной русской словесности // Москвитянин. 1848. Ч. II. № 4. Критика. С. 83-104.
131
причем противопоставления сознательного. «Письма» были в первую очередь ориентированы на западный мир, а «Поездка» — на исконные русские корни и православие.
Проблема Востока и Запада оказывается центральной в «Письмах». В начале XIX в. русские люди знали о Западе крайне мало, Запад о России не знал практически ничего, и Карамзин поставил себе целью познакомить Россию с Западом. «Письма», написанные в просветительской традиции, чрезвычайно информативны и сообщают читателю множество деталей и фактов о Западе18.
С точки зрения просветителя «сегодняшний день Европы представлялся завтрашним днем России <...> Это имел в виду и Карамзин, когда в письме в "Spectateur du Nord" говорил о «быстром полете нашего народа к той же цели <.> Движение других народов будет более быстрым и более надежным, чем наше, поскольку они получат от нас то, что мы принуждены были открыть первыми, и потому, что знание этих простых истин, этих методов, которых мы достигли путем длительных блужданий, они смогут постичь, следуя развитию доказательств в наших речах и книгах» [Цит. по: Лотман, Успенский, 1984: 533].
Карамзин как новатор показал читателям мир, где не было противостояния России и Запада. Для него Россия являлась неотъемлемой частью Европы19. Теория Карамзина состояла в утверждении единого пути развития для всего человечества. По сути, писатель устранил вечное противопоставление России и Запада и представил Россию как нацию наравне с остальными другими20.
Ссылаясь на Карамзина, Шевырев вступает в полемику с «Письмами»: если Карамзин вводил читателя в мир европейской культуры, то Шевырев показывает мир православия.
Карамзин составил список «определенных маршрутов, своеобразный перечень мест, которые необходимо посетить русскому культурному человеку в Европе, с тем, чтобы считаться совершенно "европейски образованным человеком"» [Гуминский, 1979: 177]. У Карамзина этот перечень мест включал в том числе замки и владения местных господ и правителей. Шевырев прокладывает в своей «Поездке» принципиально иной путь. Так, он сравнивает фернейский замок Вольтера (о котором говорится в «Письмах») с домом митрополита Платона в Вифании: «Дом Митрополита Платона напомнил мне видом Фернейский замок Вольтера. Сближение покажется странным, но оно касается одной внешности: есть у каждого века свое особенное в наружном быту, в украшениях, в приемах. И там и здесь вы находите портрет Императрицы Екатерины: в Фернее вышит шелком и подарен
18 См.: [Макогоненко, 1988: 18].
19 См. об этом [Успенский, Лотман, 1984: 564].
20 См.:[ Платонов, 1912: 8-9].
132
самою Государыней; здесь вырезанный из бумаги весьма искусно и подаренный Потемкиным. Там картины, относящиеся к жизни Вольтера; здесь также, к жизни хозяина. Но тут противоположность. Вольтер, как будто язычник, находит убежище у Аполлона, которому подносит свою Генриаду. Платон, в тяжкую минуту жизни, утешен Ангелом, подносящим ему сердце с надписью "горе сердца!"» (ч. 1, с. 27). Шевырев показывает, что за красотой Запада стоит пустота или языческие суеверия, за скромностью России видна духовная глубина. В другом месте «Поездки» Шевырев называет феодальные замки европейских стран «памятниками, запечатлевшими собою следы развития грубой, одинокой личной силы» (ч. 2, с. 1). Он противопоставляет их русским памятникам «другого рода, которых значение определено религиозным характером самой жизни» — монастырям: «Наши замки — монастыри, где личная сила избранных мужей не развивалась произвольно, а напротив, в молитве, посте, нищете, смирении, подчинялась силе Божией и примером своим учила этому подчинению и власти и народ» (ч. 2, с. 2).
Шевырев обыгрывает и такое общее место в «Письмах» Карамзина, как визиты к знаменитостям. У Карамзина фигурируют философы, историки, политики того времени, у Шевырева — священники, юродивые, убогие, блаженные, преподаватели. Как и в сравнении с фернейским замком, Шевырев иногда подмечает внешнее сходство с Западом, тем самым подчеркивая различие. Например, вот как он пишет о том, что профессор духовной академии Ф.А. Голубин-ский напоминает Шеллинга: «Меня поразило высокое чело нашего отшельника-мудреца. Лицом и особенно глазами напомнил он мне Шеллинга, которого я видел в первый раз также в сельском уединении, около Мюнхена. Та же ясная голубизна в глазах, та же дума. У Шеллинга еще возможна личная страсть; в чертах Русского мудреца господствует спокойное самоуглубление. Такова и тихая речь его, которая всегда тепла, но вспыхивает живее при выражении радушия и участия» (ч. 1, с. 20).
