CC BY
249
УДК 82-43
Р. Е. Гергилов *
ФРАГМЕНТЫ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ «РУССКОГО БЕРЛИНА» 1921-1933 ГОДОВ
В статье речь идет о некоторых фрагментах жизни русской культурной эмиграции первой волны за рубежом, в частности в Германии. Убедительно показывается, почему именно Берлин в 1922 г. стал скоплением значительных русских интеллектуальных сил. Описывается приезд осенью 1921 г. в Берлин Андрея Белого и его кипучая деятельность: он выпускает газету «Эпопея». С октября 1921 г. по октябрь 1923 г. А. Белый написал 10 новых книг. Рассказывается о жизни и работе в Берлине Ильи Эренбурга, Марины Цветаевой, Максима Горького. М. Горький издавал совместно с Ходасевичем журнал «Беседы», в котором печатались многие русские поэты и писатели.
Ключевые слова: Революция, эмиграция, русская культура, русская литература, Германия, Серебряный век, Белый, Цветаева, Эренбург, А. Толстой, Горький.
R. E. Gergilov The fragments of the literatures life in "Russian Berlin"
This article is about some parts of the Cultural history of russian emigration's life abroad, particulary in Germany, of the first wave. It shows why Germany, and exactly Berlin in 1922 became an accumulation of the russian significant intellectual forces. It describes the arrival in Berlin of Andrey Bely in 1921 and his tireless activity. For a year being in Germany, A. Bely has written 10 new books. The following illustrates life and work in Berlin of Ilya Erenburg, Marina Tsvetaeva, Maksim Gorky. M. Gorky published in collaboration with Hodasevich journal "Conversations", in wich printed many russian poets and writers. Russian literature, that was written between 1920 and 1930 in Germany, brightened the European firmament.
Keywords: Revolution, Emigration, Russian culture, Russian literature, Germany, Silver Age, Bely, Tsvetaeva, Erenburg, A. Tolstoy, Gorky.
О русской культуре в эмиграции сказано уже немало. Но тем не менее существуют еще малоисследованные части этого духовного континента. Поэтому одной из задач предлагаемой статьи является попытка представить некоторые фрагменты культурной жизни русской эмиграции первой волны.
* Гергилов Ростислав Евгеньевич — кандидат социологических наук, доцент кафедры конфликтологии Санкт-Петербургского гуманитарного университета профсоюзов, gerro@mail.ru
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 2 265
Для русских писателей, выезжавших за рубеж в первые годы после Октябрьской революции, Берлин, помимо удобного географического положения (существовало прямое железнодорожное сообщение с Петроградом) и низкого курса немецкой марки, имел еще ряд преимуществ: в то время Германия, в отличие от России, уже была членом Бернской конвенции по авторским правам. Это давало писателям возможность рассчитывать на гонорары от издания своих произведений. Некоторые из них избрали местом своего временного или постоянного жительства Германию потому, что были знакомы с ней по годам обучения в немецких университетах. Н. Бубнов, Ф. Степун, Б. Пастернак, И. Ильин и Б. Вышеславцев учились в довоенные годы в Марбурге, Гейдель-берге, Фрейбурге и Берлине. Русская литература в Германии этого периода достойна особого внимания хотя бы уже потому, что она, наряду с живописью, театром и музыкой, оставила значительный след в немецкой культуре.
В статье «Последнее оружие» польский исследователь Войцех Карпинский справедливо указывает на абсурдность господствовавшего некоторое время представления о русской эмиграции как таксистах с титулами князей или портье с графскими титулами. При таком подходе совершенно забывается вклад русской эмиграции в мировую культуру: «Какова была бы музыка ХХ столетия без Стравинского, живопись без Кандинского и Шагала, литература без Набокова, балет без Баланчина, философия без Бердяева и Шестова, социология без Сорокина?» [17, S. 183].
Многие из писателей были вынуждены эмигрировать, так как новая власть влияла и на язык, делая это не только посредством цензуры, но и с помощью изменения смысла слов. Язык несвободного общества имеет особый отпечаток: некоторые части действительности как бы перестают существовать лишь потому, что для них не существует наименований. У означаемого перестает существовать означающее. Новая власть всеми силами пыталась влиять на само создание художественных произведений. Ввиду того, что литература в России всегда была воспитателем народа, большевики с самого начала отвергли все ее попытки получить некую автономию. Введение цензуры прессы и литературы обосновывалось тем, что в государстве в период господства диктатуры пролетариата не должно существовать неподконтрольного слова. То, что не удалось в свое время царскому правительству, а именно подчинить себе свободный дух литературы, получилось у большевиков в очень короткий срок, после того как они одну часть интеллектуалов выслали за рубеж, а другую — уничтожили физически [17].
