CC BY
57
© 2009
Т.Ю. Власкина
ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА РОЖДЕНИЯ РЕБЕНКА В ТРАДИЦИЯХ
ДОНСКИХ КАЗАКОВ*
Изучение народной праздничной культуры имеет непреходящую ценность, поскольку позволяет обратиться к основам национальной аксиологии бытия, в рамках этой темы одинаково оправдано обращение как к большим, «великим», «годовым» праздникам, на целые периоды изменявшим жизнь всего социума, так и к малым, заметным только для членов конкретных половозрастных, профессиональных, конфессиональных или семейных групп. Выделение на общенациональном фоне локально ограниченных праздничных комплексов и определение их места в структуре культурного наследия внутриэтнических образований дает основания к постижению многоликости и этнографического своеобразия многочисленных и территориально распространенных народов.
В чередовании будней и праздников, определявшем в прошлом ритм жизни каждого русского человека, свое место занимает празднование первой годовщины рождения. Место это довольно скромное, поскольку отмечаемое событие, как правило, значимо только для небольшого семейного круга, с общественным, как церковным, так и светским, праздничным календарем связано условно и проходит обычно в течение одного дня (т.е. без периодов вхождения и выхода из праздника, что может характеризовать его как окказиональное событие). В среде русского сельского населения празднование дней рождения еще в начале XX в. не было распространенной традицией, несколько больше внимания уделялось именинам, хотя и эта тенденция более характерна для городского быта, но именно в таком контексте особенно заметна исключительность празднования первой годовщины. Причина особого внимания традиции к преодолению ребенком первого годового рубежа не вызывала сомнений у исследователей. Изучение годовщины через призму приуроченных к ней обрядовых действий привело к выводу о том, что это один из наиболее четко выраженных в народной культуре славян порогов социализации1. Между тем возможность выделения годовщины рождения в качестве особого праздничного комплекса всегда представлялась проблематичной. Прежде всего, сомнения возникали в связи с явлением переходности некоторых значимых обрядовых действий: составляя основу празднования года, даже в пределах одной локальной традиции они могли повторно или вариативно исполняться и в иные сроки. Подобные факты объективно должны были бы отражать усложнение семантики, а также усложнение или изменение функциональной значимости действа. Открытыми остаются темы соотношения формы и содержания элементов в рамках конкретных обрядовых комплексов, возможность реконструкции универсального ядра
* Работа выполнена в рамках Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России», направление 5 «Традиции и новации в культуре народов России», проект «Процессы трансформации традиционной культуры донских казаков (XVIII — середина XX вв.)».
ритуала и т.д. До настоящего времени выводы по данным вопросам ограничиваются предположениями, большинство из которых выдвинуто еще в исследованиях конца XIX — начала XX вв., относительно динамики обрядовых форм, существовавших у славян в достаточно широком временном и территориальном диапазоне2. Исключение составляют ареальные исследования, в которых выявление разнообразия обрядовых форм дает основания для изучения характера межэтнических взаимодействий и выделения в региональных культурах
3
локальных комплексов, различных с точки зрения стадиального развития .
Опыт ареальных исследований позволяет сделать вывод о перспективности изучения празднования первой годовщины у русских на локальном материале,
ограниченном как пространственно, так и хронологически. Особенно привлекательны в этом плане материалы по традиционной обрядности донских казаков. С одной стороны, до настоящего времени годовщина рождения ребенка, равно как и значимые обрядовые элементы названного празднования на Дону, не становились предметом специального интереса. С другой стороны, существование именно у донских казаков самобытного комплекса мероприятий, приуроченных к первой годовщине рождения мальчика, неоднократно отмечалось в литературе4. В последние десятилетия названные явления стали неотъемлемой частью культурных характеристик казачества, эксплуатирующих популярные в современном российском обществе стереотипные образы5. Настоящее исследование преимущественно опирается на полевые материалы, собранные на территории традиционного проживания донских казаков — в 15 районах Ростовской и 4 районах Волгоградской областей в диалектологических и этнолингвистических экспедициях ЮФУ (до 2007 г. РГУ) с 1986 по 2008 год6. Материал позволяет систематически рассмотреть проблему в хронологических рамках конца XIX — середины XX вв.
