CC BY
57УДК 811.51.36
Персонажи низшей мифологии в монгольских языках
© Сундуева Екатерина Владимировна
доктор филологических наук, доцент, зав. отделом языкознания Института монголоведения, буд-дологии и тибетологии СО РАН
Россия, 670047 г. Улан-Удэ, ул. Сахьяновой, 6
Е-mail: [email protected]
Статья посвящена рассмотрению внутренней формы слов albin 'злой бродячий, демон', cidkur 'черт; дух', booquldui 'дух'. Автор также рассматривает семантику бурятского фольклорного выражения хоёр хYлтэй хойбонтон, служащего, согласно легенде, для обозначения людей духами и передающего походку людей как их отличительную особенность. В результате исследования выявлено, что в основе номинации лежит внешний вид объектов. Так, лексема albin возникла, благодаря зрительному восприятию блуждающих огоньков. Выявлены такие физические параметры персонажей низшей мифологии, как худоба и сутулость. Изучение мотивов номинации духовной лексики монгольских языков, бесспорно, позволит в дальнейшем получить ценные сведения о специфике их духовной культуры, о ментальности народа и его культуры через язык.
Ключевые слова: мифология, легенда, персонаж, этимология, семантика, восприятие, визуальный образ.
Heroes of lower mythology in Mongolian languages
Ekaterina V. Sundueva
DSo, А/Рrofessor, Head of Department of linguistics, Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan studies, Russian Academy of Sciences, Siberian Branch
6 Sakhyanovoj Str., Ulan-Ude, 670047 Russia
The article reviews inner form of such words of Mongolian languages, as albin 'demon, devil, sprite', cidkur 'demon, ghost', booquldui 'ghost'. It also reviews the semantics of Buryat phrase xojor xultei xoibonton, which, according to legend, indicates ghosts and their specific gait. It is revealed that nomination is based on the visual representation of objects. So, the lexeme albin appeared due to visual perception of the wandering sparks. Such physical parameters of characters of lower mythology as leanness and stoop are revealed. Studying of motives of the nomination of spiritual lexicon of the Mongolian languages allows to receive further valuable data on specifics of people's spiritual culture and mentality.
Keywords: mythology, legend, hero, etymology, semantics, perception, visual representation.
Монгольские языки обладают широким спектром обозначений персонажей низшей мифологии, т. е. существ, принадлежащих к потустороннему миру. Так называемый демонологический пантеон включает разные группы, характеризуемые враждебностью к миру людей, индифферентностью к ним и пр. В данной статье предпринята попытка выявить основной мотив их номинации, особенностей их восприятия.
П.-мо. а1Ът 'демон, являющийся по ночам в виде сверкающего огня' [9, р. 84], мо. албин 'бес, злой бродячий дух, демон', бур. альбан 'волшебник, чародей, колдун; демон, злой дух' представлялись в виде блуждающих огоньков, являющихся по ночам. «По анимистическим представлениям шаманистов, альбины — группа духов, блуждающих, кочующих то с запада на восток, то с востока на запад в пору между полнолунием и новолунием. Миф об альбинах является религиозным отражением территориальных перемещений, смены пастбищ и местожительства людей в условиях замкнутого образа жизни»
[2, с. 16]. «Происхождение и основная локализация блуждающего огня, или "огня духов" устойчиво связывается с кладбищами и вообще с человеческими останками, с ним ассоциируется и представление о призраках как о душах покойных. Появляется огонь там, где похоронили человека (записано от Лханаажава 21 авг. 2007 г.). В доме не должно быть тазобедренной кости и челюсти. Они могут немного светиться — это "огни духов", могут напугать детей (записано от Намсарая 13 авг. 2008 г.). Огни появляются на могилах» [4, с. 102].