Перед писателем, оказавшимся за рубежом, вставало сразу множество проблем. Он чувствовал себя потерявшим питающие корни, но желал творить даже для сравнительно малого круга читателей эмиграции, так как приток книг писателей-эмигрантов в советскую Россию к 1924 г. был практически прекращен. Находясь в эмиграции, писатель жил в небольшом сообществе, в котором очень нелегко создать что-либо современное и еще труднее — что-то новое, оригинальное. Такое сообщество желает читать и слышать то, что ему знакомо, к чему оно привыкло. От художника оно требует прежде всего доказательств собственного вкуса и привычек. Поэтому писателю лишь с большим трудом удается привить читателям свой вкус и оригинальность.
Со всеми этими проблемами столкнулись представители первой волны эмиграции, жившие в 1920-х гг. в Берлине. Сюда прибывали на длительное или на короткое время многие известные русские писатели: Андрей Белый (Б. Н. Бугаев), Владислав Ходасевич, Саша Черный (А. М. Гликберг), Марина Цветаева, Илья Эренбург, Максим Горький, Михаил Горлин, Владимир Кор-вин-Пиотровский, Николай Минский (Виленкин), Николай Оцуп, Алексей Ремизов, Виктор Шкловский, Алексей Толстой, Осип Дымов. Самые молодые из них — Роман Гуль, Нина Берберова, Вера Лурье и Владимир Набоков — начали свою писательскую деятельность только в эмиграции.
В поисках заработка писатели, помимо своего основного труда, писали для газет и журналов различные эссе и рецензии. Но многим и этих дополнительных заработков не хватало, чтобы свести концы с концами. Даже именитые писатели старшего поколения оставили надежды жить на гонорары от книг. Иногда их книги переводили, но и это была слишком слабая помощь. Поэтому большинство из них искали материальной помощи в различных эмигрантских организациях и у частных лиц. Еще одним источником заработка было чтение докладов, хотя недостаточное знание иностранных языков не давало многим возможности выхода на широкую публику. В этом отношении русские писатели и мыслители, закончившие в свое время немецкие университеты и хорошо владеющие немецким языком, имели больше возможностей творчески себя реализовать. Вольно или невольно, но они признавались местной элитой как равные, что позволяло им доносить до умов и сердец немцев лучшие образцы русской литературы и искусства. Примером тому может служить деятельность таких подвижников, как С. Франк, Б. Адлер, Ф. Браун, Н. Бубнов, С. Гессен, А. Лютер, Д. Чижевский и Ф. Степун. Последний справедливо считался одной из центральных фигур русской эмиграции в Германии [7, с. 187]. Он издал на немецком языке свою военную повесть «Письма прапорщика-артиллериста», познакомив тем самым немецкого читателя с повседневной жизнью русской армии предвоенных и военных лет. Не в последнюю очередь этот шаг был вызван и тем, что у немцев были еще свежи душевные и телесные раны, нанесенные проигранной войной. Его роман в письмах «Николай Переслегин» был одобрительно принят немецкой критикой [18]. С. Франк в течение нескольких лет познакомил немецкую публику с целой галереей творческих портретов русских поэтов и прозаиков. Некоторые из его литературоведческих работ и по сей день не переведены на русский язык.
Одним из катализаторов культурной жизни эмиграции стал Андрей Белый. Он приехал в Германию в ноябре 1921 г. и поначалу поселился под Берлином. Вскоре он переехал в западную часть немецкой столицы, где жило большинство русских эмигрантов, и снял комнату в пансионе Крампе, в котором временами останавливались В. Ходасевич и Н. Берберова. Мотивы эмиграции А. Белого достаточно сложны. Вероятно, они имели как личный, так и политический характер. Два события, произошедшие в России в 1921 г., подтолкнули его к выезду за рубеж. В августе был арестован и расстрелян поэт Н. Гумилев, а несколькими днями позже умер А. Блок. На его глазах в сентябре 1921 г. советскую Россию покинули А. Ремизов и М. Горький. Белый публично обвинил власти в бесчеловечном отношении к представителям русской интеллигенции. Такое выступление могло повлечь за собой жестокие преследования.
Начало расцвета «Русского Берлина» приходится как раз на осень 1921 г. В ноябре этого года вышел первый номер журнала А. Дроздова «Сполохи» со стихами Сирина (В. Набокова), а Московский Художественный театр дал первое представление на берлинской сцене. Появление Белого в Берлине стало искрой, вызвавшей настоящий взрыв русской интеллектуальной и литературной активности. Его сразу привлекли к работе в качестве руководителя Вольной философской академии и члена совета Берлинского дома искусств. Он проводил организационные встречи и собрания в этих обществах и участвовал в вечере, устроенном издательством «Скифы». Газета «Руль» 24 ноября 1921 г. сообщала о чтении Белым двух докладов в объединении русских писателей и журналистов. Первый был посвящен А. Блоку, во втором речь шла о кризисе современной культуры [9, с. 4]. В первые дни своего пребывания в Берлине Белый поселился у основателя «Скифов» Евгения Лундберга. Серия встреч и докладов способствовала наведению контактов с проживающей в то время в Берлине литературной элитой: А. Толстым, А. Ремизовым, Л. Шестовым, И. Эренбургом, А. Ященко (владельцем издательства «Русская книга», затем — «Новая русская книга») и с некоторыми сегодня забытыми, но в то время известными личностями.
