CC BY
135
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2015. № 4
Н.В. Иванов,
доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой романских языков Московского государственного института международных отношений (Университета) МИД России; e-mail: [email protected]
ДИХОТОМИИ ПЕРЕВОДА (к онтологическим основаниям определения научного объекта переводоведения)
Статья посвящена проблеме сущностного определения научного объекта переводоведения — перевода. Автор выбирает путь отрицательного определения перевода на основе метода онтологических дихотомий. Проводится аналогия между дихотомическим методом в переводоведении и дихотомическим методом, предложенным Ф. де Соссюром в языкознании, выделяются характерные особенности каждого из них. В основу проводимых дихотомий кладётся противопоставление речевой феноменологии структурной метафизике знака. Постулируется двойственность онтологии перевода, в которой выделяются коммуникативно-деятель-ностный и структурно-лингвистический аспекты. В каждом из аспектов проводится дальнейшая дифференциация дихотомий, выделяются критерии тождества и ближайшего родства. В рамках структурно-лингвистической онтологии перевод определяется как форма межъязыкового/межкультурного контакта. Критерием видовой дифференциации служит понятие интерференции (рассматриваемое как негативный фактор перевода). В рамках коммуникативно-деятельностной онтологии перевод определяется как форма языкового посредничества. Критерием видовой дифференциации служит понятие интерпретации, которая, как считает автор, в переводе ограничена языковой формой текста. В подтверждение высказываемых теоретических положений автор приводит и анализирует ряд характерных переводческих примеров. Статья может быть интересна специалистам в области общей теории перевода и общего языкознания.
Ключевые слова: перевод, дихотомия, двуязычная коммуникация, языковой/ культурный контакт, рациональный билингвизм, иррациональный билингвизм, посредничество, осмысление, переосмысление, интерференция, интерпретация, трансформация.
Nikolai V. Ivanov,
Dr. Sc. (Philology), Professor of Linguistics, Head of the Department of Romance Languages of Moscow State University of International Relations (MGIMO), Russia; e-mail: [email protected]
DICHOTOMIES IN TRANSLATION: ONTOLOGICAL DEFINITION OF SCIENTIFIC OBJECT IN TRANSLATION STUDIES
The paper deals with the ways of ontological definition of translation seen as the main object of translation studies. The author of the paper chooses an inverse (a.k.a. negative) approach to define the phenomenon of translation based on the method of ontological di-
chotomies. The dichotomies in translation are confronted with the Saussurian linguistic dichotomies. Specific features of each method are analyzed. As the main principle of the dichotomies, the paper opposes the speech phenomenology of the sign to the metaphysical structure of the sign. The paper postulates an ontological ambiguity of translation distinguishing two aspects of its reality: communicative activity and linguistic structure. Each aspect offers further dichotomic differentiation of the object, leading to the criteria of its ontological identity and immediate genus (Lat. genus proximum). Within the structural linguistic ontology translation is defined as a form of interlingual or intercultural contact. A specific difference is based on the criterion of interference (seen as a negative factor in translation). Within the communicative ontology translation is seen as a form of linguistic mediation. Yet another specific difference here is based on the criterion of interpretation, the scope of which in translation, as the author sees it, is limited to the linguistic form of the text. To corroborate the main theoretical points the paper develops an analysis of translation examples. The paper may be of interest to specialists in general linguistics and general translation studies.
Key words: translation, dichotomy, bilingual communication, lingual/cultural contact, rational bilingualism, irrational bilingualism, mediation, conceptualization, re-conceptualization, interference, interpretation, transformation.
I
Известны два способа определения научного объекта лингвистики (языка): инклюзивный (антиномический) и эксклюзивный (дихотомический). Первый был предложен В. фон Гумбольдтом. Второй последовательно реализовал в своих теоретических построениях Ф. де Соссюр. Данные методы не всегда чётко отличают один от другого ввиду наличия в них ряда чисто внешних терминологических и аналитических процедурных совпадений1. Вместе с тем разница между двумя методами представляется принципиальной. Дело в том, что два члена антиномической оппозиции понимаются как две стороны одной сущности: сущность объекта является результатом их категориального сложения, совмещения. Любая односторонность — отсутствие одного из членов оппозиции или его опущение — теоретически уничтожает искомую сущность. Дихотомическая оппозиция понимается как оппозиция сущностного и не-сущностного, языкового и не-языкового. Внешне она как бы более примитивна. По мысли Ф. де Соссюра, из объектной области науки следует исключить всё не-сущностное, чтобы отрицательно понять, каким образом и где локализуется сущность научного объекта2.
1 Так, например, В.И. Кодухов в своём знаменитом учебнике называет метод Соссюра «антиномическим» [Кодухов, 1974, с. 79].
2 Сошлёмся на следующие слова Соссюра: «Такова первая дихотомия (Langue и Langage. — Н.И.)... Надо избрать либо один, либо другой из двух путей и следовать по избранному пути независимо от другого; следовать двумя путями невозможно» [Соссюр, 1977, с. 59].
Два метода отличаются друг от друга по масштабу научного применения и по эффективности. Первый (антиномический) исторически связывался с расширительным и недифференцированным пониманием сущности языка, второй (дихотомический) подводил науку к более узкому и специальному пониманию объекта лингвистики. Так, например, для В. фон Гумбольдта категории языка3 и речи были сторонами одной сущности, одной и той же онтологической реальности. Для Ф. де Соссюра язык (в виртуальном, структурном понимании) и речь противопоставлялись друг другу как сущностное и несущностное начала: в речи — экспрессия, живое движение языковой формы, обусловленное естественными коммуникативными и когнитивными факторами; в языке — искусственная знаковость, структурный закон всякого внешнего речевого движения. Гумбольдт видел сущностное начало на стороне естественных факторов, понимая искусственную языковую знако-вость как исторический результат системного становления (своеобразной структурной стагнации) естественного начала языка. Соссюр, напротив, в искусственной знаковости видел подлинную сущность и закон жизни языка. Как можно видеть, первый метод лежит в основе многочисленных естественноисторических трактовок языка и традиционно связывается с культурно-филологической парадигмой лингвистики. Второй был той питательной почвой, из которой в последующем стал вырастать лингвистический структурализм. Исторически переход к дихотомическому методу знаменовал собой дальнейшую специализацию, предметное обособление лингвистики в составе филологии, окончательное утверждение её в своих правах как самостоятельной научной дисциплины.
Наверное, можно считать историческим парадоксом тот факт, что в предметном развитии лингвистики антиномический метод (более тонкий и совершенный по открывающимся возможностям анализа) предшествовал дихотомическому (в целом более ограниченному и грубому). Реальный исторический опыт часто не совпадает с той идеальной логической схемой, в соответствии с которой, в конечном счёте, выстраивается предметная форма науки. Логически дихотомическая онтология должна предварять антиномическую, а не наоборот. Бесполезно развивать диалектику сущностного анализа бытия объекта, пока чётко не установлены онтологические координаты самой сущности, т.е. принципиальным образом не определены основания природы объекта. Впрочем, указанный
3 Отметим, что В. фон Гумбольдт видел язык не как внеопытную структурную (т.е. виртуальную) реальность, а как эмпирическую реальность — как совокупность эмпирических реализаций языка, как совокупность актов языкового опыта [Амирова, Ольховиков, Рождественский, 1975, с. 339].
парадокс, по-видимому, является правилом для тех наук, в основе которых лежит диалектика формы и содержания и которые так или иначе в высшей точке своего предметного развития соприкасаются с семиотикой объекта.
II
Момент смены онтологической парадигмы — аналогичной той, которая наблюдалась в лингвистике, — назрел в современной науке о переводе. Здесь также требуется обратиться к дихотомическому методу определения сущностных оснований научного объекта — перевода. Как и в лингвистике, требуется отделить сущностное от несущностного — «зёрна от плевел» — в изучаемой реальности. Как и в лингвистике, в переводоведении дихотомический метод носит лишь предварительный характер и предшествует антиномическому рассмотрению объекта. Дихотомии служат отрицательному вычленению сущности как таковой. Антиномии «вводят» сущность в контекст бытия, характеризуя динамику её необходимого становления, законы «жизнедеятельности» объекта, в которых с максимальной полнотой раскрывается его природа.
Поиск сущности начинается с установления её метафизических оснований — критериев тождества и родства изучаемого объекта. Всякая наука в своём теоретическом аспекте осознанно или неосознанно стремится к установлению этих важнейших критериев понимания своего объекта. Критерий тождества означает установление имманентных свойств объекта, благодаря которым объект в любой своей модификации, в любых условиях бытия остаётся самим собой. Критерий родства означает установление экстенсиональных характеристик объекта, общих с похожими на него объектами, или, иначе говоря, установление критерия ближайшего родства, относительно которого затем устанавливается видовая специализация объекта. Критерии тождества и родства — важнейшие условия научного абстрагирования объекта в понятии.
Надо сказать, что требование определения сущностных оснований научного объекта в переводоведении возникает не на пустом месте. Переводоведение имеет богатый и в то же время достаточно противоречивый опыт поиска сущностных оснований своего объекта. Взгляды учёных на критерии тождества и родства в изучаемой реальности перевода пережили радикальную метаморфозу.
