CC BY
103
М. В. Полубоярова
Требование верности оригиналу, которое мы предъявляем к переводу, не снимает принципиального различия между языками. Всякий перевод, всерьез относящийся к своей задаче, яснее и примитивнее оригинала.
Ханс Георг Гадамер
ПЕРЕВОД В СОЦИОКУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ (К ПРОБЛЕМЕ ОНТОЛОГИЧЕСКОГО ОПРЕДЕЛЕНИЯ)
Строгое разграничение аспектов формы и содержания чрезвычайно ценно для научного понимания перевода. Этот тезис не вызывает сомнения там, где речь идет об анализе фактов перевода, интерпретации ситуации перевода и при этом имеется в виду четкое выделение и разграничение всей совокупности действующих в переводе факторов. Однако, как ни странно, то же самое, в целом сугубо внутреннее, обстоятельство перевода имеет не меньше значение при интерпретации перевода как культурного и социально-исторического явления.
При том, что в современной лингвистике и переводоведении, наверное, уже никого нельзя удивить рассмотрением перевода как явления социальной и культурной жизни, роль и место перевода в контексте опыта межкультурной коммуникации еще далеко не определены. Лингвисты и переводчики ограничиваются предельно общими, но лишенными научной конкретики положениями об «общественной значимости» перевода, о том, что он является «каналом» взаимного обогащения языков и культур, своеобразным генератором культурного развития народов, человечества.
Значение термина «перевод», который исходным образом ассоциируется с процедурой передачи информации «в условиях опосредованной двуязычной коммуникации»1, всё больше экстраполируется на межкультурные отношения, где к простому факту передачи информации приплюсовывается функция передачи культурного опыта. Функция перевода усматривается повсеместно: не только в межъязыковой коммуникации, но и в феноменах культуры, в социальном опыте, в формах искусства2. Любая соотнесенность языков, культур, жанров искус-
ства всё чаще рассматривается через перевод. В языковой диахронии (видимо, здесь можно провести аналогию с любой другой культурной диахронией) также, пусть метафорически, усматривают признаки перевода. Так, например, В.Н. Телия именно с помощью термина «трансляция», то есть «перевод», определяет культурную миссию метафоры, называя ее «транслятором культуры»3.
Сколь бы ни были высоки оценки культурно-исторической роли перевода, они далеки от подлинного понимания принципиальной связи перевода и культуры. Мы считаем перевод важнейшим историческим атрибутом культуры, критерием феноменологического определения формы культуры, который самодостаточен в данном своем статусе и не нуждается в знаках «ложного уважения».
Основным препятствием к пониманию статуса перевода в культуре является отсутствие строгих критериев его онтологического определения. Для такого определения требуется выделение феномена, диаметрально противоположного переводу в контексте культуры. По нашему мнению, на такой равный статусу перевода культурно-исторический и одновременно онтологический статус может претендовать лишь феномен заимствования.
При разграничении феноменов перевода и заимствования важно видеть два масштаба рассмотрения этой проблемы - социально-исторический и непосредственно коммуникативный. Условно представим, что в каждом из масштабов присутствует некий процесс межкультурного приравнивания, в котором мы видим некоторый принцип (пока воздержимся от более точных определений) взаимного сближения языков или культур. В первом масштабе рассмотрения доминантная роль принадлежит заимствованию. Во втором масштабе рассмотрения на первое место выходит перевод. В первом случае межкультурное сближение должно приводить к некоторому тождеству культурного сознания двух взаимодействующих народов. Понятно, что данное тождество может быть лишь относительным и не может достигать каких-то абсолютных значений, что сводило бы саму постановку проблемы межкультурного взаимодействия к абсурду: сила меж-культурного притяжения должна в итоге компенсироваться некоторой силой межкультурного отталкивания. Последняя объективно выражает способность смыслового самосохранения взаимодействующих культур и обнаруживает себя тем сильнее, чем сильнее действие притяжения между ними.