К началу 1922 г. за Берлином закрепилась слава столицы русской колонии в Германии. Свобода и терпимость молодой немецкой республики, дружеское и гостеприимное отношение местного населения, скопление значительных русских интеллектуальных сил и предпринимателей, невысокие производственные издержки, совершенство немецкой типографской техники, налаженная система международной торговли, либеральное законодательство (особенно в отношении прессы) — все это, а также и другие условия фактически способствовали превращению Берлина в третью, после Петрограда и Москвы, «духовную» столицу России. Условия экономической конкуренции вели к тому, что почти все русские книжные издательства в других странах вынуждены были либо закрываться, либо переносить свои типографии в Германию [14, с. 7]. Берлин как центр интеллектуальной активности русской эмиграции Белый называл или русским «Петербургом» (город на Неве тогда назывался Петроградом), или немецким «Шарлоттенградом». Месяц март 1922 г. можно считать самым значительным и волнующим для русской общины. Богатый социальными и культурными событиями: балами, концертами, встречами, этот месяц, начавшийся для Белого и всего русского Берлина оптимистически, закончился трагически и ознаменовал наступление тяжелых времен.
1 марта 1922 г. в газете «Руль», подорожавшей с одной марки до полутора, появилось объявление о докладе профессора Ф. Брауна на открытом заседании Вольной философской академии в доме Берлинского художественного объединения. 4 марта в «Голосе России» сообщалось о том, что газета «Грядущая Россия» прекратила свое существование, в номере от 5 марта можно было прочитать статью Белого «О духе России и "душе" в России». Там же было помещено сообщение о полной распродаже первого издания «Бюллетеней Берлинского дома искусств». 7 марта появилось сообщение об аресте в Москве группы эсеров. Газета «Руль» сообщала о предстоящем открытом заседании 10 марта в филармонии «Комитета в помощь голодающим», на котором пред-
полагалось присутствие Адамова, Белого, Гессена и Набокова-отца. На этом заседании Белый призывал русскую интеллигенцию помочь — кто чем может — голодающим в России. Делал он это, как всегда, красноречиво и убедительно. Доказательство тому — сообщение в «Голосе России» о неизвестном, который передал с детьми 100 немецких марок и две золотые цепочки, сказав в прилагаемом письме, что после выступления Белого все его драгоценности оказались отмеченными «печатью черного духа», который необходимо принести в жертву голодающим.
Ф. Степун, хорошо знавший Белого, отмечает, что тот не был оратором, но говорил «изумительно» [10, с. 204]. Готовность эмигрантов оказать помощь голодающим соотечественникам вылилась в еще один благотворительный вечер, состоявшийся уже 19 марта 1922 г. в Доме искусств, — концерт, сбор средств от которого был направлен в Россию. В вечере, сопровождавшемся выступлениями театральной труппы «Синяя птица» и балета Эдуардова, принимали участие С. Арбенина, А. Брагин, А. Белый, М. Домбрачевская, А. Колчевская, Б. Кройт, М. Лешетинская, Е. Лерхе, М. Лидарская, Л. Мостовой, Н. Минский, Ф. Поляк, А. Ремизов, В. Цукер [3, с. 6]. Собрания в Доме искусств проходили еженедельно. Дом искусств вначале располагался в большом кафе «Ландграф» на Курфюрстенштрассе, 75, потом на Ноллендорфплац в кафе «Леон». Основан он был в конце декабря 1921 г. по аналогии с петербургским Домом искусств. Доказательством существования нитей, связывающих «два берега» русской культуры, может служить приветственное послание Дома искусств Дому литераторов в Петрограде и получение ответного послания, начинающегося словами «Дорогие друзья» и подписанного его председателем Нестором Котляревским. Первым председателем Дома искусств в Берлине был избран поэт-символист Н. Минский. Членами правления — А. Ремизов, З. Венгеров, А. Ященко, художник И. Пуни, Н. Милиоти, Ф. Гартман, А. Толстой и другие. Дом искусств был открыт для всех. Были здесь и маститые писатели, и только что начавшие заниматься литературой. Выступали А. Толстой, Н. Минский, читавший поэму «Хаос», И. Соколов-Микитов со «сказаниями», А. Ремизов — со «Взвихренной Русью», И. Эренбург — со «Стихами о Канунах» и «Хулио Хуренито». Бывали здесь и гости из советской России. На их выступления собиралось всегда много народа. Б. Пильняк читал «Съезд волсоветов», А. Кусиков — свои стихи. Особым успехом пользовались выступления В. Маяковского. «Превосходный, отчетливо-бархатный баритон, как какой-то инструмент, а не голос, <. ..> манера чтения обрывистыми строками, но все-таки с совсем легким полунапевом — хороша» [4, с. 153]. Выступал в Доме искусств со своими завораживающими публику стихами С. Есенин и, конечно же, А. Белый — со стихами о России.