Явное противопоставление угадывается и в описании церквей, монастырей и святых мест, которым в «Поездке» уделяется первостепенное значение. У Карамзина тема сакрального отсутствует — его герой смотрит, например, на святыни Франции как на исторические достопримечательности: «... соборная церковь богоматери, Notre Dame — здание готическое, огромное и почтенное своею древно-стию — наполнена картинами лучших французских живописцев; но я, не говоря об них ни слова, опишу вам единственно памятник супружеской любви, сооруженный там новою Артемизою...<...> В Сорбонскую церковь ходят все удивляться искусству ваятеля Жирардона. На монументе в древнем вкусе представлен кардинал Ришельё; умирая в объятиях Религии, он кладет правую руку на
133
сердце, а в левой держит духовные свои творения. Наука, в виде молодой женщины, рыдает у ног его. — Говорят, что Петр Великий, смотря на сей памятник, сказал внуку кардинала, герцогу Ришельё: "Твой дед был величайший из министров; я отдал бы половину своего государства за то, чтобы научили меня править другою, как он правил Франциею"» [Карамзин, 1964: 453].
Шевырев в первую очередь обращает внимание на иконы внутри храма, его внутреннее убранство, свидетельствующее о близости к Богу: «На другой день, после литургии, осмотрел я соборную церковь. Она об одной главе <.> Одноглавые церкви у нас вообще древнее пятиглавых <.> Свет падал сверху из продольных стекол шеи купола и чудно озарял весь иконостас: давно не испытывал я подобного впечатления. Вся великая тайна Бога Слова, предвечно рожденного, земное воплощение, Царь мира и сонмы небесные Церкви, склоняющиеся с обеих сторон перед неисповедимою тайною Христовой Веры: Богоматерь, Предтеча, Ангелы, Апостолы, мученики, исповедники, праотцы, в лучах дневного света, являлись мне во всех подробностях и производили на меня то впечатление, которое должен производить иконостас храма — это видимо таинственное небо нашей Церкви» (ч. 1, с. 37-38).
Вступая в полемику с «Письмами» Карамзина, Шевырев берет в себе союзники Карамзина-историка. Знаменательно, что в главе, посвященной Свято-Троицкой Сергиевой Лавре, Шевырев использует в том числе «Исторические воспоминания и замечания на пути к Троице и в сем монастыре» Карамзина. Карамзин оказывается близок и понятен Шевыреву как представитель официального охранительно-консервативного лагеря. Карамзин, защищая концепцию самодержавия, первым стал развивать традицию «своего» и «чужого» в своих политических и исторических сочинениях. В 1840-х гг. эта сторона русских «путешествий» стала особо значимой и была адаптирована в произведениях многих писателей, составивших контекст «Поездки» Шевырева. Так, Н.И. Греч в своей трилогии о Западе (1839) описывал европейские страны с целью защиты российского самодержавия и утверждения охранительных принципов, учитывая политические интересы русского правительства. Так, у него видно уважительное отношение к Англии, Германии (прежде всего Пруссии) и Австрии (входящей на рубеже 1840-х гг. в коалиционный союз с Россией) и крайне негативное к «нравственно-политическому» врагу официальной России — Франции21. Греч открыто сравнивал Запад и Россию, касаясь, в том числе бытовых деталей, технических усовершенствований. Для него было важно, что Россия может вобрать в себя лучшее
21 См. об этом [Проценко, 1984: 79].
134
из созданного на Западе22. М.П. Погодин в своем «Дневнике» также противопоставляет «свое» и «чужое». Видя пользу в некоторых элементах западноевропейской жизни, он тем не менее утверждает идею национальной самобытности России и утверждает, что торгово-промышленный дух Запада противоречит самому характеру русского народа, которому чужд западный меркантилизм и свойственны смиренность, православное благочестие [Погодин, 1844, ч. 3: 19-20]. «Путешествия» Греча и Погодина, таким образом, оказываются ближайшим идеологическим контекстом «Поездки» Шевырева.
