CC BY-NC-ND
49
Т.Г. Шеметова
ПЕРСОНИФИКАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В МИФАХ О ПУШКИНЕ И БРОДСКОМ
Основная цель данной статьи - проследить механизмы формирования мифов о Пушкине и Бродском как инвариантов мифа о поэте № 1 - личности, наиболее авторитетной в контексте национальной культурной парадигмы и современной интеллектуальной истории. Материалом служат художественное творчество поэтов, мемуары о них. В результате делаются выводы о влиянии мифологизированных образов поэтов на национальный менталитет.
Ключевые слова: Пушкин, Бродский, современный миф, историческая память.
Однажды, в начале 80-х, Белла Ахмадулина была в Америке в числе других советских писателей приглашена на прием к президенту Рейгану. Он спросил ее: «Кто из ныне живущих в России поэтов - лучший?» Она ответила: «Лучший российский поэт живет не у нас, а у вас - Иосиф Бродский». Кто-то из советской делегации спросил ее, не боится ли она, что ее ответ попадет в газеты и у нее будут неприятности, ибо Бродский считался у нас предателем родины, высланным за границу. Белла улыбнулась: «Боюсь, ужасно боюсь, но все-таки Бродский - лучший!»
Архив газеты «Молодежь Эстонии»
© Шеметова Т.Г., 2012
Т.Г. Шеметова
- Продолжаете ли вы свои изыскания? Не попадалось ли вам в Америке тайных записок Бродского?
- Я продолжаю, но не изыскания. «Тайные записки» Бродского пока не попадались. Пришлют - опубликую. Но при условии, что не подделка.
Интервью с автором «Тайных записок Пушкина» М. Армалинским в журнале «Дантес»
Социальная и историческая значимость мифа не подвергается сомнению: на нем может основываться структура знания целой цивилизации. По мысли Ю.В. Шатина, его семиотическое своеобразие в том, что «в мифе нет противопоставления диахронии и синхронии, миф панхроничен, события мифа происходили где-то и давным-давно, но они регулярно повторяются здесь и сейчас»1. Поэтому, безусловно, миф становится одной из категорий сознания, интересующих современную интеллектуальную историю, которая, в трактовке Л.П. Репиной, изучает «конкретные способы концептуализации окружающей природы и социума»2.
Анализ механизмов формирования современных мифов о Пушкине и Бродском во взаимосвязи с обстоятельствами, их породившими, как нам представляется, вполне в духе современной парадигмы культурно-интеллектуальной истории. Такие категории мифа, как универсализм, схематизм, продуктивность (порождение новых мифологем), позволяют некоторым фигурам истории сохраниться в исторической памяти и делают возможным возвращение влияния того или иного мифа в сферу общественного сознания.
Субъекты мифа - культурные герои нового времени - диктуют моральные традиции, составляющие основу того, что принято называть «душой народа». Это имеет непосредственное отношение к тому, что можно назвать реактивацией исторической памяти, связанной с проблемой исторического воображения как базового уровня исторического сознания. С другой стороны, историческая память не только актуализирована, но и избирательна - она нередко делает акценты на отдельные события, игнорируя другие. Поэтому, по-видимому, историческая память и историческая правда (идеологически ответственное повествование) не тождественны. Наглядным примером могут служить тексты, помещенные в эпи-
Персонификация исторической памяти в мифах о Пушкине и Бродском
граф этой работы. В первом случае - идеологически ответственное высказывание Б. Ахмадулиной, свидетеля событий (со-бытие с «лучшим российским поэтом»), во втором - осознанное мифотворчество М. Армалинского, создателя фикциональных «Тайных записок Пушкина».
Существование социокультурных мифов не ставится под сомнение - очевидно, что мифотворчество не является привилегией только древних эпох. Изучение современных мифов, однако, началось не так уж давно. Пушкинский миф в ряду других отечественных мифов занимает особенное место хотя бы потому, что из всех других «литературных» и даже других персонализованных мифов он единственный принципиально «национальный» (общенародный), вросший в сознание на уровне стереотипической схемы. В похожую ситуацию вступает миф о Бродском.
В сознании многих Иосиф Бродский предстает в ипостаси мифологического существа - либо бога, либо антигероя в зависимости от установки. По мысли В. Куллэ, «реальная полемика раскручивается не вокруг Бродского-поэта, а вокруг Бродского-мифа, точнее - того мифа о Бродском, который зародился еще в советском самиздате <...> он одновременно становится мучеником и стоическим героем, жрецом чистого искусства и воплощением абсолютного Зла, последним имперским поэтом и первым поэтом Провинции»3.
