CC BY
83
ЛИЧНОСТИ И ИДЕИ
Р. Е. Гергилов
ПЕРВЫЕ ГОДЫ Ф. А. СТЕПУНА В ЭМИГРАЦИИ
Творческое наследие Федора Степуна (1884-1965), социолога, философа культуры, историка мысли и литературоведа, не получило до настоящего времени полноценного резонанса ни в научной литературе, ни в широком общественном сознании. Это не в последнюю очередь обусловлено культурологическим характером гносеологической рефлексии мыслителя, ярко самобытным стилем его сочинений, отличающимся артистической выразительнстью, выской философской культурой, благородной строгостью и ответственностью личностного суждения.
У многих выдающихся людей на склоне жизни возникает потребность сделать некую ее ретроспекцию. Они начинают писать мемуары, которые должны выполнить две важные задачи. Первая — придать смысл прожитым годам, оправдать, как правило, свой жизненный путь, вторая — попытаться предостеречь новые поколения от ошибок их отцов и дедов. Любые мемуары — это апология, апология жизни, ее же силами и вызванная. Но мемуары — не столько воспоминания, сколько торжество памяти, сущность которой, как об этом говорил Степун, в спасении образов жизни от власти времени. То, что памятью сохранено, обретает вечную жизнь, потому что память возвышается над всеми измерениями времени. В ней легко совмещаются несовместимые во времени явления. В мемуарах должна господствовать память. Степун пользуется ею как неким магическим кристаллом в своих воспоминаниях «Бывшее и несбывшееся», заканчивающихся описанием его расставания с Россией осенью 1922 г. и, как оказалось, навсегда.
После остановки в Риге Федор Степун со своей женой Натальей Николаевной прибывают в начале ноября в «мрачный, нищий пореволюционный» Берлин. На вокзале Шарлоттенбург их встретили торжественно и почти официально, хотя нигде не было информации об их приезде. Это можно объяснить тем, что для каждого эмигранта любое появление нового человека с Родины — это всегда событие. По большей части интересен не столько сам человек, сколько он как носитель покинутой Отчизны, ее культуры и быта. С двойственным чувством Степун описывает их первые впечатления от встречи земляков: «Не успев еще выйти из вагона, мы уже видим, как прямо на нас несутся ... Я радостно чувствую, что нас встречают с незаслуженною радостью, но чувствую также и то, что рады не только нам, но, прежде всего, России в нас ... В это мгновенье я слышу почти умиленный голос:
“нет ... калоши!” Ну, конечно, мои глубокие калоши вполне стоят в данную минуту всего меня»1. С первых шагов по кварталам Берлина, заселенных выходцами из России, ему стали заметны различия в материальном положении, политической ориентации и духовном настроении различных слоев русской эмиграции, что само по себе исключало поверхностные обобщения.
В Берлине Степун вновь встретился с Натальей Крандиевской и Алексеем Толстым, которые входили в состав комитета по приему вновь прибывших из России. После исполнения разного рода формальностей, новичку рекомендовалось посетить блошинный рынок, чтобы приобрести самое необходимое в новой жизни. Кроме возможности что-нибудь купить, эта «толкучка» предоставляла случай встретиться со знакомыми, а кроме того, давала возможность наблюдать одну из сторон эмигрантской жизни. «Когда по приезде в Берлин — пишет Степун — я вышел на Таие^1еп-Б^аззе и попал — было часов 6 вечера — в самый разлив русской спекулятивной стихии, в широком русле которой неслись: котиковое манто, синие отштукатуренные лица, набегающие волны духов, бриллианты целыми гнездами, жадные, блудливые глаза в темных кругах; в заложенных за спину красных руках толстые палки-хвосты, сигары в брезливых губах, играющие обтянутые бедра, золотые фасады зубов, кроваво квадратные рты, телесно-шелковые чулки, серая замша в черном лаке, и над всем отдельные слова и фразы единой во всех устах валютно-биржевой речи,—я с нежностью вспомнил героических московских спекулянтов 19 и 22 гг., говоривших по телефону только “эзоповым” языком, прятавших в случае опасности бриллианты за скулу, ... постоянно дрожавших по ночам при звуке приближающегося автомобиля, и услышал глубоко в душе совершенно неожиданную для себя фразу — эх, нету на вас коммунистов!»2 Степуны сняли меблированную квартиру в благополучном районе Берлина Штеглиц. Дом находился рядом со станцией метро «Ботанический сад», от которой было недалеко до центра города и до Ноллендорф-платц и Виттенбергерсплатц, которые были местом встреч русской колонии.
В своих эссе, вышедших в нескольких номерах «Современных записок», Сте-пун дал критический портрет души русского эмигранта, с ее политической и культурной дезориентацией: «Что же, однако, значит — “эмигрантское сердце?” Вопрос этот заслуживает самого тщательного внимания. Внешний признак территории для определения психологической сущности “эмиграции” очень недостаточен. Ясно, что как в России очень много типичных эмигрантов, так и среди эмигрантов Европы очень много людей, по своему внутреннему строю не имеющих ничего общего с эмиграцией. В смысле эмигрантщины. Что же такое эмигрант в этом последнем и единственно важном смысле? Эмигрант, это человек, в котором ощущение причиненного ему революцией непоправимого зла и незалечимого страдания выжрало ощущение самодовлеющего бытия как революции, так и России. Это человек, потерявший возможность ясного различения в своем внутреннем опыте революции, как своей биографии, от революции, как главы русской истории. Это человек, схвативший насморк на космическом сквозняке революции и теперь отрицающий Божий космос во имя своего насморка»3. В «Мыслях о России», опубликованных в 1923 г. в «Современных записках», Степун почти ничего не пишет о повседневной жизни «русского Берлина»; его очень волнует находящееся в опасности духовное состояние русской эмигрантской интеллигенции: «Называть обывателя, душевно разгромленного революцией, эмигрантом — в сущности не к чему, его достаточно продолжать считать тем, чем он, как всегда был, так и остался — обывателем. Проблема же эмиграции в более узком и существенном смысле этого слова начинается только
там, где все описанное мною, как внутреннее эмигрирование, стало печальною судьбою не только обывательского бездушья, а настоящих творческих душ. Художники, мыслители, писатели, политики, вчерашние вожди и властители, духовные центры и практические организаторы внутренней жизни России, вдруг выбитые из своих центральных позиций, дезорганизованные и растерявшиеся, потерявшие веру в свой собственный голос, но не потерявшие жажду быть набатом и благовестом, — вот те, совершенно особые по своему характерному душевному звуку, ожесточенные, слепые, впустую воющие, глубоко несчастные люди, которые одни только и заслуживают карающего названия эмигрантов, если употреблять это слово как термин в непривычно суженном, но принципиально единственно существенном смысле. Эмигранты — души, еще вчера пролегавшие по духовным далям России привольными столбовыми дорогами, ныне же печальными верстовыми столбами, торчащими над своим собственным прошлым, отмечая своею неподвижностью быстроту несущейся мимо них жизни»4. Насколько в первое время Степун не отождествлял себя с эмиграцией, видно еще и по его отношению к Берлину, который он не воспринимал ни как красивый город, ни как будущий центр русской эмиграции. О том, что его задерживало в этом городе, он сообщает своему бывшему ментору и куратору журнала «Логос» Г. Риккерту (в письме от 7 ноября 1922 г.): «Я и моя жена были высланы из России и остановились в Берлине, который стал большим духовным центром России. Вначале мы действительно хотели ехать во Фрейбург и Гейдельберг, но ввиду необходимости зарабатывать на жизнь, — что возможно для меня только в Берлине, —наши планы изменились»5.