Но вскоре он испытал как наивысший профессиональный подъем, так и глубокий личный спад. В апреле 1922 г. Белый был занят подготовкой к печати своих воспоминаний об А. Блоке и изданием ежемесячного журнала «Эпопея», первый номер которого был уже раскуплен. В «Голосе России» было объявлено о том, что издатель ежемесячника А. Белый принимает посетителей по средам в помещении издательства «Геликон» [3, с. 7]. 5 марта вышли статья Белого «О духе России и "душе" в России» и поэма «Бессонница», которую он написал в 1921 г., находясь в больнице. Кроме того, в это время появилась
публикация основательно переработанной версии «Петербурга». Спад был вызван сложностями в отношениях с женой. Именно в марте Белый понял, что их совместные пути разошлись навсегда.
Его дневниковые записи, относящиеся к этому периоду, указывают на интенсивный характер его деятельности. Например, только в марте 1922 г. он участвовал в тринадцати мероприятиях. Шесть из них были связаны с его деятельностью в Вольной философской академии, которой он, будучи ее президентом с конца 1921 г. до второй половины 1922 г., уделял много времени. В декабре 1921 г. состоялось два организационных заседания, в январе следующего года еще два плюс доклад «Культура духа». Белый описывает эту организацию и ее активность в статье «Вольная философская ассоциация» [2, с. 32-33]. В феврале он записывает, что проводил заседание «Вольфи-лы», на котором Н. Минский читал доклад о Блоке; на следующем заседании о Блоке говорил он сам. На одном из заседаний, совместно с издательством «Скифы», обсуждался вопрос о приглашении знаменитого антропософа Р. Штайнера, с которым Белый некоторое время состоял в переписке [15]. Под председательством поэта в ассоциации проводились дискуссии по докладам Ф. Брауна, В. Чернова, Е. Лундберга и В. Станкевича. Затем Белый читал свою поэму «Христос воскрес».
Его активность в Доме искусств была не меньшей. Судя по его записям, с ноября 1921 г. по ноябрь 1922 г. он посетил тридцать заседаний этой организации и был избран ее президентом. Но вскоре он, вместе с группой других писателей, покинул Дом искусств с тем, чтобы создать Клуб писателей. В марте 1922 г. состоялся ряд мероприятий, которые дополняли или заменяли встречи по пятницам. Один из вечеров был запланирован на 31 марта, но имел трагический повод. Он был посвящен памяти Набокова-отца.
20 марта в Доме искусств состоялся вечер, в котором принял участие Т. Манн. Он читал отрывки из своих произведений, а в завершение вечера Белый произнес на немецком языке благодарственную речь в адрес писателя за его готовность помочь голодающим в России. Это событие было очень важным еще и потому, что в области литературы существовало мало точек соприкосновения русских и немецких коллег. Русский язык был средством коммуникации для первых, в то время как незнание его многими немецкими писателями затрудняло им доступ к русскому зарубежью и к России. Белый, опубликовавший некоторые свои тексты на немецком языке, был одним из исключений [16]. Он и сам говорил, что не покинул Россию, а прибыл за рубеж, чтобы осуществить жизненно важное дело.
Берлинский период с полным основанием считается самой плодотворной фазой творчества Белого. За это время он издал несколько томов поэзии, прозы и теоретических работ, а также с апреля 1922 г. по апрель 1923 г. выпускал газету «Эпопея», в которой публиковались как эмигрантские, так и советские писатели. Кроме того, он был постоянным автором изданий «Дни», «Новая русская книга» и «Беседа». Всего в Германии Белый опубликовал шестнадцать книг. Из них десять новых, остальные — переработки прежних изданий. В 1923 г., ввиду ухудшающихся экономических условий (в Германии начался экономический кризис) и постепенного отъезда значительной массы русских
эмигрантов, Белый стал думать о возвращении в Россию. После некоторых сомнений он заказал себе в советском посольстве визу и в октябре 1923 г. вернулся в Москву.