Кстати, как и Греч с Погодиным, Шевырев охотно обсуждает имеющийся у России опыт заимствований полезного западноевропейского. См., например, рассуждение о древней деревянной Руси и новой каменной — Петра I: «<...> древняя Русь строилась из дерева. В ней каменные здания, даже церковные, бывали очень редко. Это можно доказать свидетельствами. Каменная Россия, даже и в Божиих храмах, есть уже плод нового времени, плод нашего промышленного развития, дар тех новых сил, которые мы раскрыли, двинутые гением Петра Великого» (ч. 1, с. 84). В описании визита в Ярославль и крестного хода в собор он намеренно указывает на присутствие греческих икон: «В соборе три древние Греческие иконы на столбах: Спасителя, Богоматери Ярославской и Николая Чудотворца. Есть предание, что они перенесены из дому тех Князей, которых мощи здесь почивают» (ч. 1, с. 87). Посещая библиотеку в Троицкой Лавре, Шевырев находит в ней сходство с Геттингенской библиотекой: «Помещение очень хорошо для лета и напомнило мне своею простотою и полусветом отчасти Геттингенскую библиотеку» (ч. 1, с. 18). Войдя в деревянную церковь Троицкой Лавры, ученый видит сходство ее убранства с европейской живописью: «В верхнем храме во имя Успения Богоматери иконы частию древние, а другие вновь написанные в древнем стиле. На южных дверях находится изображение спасенного разбойника. Замечательны правильность и жизнь в телесных очертаниях. Стиль напоминает Перуджинову кисть, создавшую изображение Св. Себастиана» (ч. 1, с. 29-30). В конце своего путешествия Шевырев, рассказывая о встрече с отцом Родионом, указывает на его необыкновенную начитанность и
22 «Рассматривая с изумлением прекрасные Доки Екатерининские, я думал про себя: что, если бы у нас осуществилась мысль, устроить большой бассейн за Ораниенбаумом, перевести туда купеческую гавань из Кронштадта, и соединить его железною дорогою с Петербургом? Тогда Кронштадт остался бы исключительно гаванью военною, и это было бы полезно во многих отношениях. Доныне мысль сия казалась мне неудобоисполнимою: теперь же увидел я, что ее можно исполнить и скоро и легко. И если это действительно может быть для нас полезно (а о том знают старшие), то исполнение последует непременно, и мы уже заранее знаем, чьим именем благодарная Россия наречет ораниенбаумские доки» [Греч, 1839, ч. 1: 83].
135
знание, в том числе английской литературы: «С участием следит он за произведениями современной словесности. Надобно знать и их такому Проповеднику, который хочет прямо действовать на жизнь современников. Шекспир в переводе Кетчера был также тут: и он не лишнее для того, кто хочет изучать страсти человека, сам сохраняя себя от них в мирной пристани Веры» (ч. 2, с. 121-122). Подобные сближения с европейской культурой отвечают уже сложившейся к тому времени у Шевырева концепции истории.
По Шевыреву, России будет принадлежать новый, исторический метод в исследовании словесности, собственный путь в области образования, просвещения, воспитания. Русские — «эклектики» во всем [Шевырев, 1887, ч. I: 2]. Поэтому, с одной стороны, у них должно быть свое, самобытное, воззрение. С другой стороны, русской науке предназначено избрать лучшее, созданное в области словесности учеными Европы. Как отмечает К.В. Ратников, речь идет не «механическом комбинировании» разных литературных достижений, а об их «творческом синтезе» [Ратников, 2001: 68-69].
Воззрения Шевырева об особом пути России сложились еще в 1830-е гг.; высказанные публично в «Истории поэзии» они были сформулированы значительно ранее, в его итальянских дневниковых записях. Шевырев был уверен, что «XIX век принадлежит России» [Одоевский, 1975: 183]. Россия способна вобрать в себя и переосмыслить все созданное в Европе и в то же время не утратить своей самобытности23.
В 1840-е гг. историческая концепция Шевырева получает свое развитие в университетских лекциях по русской литературе и научном труде «История русской словесности». В университетских лекциях Шевырева окончательно оформляется видение предназначения русской литературы и России как таковой. В 1840-1850-е гг. Шевырев выстраивает концепцию спасительной миссии России. В произведениях словесности он выявляет два начала: «божественное» и «человеческое». Древняя русская словесность, по Шевыреву, отразила Божественное начало и составила сущность русской народности: «наше Русское Народное тем отличается от других, что оно с самого начала бытия своего окрестилось, облеклось во Христа. Мы называли себя искони людом крещеным, православным <...> мы тесно сопрягали Христианское с народным <.> Облеченное во Христа не умирает <.> в Христианстве начало любви всемирной, и тот народ только может явиться со временем сосудом всеобщего примирения, кто возрастит в себе до конца семя Христово» [Шевы-рев, 1859, ч. I: 8-9].
23 См. об этом [Медовой, 2006: 5-20].