На территории Берлина в период 1922-1923 гг. скопилось огромное число беженцев из бывшей Российской империи6. По сравнению с большей их частью Степун был в привилегированном положении. Для него и других представителей интеллигенции, высланных из Москвы и Петрограда, немецким правительством были приняты меры для облегчения переходного периода и нахождения места жительства в Берлине. Руководство столичной полиции, ответственное за состояние дел с иностранцами, обеспечило деятелям русской науки и культуры неограниченное по времени право проживания в Пруссии, а жилищное управление — возможность снимать недорогие комнаты и квартиры7. Несмотря на напряженную внутриполитическую обстановку, сложившуюся вследствии послевоенных трудностей на рынке жилья и большого притока беженцев с Востока, такое отношение заслуживает одобрения. Но названные привилегии, как это очень скоро понял Степун, были лишь исключением.
Высланные русские профессора вначале были окружены заботой и вниманием влиятельных представителей государства, экономики, церкви и средств массовой информации. Небезынтересным является тот факт, что, наряду с укреплением контактов с молодой советской республикой, немецкие власти не переставали поддерживать русскую культуру в эмиграции. Кроме личных и профессиональных связей с Россией некоторых влиятельных представителей немецкой культуры, имела место заинтересованность немецких издательств в разделении очагов славянской культуры и контроле над ними. Не в последнюю очередь эти соображения были положены в основу посильной поддержки русских духовных сил на территории Германии, так как усиливающийся приток последних в Чехословакию, в частности в Прагу, и поддержка их со стороны правительства президента Масарика способствовали усилению панславянских сил и настроений в Европе.
15 ноября 1922 г. немецкий Красный Крест, совместно с немецким Обществом изучения Восточной Европы под председательством историка и политика Отто
Хетцша, организовали немецко-русский вечер встречи, на котором, среди прочих, выступил с речью Степун8. При поддержке уполномоченного по делам русских беженцев в Германии М. Шлезингера и представителя министерства иностранных дел этой страны, курировавшего этот же вопрос, а также при консультации со стороны Г. Бернгарда и Т. Вольфа — главных редакторов «Фосошен цайтунг» и «Берлинер тагеблатт» — Хетцшу и некоторым российским профессорам удалось открыть в феврале 1923 г. в Берлине Русский научный институт для русскоговорящих эмигрантов. Одним из его основателей и деканом отделения был некоторое время Н. А. Бердяев. Образование, получаемое в этом институте, было ориентировано на довоенную российскую модель. И. В. Гессен — отец соредактора «Логоса» С. Гессена — скептически оценивал положение этого института, объясняя это, не в последнюю очередь, «заметным» отсутствием интереса к этому учебному заведению у ведущих политиков Веймарской республики9. Тем не менее институт был создан. Среди постоянных сотрудников были такие ученые, как Н. А. Бердяев, В. Д. Брукус,
А. А. Боголепов, И. А. Ильин, И. А. Кизеветтер, А. М. Кулишер, Л. П. Карсавин, С. Н. Прокович, П. Б. Струве, М. А. Таубе, С. Л. Франк, В. И. Ясинский. Периодически перед студентами выступал с лекциями и докладами и Федор Степун, который тоже заметил, по мере улучшения отношений Германии с Советской Россией, некоторое дистанцирование немецких правящих кругов по отношению к институту.
Возможности заработка и активной деятельности за пределами родины Степун нашел в другом учебном заведении для эмигрантов из бывшей Российской империи. Он был принят в качестве доцента в Религиозно-философскую академию, которая начала работать уже 1 декабря 1922 г. В газете «Руль» был представлен преподавательский корпус новой академии. Наряду с философами Бердяевым, Франком и Ильиным, историком Карсавиным и литературоведом Айхенвальдом был назван «профессор» Степун, с запланированным им курсом лекций «О сущности романтики»10. Вновь организованное учебное заведение продолжило прерванную традицию созданной Бердяевым в Москве в 1918 г. Вольной академии духовной культуры. На публичных докладах, устраиваемых новой академией, проводидись дискуссии о возможных альтернативах послевоенной культуры. В регулярно составляемой газетой «Руль» хронике русской жизни Берлина в качестве участника этих дискуссий упоминается имя Степуна. Так, например, 27 января 1923 г. он участвовал в обсуждении доклада И. Ильина, в котором речь шла о возрождении философского опыта, а 11 февраля — в обсуждении доклада Н. Бердяева «Демократия и социализм как духовные проблемы». 9 апреля 1923 г. он участвовал в дискуссии по докладу С. Франка «Судьба европейской культуры»11.
Сложными были отношения у Степуна с Ильиным, которого он считал идеологом милитаризма и осуждал этого философа-националиста за его демагогические выступления в годы Первой мировой войны. Упреки Степуна в адрес Бердяева касались философии истории последнего и, прежде всего, ее политического подтекста. В первые годы их сотрудничество было достаточно тесным, но с годами в среде русской эмиграции наметился рост антидемократических настроений, которые находили свое теоретическое обоснование в некоторых работах Бердяева. С Франком в годы его пребывания в Германии у Степуна сложились хорошие творческие отношения, перешедшие затем в личную дружбу12.