Еще одним писателем, жившим некоторое время в эмиграции в Германии, был Илья Эренбург. Берлинский период его творчества можно считать весьма продуктивным. Он издал и переиздал много книг: «Хулио Хуренито», «Трест Д. Е.», «Жизнь и гибель Николая Курбова», «13 трубок», «Неправдоподобные истории», «Шесть повестей о легких концах», «Звериное тепло», «Отреченья», «Золотое сердце», «Лик войны», «А все-таки она вертится» и др. Прибыв вначале в Париж, он сразу связался с издателем «Русской книги» Ященко и сообщил ему об огромном успехе его журнала в советской России. Это объяснялось тем, что Ященко пытался держаться над схваткой и не делил русских писателей на «наших» и «ваших», стараясь давать читателю о них самую объективную информацию. Этот контакт Эренбурга с Ященко был его первой попыткой сотрудничества с эмиграцией, но ему хотелось большего. В следующих номерах журнала вышло две его статьи с провоцирующим названием: «Au-dessus de la mêlée» («Над схваткой») — лозунг, взятый у Ромена Роллана, и «О некоторых признаках расцвета русской поэзии». Главной задачей этих статей было выяснение причин предвзятого отношения некоторых кругов за границей к писателям, оставшимся в России. Эренбург выступил с позиций «святого искусства» в защиту последних. Он справедливо полагал, что неправильно считать Блока, Маяковского, Есенина или Пастернака «красными» оттого, что они не хотели или не могли покинуть Россию (этим обвинением грешила берлинская пресса).
Поселившись затем в Берлине, Эренбург засиживался в кафе «Прагер-диле», ставшим вскоре его своеобразной вотчиной. Это было очень уютное кафе. Вооружившись машинкой, он находился там уже с утра. А по вечерам в кафе собирались постоянные посетители: писатели, издатели, поклонники и молодая поэтическая поросль, которая считала, что достаточно посидеть рядом с мастером, и вход в литературу найден [1, с. 159-186]. Что только не обсуждалось на этих вечерах в спокойной и непринужденной обстановке: и то, как писать романы, и как курить трубку, и как подвергать сомнению весь мир [12]. Эренбург привез с собой в Берлин три новые рукописи: «Приключения Хулио Хуренито и его учеников», «И все-таки она вертится» и «Необыкновенные истории». Две первые книги преследовали одну и ту же цель: достичь европейского уровня и войти в историю искусства авангарда.
Дополнением к Манифесту конструктивизма, который представляла книга «И все-таки она вертится», служил журнал «Вещь», который Эренбург основал совместно с Элем Лисицким. В числе авторов были французские и немецкие конструктивисты: Ле Корбюзье, А. Глез, Ж. Арп, Ф. Леже и др. Амбициозно задуманное издание должно было выходить сразу на трех языках: русском, английском и немецком. Следует сказать, что цель, поставленная издателями, достигнута не была. Что касается книги, то она была буквально разгромлена вождем русского авангарда И. Пуни, отказавшим книге в каких-либо достоинствах и посчитавшим ее не заслуживающей обсуждения. Журнал «Вещь», хотя и занял свое место в истории искусства, был принят русской
эмиграцией в Германии как образец «большевистского искусства». Больше повезло Эренбургу с «Хулио Хуренито». В Петрограде Е. Замятин, ценивший Эренбурга и назвавший его «единственным европейцем» в русской литературе, с восторгом отозвался об этой книге [5, с. 206]. Однако в целом в Берлине Эренбурга встретило почти полное непонимание и непризнание. Причиной этому послужил его отход вначале от «белых» писательских кругов, а затем и от «розовых» — сменовеховцев и их журнала «Накануне». Вскоре в редакции журнала разразился скандал, героем и жертвой которого стал Эренбург. В литературном приложении этого издания, которое редактировал А. Толстой, опубликовал свою статью «Татарин из Таганрога. О двенадцати новых книгах Ильи Эренбурга» известный киевский журналист Василевский Не-Буква. В ней он называл Эренбурга антисемитом, любителем порнографии, сумасшедшим графоманом и плагиатором. Статья вызвала возбуждение в эмигрантских кругах ввиду эксцентричного способа ведения полемики. Президиум Дома искусств формально исключил из своих рядов автора статьи и редактора приложения. А. Толстой понимал, что реакция читателей и последствия для него могут быть не самыми лучшими, но вражда между ним и Эренбургом была настолько сильна, что он решился опубликовать эту критическую статью.
Об их вражде слагались чуть ли не легенды. Поэтому для каждого вхожего в литературно-издательские круги большим успехом было бы найти способ примирить их. Эту миссию взял на себя редактор «Новой русской книги» Ященко, хорошо знавший человеческие слабости и специфику литературной среды. Секретарь редакции Р. Гуль вспоминает, как однажды, пригласив к себе в редакцию А. Толстого, с которым тот был в дружеских отношениях,
Ященко как бы ненароком заметил: «Вот, Алешка, ты ругаешь Эренбурга, а он у нас вчера был и говорит: знаете, я Толстого не люблю, но последняя его вещь, должен сказать, превосходна! Ничего не скажешь!» Я молчу, но вижу, что Толстой верит, и ему приятно, хоть для приличия и говорит: «Ты врешь, Сандро?» — «Да вот Роман Борисович свидетель». Толстой что-то хмыкает, но я вижу, что клюнул. Заходит Эренбург. Разговор о том о сем, и в разговоре Ященко запускает другого ерша: «Вот, Илья Григорьевич, Вы ругаете Толстого, говорите, что старомоден и все такое. И он это знает, а вот вчера он был здесь и говорил: "Ты знаешь, не люблю я твоего Эренбурга, но последняя его вещь — надо сказать — замечательна! "Хулио Хуренито" — это класс!"» И я вижу, что Эренбург верит. И ему приятно. В конце концов, Ященко добился своего: у Толстого и Эренбурга отношения возобновились. Примиритель же часто это вспоминал и говорил о своем проверенном методе нажимать на «слабое местечко» любого писателя [4, с. 74-75].