Первоначально наука о переводе4 стремилась буквально следовать принципам своей старшей научной сестры — лингвистики, не
4 Мы говорим о лингвистическом переводоведении, начало развития которого относится к середине ХХ в.
отличая категориальных оснований сущности своего объекта от категориальных оснований сущности объекта лингвистики. Так, долгое время в качестве критерия тождества изучаемого объекта в теории перевода рассматривались структурно-языковые основания.
Структурные основания тождества вполне подходят для определения сущности языка: они — то, что остаётся неизменным при любой феноменологии речевого узуса. Смысл, напротив, показывает себя как неустойчивая, изменчивая сторона работы языкового знака. Конечно, в качестве вспомогательного подхода мы можем рассматривать знаковую реальность языка, двигаясь от смысла к форме. Но такое рассмотрение не может быть основополагающим для лингвистики в силу его фактуальной неустойчивости; смысл — ненаблюдаемая величина. В конечном счёте, при любых поворотах лингвистического подхода мы ищем то, что способна выразить форма. Исследуя знаковую реальность языка, лингвистика обречена ориентироваться на метафизику формы, а не на метафизику смысла. Если в представленной нам выразительной реальности мы ищем язык, мы ищем форму, видя в ней момент устойчивости.
Структурная метафизика знака принципиально не подходит для установления законов тождества в переводе. Здесь она становится основанием различий, выразительных расхождений между языками. Вместе с тем обращение к метафизике знака (к принципам структурной работы языка) представляется по-своему закономерным для начального этапа развития лингвистического переводоведения. Дело в том, что основанные на структурной метафизике знака межъязыковые выразительные расхождения и есть первопричина перевода. Миссия перевода — в том, чтобы преодолеть выразительные расхождения, представив нечто, выраженное средствами одного языка, с помощью средств другого языка. Неудивительно, что на первоначальном этапе своего развития лингвистическая теория перевода обратилась к этому наиболее очевидному аспекту перевода: к поиску структурных критериев субституции одной языковой формы другой формой, формы ИЯ формой ПЯ. В основу были положены принципы межъязыкового сравнения, и сама теория перевода рассматривалась как часть сопоставительного языкознания. Ключевым понятием, характеризующим изучаемую реальность, стало понятие «трансформация».
Сравнительно-сопоставительный метод в принципе не нацелен на выявление сходств между языками. Объектом, питающим научный поиск, здесь являются различия, а не тождество. Ориентирующееся на этот метод и идущее по пути сопоставительного описания переводческих трансформаций лингвистическое переводоведение, по сути, подменяет законы тождества законами различий. Конечно,
и здесь создаётся видимость некоторой совокупности закономерных соответствий — устойчивых «трансформационных подмен» от ИЯ к ПЯ, которые на начальном этапе обучения переводу могут быть вполне полезными, составляя необходимую часть грамматической и терминологической подготовки переводчика. Так, например, начинающему изучение перевода студенту объясняют, что некоторые виды герундиальных конструкций или абсолютные причастные конструкции в каких-то германских или романских языках целесообразно переводить на русский через инфинитивные конструкции или те или иные виды придаточных. Или, например, какие-то лексические единицы ИЯ нужно переводить через конкретные лексические эквиваленты ПЯ — и т.д. Область так называемых закономерных соответствий достаточно широка, но она не может охватить всё пространство перевода. Новое, необычное в переводе всегда превышает границы познанного, привычного. Да и самые надёжные приёмы могут «не сработать» в каких-то условиях перевода. «Решающую роль всегда играет контекст, конкретный случай» [Фёдоров, 1958, с. 19]. При переводе «исключается возможность любого вида заранее установленной эквивалентности» [Львовская, 2008, с. 75]. Примечательно, что и Я.И. Рецкер в своей теории, в которой наиболее последовательно реализуется лингвистический подход к переводу, выводит собственно трансформации (т.е. контекстно обусловленную окказиональную эквивалентность) за рамки области межъязыковых закономерных соответствий [Рец-кер, 2000, с. 21].
Но дело даже не в большем или меньшем потенциальном охвате методом структурного сопоставительного анализа и описания всей области перевода, а в его неспособности объяснить перевод5. Никакая полученная методом сравнения констатация различий не приводит нас к пониманию эквивалентного тождества в переводе. Переводу требуется не структурно-сопоставительное, а смысловое обоснование эквивалентности. А для этого необходимо выйти за рамки привычных представлений о том, что есть устойчивое и что есть неустойчивое в знаке. Нужно неустойчивое (те условия, в которые попадает знак в речевом узусе) принять как устойчивое и инвариантное, а устойчивое (структурные основания знаковости) принять как нечто неустойчивое и переменное.
5 Весьма характерную констатацию делает В.Н. Комиссаров: «В настоящее время теория перевода может предложить переводчику полтора десятка подобных (трансформационных. — Н.И.) процедур, практически полезных, но не претендующих на сколь-нибудь полное описание переводческого процесса» [Комиссаров, 1999, с. 13].
Как для языкознания, так и для переводоведения необходимо строгое разграничение феноменологической и метафизической сторон работы знака. Но если языкознание изначально ориентировано на знак метафизический, смысловые свойства которого изменяются в процессе его речевого становления, то перевод и вместе с ним вся теория переводческой деятельности ориентированы на знак феноменологический, или речевой, смысловые свойства которого принципиально не меняются при выборе иной формы выражения в процессе перехода от ИЯ к ПЯ. Метафизическая сторона знака в переводе носит подчинённый характер, мы меняем любые предметные обозначения, сохраняя смысл.
Инвариантность перевода в принципе лежит не на стороне формы, а на стороне смысла, в феноменологической работе знака. Невозможно представить себе инвариант перевода как структурную выразительную категорию6.
Структурный подход в принципе объясняет, насколько перевод зависит от языка, что неоспоримо. Переводчика же в практике его работы интересует не степень выразительной зависимости, а степень выразительной свободы: «...насколько он может быть свободен от заданных языковых предписаний (в аспекте референции, языковых способов выполнения выразительной задачи текста, образных средств выражения)» [Дорошенко, 2014, с. 201]. Весьма показательно наблюдение Р. Якобсона о том, что переводить с языка с большей дифференциацией грамматических категорий на язык с меньшей дифференциацией категорий легче, чем наоборот. Данная мысль иллюстрируется примером, отражающим восприятие категории рода в английском и русском языках [Якобсон, 1978, с. 18]. Однако, рассуждает далее Р. Якобсон, это не является непреодолимым препятствием для перевода: «В своей когнитивной функции язык минимально зависит от грамматической системы языка.» [там же, с. 19].
Всем сказанным мы вовсе не призываем игнорировать структурную работу знака как фактор, действующий в переводе. Струк-
6 Это означало бы, что какую-то языковую форму ИЯ (слово, грамматическую конструкцию или оборот речи) нужно переводить только через какую-то конкретную форму ПЯ — и никак иначе. Абсолютных выразительных соответствий между языками в принципе быть не может. Молодого переводчика важно научить, как подняться над языковой формой, как не идти по пути копирования языковой формы. В некоторых учебных комментариях указывается, что переводить нужно по контексту. Так, в одном пособии по переводу отмечается, что перевод инфинитивного оборота с предлогом for с английского языка на русский «не подчиняется какому-то определённому правилу и всецело зависит от понимания контекста» [Пушкарёва, 1998, с. 24]. Достаточно гибкое, но в то же время характерное объяснение.
турная работа знака — важный аспект любых эквивалентных решений в переводе, который нельзя игнорировать и который может быть назван низшей, вариативной границей эквивалентности. Другой стороной является высшая, инвариантная граница эквивалентности (её смысловая форма), на которую обычно и обращают внимание в теоретических работах по переводу. Эквивалентность в переводе принято связывать со смысловой инвариантностью и иногда даже отождествлять с этой категорией [Шорохов, 1982, с. 123; Комиссаров, 1999, с. 11]. Но большинство исследователей всё-таки призывают не игнорировать низший, формально-выразительный аспект. Речь должна идти не о выборе между первой и второй сторонами эквивалентности, а об их совмещении. Так, А.Д. Швейцер говорит о трансформационной и инвариантной сторонах эквивалентности, которые нужно изучать взаимосвязанно [Швейцер, 2009, с. 84]. В этом совмещении открывается то, каким образом смысл управляет формой в переводе. Интересное решение предлагает М.В. Полубоярова, которая разграничивает собственно структурный (статический) и фигуративный (динамический) аспекты в речевом знаке, считая, что смысл непосредственно управляет динамическим аспектом формы (контекстная позиция слова, выразительная форма высказывания) [Полубоярова, 2009, с. 57—58]. Эквивалентность рассматривается не как одномерная, а как комплексная многоуровневая категория, в связи с чем вводится понятие масштаба эквивалентности [там же, с. 88—91].
Тем не менее именно эта высшая граница эквивалентности считается критерием тождества в переводе — тождества межъязыкового (окказионально устанавливаемой эквивалентной соотнесённости языковых средств выражения) и онтологического (сущностного). Неизменным при любых условиях перевода должен оставаться смысл. М.В. Полубоярова говорит о двусторонней мотивированности всякой трансформации: положительной (смысловой, функциональной), обеспечивающей содержательное тождество текстов или соотносимых текстовых эквивалентов, и отрицательной (формальной, относительной), обусловленной масштабом и глубиной межъязыковых расхождений [там же, с. 92—95]. С первой ассоциируется телеология перевода, со второй — вариабельные выразительные механизмы перевода. При этом вторая сторона и технически, и онтологически подчинена первой. Это понятно: цель трансформации — нейтрализовать выразительные расхождения между языками. Вторая сторона, в отличие от первой, практически всегда подлежит изменению и остаётся неизменной лишь в силу наличия естественных совпадений между языками.