Во втором случае, то есть непосредственно в переводе, кульминационным пунктом сближения должен быть некоторый опыт межкультурного понимания, что предполагает наличие некоторой исходной смысловой дистанции между
взаимодействующими культурами. Здесь мы видим обратную векторную зависимость: функция притяжения в переводе обнаруживает себя тем сильнее и имеет тем большее значение, чем шире и глубже исходные различия между культурами.
Итак, в первом случае дивергентное является функцией конвергентного; во втором, наоборот, конвергентное является функцией дивергентного. Первый способ межкультурного сближения можно назвать естественным, второй, на наш взгляд, может быть определен как искусственный.
Первый способ межкультурного сближения, как сказано выше, основан на заимствовании. Заимствование как культурный феномен должно нести в себе элемент подражания, в котором легко различается действие «культурной моды»: для представителя заимствующей культуры оно должно оставаться варваризмом, сохранять колорит чужой культуры. «Межкультурное подражание» - в отличие от того, которое в эстетике получило наименование «мимесис», - является неэквивалентным (ввиду субъективного неравенства двух культур) и иррациональным (ввиду отсутствия объективной оценки заимствуемого факта со стороны принимающей культуры). Сознание носителя заимствующей культуры ориентировано на смысловой опыт инородных культурных фактов. При этом предполагается транспозиция в смысловой опыт заимствующей культуры чужого семи-озиса (феноменологического смыслового опыта элементов чужой культуры). В языке подобного рода «культурное подражание» особенно заметно в синонимических заимствованиях (ср. рус.: победа - виктория, убийца - киллер, предприниматель - бизнесмен). Вместе с тем, межкультурное подражание никогда не может быть вполне чистым и органичным. Оригинальный смысловой опыт не может быть буквально повторен в процессе заимствования. В конечном счете, инородный культурный факт получает собственную значимость в контексте заимствующей культуры, отличную от той, которую он имел в контексте культуры-родительницы. Культурная ассимиляция действует исподволь и не всегда осознается носителем заимствующей культуры.
В переводе, как указывалось, высшей инстанцией межкультурного сближения должен быть некоторый опыт межкультурного понимания - на феноменологическом смысловом и на стилистическом уровнях. В роли понимающей культуры - субъекта понимания - выступает язык перевода, в роли культуры - объекта понимания - выступает исходный язык (отождествление языка и культуры в данном случае оправданно, если понимать язык как высшее выражение культу-
ры). Если видеть в переводе некоторую форму межкультурного «подражания», то, в отличие от естественной формы, основанной на заимствовании, это должно быть эквивалентное и рациональное «подражание». Собственно, этим объясняется искусственный характер межкультурного сближения, которое мы видим в переводе: переводчик сознательно моделирует средствами языка-субъекта смысловую специфику выражения языка-объекта. Другое отличие усматривается в том, что в переводе a priori предполагается адекватное сближение культур, что не может иметь место в условиях межъязыкового/межкультурного заимствования, где содержательная адекватность заимствуемого факта в новом для него культурном контексте обычно не более чем иллюзия. В условиях заимствования происходит культурное переосмысление факта, переходящего из одной культуры в другую. Поэтому в целом естественное сближение культур можно определить как неадекватное. Перевод, наоборот, адекватен, поскольку не предполагает культурного переосмысления инокультурного факта.