В диспутах, проводившихся в «Религиозно-философской академии» в Берлине, принимали участие многие известные ученые-эмигранты: Б. Вышеславцев, Л. Карсавин, С. Гессен и др. Названный в газете «Руль» состав участников диспутов
выглядел относительно однородным. В большей степени в него входили уже немолодые ученые, завоевавшие себе признание в своей области, чего нельзя было сказать о Степуне. К этому кругу принадлежали и известные литераторы и политики. Еще со студенческих лет Степун понимал необходимость международного творческого сотрудничества, примером которого служил издаваемый в довоенные годы «Логос». С предложением пригласить какого-нибудь известного немецкого философа или писателя выступить перед слушателями академии он обратился к Бердяеву, на просьбу которого откликнулся М. Шелер.
В первые годы мировой войны этот философ выступал с национал-патриотическими лозунгами. Прочитанный им 18 марта 1923 г. доклад о «Сущности и смысле страдания» вызвал негативную реакцию слушателей13. Его предложение русской интеллигенции перевести ее «мнимый пессимизм» в страдание натолкнулось на критику не только русской части слушателей. Присутствующий на докладе протестантский теолог и философ П. Тиллих указал Шелеру, проповедавшему в то время католицизм, на невозможность подхода к проблеме страдания, применяя категорию причинности, а также на недостаточную оценку им протестантского типа отношения к страданию. Степун упрекнул докладчика в недостаточном понимании проблемы личного сознания вины, а также указал ему на односторонность трактовки целесообразности чувств и на неверную трактовку чувства стыда. Есть все основания предполагать, что именно в это время Степун познакомился с Тиллихом, ставшим впоследствии его коллегой и другом. Здесь же берет начало и его дружба с выходцем из Швейцарии Густавом Кульманом, человеком много сделавшим для сохранения русской культуры в эмиграции.
Межконфессиональный характер Академии не в последнюю очередь определялся ее метонахождением. Лекции проводились в здании французской гимназии, точнее, в студенческой аудитории «Христианской ассоциации молодых людей» ^МСА). Само существование этой Академии стало возможным благодаря поддержке этой неправительственной и внепартийной организации, основной деятельностью которой была забота о русских военнопленных и помощь в их возвращении на родину. В лице этой организации Бердяев нашел интересующегося русской культурой и имеющего достаточно средств спонсора. Деятельность YMCA в сфере создания разного рода учебных заведений для беженцев из России была составной частью миссионерской работы, направленной на создание религиозно ориентированной организации русского студенчества за рубежом. Эта организация старалась искать поддержку и среди известных личностей. Одним из таких был будущий президент США Г. Гувер. Часть его книги «Американский индивидуализм» была включена в программу YMCA, образовательной частью которой руководил Г. Кульман. Вместе с П. Андерсеном — руководителем этой организации в Германии — он принимал участие в переговорах, предшествующих основанию религиозно-философской академии. Бердяев, представлявший вместе с Франком русскую сторону, в своей автобиографии назвал эти переговоры плодотворными встречами интеллектуалов-единомышленников. Партнерство с YMCA состоялось благодаря тому, что представители всех сторон имели сходный взгляд на историческую эпоху и связывающий
14
их личный интерес к русской культуре14.
Особенно это касается Густава Густавовича Кульмана. Под впечатлением Первой мировой войны и ее последствий, а также творчества Л. Н. Толстого, этот юный швейцарец прервал свою юридическую карьеру и присоединился к YMCA, чтобы участвовать в работе с беженцами15. В бывшем лагере для военнопленных Вюнс-
дорф, расположенном к югу от Берлина и переполненном в начале 20-х годов русскими беженцами, он организовал политехникум. Наряду с подготовкой к техническим, полиграфическим и сельскохозяйственным профессиям, здесь можно было факультативно слушать доклады и лекции известных профессоров Религиознофилософской академии. В клубе лагеря Вюнсдорф выступал и Степун. В начале 1923 г. он читал доклад «Трагедия современности», подготовленный им еще в годы Гражданской войны.
Сотрудничество с YMCA давало Степуну, равно как и другим российским ученым и их семьям, возможность существовать в Германии, пораженной сильной инфляцией. Более того, в конце осени 1922 г., при ежемесячном заработке доцента в 10 американских долларов, можно было вдоволь покупать продуктов питания и платить исправно квартплату16. Оклад доцента академии позволял Степуну и его жене оставаться в Берлине, с его высокими ценами на жилье, а не переезжать в пригород, а также избавлял их от частых одиссей по раного рода пансионам.
Феномен «русского Берлина», расцвет его культурной жизни стал отчетливо заметен в многочисленных романах, воспоминаниях и статьях уже после исчезновения этого кратковременного явления. Русский Берлин межвоенного периода представлял собой вначале многочисленную, а затем маргинальную русскую колонию на территории большой европейской метрополии. Если в 1919-1922 гг. наблюдался большой приток беженцев из России, то с конца 1922 г., когда Веймарское правительство оставило надежды на успех в борьбе с надвигающимся экономическим кризисом, начался их массовый отток. Кто-то возвращался на родину, кто-то двигался дальше на запад. Париж перенимал у Берлина эстафету центра русской эмиграции.
Находясь в Берлине, Федор Степун старался не примыкать ни к каким партийным и общественным организациям эмиграции, тем более, что общественнополитический ландшафт немецкого государства был в то время разнородным и неспокойным. 24 июня 1922 г. был убит министр иностранных дел Германии В. Ратенау. 28 марта того же года, во время проведения съезда партии конституционных демократов, было совершено покушение на бывшего министра иностранных дел Временного правительства и председателя партии П. Милюкова, в результате которого погиб один из основателей газеты «Руль» известный обшественный деятель В. Д. Набоков. Прибытие в Берлин большого числа русской научной интеллигенции совпало по времени с началом политических расхождений в среде русской эмиграции.
Если в общественно-политической сфере того времени наблюдалась некоторая стагнация, то в духовной — жизнь била ключом. Издательства работали в полную силу; выставки, публичные чтения и встречи писателей, поэтов, художников и философов проходили одна за другой. Так, в открытом в ноябре 1921 г. Доме искусств было проведено до конца октября 1923 г. более 60 разного рода культурных мероприятий, в которых принмали участие А. Белый, А. Толстой, В. Ходасевич, А. Каменский,
В. Шкловский, И. Эренбург, Б. Пастернак, В. Маяковский, А. Ремизов, С. Есенин, М. Цветаева и многие другие. С ноября 1922 г. и по май 1923 г. в этих мероприятиях участвовал и Степун. Еще одним большим очагом культуры был созданный в Берлине в ноябре 1922 г. Клуб писателей, проведший, менее чем за два года своего существования 34 заседания. На одном из них, а именно 7 марта 1923 г., с докладом на тему «Стихия артистической души» выступил Степун. Время его пребытия в Германии совпало с началом налаживания отношений этого государства с молодой советской республикой. В ноябре 1922 г. была открыта выставка советского
искусства, которая дала возможность В. Маяковскому и его коллегам рассказать о футуристском искусстве в России. После его выступления в Доме искусств вспыхнул большой скандал17. Уж очень сильна была политизированность как советской стороны, так и эмиграции.