Рассмотрим пример, где смысловой критерий требует изменения языковой формы, а кажущийся приемлемым буквальный перевод приводит к грубому содержательному искажению.
The United States has become a leading advocate for the creation of independent institutions and legal structures in this predominantly Albanian province.
Искажающий буквальный перевод: «США стали ведущим сторонником создания независимых административных и судебных органов в этой преимущественно албанской провинции»*.
В приведённом примере речь идёт о провинции Сербии — Косово. Элемент, выделенный курсивом, переведён буквально: «in this predominantly Albanian province» = «в этой преимущественно албанской провинции»*. Однако данный вариант перевода не может нас устроить. Что значит «преимущественно албанский»? По-русски звучит бессмысленно (хотя по чисто внешним признакам чувства языкового протеста при этом не возникает). Косово — не провинция Албании. Нетрудно догадаться, что речь идёт о составе населения этой провинции. Переводчик, чтобы быть правильно понятым, вынужден ввести дополнительное обозначение в свой перевод — обозначение, которого формально нет в исходном тексте. Приемлемым вариантом перевода может быть, например, следующий: «в этой провинции, населённой преимущественно албанцами» (или: «в этой провинции, где большинство населения составляют албанцы»). Сохранение смысла потребовало от переводчика пойти на трансформацию способа языкового выражения (языковой формы): на расширение референциальной базы выражения (вводится слово «население»), на изменение грамматической структуры (отдельное слово «Albanian» переводится через причастный оборот или через придаточное).
Подобные случаи в переводе не единичны. Рассмотрим ещё один пример.
On November 4, 1979 the Embassy of the United States in Teheran had been seized by Islamic revolutionaries, together with 53 hostages.
Искажающий буквальный перевод: «4 ноября 1979 года посольство Соединённых Штатов в Тегеране было захвачено исламскими революционерами вместе с 53 заложниками»*.
Буквальный перевод здесь недопустим, поскольку создаётся то понимание, что эти заложники уже находились в посольстве до того, как оно было захвачено исламскими террористами. Лучше перевести путём обособления этой части высказывания и превращения её в самостоятельное высказывание: «...в заложниках оказались 53 человека» (или с изменением залога: «.посольство США
захватили исламские революционеры, взяв в заложники 53 работника посольства»).
Данные примеры призваны проиллюстрировать приоритет смысла над доминантами языковой формы: языковой семантикой, грамматической структурой. Смысл часто отрывают от предметной семантики, считая его чисто внешним атрибутом. Смысл всегда сопряжён с референцией, мотивирует референцию, рационально определяя истинностную границу слова. Смысл интерпретирует семантику обозначения, но и сам он рационально расшифровывается через ассоциацию ситуационных причинно-следственных связей и отношений обозначаемого объекта. Смысл можно представить как некоторое виртуальное предметно-ситуационное расширение семантики знака. Например: 1) «он посмотрел в окно» — где находился при этом человек: внутри или вне помещения? Или: 2) «он заглянул в окно» — где находился при этом человек? Это — фоновые ассоциации, которые понимаются по умолчанию, «латентно» в случае корректной референции и, напротив, становятся основной причиной непонимания в случае некорректной референ-ции7. Именно это произошло в представленных выше искажающих вариантах перевода («в этой преимущественно албанской провинции», «вместе с 53 заложниками»): в одном из них переводчик незаметно приписал Косово Албании, в другом по вине переводчика заложники «оказались» в посольстве до того, как его захватили террористы.
В переводе смысл часто раскрывается через фоновую ситуационную ассоциацию. Между смысловой импликацией и предметной пресуппозицией в переводе можно ставить знак равенства. Переводя по смыслу, мы опираемся на ассоциацию (экстралингвистические условия обозначения), которая даёт нам право осуществлять необходимые семантические и грамматические замены в целях сохранения содержательного тождества текстов — истинностных параметров референции. Любые вопросы перевода решаются через референцию. Как бы ни менялась референция в переводе, она не может исчезнуть как таковая. Уничтожив референцию (представим себе такое!), мы лишаем смысл его предметного носителя. Потенциально смысл (руководящий телеологический критерий знаковой деятельности) может выбрать себе любой предметный носитель, но он не может избавиться от предметного носителя как такового. Тождество смысла требует смены референции в переводе.
7 Внешние ситуационные условия референции приходится учитывать при переводе: 1) «he looked outside», 2) «he looked inside». При этом референциально опорное слово «окно» пропадает в английском переводе.
«Трансформация» — удачный термин с лингвистической точки зрения, чтобы характеризовать межъязыковую выразительную специфику перевода. Но этот термин трудно применить к содержательному аспекту перевода, поскольку он характеризует адекватность перевода не с положительной, а с отрицательной стороны. Трансформация (как и вообще любая эквивалентность) сама себя не объясняет. Её объясняет смысл, в конечном счёте — экстралингвистические условия выражения. Интерпретационная изнанка выражения в переводе становится критерием онтологического тождества. Не референция как таковая, а смысловое условие референции определяет телеологию переводческого действия.
III
Теперь от критерия тождества обратимся к критерию родства в онтологии перевода, который, как мы понимаем, должен совпадать с критерием тождества. Здесь мы также должны будем противопоставить друг другу структурный и смысловой критерии.
В соответствии с первым критерием перевод трактуется как некоторое межсистемное отношение, или взаимодействие: межъязыковое, межтекстовое, межкультурное. Межсистемный подход ориентирует нас на абстрактное рассмотрение перевода независимо от условий его осуществления (везде «работает» система, важен порядок взаимодействия систем). Нетрудно заметить, что этот подход претендует на универсальность. На первое место в нём выходят не феноменологические, а общие системные критерии. В качестве родового термина выбирается понятие контакта. Соответственно, перевод определяется как вид языкового и/или культурного контакта.
Понятие контакта давно разрабатывается в различных дисциплинах на материале языков и культур. Контакт рассматривается, прежде всего, как историческое явление: как исторически закрепляющееся видоизменение структурных свойств системы под влиянием другой системы. Имеется в виду взаимодействие систем одного порядка. Учитывается также коммуникативная сторона контакта: две системы сталкиваются в опыте языкового или культурного поведения человека, находящегося в общении с другим человеком — носителем другого языка и/или другой культуры. Таким образом, контакт возникает в ситуации двуязычной и/или межкультурной коммуникации. На языковом уровне понятие контакта обычно связывается с понятием билингвизма [Иванов Вяч.Вс., 1990]. Всякий контакт рождается в сознании билингва, имеет билингвальное
происхождение. Переводчик в известном смысле тоже билингв. Так или иначе, в процессе контакта происходит нечто вроде межъязыковой или межкультурной контаминации, т.е. смешения систем, которое, впрочем, протекает по определённым законам и имеет определённую направленность. Многочисленные исследования в области ареальной лингвистики, креолистики, лексических заимствований, лингводидактики показывают это.
При анализе ситуации контакта принципиальное значение имеет не функция передающего языка (аспект кодирования), а функция принимающего языка (аспект декодирования). Всякий контакт имеет две стороны: материальную и идеальную. Чаще обращают внимание на материальную сторону контакта. В основе контакта лежит заимствование — переход выразительного факта из одной системы в другую: формы поведения или артефакта из одной культуры в другую, выразительной формы или приёма из одной литературы в другую, лексического обозначения или грамматической формы из одного языка в другой язык. При этом в идеальном аспекте, в смысловом опыте принимающего языка или культуры, происходит интерпретация, переосмысление заимствуемого факта в процессе его интериоризации. Внутрисистемная адаптация заимствуемого факта закономерна: телеологически заимствование обусловлено потребностями принимающей, а не передающей системы. Вполне закономерно также, что в этих условиях возникают всякого рода искажения (обычно не осознаваемые носителями принимающей культуры): чистых заимствований практически не бывает. Как следствие, вопрос о межсистемном (в частности, межкультурном) понимании становится достаточно спорным. Культура не может понять другую культуру на основе заимствования. Впрочем, понимание в строгом смысле слова здесь и не требуется: в процессе заимствования доминирует не идентификация факта, а его интерпретация, переосмысление в контексте принимающей культуры. Ю.М. Лотман говорит о «двойственной роли интериоризации»: заимствованный факт должен быть переводим и одновременно непереводим на «внутренний язык» принимающей культуры [Лотман, 1992, с. 117]. Примечательно, что именно на базе взгляда на перевод как на межсистемное отношение встаёт и требует своего решения проблема непереводимости. В ситуации контакта языки не сотрудничают, а борются друг с другом за пространство понимания.
Семиотическое отношение языков и культур в рамках рассматриваемого подхода раскрывается как межтекстовое отношение. Между системами устанавливается дискурсивная переходность: факт одной системы переходит в другую систему. Возникает межсистем-
ная инобытийность факта, своеобразная интертекстуальность: вторая система становится продолжением, развитием и отрицанием первой. Телеологически подобный переход завершается интерпретацией факта первой системы в контексте второй системы. Вторая система содержательно доминирует, становится условием понимания: она определяет результат понимания.
