CC BY
0
Вестник ПСТГУ
Перекатов Андрей Валерьевич,
Серия I: Богословие. Философия.
Религиоведение.
2023. Вып. 109. С. 89-112
DOI: 10.15382/sturI2023109.89-112
https: //orcid.org/0000-0003-2094-5311
аспирант ПСТГУ Россия, г. Москва avp1875@mail.ru
«Первый опыт гражданской панихиды»: траурное утро в МХТ 13 февраля 1910 г.*
А. В. Перекатов
Аннотация: В статье на основании материалов дореволюционной периодики подробно описывается и системно анализируется траурное собрание в честь памяти актрисы В. Ф. Комиссаржевской, организованное и проведенное утром 13 февраля 1910 г. создателями и руководителями Московского Художественного театра — В. И. Немировичем-Данченко и К. С. Станиславским. Это поминальное мероприятие, проходившее в фойе МХТ, было названо В. И. Немировичем-Данченко во время вступительной речи «первым опытом гражданской панихиды», поскольку из-за запрета со стороны московских духовных властей служить церковную панихиду по Комиссаржевской в здании театра в Камергерском переулке в нем не принял участие ни один священнослужитель. В статье выдвигается гипотеза, что термин «гражданская панихида» был именно тогда использован впервые. Собрание 13 февраля 1910 г. в Московском Художественном театре, являясь важной вехой в эволюции российского гражданского траурного обряда, стояло особняком в ряду похоронно-поминальных церемоний без участия духовенства, до этого уже иногда проводившихся в России во время революционных событий 1905 г. Гражданская панихида по Комиссаржевской в отличие от них не имела прямой внутренней связи с текущими политическими конфликтами (в рамках которых религиозному мировоззрению уже порой открыто противопоставлялось атеистическое). Здесь скорее отразилось расхождение в восприятии статуса драматического искусства и личности артиста-художника (а также в целом личного творчества) между типичным для этого времени церковным сознанием и сознанием творческой интеллигенции, в пределах еще единой христианской парадигмы. «Первый опыт гражданской панихиды» рассматривается в статье не как попытка переконструировать, а как попытка усилить в терапевтическом аспекте, воспользовавшись стечением обстоятельств, существующий поминальный обряд, адаптировав его к ментальным особенностям художественного сообщества.
Ключевые слова: гражданская панихида, похоронный обряд, death studies, Комиссаржевская, Немирович-Данченко, Станиславский, Церковь и театр.
© Перекатов А. В., 2023.
* Статья подготовлена в рамках проекта «Религиозный субъект эпохи Модерна и его рефлексивные практики в русской культуре конца XIX — первой половины XX века» при поддержке ПСТГУ и Фонда развития науки, образования и семьи «Живая традиция».
13 февраля 1910 г. в 11:30 в фойе Московского Художественного театра открылось необычное траурное собрание, посвященное памяти скончавшейся знаменитой русской актрисы Веры Федоровны Комиссаржевской (род. 1864 г.). Собрание, на котором не присутствовал ни один представитель духовенства, было организовано великими театральными деятелями, режиссерами-новаторами и теоретиками драматического искусства — В. И. Немировичем-Данченко и К. С. Станиславским и объявлено «первым опытом гражданской панихиды»1.
Об этом весьма неординарном для дореволюционной России событии, которое вызвало большой общественный резонанс, сегодня можно найти лишь несколько кратких упоминаний в научной и околонаучной публицистике2. Ни подробного его описания, ни попыток теоретического осмысления автору данной статьи до сих пор не встречалось, и с большой долей вероятности можно предположить, что их не существует. В советский и постсоветский периоды этот сюжет, вероятнее всего, попадал в поле зрения преимущественно историков театра, в задачи которых не входили системный анализ и теоретическое осмысление подобных феноменов. В работах же специалистов — социологов, религиоведов в самом широком понимании (включая теоретиков «научного атеизма»), антропологов и этнографов — на тему гражданских похоронных обрядов и ритуалов, дореволюционному этапу их становления традиционно уделялось не слишком много внимания. Внести посильный вклад в исследование этого проблемного поля и является целью настоящей статьи.
Исторический контекст события
Поводом к осуществлению «первого опыта гражданской панихиды» послужил запрет со стороны московских духовных властей служить церковную панихиду по В. Ф. Комиссаржевской в здании МХТ в Камергерском переулке.
Комиссаржевская скончалась 10 февраля 1910 г. в Ташкенте от черной оспы3. В Средней Азии она оказалась, совершая прощальные гастроли, после которых думала оставить актерскую карьеру и посвятить жизнь созданию собственной, выражаясь современным языком, «школы-лаборатории» драматического искусства. К моменту трагической гибели, уровень популярности актрисы в России был беспрецедентно высок. Этому способствовало как минимум два обстоятельства. Во-первых, Комиссаржевская была обладательницей уникального дарования, позволявшего ей особенно ярко и органично воплощать на сцене женские образы, включая и очень психологически сложные, в том числе в пьесах так называемой Новой драмы (А. П. Чехов считал ее лучшей исполнительницей Нины
1 Памяти Коммиссаржевской. Траурное утро // Голос Москвы. 1910. № 36 (14 фев.). С. 5. При жизни актрисы и в течение нескольких последующих десятилетий ее фамилию было принято писать со сдвоенной «м». Здесь и далее мы сохраняем вариант, использованный в источнике.
2 См., например: Руднев П. А. Театральные взгляды Василия Розанова. М., 2003. С. 135; Чудновцев М. И. Церковь и театр. Конец XIX — начало XX в. М., 1970. С. 120.
3 Вероятнее всего, она заразилась страшной болезнью, покупая ковры на базаре в Самарканде.
Заречной в «Чайке»). Говорили, что она не играла, а «жила на сцене». Во-вторых, Комиссаржевская начиная с 1904 г. регулярно гастролировала по всей стране с весьма плотным графиком. Таким способом она зарабатывала на содержание собственного экспериментального театра в Санкт-Петербурге. Актриса, как правило, гастролировала с полными аншлагами, и необъятная русская провинция знала ее не только по столичным газетам и журналам, но и имела возможность часто видеть вживую. «Я могу себе представить обывателя, который не знает о Савиной или Ермоловой, но чтобы кто-нибудь не знал Коммиссаржевскую, — это невозможно. Это — положительно невозможно! Я говорю это как человек, изъездивший Россию вдоль и поперек и видевший Коммиссаржевскую в десятке городов! <...> Только тот, кто сам жил в провинциальной глуши, знает, каким праздником всегда были гастроли Коммиссаржевской, с каким трепетным восторгом ждали ее приезда.» — так свидетельствовал о степени популярности актрисы у современников автор одного из первых вышедших в центральной прессе некрологов4.
Смерть Комиссаржевской воспринималась обществом как масштабная трагедия. Власти разрешили перевезти и похоронить актрису в Санкт-Петербурге, с которым была наиболее тесно связана ее артистическая жизнь. В течение недели двойной запаянный цинковый гроб с телом покойной следовал железной дорогой из Туркестанского края в столицу. Центральные газеты каждый день печатали отчеты о передвижении траурного поезда с востока на запад империи. В Москве, во время переноса гроба с Казанского на Николаевский вокзал, на Каланчевской площади попрощаться с актрисой собрались десятки тысяч людей. Десятки тысяч встречали его и в Санкт-Петербурге, а затем участвовали в похоронах на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.
Церковные панихиды по Комиссаржевской начиная с 11 февраля служили практически во всех российских городах. Их служили в Казанском соборе Санкт-Петербурга, московском храме Христа Спасителя, Владимирском соборе Киева и других больших соборах губернских и областных столиц. Заказчиками выступали местные сообщества творческой интеллигенции, поддерживаемые всей образованной городской прослойкой. Служили панихиды и в храмах многих учебных заведений, — студенчество проявляло самое горячее и непосредственное участие в организации траурных мероприятий.
Особо следует отметить, что в эти дни в имперской столице и нескольких других городах как минимум пять раз заупокойные службы по актрисе были проведены в фойе театров (созданного Комиссаржевской «Нового драматического» в Санкт-Петербурге, «Казенного» театра г. Тифлиса, Верх-Исетского народного театра в г. Екатеринбурге, а также театров г. Ростова-на-Дону и г. Вологды)5. Но такие панихиды все же были исключениями. Для совершения заупокойной
4 М. Д. В. Ф. Коммиссаржевская // Голос Москвы. 1910. № 33 (11 фев.). С. 4.
5 См.: К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Панихиды // Обозрение театров. СПб., 1910. № 990 (12 фев.). С. 9; Панихиды по В. Ф. Коммиссаржевской. В провинции // Русское слово. М., 1910. № 36 (14 фев.). С. 5; В. Ф. Коммиссаржевская. Памяти В. Ф. Коммиссаржевской // Русское слово. М., 1910. № 37 (16 фев.). С. 5; В провинции // Русское слово. М., 1910. № 40 (19 фев.). С. 5; Памяти В. Ф. Коммиссаржевской // Русское слово. М., 1910. № 42 (21 фев.). С. 5.