15 мая 1922 г. в Берлин приехала М. Цветаева вместе с дочерью Алей. Вначале она поселилась в пансионе на Прагерплац, где в это время проживали супруги Эренбург, которые и помогли ей снять там комнату, затем переехала в берлинский квартал Вильмерсдорф на Траутенауштрассе. Свое пребывание в Берлине Цветаева рассматривала как короткую остановку в пути. Но эти десять недель оказались чрезвычайно важным периодом ее жизни. В этот период изменились ее отношения к некоторым людям. А. Белый, который для нее с детства был чуть ли не мифом, превратился в обычного человека из плоти
и крови. Малознакомый Б. Пастернак, которого до этого она лишь несколько раз встречала, вырос для нее в миф. Одна из коротких встреч с ним состоялась еще в голодной Москве 1919 г.: «Вы несли продавать Соловьева — потому, что в доме совсем нет хлеба. — А сколько у вас выходит хлеба в день? — Пять фунтов. — А у меня три» [8, с. 324]. В 1922 г. в руки Пастернаку попадает сборник Цветаевой «Версты», о котором он пишет в очерке «Люди и положения»:
В нее надо вчитаться. Когда же я это сделал, я ахнул от открывшейся бездны чистоты и силы. <.. .> За вычетом Анненского и Блока и с некоторыми ограничениями Андрея Белого, ранняя Цветаева была тем самым, чем хотели быть и не могли все остальные символисты, вместе взятые [8, с. 343].
В июне 1922 г. Пастернак посылает ей в Берлин письмо, вскоре после получения которого Цветаева прочла «Сестру мою жизнь», и осенью в третьем номере за 1922 г. берлинского журнала «Эпопея» появилась ее статья «Световой ливень. Поэзия вечной мужественности», навеянная чтением этой книги. С помощью общих друзей у них завязалась переписка. Она полюбила его как поэта и, как ей казалось, как человека. Свою любовь к Пастернаку Цветаева окружила таким мифическим ореолом, что часто повторяла, что родившийся у нее сын Мур был его сыном.
Русская диаспора встретила Цветаеву как знаменитую поэтессу. Эренбург позаботился о том, чтобы к ее приезду были изданы две книги ее стихов: «Разлука» и «Стихи к Блоку». Еще в 1921 г. К. Бальмонт опубликовал в «Современных записках» некоторые стихи Цветаевой и поставил ее, вместе с Ахматовой, на первое место среди русских поэтесс. Невероятным успехом пользовалась «Разлука», вышедшая в 1921 г. в издательстве «Геликон», которое принадлежало другу Эренбурга А. Г. Вишняку. Чуть позже она вышла вторым изданием в издательстве «Эпоха», основанном А. Белым. Имела большой успех ее «Царь-девица». Сборники «Психея» и «Ремесло» были отредактированы Цветаевой уже в Берлине.
Евгения Каннак, работавшая машинисткой в издательстве «Геликон», вспоминает о том, как часто она видела там Цветаеву, которая постоянно приводила с собой девятилетнюю дочь и с особой гордостью читала главы из Али-ного дневника [6]. Жизнь издателя-эмигранта всегда находилась на разрыве между повседневными заботами и духовными запросами. Часто необходим был просто душевный покой, и Вишняк находил его в общении с Цветаевой. «Она говорила с "Геликоном" как титан и была ему такой же непонятной, как жителю Востока Северный полюс, и такой же заманчивой» [13, с. 92]. Между Цветаевой и Вишняком завязываются особенные отношения, которые отражены в стихах, адресованных «Геликону». Затем последовал переезд Цветаевой в Прагу, очаровавшую ее.