136
В «Поездке» Шевырев развивает мысли, высказанные в «Истории русской словесности», и в ходе своих рассуждений отводит православной России место «духовного лидера» среди других европейских стран, так как она замыкает круг западного Европейского образования хронологически позже Германии, потерявшей в результате «духовного распадения» право на духовное лидерство в Европе [Песков, 2007: 70). См. в «Поездке» утверждения о России как хранительнице истинной веры: «Отшельники, в овчинных тулупах, в худых ризах, владетели этих замков <монастырей. — А.Ж.> - и владетели вечные, потому что история потоком времени не могла отнять этого владения у тех, которые думали не о временном, а о вечном <...> Государственная власть на этом духовном основании воздвигала оплоты для безопасности внутренней и внешней. Твердыня духовная превращалась в государственную крепость. Возникали огромные стены и башни, снабженные всеми воинскими снарядами. Оплот Веры служил оплотом и Отечеству» (ч. 2, с. 2)24.
Таким образом, рассмотрение «Поездки» в контексте литературы путешествий первой половины XIX в. позволяет проследить, каким образом в сознании Шевырева связывался целый комплекс проблем России и как в его восприятии творческого пути Карамзина отразилась динамика собственной эстетической и культурно-исторической позиции (от увлечения Западом к национальным духовным ценностям).
Список литературы
Греч Н.И. Путевые письма из Англии, Германии и Франции. СПб., 1839. Гуминский В.М. Проблема генезиса и развития жанра путешествий в русской
литературе: Дисс. ... канд. филол. наук. М., 1979. Данилов В.В. О жанровых особенностях древнерусских «хожений» // ТОДРЛ. Т. XVIII. М., 1962.
Зыкова Г.В. «Наша ярославская филология» и журналистика середины XIX века (споры о книге С.П. Шевырева «Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь») // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2004. № 1. Иванова Н.В. Жанр путевых записок в русской литературе первой трети
XIX века: Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2010. Карамзин Н.М. Избр. соч.: В 2 т. М.; Л., 1964.
Карамзин Н.М. О древней и новой России // Избр. проза и публицистика. М., 2002.
Лотман Ю.М., Успенский Б.А. «Письма русского путешественника» Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1987.
24 Отчетливо идеологический характер «Поездки» спровоцировал отрицательные отзывы о произведении идейных противников Шевырева — в частности, были опубликованы негативные рецензии Сенковского в «Библиотеке для чтения» и «Современнике». См. об этом подробнее: [Зыкова, 2004: 209-212].
137
Макогоненко Г.М. Николай Карамзин и его «Письма русского путешественника» // Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. М, 1988.
Медовой М.И. Вечно обязан Риму // Шевырев С.П. Итальянские впечатления. СПб., 2006.
Михельсон В.А. Русский путевой очерк XVIII — первой половины XIX века: Автореф. дисс. ... д-ра филол. наук. Киев, 1972.
Михельсон В.А. «Путешествие» в русской литературе. Ростов, 1974.
Одоевский В.Ф. Русские ночи. Л., 1975.
Песков А.М. «Русская идея» и «русская душа». Очерки русской историософии. М., 2007.
Платонов С.Ф. Н.М. Карамзин. СПб., 1912.
Погодин М.П. Год в чужих краях. 1839. Дорожный дневник: В 4 ч. М., 1844.
Проценко Е.Г. Литература «путешествий» в России в 1840-1850-е годы. Л., 1984.
Пыпин А.Н. История русской литературы. Т. 2. СПб., 1902.
Ратников К.В. Ранние этапы в развитии литературной теории в России: «История поэзии» и «Теория поэзии» С.П. Шевырева в контексте выработки национального метода в литературоведении // Русская словесность: Теория и практика. Липецк, 2001.
Ратников К.В. Идейные предпосылки формирования литературной системы любомудрия: влияние просветительской концепции Н.М. Карамзина на раннее творчество С.П. Шевырева // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов, 2008. № 1 (1): В 2 ч. Ч. II.
Скабичевский A.M. История новейшей русской литературы. 7-е изд. СПб., 1909.
Шевырев С.П. О влиянии поэзии и красноречия на счастие гражданских обществ // Вестник Европы. 1823. № 8.
Шевырев С.П. Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году. М., 1850.
Шевырев С.П. История русской словесности. Лекции Степана Шевырева, Ординарного Академика и Профессора. Ч. 1. 2-е изд. М., 1859.
Шевырев С.П. История поэзии. Чтения адъюнкта Московского Университета С. Шевырева. Том I, содержащий в себе историю поэзии индейцев и евреев. С приложением двух вступительных чтений о характере образования главных народов Западной Европы. СПб., 1887.
Шевырев С.П. Автобиография // Биографический словарь профессоров и преподавателей императорского Московского университета: В 2 т. Т. 2. М., 1855.
Сведения об авторе: Жукова Александра Николаевна, аспирант кафедры
истории русской литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail:
alexandra.zhukova@hotmail.com