службы в здании театра священникам недостаточно было запроса от актерского сообщества и собственного желания, необходимо было получить благословение епархиального архиерея или быть уверенным в его нейтральном отношении. А с этим могли возникнуть определенные сложности.
Не столь фатальные, как тогда многим казалось, но все же порой весьма ощутимые разрывы между «святым» и «гуманистическим» (о которых будет позднее с горечью сетовать один из авторов знаменитого сборника «Из глубины»6) особенно остро чувствовались в описываемый период в пространстве взаимоотношений русского епископата и театра. Разбирать все причины настороженного отношения высшего духовенства7 к Мельпомене не входит в задачи данной статьи, их было достаточно много. Одной из важнейших являлись древние канонические постановления и тексты св. отцов (в особенности свт. Иоанна Златоуста), направленные против «зрелищ»8.
Не слишком благосклонно смотрел на театр, в частности, сщмч. Владимир (Богоявленский) (1848—1918), с 1898 по 1912 г. занимавший московскую митрополичью кафедру. Главный организатор траурного мероприятия — Владимир Иванович Немирович-Данченко — еще задолго до описываемых событий имел возможность убедиться в этом лично. В своей книге «Из прошлого» великий режиссер описывал следующий случай. Как-то раз ему вместе со Станиславским удалось добиться приема у митрополита Владимира, с целью получить разрешение на постановку в Москве запрещенной по инициативе последнего пьесы Г. Гауптмана «Ганнеле». Пьеса должна была ставиться по адаптированному второму переводу, получившему разрешительный штамп драматической цензуры. Но владыка Владимир был знаком лишь с первым переводом, следуя которому на сцену необходимо было выводить Иисуса Христа (Он являлся в предсмертном видении главной героине в образе Странника). Неадаптированный перевод также был снабжен разрешающим штампом цензуры, но другой — печатной, и московский митрополит, до конца не поняв всю специфику ситуации, решил, что в МХТ собираются ставить «Ганнеле» именно по этому варианту, предполагающему изображение на сцене актерскими средствами Сына Божьего. Лично необыкновенно кроткий и даже порой застенчивый митрополит Владимир в вопросах, которые он считал принципиальными, всегда проявлял беспримерную твердость. Хотя основатели МХТ пытались добиться всего лишь формальной справедливости, а не каких-то особых преференций, у них ничего не получилось, поскольку владыка, в силу имеющегося предубеждения к театральным
6 Аскольдов С. А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины: Сборник статей о русской революции. М.; Пг., 1918. С. 43.
7 Недолюбливали театр и многие представители рядового белого духовенства, но среди епископов негативное отношение к нему до определенного момента было характерно, по-видимому, для подавляющего большинства.
8 Они воспринимались как актуальные на фоне еще слишком частой в описываемый период ориентации русской сцены на «условия свободного рынка», требовавшего от театра по преимуществу развлекательных водевильных программ и максимально возможной фривольности. «Храм искусства», центр культурного просвещения как норма для любого, в т. ч. самого небольшого провинциального театра — явление более позднее, свойственное скорее советскому периоду.
сферам, решил, что его просто хотят запутать и обмануть. Вот как Немирович-Данченко описывал итоги встречи:
Несколько раз мы пытались... объяснить ему недоразумение, которое в данном случае происходит, то есть, что мы играем пьесу не по этому экземпляру. а по другому, разрешенному драматической цензурой: вот он у нас в руках. Но митрополит не давал себя перебивать и даже начинал гневаться. <...> Чем больше мы пытались разъяснить ему простейшее недоразумение, тем больше он сердился. Становилось ясно, что он принимает нас за аферистов, людей из испорченной среды. <...> Вышли мы со Станиславским потрясенные. Не столько уже неудачей, сколько мыслью: какова же пропасть между театром — учреждением, так сказать, гражданским — и высшим представителем религии, — пропасть глубочайшего непонимания9.
Через 11 лет после описанных событий Московская епархия Русской Православной Церкви и Московский Художественный театр снова не смогут найти взаимопонимания. Духовные власти (вероятнее всего, лично митрополит Владимир, продолжавший в эти годы оставаться главой епархии10) запретят проводить церковную поминальную службу по Комиссаржевской в здании МХТ в Камергерском переулке. Этот запрет и станет поводом для осуществления двумя великими режиссерами «первого опыта гражданской панихиды».
На данный момент у нас нет возможности, опираясь на надежные источники, прояснить все конкретные обстоятельства и технические детали запрета. Известно только, что иных препятствий для церковного поминовения Комис-саржевской московские духовные власти не воздвигали. Выше уже упоминалось, что панихиды беспрепятственно служились в Храме Христа Спасителя, а Немирович-Данченко со Станиславским уже в три часа дня 13 февраля, после проведенного ими в МХТ траурного мероприятия, молились за упокой души актрисы на поминальной службе в храме Марии Магдалины при Императорском театральном училище. Более того, было разрешено отслужить церковную панихиду с певчими даже в московском театрально-статистическом бюро Императорского русского театрального общества (при котором, в отличие от училища, не было своего храма и даже часовни). Примечательно, что два названных выше учреждения — училище и театрально-статистическое бюро — были созданы как служебные по отношению к театральной сцене, собственно к театру (который, очевидно, в глазах московских духовных властей «начиная с вешалки» оставался пространством, несовместимым со священным церковным обрядом) и в конечном счете существовали ради него. Именно на эту двусмысленность и непоследовательность и обратит внимание Немирович-Данченко, произнося речь во время траурного утра 13 февраля.
9 Немирович-Данченко В. И. Из прошлого. М.; Л., 1936. С. 183, 184.
10 Информация о том, что именно он принял решение, есть как минимум в одном источнике, см.: Приходский священник. Отклик пастыря на газетный шум о панихиде по Коммиссаржевской // Братский листок. Саратов, 1910. № 43 (21 фев.). С. 4. Личного участия епархиального архиерея мог потребовать высокий общественный статус основателей МХТ и большой резонанс от всех происходящих вокруг смерти Комиссаржевской событий.
Русская Православная Церковь в дореволюционный период часто демонстрировала противоречивое отношение к драматическому искусству. Признать театр в качестве полезного культурного института, как это было сделано в постсоветское время (через зафиксированное в каноническом документе благословение актера на миссионерскую деятельность11), в то время было не готово консервативное большинство епископата. Официально же объявить театр просто «терпимым злом» (именно так его и воспринимало большинство иерархов) было невозможно, поскольку это означало бы вступить в конфликт со светской властью, покровительствующей ею же учрежденным Императорским театрам, Императорским театральным обществам, Императорским театральным училищам и т. д. К тому же подобный подход к началу XX в. уже мог бы встретить серьезную оппозицию внутри самой Церкви, в лице как минимум части городского белого духовенства и православных мирян12.
Сложные отношения Церкви и театра были историческим фоном осуществленного Немировичем-Данченко и Станиславским «первого опыта гражданской панихиды». Далее на материале газетных и журнальных публикаций будет дано подробное описание хода этого необычного для своего времени поминального мероприятия.
Как проходила гражданская панихида в МХТ
Начать описание можно с цитирования редакционной статьи ежедневной газеты «Обозрение театров», где о ходе траурного собрания было рассказано достаточно кратко, но при этом не опускались важные детали и была верно передана последовательность ритуала. Статья под заголовком «Гражданская панихида» начиналась с реплики о том, что МХТ «оказался новатором в форме чествования великих артистов», а само изложение последовательности событий выглядело так:
В фойе, на стене, задрапированной черным, красовался прекрасный портрет В. Ф. Коммиссаржевской из Художественного кружка; у его подножья — огромный сноп из живых цветов и пальмовых ветвей; букет цветов был воткнут еще отдельно рядом с портретом на стене13. Возвышение, стол14 и ряды стульев. Присутствуют почти исключительно артисты московских драматических театров, и это дает настроение интимности; кроме артистов
11 Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. Гл. XIV.2. URL: http:// www.patriarchia.ru/db/text/419128.html (дата обращения: 30.08.2023).
12 Например, никого уже не удивляло, что на похоронах В. Ф. Комиссаржевской был замечен венок с надписью «Бессмертной чайке» от студентов Санкт-Петербургской духовной академии (см.: Коммиссаржевская. В Петербурге // Голос Москвы. М., 1910. № 41 (20 фев.). С. 2).
13 Сегодня жители России, когда умирает кто-нибудь из выдающихся людей (просматривая на экранах телевизоров или мониторах компьютеров фото и видеорепортажи с прощальных церемоний), встречаются с этими элементами оформления траурного ритуала. Возможно, что размещение портрета на фоне покрытой черной материей стены и было впервые введено основателями МХТ.
14 В другом источнике фигурирует «небольшая кафедра» (см.: Памяти Коммиссаржевской. Траурное утро.).