Итак, какие необходимые атрибуты контакта мы выделяем и в чём специфика перевода как вида межъязыкового (а также межтекстового и межкультурного) контакта?
Контакт — форма межсистемного взаимодействия — протекает в условиях непосредственной двуязычной коммуникации. Две системы работают одновременно в сознании билингва (в данном случае не имеет значения степень владения той или другой системой) и сталкиваются в опыте коммуникативного поведения. Возникает ситуация функционального неравенства систем. Принимающая система (субстрат) выполняет ведущую, определяющую функцию, передающая система (суперстрат) — подчинённую, вспомогательную. Говорящий прибегает к ресурсам другой системы, чтобы восполнить недостаточность, лакуну своей системы. Назовём такую форму контакта — неосознанным билингвизмом.
Материальным выражением контакта является интерференция, т.е. проникновение факта одной системы в опыт функционирования другой системы. Интерференция может быть произвольной (мотивированной) и непроизвольной (немотивированной). Первая возникает в условиях необходимого заимствования. Заимствуемый факт подчиняется воле принимающей системы и получает историческое закрепление. Вторая носит характер случайного индивидуального копирования, протекает в коммуникативных условиях и не закрепляется в историческом опыте языка. Здесь возможны два случая: 1) непроизвольное воспроизводство элементов родного языка в опыте говорения на иностранном языке (когда плохо знающий иностранный язык студент «говорит по-русски иностранными словами»), 2) опыт так называемого буквального перевода — когда переводчик в аспекте выражения в ПЯ копирует форму (семантику предметных обозначений и грамматику) ИЯ. Подобное переводческое копирование мы видели в рассмотренных выше примерах. Заметим, что интерференцию второго рода мы характеризуем крайне негативно — как в том, что касается ущербного владения иностранным языком, так и в том, что касается перевода. «Подстрочный перевод никогда не может быть верен» (А.С. Пушкин). В нём утрачивается аутентичность — как выражения, так и понимания. Назовём такие случаи ложной интерференцией и, соответственно, ложной формой контакта.
Ещё одним атрибутом контакта является дискурсивная переходность между системами, аналогичная той, которая наблюдается между текстами одного дискурса. Между системами, рассматриваемыми как тексты, устанавливается интертекстуальная связь. В принимающей системе возникает инобытие и переосмысление факта. Возникает своеобразный диалог систем — языков, текстов, культур, — где принимающая культура подчиняет собственной смысловой задаче или функции принимаемый из другой системы факт. Конечно, каждая культура живёт своей жизнью, сохраняя своеобразный дискурсивный иммунитет. Механизм интертекстуальной связи здесь продуктивен в том отношении, что между культурными системами устанавливается интердискурсивная связь.
Как следствие дискурсивной переходности, всякий контакт завершается интерпретацией и, значит, переосмыслением переходящего из одной системы в другую факта. Понимание в условиях контакта — функция принимающей стороны. Критерием понимания является принимающий язык (культура, текст).
Посмотрим теперь, в какой мере перевод соответствует отмеченным выше условиям межсистемного контакта. Прежде всего, в переводе не действует условие двуязычной коммуникативной непосредственности. Перевод рождается в условиях опосредованной двуязычной коммуникации, опосредованность — важнейшее функциональное условие перевода. Из этого вытекает условие функционального равенства контактирующих в переводе систем (языков, текстов, культур), т.е. принципиальная невозможность и неприемлемость субстратно-суперстратных отношений между системами. Рассматривая перевод, некорректно говорить, что переводчик лучше владеет тем или другим языком. Мы обязаны исходить из того, что переводчик в равной мере совершенно владеет обоими языками. Отношение межсистемного неравенства, характерное для непосредственного контакта, где доминирует одна из систем, реализуется через форму иррационального билингвизма. Перевод, в отличие от условий контакта неравных друг другу систем, должен рассматриваться как форма рационального билингвизма. Контакт в переводе носит не фрагментарный, а сплошной, тотальный характер. Языки сравниваются, противостоят друг другу в каждой точке своего соприкосновения. Н.К. Гарбовский различает статический билингвизм, характерный для обычных случаев межъязыковых контактов, и динамический билингвизм, характерный для перевода. «Перевод предполагает одновременную актуализацию обоих языков. При динамическом билингвизме в контакт вступают не только два языка, но и две культуры, а переводчик, соответственно, является местом контакта не только языков, но и двух культур» [Гарбовский, 2007, с. 319].
Далее, межсистемная интерференция — явление принципиально чуждое переводу. Можно сказать, что интерференция уничтожает перевод, потому что выражает межсистемное подчинение и иррациональна по сути, стоит за гранью понимания. Интерференция означает, что человек доверяется чужой форме там, где нужна своя, доверяется неподлинному пониманию там, где требуется подлинное. Слепое подчинение чужому, неподлинному — непременный спутник интерференции. Примечательно следующее определение перевода Ж. Мунена (О. Моитп): «Перевод — это контакт языков, случай билингвизма. Но этот очень специфический случай билингвизма, на первый взгляд, мог бы быть отвергнут как неинтересный, в силу того что отклоняется от общего правила. Перевод, хотя и является бесспорным фактом контакта языков, будет поэтому описываться как крайний, статистически очень редкий случай, когда сопротивление обычным последствиям билингвизма более сознательно и более организованно. Это случай, когда билингв борется против всякого отклонения от нормы, против всякой интерференции» [цит. по: Гарбовский, 2007, с. 7].
Конечно, избавиться от интерференции в переводе в полной мере вряд ли возможно. Интерференция требует межсистемной адаптации — приспособления одной системы к другой. В переводе это — сложная проблема, которая по-разному решается на языковом, межтекстовом и межкультурном уровнях. Как можно в переводе не копировать форму текста, порядок его смыслового и выразительного развёртывания? Какова должна быть степень приближения к культуре исходного языка и/или, напротив, степень адаптации текста к культуре переводного языка в художественном переводе? Эти вопросы не имеют однозначного решения. С определённостью можно сказать лишь то, что в переводе недопустима межъязыковая адаптация, что, собственно, и отражено в определении Ж. Мунена.
Вместе с «отменой» интерференции меняются и критерии понимания в переводе. В обычных условиях контакта критерием понимания служит принимающая система, которая интерпретирует и переосмысливает принимаемый факт. Интерпретация венчает процесс заимствования. Целью перевода интерпретация быть не может. Здесь она — основа, исходный пункт понимания. Критерием понимания в переводе выступает не принимающая, а передающая система — ИЯ, исходный текст. Интерпретация в переводе не свободна, т.е. имеет границы, и не может приводить к переосмыслению текста.
Вследствие всего сказанного отношение между ИТ и ПТ в переводе не может рассматриваться как интертекстуальное, поскольку в нём отсутствует дискурсивная переходность. Широко распро-
странена трактовка этого отношения как метатекстуального, разрабатываются метатекстуальные критерии приравнивания текстов ПТ и ИТ. В том же ключе разрабатываются метаязыковые критерии приравнивания единиц ИЯ и ПЯ в переводе. Метатекстуальность и метаязыковость трактуются как некий универсальный tertium com-parationis — некий смысл, стоящий «над схваткой», в равной мере принадлежащий обеим сторонам и служащий основой их «согласия». В. Беньямин, характеризуя ситуацию межъязыкового сопряжения, использует термин «чистый язык», видя в переводе «прорыв к чистому языку» [Мишкуров, 2013, с. 19, 24]. Как бы то ни было, в переводе нужно искать основания симметричного (метатексту-ального и/или метаязыкового) приравнивания — в отличие от асимметричного интерпретирующего приравнивания, характерного для контактного межсистемного заимствования, для интертекстуальной переходности.
IV
Трудно искать сущностные основания перевода на базе критерия межсистемных отношений. Системная регламентация перевода неэффективна. Обратимся к смысловому критерию, который непосредственно связывает нас с феноменологией перевода. В соответствии с этим критерием перевод трактуется как некоторая форма коммуникативного межличностного взаимодействия. Подход этот внешне не претендует на универсальность. На первое место в нём выходят не структурные законы, а конкретные внешние условия осуществления перевода, факторы внешнего влияния (общаются люди, а не системы), определяющие смысловую цель общения, а значит, и коммуникативную задачу перевода — определяющий фактор эквивалентного тождества в переводе.
Роль родового термина здесь выполняет понятие посредничества. Термин «посредничество» характеризует принцип деятель-ностной онтологии перевода, связывает перевод с широким рядом родственных коммуникативных явлений. Среди других видов коммуникативного посредничества обычно указывают: пересказ, изложение, реферат, вольный (обобщающий или комментирующий) перевод и т.д. Обобщённо все эти виды посредничества можно назвать реферативными, или интерпретирующими.
Простое наблюдение выявляет достаточное количество характерных различий между реферативными видами посредничества и переводом. Первые используются преимущественно в условиях одноязычной коммуникации, хотя, конечно, они применимы и к условиям двуязычной коммуникации: двуязычный или одноязыч-
ный характер коммуникации не имеет для этих видов посредничества принципиального значения (весьма распространено, например, иноязычное реферирование). Перевод, напротив, специально и изначально предназначен для того, чтобы обеспечить общение разноязычных коммуникантов. Как форма посредничества в условиях одноязычной коммуникации перевод практически не используется: перифрастическая функция — необходимое условие в межъязыковом переводческом посредничестве, но она практически бесполезна при посредничестве в условиях одноязычной коммуникации.