В конце 1922 г. предметом оживленных дискуссий стало своеобразное внепартийное движение «Смена вех», призывавшее эмигрантов возвращаться на родину. В спорах вокруг этого движения Степун принимал участие и как частное лицо, и как общественный деятель. Осуждение «сменовеховства» осложнялось тем, что оно не витало в теоретических эмпиреях, а брало за живое каждого эмигранта и требовало от него какого-то конкретного решения и поступка. Если к самому движению в общем Степун относился критически, то на личном, так сказать, бытовом уровне, было все не так уж просто. Он не хотел рвать дружеских отношений с А. Толстым, ставшим активистом «сменовеховства», ставя себя, тем самым, в двойственное положение. Более того, несмотря на просоветские настроения и порой скандальное поведение этого сменовеховца, Степун никогда не умалял уровня его писательского таланта и всегда ставил этого писателя в пример литературной молодежи. В момент возникновения движения «Смена вех» А. Толстой был сотрудником газеты «Накануне», материально поддерживаемой советскими органами госбезопасности. Вскоре в редакции этой газеты разразился скандал, героем и жертвой которого стал И. Эренбург. В литературном приложении этого издания, которое редактировал А. Толстой, опубликовал свою статью «Татарин из Таганрога» о двенадцати новых книгах Ильи Эренбурга» известный киевский журналист Василевский Не-Буква. В ней он называл Эренбурга антисемитом, любителем порнографии, сума-шедшим графоманом и плагиатором. Эта статья вызвала волнения в эмигрантских кругах ввиду очень уж необычного ведения полемики и привела к расколу в рядах творческой интеллигенции. Президиум Дома искусств и объединение «Веретено», по просьбе Г. Струве, С. Горного, Л. Чацкого и В. Набокова, исключили из своих рядов автора статьи и редактора Приложения. А. Толстой понимал, что реакция читателей и последствия для него могут быть не самыми лучшими, но вражда между ним и Эренбургом была настолько сильна, что он решился опубликовать эту критическую статью. Несмотря на то, что, в результате всего произошедшего, имя Толстого в эмигрантских кругах стало нарицательным, Степуны не прерывали с ним личных контактов. Пережив скандал, молодой писатель основал литературное объединение «Академия прозы», на первом заседании которой, весной 1923 г., среди прочих, присутствовал и Степун. Сам же основатель объединения на этом заседании читал отрывки из своего рассказа «Рукопись, найденная под кроватью» — сатиру на эмигрантскую жизнь18.
Какое значение Степун придавал литературе, какие надежды он связывал в особенности с современной русской литературой, выражено в его статье «Трагедия и современность», написанной еще в Москве в 1922 г. и опубликованной в альманахе «Шиповник». Основная идея этой статьи та, что с уходом из жизни Л. Н. Толстого качество литературных произведений снизилось. В ней Степун критикует литературу так называемого «Серебрянного века» и ее дальнейшее развитие. Он пытается по-новому определить отношение повседневности и идеала. Жизнь, по его мнению, должна быть понята не как некое состояние, а как проект, как стремление к идеалу. На его взгляд, драма и трагедия — суть высшие формы искусства, так как в них наблюдается наибольшее стремление человека к нему. Степун проводит различие между дореволюционной и послереволюционной литературой. Это различие осно-
вывается на его тезисе о том, что русская литература периода 1910 г., т. е. с момента смерти Л. Н. Толстого и до 1917 г., обладала стилем, но не нравственным величием. Лишь зародившаяся после революции 1917 г. русско-советская литература пробудила в Степуне надежду на возрождение в ней высокого нравственного начала.
Эти мысли он с успехом излагал российской эмигрантской публике в Берлине. Доклад, прочитанный им 11 декабря 1922 г., был в то же время его первым публичным выступлением в качестве лектора в эмиграции19. Собралось очень много народа, хотя это объяснялось не только популярностью докладчика. «Дом ложи» в начале 20-х годов был центром послереволюционных русских культурных дебатов. Здесь выступали А. Белый и Т. Манн, здесь собирались выдающиеся умы русской эмиграции, чьи выступления публиковались в прессе и находили отклик у читателей. Газета «Руль» посвятила упомянутому собранию большую рецензию, в которой привела без комментариев как аргументы докладчика, так и возражения А. Белого, Н. Бердяева, Ю. Айхенвальда и, прежде всего, публициста-эсера Екатерины Кусковой. Такое внимание к Степуну со стороны прессы объясняется, не в последнюю очередь, его дружескими отношениями с Ю. Айхенвальдом, руководителем литературного отдела «Руля», и Е. Кусковой, помогавшей ему — тогда еще юному философу — в Москве. В эмиграции она была членом редколлегии созданной А. Керенским и выходившей в Берлине в 1922-1925 гг. газеты «Дни». В этом издании социал-революционеров достаточно часто выходили статьи Степуна. Здесь же был опубликован текст доклада «О задачах советской и эмигрантской литературы», прочитанного им 18 ноября 1925 г. в литературном содружестве «Арзамас» и имевшего хороший отклик в прессе. В нем он отстаивал свою основную мысль: «Если советская литература дает откровение, то эмигрантская критика может быть совестью 20
русской литературы»20.
Мировоззренческая близость Кусковой и Степуна состояла в том, что они оба говорили о необходимости оценивать революцию не только как акт разрушения, но и как откровение прошлого и основу для создания новых жизненных форм. Она предлагала свое видение нового конкретного человека, глубинно пережившего войну и революцию. В противоположность этому А. Белый предложил свое перегруженное философской терминологией апокалиптическое видение современной эпохи, которое в газетных рецензиях характеризовалось как «темное» и малопонятное для широкой публики. Он говорил о страшных чертах лица нового человека. Насколько сложной была попытка Степуна сделать русскую революцию предметом философской рефлексии и эстетического опыта, можно оценить, зная позицию по этому вопросу Айхенвальда и Бердяева.