представлена почти вся наша театральная критика. Траурное утро открылось речью Вл. И. Немировича-Данченко. Посвятив несколько прочувствованных слов скончавшейся артистке, одному из «светочей» русской сцены, ...он пригласил почтить дорогую память усопшей. Все в глубоком молчании поднялись со своих мест. Хор Художественного театра запел «вечную память» и «со святыми упокой».15
Известный критик Эммануил Бескин, публиковавший в журнале «Театр и искусство» свои очерки под общим заглавием «Московские письма», в одном из них также описал проведенный в МХТ ритуал. В очерке Эм. Бескина есть несколько мелких фактических неточностей, однако он ценен фиксацией эмоций участников:
По предложению В. И. Немировича-Данченко память покойной была почтена вставанием. Глаза присутствующих с каким-то немым страданием обратились на задрапированную черным сукном стену с портретом В. Ф. Ком-миссаржевской16. Под портретом лежал красиво брошенный сноп живых цветов. Хор Художественного театра пропел «Вечную память» и «Со святыми упокой». На ресницах у многих блестели слезы17.
После православных молитвенных песнопений начались выступления видных представителей театрального сообщества. С поминальным словом выступили поочередно: П. Д. Боборыкин, кн. А. И. Сумбатов-Южин, Н. Туркин, Н. Е. Эфрос, С. В. Потресов-Яблоновский (который помимо траурной речи зачитал стихотворение собственного сочинения «Волшебная сказка», написанное им когда-то в честь Комиссаржевской).
Последним выступил известный актер МХТ А. А. Адашев (Платонов) со стихотворением поэта Л. Г. Мунштейна (литературный псевдоним — Lolo) на смерть
B. Ф. Комиссаржевской. Часть этого стихотворения, в связи с некоторыми отразившимися в нем характерными настроениями, хотелось бы здесь процитировать:
...Остались у меня в душе одни проклятья! Они в душе моей клокочут и ревут, — И всю их гневную, мятущуюся стаю Тебе, Судьба, иль Рок — иль как тебя зовут? — Тобой ограбленный, сегодня я бросаю! Ты, погасивший свет глубоких, вещих глаз, Ты, посмеявшийся над дивными чертами, — Кого ты взял у нас, кого ты взял у нас? Что сделал с нашими заветными мечтами!18
15 К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Гражданская панихида // Обозрение театров. СПб., 1910. № 994 (16 фев.). С. 9.
16 Из других источников следует, что это был известный ростовой портрет актрисы работы Е. С. Зарудной-Кавос.
17Бескин Э. М. Московские письма. 30 // Театр и искусство. СПб., 1910. № 8 (21 фев.).
C. 177-178.
18 Lolo (Мунштейн Л. Г.). На смерть В. Ф. Коммиссаржевской // Обозрение театров. СПб., 1910. № 994 (16 фев.). С. 9.
Приведенное стихотворение было не единственной из написанных в те дни эмоциональных эпитафий разных жанров, где отразилось чувство душевного страдания, смешанное с «ропотом на высшие силы» и стремлением представить смерть Комиссаржевской как результат действия чей-то злой воли. Психологически, все это отчасти можно объяснить тем шоком, в который повергли художественную интеллигенцию не столько факт гибели далеко не старой еще актрисы, сколько обстоятельства ее гибели. Оказавшись жертвой несчастного случая (вероятность которого, пожалуй, была сравнима с попаданием под удар молнии), Комиссаржевская вдобавок и умирала очень мучительно. Ее тело заживо было обезображено и уничтожено оспой (накапливающийся гной, прорываясь наружу, буквально срывал кожный покров). А ведь в общественном сознании образ Веры Федоровны Комиссаржевской — голубоглазой, первой исполнительницы Нины Заречной в чеховской «Чайке» — был образом ранимой женской души, нежной и трепетной. Такой поистине страшный диссонанс воспринимался как дополнительный удар и вызывал у многих ропот и другие сильные непривычные чувства.
В статье одного из основоположников современных так называемых death studies Роберта Герца «Коллективное представление о смерти» (1905) есть описание переживания смерти у примитивных народов:
Примитивные народы не видят в смерти ничего естественного: это всегда деятельность духов, либо следствие того, что враг «убил» покойного с помощью заклинаний или магических ритуалов. <.> реальность всегда вызывает [у членов группы] все ту же реакцию оцепенелого ропота и безысходности. У посягательств подобного рода должен быть виновный, на которого группа могла бы излить свой гнев19.
Весьма удивительно, но на смерть Комиссаржевской со стороны русской творческой интеллигенции последовала очень похожая реакция. При этом сходство можно отследить вплоть до мелочей. Например, Р. Герц заметил, что у представителей диких племен очень часто обвинения падают на родственников умерших, их обвиняют в «преступном небрежении»20. В газетных некрологах, выходивших после смерти Комиссаржевской, обвинения в ее гибели падали на сообщество, окружавшее актрису, не менее часто, чем на «Рок» и другие невидимые силы. Вот только одна из характерных цитат: «Такой необыкновенный, оригинальный талант, такая великая актриса и. такое пренебрежение. Эта смерть ляжет тяжким упреком на русское общество, на интеллигентных меценатов, на город. Стыдно публике! Стыдно прессе!21» Выдвигая гипотезу по поводу того, почему могут возникать именно такие реакции, Р. Герц пишет:
Этнографы сообщают о распространенности подобного взгляда на смерть и усматривают в нем грубое и устойчивое заблуждение, но мы должны трактовать его скорее как бесхитростное проявление некой неизменной соци-
19 Герц Р. Коллективное представление о смерти // Он же. Смерть и правая рука. М., 2019. С. 155-156.
20 Там же. С. 157.
21 К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Артисты о В. Ф. Коммиссаржевской // Обозрение театров. СПб., 1910. № 993 (15 фев.). С. 7.
альной потребности. <...> поскольку коллектив хочет быть и полагает себя бессмертным, он не может считать нормальным, что его члены, его непосредственные воплощения, с которыми он себя идентифицирует, обречены на умирание: их смерть должна быть следствием коварного заговора22.
Отметим, что с позиции традиционного христианского мировоззрения восприятие смерти как чего-то возмутительного и неестественного также отнюдь не выглядит «грубым заблуждением». Например, один из выдающихся православных богословов второй половины XX в. протопресвитер Александр Шме-ман считал такое восприятие «библейским»23. О. Александр, пытаясь в своих лекциях задать максиму правильного христианского отношения к смерти, говорил:
Смерть каждого человека — незаконна, каждый раз, когда кто-то умирает, — это оскорбление Бога!.. И это значит, что христианское понимание смерти (и в этом оно кардинально отличается от гуманистического) — трагическое. .первая цель нашего образования — раскрыть христианскую смерть как трагедию и грех, как онтологическую катастрофу, как нечто неестественное, что мы всегда должны оплакивать, ибо Бог смерти не сотворил. <...> Во многом «слой» оплакивания (имеется в виду церковная заупокойная гимнография. — А. П.), страха и печали — первый. Христос плачет у гробницы Лазаря, и кто мы, чтобы не плакать? Но именно от этого пытается нас отучить современная культура24.
Сам факт и обстоятельства гибели Комиссаржевской, что хорошо видно из источников, вызвали у творческой интеллигенции и в более широких слоях русского образованного общества комплекс сильнейших эмоций (независимо от того, что именно они разбудили — базовые социальные инстинкты или глубокие религиозные интуиции) и способствовали переживанию ее смерти как чего-то возмутительного и неестественного, как действительную трагедию и катастрофу. Православное заупокойное богослужение, как справедливо отметил о. Александр Шмеман, включает в себя и «слой оплакивания» (т. е. песнопения, выражающие болезненное, трагическое переживание смерти). Однако вряд ли этот слой в описываемый период мог живо и непосредственно восприниматься людьми столичной светской культуры. Известный церковный диссидент начала XX в. (к 1910 г. уже бывший священник) Григорий Петров недаром отметил, приветствуя со страниц «Русского слова» инициативу МХТ, что проводившиеся ранее «обычные панихиды по усопшим писателям, художникам, общественным деятелям были только внешнею формою памятования дорогих нам покойников»25, имея в виду то, что они уже не могли вызывать глубоких эмоциональных переживаний.
Напротив, стихотворение Мунштейна (исполнение которого профессиональным актером, вероятнее всего, значительно усиливало трагический эффект),
22 Герц Р. Указ. соч. С. 156.
23 Шмеман А. Д., прот. Литургия смерти и современная культура. М., 2013. С. 159.
24 Там же. С. 151, 156, 158, 159.
25 Петров Г. С. Гражданские поминки // Русское слово. М., 1910. № 42 (21 фев.). С. 3.
безусловно, давало присутствующим «готовые, художественно-закрепленные русла для проявления теснящихся в душе чувств»26. В этом аспекте (но только в этом) оно стало своего рода кульминацией гражданской панихиды.
Во многих изданиях была описана также вторая часть траурного ритуала в МХТ. Наиболее детальное описание давала газета «Голос Москвы»:
Снова поднялся Вл. Ив. Немирович-Данченко и пригласил публику в верхнее фойе. Там всем был предложен чай. Разбившись отдельными группами, артисты и журналисты еще долго беседовали, делясь воспоминаниями друг с другом о В. Ф. Комиссаржевской. По предложению Вл. Ив. Немировича-Данченко послана телеграмма в Ташкент больным артистам труппы Комиссаржевской27, а по предложению К. С. Станиславского — брату Веры Федоровны — Ф. Ф. Комиссаржевскому28.