Популярность не столько поэзии, сколько мифа о Бродском подтверждается наличием «общих мест» мифа, которые естественно подхватываются массовым сознанием и находят свое отражение в громких интернетовских заголовках: «Бродский и Солженицын», «Бродский и война», «Бродский требует жертв», «Кто сделал биографию "рыжему"?» и т. д. С другой стороны, неоднократное сближение имен Пушкина и Бродского можно наблюдать в недавно вышедшей книге Я. Гордина «Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел», в заглавии которой отражается мысль исследователя о жизнетворчестве писателя и основном сюжете его лирики -поединке со смертью. Сравнение с Пушкиным, которое предпринималось и до него, Я. Гордин не считает ни кощунственным, ни комплиментарным, поскольку осознает эти фигуры как «элементы одной системы»4. Осознание творимой судьбы, «величия замысла» не делают поэта «человеком позы», играющим «в гения». Напротив, согласно Гордину, это осознание глубоко личное, интровертное, по мере сил защищающееся от внешнего воздействия. Но как в случае с биографией Бродского, которую ему в свое время «сделали»
Т.Г. Шеметова
(Ахматова), так и с памятью о нем происходят не зависящие от его личной воли метаморфозы. Миф, как правило, «претерпевается», по выражению М. Виролайнен, а не создается самим субъектом. Но чтобы превратиться в миф, личная история должна быть пережита и осмыслена субъектом.
Именно он - создатель своей неповторимой индивидуальности, ставшей для большого числа реципиентов мифогенной субстанцией, сохраняющей и после смерти энергетику живого объекта, генерирующего возможность продолжения диалога с ним и желание разгадать тайну его личности. В мифе, по мысли М. Элиаде, всегда присутствует сакральный, мистический момент, «экстатический опыт». С другой стороны, нельзя не согласиться с Е. Мелетинским в том, что миф значительно упрощает сложное в целях гармонизации и регламентации знания.
Марина Загидуллина в книге «Миф о Пушкине»5 впервые поставила вопрос о выявлении механизмов процесса «врастания» писательского мифа в национальное сознание и сформулировала следующие вопросы:
- почему именно он, а не другие;
- как формировался стереотипический план восприятия его творчества;
- какие черты включает в себя мифологический образ Поэта № 1.
Попробуем использовать их как схему для выявления современного «Поэта № 1». С одной стороны, всегда существовал ряд сомнений в правах именно Бродского на это место. Можно апеллировать к «деконструкции» его поэзии А. Солженицыным и Н. Коржавиным или вспомнить, что, по мнению некоторых, на этом месте мог оказаться, например, В. Высоцкий. В свое время Пушкин представлялся слишком несерьезным, легкомысленным и анекдотичным автором, что казалось не соответствующим высокому статусу «Национального поэта» (ср. удивление Е. Баратынского тем, что Пушкин оказался «мыслителем»). Очевидно, что возвышение Бродского на фоне бесконечных сомнений в его «правах» также представляется весьма неоднозначным и даже парадоксальным. Есть и некоторые различия. Пушкин оказался общепризнанным (как в глазах элиты, так и в глазах «третьей публики») королем поэзии. Тогда как миф о Бродском на сегодняшний день устоялся преимущественно в сознании интеллигенции. Она и является основным распространителем и потребителем данного мифа.
Размышляя о «пушкинском феномене», С.А. Фомичев сформулировал самое очевидное его объяснение: русская литература
Персонификация исторической памяти в мифах о Пушкине и Бродском
была ведущим культурным явлением русской жизни - у ее истоков стоял Пушкин, что и определило уникальность его места в национальном сознании6. Пушкин выступил «пророком» нормы, т. е. грядущего развития языка. «Инстинктивное» согласие с пушкинским пророчеством обеспечило ему признание при жизни современниками. Бродский - также создатель новой поэтической нормы (не подцензурной в отличие от Евтушенко, Вознесенского и др.) и теории творящей природы языка, инструментом которого является поэт. Можно выделить самые приблизительные черты этой новой нормы (индивидуального стиля): метафизика, внешняя жесткость и скрытая патетика, культурные реминисценции, обсценная лексика, анжабеманы, интеллектуальность.
По мысли Я. Гордина, он «резче, чем кто бы то ни было, обозначил рубеж», «качественный рывок»7 в литературе второй половины ХХ в. Свобода Бродского от влияния советской и постсоветской культурной ситуации аналогична пушкинской «тайной свободе» и от царя, и от декабристов. У Бродского большое количество «прозрачных» текстов, которые могли бы стать хрестоматийными. При школьном анализе стихотворения «Я вас любил» Пушкина и шестого сонета из «Двадцати сонетов к Марии Стюарт» Бродского ученики, как правило, отдают предпочтение стихотворению Бродского. Привлекают их необычное сочетание различных лексических пластов, смелость обращения с хрестоматийным первоисточником, большая психологическая достоверность изображаемых эмоций.