Важно видеть не только различия, но и родственные черты между переводом и межкультурным заимствованием. За тем и другим стоит явление, которое можно было бы определить как совмещенный семиозис - ситуацию, когда в условиях взаимного сближения две культуры как бы вместе строят «общий» семи-озис, единый знак. Разумеется, данное «общее строительство» нельзя считать в полном смысле слова взаимным и согласованным, здесь не может быть никакого паритета. Недостаточность смыслового развития одной культуры компенсируется за счет смыслового опыта другой культуры, то есть одна культура как бы «помогает» другой. Однако и здесь разница состоит в том, что в переводе культурным «компенсатором» является язык перевода (язык-субъект культурного понимания), в то время как в условиях заимствования таким «компенсатором» выступает язык передающей культуры (язык-объект культурного заимствования). Собственно, на этой разнице двух видов межкультурного отношения основывали свое выделение двух «видов перевода» В. фон Гумбольдт, В. Гёте, П. А. Вяземский, Х. Ортега-и-Гассет4. Речь идет о культурной ориентации переводчика либо на культуру языка оригинала, либо на культуру языка перевода. Надо сказать, что в реальном опыте межъязыковой коммуникации лишь последний «вид перевода» закрепился как собственно перевод. Первый «вид перевода» (то есть тот, в котором предполагается ориентация на культуру исходного языка) всегда выделялся лишь теоретически: данный вид смыслового преобразования скорее характеризует отношение заимствования, чем перевод. Хотя элементы данного «вида
перевода» в реальном переводе иногда присутствуют: это такие приемы, как транслитерация, калькирование, иногда описательный перевод.
Заимствование основывается на интертекстуальной связи языков и культур. Принимающая культура мыслится как «продолжение» передающей культуры, образуя, таким образом, с последней общий интеркультурный дискурс. Перевод, как отмечает доктор филологических наук Н.В. Иванов5, - явление принципиально метатекстуальное, с той лишь разницей, что критерием метатекстуального смыслового приравнивания и, по сути, как указывают некоторые исследователи в области литературного перевода6, критерием истины и критерием понимания выступает язык перевода, в интересах которого, собственно, и осуществляется перевод. Именно этот язык выступает в роли метатекстуального интерпретатора в опыте межкультурной взаимосвязи в переводе.
Виды и формы метатекстуального приравнивания в переводе чрезвычайно разнообразны. Собственно, механизм метатекстуального приравнивания лежит в основе подавляющего большинства переводческих трансформаций.
«Чистая» смысловая метатекстуальность обычно трактуется как научное обобщение, подведение под род, под более общий термин .
Гипо-гиперонимические отношения, возникающие в переводе, более всего подходят под такое определение метатекстуальности:
Пример 1:
Текст: «Deputy Prime Minister ... during a preparatory trip to New Delhi last week...»
Перевод: «На прошлой неделе заместитель премьер-министра ... в ходе своего подготовительного визита в Индию...»
В данном примере произошла номинативная замена: «New Delhi», столица страны, переводится как «Индия», страна в целом. Данная замена представляет собой генерализацию, то есть обобщение.
Пример 2:
Текст: «Russian military equipment has provided the backbone of India’s armedforces since the end of the Cold War...»
Перевод: «С момента окончания холодной войны российская военная техника составляла основу вооружения индийской армии»
Здесь перед нами - случай конкретизации: элемент «military equipment» (военное оборудование) переводится как «военная техника»; элемент «armed forces» переводится как «армия».
Нельзя не видеть, что любые случаи обобщения или конкретизации выполняют в переводе определенную риторическую функцию, то есть могут интерпретироваться в терминах риторики (в данном случае - как синекдоха).
Интересны случаи так называемых обычных замен по смыслу, которые мы интерпретируем в терминах риторики как случаи метонимического смыслового приравнивания, то есть смыслового приравнивания по ситуационной смежности: Пример 3 :
Текст: «Republicans say Gingrich lacks direction, negotiating skills and a clear message that can inspire the faithful»
Перевод: «Республиканцы считают, что у Гингрича нет четкой линии, умения вести переговоры и ясной идеи, способной вдохновить его сторонников»
В данном примере представлены два случая метонимии, то есть замены по смыслу: «direction» переводится как «четкая линия», а «clear message» (дословно: «послания») - как «ясная идея».