В редакционной статье газеты «Обозрение театров» описание проведенного поминального мероприятия оканчивалось весьма интересной репликой: «Первый опыт слияния московской театральной семьи, по крайней мере большей ее части, в одно целое надо признать удавшимся, и честь инициативы принадлежит Художественному театру»29. Таким образом, акцент переносился с личности покойной на духовные потребности живых, конкретно — представителей профессионального театрального сообщества. Нечто подобное прозвучало и во вступительной речи Немировича-Данченко и скорее всего реплика редакции «Обозрения театров» была просто репрезентацией его мыслей.
Вступительная речь великого режиссера вообще имела концептуально насыщенный характер. Небольшая по объему, она заключала в себе несколько важнейших идей. Поэтому хотелось бы кратко проанализировать ее и начать с фрагмента, посвященного церковному запрету. Немирович-Данченко в своей речи специально дважды оговорил, что организованное им траурное собрание не носит протестного характера. Этот момент принципиально важно отметить. Впрочем, некоторые замечания, касающиеся взаимоотношений духовной власти и театра, им все же были сделаны:
Тут нет никакого протеста против лиц, от которых больше или меньше зависит течение наших дней. Правда, в театрах не в первый раз запрещаются панихиды, и на нашу просьбу совершить панихиду в стенах театра мы получили ответ, что по распоряжению высшей духовной власти панихиды в театрах, как и всякое духовное служение, воспрещаются. Мы знаем, что в театральном обществе панихида была, была она также и в театральном училище, а в театре, ради которого существует и театральное общество, и театральное училище, она уже запрещается. Но я думаю, что наша душа
26 Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых (к художественному оформлению быта). М., 1926. С. 30.
27 Вместе с Комиссаржевской черной оспой заразились еще несколько артистов ее труппы, но все они в итоге выздоровели.
28 Памяти Коммиссаржевской. Траурное утро.
29 К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Гражданская панихида.
сейчас настроена не так, чтобы протестовать, хотя мы не понимаем подобного порядка.30
Упреки в непоследовательности, адресованные Немировичем-Данченко духовным властям, как уже отмечалось выше, были во многом справедливы. Но из выступавших вслед за ним ораторов только еще кн. А. И. Сумбатов-Южин вскользь упомянул о церковном запрете. Тот факт, что другие выступавшие совершенно не касались этого вопроса, также служил косвенным подтверждением, что смысл проводимого в МХТ необычного ритуала заключался не в том, чтобы выразить протест против решения церковных властей. Главная же идея организаторов была озвучена Немировичем-Данченко во вступительной речи буквально сразу после общего приветствия собравшихся:
Прежде всего я должен объяснить смысл нашего сегодняшнего собрания. Давно уже чувствуется потребность в такие дни скорби встречаться драматическим артистам не только для молитвы об упокоении души умершей, но и для живого, дружеского, совершенно простого обмена воспоминаниями, впечатлениями, которые у каждого из нас есть. Если мы угадали эту потребность, то, может быть, сегодняшнее собрание послужит первым опытом гражданской панихиды31.
«Простота» и «живость», предложенные Немировичем-Данченко в качестве формы для обмена воспоминаниями о покойной, могли стать факторами, способствующими более глубокому восприятию этих воспоминаний и гарантирующими в некоторой степени их сущностную достоверность и полноту. Далее из речи великого режиссера становилось понятно, какое значение достоверная память об артистах уровня Комиссаржевской могла, с его точки зрения, иметь для театрального сообщества:
Рок вырвал у нас один из светочей на пути нашего служения искусству, один из тех громадных талантов, творчество которых имеет источником таинственные родники природы, один из тех талантов, лучами которого от вложенного в него божеского света освещается весь наш путь и освещаемся мы. Этот талант дорог нам больше всего потому, что он поддерживал в нас глубокую веру в то, что наше дело не есть ремесло, хотя бы и прекрасное, а есть божественный долг. И когда такие чудесные таланты вырываются из нашей среды, то становится не только скорбно и жалко, но становится страшно, потому что эти светочи освещают наш путь, и по исчезновении их мы можем в двух шагах не видеть пути... Когда же мы знаем, что таких светочей среди нас немного, то мы должны особенно дорожить памятью о них...32
Таким образом, сохранение верной памяти о Комиссаржевской имело огромное воспитательное значение в контексте профессиональной деятельности актерского цеха. По мысли режиссера, артисты такого уровня утверждали ни много ни мало сакральный статус драматического искусства и являлись в нем
30 Памяти Коммиссаржевской. Траурное утро...
31 Там же.
32 Там же.
своего рода пророками. Именно поэтому так важно было знать и помнить о них как можно больше и уметь хорошо понимать направления их личного творческого пути.
После краткого описания траурного мероприятия, организованного создателями МХТ, перейдем к рассмотрению важнейшего вопроса об обоснованности высказанной Немировичем-Данченко претензии на первенство в проведении гражданских панихид.
Была ли гражданская панихида в МХТ первой?
Для начала следует отметить, что современниками первенство Немировича-Данченко и Станиславского не оспаривалось. Напротив, не только оппоненты из правого лагеря упрекали их в том, что они придумали невиданный доселе (разумеется, «кощунственный») ритуал33, но и на страницах либеральных газет появлялись замечания о том, что действо с подобным названием было совершено «впервые на Руси»34. Несмотря на это, ответить сегодня на вопрос, действительно ли траурное утро 13 февраля 1910 г. в Камергерском переулке было первой в России гражданской панихидой, можно, только предварительно разобравшись в истории применения самого этого термина к соответствующим ритуальным практикам. И хотя, как уже отмечалось выше, тема гражданских траурных обрядов и ритуалов предреволюционного периода изучена у нас довольно слабо, знакомство с имеющимися исследованиями и некоторым количеством источников может здесь многое прояснить.
Одной из самых значимых работ по указанной теме является вышедшая в конце 1991 г. в журнале «Советская этнография» статья Н. С. Полищук «Обряд как социальное явление (на примере "красных похорон")»35. Поскольку в этой статье было собрано большое количество фактического исторического материала, она сохраняет свою актуальность, и на нее до сих пор опираются исследователи (порой переосмысливая некоторые авторские тезисы и выводы), когда им приходится писать о генезисе гражданских похорон в России36. Н. С. Полищук связывает второе в истории принципиальное изменение русской похоронно-поминальной обрядности (первое произошло в связи с принятием и распространением христианства в Х—Х1У вв.) непосредственно с событиями 1905—1906 гг., когда большое распространение получила практика краснознаменных массовых похорон-демонстраций. Именно в ходе Первой русской революции, по утверждению автора статьи, «сформировался обряд так называемых гражданских похорон и панихид»37. При этом данное утверждение несколько
33 См.: Не кощунствуйте над святыней // Колокол. СПб., 1910. № 1178 (17 фев.). С. 1.
34 Запрещение молиться // Биржевые ведомости. СПб., 1910. № 11569 (17 фев.). С. 2.
35 Полищук Н. С. Обряд как социальное явление (на примере «красных похорон») // Советская этнография. 1991. № 6. С. 25-39.
36 См., например: Соколова А. Д. Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР. М., 2022. Гл. I; Разумова И. А., Барабанова Л. А. Ситуация погребения и похоронный ритуал с точки зрения взаимодействия социальных институтов // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. 2012. Вып. 3. С. 42-61 и др.
37 Полищук Н. С. Указ. соч. С. 26.
противоречит замечанию самой Н. С. Полищук, сделанному в другом месте: «Образцом для похорон-демонстраций 1905 г. послужили так называемые "гражданские" (общественные, литературные) похороны известных русских писателей, поэтов и публицистов XIX в., ритуал которых сформировался в последнюю четверть прошлого столетия»38. Исследовательница имеет здесь в виду массовые похороны видных деятелей культуры, ставшие традицией во второй пол. XIX в., первыми из которых были похороны выдающегося актера А. Е. Мартынова в 1860 г. К траурной процессии тогда помимо узкого круга близких и знакомых актера присоединились тысячи граждан Санкт-Петербурга. Еще более масштабно проходили похороны Н. А. Некрасова (1878), Ф. М. Достоевского (1881), И. С. Тургенева (1883), М. Е. Салтыкова-Щедрина (1889), Г. И. Успенского (1902) и многих других известных людей. Характерными элементами массовых похорон были «живые цепи», устраиваемые учащейся молодежью (они ограждали процессию), большое количество траурных венков, а также произнесение на кладбище после поминальной службы и захоронения ярких надгробных речей. Это прибавление к традиционному городскому похоронному ритуалу (где главный акцент ложился на церковные обрядовые практики и заупокойные молитвы) имело громкое социальное звучание и поэтому могло восприниматься общественным сознанием как доминанта всего действа проводов человека в последний путь. О произошедших в дни Первой русской революции изменениях этого уже сложившегося ритуала Н. С. Полищук пишет следующее:
Похороны-демонстрации 1905 г., мне кажется, можно рассматривать как следующий этап в развитии «гражданских» похорон, как их дальнейшую демократизацию. Трагические события 1905 г. придали «гражданским» похоронам ярко выраженную политическую окраску. А это закономерно привело к изменению колористической гаммы и песенно-музыкального сопровождения траурной процессии, к появлению в ней знамен и лозунгов революционного содержания.39
Из этого описания следует, что изменения ритуала в 1905-1906 гг. коснулись по преимуществу только некоторых элементов его внешнего оформления. Ведь определенное политическое содержание было присуще и «литературным» похоронам. В них, конечно, отсутствовала столь же явная партийная «окраска» и не была так сильно выражена эмоция протеста (поскольку хоронили умерших естественной смертью деятелей культуры, а не «жертвою павших в борьбе роковой» революционеров). Тем не менее эти массовые похороны были в какой-то степени и политическими акциями, связанными с некими общими идеалами гражданственности и демократии либо комплексом народнических идей. На это уже в 1886 г. обратил внимание чуткий к подобным вещам К. П. Победоносцев. Сохранился написанный им проект доклада, в котором обер-прокурор утверждал: «Присоединение гражданских похорон или проводов к церковной процессии мало-помалу распространилось у нас и заведено не
38 Полищук Н. С. Указ. соч. С. 34.