Понятно, что стереотипическое восприятие поэта как «великого» формируется путем его канонизации: школьного изучения, установления памятников, создания музеев и т. д. В свое время установление памятника Пушкину в Москве стало одним из важнейших культурно-исторических событий конца XIX в. С другой стороны, всякая «канонизация», а особенно школьная, несет в себе угрозу уничтожения эстетической феноменальности текстов. М. Загилулина, говоря о пушкинском мифе, указывает, что наряду со стереотипизацией восприятия поэта всегда оставался «непрочитанный» Пушкин, т. е. каждому носителю «стереотипических формул» было известно: весь Пушкин ему неизвестен. «Темная» зона непрочитанного Пушкина формировала пиетет - Пушкин пишет просто и ясно, но есть его «потаенные» произведения, или произведения, смысл которых недоступен.
У Бродского, напротив, среди «недоступных» для массы стихов встречаются «доступные». Л. Лосев в книге «Иосиф Бродский.
Т.Г. Шеметова
Опыт литературной биографии» показал, как рождался, развивался и формировался миф о поэте, как менялось отношение к Бродскому в обществе, в интеллигентских кругах. «Ведь когда-то его стихи считались эстетскими и суперноваторскими. Новаторскими до нечитабельности. Любовь к поэзии Бродского еще в начале восьмидесятых считалась верхом снобизма»8. В силу сознательной установки на «обособленность», связанность строф «не логикой, а движением души»9, Бродскому меньше, чем Пушкину, угрожает утрата эстетической феноменальности, которая мешает, например, В. Высоцкому достигнуть статуса великого национального поэта: присутствие элемента «массовости» снижает в сознании многих значимость его поэзии.
Сейчас интеллигенция активно включилась в пропаганду наследия Бродского в массах. Один из видов канонизации Бродского - создание памятников: З. Церетели, Г. Франгуляна, К. Симуна. По мысли Загидулиной, оформляясь в элитных кругах, миф о национальном Поэте «сползает» в низовые части общества. Этот процесс наглядно демонстрирует скульптура Церетели, симметрично разделенная на две части: лагерную и «нобелевскую»; памятник Франгуляна решен в виде формы для литья с зеркальным отражением на обратной, вогнутой, стороне; голова Бродского, прикрепленная к чемодану, работы Симуна теряется среди других «камерных» скульптур в дворике филологического факультета СПбГУ. Перевоплотившись в «твердую вещь», как и было предсказано в его стихотворении «Aere perennius», Бродский продолжает нелицеприятный диалог-спор со своими читателями. Если Пушкин надеется «долго быть любезен народу», то Бродский рассчитывает на длинную «в веках борозду», не собираясь «ржаветь живей». Победа Бродского в таком серьезном испытании его творчества, как канонизация, связана с неисчерпаемостью эстетического содержания его произведений.
Принцип рутинизации вполне прослеживается в случаях с Пушкиным и с Бродским: происходит редукция «многомерного» мифа, приведение его к четкой схеме. Омифотворение какого-либо «героя» возможно во все времена, но особенно усиливается этот процесс в кризисные эпохи, когда становится необходим обновленный язык. Здесь особенно важна харизма носителя мифа, «сюжетность» его биографии. Культурной парадигмой жизни писателя для русского самосознания является биография Пушкина.
Ср. Пушкин: Лицей - «побежденный учитель» Жуковский -петербургская слава - южная ссылка - утаенная любовь - северная
Персонификация исторической памяти в мифах о Пушкине и Бродском
ссылка - мирный договор» с Николаем I - женитьба на Натали -нагаданный гадалкой «белый человек» Дантес - дуэль и мученическая смерть.
Бродский: самовольный уход из школы - работа в геологических экспедициях - «учитель величия» Ахматова - петербургские кружки - признание первым поэтом в своей среде - суд за «тунеядство» - несчастная любовь к Марине Басмановой - друг-соперник Бобышев - выдворение за границу - Нобелевская премия - мировое признание - смерть и вечный покой в Венеции.
Процесс мифологизации включает в себя в качестве одного из этапов демифологизацию, которую можно рассматривать как часть антиутопического сознания ХХ в. Созидание литературных и культурных «памятников» (мифологизация личностей писателей) и своевременное переосмысление их можно понимать как составляющие эволюции человеческого сознания. Памятник необходим как память о прошлом, как гарант сохранения ценностей человеческой культуры. Но он же, превращая социокультурный миф о писателе в безапелляционный культ его личности, может являться разрушающей и подавляющей силой. Пушкинский Медный всадник, скачущий за бедным Евгением, - пример такого подавляющего свойства «кумира», «бронзового истукана». Негативным влиянием на общественное сознание может обладать сначала мифологизированная, а впоследствии канонизированная личность писателя.