Последний упрекал своего коллегу в том, что тот рассматривает войну и революцию как произведения искусства. Соответствующее понимание этих событий возможно лишь в историко-культурной перспективе. Бердяев рассматривал революцию как событие, которое подготавливается длительным историческим опытом народов и в душе каждого человека. Историк литературы и критик Айхенвальд был не согласен с оценкой Степуна повседневности как чего-то несовершенного. Он считал, что красота, смысл и глубина жизни пребывают уже в развернутом виде в рамках повседневности. Оценка Айхенвальдом современной эпохи с воодушевлением разделялась его слушателями, в большинстве своем жертвами революции. Жизнь была для него более чем произведение искусства, о чем говорили и представители русского реализма. По мировоззрению он был скептиком, отвергающим разного рода философско-исторические спекуляции. Он считал, что война и революция имеют
не больше метафизического смысла, чем сама жизнь, отказывая тем самым, этим социальным феноменам в каком-либо религиозном смысле.
Попытки Степуна связать литературную критику и философию истории, а также придать повседневности черты мессианства не были оценены в Берлине по достоинству, что тем не менее не мешало ему вновь выступать с докладами в Политехникуме YMCA и публиковать свои тезисы в печати. После успешного выступления в «Доме ложи» Степун читает доклады на другие темы, с которыми он выступал в качестве публициста в России. Вскоре издаваемый А. Ященко журнал «Новая русская книга» дал анонсы его предстоящих докладов: «Стихия актерской души» —7 марта 1923 г. в Клубе писателей и «Освальд Шпенглер и закат Европы» — 25 марта 1923 г. в Доме искусств21. Незадолго до этого состоялось личное знакомство Бердяева и Степуна со Шпенглером. Если Степуна больше волновали его расхождения во взглядах с немецким философом на природу русской революции, то Бердяеву, несмотря на его некоторые теоретические симпатии к этому знаменитому пессимисту, сам он как личность не понравился. Слишком уж буржуазным он показался русскому философу-персоналисту. Помимо публичных выступлений Степун наладил тесные контакты с русскими эмигрантскими издательствами и редакциями газет и журналов; результаты совместного сотрудничества не заставили себя долго ждать.
Весной 1923 г., спустя полгода после прибытия в Германию, Степуны предприняли поездку в Париж. Они надеялись на то, что за время их отсутствия немецкими властями решится вопрос статуса их пребывания в этой стране. Кроме того, были причины и материального характера. Париж, постепенно становившийся центром русской эмиграции в Европе, мог предложить большое поле деятельности для таких людей, как Степун. Это первое путешествие длилось всего 10 дней, но прежде чем отправиться в него, Степунам пришлось пережить немало организационных неприятностей, обусловленных их статусом беженцев и послевоенной изоляцией Германии. Версальский договор 1919 г. свел почти на нет отношения Германии с Францией, что повлияло даже на процедуру пересечения границ этих двух соседних государств. Поездка из Фрейбурга в Париж могла превратиться в проблему. В связи с отсутствием точной информации о визовом режиме Степуны были вынуждены добираться в Париж через Бельгию22. В будущем, их маршрут во Францию стал намного короче и проходил по территории Швейцарии. За первой поездкой следовали в дальнейшем регулярные посещения Франции, порой с продолжительным там пребыванием.
Французская метрополия в 20-30-х годах, наряду с Прагой, Белградом, Ригой, Варшавой и Софией, была центром русской эмиграции в Европе23. Многочисленность, социальное разнообразие и общественную активность русской колонии Парижа можно сравнить с описанным многими авторами «русским Берлином» периода денежной инфляции. В результате переезда в Париж большинства русских писателей и ученых этот город стал европейской столицей русской эмиграции. Одной из предпосылок для этого не в последнюю очередь было своевременное создание условий для нормальной работы прессы. Эмигрировавшие политические партии и их знаменитые руководители осели в столице бывших союзников и наладили выпуск журналов и газет, чем помогали своим соотечественникам преодолевать сложности эмигрантской жизни. На русском газетном рынке Парижа господствовали либеральные и социалистические издания. Наряду с либерально-консервативной ежедневной газетой «Последние новости», руководимой П. Милюковым, и «Возрождением», возглавляемой известным теоретиком русского либерализма П. Струве, большое публи-
цистическое влияние имели издания партии эсеров. Еще до появления основанной А. Керенским ежедневной газеты «Дни», редакторы которой представляли левый спектр партии социал-революционеров и переехали из Берлина в Париж в 1925 г., правое крыло этой партии выпускало в этом городе журнал «Современные записки» — одно из самых известных изданий русской эмиграции.
Это издание было основано в конце 1920 г. и следовало традиции дореволюционных русских общественно-литературных журналов, так называемых «толстых», большую часть своей площади отдававших литературе. Редакционную коллегию составляли известные члены партии, большей частью знакомые с юношеских лет или по годам дореволюционной эмиграции. Некоторые из них, пусть и на непродолжительное время, возвратились на родину. В редакционной коллегии состояли: И. Бунаков-Фондаминский, В. Руднев, Н. Авксентьев, А. Гуковский и М. Вишняк24. С Ильей Бунаковым-Фондаминским, известным революционером, Степун познакомился еще в студенческие годы в Гейдельберге25. Их совместная публицистическая работа началась еще в 1918 г. в Москве, где в газете «Возрождение» Степун выступал против большевизма.