39 Там же. С. 35.
без тайного намерения установить повод к демонстрациям, которые не раз уже и происходили.»40
Очень важно отметить, что во время «красных похорон» 1905-1906 гг. гражданская часть ритуала, как и в случае с предшествовавшими похоронами видных деятелей культуры, не противопоставлялась церковной, а, пользуясь выражением К. П. Победоносцева, «присоединялась» к ней. Сначала погибших во время революционных событий отпевал священник (чаще всего сопровождавший затем и траурную процессию), а затем начиналось краснознаменное шествие на кладбище, во время которого пение революционного траурного марша «Вы жертвою пали.» могло чередоваться с пением «Святый Боже.». Если священник шел вместе с процессией до кладбища, то там служилась панихида, и уже затем начиналось произнесение пламенных речей над могилой41.
Помимо религиозных убеждений организаторов похорон, которых у последних (будь то родственники или соратники погибших), как и у самих погибших, могло и не быть, причиной подобного синтеза служило то обстоятельство, что в описываемый период так называемые акты гражданского состояния были полностью в ведении конфессий42, а дело погребения находилось под контролем не только светской, но и духовной власти43. И официально похоронить человека без участия духовенства было крайне затруднительно. Впрочем, павших во время событий Первой русской революции «героев» их антиклерикально и атеистически настроенным соратникам эпизодически удавалась хоронить и без всякого религиозного ритуала (так было с большевиком Н. Бауманом и некоторыми другими членами РСДРП)44. До событий 1905-1906 гг. подобных прецедентов не бывало, но и в этот период они были, судя по всему, исключением45. Сломать сложившиеся веками устои без серьезных оснований и соответствующих исторических условий (которые появились только после 1917 года) было очень непросто.
Что касается отдельных и независимых от похорон поминальных мероприятий, посвященных «павшим в борьбе за свободу», то они во время Первой русской революции также были смешанного типа. После какого-либо общезаводского или общефабричного молебна духовенство просили (или принуждали) отслужить панихиду, а затем рабочие пели революционный траурный марш «Вы
40 К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки / предисл. М. Н. Покровского. М.; Пг., 1923. Т. 1. С. 556.
41 См.: Полищук Н. С. Указ. соч. С. 31-32.
42 Хорошо известно, что даже такие убежденные атеисты, как В. И. Ленин и Н. К. Крупская, были вынуждены обвенчаться в Церкви, поскольку по-другому было невозможно официально зарегистрировать брак.
43 См., например: Устав врачебный. Кн. 2. Гл. ГУ. Ст. 706, 710, 724 // Свод законов Российской империи. СПб., 1912. Т. XIII. С. 263-264.
44 Красочные описания некоторых из них сохранились в источниках (см., например: Ми-ритеев И. Н. В Орехове-Зуеве // На баррикадах Москвы: сб. воспоминаний, документов и материалов. М., 1975. С. 210).
45 Напротив, сохранились свидетельства о том, что во время событий Первой русской революции рабочие иногда, запугивая, буквально заставляли священников свершать панихиды по убитым во время уличных выступлений товарищам (см., например: Костомаров Г. Д. Черная сотня под флагом религии в 1905 году. М., 1931. С. 26; Коганицкий И. Я. В борьбе со старым миром // Красная летопись. 1923. № 8. С. 167-168).
жертвою пали.» (иногда еще во время панихиды разворачивались красные знамена, а перед пением траурного марша кто-то произносил речь)46.
Правда, Н. С. Полищук, ссылаясь на источники, утверждает, что в 19051906 гг. широко распространился обычай в конце рабочих собраний и митингов без каких-либо элементов церковной обрядности поминать павших товарищей обнажением голов и пением «Вы жертвою пали» и других революционных гим-нов47. Однако данную практику, не имевшую самостоятельного характера, и сейчас вряд ли можно было бы назвать гражданской панихидой, в описываемый же период термин «панихида» вообще, по-видимому, применялся исключительно к церковной молитве, совершаемой священнослужителями.
Судя по всему, В. И. Немирович-Данченко был первым, кто применил его к нецерковному траурному ритуалу48, и только потом словосочетание «гражданская панихида» получило широкое распространение и стало применяться, помимо прочего, к «литературным» и «красным» похоронам задним числом. Своеобразные митинги с произнесением надгробных речей, бывшие элементом многих из описанных выше траурных церемоний, в принятой сегодня терминологии называются «гражданскими панихидами». Но в 1910 г. подобное словосочетание явно вызывало удивление (что характерно, в многочисленных газетных отчетах о прошедшем в МХТ подобном мероприятии оно часто отсутствовало).
Впрочем, новаторство Немировича-Данченко и Станиславского по отношению к предшествовавшим нецерковным поминальным практикам, на наш взгляд, заключалось не только во введении нового термина. «Первый опыт гражданской панихиды» отличался от них и по своему содержанию.
Особенности гражданской панихиды в МХТ
Помимо возможности публично проявлять гражданскую солидарность с теми, кого хоронят, и интегрироваться с единомышленниками, для многих организаторов и участников упомянутых выше массовых траурных церемоний открывалась возможность посредством этих церемоний продвигать определенные политические идеи, создавая широкий общественный резонанс. Поэтому, как ранее уже отмечалось, и «литературные» похороны, не говоря о «красных», часто являлись направленным вовне политическим инструментом.
Во время же описанной нами гражданской панихиды, проведенной в МХТ, энергия действа была направлена исключительно на самих участников ритуала.
46 См.: Полищук Н. С. Указ. соч. С. 35.
47 См.: Там же. С. 36.
48 Наши попытки найти примеры употребления термина «гражданская панихида» ранее 1910 г. не увенчались успехом. Кроме удивления современников по поводу использования подобного словосочетания еще одним косвенным доказательством выдвинутой гипотезы об авторстве и первенстве Немировича-Данченко может служить то, что в энциклопедии Брокгауза и Эфрона (составители которой пытались отслеживать все новейшие тенденции в общественной жизни) при наличии статьи «Панихида» отсутствует статья и вообще какое-либо упоминание о «гражданской панихиде» (в т. ч. в выходивших с 1905 по 1907 г. дополнительных томах), хотя наряду со статьей «Брак» уже имеется отдельная статья «Гражданский брак». Впрочем, несмотря на все это, исключать, что были более ранние случаи употребления термина, пока не стоит.
Ее основной задачей также была солидаризация и интеграция, но не граждан во имя общественной идеи, а представителей профессионального художественного цеха вокруг идеалов искусства, служение которому объявлялось сакральным («божественный долг»). Усиление аффективного аспекта траурной церемонии (особенное художественное оформление, декламация стихотворения Lolo) осуществлялось не с целью мобилизации ее участников на дальнейшую борьбу, а с терапевтической целью.
Выше уже цитировался отрывок из функционального определения обряда, данный в свое время выдающимся русским и советским писателем В. В. Вересаевым. Целью любых обрядов Вересаев (являвшийся в СССР во второй половине 20-х гг. их главным защитником и теоретиком) видел в том, чтобы «дать людям готовые, художественно-закрепленные русла для проявления теснящихся в душе чувств»49. Во время похоронного обряда, по его мнению, «царящий в душе хаос горя и отчаяния должен быть гармонизирован, излившись наружу горячими, облегчающими слезами»50. Основателям русского режиссерского театра, по-видимому, в большой степени удалось добиться подобного эффекта, недаром участники организованного ими действа впоследствии свидетельствовали, что «не было панихиды более трогательной, более сильной»51.