Крушение идеологемы «Пушкин», сложившейся в советскую эпоху, по мнению Ч. Гусейнова10, означало и конец советской эпохи. Роль детонатора сыграла книга А. Синявского «Прогулки с Пушкиным», обсуждение которой в «Вопросах литературы» стало последним крупным литературным мероприятием, объединившим на одной арене представителей всех наличных идейных направлений. Аналогичное значение в свое время имела мифологема возвращения Бродского на родину в 90-е годы, которое могло сыграть немаловажную роль в свете истории создающегося на его глазах государства.
В свое время Николай I, вступая на трон, срочно вызвал из Михайловской ссылки Пушкина, признал его «умнейшим человеком России», окружил славой, всенародной любовью. Ср. описание всенародной любви в интерпретации Т. Толстой: «"Иосиф, Вы поедете в Россию?" - "Я там никому не нужен". - "Не кокетничайте! Вам там проходу не дадут. Вас будут носить на руках - вместе с самолетом. Толпа навалится, снесет Шереметьевскую таможню и пронесет вас до Москвы на руках с песнями. Или до Петербурга.
Т.Г. Шеметова
Хотите - на белом коне". - "Вот потому и не хочу. Да и мне там никто не нужен"»11.
В книге Я. Гордина «Рыцарь и смерть» рассказано о присвоении поэту звания Почетного петербуржца, прижизненной конференции, посвященной ему, проходившей в Аничковом дворце (место, куда Николай I настойчиво приглашал Пушкина в последние дни его жизни), явной личной заинтересованности первого мэра Санкт-Петербурга А. Собчака в приезде поэта, предоставлении государственной резиденции на Каменном острове (аналогия: предсмертное «островное пророчество» - «Каменноостровский цикл» Пушкина о духовной свободе) - сгущение трагических «знаков», которое не мог не почувствовать поэт. И в очередной раз отказаться от того, чтобы ему «делали» судьбу.
Единственная власть, которую, как известно, признавал над собой Бродский, была власть языка. В данном случае отказ от поступка есть поступок, свидетельствующий об исторической памяти поэта, о попытке «избежать тавтологии», о той особенности творческого поведения Бродского, которую формулирует В. Тюпа: «Бродский настаивает одновременно на "частности человеческого существования", что предполагает "ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности" и на его при-частности»12. Причастность к событиям, происходившим в России, не позволила поэту оказать на них непредсказуемое влияние путем возможной общественной манипуляции мифом о его личности: все, что нужно, уже было сделано его текстами. Такое поведение способствует «реонтологизации искусства путем возлагания на себя ответственности перед онтологическим самодвижением жизни: в ипостаси языка, в ипостаси равнодостойного автору читателя и, наконец, в ипостаси культурной традиции»13.
Сюжет мифа упрощает представление о личности поэта, но вместе с тем делает эту личность влиятельной, способствует культурному диалогу с ней. Этот редуцированный сюжет и представляет собой сюжет мифа, который, как показывает судьба пушкинского мифа в ХХ в., является одним из важных генераторов энергии литературного, а вместе с тем и культурного процесса. Каждый значимый этап биографии культурного героя становится мифологемой, многократно отрефлектированной в научных и изображенной в художественных текстах. Это позволяет нации осмысливать свою историю не только с помощью анализа социальных факторов, но и с помощью реактивации исторической памяти, персонифицированной в фигурах, повлиявших на ее менталитет.
Персонификация исторической памяти в мифах о Пушкине и Бродском
Примечания
Шатин Ю.В. Миф и символ как семиотические категории // Язык и культура. Новосибирск, 2003. С. 8.
Репина Л.П. Культурная память и проблемы историописания (историографические заметки). М., 2003. С. 4.
Цит. по: Шохина В. Певец империи и провинции. К юбилею поэта, которого любят не все // Музей Иосифа Бродского в интернете. URL: http://br00.narod. ru/10660123.htm (дата обращения: 15.11.2011).
Гордин Я. Рыцарь и смерть, или Жизнь как замысел: О судьбе Иосифа Бродского. М., 2010. С. 190.
Загидулина М.В. Пушкинский миф в конце XX в. Челябинск, 2001. Там же. С. 5.
Гордин Я. Указ. соч. С. 190-191.
Шенкман Я. Бродский требует жертв // Новая газета. Ex libris. URL: http:// exlibris.ng.ru/subject/2006-09-07/1_brodsky.html (дата обращения: 21.11.2011). Гордин Я. Указ. соч. С. 28.
Гусейнов Г.Ч. Советские идеологемы в русском дискурсе 1990-х. М., 2003. С. 26. Толстая Т. Памяти Бродского // Толстая Т.Н., Толстая Н.Н. Сестры: Сборник. М., 1998. С. 183.
Тюпа В. Нобелевская лекция Бродского как манифест неотрадиционализма // Иосиф Бродский: стратегии чтения. М., 2005. С. 14. Там же. С. 17.
2
3
4
5
6
7
8
9
1Ü
12
13