Системное описание празднования годовщины жизни ребенка у донских казаков следует начать с парадоксального, на первый взгляд, но вполне согласующегося с особенностями народного восприятия времени явления, а именно с принципов совмещения культурного понятия «год со дня рождения» и конкретной даты проведения празднования. С одной стороны, годичный период развития ребенка был прочно связан с рядом запретов и предписаний, в результате в сознании общины и ближайших родственников этот временной отрезок было последовательно актуализирован7. Так, повсеместно на обследованной территории считалось, что до года ребенка не следует кормить рыбой (более конкретный вариант — щукой), иначе он своевременно не научится говорить, нельзя подносить к зеркалу, иначе он спать не будет (вариант — «сам сибе згла-зить»). Рекомендация не класть (не сажать) младенца на стол из страха перед тем, что его «вазьметь младенская» (детская судорожная болезнь), дополнялась особым запретом ставить ножками на стол до года, иначе ребенок не научится ходить. Часто до года, во избежание невольного сглаза или наведенной порчи, опасались показывать ребенка «чужим» (не родственникам), вывешивать на двор пеленки и другие детские вещи. На западных территориях проживания донских казаков по Северскому Донцу бытовало поверье о том, что нельзя допускать встречи двух детей одинакового возраста, пока им не исполнится по году, если такое случится, то один из младенцев обязательно заболеет и может
Карта 1. Обрядность, приуроченная к празднованию годовщины рождения ребенка
не выжить8. Год был минимальным сроком продолжения грудного вскармливания, при том что, как правило, от груди отнимали детей в возрасте от полутора до трех лет, но только если мать по каким-то причинам кормила дитя менее года, младенец считался обездоленным. Особенно широко до сих пор распространен запрет стричь волосы и ногти в течение первого года жизни. С другой стороны, в сознании информантов конкретные границы «первого года» далеко не однозначно совпадают с границами года астрономического. В устной традиции, носителями которой являются старожилы, до последнего времени сохранялись архаические принципы измерения и счета времени, согласно которым события жизни вписаны в цикл природно-климатических изменений, а точками отсчета служат хозяйственные мероприятия: «Мы вот спрашывали: — Мама, а када я радилась? — Да в лидаход, доча мая, крыги такии шли па Данцу, баль-шыи, што ни пирийтить. — А Ленюшка када радилси? — братиц у мине был, Ле-нюшка звали. — Да ф синакос, када сена варушыли...»»9. Документальное же закрепление (в церковно-приходской книге) получал день крещения, а не рождения, который мог отличаться от времени действительного появления на свет на срок от нескольких дней до нескольких месяцев. Грубое пренебрежение точной датой рождения может объясняться не только социальными проблемами донских станиц (недостаточной грамотностью или культурной запущенностью, например), но и тем, что продолжал существовать уклад, требовавший не формального — по количеству прожитых лет, а действительного, биопсихологического соответствия индивида тем функциям, которые на него налагала принадлежность к определенной половозрастной группе. В результате переход ребенка с одной возрастной ступени на другую в значительной степени ориентирован на последовательное приобретение им тех или иных умений, традиционно маркированных в данном сообществе как признаки «настоящего» человека, — умение говорить, ходить, употреблять «настоящую» пищу. Очевидно, что именно в связи с признанием освоения очередной биологической ступени общество (семья) наделяло ребенка предметами, обладающими определенной социальной семантикой, к примеру, одеждой, сообразно полу и социальной принадлежности. Поэтому празднование годовщины могло несколько сдвигаться, пока ребенок не приобретал признаки годовалого, прежде всего, пока он не начинал самостоятельно ходить. Не умеющий ходить полутора-двухгодовалый ребенок на Среднем Дону считался сидякой — больным, испорченным, подмененным нечистой силой10. Закономерным продолжением возрастного перехода становилось определение направления дальнейшего социального развития индивида с помощью магических действий прогностического и инициирующего характера. Забота об общей успешности совершаемого требовала введения обрядовой практики в достаточно жесткие рамки внесобытийной временной аксиологии, которая никак не соотносилась с индивидуальным перечнем значимых дат: празднование могло проводиться только на растущей луне, в мясоед и в скоромные дни недели, преимущественно в воскресенье.
Ритуальное наполнение празднования первой годовщины рождения у донских казаков включает несколько обрядовых форм, которые взаимодействуют друг с другом в соответствии с общей семантикой перехода ребенка в новый жизненный период и выделением отдельных смысловых доминант, образуя в
Карта 2. Приемы обращения с остриженными волосами ребенка (обряд
пострижения)
пределах бывшей Области Войска Донского несколько территориальных комплексов. Универсальную основу празднования составляют несколько сюжетов: обряд первого пострижения волос ребенка; первая стрижка ногтей; посещение «новорожденного» значимыми лицами, состоящими с ним в кровном или обрядовом родстве (крестными, дедом, односумом отца и др.); ритуальное посаже-ние на коня (для мальчиков); магическое прогнозирование будущего ребенка; торжественная семейная трапеза; совместное посещение церкви или совместная домашняя молитва родственников.