Учитывая выражения п.-мо. а1Ът-и уа1 'блудящий огонь, призрак' [9, р. 84], мо. албины гал, чвтгврийн гал 'блуждающий огонек', а также общую "светящуюся" семантику лексемы, целесообразно связать ее с образными корнями с
инициальными согласными у / / и доминантным корневым согласным I, передающими идею сияния, свечения, мерцания: бур. яла-яла — о мерцании, блеске, бур. яла-сала 'блещущий', ялаб-
ёлоб гэ-, ялаг-ёлог гэ- 'поблескивать, мигать', п.-
мо. jjlabalja- 'вертеться, сверкать' [9, р. 2345], мо. жалбалз- 'отражаться, сверкать (о солнце) и другие. Этимологически близка лексема п.-мо.
jali 'пламя' [9, р. 2283], мо. заль, бур. зали, калм. заль, ойр. Синьцз. заль 'пламя, блеск', в бур. за-лин 'гром с молнией' первично значение 'молния': залинта аадар 'гроза'. Н. И. Ашмарин подчеркивал особую роль звука l, встречающегося в световых обозначениях во многих языках не только алтайской языковой семьи. В приводимых автором примерах подражания блеску, сверканию (чув. йал, йалт, йълт, каз.-тат. ]алт-]алт, ]алтыр-]алтыр) тюркский l возник вследствие «симпатического» движения языка, когда первобытный наблюдатель, пораженный световым явлением, невольно и бессознательно двигал языком, подражая движению пламени или мерцанию далекой звезды [1, с. 156].
Относительно термина п.-монг. cidkür 'дьявол, черт, злой дух леший' [9, р. 2159], монг. чвтгвр 'черт, бес; дьявол', бур. ШYдхэр, калм. четкр 'черт' И. А. Манжигеев пишет, что «после крещения часть западных (прибайкальских и приангарских) бурят стала верить в существование черта, уподобляя его своим шаманистиче-ским "низшим духам" (ада, муу шубуун, эзыхэ). Но в отличие от них "православный" черт в представлении шаманистов сохранил шуточный, комический образ, созданный русским фольклором» [2, с. 100]. Этимологически слово, на наш взгляд, восходит к образному прилагательному cordüger, сохранившемуся в бур. ШYрдэгэр 'тонкий', ШYрдэгэр нарин бэе 'длинная, тощая фигура'. Также известны производные от корня *cor: монг. чвргвр 'худой, тощий', чврвгнвх 'идти, двигаться (о ком-л. худом)', бур. ШYрэгэр 'худой', ШYрэгэнэхэ 'быстро двигаться (о тонких, длинных, худых предметах)'.
Предположительно исходная форма cOrd-ü-ger претерпела процесс выпадения корневого согласного r, имевший место не только в монгольских, но и в тюркских языках. По сведениям Б. М. Юнусалиева, выпадение r происходит в позиции перед t в якутском языке: тат < тарт 'тянуть', тYвт < тYврт 'четыре', бэт < бэрт 'очень, весьма'. Наблюдаются отдельные случаи выпадения r перед взрывным k и глухим свистящим s, напр. кирг., узб. и др. бек // каз., туркм. берк 'крепкий', кирг. тескей // каз. тер-скей 'засолнечная сторона' [8, с. 30]. Как пишет Н. Н. Поппе, в монгольских языках данное явление наблюдается перед *t, *c, *^или *s: монг. urtu 'длинный', бур. ута; монг. toyosun 'пыль' <
* to ваг-sun, ober-sed 'сам' < *ober-sud ~ obesud, jesun 'девять' < *jer-sun» [11, р. 162]. О выпадении г перед -sun в словах usun 'вода', cisun 'кровь', yosun 'обычай', casun 'снег', usun 'волосы', jiyasun 'рыба', sigusun 'сок', kogesun 'пена' см. подр. в работе [7].
Этимология монг. боохолдой 'черт, оборотень, кикимора', бур. боохолдой 'дух, бохолдой; черт', на наш взгляд, также связана с внешним обликом персонажа. Учитывая то, что диминутивный формант -дай присоединяется к именным основам, можно возвести корневую морфему к существительному бухэн 'горб': bokun + -dei < bokuldei < bookuldei < боохолдой 'сгорбленный, сутулый'. В данном случае наблюдается, во-первых, морфонологический процесс замены конечного согласного производящей основы n согласным l, свидетельствующий о стремлении соединяющихся морфов к взаимному приспособлению (ср. также уян 'мягкий, корректный' — уялдуу 'смягченный'). Кроме того, произошел переход слова из мягкого ряда в твердый ряд и удлинение гласного основы.
