CC BY
234
Л. Л1. Сцлейменова,
tcaH.quqa.in филологических наук, 2)/3?У
ПЕРЕКРЕСТКИ СНДЕБ РНССКИЕ ПОЭТЫ В ЯПОНИИ И ЯПОНСКИЕ ПОЭТЫ В РОССИИ
В культурной динамике России рубежа XIX - XX вв. происходили кардинальные изменения в социально-экономической, политической и культурной сферах. Искусство России и Японии этого периода невозможно представить вне контекста диалогических взаимосвязей с культурами Запада и Востока. Особенное значение для самопознания русской культуры имела встреча с культурой и искусством Японии, поскольку Россия и Япония в тот период были единственными незападными странами, ставшими на путь модернизации экстенсивного типа. Поразительно сходство механизмов модернизации в двух соседних странах, где искусство и литература переживали ряд идентичных направлений. Недаром существует термин «Серебряный век», который некоторые исследователи-японисты пустили в оборот для японской поэзии начала XX в., пользуясь известным российским термином.
Знание процессов модернизации культур России и Японии особенно необходимо жителям Дальнего Востока как с российской стороны, так и со стороны Страны восходящего солнца. На юге Дальнего Востока, в Приморье, во Владивостоке в частности, сохранилась масса свидетельств культуры того поэтического «Серебряного века» - начала XX в. Этот регион можно назвать своеобразным перекрестком культур, и судьбы многих поэтов пересеклись именно тут.
Путями проникновения японской традиционной культуры в Россию занимается ряд исследователей, стоит отметить появившуюся недавно диссертацию на звание кандидата культурологии Н.Д. Коныпиной «Влияние японской культуры на литературу и живопись России конца XIX и начала XX в.». В этой обстоятельной работе анализируется процесс «япониза-ции» творческой интеллигенции указанного периода, отмечается влияние западного модернистского искусства на умы русских писателей, поэтов и художников, дается характеристика «образа Японии», сложившегося в российском общественном сознании. Исследовательница подчеркивает, что «необходимо выделить и самобытно-российский характер, который носит образ Японии и японца - «грядущего гунна», «здорового варвара» - опасного, вражеского, но по-своему привлекательного» 1. Н.Д. Коньшина выделяет нескольких поэтов Серебряного века - Бальмонта, Хлебникова и Брюсова
- и делит проявления «японизма» на несколько уровней в русской культуре: «1) мировоззренческий уровень японского влияния, который предполагает глубокое проникновение в мировоззренческий пласт «иной» культуры, как
у К. Бальмонта. Изучение японской религиозно-философской концепции (индуизм и буддизм) способствовало развитию нового миропонимания, новой эстетики наряду с внутренними процессами развития русской культуры. Творчество К. Бальмонта демонстрирует классический пример японского влияния такого типа; 2) поверхностно-эстетический уровень, который проявился в наиболее чистом виде у В. Хлебникова, для которого характерно восприятие всего японского как другого полюса Мира, культуры»2. В диссертации также отмечаются оригинальные произведения, стилизации под традиционную японскую поэзию (танка и хайку), которые включают как «стилизации формы и содержания, при этом сохраняются традиционные образы Японии, что отражено в творчестве А. Глобы и В. Брюсова», так и «стилизация только формы японской поэзии, при этом содержание соответствовало европейской образной системе, что проявилось в творчестве Н. Конрада и О. Черемшановой»3. Популяризация японской классической поэзии протекает в России в этих формах, а также в форме классического художественного перевода на русский язык поэтичеких произведений. О поэтических стилизациях под танка и хайку (хокку) российскими авторами в последнее время много обсуждается в научной и критической россий-ской4 и японской литературе (стоит отметить исчерпыващую информацию о В. Брюсове и японской поэзии в статье Цутида Кумико5). Сами произведения на японском языке, переводы с японского на западные языки в центр России приходили из Владивостока, Восточного института, который в начале XX в. был настоящим центром японоведения. Поэтому столица Приморья была втянута в своеобразный круговорот культурного обмена. В данной работе о кросс-культурных процессах хотелось бы остановиться на стилизации как поиске не только новых средств выражения, но и поиске путей к сердцам людей иной страны, иной традиции.