Торжественное совместное посещение церкви устойчиво фиксируется в воспоминаниях о событиях начала XX века, особенно в тех случаях, когда празднование годовщины приходилось на воскресенье или совмещалось с именинами. В материалах, описывающих ситуацию 30-50-х годов, во многих случаях речь идет о желательности родственной молитвы за здравие младенца и во испроше-ние благословления. Среди лиц, для которых участие в такой молитве считалось обязательным, называют родителей (родных и крестных), бабушку и дедушку. Безусловно, реальное соблюдение обычая, призванного придать сакральный статус всему, что предполагалось совершить в этот день, в годы советской власти зависело от множества обстоятельств, однако сознание необходимости освящения сохраняло устойчивость на протяжении всего изучаемого периода. Наиболее простая форма его исполнения сводилась к тому, что мать (бабушка), помолившись, умывала ребенка «святой» водой.
Центральное место в структуре годовщины занимает первое пострижение волос. Это наиболее сохранная часть празднования, которая широко распространена и в настоящее время, несмотря на утрату большинства традиционных элементов и редукцию символического значения. В донских станицах конца XIX — середины XX вв. обряд первого пострижения ребенка содержал ряд обязательных и дополнительных компонент, сочетание которых имеет более или менее заметные территориальные различия. К их рассмотрению мы обратимся ниже.
Завершался праздник обрядовым угощением. Приготовления ко дню рождения ребенка особых блюд на Дону не выявлено. Торжественный характер семейной трапезы обычно выражался в большем, по сравнению с обыденным, количестве блюд, среди которых желательными были каша, пироги со сладкой начинкой, узвар (компот из сушеных ягод и фруктов) и хмельные напитки. Особенность собрания проявлялась и в большем внимании к соблюдению застольного этикета, подчеркивавшемся присутствием гостей. Застолье в день рождения, обычно довольно скромное, обнаруживает определенное сходство с крестинным обедом и обладает всеми основными признаками обрядового действа. По мнению исследователей, совместная трапеза большого семейного коллектива, включающего родственников не только кровных, но обрядовых, относится к устойчивым компонентам праздничного времяпрепровождения11. Традиционно для обрядов жизненного цикла приготовление каши,
12
продуцирующая семантика которой в настоящее время хорошо изучена . Н.К. Гаврилюк, рассмотревшая символику сладкого фруктового угощения на материале духовной культуры украинцев, установила, что именно в практике родинно-крестинной обрядности значение выпечки со сладкой плодовой на-
чинкой, хмельного и фруктового питья выходит за рамки утилитарного, эти
продукты могут рассматриваться как средства, стимулирующие плодородие и
13
наделяющие здоровьем .
Таким образом, среди трех основных структурных составляющих годовщины рождения ребенка две (совместная молитва и семейная трапеза) являются универсальными маркерами традиционного праздника, и только обряд пострижения имеет непосредственное отношение к конкретике события — переходу ребенка в новое состояние и расставанию с ранним младенчеством. В связи с
этим нельзя не согласиться с Г.И. Кабаковой, указывавшей на то, что первый
14
день рождения у славян, как правило, посвящен постригам .
Рассмотрим обряд первого пострижения ребенка более подробно. У донских казаков до настоящего времени бытует поверье, что до года нельзя обрезать волосы ребенка, нарушив запрет, можно нарушить естественное развитие младенца: у него будут проблемы с речью и разумом; укоротивший волосы укоротит жизнь. Смысл этого запрета для носителей традиции темен, серьезность установления подчеркивается ссылкой на обычай (закон): «Закон такой был, спакон викоф установлиный!»15. Так же однозначно необходимым считается состригать родовой волосок по исполнении года. Если этого не сделать, то первый
волос вылезет, а другой, «настоящий», не вырастет16; ребенок останется
17 18
неразумным17; у него не будет счастья18. Собственно пострижение проводилось
обычно в два этапа: сначала состригали три пряди волос крест-накрест с висков и затылка, а затем стригли налысо. Обычай требовал одинаково стричь и мальчиков, и девочек. В отношении других составляющих обряда, условий и правил исполнения существуют варианты. Сохранность традиции в период сбора основного корпуса полевых материалов не позволила равноценно изучить всю территорию, однако проследить определенные закономерности все же удалось.