Члены редколллегии, потерявшие друг друга из виду в вихре Гражданской войны, встретились вновь в Париже. Еще в Одессе в 1919 г. Фондаминский познакомился с А. Толстым. В том же году в одном из Одесских издательств вышли «Письма прапорщика-артиллериста». Об этом упоминает М. Вишняк в своих воспоминаниях26. Незадолго до окончания Гражданской войны они переехали в Крым, откуда затем были эвакуированы и оказались во Франции. «Современные записки» стремились разыскать и привлечь к сотрудничеству известных русских писателей и поэтов. Бунаков-Фондаминский обратился с предложением к Толстому, и журнал получил в качестве автора самого известного в то время русского писателя эмиграции. Писатели М. Алданов, А. Белый, И. Бунин, М. Горький, А. Куприн, Д. Мережковский, З. Гиппиус, М. Осоргин, И. Шмелев, Б. Зайцев и другие, впоследствии сотрудничавшие с «Современными записками» и определявшие его лицо, находились в это время еще в России. Перед редакцией «Современных записок» стояла задача быть надпартийным изданием, целью которого было разъяснение как русским читателям в эмиграции, так и в самой России сути борьбы различных направлений в русской политике, помогая им тем самым сформировать просвещенческое мировоззрение. Редакторов объединяло стремление к выработке социальной альтернативы русской монархии на фундаменте демократии и социализма. Следуя старой журнальной традиции, «Современные записки» охватывали все сферы общественной жизни, стараясь при этом способствовать подходу читателя к конкретным социальным и культурным проблемам с научной точки зрения. Необходимость в таком подходе была обусловлена и враждебностью большей части эмигрантов к институту демократии, вызванной поражением Февральской революции27. Особое внимание уделялось, прежде всего, литературному разделу журнала, от которого зависело его качество, а в условиях эмиграции и будущее этого издания. В этих целях жизненно важным был поиск профессиональных сотрудников, дефицит которых в первые годы изгнания ощущался с особой силой. Федор Степун, с его опытом издателя, литературного критика и эксперта по пропаганде художественного творчества был подходящей кандидатурой на пост редактора литературным отделом «Современных записок». Учтя все эти предпосылки, в мае 1923 г. редколлегия журнала заключила с ним договор, условия которого, впрочем, не совсем устраивали Степуна. В частности мала была оплата труда, «но для аполитичных консультаций и 200 франков
в месяц достаточно»28. Помимо обсуждения условий договора Степун упоминает о том, что речь шла и о проданном им за доллары «Госиздату» и уже сданном в набор автобиографическом романе «Николай Переслегин»29. Размер гонорара он обговаривал с членом редколлегии и доверенным лицом журнала М. Вишняком. Следует однако отметить, что публикация первых глав «Николая Переслегина» и первого цикла «Мыслей о России» дает возможность предположить, что вопрос о сотрудничестве обсуждался еще до первой поездки Степуна в Париж. Еще до посещения французской столицы он имел возможность встретиться с редактором «Современных записок» Гуковским в Германии, куда тот ездил в период инфляции в поисках недорогого немецкого издательства. Условия и в самом деле были подходящими, и производство этого издания было перенесено в Германию30.
Илья Бунаков-Фондаминский принадлежал в Париже к группе эмигрантов, в большинстве своем еврейского происхождения, которые по мере своих сил и возможностей способствовали развитию русской культуры за рубежом и внесли большой вклад в ее процветание. С помощью жены он был вхож в круг богатых и влиятельных эмигрантов. Амалия Бунакова-Фондаминская была сестрой Дмитрия и Якова Гавронских. Последний был женат на Марии Калмановской, дочери Исайи Колма-новского, главного акционера «Vysotsky Tea Company». В 1917 г. Яков Гавронский организовал по поручению Керенского заграничную правительственную пресслуж-бу в Западной Европе. Он был личным другом Керенского и поддерживал его в эмиграции31. Возможно, Я. Гавронский финансово поддерживал «Современные записки». Степун мог его встречать в пресслужбе Временного правительства в годы своей работы в Военном министерстве.
Бывший профессиональный революционер Бунаков-Фондаминский был неустанно занят сбором пожертвований для дальнейшего развития культуры и для поддержки малоимущих творческих людей32. Он был не только организатором и в определенном смысле меценатом, но в качестве публициста и историка очень часто участвовал в выработке идей и их обмене в интеллектуальных кругах. Большая квартира Фондаминских на Авеню де Версаль в Париже и арендуемые им дома в Грассе на Ривьере были местами встреч известных писателей, публицистов и философов33. Именно у Бунакова-Фондаминского Степун познакомился со многими представителями «русского Парижа». С его же помощью высланный философ смог закончить и опубликовать свой роман «Николай Переслегин» При его поддержке живший и работавший в Германии Степун смог стать знаменитым публицистом и культур-политиком русской эмиграции. Их совместная деятельность переросла в дружбу, длившуюся до самой смерти Бунакова-Фондаминского.
Первая лекционная поездка
Поездка Степуна во Францию в 1923 г. была первой в длинном ряду поездок, ставших со временем рабочими. До тех пор пока не было постоянного места работы, он был занят многими делами параллельно. Не только эти обстоятельства, но и собственные намерения мешали русскому эмигранту осесть в каком-нибудь одном городе, как это делали его немецкие коллеги. Как публицист и литературный редактор «Современных записок» Степун не только поддерживал личный контакт с редакцией, что в свою очередь вынуждало его ездить из Германии во Францию, но и в интересах журнала и своих собственных занимался распространением в русских эмигрантских колониях своих общественно-политических взглядов и поиском новых
сотрудников для одного из самых популярных изданий русского Зарубежья. Помимо этого ему хотелось осуществить свою заветную мечту — продолжить выпуск двуязычного журнала «Логос». Для этого ему опять-таки были нужны активные соратники.
В этом отношении примечательной является его поездка с женой в Прагу. Их путь пролегал через Берлин и Дрезден. В Берлине планировалось выступить с докладом на русском и немецком языках. Доклад о «философии любви», прочитанный им 26 марта 1924 г. в здании Сесилиеншуле, был напрямую связан с публикацией в «Современных записках» его романа «Николай Переслегин». Слушателям предоставлялась возможность обсудить во многом автобиографический роман. Тема любви волновала Степуна с юношеских лет и составляла, по его позднему признанию, квинтэссенцию его философских воззрений. «К решению показать религиозный кризис эпохи как кризис личной жизни, как кризис любви, я пришел уже давно, еще перед войной (Первой мировой. — Г. Р.) начал писать философию любви. Так возник мой “Николай Переслегин”»34. В качестве политического оратора он выступил 9 апреля 1924 г. в Доме искусств с докладом «Враги русской демократии». Этот доклад должен был быть развитием идей, изложенных в «Мыслях о России», опубликованных в «Современных записках» и представлять собою материал для дискуссии. В этом докладе Степун проанализировал основные упреки в адрес демократии, среди которых выделил справедливый — ее неустойчивость. Затем он дал художественно выполненные характеристики ее врагов. Это удобно устроившийся в жизни и не поддерживающий ни революцию, ни демократию обыватель; это — политические «ренегаты» и подкупленные террористы («оборотни-провокаторы»). Однако он призывал не осуждать людей за то, что они причинили зло. Причины зла — как и вины и греха — нужно рассматривать в контексте ситуации. Чтобы чувствовать себя виновным, человек должен знать, кем он был в момент совершения того или иного поступка. Человек должен иметь чувство ответственности, чтобы иметь возможность обдумать содеяное им. Но, как отмечал Степун, человек предполагает, Бог, напротив, располагает. Дар предвидения — это не повседневная характеристика человека. Отсутствие таланта — не вина человека, а его беда. Себя можно обвинять в чем-то «субстанционально-существенном». Если демократия и принесла много зла России, то, по мнению Степуна, это не значит, что она в этом виновна. Следуя идее Достоевского о всевиновности, он утверждал, что к вине нельзя относиться объективнологически; она должна быть понята интуитивно в качестве некоего ее сопризнания. Тот факт, что с Россией произошло что-то страшное, что она на краю гибели, Сте-пун призывает понимать и сопереживать. Демократ, который не воспринимает это крушение как нечто, чему он и сам способствовал, не может считаться раскаявшимся. Он представляет собой самого злого врага демократии, которому нет места в рядах созидателей новой России. Демократия — это утверждение индивидуального лика и обязанность признания других индивиуальностей. Во внедрении демократии в глубинах нации и религии состоит единственная истина русской жизни35. 11 апреля Степун вновь выступил с докладом. Очевидно, это был первый доклад перед многочисленной аудиторией — не в пример ранним дружеским кружкам — незнакомой немецкой публикой. Может быть поэтому, а может быть и по иным причинам, это выступление, по словам Степуна, завершилось «полным провалом»36.