Обмен воспоминаниями о Комиссаржевской в предложенном Немировичем-Данченко «простом и дружеском» формате мог оказывать дополнительное терапевтическое действие на присутствующих. Так или иначе, жизненный путь русского актера был в дореволюционный период, за редчайшим исключением, весьма тернистым. Всего за пару десятилетий до описываемых событий представители профессионального цеха в подавляющем большинстве еще оттеснялись социумом в полумаргинальное поле (в том числе и из-за неоднозначного отношения к ним Православной Церкви). Но и во внутрицеховых отношениях, основанных на постоянной конкуренции, нельзя было найти твердой опоры. Основная масса актеров и актрис в материальном плане влачили поистине жалкое существование. Очень многие не могли создать семью и умирали одинокими людьми.
В кон. XIX — нач. XX в. достижения русского драматического искусства приобрели общемировое значение и признание созидательной и просветительской роли театра, как со стороны государства52, так и со стороны широких слоев населения (в том числе и части церковных людей) стало очевидным. Но, несмотря на возвысившийся статус драматического искусства, служение актера еще очень во многом было жертвенным, и для художников сцены вполне объяснимым было желание почтить тяжелый труд своих коллег живыми теплыми воспоминаниями, сплотившись, пускай и на короткое время, вокруг их личности и таланта. Каждому во время прощания с товарищем по цеху важно было почувствовать, что ни
49 Вересаев В. В. Указ. соч. С. 30.
50 Там же. С. 14.
51 Пришелец. Похороны // Киевские вести. 1910. № 304 (11 нояб.). С. 1.
52 В этом смысле одним из знаковых событий стало принятие в 1913 г. Императорской академией наук в свое ведение крупнейшего русского частного театрального музея, созданного и переданного государству меценатом А. А. Бахрушиным.
покойный, ни он сам не ошиблись, посвятив себя искусству театра. Немировичу-Данченко и Станиславскому удалось угадать запрос актерской братии на взаимную нравственную поддержку внутри цеха и создать все организационные условия, для того чтобы он мог реализоваться. Недаром редакционная статья газеты «Обозрение театров», в которой описывалось проведенное 13 февраля в МХТ мероприятие, оканчивалась репликой: «.первый опыт слияния московской театральной семьи в одно целое надо признать удавшимся». Немалую роль здесь, видимо, сыграло и чаепитие в верхнем фойе, которое, за исключением количества участников, ничем не отличалось от совершенно традиционного для русского похоронного обряда домашнего поминального стола.
При этом организованная двумя великими режиссерами гражданская панихида помимо терапевтического заключала в себе и воспитательный элемент. Большинство речей, произнесенных в ее первой части с «кафедры», было посвящено осмыслению уникального творческого пути Комиссаржевской в контексте предполагаемых стратегий развития русского театра. И по отношению к этой части мероприятия вряд ли можно было говорить исключительно о «дружеском и совершенно простом обмене воспоминаниями» — слишком концептуальными выглядели здесь некоторые высказывания. Тем не менее, используя лексику «Обозрения театров», можно сказать, что дух «семейственности» чувствовался и в этой части, здесь шло как бы внутрисемейное обсуждение большого (хотя и нематериального) завещания.
Таким образом, основатели МХТ организовали и провели весьма содержательное поминальное мероприятие, которое, при условии разрешения со стороны духовных властей отслужить церковную панихиду в здании театра, могло бы стать ее расширением, гармонично адаптирующим обряд ко всему комплексу запросов профессионального сообщества (как, видимо, изначально и планировалось), но в итоге стало «первым опытом гражданской панихиды».
Русская Православная Церковь уже допускала в это время вне храмового пространства возможность расширения похоронно-поминального обряда за счет выступлений светских лиц с речами, посвященными осмыслению общественно значимых, в том числе и профессиональных, свершений покойного или его талантов. В храме такую речь могли произносить священнослужители53, удерживавшие и вне храма право первыми говорить поминальное слово. Здесь будет небезынтересно обратиться к напечатанной 17 февраля 1910 года в газете «Биржевые ведомости» художественной зарисовке писателя И.Н. Потапенко «Впечатления бытия. Панихида. Памяти Коммиссаржевской»54, где давался краткий обзор содержания траурных речей, произносимых в те дни представителями разных социальных групп. Хотя писатель представил собирательный образ некой условной единой панихиды по Комиссаржевской, он вывел его на осно-
53 Речь, посвященную связи религии и искусства, например, произнес священник московского храма Св. бесср. Космы и Дамиана в Шубине по фамилии Лебедев на панихиде по Комиссаржевской 14 февраля. Об актрисе он отозвался (правда, с чужих слов) как о «носительнице высоких идеалов красоты в драматическом искусстве» (см.: Памяти Коммиссаржев-ской. Панихиды в Москве // Голос Москвы. 1910. № 36 (14 фев.). С. 5).
54 Фингал (Потапенко И. Н.). Впечатления бытия. Панихида. Памяти Коммиссаржев-ской // Биржевые ведомости. СПб., 1910. № 11569 (17 фев.). С. 4-5.
ве впечатлений от реальных панихид, проходивших в те дни, в том числе и вне храмовых стен. В зарисовке Потапенко после совершения поминальной службы присутствовавшие по очереди произносили речи, и первым говорил проводивший службу священник. Интересно отметить, что писатель, несомненно, выражающий настроения части творческой интеллигенции, описывал выступление духовного лица с определенной долей скепсиса:
Он говорил, что мы понесли великую утрату и что горю нашему нет границ, но утешал нас тем, что родная нива наша богата дарованиями, и, несомненно, на смену утраченного вскоре явится другое. «Талант, — красноречиво вещал священник, — это светильник Божий. Может разрушиться сосуд, в коем он водружен, но самый светильник никогда не погаснет. И он горит уже в другом сосуде, но мы его еще не видим. Но скоро увидим». Так говорил священник, и в голосе его звучал гомилетический55 налет грусти. Так говорил он и вчера, когда отпевал именитого купца, и неделю тому назад, когда предавал земле статского советника и кавалера. Его «слово» было неофициальной частью обряда, и он только добросовестно исполнял свою обязанность56.
Пастырское слово должно было утешать в скорби и одновременно воспитывать внимающих ему в правильном с христианской точки зрении отношении к смерти (т. е. усиливать как терапевтическое, так и назидательное действие совершенной молитвы). Если умерший был личностью, имеющей заслуги перед обществом, священник в своей речи мог делать социальные акценты, богословски интерпретировать значение какого-либо служения или творчества, или таланта как дара Божьего. По всей видимости, соборным церковным сознанием признавалась определенная связь достижений покойного в его светской деятельности (разумеется, не карьерных и финансовых, а важных с точки зрения блага Отечества и народа) с его загробной участью. По крайней мере в известной и авторитетной «Настольной книге для священно-церковнослужителей» С. В. Булгакова было указано, что после омовения при выборе погребальной одежды «соблюдается соответствие с званием и служением усопшего, так как каждый должен будет дать ответ на будущем суде не только по долгу христианскому, но и по долгу служения»57.
55 Чуть выше И. Н. Потапенко с иронией замечает: «Это было общее "слово", приготовленное им еще в богословском классе семинарии, по классу гомилетики: "Надгробное слово по случаю кончины именитого гражданина"».
56 Собирательный образ священника, созданный писателем, больше всего соответствовал «синодальному типу благочестия», по классификации матери Марии (Скобцовой). Напомним, мать Мария, выделявшая для русского православия начала XX в. пять типов религиозной жизни, нравственным идеалом «синодального» типа называла «порядок», «известную средин-ность», «ярко выраженное чувство долга». «Синодальный» тип, по ее мнению, стремился к «консервированию, к охранению устоев, к повторению чувств, слов, жестов» на фоне нивелирования личного творческого порыва (см.: Мария (Скобцова Елизавета Юрьевна; монахиня). Типы религиозной жизни // Вестник РХД. Париж; Нью-Йорк; М., 1997. № 176. С. 9-10).
57 Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковнослужителей: Сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства. К., 19133. С. 1290.
Высокое религиозное значение профессионального призвания (нем. Beruf, англ. calling), провозглашенное М. Вебером одной из важнейших составляющих протестантского этоса58 (и одновременно этоса эпохи модерна в целом), как минимум со второй половины XIX в. признавалось и Русской Православной Церковью. В какой степени такое видение было результатом развития собственной традиции59, а в какой было заимствовано с Запада — вопрос достойный отдельного исследования. В любом случае в описываемый период, как можно видеть из книги С. В. Булгакова, у русского духовенства уже имелись богословские основания для того, чтобы в слове, произносимом после совершения панихиды, уделить особое внимание профессиональному служению скончавшегося православного христианина. Другой вопрос, что внутреннее отношение священнослужителей к личным художественным талантам и дарованиям могло расходиться с мироощущением представителей творческой интеллигенции. Так, Потапенко в следующем фрагменте своей зарисовки жаловался на выведенного им на основе реальных впечатлений иерея:
Он говорил об утрате, но он не занимался искусством, он никогда не был в театре, а потому не знал и не мог знать, какая это утрата. Светильник, о котором он говорил, никогда не светил ему, и не мог он знать, что такой светильник, если он погас, то вместе с душой отлетел в горняя. Да, он прав, родная нива богата дарованиями и возжгутся еще многие светильники, но такой уже не зажжется.60
У духовенства действительно не было собственного опыта переживания драматического искусства, поскольку оно традиционно не посещало сценических представлений. Поэтому даже одаренным проповедникам (как упомянутый священник Лебедев из храма Космы и Дамиана в Шубине) приходилось говорить более общие слова — о «служении истинной красоте» или о тяготах, в прямом физическом смысле, служения актерскому искусству (о них говорил в 1915 г. на панихиде по М. Г. Савиной казанский иерей о. Александр Воронцов61). Впрочем, речи названных священников (видимо, в силу их природного дара к устному слову) нашли живой отклик в душах слушающих.