Примечательно, что в бурятском фольклоре встречаются обозначения не только самих демонологических персонажей, но и обозначения ими людей. Так, согласно легенде, записанной нами от Ламуевой З. Ц. (1944 г.р., род ШYбтэхэй шоно, с. Баянгол Баргузинского р-на РБ, 25 янв. 2015 г.), сами духи называют людей хоёр XYлтэй хойбонтон. Содержание легенды вкратце сводится к следующему: «В одной бедной семье заболел ребенок. Каждый день родители приглашали то ламу, то шамана, проводя различные обряды. Здесь же собирались и духи (шулмас боохолдой). Не зря говорят, что при проведении обряда наедаются и люди, и духи (Хэрэг хэхэдэ амидтяаш, альбантяаш саддагиим). В последний вечер они говорят между собой: "Как же нам хорошо, угощения хоть отбавляй. Сегодня в последний раз приведут ламу, ребенок скоро умрет. Эти люди — очень глупые создания (Эдэ хоёр XYлтэй хойбонтоншни баhаш тэнэг ами-тад байна даа). Если бы они капнули девочке в ухо капельку молочной водки второй или третьей перегонки, девочка бы поправилась. Она вовсе не больна, у нее в ухе сидит клещ". Этот разговор услышал старик, знающий семьдесят языков (далан хэлэтэй деэдYШкэ), и передал его родителям. Те не поверили ему и попросили подтверждения. Тогда старик сказал: "У подножия восточного Куйтуна семь волков едят белолобую рыжую кобылу» (Зуун ХYнтэйн хормойдо долоон шоно халзан зээрдэ гуу эдижэ байна).
Если мне не верите, то проверьте". Когда те поехали к указанному месту, там действительно семь волков доедали рыжую кобылу. Девочка вылечилась, однако за то, что старик раскрыл тайну людям, духи умертвили его».
В бурятском языке известен фразеологизм, обозначающий человека: хоёр XYлтэй, хохимой толгойтой (вариант хохимой тархитан) 'с двумя ногами и с черепом'. В первую очередь, возникает противопоставление человека скоту и диким животным: Зарим Yедэ XYYгэдтэ Yгэ ба нааданай CYлвв таби. Yдэр hYнигYй малшан бол-гоо hаа, хоёр XYлтэй мал болохо 'Иногда давай детям время повеселиться и поиграть. Если будешь заставлять их пасти скот днем и ночью, то они сами станут двуногим скотом' (Э. Галшиев); Шоно, баабгай, арсалан байгаал бэзэ, харин хоёр XYлтэй арьяатанhаа аймшагтай аюултай юу-мэн энэ дэлхэй дээрэ Yгы 'Что там волки, медведи и львы! Нет на свете никого страшнее двуногого хищника' (С. Цырендоржиев).
Однако при рассмотрении фольклорных произведений на первый план выходит оппозиция «свой — чужой», поскольку, согласно поверьям, духи, в отличие от людей, не имеют ног и передвигаются, как бы плавно плывя по воздуху. Н. Н. Николаевой в пос. Бохан Иркутской области записана от Асалханова Н. К. следующая бы-личка: «Это было в 1946-47 году, летом <...> Слышу, по деревне снизу топот человека. Топот какой-то легкий, воздушный, хиигкэн, hальси татаhан (бур. 'легкий, ветром потянуло'). Лежу-думаю, сейчас ко мне подойдут, поинтересуются. Дорога где-то в семи-восьми метрах, рядом совсем. Но по звуку слышу, человек мимо прошел. Ну, я как понял, что человек мимо прошел, соскакиваю, выхожу на угол улицы. Смотрю — идет женщина, в черном костюме. Удивился, не узнаю, кто эта женщина? В деревне все же друг друга знают. Но не узнаю. И главное, месяц молодой. Заметил, что ног нету, не вижу ног. А до колена как бы юбка черная, а ног нету. Человек идет, как бы туда-сюда качается, а эта прямо ровно идет, не качается, плывет словно» [5, с. 106].