Пример 4 :
Текст: «Under previous governments, Tory or Labor alike, the record [of the ministers] has mostly been poor»
Перевод: «Деятельность министров предыдущих правительств, как консервативного, так и лейбористского толка, едва ли может быть оценена положительно»
Здесь элемент «the record» (дословно: «послужной список», «достижения») переводится как «деятельность». Логика переводчика понятна: если были какие-то «достижения», то, значит, была какая-то «деятельность». Кроме того, в данном примере представлен случай антонимического перевода («has mostly been poor» - «едва ли может быть оценена положительно»), который также можно понять как смену переводчиком ракурса описания одной и той же ситуации.
Различные случаи снижения экспрессии образности, которые, как указывает Е.В. Бреус, столь характерны для перевода8, мы также относим к феноменам метатекстуального приравнивания.
Пример 5 :
Текст: «Deputy Prime Minister ... conceded..., that Russsia’s stranglehold on Indian contracts was under threat»
Перевод: «Заместитель премьер-министра [России] ... признал, что преобладающее положение России в индийском военном импорте находится под угрозой»
В данном примере переводчик устраняет образность, присутствующую в исходном тексте: «stranglehold» (дословно: «мертвая хватка») переводится как «преобладающее положение». Это также яркий случай политической оценочно-сти: то, что политические оппоненты оценивают как «хватку», мы видим как не-
которое «доминирующее положение». В данном примере интересен также случай переводческой метонимии: «Indian contracts» («индийские контракты») переводится как «индийский военный импорт»; это ситуационная метонимическая замена: если есть внешние контракты, то, очевидно, они работают в рамках некоторого экономического импорта.
Характерен следующий случай перевода высокообразного, экспрессивного отрезка.
Пример 6:
Текст: «Сколько в этой мерзопакостной (1) охоте за инакомыслящими погибло людей, а сколь многих постигло духовное растление (2) через ненависть, доносительство, подлую жажду власти (3)! А сколько разуверившихся и потерявших себя в жизни, изъеденных страхом, утративших мужество, достоинство и порядочность (4)!»
Перевод: «Many people died in that (1) witch hunt and many more became spiritually impoverished (2) as a result of the constant hatred, spying on one another and struggle for power (3).
Fear turned many into cynics and cowards (4)»
Случаи образной экспрессии отмечены цифрами: (1) - элемент пропущен переводчиком (видимо, как неадекватный по смыслу в переводе); (2) - переведен описательно; (3) - экспрессивные элементы переведены путем описания, метонимической замены; (4) - градация (смысловое нарастание) заменяется антиградацией (снижением, ослаблением смысловой экспрессии).
В целом в последнем примере при переводе с русского языка на английский произошло явное снижение экспрессии и образности при переходе от исходного текста к переведенному тексту. Особенно это становится заметно, если попытаться осуществить обратный перевод того же отрывка с английского на русский:
Обратный перевод: «Многие умерли в этой охоте за ведьмами, а еще больше людей стали духовно бедными (2) в результате постоянной ненависти, слежки друг за другом и борьбы за власть (3). Страх превратил многих в циников и трусов (4).»
Если в тексте оригинала основная идея заключается в пафосе обличитель-ства, то в тексте перевода накал экспрессии снижен до уровня обычного публицистического описания факта.
Мы видим, что во всех случаях трансформаций, интерпретируемых нами здесь как метатекстуальные смысловые приравнивания, переводящий язык (ПЯ) выступает в роли смыслового идентификатора в ситуации перевода - аналогично «идентифицируемому слову» в методе Ш. Балли. Важно, что этот смысловой идентификатор - не виртуальная смысловая инстанция, какую мы видим в глу-
бинной структуре метафоры (tertium comparationis), а реальный, актуальный ситуационно и культурно обусловленный языковой опыт.
Сколь бы ни было велико смысловое преобразование в переводе, он необходимо опирается на истину понимания исходного текста. Если признавать моделирующую функцию перевода, то перевод - модель, не копирующая или фиксирующая, но модель, предписывающая некоторый способ понимания исходного текста. Мы, сами того не осознавая, видим в переведенном тексте некоторый метод понимания исходного текста.