Возвращаясь к основателям МХТ, следует отметить, что они, конечно, в любом случае гораздо лучше чувствовали душевные настроения представителей театрального сообщества и творческой интеллигенции в целом. Устроенная ими
58 См.: Вебер М. Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М., 2006. С. 43-45
и др.
59 Как утверждают этнографы, в русской похоронной традиции уже существовала практика акцентирования профессиональной принадлежности покойного. «Некоторым покойникам в гроб клали предметы их занятий: портному — лоскут материи, иглу, нитки; сапожнику — обрезки от сапожного товара, дратву и вар; извозчику — кнут, вожжи и пряди волос, выдернутых из гривы и хвоста лошади; земледельцу — разные семена» (Кремлева И. А. Похоронно-поминальные обычаи и обряды: Русские / ред.: В. А. Александров, И. В. Власова, Н. С. Полищук. М., 1999. С. 522).
60 Фингал (Потапенко И. Н.). Указ. соч. С. 4.
61 См.: Воронцов А. А. Тяготы служения искусству / Священник Александр Воронцов // Известия по Казанской епархии. 1916. № 23/24. С. 557-559.
гражданская панихида дала многим то, чего они зачастую не способны были получить во время участия в церковном поминальном обряде, в силу уже достаточно серьезного разрыва с традицией. Для демонстрации глубины этого разрыва можно опять процитировать Вересаева, принадлежавшего в дореволюционный период примерно к тому же кругу, что и участники, и организаторы траурного утра 13 февраля. В своей брошюре «Об обрядах старых и новых» писатель приводит в качестве примера образцового обрядового гимна икос «Сам Един еси Безсмертный», но при этом цитирует важнейший его фрагмент с ошибкой, демонстрируя совершенно неправильное понимание смысла песнопения:
«Надгробное рыдание творяще днесь (!)... » — чудодейственное влияние оказывают эти странно-простые слова, звуча в рыдающих дискантах и тенорах хора, поддерживаемых глухим ропотом басов и октав. От простых этих слов — «надгробное рыдание» — тает в душе немой лед отчаяния и горькими, сладко-облегчающими рыданиями прорывается наружу62.
Очевидно, что писатель (бывший лауреатом самой престижной дореволюционной литературной «Пушкинской» премии) всю жизнь воспринимал заупокойный гимн исключительно на слух и не улавливал заключенной в нем основной богословской идеи. А ведь, например, о. Павел Флоренский считал процитированный фрагмент ни много ни мало «самосвидетельством всякого культа»63. В своей «Философии культа» Флоренский, всего за несколько лет до выхода брошюры Вересаева, писал:
«Надгробное рыдание творяще песнь "аллилуйа"...» — слышим мы на каждой панихиде зов Церкви, объясняющей тем природу богослужения. Это ведь значит в переводе: превращающе, претворяюще, преобразующе свое рыдание при гробе близких, дорогих и милых сердцу, свою неудержимую скорбь, неизбывную тоску души своей — преобразующе ее в ликующую, торжествующую, победно-радостную хвалу Богу — в «аллилуйа» — в ту песнь, которая воспевается самими силами небесными. в слово последней радости, в песнопение высочайшего подъема64.
Из-за серьезного разрыва с традицией представители культурного сообщества уже вряд ли догадывались, что церковный обряд имеет целью столь кардинальное преображение человеческого аффекта. Даже если они не воспринимали православную панихиду полностью как рутину и «внешнюю форму памятования», вряд ли она оказывала на них серьезное терапевтическое воздействие.
В этих условиях Немирович-Данченко и Станиславский помогли московским представителям театрального цеха получить облегчение душевной боли, сплотиться и легче перенести удар, связанный с трагической скоропостижной смертью Комиссаржевской. Одновременно они поспособствовали и дальнейшему развитию русского похоронно-поминального обряда. Гражданская пани-
62 Вересаев В. В. Указ. соч. С. 14.
63 Флоренский П. А., свящ. Философия культа (Опыт православной антроподицеи). М., 20182. С. 127-128.
64 Там же. С. 128.
хида даже в современных условиях, когда процесс отказа от церковного обряда резко повернулся вспять (и заинтересованные люди зачастую больше склонны к его более глубокому познанию, чем к изобретению новых форм), практически неизбежно включается в церемониал прощания с усопшими, имеющими выдающиеся заслуги перед государством и (или) обществом (далеко не только актерами). И включается она почти в том же виде, в котором была проведена 13 февраля 1910 года в Московском Художественном театре. Но иногда она проводится и во время похорон менее выдающихся граждан и является элементом ритуала, востребованным в большей степени профессиональным сообществом, к которому принадлежит почивший (т. е. сохраняет свой «цеховой» оттенок).
В модерне, базирующемся на новом этосе, профессиональная деятельность имеет совершенно иной статус, чем в традиционном обществе. Она является мерилом при подведении итогов жизненного пути человека даже с церковной точки зрения (пускай и не главным), и это еще задолго до начала XX в. стало отражаться на отдельных элементах похоронного ритуала. Поэтому Немирович-Данченко и Станиславский не придумали ничего принципиально нового, кроме, возможно, нового термина. Но они придали уже известной практике расширения традиционного церковного обряда новую глубину и оформили ее на новом эстетическом уровне. Само же расширение было новацией, обусловленной принятием русским общественным сознанием мировоззренческих установок, характерных для наступившей эпохи.
Список источников
Бескин Э. М. Московские письма. 30 // Театр и искусство. СПб., 1910. № 8 (21 фев.). С. 177-178.
В провинции // Русское слово. М., 1910. № 40 (19 фев.). С. 5.
В. Ф. Коммиссаржевская. Памяти В. Ф. Коммиссаржевской // Русское слово. М., 1910. № 37 (16 фев.). С. 5.
Воронцов А. А., свящ. Тяготы служения искусству // Известия по Казанской епархии.
1916. № 23/24. С. 557-559. Запрещение молиться // Биржевые ведомости. СПб., 1910. № 11569 (17 фев.). С. 2. К кончине В. Ф. Коммиссаржевской // Обозрение театров. СПб., 1910. № 993 (15 фев.). С. 6-9.
К кончине В. Ф. Коммиссаржевской // Обозрение театров. СПб., 1910. № 996 (18 фев.). С. 6-7.
К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Гражданская панихида // Обозрение театров.
СПб., 1910. № 994 (16 фев.). С. 9. К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Панихиды // Обозрение театров. СПб., 1910. № 990 (12 фев.). С. 9.
К кончине В. Ф. Коммиссаржевской. Пресса о смерти В. Ф. Коммиссаржевской // Обозрение театров. СПб., 1910. № 991 (13 фев.). С. 6-8. К. П. Победоносцев и его корреспонденты: письма и записки / предисл. М. Н. Покровского. М.; Пг.: Гос. изд-во, 1923. Т. 1. Коганицкий И. Я. В борьбе со старым миром // Красная летопись. 1923. № 8. С. 167-168. Коммиссаржевская. В Петербурге // Голос Москвы. 1910. № 41 (20 фев.). С. 2. Литература о панихидах // Театр и искусство. СПб., 1910. № 8 (21 фев.). С. 169. М. Д. В. Ф. Коммиссаржевская // Голос Москвы. 1910. № 33 (11 фев.). С. 4.
Миритеев И. Н. В Орехове-Зуеве // На баррикадах Москвы: Сб. воспоминаний, документов и материалов. М.: Моск. рабочий, 1975. С. 204—216.
Не кощунствуйте над святыней // Колокол. СПб., 1910. № 1178 (17 фев.). С. 1.
Немирович-Данченко В. И. Из прошлого. М.; Л.: ACADEMIA, 1936.
Основы социальной концепции Русской Православной Церкви. URL: http://www. patriarchia.ru/db/text/419128.html (дата обращения: 30.08.2023).
Памяти В. Ф. Коммиссаржевской // Русское слово. М., 1910. № 42 (21 фев.). С. 5.
Памяти Коммиссаржевской. Панихиды в Москве // Голос Москвы. 1910. № 36 (14 фев.). С. 5.
Памяти Коммиссаржевской. Траурное утро // Голос Москвы. 1910. № 36 (14 фев.). С. 5.
Панихиды по В. Ф. Коммиссаржевской. В провинции // Русское слово. М., 1910. № 36 (14 фев.). С. 5.