Методом картографирования выявлено три локальных комплекса. Первый комплекс был распространен на территории Среднего Дона в населенных пунктах, расположенных по берегам рек Северский Донец, Быстрая, Калитва, Чир, и в степном восточном Задонье на водоразделе рек Сал и Большой Гашун. Эти места на протяжении последних трехсот лет были прочно связаны с коневодством. По правобережью реки Дон расположены старейшие казачьи станицы, а по степному левобережью на бывших войсковых землях находились места для выпаса и ремонта лошадей, с конца XVIII века развивались конезаводы. В этносоциальном отношении правобережье до сих пор сохранило большой процент потомков коренного войскового населения, а хутора правобережья, заселявшиеся в XIX веке выходцами из малоземельных станиц, традиционно находились в контакте с народами степи — калмыками и ногайцами. Здесь приоритет в исполнении пострижения принадлежал мужчинам: деду, отцу, крестному. Приветствовалось пострижение мальчика односумом19 — товарищем отца по службе. В отсутствие этих лиц ребенка мог постричь любой мужчина. В пределах бытования комплекса исполнение пострижения женщиной (крестной матерью) допускалось как исключение преимущественно в его юго-восточном секторе — по левобережью Дона и в степных Зимовниковском и Дубовском районах. Для совершения процедуры мальчика сажали верхом на коня или (фиксируется чаще) на снятое с коня наземь седло. Стрижка подобным образом
имела прогностическое и инициирующее значение: «Мальчика сажали на сядло. Первый рас нада стрич на сядлеяво, мальчика. А чаво эта придать? Шоба ни баялся на вайну итить»20; «Шоб быу кавалирист»21; «Иму гот сравнялся. Принясли,
пасадили на сядло, за чё он ухватицца. Если он ухватился за сядло, значить он бу-
22
дить скакуном» . Девочек чаще стригли, держа на руках, но, судя по уточнениям информантов, особого значения тому, где будет находиться девочка во время стрижки, не придавали: «На гот стригуть. Если мальщика, приносють сядло, сажають яво ф сядло и на етам сидле стрягуть. А дифщёнак уш стригли проста,
23
фсёравно стригли» . В случае, когда ребенка, чтобы постричь, сажали на коня, обряд пострижения совмещался с обрядом первого посажения на коня, в этом случае он входил в комплекс празднования годовщины. Мальчика не только стригли, но и провозили, придерживая лошадь за уздечку, верхом по улице (вокруг двора, вокруг церкви). При этом важно было, как ребенок себя ведет: «Схватица за луку, эта фсигда примичали: сразу видна, што он будит наезник ха-рошый, сразу видна, што он будит настаящий салдат!»24. Однако значительно чаще в изучаемый период ритуал посажения на коня совершался в более поздние сроки, в промежутке от полутора до трех-четырех лет, как правило, после
25
отлучения от груди25. Между тем, очевидно, что на территории бытования комплекса традиция пострижения мальчиков на седле и традиция посажения на коня взаимосвязаны и являются различными этапами единого процесса социализации. Следует указать на устойчивую фиксацию распространения ритуала посажения далее на север по Дону и Хопру, где также отмечен приоритет мужчин в качестве исполнителей первой стрижки. Из шести выявленных вариантов приемов обращения с остриженными волосами на Дону на названной территории наиболее частотно на северо- и юго-востоке закапывание остриженных волос в бычий помет на базу26 с типичным пояснением: «чёп кущярявый был». На западе устойчиво помещение волос в несколько мест, объединенных семанти-
27 28
кой границы: под стропила крыши ; между камнями или кольями ограды ; в отверстие, просверленное в притолоке двери29. Объяснения преимущественно строятся вокруг поверья о том, что нельзя допустить, чтобы волосы носил ветер и птицы вили из них гнезда. Если это случится, у ребенка будет болеть голова. Однако уничтожать волос (сжигать) тоже нельзя, поскольку после смерти на «тот свет» нужно идти, собрав все свои волосы и ногти.