Можно провести аналогию между характеристикой перевода как вида межсистемного контакта и его характеристикой как вида коммуникативного посредничества. В первом случае перевод — наиболее чистая, не искажающая нормативные условия ни одной из систем форма контакта. Во втором — это наиболее чистая и точная форма посредничества8. В основе видовой дифференциации перевода как межсистемного контакта лежит понятие интерференции. Перевод рассматривается как форма контакта с нулевым коэффициентом интерференции. В основе видовой дифференциации перевода как коммуникативного посредничества лежит понятие интерпретации. По аналогии перевод здесь должен рассматриваться как форма посредничества с нулевым коэффициентом интерпретации. Но так ли это? Не слишком ли радикален вывод, к которому мы вынужденно приходим, — вывод, фактически отрицающий интерпретационную природу перевода?
Следует задуматься о специфике и границах интерпретации в переводе. Критерий посредничества даёт нам путь к решению этой проблемы. Деятельностная онтология перевода тесно связана с его интерпретационной природой. Ю.А. Сорокин, по сути, приравнивает две онтологии [Сорокин, 2003, с. 33]. Один аспект онтологии раскрывается через другой. В самом деле, все выделенные выше родственные переводу виды посредничества являются известными и широко применяемыми речевыми формами интерпретации. Важное отличие перевода от речевых форм интерпретации состоит в том, что последние — эксплицитные формы интерпретации. В переводе же интерпретация имплицитна.
Имплицитная интерпретация стоит также за репликами диалога. Интерпретация — смысловая основа и ориентир в диалоге. Произ-
8 В качестве признака, отличающего перевод от других видов посредничества, А.Н. Крюков указывает на «структурно-семантическую близость оригиналу», которая в переводе является наивысшей. Другие виды посредничества предполагают «ту или иную степень сокращения формы и содержания исходных высказываний» [Крюков, 1989, с. 40].
нося что-то, мы, с одной стороны, исходим из интерпретации действий собеседника, а с другой — сами ориентируемся на то, как наше действие будет интерпретироваться собеседником. Учёные говорят об упреждающей роли интерпретации в диалоге [Князева, 2014, с. 612]. «Ещё в идеальной форме вторичная коммуникативная деятельность влияет на первичную» [Сидоров, 2011, с. 43]. Интерпретация управляет диалогом. Она — основа дискурсивной связи реплик в диалоге, подлинная область диалоговой регуляции. «Говорящий всегда вынужден прогнозировать возможную интерпретацию текста» [Франк, 1999, с. 263].
В современной теории перевода нередко можно встретить недифференцированную трактовку интерпретационной природы перевода, а также вытекающую из этого переоценку посреднической роли переводчика как центрального звена опосредованной двуязычной коммуникации. Перевод приравнивается к другим видам интерпретации, его собственная специфика при этом не дифференцируется. Также и статус переводчика как посредника не получает никаких отличительных признаков в сравнении с другими видами посредничества. Так, А.Н. Крюков говорит о несамостоятельности переводчика. Впрочем, считает он, «указанная особенность свойственна и другим специализированным двуязычным видам речевой деятельности: реферированию, аннотированию, написанию обзоров и т.д.» [Крюков, 1989, с. 39].
Имеется и другая точка зрения, согласно которой статус переводчика оценивается более высоко. Р.К. Миньяр-Белоручев считает, что опосредованность влечёт за собой существенное структурное усложнение («удвоение») коммуникативного акта, что предполагает взаимодействие трёх участников акта коммуникации с использованием двух языков. Перевод рассматривается как двуязычная деятельность переводчика в его взаимодействии с автором исходного сообщения и получателем продукта перевода [Миньяр-Белоручев, 1996, с. 6]. Э.Н. Мишкуров трактует фигуру переводчика как одну из «сторон триады» наряду с автором и получателем сообщения [Мишкуров, 2013, с. 21], говорит о «функциональном взаимодействии членов триады» [там же, с. 26]. О двойной субъективности мировосприятия в переводе — «субъективности автора и переводчика» — пишет Н.К. Гарбовский. «Переводчик — это ещё один индивид, он индивидуально, только в силу своего собственного, одному ему присущего мировосприятия расшифровывает то, что увидел, осмыслил, прочувствовал... автор» [Гарбовский, 2007, с. 319].
В некоторых случаях верность переводчика получателю (т.е. нормам культурного восприятия на ПЯ) противопоставляется его верности оригиналу. Отстаивается более активная роль переводчи-
ка, который должен отказаться от своей «невидимости». На этой основе возникают новые теории: теория так называемого «резистив-ного перевода» (Л. Венути), «скопос-теория» (К. Райс, Х. Фермеер). В первой представлен отказ от какой-либо интерпретации в переводе путём максимального подчинения переводного языка исходному. Во второй, наоборот, мы видим переоценку роли интерпретации в переводе: понимание всецело определяется нормами ПЯ, критериями принимающей культуры (даже если это приводит к искажению содержания), допускается содержательный произвол переводчика.
Теории перевода требуется более чёткая, однозначная постановка вопроса о посредническом статусе переводчика. Является ли переводчик участником акта коммуникации, в котором он выступает в качестве посредника? Ответ «да» приравнивает перевод к другим видам коммуникативного посредничества: интерпретация в переводе ничем не отличается от интерпретации в других видах посредничества. Ответ «нет» направляет нас к дальнейшему анализу — к выделению характерных функциональных особенностей перевода, к определению границ и специфики интерпретации в переводе.
Мы будем развивать свой анализ, исходя из того, что переводчик не является участником акта коммуникации, в котором он выступает в качестве посредника. Что позволяет нам считать эту точку зрения действительно верной, отвечающей сущности переводческого труда? Прежде всего, по самим условиям своей работы переводчик не является объектом коммуникативного воздействия: «с ним никто не разговаривает», любая форма коммуникативного воздействия направлена не на него. Отсюда, любое мнение переводчика о переводимом им тексте (комментарий, обобщение, оценка и пр.) является неуместным. «Точка зрения» переводчика никого не интересует. Разумеется, в реальных условиях международного общения, за рамками своих прямых обязанностей, переводчик может давать комментарий или оценку переводимого текста с целью облегчить его понимание конечным получателем. Но, согласимся, любой переводчик по мере сил стремится переводить «без комментариев».
Всё это непосредственно отражается на самой технике работы переводчика. Весьма характерно мнение одного опытного преподавателя-переводчика, который на вопрос студента: «От какого лица следует переводить в устном переводе?» — ответил: «Хороший переводчик переводит от первого лица, плохой — от третьего». И в письменном, и в устном переводе переводчик перевоплощается в автора переводимого им текста — высказывания, речевого действия. Хорошим переводом можно назвать тот, в котором общающиеся «не видят» переводчика, «забывают», что они общаются через по-
средника. Идеалом является безличностный статус фигуры переводчика в опосредованной переводной коммуникации. «Тип ког-нитивно-интерпретативной рефлексии» в переводе зависит от жанрово-стилистических особенностей исходного текста и выразительных жанрово-стилистических возможностей языка перевода [Мишкуров, 2013, с. 29], а не от «пристрастий» переводчика.
Напротив, в других видах посредничества (реферат, аннотация, обзор, пересказ и т.д.) предполагается личностное присутствие посредника в акте опосредованной коммуникации. Его личное мнение, его взгляд на интерпретируемое произведение выдвигается на первый план и составляет подлинную ценность вторичного текста — продукта посредничества. Акт коммуникации усложняется, удваивается, разрываемый фигурой посредника. Переводчик, личностно самоустраняясь, связывает общающихся. Интерпретатор, предлагая своё личное видение авторского высказывания, разделяет общающихся, не даёт им напрямую «почувствовать» друг друга. Впрочем, другого здесь и не требуется. Получателю достаточно стороннего мнения об интересующем его тексте.
Перевод и классическая эксплицитная интерпретация, характерная для реферативных видов посредничества, различаются по масштабу смыслового развития. В пересказе, реферате, критическом обзоре и пр. интерпретация практически ничем не ограничена: её итогом является переосмысление текста. В переводе интерпретация несвободна, переводу доступно лишь осмысление текста.
Чем отличается один масштаб интерпретации от другого и, значит, чем отличается перевод от классической эксплицитной интерпретации по чисто внешним, формальным показателям? При осмыслении в процессе перевода сохраняются объём и общая архитектура текста (то, что может быть определено как поэтическая форма текста)9. Кроме того, сохраняется порядок смыслового и выразительного развёртывания текста, выражаемый через серию последовательных переходов от высказывания к высказыванию (то, что может быть определено как риторическая форма текста). Изменению и трансформации подлежат семантика и грамматика предметных обозначений, т.е. языковые механизмы предметного моделирования, через которые раскрывается так называемая кар-
9 Первое, что проверяют при приёме выполненного переводческого заказа ещё даже до оценки самого качества перевода, — это количество знаков. Если количество знаков в переводе существенно отличается от количества знаков в исходном тексте, то это вызывает вопросы. Невозможно также представить изменение переводчиком общей структуры текста: количества абзацев в статье, количества разделов или глав в книге.