Петров Г. С. Гражданские поминки // Русское слово. М., 1910. № 42 (21 фев.). С. 3.
Похороны Коммиссаржевской // Раннее утро. М., 1910. № 42 (21 фев.). С. 3.
Приходский священник. Отклик пастыря на газетный шум о панихиде по Коммиссар-жевской // Братский листок. Саратов, 1910. № 43 (21 фев.). С. 4.
Пришелец. Похороны // Киевские вести. 1910. № 304 (11 нояб.). С. 1.
Устав врачебный. Кн. 2 // Свод законов Российской империи. СПб.: Русское Книжное Товарищество «Деятель», 1912. Т. XIII. С. 256—311.
Фингал (Потапенко И. Н.). Впечатления бытия. Панихида. Памяти Коммиссаржевской // Биржевые ведомости. СПб., 1910. № 11569 (17 фев.). С. 4.
Lolo (Мунштейн Л. Г.). На смерть В. Ф. Коммиссаржевской // Обозрение театров. СПб., 1910. № 994 (16 фев.). С. 9.
Список литературы
Аскольдов С. А. Религиозный смысл русской революции // Из глубины: Сб. статей о русской революции. М.; Пг.: Русская мысль, 1918.
Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковнослужителей: Сборник сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства. К.: Тип. Киево-Печерской Успенской лавры, 19133.
Вебер М. Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2006.
Вересаев В. В. Об обрядах старых и новых (к художественному оформлению быта). М.: Новая Москва, 1926.
Герц Р. Коллективное представление о смерти // Он же. Смерть и правая рука. М.: ARS Press, 2019. С. 43-179.
Костомаров Г. Д. Черная сотня под флагом религии в 1905 году. М.: Безбожник, 1931.
Кремлева И. А. Похоронно-поминальные обычаи и обряды: Русские / ред.: В. А. Александров, И. В. Власова, Н. С. Полищук. М.: Наука, 1999. С. 517-533.
Мария (Скобцова Елизавета Юрьевна; монахиня). Типы религиозной жизни // Вестник РХД. Париж; Нью-Йорк; М., 1997. № 176. С. 5-51.
Полищук Н. С. Обряд как социальное явление (на примере «красных похорон») // Советская этнография. 1991. № 6. С. 25-39.
Разумова И. А., Барабанова Л. А. Ситуация погребения и похоронный ритуал с точки зрения взаимодействия социальных институтов // Труды Кольского научного центра РАН. Гуманитарные исследования. 2012. Вып. 3. С. 42-61.
Руднев П. А. Театральные взгляды Василия Розанова. М.: Аграф, 2003.
Соколова А. Д. Новому человеку — новая смерть? Похоронная культура раннего СССР. М.: Новое литературное обозрение, 2022.
Флоренский П. А., свящ. Философия культа (Опыт православной антроподицеи).
М.: Академический проект, 20182. Чудновцев М. И. Церковь и театр. Конец XIX — начало XX века. М.: Наука, 1970. Шмеман А. Д., прот. Литургия смерти и современная культура. М.: Гранат, 2013.
"The First Experience of a Civil Memorial Service": the Mourning Morning at the Moscow Art Theatre
13 February 1910
Abstract: The article, which based on materials from pre-revolutionary periodicals, describes in detail and systematically analyzes the mourning meeting in honor of the memory of actress Vera Komissarzhevskaya. This meeting was organized and held on the morning of February 13, 1910 by the founders of the Moscow Art Theater — V. I. Nemirovich-Danchenko and K. S. Stanislavsky. This memorial event, which took place in the foyer ofthe Moscow Art Theater, was named by V. I. Nemirovich-Danchenko "the first experience of a civil memorial service", during his opening speech. The event received such a definition, since no clergyman took part in it, due to a ban from the Moscow church authorities to serve a church memorial service for Komissarzhevskaya in the theater building in Kamergersky Lane. The article hypothesizes that the term "civil memorial service" ("grazhdanskaia panikhida") was used for the first time at that time. Funeral and memorial ceremonies without the participation ofthe clergy were sometimes held in Russia before that (during the revolutionary events of 1905). The meeting on February 13, 1910 at the Moscow Art Theater, being an important milestone in the evolution of the Russian civil funeral rite, stood apart in this row. The civil memorial ceremony for Komissarzhevskaya had no direct internal connection with the current political conflicts (within the framework of which the atheistic worldview was already openly opposed to the religious worldview). It rather reflected the discrepancy in the perception of the status of dramatic art and the personality of the dramatic actor-artist (as well as personal creativity in general) between the church consciousness typical of that time and the consciousness of the creative intelligentsia, within the limits of a single Christian paradigm. "The first experience of a civil memorial service" is considered in the article not as an attempt to redesign, but as an attempt to strengthen the existing memorial rite in the therapeutic aspect, adapting it to the mental characteristics of the artistic community.
Keywords: civil memorial service, funeral rite, Komissarzhevskaya, Nemirovich-Danchenko, Stanislavski, death studies, Church and theater.
Vestnik Pravoslavnogo Sviato-Tikhonovskogo
gumanitarnogo universiteta.
Seriia I: Bogoslovie. Filosofiia. Religiovedenie.
Andrey Perekatov, Post-graduate student St. Tikhon's Orthodox University for the Humanities
Moscow, Russia avp1875@mail.ru https: //orcid.org/0000-0003-2094-5311
2023. Vol. 109. P. 89-112
DOI: 10.15382/sturI2023109.89-112
А. Perekatov
References
Chudnovtsev M. I. (1970) Tserkov' i teatr. Konets XIX — nachalo XX veka [Church and theatre. Late 19th — early 20th century]. Moscow: Nauka (in Russian).
Florensky P. (2018) Filosofiia kul'ta (Opyt pravoslavnoi antropoditsei) [Philosophy of the cult (Treatise on Orthodox anthropodicy)]. Moscow: Akademicheskij proekt (in Russian).
Hertz R. (2019) "A Contribution to the Study of the Collective Representation of Death", in Smert' ipravaia ruka [Death and the Right Hand], Moscow: ARS Press, pp. 43—179 (Russian translation).
Koganitskii I. (1923) "V bor'be so starym mirom" ["In the fight against the old world"]. Krasnaia letopis', vol. 8, pp. 167—168 (in Russian).
Kostomarov G. D. (1931) Chernaia sotnia pod flagom religii v 1905 godu [The Black Hundred under the flag of religion in 1905]. Moscow: Bezbozhnik (in Russian).
Kremleva I. A. (1999) "Pokhoronno-pominal'nye obychai i obriady" ["Funeral and memorial customs and rites"], in V. A. Aleksandrov, I. V. Vlasova, N. S. Polischuk (eds) Russkie [Russians], Moscow: Nauka, pp. 517-533 (in Russian).
Miriteev I. N. (1975) "V Orekhove-Zueve" ["In Orekhovo-Zuevo"], in Na barrikadakh Moskvy. Sbornik vospominanii, dokumentov i materialov [On the barricades of Moscow. Collection of memoirs, documents and materials]. Moscow: Moskovskij rabochij , pp. 204-216 (in Russian).
Nemirovich-Danchenko V. (1936) Izproshlogo [From the past]. Moscow, Leningrad: ACADEMIA (in Russian).
Polishchuk N. S. (1991) "Obriad kak sotsial'noe iavlenie (na primere "krasnykh pokhoron")" ["The rite as a social phenomenon (on the example of the "red funeral")"]. Sovetskaia etnografiia, vol. 6, pp. 25-39 (in Russian).
Razumova I. A., Barabanova L. A. (2012) "Situaisiia pogrebeniia i pokhoronnyi ritual s tochki zreniia vzaimodeistviia sotsial'nykh institutov" ["Funeral situation and ritual through the prism of interaction between social institutions"]. Trudy Kol'skogo nauchnogo tsentra RAN. Gumanitarnye issledovaniia, vol. 3, pp. 42-61 (in Russian).
Rudnev P. A. (2003) Teatral'nye vzgliady Vasiliia Rozanova [Theatrical views of Vasily Rozanov]. Moscow: Agraf (in Russian).
Schmemann A. D. (2013) The Liturgy of Death. Moscow: Granat (Russian translation).
Skobtsova M. (1997) "Tipy religioznoi zhizni" ["Types of Religious Life"]. Vestnik russkogo khristianskogo dvizheniia, vol. 176, pp. 5-51 (in Russian).
Sokolova A. D. (2022) Novomu cheloveku — novaia smert'?Pokhoronnaia kul'tura rannego SSSR [A New Death for a New Man? Funeral Culture of Early USSR]. Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie (in Russian).
Weber M. (2006) Dieprotestantische Ethik und der «Geist» des Kapitalismus. Moscow: Rossijskaia politicheskaja entsiklopedia (ROSSPEN) (Russian translation).
Veresaev V. V. (1926) Ob obriadakh starykh i novykh: (k khudozhestvennomu oformleniiu byta) [About rituals old and new: (to the artistic design of everyday life)]. Moscow: NOVAJA MOSKVA (in Russian).
Статья поступила в редакцию 21.09.2023
The article was submitted 21.09.2023