Второй комплекс представлен двумя небольшими локусами в низовьях Дона и на западной границе с Воронежской областью в Верхнедонском районе. Эти территории схожи традиционно высоким значением рыбной ловли в хозяйстве. В этносоциальном плане — тем, что находятся на периферии бывших войсковых земель в тесном взаимодействии с неказачьим населением, принадлежа при этом, к классическим районам формирования донской субэтнической культуры. Отличительными чертами комплекса пострижения здесь являются: приоритет или равная с мужчинами роль женщин (матери и крестной) в совершении обряда; ритуальное использование шубы и развернутый обряд магического прогнозирования будущего с помощью раскладывания перед ребенком предметов, символизирующих его характер и будущие занятия. Остриженные волосы хранят или закапывают под живое (не засохшее дерево). Все действия исполняются и для мальчиков, и для девочек одинаково. Особенно интересно
устойчивое использование кожуха (шубы, вывернутой мехом наружу), на который сажали ребенка во время пострижения, чтобы он был богатым. Вокруг раскладывали нитки с иголками, ножницы, столярные инструменты, могли положить книгу или папиросы, бутылки со спиртным и т.д. По тому, к чему ребенок
потянется, узнавали, каким будет его характер, судьба, чем он будет
30
заниматься30. Магическое прогнозирование будущего ребенка при помощи символических предметов является переходящим обрядом. На территории проживания донских казаков приуроченность этих ритуальных действий вариативна: подобное гадание может производиться во время первого купания новорожденного, в день крещения, отлучения от груди и других «рубежных» социализирующих ритуалов.
Третий комплекс обладает чертами обоих вышеописанных и образует небольшие включения в центре бытования комплекса 1 в хуторах Крюков и Трофимов Константиновского района и на его северо-восточной периферии, в нескольких хуторах Обливского района. Особенность обрядности в этих населенных пунктах состоит в том, что мальчиков стригут, посадив на коня или в седло, а девочек — посадив на вывороченную шубу или на овчину. При этом вокруг мальчика, сидящего в седле во время стрижки, раскладывают предметы, символизирующие традиционные мужские занятия. Очевидно, что возникшие ритуальные формы являются результатом культурного взаимодействия.
Предпринятое изучение обычаев и обрядов, приуроченных к первой годовщине рождения ребенка на Дону, дает основания для следующих выводов:
1. Мероприятия, проводимые по достижении ребенком возраста одного года, представляют собой полноценный праздничный комплекс в составе семейной обрядности.
2. Центральное место в праздновании годовщины занимает обряд первого пострижения ребенка, что доказывает факт развития обрядности детского цикла у донских казаков по классическому славянскому образцу.
3. К началу XX века у донских казаков сложились два основных и один дополнительный ритуальный комплекс пострижения, облик которых отражает природно-хозяйственные и этносоциальные особенности ценральновойсковых и периферийных земель.
4. Важное место в ритуале пострижения занимает магическое прогнозирование будущего путем гадания при помощи предметов, имеющих символику профессиональной деятельности.
5. В комплексе пострижения, распространенном на Среднем Дону и в степном Задонье, лошадь и заменяющий ее предмет (седло) имеют то же значение, что и другие символы профессиональной деятельности.
6. Переходность «магического раскладывания предметов» обнаруживает значимость ритуала на нескольких рубежах ранней социализации детей, можно предположить, что функция этих действий не только прогнозирование будущего, но и воздействие на него.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Гаврилюк Н.К. Картографирование явлений духовной культуры (по материалам родильной обрядности украинцев). Киев, 1981. С. 177—191; Зеленин Д.К. Восточ-
нославянская этнография. М., 1991. С. 331, 332; Кабакова Г.И. Именины // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5 т. М., 1999. Т. 2. С. 407, 408.
2. Нидерле Л. Славянские древности / пер. с чешск. Т. Ковалевой, М. Хазанова; ред. А.Л. Монгайта. М., 2000. С. 202—203; Терещенко А.В. Быт русского народа. М., 1999. Ч. II, III. С. 276-277.
3. Гаврилюк. Ук. соч. С. 177-201; Седакова И.А. Балканские мотивы в языке и культуре болгар. Родинный текст. М., 2007. С. 308-309, 379.
4. Нидерле. Ук. соч. С. 203; Баранов Д.А. Постриги // Русские дети: Основы народной педагогики: Иллюстрированная энциклопедия / Д.А. Баранов, О.Г. Баранова, Т.А. Зимина и др. СПб., 2006. С. 287; Холодная В.Г. Посажение на коня // Русские дети: Основы народной педагогики. Иллюстрированная энциклопедия / Д.А. Баранов, О.Г. Баранова, Т.А. Зимина и др. СПб., 2006. С. 282.
5. См. напр.: Казаки / Под ред. Б.А. Алмазова. СПб., 1999. С. 44; Петров А. Казачьи традиции: воспитание мальчика // Казачий взгляд. 2006. Май. № 5 (101); Шумов В.В. Донская станица в старину. Краеведческие очерки. Ростов-на-Дону, 2005. С. 98.