График встреч и выступлений докладчика в эти дни был очень плотным. Между докладами в Берлине была предусмотрена поездка в Прагу, где планировалось чтение докладов на немецком языке. Эта поездка чуть было не сорвалась, ввиду
возникшей задержки с чешской визой. Дорога в Прагу вела через Дрезден, куда переехала из Фрейбурга чета Кронеров. После неудачи в Марбурге соиздатель «Логоса» получил место профессора теоретической педагогики и философии в Дрезденской высшей технической школе37. Это учебное заведение было новым видом образовательных институтов, правда считавшихся второразрядными. В академической среде такие учебные заведения рассматривались как некий зал ожидания более лучших назначений или как почетная пожизненнная ссылка. Здесь оседали, как правило, аутсайдеры немецкого научного мира38. Занятие Кронером кафедры и его предложение ходатайства подвигнули Степуна к попытке устройства на работу в это учебное заведение. Но, как он сообщает в письме Шору, в тот визит в Дрезден у него не было при себе необходимых документов («дипломов»)39.
В Праге, как и вообще в Чехословакии, были очень хорошие условия для жизни и работы русских беженцев. Это способствовало переезду многих ученых и литераторов из Берлина, особенно после стабилизации немецкой марки, в столицу Чехословакии40. После неудавшейся интервенции чешских войск в годы Гражданской войны в России, президент этого молодого государства Т. Г. Масарик — знаток и покровитель русской философии и культуры — выступил за обширный, хотя и выборочный прием русских эмигрантов. В отличие от Германии, в этой стране вскоре были созданы все правовые механизмы и в ограниченном масштабе возможности для работы, позволявшие многим приехавшим в достаточной степени интегрироваться в местные общественные структуры. Русскому эмигрантскому сообществу в Чехословакии пошли на пользу выделенные государством средства. Все это, а также и ангажемент чешских граждан, пытавшихся разными путями способствовать интеграции своих восточнославянских гостей, скрашивало эмигрантские будни. В Праге был открыт Русский университет, финансируемый из государственных средств, выделенных в свое время на содержание в Сибири «Чешской дивизии». Кроме того, существовала государственная программа помощи русским писателям, включающая поддержку русского эмигрантского издательства «Пламя». Название этого издательства часто появляется в библиографии Степуна. Это говорит об интенсивном, хотя и непродолжительном сотрудничестве. В издательстве «Пламя» в 1925 г. выходит первый выпуск нового «Логоса», подготовленный Степуном, совместно с жившими в ту пору в Праге С. Гессеном и Б. Яковенко. После неудачных переговоров с издательством «Мор и Зибек» по поводу дальнейшнго издания «Логоса» в Германии, они решили реализовать свои издательские планы в Праге, не ставя при этом в известность тюбингенского издателя. Но, к сожалению, первый выпуск некогда знаменитого журнала оказался последним.
Кроме того, в издательстве «Пламя» вышла третьим изданием книга Степуна «Из писем прапорщика-артиллериста»41. Его имя появляется на страницах принадлежащего издательству журнала «Своими путями». Это издание было органом молодого поколения писателей-эмигрантов, призывавшего к разрыву с политической и литературной ориентацией «стариков». На страницах этого журнала Степун представлен рядом коротких, но примечательных публикаций42. Наряду с другими известными писателями-эмигрантами он рассказывает и о своих авторских планах.
Одним из издателей этого журнала был муж М. Цветаевой Сергей Эфрон. С самой поэтессой, жившей в Праге с 1922 по 1925 г., Степун не раз виделся весной 1924 г. Познакомились же они в предреволюционной Москве. Первый разговор о немецкой романтике, совместная работа в «Северных записках» в Петербурге—Петрограде, случайная встреча в Москве в годы Гражданской войны — все это вехи их жизнен-
ных соприкосновений в России, отмеченные в воспоминаниях Степуна43. Он принадлежал не к числу ее корреспондентов, обещающих одинокой поэтессе помощь, а к тем, кто посильно пытался способствовать ее творческому успеху. При встрече в Праге он предложил ей сотрудничество с «Современными записками». Ее согласие могло повлечь за собой необходимость проявлять социальную ангажированность в эмигрантской среде, к чему элитарная поэтесса готова не была. Об этом упоминает ее первый биограф М. Разумовская: «.. .докладчиком и гостем в Праге был Федор Степун, живший в Германии. Он предложил Марине работать литературным критиком. “Я возражала. Я никакой не критик; я апологет”,—призналась она Гулю (ее другу и литературному критику Роману Гулю. — Г. Р.) 10 апреля 1924 г.»44. Эта встреча, хотя и упоминается в биографии Цветаевой лишь мимоходом, может служить показателем деятельности Степуна в качестве литературного посредника и критика.
В Прагу он поехал в первую очередь в качестве литературного агента «Современных записок». Это было вызвано, наряду с прочим, его желанием внести свой вклад в создание этим журналом своего нового литературного лица, определяемого на тот момент «стариком» И. А. Буниным и школой русского реализма, которые в оценке современной литературы и культуры были слишком консервативны. В качестве сотрудника редакции и публициста Степун старался привлечь к сотрудничеству мало представленных в этом издании символистов, а также молодых авторов эмигрантской и советской литературы. В этом деле он имел больший успех, чем это можно предположить, основываясь на замечаниях Цветаевой. Устными и письменными высказываниями своей оценки состояния русской литературы он вызвал большую волну критики. Несогласный с ним по некоторым принципиальным теоретическим вопросам литературной критики А. Бем, согласился тем не менее стать сотрудником «Современных записок». Но несмотря на такой успех Степуна, разногласия между ними по литературно-теоретическм вопросам сохранились на всю жизнь. Из переписки этих двух замечательных людей можно узнать об их регулярных встречах, о длительной совместной работе и взаимопомощи, особенно после вынужденного ухода Степуна в 1937 г. из Дрезденской высшей технической школы45.