Вслед за Ю. Орлицким, В. Молодяковым, Н.Д. Коныпиной важно отделить стилизации под японскую поэзию от исследовательских работ, касающихся поэтики японской традиционной поэзии. Подобные стилизации должны оставаться в рамках русской культуры и литературы, так как образы и мотивы этих произведений в основном русского происхождения. Это можно доказать, не касаясь примеров из В. Брюсова, К. Бальмонта, В. Хлебникова. В рамках данного обсуждения ограничимся цитированием лишь некоторых пассажей, близких по стилю и духу «танкам» и «хайку» Венедикта Матвеева (1896-1937).
Отец известного поэта дальнего зарубежья Ивана Елагина (1918-1987), дядя столь же известной поэтессы Новеллы Матвеевой, Венедикт Николаевич Матвеев, поэт-футурист, родился во Владивостоке в большой семье Матвеевых (12 сыновей и 3 дочери), семье выдающегося дальневосточного краеведа, поэта и переводчика Николая Петровича Матвеева-Амурского (1866-1940). Н.П. Матвеев печатал на страницах газет «Владивосток», «Далекая окраина» свои стихи, репортажи, рассказы, краеведческие исследования. В собственной типографии издал два своих поэтических сборника: «Стихотворения, пародии и подражания» (1901) и «Стихотворения» (1918). Матвеева по праву считают первым приморским историком и краеведом. В 1906 г. издавал журнал «Природа и люди Дальнего Востока». После публикации острых материалов подвергался арестам, преследованиям, его
журнал был закрыт царскими властями, сам писатель заключен в тюрьму на несколько месяцев.
Согласно С.Ф. Крившенко творческим личностям в начале XX в. в Приморском крае была подготовлена плодотворная почва: «в 1918 г. во Владивостоке возникает литературно-художественное общество (ЛХО), объединившее творческую интеллигенцию города - литераторов, художников, артистов. Издавался журнал «Творчество»: с июня по август 1920 г., во Владивостоке вышло шесть номеров, седьмой вышел в Чите в 1921 г.»6 С детства увлекавшийся литературой, в 1918-1919 годах Венедикт Матвеев близко сошелся с приехавшими во Владивосток Давидом Бурлюком, Николаем Асеевым и Василием Каменским, получил известность под псевдонимом «Март», сотрудничал в артистическом клубе «Балаганчик», основанном «отцом русского футуризма» - Давидом Бурлюком (1882-1967). В годы Гражданской войны Давид Бурлюк жил и творил во Владивостоке. При его непосредственном участии здесь был создан «Балаганчик», где обитали местные футуристы. Осенью 1920 г. с выставкой своих картин Д. Бурлюк выехал в Японию, что стало началом его эмиграции. Венедикт также посетил Японию, о чем и пойдет речь ниже.
Семья Матвеевых иммигрировала в годы Гражданской войны в Китай и Японию, Венедикт также временно жил и работал в Харбине, но в 1923 г. вернулся на родину. Позже он жил в Москве, дружил с Есениным; в Питере, близко сошелся с Даниилом Хармсом (он хорошо знал отца Хармса, который до революции жил во Владивостоке и работал в журнале отца “Природа и люди Дальнего Востока”), затем переехал в Киев, где в 1937 г. его арестовали и расстреляли. Биография и основные этапы жизни семьи поклонников восточной культуры наиболее подробно описана в книге краеведа В.П. Евтушенко «Древо плодоносящее: Биография уникальной литературной династии Матвеевых»7, а также в большой статье с приложениями из прозаических и поэтических произведений Венедикта Матвеева8. К сожалению, основную массу информации об особенностях творчества замечательного земляка - Венедикта Матвеева - пришлось «выуживать из сетей» Интернета и из архивов японских исследователей.