А. Г. Митрошкина отмечает, что в качугском говоре бурятского языка бытует выражение хоёр XYлтэй Хобёодой 'двуногий Хобёодой', однако, к сожалению, не указывает контекста его функционирования. Антропоним Хобёодой возводится исследователем к глаголу хобигонохо 'ступать ногами при ходьбе быстро и вкривь-вкось' [3, с. 151]. Это подтверждают и сведения информанта Бубеева С. Ц. (1924 г.р., род ШYбтэхэй шоно), согласно которым, слово хойбон означает
разновидность походки.
Глагол хойбой- встречается в словах ёхора: Хатар, хатар наадаяа, / Хайбайн, хойбойн ха-тарая. / Ёохор, ёохор наадаяа / Ёмпойн, ёмпойн хатарая, которые можно перевести примерно так: 'Давайте танцевать, танцевать, / Давайте раскачиваться из сторону в сторону, двигаясь мелкими шагами, / Давайте водить хоровод, / Давайте танцевать с сосредоточенными лицами'. Таким образом, в обозначении человека хоёр XYлтэй хойбонтон отчетливо указывается на способ передвижения как его отличительную особенность.
О другой особенности, отличающих духов от людей, известна монгольская легенда, связанная со значениями монг. XYн 'человек' и XYн 'продолговатая ямка на верхней губе у человека': «Однажды лунной ночью один человек встретился в степи с одиноким всадником. Ни конь, ни седло, ни одежда, ни даже говор не отличал всадника об обычного человека. Однако настоящий человек (жинхэнэ XYн), будучи очень наблюдательным, заметил у того отсутствие ямочки на верхней губе. Поэтому ямочку назвали XYн как то, что отличает духа от человека» [10, с. 116]. Безусловно, легенда относится к сфере народной этимологии. Значение XYн 'ямка на верхней губе' коррелирует с мо. хвнхвр 'впадина, ложбина, овраг', мо. XYнхэр 'углубление', бур. XYнхэр 'долина, впадина, лог, лощина, низина; котловина', мо. хвндий 'полость; лощина, пещера; долина, падь, ущелье', бур. XYнды 'полость; падь', калм. квндэ 'дупло'; п.-мо. qonggil, мо. хонгил, бур. хонгил, калм. хвцгл 'дупло; впадина, углубление; узкое ущелье; пещера'; калм. хвцгл 'пещера; подледная пустота', п.-мо. qongkiy-a, мо. хонгио 'дупло; пустота; пещера'; бур. хонгёо, хонги 'дупло; беличье гнездо (в дупле дерева)', п.-мо. qongqur, мо. хонхор, бур. хон-хор 'углубление, впадина, яма'; бур. хонхойдоЫн 'вгиб, вмятина', п.-мо. qongqurqai, бур. хонхорхой 'впадина, выемка, углубление', бур. хонхосог 'буерак; рытвина' и другие. Корневой этимон qon 'вогнутый' прослеживается в тунгусо-маньчжурских языках: ма. цоцгоцон 'впалый (о глазах, щеках); вогнутый'; куцгкун ~ куцгухун ~ куцгухэн 'впалый (о глазах) [6, с. 411, 433].
Таким образом, как видно из проведенного исследования, в номинации демонологических персонажей немаловажную роль играет их визуальный облик, который видится человеку. Так, лексема а1Ът возникла, благодаря зрительному восприятию блуждающих огоньков, выявлены такие физические параметры персонажей низ-
шей мифологии, как худоба и сутулость. Изучение мотивов номинации лексики монгольских языков, бесспорно, позволит в дальнейшем по-
лучить ценные сведения о специфике их духовной культуры, о ментальности народа и его культуры через язык.
Литература
1. Ашмарин Н. И. Подражание в языках Среднего Поволжья // Изв. Азерб. гос. ун-та. — Баку, 1925. — С. 150-168.
2. Манжигеев И. А. Бурятские шаманистические и дошаманистические термины: опыт атеистической интерпретации. — М., 1978.
3. Митрошкина А. Г. Словарь бурятских личных имен. — Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 2013.
4. Неклюдов С. Ю. Духи и нелюди в недружелюбном мире (о некоторых стратегиях конструирования мифологического образа) // Forma formans. Studi in onore di Boris Uspenskij. A cura di Sergio Bertolissi e Roberta Salvatore. -Napoli: M. D'auria editore, 2010. - Vol. II. - P. 101-120.