тина мира — знаковая схема внешней ситуации описания (то, что может быть определено как языковая форма текста).
В свободных видах посредничества, в которых интерпретация ничем не ограничена, при переходе от первичного текста к вторичному невозможно говорить о сохранении объёма текста или о сохранении порядка его смыслового развёртывания (составителю реферата или рассказчику совсем не обязательно повторять движение мысли автора). Реферат, пересказ и т.д. — это как раз сокращённые формы передачи информации. В реферате оценивается и подлежит интерпретации главная информация текста, его тематическая направленность, социальное предназначение, возможные мотивы создания, эстетика выражения и пр. Говорить о сохранении языковой формы текста в реферате вообще не приходится. Вследствие всего этого невозможно говорить, что продукт реферативного посредничества является функциональной заменой оригинала. Он не предназначен для этого [Гаврилов, Латышев, 1981, с. 9]. Текст перевода, напротив, по самому своему предназначению и по условиям создания должен быть полной функциональной заменой оригинала (даже плохой перевод изначально полагается как полная замена оригинала).
Практически невозможно говорить о границах интерпретации в реферативных видах посредничества. Критерием здесь может служить требование адекватности интерпретации интерпретируемому. Требование адекватности, однако, не означает, что интерпретация должна также быть эквивалентна интерпретируемому. Интерпретация в реферативных видах посредничества не может и не должна быть эквивалентна интерпретируемому.
Перевод должен быть и адекватен, и эквивалентен оригиналу. Адекватность означает соответствие переводного текста исходному по содержанию, эквивалентность — соответствие переводного текста исходному по форме. Адекватность — безусловная категория перевода. Эквивалентность — условная10 (хотя, конечно, в масштабе целостной формы текста мы также должны полагать эквивалентность как абсолютную категорию).
В переводе также работает интерпретация, которая является основой адекватности перевода. Принципиальное значение имеет направленность, техника интерпретации в переводе и в классических эксплицитно интерпретационных видах посредничества. «Универсум интерпретации шире универсума перевода.» [Эко, 2006,
10 «Эквивалентность определяется как условно принимаемое как достаточное в заданных коммуникативных условиях структурное соответствие между ПТ и ИТ или между отдельными составляющими два текста единицами» [Полубоярова, 2009, с. 75].
с. 280]. «"Интерпретировать" — не значит "переводить"» [там же, с. 270].
Можно выделить одно основание, общее для классической интерпретации и интерпретации переводческой. Первая носит открытый характер. Вторая — закрытая интерпретация. Однако и в том и в другом случае интерпретация является фактором, за которым стоит некоторое изменение, метаморфоза, переход от явного к сокрытому, от эксплицитного к имплицитному в содержательном развитии/движении мысли. Различается направленность перехода в каждом из видов интерпретации.
Всякая интерпретация строится на оппозиции двух сторон феноменологической работы речевого знака: символической (эксплицитной) и смысловой (имплицитной). Первая сторона — интерпретируемая. Вторая — интерпретирующая. В исходном тексте обе стороны представлены синкретично. В процессе интерпретации они мыслятся раздельно. Символическую сторону представляет некоторое обозначение в исходном тексте, которое служит носителем некоторого смысла и поэтому может быть названо символическим представителем смысла. Классическая интерпретация представляет собой переход от символического обозначения смысла в первичном тексте к его эксплицитной интерпретации во вторичном тексте. Задача интерпретатора — вскрыть и эксплицитно представить смысл, стоящий за символическим обозначением. Интерпретация представляет собой своеобразную рациональную расшифровку смысла. Интерпретатор вскрывает дискурсивную смысловую ауру текста: предметно-тематические, социальные, культурные, эстетические и пр. мотивы, а также возможные следствия, вытекающие из данного в тексте факта авторского сообщения. Чего хочет, добивается, какой позиции придерживается, что приемлет или не приемлет, чего объективно достигает автор своим текстом? На эти вопросы ищет ответа интерпретатор, опираясь на предметную сторону авторского сообщения. Интерпретатор может увидеть и эксплицировать не только прямое авторское намерение, но и то, что, может быть, сам автор не вполне осознал или учёл (как возможное смысловое следствие) в своём сообщении. Последующая интерпретация может превышать тот смысловой масштаб, в рамках которого сам автор мыслит своё сообщение. Иначе говоря, интерпретация может быть неадекватной (или не вполне адекватной) тексту.
Переводчик не может ставить расшифровку смысла в качестве конечной цели своей работы. Интерпретация не может быть целью, но она является основанием, отправной точкой работы переводчика. Причём, в целях адекватности (т.е. содержательного соответствия исходному тексту), переводчик не может переступать
через тот смысловой масштаб, который устанавливает для своего сообщения (как критерий его полноценного понимания) сам автор. Расставляя предметные обозначения — символические носители смысла — в структуре высказывания-текста, автор сам предлагает получателю сообщения некоторый вариант его интерпретации, моделируя, таким образом, последующее восприятие. Перевод — не интерпретация, в нём не может быть смысловых «приписок». Переводчик — раб авторского «проекта» интерпретации. Переводческая «мера смысла» должна отвечать авторскому замыслу [Новикова, 2014, с. 155—156]. А.Н. Крюков трактует интерпретационный критерий адекватности как отношение «рецептивного смысла» в аспекте восприятия к «интенциональному смыслу» в аспекте порождения (хотя при этом допускает их нетождественность) [Крюков, 1989, с. 96].
Если интерпретация — содержательная константа перевода, то что же тогда подлежит изменению, метаморфозе в условиях переводческой интерпретации? Изменению подлежит не аспект адекватности, а аспект эквивалентности перевода. Вариативным в переводе оказывается не смысл, а аспект его символической репрезентации. Это значит, что меняются структура и состав предметных обозначений — носителей смысла. Меняется эксплицитная, интерпретируемая сторона речевого знака. Переводчик не расшифровывает, а зашифровывает или, точнее, перешифровывает в терминах другого символического кода тот смысл, который изначально задан в исходном сообщении. Переводческую интерпретацию поэтому можно назвать символическим перекодированием смысла.
Действительно поражает «смелость», с которой переводчики иногда отказываются от заданных в ИТ предметных обозначений или от представленной в ИТ общей модели описания, выбирая другие обозначения, изменяя до неузнаваемости модель описания.
Henry Kissinger, perhaps, the (1) ultimate Burboun, (2) is nevertheless asking some of the right questions.
Перевод: «(2) Стоит прислушаться к вопросам Генри Киссинджера, которого многие считают (1) неисправимым бурбоном» [Палажченко, 1999, с. 186].
Исходное высказывание выражает иронию. Прямой перевод возможен, но он обнаруживает элемент снисхождения, которого нет в исходном тексте: «иногда задаёт неплохие/правильные вопросы»*. Переводчик применяет сложный приём — сочетание смысловой конверсии (смена ракурса описания ситуации) и антонимического перевода («он спрашивает» заменяется на «[нам] стоит прислушаться») — и тем самым сохраняет иронию. В этих же целях осу-
ществляется структурная перестройка: часть (2) переносится в начало высказывания. Слово «ultimate» также представляет трудность для перевода. Прямой семантический перевод («ззаконченный бурбон», «совершенный бурбон») неадекватен по смыслу: появляется резко негативный оценочный смысл, которого нет в исходном тексте. Переводчик тонко подбирает требуемый менее «обидный» эквивалент: «неисправимый бурбон».
Помимо решения прагматической задачи перевода, переводчику гораздо чаще требуется раскрыть понятийный смысл предметного обозначения. Иначе говоря, требуется раскрыть, о чем идёт речь.
Deputy Prime Minister I. Klebanov, in charge of the military-industrial complex conceded, last week, that Russia's (1) stranglehold on (2) Indian contracts was under threat.
Перевод: «На прошлой неделе заместитель премьер-министра России И. Клебанов, курирующий военно-промышленный комплекс. признал, что (1) доминирующее положение России (2) в индийском военном импорте находится под угрозой» [Иванов, 2014, с. 133].
В этом примере наибольшую сложность представляют элементы (1) и (2). «Stranglehold» — образное обозначение, дословно означает «удушающая хватка». Понятно, что буквальный перевод исказит смысловую функцию элемента, сделает его непонятным. При этом нарушается контекстная сочетаемость («удушающая хватка. под угрозой»*). Далее, сочетание элемента (1) с элементом (2) с точки зрения русского языка не очевидно («удушающая хватка на индийских контрактах»* — звучит непонятно). В смысловом анализе при подборе предметных эквивалентов переводчик может идти путём реконструкции ситуации описания. Если Россия «держит» Индию, то «.это значит, что "Россия доминирует", "имеет доминирующее положение"». Рождается первое переводческое решение: «доминирующее положение России.». Но «доминирующее положение» где? В контрактах? Попробуем вновь найти решение в ситуации: «если есть контракты между государствами в сфере военного сотрудничества, то, видимо, одно государство передаёт что-то другому, между ними — экспортно-импортные отношения». Рождается приемлемый окончательный вариант перевода: «доминирующее положение России в индийском военном импорте» [там же].
Рассмотрим пример описательного перевода, который возникает ввиду непереводимости образного элемента.