Согласно одним источникам Венедикт является «...автором нескольких десятков книг, а также переводчиком древнекитайских поэтов. В частности, его книжка “Луна” (Харбин, 1922) частично из таких переводов и состоит...»9 Здесь же утверждается, что «Венедикт Март знал и японский язык; в его сборнике “Песенцы” (Владивосток, 1917) мы находим датированные 1914-м годом переводы из японских поэтов, в частности - переводы стихотворений возведенного на престол Японии революцией Мэйдзи (1868) императора Муцухито. Пока что нет возможности говорить о творчестве Марта в целом - не удается найти не только все его стихи, но даже свести воедино список изданных им книг. Жанр поэтического перевода в них играет важную роль. Именно за свою страсть к дальневосточной культуре Венедикт Март и поплатился: был арестован как японский шпион и исчез в недрах НКВД»10. Действительно, не удается получить полного творческого портрета автора танка и хайку Венедикта Матвеева, основываясь только на двух поэтических и переводческих сборниках, но Матвеев работал также в качестве газетного журналиста, о чем говорят такие его публикации о жизни японцев,
как «За взмахом Гумбая», «Сумо и сумотори» («Цирк», 1927), «Физкультура японских студенток» («Красное студенчество», 1927)11.
В настоящем исследовании хотелось бы остановиться на малоизвестном факте биографии В. Матвеева - посещении токийского дома известных поэтов танка - Ёсано Тэккана (1872-1935) и Ёсано Акико (1878-1942) в 1918 г. Поэты радушно встретили российского автора, поделились с ним впечатлениями о литературных связях европейских поэтов и поэтов Страны восходящего солнца. Дело в том, что реформатор и крупный организатор обществ танка Ёсано Тэккан со знанием дела расспрашивал Венедикта о состоянии дел с русским футуризмом. Ведь несколько лет назад, в 1911-1913 гг., он жил во Франции и общался со многими деятелями европейского футуризма. А его жена, популярная поэтесса Ёсано Акико, в 1912 г. проехала через всю Россию по Транссибирской железной дороге из Владивостока до Москвы. Новую для него и для многих русских информацию В. Матвеев передал в краткой статье «Современные японские поэты» для журнала, который одновременно выходил под руководством его отца Николая Матвеева, - «Природа и люди Дальнего Востока». В этом же журнале В. Матвеев в качестве приложения поместил собственные стихи и переводы танка супругов Ёсано.
Уместно отметить, что приведенные переводы точно передают дух восхищения природой, наполняющий пятистишия, особенно заметный в контрасте с наблюдениями за жизнью людей, которые отличают поэзию танка Нового времени в начале XX в.12
Этот визит Матвеева и переведенные на русский язык танка привлекают внимание, так как перед нами пример поэтического подхода русского поэта, пока еще дилетанта в японской поэзии канонических стилей, без груза собственных поисков стиля, как в случаях В. Брюсова и К. Бальмонта, именно из-за этого так необходим анализ пятистиший. В 1918 г. Венедикту, скорее всего, были известны лишь переводы на русский язык классической поэзии Японии преподавателя Восточного института В. Мендрина. Тот в свою очередь работал с английскими текстами Астона, в 1905 г. опубликованными во Владивостоке.
Следует все-таки предположить, что Венедикту помогали переводчи-ки-японцы, судя по тому, что метрика приведенных стихотворений не соответствует канонической метрике и оригинальным стихотворениям Тэккана и Акико. Кроме того, не все образы из оригиналов переданы точно. Например, Венедикт приводит танка «из 1осано Акико»*:
Опустила я
Голову на руки. Сон.
Снится мне весна...
Кото" лопнула струна...
То - порвался волосок13.
Транскрипция имени Ёсано Акико соответствует оригиналу из статьи В. Матвеева. См. статью: В. Матвеев. Природа и люди Дальнего Востока. 1918. № 2. С. 12.
Кото - 13-струнный музыкальный инструмент (ссылка приведена согласно статье Матвеева).
Переложение танка на русский язык Матвеевым добросовестное, но если попробовать сравнить оригинальное пятистишие Акико, то сразу бросится в глаза несоответствие:
Тамакура ни Бин но хитосудзи Кирэси нэ о Огото то кикиси Хару но ё но юмэ
[Тэйхон. 1979. Т. 1. С. 7. № 31].