5. Николаева Н. Н. Демонологические рассказы в современном фольклоре бурят (по материалам экспедиций) // Siberian studies (SAD). Журнал исследований Сибири. — Meram/KONYA. 2014. — Т. 2, вып. 5. — С. 97-121.
6. Сравнительный словарь тунгусо-маньчжурских языков. — Л.: Наука, 1977. — Т. II.
7. Сундуева Е. В. Монгол хэлний язгуур морфемын R гийгуулэгчийн сугарах тухай // Монгол судлал. Эрдэм шинжил-гээний бичиг. — Боть XXXVI (386). — Улаанбаатар, 2013. — X. 120-125.
8. Юнусалиев Б. М. Заметки о выпадении некоторых согласных в основах слов тюркских языков // Вопросы диалектологии тюркских языков. Т. 4. — Баку: Изд-во АН Азербайджанской ССР, 1966. — С. 23-34.
9. Kowalewsky J. E. Dictionnaire mongol-russe-français. — Kasan: Imprimerie de l'Université, 1849.
10. Лувсанбалдан Х., ШагдарсYрэн Ц. Монголчуудын Yсэг бичиг, уг хэллэгийн туух гарлаас. — Улаанбаатар, 1986.
11. Poppe N. N. Introduction to Mongolian comparative studies. — Helsinki, 1987.
References
1. Ashmarin N. I. Podrazhanie v iazykakh Srednego Povolzh'ya [Imitation in the languages of Middle Volga region] // Izvestiya Azerbaidzhanskogo gos. un-ta — Proc. Azerbaijan State University. Baku, 1925. Pp. 150-168.
2. Manzhigeev I. A. Buriatskie shamanisticheskie i doshamanisticheskie terminy: opyt ateisticheskoj interpretatsii [Buryat shamanic and pre-shamanic terms: the experience of atheistic interpretation]. - Moscow, 1978.
3. Mitroshkina A. G. Slovar' buryatskikh lichnykh imen [Buryat Dictionary of personal names]. - Ulan-Ude: Burayt State University publ., 2013.
4. Nekliudov S. Iu. Dukhi i neliudi v nedruzheliubnom mire (o nekotorykh strategiiakh konstruirovaniia mifologicheskogo obraza) [Ghosts and non-humans in a hostile world (some of the strategies of constructing mythological image)]. Forma formans. Studi in onore di Boris Uspenskij. A cura di Sergio Bertolissi e Roberta Salvatore. Napoli: Moscow: D'auria editore, 2010. V. II. P.p 101-120.
5. Nikolaeva N. N. Demonologicheskie rasskazy v sovremennom fol'klore buriat (po materialam ekspeditsij) [Demonological stories in modern folklore of the Buryats (based on expeditions materials)]. Siberian studies (SAD). Zhurnal issledovanij Sibiri. Meram/KONYA. 2014. T. 2. Vyp. 5. Pp. 97-121.
6. Sravnitel'nyj slovar' tunguso-man'chzhurskikh yazykov. T. II [Comparative Dictionary of Tungus Manchu languages]. Leningrad: Nauka, 1977.
7. Sundueva E. V. Mongol khelnii iazguur morfemyn R giigûûlegchiin sugarakh tukhai // Mongol sudlal. Erdem shinzhilgeenii bichig. Bot' XXXVI (386). Ulaanbaatar, 2013. P. 120-125. (Mong.)
8. Iunusaliev B. M. Zametki o vypadenij nekotorykh soglasnykh v osnovakh slov tyurkskikh iazykov [Notes on the loss of certain consonants in words of Turkic languages]. Voprosy dialektologii tyurkskikh iazykov. T. IV. — Questions of dialectology of Turkic languages. Baku: Azerbaijan Academy of Sciences of the USSR publ., 1966. P. 23-34.
9. Kowalewsky J. E. Dictionnaire mongol-russe-français. Kasan: Imprimerie de l'Université, 1849.
10. Luvsanbaldan Kh., Shagdarsuren Ts. Mongolchuudyn useg bichig, ug khellegiin tûukh garlaas. Ulaanbaatar, 1986. (Mong.)
11. Poppe N. N. Introduction to Mongolian comparative studies. Helsinki, 1987.