Andrey Illarionov, an (1) iconoclastic economical adviser of (а) Kremlin.
Перевод: «Андрей Илларионов, экономический советник президента России, (1) мнение которого нередко расходится с официальной точкой зрения Кремля...»
Элемент (1) означает «иконоборческий». Это образное обозначение, которое в данном контексте может быть передано лишь описательно, поскольку возникают сочетаемостные ограничения («иконоборческий советник»*, помимо ущербной сочетаемости, не выражает требуемого смысла). Необходима ситуационная расшифровка смысла, выбор предметных обозначений, раскрывающих смысл.
Still, there is plenty of scope for (1) further economic reform. An (2) enthusiast for competition, Mr. Amato himself would like to (3) deregulate (4) further and (5) faster.
Перевод: «Всё-таки ещё есть много места для (1) продолжения экономической реформы. И (2) такой энтузиаст рыночного соревнования, как г-н Амато, с удовольствием (4) продолжит (3) децентрализацию экономики и даже (5) ускорит её».
Прокомментируем отмеченные цифрами приёмы перевода. Под номером (1) стоит грамматическая конверсия (прилагательное «further» заменяется существительным «продолжение»), под номером (2) — прямая замена с небольшой компенсацией («рыночное соревнование»). Сложнее с элементом (3) — «deregulate», который в своём словарном значении переводится как «прекращать регулирование». Сложность возникает и с переводом элементов (4) и (5), которые грамматически и по смыслу связаны с элементом (3) (буквальный перевод звучит неудовлетворительно: «будет прекращать регулирование дальше и быстрее»*). Ситуацию вновь спасают семантическая замена и грамматическая конверсия: замена глагола существительным («deregulate» — «децентрализация»), замена наречий «further» и «faster» глаголами «продолжит» и «ускорит». Переводчик меняет семантико-грамматический способ приближения к смыслу, т.е. принцип предметного языкового обозначения, которое служит носителем смысла.
(1) Beginning a pilgrimage (2) to retrace the steps of Moses, the Pope arrived Thursday in Egypt seeking to use (3) ancient biblical symbols to reduce modern religious tensions.
Перевод: «(1) Начиная паломничество по святым местам, в четверг папа римский прибыл в Египет. (2) Повторяя путь Моисея, папа стремится использовать (3) древние библейские символы, чтобы ослабить межрелигиозную напряжённость».
В этом примере наибольшую сложность представляет элемент (2) — «to retrace the steps of Moses». В исходном высказывании этот элемент раскрывает смысл элемента (1) — «pilgrimage», выражая, куда направлено паломничество папы. Основная задача для переводчика — связать по смыслу элементы (2) и (3), показать, что
«повторение пути Моисея» и есть тот «библейский символ», к которому обращается папа, чтобы «ослабить напряжённость». Переводчик решает эту задачу путём дробления высказывания и переноса элемента (2) во второе высказывание, ясно показывая смысловую связь этих элементов.
Анализ примеров показывает, что механизм интерпретации в переводе предстаёт как бы в перевёрнутом виде. Переводчик идёт не по пути расширительного дискурсивного толкования, вскрывая мыслимые внешние дискурсивные связи текста (возможные мотивы и следствия), а по пути внутренней эксплицитации смысла, выбирая подходящий предметный носитель. Из этого можно сделать вывод, что интерпретация в переводе в своём вариативном аспекте ограничена языковой формой текста, т.е. семантикой и грамматикой предметных обозначений. Риторика и поэтика текста не могут быть объектом «переводческой интерпретации», не подлежат изменению. Интерпретатор не может изменить сказанного, но может переосмыслить (изменить, расширить, усилить, ослабить, исказить и пр.) его толкование. Меняется субъективная смысловая сторона толкования, но не меняется объект. Интерпретатор глубже, шире, лучше автора «видит» объект. Переводчик не может изменить заложенное автором — подлинным субъектом речевого действия — понимание текста, но, следуя авторскому смысловому заданию, он может изменить объект, «исправить» порядок обозначения.
Анализ примеров также показывает, что все проблемы перевода решаются через слово. Обычную трудность в переводе представляют слова, ёмкие по смыслу. Это — слова с яркой экспрессивной и/или образной функцией или слова, за которыми стоит сложная ситуация описания. В приведённых выше примерах это элементы «strangle-hold», «Indian contracts», «deregulate», «iconoclastic». В переводном языке требуется выбор более сложного порядка обозначения, чтобы достичь требуемой формы смыслового тождества.
С давних времён известно, что переводить нужно по смыслу. Можно вспомнить теоретические рассуждения Цицерона, который считал, что при переводе слова нужно не подсчитывать, а взвешивать [Нелюбин, Хухуни, 2006, с. 31].
V
Дихотомии перевода — сложная совокупность теоретических координат, характеризующих перевод как системную лингвистическую и как коммуникативно-деятельностную реальность. Фундаментальная задача теории — найти и объяснить момент тождества изучаемого объекта, который будет осмыслен как критерий
его сущностного становления. Дихотомии противопоставляют инвариантное (необходимое) вариативному (случайному) и таким образом отрицательно определяют сущностные очертания объекта.
Соссюровские дихотомии языка строятся на основе устойчивых структурных свойств языкового знака. Дихотомии перевода имеют точкой отсчёта знак речевой, феноменологический. Языкознание в своём теоретическом развитии движется от метафизики к феноменологии знака. Переводоведение, объясняя свой объект, движется в обратном направлении: от феноменологии к метафизике знака.
В переводе знаки двух языков, отличаясь друг от друга в принципах структурной работы (в грамматике, в принципах предметного обозначения), не отличаются друг от друга феноменологически. Тождество феноменологий — вот что объединяет знаки разных языков в переводе, делает их условно взаимозаменяемыми. Переводчик, решая задачу перевода, ищет момент максимального совпадения знаков с точки зрения общей для них смысловой задачи. Не структурные, а экстралингвистические основания тождества определяют значение переводческих дихотомий.
Переводоведение движется от смыслового тождества к структурному сопоставлению языков. Обратный путь — от сопоставительного структурного анализа к смыслу (т.е. от различий к тождеству) — непродуктивен, приводит к мнимым закономерностям перевода.
В рамках новой научной парадигмы переводоведения более широко должен ставиться вопрос о критериях анализа переводческих трансформаций. Структурный анализ трансформаций должен быть дополнен их интерпретационным анализом. Интерпретация в переводе отличается от обычной интерпретации. В обычной интерпретации инвариантен объект, вариативен субъект. В переводе, наоборот, вариативен объект, инвариантен субъект. В своём вариативном аспекте интерпретация в переводе ограничена языковой формой текста (предметной спецификой выражения).
Список литературы
Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. Очерки по истории лингвистики. М.: Главная редакция восточной литературы, 1975. 559 с. Amirova, T.A., Olkhovikov, B.A., Rojdestvenskiy, Yu.V. Ocherki po istorii lingvistiki.
Moskva: Glavnaya redaktsiya vostochnoy literatury, 1975. 559 p. (in Russian). Гаврилов Л.А., Латышев Л.К. Основы аннотирования и реферирования:
Учеб. пособие. М.: Военный институт, 1981. 125 с. Gavrilov, L.A., Latyshev, L.K. Osnovy annotirovaniya i referirovaniya: Ucheb. posobiye. Moskva: Voyenniy institut, 1981. 125 p. (in Russian).
Гарбовский Н.К. Теория перевода: Учебник. 2-е изд. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2007. 544 с.
Garbovskiy, N.K. Teoriya perevoda: Uchebnik. Moskva: Izd-vo Mosk. un-ta, 2007. 544 p. (in Russian).
Дорошенко В.П. Теория перевода в поисках новой парадигмы развития (к основаниям переводческой концепции Я.И. Рецкера) // Язык как системная реальность в социокультурном и коммуникативном измерениях: Мат-лы VIII Междунар. науч. конф. по актуальным проблемам теории языка и коммуникации (Москва, 27 июня 2014 г.). М.: ИД «Международные отношения», 2014. С. 200—204.
Doroshenko, V.P. Teoriya perevoda v poiskah novoy paradigmy razvitiya (k os-novaniyam perevodcheskoy kontseptsiyi Ya.I. Retskera) // Yazyk kak sistem-naya realnost' v sotsiokul'turnom i kommunikativnom izmereniyah: Mat-ly VIII Mejdunar. nauch. konf. po aktualnym problemam yazyka i kommuni-katsii (Moskva, 27 iyunya 2014 g.). Moskva: ID "Mejdunarodnye otnosheniya", 2014. P. 200-204 (in Russian).
Иванов Вяч.Вс. Контакты языковые // Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1990. С. 237.
Ivanov, Vyach.Vs. Kontakty yazykovye // Lingvisticheskiy entsiklopedicheskiy slovar'. Moskva: Sovetskaya entsiklopediya, 1990. P. 237 (in Russian).
Иванов Н.В. Антиномии интерпретации: начала анализа // Язык как системная реальность в социокультурном и коммуникативном измерениях: Мат-лы VIII Междунар. науч. конф. по актуальным проблемам теории языка и коммуникации (Москва, 27 июня 2014 г.). М.: ИД «Международные отношения», 2014. С. 110-135.