Эта танка - стихотворение из знаменитого первого сборника Акико «Спутанные волосы» («Мидарэгами», 1901), по системе образов оно вполне традиционно: девушка просыпается в тишине ночи от неожиданного звука, но этот резкий звук - не звон лопнувшей струны кото, а необычно громкий треск разорванного локона. В первой части пятистишия , «агэку», передано «нарушение дремоты» - «Тамакура ни / Бин но хитосудзи / Кирэси нэ о» («Звон кото / У изголовья нарушил / Мою дремоту». Поэтому цезуру (в данном случае знак тире после строк «...нарушил / Мою дремоту») можно вставить после этой фразы, так как и метр соблюден, и все образы вошли в переведенный кусок. «Симоку» («нижняя, вторая часть пятистишия) описывает разочарование, оттого что все это лишь привиделось героине танка. Причем разочарование смешивается с долей юмора и самоиронии. Подобное членение танка и совпадающее с ним противопоставление верхней части («агэку») нижней части («симоку») стихотворения возникло еще в позднее средневековье, когда поэты пользовались находками поэзии хай-ку и похожими тропами, резкая смена изложения - переход от полусна-по-лубодрствования («хару но ё но юмэ» - «Снится мне весна») к внезапному пробуждению у изголовья «тамакура». Традиционный классический троп «тамакура» ассоциируется с легендарным образом «Хару но ё но юмэ», который можно перевести как «Мечты весенней ночи» или «Сон весенней ночью».
Возвращаясь к переводу Венедикта Матвеева, отмечаем, что в нем пропало абсолютно «изголовье», а появилось «Опустила я / Голову на руки». Специфичная связь слов в японском традиционном стихе нарушилась, но читателям вообще-то понятны чувства героини, хотя Матвеев утяжелил перевод описательным объяснением, что такое «кото». Нарушение метра, с точки зрения канона танка, более тяжкий огрех. Не была известна Матвееву также и техника складывания танка в антологию, которая только в конце XX в. стала понятна исследователям классической танка и танка Нового времени. Например, приведенная танка Акико пересекается по образной системе и манере письма с другой танка (и даже несколькими пятистишиями) из сборника «Спутанные волосы».
Звон кото
У изголовья нарушил Мою дремоту -Разорван локона волосок... Сны весенней ночи...14
-------------------------------------------- Л.ЛІ. Сциейменова
Ь ^ <1 (1 5Ш^^ю Н'ОЮш<ЪХУ Ь О£7ІСх£#^ о ТX ь
Тоя кокоро Аса но окото но Ёцу но о но Хитоцу о това ни Ками кирисутэ
Ах, чуткое сердце! Словно вырвана одна
Их четырех струн Маленького кото
Безжалостным богом...
[Тэйхон. Т.1. С. 13. №70].
Перед нами - настоящий пример поэтического перосмысления инокультурного опыта. В 1918 г. у Матвеевых не было еще аналитических японоведческих работ, но подобная поэтическая и стилизационная работа оказала значительную роль в процессе осмысления дальневосточных реалий и расширения языкового поля русского языка.
Из 1осано Хироси***
В поле зеленом Между лохмотьев гнилых Нищий бездомный Некогда сбросил их тут,
Нежно фиалки цветут!15
В этом и других номерах журнала приведены и собственные танка В. Матвеева:
Посвящается поэтам Японии,
Наследникам дара Сусановова****
Вас Благодарю!
Ваша танка мне зажгла Новую зарю!
В пять звенящих строк вошла Слова хрупкая игла.
Белые цветы Сакуры навеяли О белых ночах,
Что цветут на севере Неожиданные мечты!16
Переводы и «танка» Матвеева, появившиеся задолго до переводов отечественных японоведов - Конрада, Марковой и Глускиной, дают представление о настоящей танка и о том, что русский читатель всегда ощущал душевную
*** Хироси - имя, данное поэту при рождении, Тэккан же - его поэтический псевдоним.
**** Сусаноо - синтоистский бог и персонаж многих мифов и сказок. В. Матвеев оригинально транскрибировал его имя - «Сусанова».
Перевод В. Марта.
Токио, апрель 1918.
близость в экзотических образах японской поэзии. С другой стороны, Матвеев пытается передать средствами другого языка специфику танка - лаконичность и лапидарность стиха, что не согласуется с правилами русской грамматики.