Перевод не копирует знак как он есть, в его языковой форме. Перевод копирует знак в его смысловой функции, согласно порядку его дискурсивного выразительного представления в актуальном контексте. Смысл неявный, ощущаемый в элементе исходном тексте, но не формулируемый определенно, становится смыслом выявленным, выделенным в переведенном тексте. Перевод «учит» нас понимать исходный текст. Мы доверяем переводу не только потому, что хотим видеть в нем точную передачу смысла, но также потому, что хотим видеть в нем смысловой критерий понимания исходного текста.
Парадоксом перевода следует считать то, что, ориентированный на меж-культурное сближение, на смысловое приравнивание, он, в отличие от феномена заимствования, принципиальным образом не предполагает какого-либо инокуль-турного/инотекстуального искажения, что мы непременно видим в любом виде интертекстуальности - характерной черты всякого заимствования. В заимствовании мы видим трансляцию формы. В переводе - трансляцию содержания. Любое привнесение принципа трансляции формы в перевод (то есть заимствования, межъязыковой интерференции) уничтожает перевод, чревато грубыми искажениями и смысловыми фальсификациями.
Конечно, мы признаём что реальный перевод не может обойтись без элементов интерференции. Однако любая межъязыковая адаптация в переводе, неизбежно предполагающая приравнивание не в аспекте содержания, а в аспекте формы, воспринимается как нечто чужеродное в переводе, как некий формальный компромисс, на который идет переводчик, ощущая несоизмеримость исторического выразительного опыта двух культур, двух языков.
Возвращаясь в целом к началу нашего рассуждения, мы должны признать, что подлинная культурная функция перевода - быть каналом и инструментом межкультурного понимания. В этой уникальной и характерной роли с переводом не может сравниться ничто: всё отличное от перевода ведет, так или иначе, к не-
пониманию, к искажению смыслового предназначения факта чужой культуры. И лишь перевод, сохраняя выразительную дистанцию между языками и культурами, не нарушая выразительной самостоятельности исходного текста, чужого культурного контекста, выступает подлинным методом его понимания и критерием его культурной оценки.
1 Нелюбин Л.Л. Переводоведческий словарь. М.: МПУ «Сигналъ», 1999. С. 71.
2 Якобсон Р. О лингвистических аспектах перевода // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978. С. 24.
3 Телия В.Н. Русская фразеология: семантические, прагматические и лингвокультурологические аспекты. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996. С. 128.
4 См.: Комиссаров В.Н. Общая теория перевода. М.: ЧеРо, 1999. С. 66; Перевод - средство взаимного сближения народов / Сост. А. А. Клышко. М.: Прогресс, 1987. С. 34; Ортега-и-Гассет Х. Нищета и блеск перевода // Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М.: Наука, 1991. С. 336-352.
5 Иванов Н.В. Интертекст - метатекст: культура, дискурс, язык // Языковые контексты: структура, коммуникация, дискурс: Материалы межвуз. науч. конф. М.: ЗАО «Книга и бизнес», 2007. С. 50.
6 См.: Литвинова В.М. Метатекстуальные специализированные речевые жанры в аспекте лингвостатистического анализа (на материале переложений дилогии Л. Кэрролла): автореф. дис. ... канд. филол. наук. Ижевск, 2004. С. 4, 7.
Мы придерживаемся того традиционного понимания терминов с приставкой «мета-» (метатекст, метаязык, метасемиотика и т.д.), которое было предложено глоссематиками, видевшими в метаинтерпретациях сущность феноменов языка. См.: Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка // Новое в лингвистике. Вып. 1. М.: Изд-во ин. лит., 1961. С. 378-379.
8 См.: Бреус Е.В. Основы теории и практики перевода с русского языка на английский. М.: УРАО, 1998. С. 45.