Ivanov, N.V. Antinomiyi interpretatsii: nachala analiza // Yazyk kak sistemnaya realnost' v sotsiokul'turnom i kommunikativnom izmereniyah: Mat-ly VIII Mejdunar. nauch. konf. po aktualnym problemam yazyka i kommuni-katsii (Moskva, 27 iyunya 2014 g.). Moskva: ID "Mejdunarodnye otnosheniya", 2014. P. 110-135 (in Russian).
Князева Е.Г. Речевая единица и коммуникативная антиципация // Язык как системная реальность в социокультурном и коммуникативном измерениях: Мат-лы VIII Междунар. науч. конф. по актуальным проблемам теории языка и коммуникации (Москва, 27 июня 2014 г.). М.: ИД «Международные отношения», 2014. С. 609-613.
Knyazeva, E.G. Rechevaya edinitsa i kommunikativnaya antitsipatsiya // Yazyk kak sistemnaya realnost' v sotsiokul'turnom i kommunikativnom izmereniyah: Mat-ly VIII Mejdunar. nauch. konf. po aktualnym problemam yazyka i kommunikatsii (Moskva, 27 iyunya 2014 g.). Moskva: ID "Mejdunarodnye otnosheniya", 2014. P. 609-613 (in Russian).
Кодухов В.И. Общее языкознание. М.: Высшая школа, 1974. 303 с.
Kodukhov, V.I. Obshhee yazykoznaniye. Moskva: Vysshaya shkola, 1974. 303 p. (in Russian).
Комиссаров В.Н. Переводоведение в ХХ веке: некоторые итоги // Тетради переводчика. Вып. 24. М.: МГЛУ, 1999. С. 4-20.
Komissarov, V.N. Perevodovedeniye v XX veke: nekotoryye itogi // Tetradi pere-vodchika. Vyp. 24. Moskva: MGLU, 1999. P. 4-20 (in Russian).
Крюков А.Н. Теория перевода: Учеб. пособие. М.: Военный институт, 1989. 176 с.
Kryukov, A.N. Teoriya perevoda: Ucheb. posobiye. M.: Voyenniy institut, 1989. 176 p. (in Russian).
Лотман Ю.М. К построению теории взаимодействия культур (семиотический аспект) // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Т. 1. Таллинн: Александра, 1992. С. 110-120.
Lotman, Yu.M. K postroyeniyu teorii vzaimodeistviya kul'tur (semioticheskiy aspekt) // Lotman Yu.M. Izbranniye stat'i. T. 1. Tallinn: Aleksandra, 1992. P. 110-120 (in Russian).
Львовская З.Д. Современные проблемы перевода / Пер. с исп. В.А. Иовен-ко. М.: Изд-во ЛКИ, 2008. 224 c.
L'vovskaya, Z.D. Sovremenniye problemy perevoda / Per. s isp. V.A. Iovenko. Moskva: Izd-vo LKI, 2008. 224 p. (in Russian).
Миньяр-Белоручев Р.К. Теория и методы перевода. М.: Московский Лицей, 1996. 208 с.
Minyar-Beloruchev, R.K. Teoriya i metody perevoda. Moskva: Moskovskiy Litsey, 1996. 208 p. (in Russian).
Мишкуров Э.Н. О «герменевтическом повороте» в современной теории и методологии перевода (часть II) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 22. Теория перевода. 2013. № 2. С. 3-41.
Mishkurov, E.N. O "germenevticheskom povorote" v sovremennoy teorii i meto-dologii perevoda (tchast' II) // Vfestn. Mosk. un-ta. Ser. 22. Teoriya perevoda. 2013. № 2. P. 3-41 (in Russian).
Нелюбин Л.Л., Хухуни Г.Т. Наука о переводе (история и теория с древнейших времён до наших дней): Учеб. пособие. М.: Флинта, 2006. 416 с.
Nelyubin, L.L., Khukhuni, G.T. Nauka o perevode (istoriya i teoriya s drev-neishih vremyon do nashih dney): Ucheb. posobiye. Moskva: Flinta, 2006. 416 p. (in Russian).
Новикова М.Г. Языковой символизм и мера смысла как способ передачи идиостиля при переводе художественной прозы // Язык как системная реальность в социокультурном и коммуникативном измерениях: Мат-лы VIII Междунар. науч. конф. по актуальным проблемам теории языка и коммуникации (Москва, 27 июня 2014 г.). М.: ИД «Международные отношения», 2014. С. 150-161.
Novikova, M.G. Yazykovoy simvolizm i mera smysla kak sposob peredachi idio-stilya pri perevode khudojestvennoy prozy // Yazyk kak sistemnaya realnost' v sotsiokul'turnom i kommunikativnom izmereniyah: Mat-ly VIII Mejdunar. nauch. konf. po aktualnym problemam yazyka i kommunikatsii (Moskva, 27 iyunya 2014 g.). Moskva: ID "Mejdunarodnye otnosheniya", 2014. P. 150-161 (in Russian).
Палажченко П.Р. Несистематический словарь трудностей, тонкостей и премудростей английского языка в сопоставлении с русским. М.: Валент, 1999. 240 с.
Palajtchenko, P.R. Nesistematicheskiy slovar' trudnostey, tonkostey i premudrostey angliyskogo yazyka v sopostavlenii s russkim. Moskva: Valent, 1999. 240 p. (in Russian).
Полубоярова М.В. Структурные уровни эквивалентности в специальном переводе (на материале англо-русского публицистического перевода): Дис. ... канд. филол. наук. М., 2009. 179 с.
Poluboyarova, M.V. Strukturniye urovni ekvivalentnosti v spetsial'nom perevode (na materiale anglo-russkogo publitsisticheskogo perevoda): Dis. ... kand. philol. nauk. Moskva, 2009. 179 p. (in Russian).
Пушкарёва Л.П. Общий перевод: Учебник для 3-го курса. М.: Военный университет, 1998. 285 с.
Pushkaryova, L.P. Obshhiy perevod: Uchebnik dlya 3-go kursa. Moskva: Voyenniy universitet, 1998. 285 p. (in Russian).
Рецкер Я.И. Теория перевода и переводческая практика: Очерки лингвистической теории перевода. 2-е изд. М.: Р. Валент, 2006. 240 с.
Retsker, Ya.I. Teoriya perevoda i perevodcheskaya praktika: Ocherki lingvisti-cheskoy teorii perevoda. 2-e izd. Moskva: R. Valent, 2006. 240 p. (in Russian).
Сидоров Е.В. Социальная коммуникация. М.: Изд-во РГСУ, 2011. 200 с.
Sidorov, E.V. Sotsial'naya kommunikatsiya. Moskva: Izd-vo RGSU, 2011. 200 p. (in Russian).
Сорокин Ю.А. Переводоведение: статус переводчика и герменевтические процедуры. М.: ИТДГК «Гнозис», 2003. 160 с.
Sorokin, Yu.A. Perevodovedeniye: status perevodchika i germenevticheskiye pro-tsedury. Moskva: ITDGK "Gnozis", 2003. 160 p. (in Russian).
Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики // Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1977. С. 31-274.
Saussure, F. de. Kurs obshhey lingvistiki // Saussure F de. Trudy po yazyko-znaniyu. Moskva: Progress, 1977. P. 31-274 (in Russian).
Фёдоров А.В. Введение в теорию перевода (лингвистические проблемы). М.: Издательство литературы на иностранных языках, 1958. 375 c.
Fyodorov, A.V. Vvedeniye v teoriyu perevoda (lingvisticheskiye problemy). Moskva: Izdatel'stvo literatury na inostrannykh yazykakh, 1958. 375 p. (in Russian).
Франк Д. Семь грехов прагматики: тезисы о теории речевых актов, анализе речевого общения, лингвистике и риторике // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. 17: Теория речевых актов. М.: Прогресс, 1999. С. 254-264.
Frank, D. Sem' grekhov pragmatiki: tezisy o teorii rechevyh aktov, analize re-chevogo obshheniya, lingvistike i ritorike // Novoye v zarubejnoy lingvistike. Vyp. 17: Teoriya rechevykh aktov. Moskva: Progress, 1999. P. 254-264 (in Russian).
Швейцер А.Д. Теория перевода: статус, проблемы, аспекты. М.: ЛИБРОКОМ, 2009. 216 с.
Shveitser, A.D. Teoriya perevoda: status, problemy, aspekty. Moskva: LIBROKOM, 2009. 216 p. (in Russian).
Шорохов В.А. Перевод и семантика // Тетради переводчика. Вып. 19. М.: Высшая школа, 1982. С. 116-126.
Shorohov, A.D. Perevod i semantika // Tetradi perevodchika. Vyp. 19. Moskva:
Vysshaya shkola, 1982. P. 116—126 (in Russian). Эко У. Сказать почти то же самое: Опыты о переводе. СПб.: Symposium, 2006. 574 с.
Eko, U. Skazat' pochti to je samoye: Opyty o perevode. SPb.: Symposium, 2006. 574 p. (in Russian).
Якобсон Р. О лингвистических аспектах перевода // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М.: Международные отношения, 1978. С. 16-24.
Yakobson, R. O lingvisticheskih aspektah perevoda // Voprosy teorii perevoda v zarubejnoy lingvistike. Moskva: Mejdunarodnye otnosheniya, 1978. P. 16-24 (in Russian).