В этих стилизациях танка и хайку (хокку в оригинале Матвеева) несколько раз повторяется образ цветущих белоснежных цветов сакуры:
Из цикла «Лепестки сакуры»
Разверзлись хрупкие уста
Сакуры - саванной невесты
И благовест цветов,
Порхающих в ветвях,
Вещает праздник вешник.
Танка
Ветку сакуры
Растревожил воробей Ах, он небрежный!
Он просыпал из ветвей Стайку белых лепестков.
Вишня вся в цветах!...
Мне в окно соседки так Вовсе не видать!...
Но когда цветы опадут Мы увидимся опять!
Хокку
Крылья лепестки
В сумерках трепещат...
Ветер их настиг!
Белая весна!
Расцветающего сна Блещет белизна...17
В приведенном цикле «Лепестки сакуры» нам предстает не только образ цветушей японской вишни, сакуры, но и образ восхищенного Японией молодого поэта. Важно подчеркнуть, что чувства поэта молодые, и смотрит он на красоту вокруг весьма оптимистично - цветение сакуры, полусон-полуявь, играющий в ветвях сакуры воробей, некая соблазнительная красотка в соседнем окне. Лишь в одном месте - в стихотворении о белых цветах, что навеяли мечты о далекой северной родине, мелькнет тоскливая мысль о расставании. Эти стихи-стилизации Матвеева сильно разнятся с его русскими и харбинскими сборниками. Можно судить об этом по названиям: «Черная тщета» (1920), «Черная, грозная ночь» (1913). «Черный хрусталь» - цикл стихов из сборника «Черный дом», «На черной нитке». Это подтверждают слова племянницы Новеллы Матвеевой, приведенные в статье сборника «Рубеж»: «По рассказам отца, дядя Венедикт был очень озорным и острым на язык, а вот стихи писал мрачные»18.
Видимо, поэт был потрясен красотой белого цвета японской вишни. В его стихах не только оптимизм, но и некоторые образы явно не японского происхождения:
Ветка - эмблема
Чести самурая - ты!
Где твои цветы?
Или:
На черной земле
Неподвижно лепестки Белые легли19.
Самурай вряд ли будет так открыто рекламировать свою честь, хотя в японской поэзии и фольклоре два эти образа сопоставляются. И в японской поэзии не будет резко противопоставляться цвет белый и черный, хотя есть примеры контрастного сочетания красного и черного в поэзии танка Нового времени (например, в сборниках Китахара Хакусю (1868-1943)). Еще более «неяпонским» выглядит склонность Матвеева прорифмовать все танка и хайку.
Главной притягательной чертой японской традиции была ее принципиальная непохожесть и на русскую, и на западноевропейскую поэтическую традицию. Именно поэтому в 1910-1920-е гг, пишет Ю. Орлицкий, «.. к переводам и подражаниям японской лирике обратились К. Бальмонт и В. Брюсов и их последователии... Так, у японских миниатюр танка и хай-ку русские поэты заимствовали их ориентацию на нечетность композиции
- строфы, состоящие из 3 или 5 строк, и всего произведения, включающего 31 (или 17) слог... Кроме того, русских любителей экзотики и новых путей в искусстве японские миниатюры привлекли еще возможностью быть предельно лаконичными в выражении своих эмоций»20. Но рифмованный стих упорно вырывается из стилизаций поэтов, с этим не смог справиться и Матвеев, да и все-таки подобный необычный жанр относится уже не к японской поэзии, а к русской.
Один из тропов к слову «сакура» - «саванная невеста» пересекся с часто употреблявшимся мотивом белых цветов и рано отцветшей (или ушедшей из жизни) юной девушки. Этот образ часто употребляли поэтесса кружка Ёсано Тэккана и Акико, их подруга - Ямакава Томико (1879-1909).
Современный критик и автор танка Баба Акико предлагает представить героиню танка, видевшую уже много смертей - смерть отца, мужа
- и осознающую, что такое смерть на самом деле. Но вместо тягостных,
Кондзёу дани мо Нэгавадзару
Вага футокоро ни Сакура китэ тиру
Госэ ва нао
Не буду просить Счастья в Новой жизни,
Но как хорошо,
В мою еще живущую душу Осыпает лепестки вишня...21
мучительных впечатлений приближающейся смерти автор стихов создает приятное прикосновение лепестков сакуры к телу больного, и рождается ощущение легкой дремоты, расслабленности.