Среди почти восьмидесяти журналов и альманахов, выходивших в Берлине первой половины 1920-х гг. на русском языке, журнал «Беседа», издаваемый М. Горьким, не выделялся ничем неординарным, хотя имел по сравнению одну существенную отличительную особенность: он следовал новым правилам орфографии, которые были введены после Октябрьской революции. Уважение
вызывала и редакционная коллегия журнала: М. Горький, А. Белый, В. Ходасевич, а также профессора Б. Адлер и Ф. Браун. Ходасевич утверждал, что идея основания в Берлине журнала, в котором могли бы сотрудничать живущие в России писатели, исходила не от Горького, а от В. Шкловского [11, с. 142]. Название издания предложил Ходасевич — в память державинской «Беседы», но конкретной разработкой замысла занимался непосредственно Горький. Об этом говорит переписка Горького 1922-1923 гг., опубликованная в этом журнале.
Сама идея Горького издать в Берлине журнал, который имел бы хождение и в России, не была единственной и экстравагантной. Такой же стратегии придерживался и Ященко со своей литературно-критической и библиографической «Русской книгой» в 1921 г. и ее преемницей «Новой русской книгой» в 1922-1923 гг. Желание растопить лед отчужденности культур, возникшей в результате Первой мировой войны и революции, способствовать их диалогу инспирировало множество издательских инициатив с обеих сторон. Эренбур-говский журнал «Вещь» тоже служил цели преодоления русской культурной изоляции. Не случайно первый номер журнала открывался статьей на трех языках: немецком, французском и русском. Р. Роллан основал журнал «Европа», в котором публиковался Горький; при этом сам Роллан печатался в горьков-ской же «Беседе».
Вышла «Беседа» без послания читателю и программной статьи, но из опубликованных писем Горького четко просматриваются установки издания и дальнейшие планы. Издатель хотел организовать при журнале филиал Петербургского дома ученых для улучшения связи российских ученых с их западными коллегами. Печататься «Беседа» должна была в Германии, но редакция — частично располагаться в Петрограде. Предполагалось сотрудничество с русскими учеными: С. Ольденбургом, С. Платоновым, М. Костышевым, Ю. Филипченко, Н. Соловцовым и И. Павловым. Иностранными корреспондентами планировалось взять А. Эйнштейна, Э. Штайнаха, О. Шпенглера, Дж. Кейнса и Ф. Нитти. Среди русских писателей, которых предполагалось привлечь к сотрудничеству, были А. Толстой, А. Белый, А. Ремизов и др. Среди иностранных — Т. Манн, Р. Роллан и Г. да Верона. Но с течением времени список сотрудников и корреспондентов все увеличивался. К маю 1922 г. сюда добавились имена Е. Тарле и А. Пинкевича. Горький подчеркивал неполитический характер издания. Об этом он сообщал и российской общественности: С. Сергееву-Ценскому, Л. Леонову, «Серапионовым братьям» и многим другим. К лету 1922 г. ряды склонных к сотрудничеству авторов «Беседы» пополнили
B. Алексеев, Ю. Балтрушайтис, М. Гершензон, А. Глоба, Дж. Голсуорси, М. Зощенко, В. Каверин, В. Казин, О. Мандельштам, Н. Никитин, Ф. Оцуп, С. Парнок,
C. Рафаилович, М. Слонимский, С. Сазонов, Ф. Степун, Н. Тихонов, Г. Уэллс, О. Форш, М. Шкапская и некоторые другие.
Большим желанием Горького было привлечь к сотрудничеству итальянских ученых и писателей. Через своих итальянских друзей он вошел в контакт со знаменитым философом Б. Кроче, который, помня хороший опыт международного журнала по философии культуры «Логос», издававшегося при непосредственном участии Ф. Степуна в предвоенные годы, согласился, по возможности, давать «Беседе» подходящие материалы. Следует отметить,
что согласие на участие в журнале таких знаменитостей, как Г. Уэллс, Г. Лей-зеганг, Дж. Голсуорси, а впоследствии и Л. Пиранделло, придало изданию вес. Жаль, что непродолжительное существование не позволило «Беседе» стать воистину органом международных культурных кругов. Еще в период планирования «Беседы» у Горького возникали некоторые трудности в отношениях с советским правительством, вызванные двумя обстоятельствами. Первое — это опубликование Горьким статьи «О крестьянском вопросе», которая вызвала негативную реакцию на страницах «Известий», второе — открытое письмо
A. Франсу о судебном процессе над эсерами. В 1923 г. советскими властями был опубликован список «контрреволюционных» книг, которые подлежали изъятию из библиотек. Горький был возмущен этим шагом правительства и в знак протеста хотел отказаться от советского гражданства, о чем он писал
B. Ходасевичу. Но до отказа от гражданства дело не дошло.
По причине запрета распространения «Беседы» на территории советской России ее главными читателями оставались эмигранты. Однако создатели журнала не желали, чтобы он был адресован только эмигрантам, и старались придать ему неполитический характер. По-настоящему полемический задор несли только статьи Белого, особенно его ответ на статью Г. Лейзеганга об антропософии, помещенный во втором номере. Тон и направление «Беседы» задавали Горький и Ходасевич. Литературные пристрастия Горького отразились на выборе поэтов и прозаиков для сотрудничества. Здесь были И. Калинников, П. Истрати и Д. Сьерра, т. е. приверженцы реализма, описывавшие жизнь бедных и несчастных из самых низов общества. Правда, в последнем номере (6/7) наметилось обращение к иронической и фантастической прозе. Пример тому — публикация «Посла» П. Муратова. Но журнал вскоре прекратил свое существование, и новая тенденция не получила развития.