6. Полевые материалы диалектологических и этнолингвистических экспедиций ЮФУ хранятся в архиве кафедры общего и сравнительного языкознания факультета филологии и журналистики. Материалы, собранные автором, хранятся в личном архиве.
7. Сведения, распространение которых зафиксировано на всей обследованной территории, приводятся со ссылкой на весь корпус полевых материалов, без перечисления информантов и указания мест записи.
8. ПМА, записано в х. Чернецов Касносулинского р-на РО, 1999; ПМДЭ ЮФУ, записано в ст. Митякинской Тарасовского р-на РО, 2003.
9. ПМА, инф. Головкова В.Г. 1917 г.р., записано в х. Нижние Дубы Тарасовского р-на РО, 2003. Фрагменты интервью цитируются в облегченной орфографии с сохранением отдельных фонетических особенностей диалектной речи.
10. ПМА, Константиновский р-н РО, 1996.
11. Топорков А.Л. Еда // Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5 т. М., 1999. Т. 2. С. 176.
12. Шангина И.И. Каша // Русский праздник: Праздники и обряды народного земледельческого календаря: Иллюстрированная энциклопедия / О.Г. Баранова, Т.А. Зимина и др. СПб., 2001. С. 238.
13. Гаврилюк. Ук. соч. С. 172-174.
14. Кабакова Ук. соч. С. 407.
15. ПМА, инф. Сатчикова Г.Д. 1928 г.р., записано в х. Аржановском Советского р-на РО, 2002.
16. ПМДЭ ЮФУ, записано в х. Самолшинском Алексеевского р-на ВО, 2006; в ст. Нижнекундрюченской Усть-Донецкого р-на РО, 2007 и др.
17. ПМДЭ ЮФУ, записано в х. Апаринском Усть-Донецкого р-на РО, 1997; ПМА, записано в Тарасовском р-не РО, 2003 и др.
18. ПМА, записано в ст. Раздорской Усть-Донецкого р-на РО, 1994 и др.
19. Односум — в донских говорах одногодок, сослуживец по армии.
20. ПМА, инф. Земцов П.П. 1915 г.р., записано в х. Самохин Обливского р-на РО, 1998.
21. ПМДЭ ЮФУ, инф. Кривопустенко В.З. 1915 г.р., записано в ст. Обливской (райцентр) РО, 1998.
22. ПМДЭ ЮФУ, инф. Шмелева П.М. 1911 г.р., записано в х. Синяпкин Обливского р-на РО, 1998.
23. ПМДЭ ЮФУ, инф. Кривопустенко В.З. 1915 г.р., записано в ст. Обливской (райцентр) РО, 1998.
24. ПМДЭ ЮФУ, записано в Усть-Донецком р-не РО, 2001.
25. Власкина Т.Ю. Этапы первичной социализации детей в обычаях и обрядах донских казаков. Первые семь лет жизни (к. XIX — н. XX вв.) // Итоги фольклор-но-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2002 год. Дикаревские чтения (9). Краснодар, 2003. С. 63—68.
26. Баз — в донских говорах место для содержания скота.
27. ПМДЭ ЮФУ, записано в х. Апаринском Усть-Донецкого р-на РО, 1997.
28. ПМА, записано в х. Крюкове Константиновского р-на РО, 1999.
29. ПМДЭ ЮФУ, записано в х. Ленине Белокалитвенского р-на РО, 1986; ПМА, записано в х. Чернецов Красносулинского р-на РО, 1999.
30. ПМА, записано в ст. Нижнегниловской (в черте г. Ростова-на-Дону), 1989; в х. Кукуевском Верхне-Донского р-на РО 2004; в х. Коса Азовского р-на РО, 2004.
FIRST ANNIVERSARY OF A CHILD'S BIRTH AT DON COSSACKS' TRADITIONS
T.J. Vlaskina
There have been considered customs and ceremonies dated for the anniversary of a child's birth within the Don Cossacks in the end of the 19th — the first half of the 20th centuries. The basic source is the field materials collected in 15 areas of Rostov and 4 areas of Volgograd areas from 1986 till 2008 in dialect and ethno-linguistic expeditions. Having studied structure and value of ceremonial actions, the author divides them into universal festive and specific ones which show basic anniversary contents. The author comes to a conclusion that at anniversary celebration the horse and its symbolical analogue (a saddle) act as a subject-symbol of the Cossack future professional activity.