Встречи Степуна с М. Цветаевой документально отражены мало. В некоторых письмах близким друзьям она мимоходом оценивает его деятельность как лектора и его роман «Николай Переслегин». В эмигрантском обществе она чувствовала себя аутсайдером и всячески избегала общих «самодовольных» разговоров. Несмотря на внешне казавшуюся дистанцированность, очень скоро в печати, рядом со степунски-ми, появились две статьи Цветаевой, в которых она писала об эмигрантской судьбе и о вопросах литературной критики. Если помещение в одном номере журнала «Своими путями» ответов этих двух авторов на опрос «русских писателей о современной литературе» может показаться делом случайным, то их «встреча» в 1926 г. на страницах издаваемого в Брюсселе поэтом Д. Шахновским альманаха «Благонамеренный» едва ли можно объяснить случайностью. Рядом с культур-философскими афоризмами Степуна находится цветаевский портрет идеального критика46.
В этом же 1926 г. Степун переезжает на постоянное жительство в Дрезден. К тому времени его друг и соредактор «Логоса» Р. Кронер возглавил кафедру философии Дрезденской Высшей технической школы и рекомендовал ее руководству пригласить на должность профессора социологии Степуна.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Степун Ф. А. Мысли о России // Современные записки XVII (IV-V). Париж. С. 353354.
2 Там же. С. 363-364.
3 Там же. С. 355-356; Пархомовский М. (ред.) Евреи в культуре русского зарубежья. Т. 1, 2, 3. Иерусалим, 1992.
4 Там же. С. 366-367.
5 Universitaetsbibliothek Heidelberg, Nachlass Heinrich Rickert, Heid. Hs. 2740, Erg. 1.2
6 См.: Volkmann H.-E. Die russische Emigration in Deutschland 1919-1929. Würzburg, 1966. S. 4.
7 См.: Руль. № 601 от 18. 11. 1022 г. С. 6. А также: Гессен И. В. Годы изгнания. Париж, 1979. С. 62.
8 См.: Руль. № 599 от 16.11. 1922 г. Кроме него среди выступающих были: правовед и впоследствии ректор Русского научного института В. Ясинский, философы С. Франк и И. Ильин.
9 См.: Гессен И. В. Годы изгнания. Париж, 1979. С. 32.
10 Руль. № 640 от 07.01.1923.
11 См.: Руль. № 659 от 10.01.1923; № 672 от 14.02.1923; № 578 от 21.02.1923 и № 725 от 19.04.1923.
12 Bahkmeteff Archive, Ms. Coll. Simon Frank, folder «Stepun», Переписка Федора Сте-пуна с Симоном Франком. (26 писем)
13 См.: Новая русская книга. №3-4. 1923. С. 45. А также: Руль. № 704 от 23.03.1923. С. 5.
14 См.: Бердяев Н. А. Самопознание. М., 1991. С. 249.
15 См.: Зернова М. Густав Густавович Кульман (1895-1961) // Новый журнал. Т. 70 (1962). С. 287-290.
16 См.: Boobbyer P. S.L. Frank. The life and work of a Russian Philosopher 1877-1950. Athen 1995.
17 См.: Руль. № 599 от 05.11.1922. С. 9.
18 См.: Новая русская книга. Т. 3-4. 1923.
19 См.: Руль. № 621 от 13.12.1922.
20 Степун Ф. А. Встречи и размышления. Лондон: Изд. Overseas, 1990. С. 214.
21 См.: Новая русская книга. Т. 2 (февраль 1923 г.). С. 40; Т. 3-4 (1923). С. 46. А также: Руль. № 709 от 29.03.1923.
22 Архив Шора. Недатированное письмо Степуна Шору (незадолго до 17.05. 1923 г.).
23 Johnston R. H. Die Hauptstadt der russischen Diaspora // Schloegel, Karl: (Hg.): Exodus, München 1994. S. 260-278.
24 См.: Вишняк М. Современные записки. Воспоминания редактора. Блумингтон, 1957. С. 38-39.
25 Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000.
26 Вишняк М. Современные записки. С. 100.
27 Там же. С. 101.
28 Архив Шора. Недатированное письмо Степуна Шору (начало 1923 г.).
29 Stepun F. Vergangenes und Unvergaengliches. Bd 3. S. 160.
30 Вишняк М. Современные записки. С. 116-117.
31 Abraham R. Alexander Kerensky. The first love of the revolution. New York, 1987. P. 352.
32 Пархомовский М. (ред.) Евреи в культуре русского Зарубежья. Т. 1, 2, 3. Иерусалим, 1992; Berberowa N. Ich komme aus St. Petersburg. Reinbek, 1991. S. 344.
33 См.: Русское Зарубежье 1920-1940 гг. Франция. Париж, 1996.
34 Stepun F. Vergangenes und Unvergaengliches. Bd 3. S. 163.
35См.: Сообщение С. Я. // Дни от 23.04.1924.
36 Архив Шора. Почтовая карточка Ф. Степуна Е. Шору от 12.04. 1924 г.
37 Asmus W. Richard Kroner (1884-1974). Ein christlicher Philosoph jüdischer Herkunft unter dem Schatten Hitlers. Franfurt/M., 1993. S. 32.
38 См.: Klemperer V. Tagebuecher 1925-1932. Berlin, 1996. S. 112.
39 Архив Шора. Недатированная почтовая карточка Ф. Степуна Е. Шору (ориентировочно 03.04.1923).
40 Постников С. П. Русские в Праге. 1918-1928. Прага, 1928.
41 Степун Ф. А. Из писем прапорщика-артиллериста. Прага: Пламя, 1925.
42 Своими путями. № 8-9 (1925).
43 Степун Ф. А. Бывшее и несбывшееся. СПб., 2000. с...
44 Razumovsky M. Marina Zwetajewa. Mythos und Wahrheit. Wien, 1981. S. 199.
45 Архив Альфреда Бема. LA. 33121/96.
46 Степун Ф. А. Неафоризмы // Благонамеренный. Т. 1 (1926); Цветаева М. О критике // Там же.