Что касается поэзии, то тут Горький целиком полагался на мнение Ходасевича, которого высоко ценил как поэта и критика. На страницах «Беседы» печатались Ф. Соллогуб, С. Парнок, Н. Берберова, Д. Кисин и сам В. Ходасевич. Отдел литературной критики некоторыми писателями заслуженно считался консервативным, что было вызвано желанием издателей не ревизовать те или иные сложившиеся репутации и мнения, а лишь популяризировать их. Может быть, поэтому творчество таких современных авторов, как В. Вульф, Д. Джойс, М. Пруст и Т. Элиот, не освещалось подробно на страницах журнала.
Научный отдел «Беседы» был не менее дорог издателям, чем литературный, и возглавлялся учеником этнографа Анучина, автором «Карты первобытных народов», вышедшей в Петербурге в 1910 г., Б. Адлером и известным германистом, учителем В. Жирмунского, Ф. Брауном, который находился в Берлине первоначально в качестве члена комиссии Наркомпроса, а затем остался там навсегда. Впоследствии он принимал активное участие, совместно с А. Лютером и Ф. Степуном, в распространении русской культуры в Германии. В ряде публикаций нашли отражение существенные наработки русской школы ориенталистики, которая была представлена в «Беседе» профессорами В. Алексеевым и С. Ольденбургом.
В последнем номере «Беседы» было помещено критическое исследование новой советской конституции. В том же 1924 г. Советское государство было
признано Англией, Францией и Италией, тем самым открылись новые политические и культурные каналы. Это, а также двойственное отношение Горького к эмиграции и разрыв отношений с Ходасевичем сильно подорвало позиции «Беседы». И журнал прекратил свое существование.
Сближение Германии с советской Россией вследствие Раппальского соглашения, нарастание националистических тенденций в немецкой политике, экономические трудности, а также постепенное угасание надежд эмигрантов на скорое возвращение на родину способствовали их оттоку в двух направлениях: на восток и на запад. Со временем слава Берлина как центра культуры русской эмиграции перешла к Парижу. Там разместились многие журналы и издательства, и только там выделился действительно новый поток русской литературы — эмигрантский.
Изучая тот пласт духовной культуры, который был создан в 1920-1930-х гг. русской диаспорой в Германии, невольно приходишь к выводу, что русская литература прибыла туда, подобно А. Белому, для завершения дела своей жизни и не чувствовала себя в эмиграции. Русский Серебряный век, прерванный революцией, но обогатившийся ею, озарил в эти годы культурный небосклон Европы своими последними закатными лучами.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахрах А. В. Андрей Белый в Берлине // Континент. — 1975. — № 3. — С. 158-186.
2. Белый А. Вольная философская ассоциация // Новая русская книга. — 1922. Январь. — С. 32-33.
3. Голос России. — 1922. 18 марта.
4. Гуль Р. Б. Я унес с собой Россию. — Нью-Йорк, 1981. — Т. 1.
5. Замятин Е. И. Лица. — Нью-Йорк, 1967.
6. Каннак Е. О. Воспоминания о «Геликоне» // Русская мысль. — 1974. 17 января.
7. Ковалевский П. Е. Зарубежная Россия. — Париж, 1971.
8. Пастернак Е. Б. Борис Пастернак. Биография. — М., 1987.
9. Руль. — 1921. 24 ноября.
10. Степун Ф. А. Встречи и размышления. — Лондон, 1922.
11. Ходасевич В. Ф. Горький // Современные записки. — Париж, 1940. — Т. LXX. — С. 141-142.
12. Шкловский В. Б. Зоо, или Письма не о любви. — Берлин, 1922.
13. Эфрон А. С. Страницы воспоминаний. — М., 1979.
14. Ященко А. С. Литература за пять истекших лет // Новая Русская книга. — 11/12. — 1922. Ноябрь-декабрь. — С. 6-11.
15. Andrej Belyj und Rudolf Steiner: Briefe und Dokumenten. — Dornach, 1985.
16. Belyj A. Die Antroposophie in Russland // Die Drei. — 1922. — II, 4. Heft. — S. 317-328. — II, 5. Heft. — S. 376-385.
17. Karpinski W. Die letzte Waffe // Gesellschaft und Staat in Polen: Historische Aspekte der polnischen Krise. — Berlin, 1988. — S. 182-186.
18. Nabokov V. Sprich, Erinnerung, Sprich. Wiedersehen mit einer Biographie. — Reinbeck, 1984.