Близко по ощущениям к поздним танка Ямакава Томико стихотворение поэтессы и писательницы - Окамото Каноко (1889-1939). Каноко более известна своими прозаическими работами и исследованиями буддизма, но в конце эпохи Мэйдзи и начале эпохи Тайсё она опубликовала несколько сборников танка - «Легкая ревность» («Кароки нэтами», 1911), «Нега» («Ёвами», 1924) и другие.
Среди поздних циклов пятистиший Каноко выделяется цикл «Сакура», опубликованный в журнале «Тюокорон» в 1924 г. Его эзотерическая обращенность к вечной жизни сильно напоминают стихи Ямакава Томико. Например, следующая знаменитая танка:
Баба Акико описывает впечатление от этого стихотворения словами «крупный план цветов сакуры»23. Автор долго-долго вглядывается в недолговечное цветение, чтобы запастись сильным духом растения, живущего только для того, чтобы «расцвесть и умереть». Томико некогда также впитывала еще живым телом лепестки осыпающейся вишни. Образ вечных и эфемерных лепестков - «сакурабана» переписан обеими поэтессами в новом духе веры в возрождение, хотя не забыты ими и японская песня «вака», и культурные традиции.
Японскую традицию воспевать опадающие лепестки вишневых цветов одно время подхватили российские поэты-символисты и футуристы. В частности, известен интерес Валерия Брюсова к образу цветов сакуры и снега, то ли представляемые автором стихов, то ли действительно смешивающихся перед взором поэта:
Не весенний снег Убелил весь горный скат:
Это вишни цвет!
Ах, когда б моя любовь Дожила и до плодов! 1913? 24
Эти стихи - стилизация под «японское» - вызывают интерес в связи с мастерски обыгранной традиционной сценой раннего цветения сакуры и неожиданного снегопада. Автор восхищается тем, что вот уже и настала весна. Как отмечает Кумико Цутида, анализируя это стихотворение: «Цветы вишни - образ реальный, а снег - воображаемый. Снег идет зимой, а вишня расцветает весной. Перемешав реальный и воображаемый образы, зиму и весну, поэт создает красивую, очаровательную картину. Очевидно, что и Брюсов пользовался этим приемом»25. Однако вторая половина
Сакурабана
Одна судьба
Дарована цветам вишневым: Цвести вовсю,
Раскрыть себя в короткой жизни, Вот и гляжу на них...22
Иноти иппай ни Саку кара ни
Сэймэй о какэтэ Вага нагамэтари
танка является следствием переработки культурного контекста, о чем японка Цутида замечает: «Говорят, что с вишней у японцев ассоциируются цветы, которыми мы любуемся, а для русских вишня - это прежде всего плод. Как предполагается, именно поэтому Брюсов придумал такую метафору. Если так, то это произведение заслуживает внимания как сочетание русского и японского менталитетов»26.
Сам факт обращения поэта (тогда совсем не известного, в отличие от, например, посетившего годом раньше Японию К. Бальмонта) к традиционной поэзии танка вызывает интерес, и в то же время вопросы остаются, а именно: 1) знал ли В. Матвеев японский (и китайский) языки для работы над переводом, 2) хорошо ли был ознакомлен Матвеев с литературоведческими работами исследователей дальневосточной литературы того времени
- Чемберлена или Астона, к примеру, 3) помогали ли ему в работе переводчики с японской (и китайской) стороны и, наконец, 4) сложилась ли вокруг Матвеева группа поддержки среди русских - эмигрантов, поселившихся в Японии и Китае?
На некоторые вопросы уже сейчас можно ответить. 1) Японского языка Матвеев не знал, не знал литературного японского и его отец, вторую половину жизни проживший в Японии и похороненный на кладбище города Кобе. Хотя известно, что сестра Венедикта - Зоя долго жила в Японии и блестяще говорила по-японски, а младший брат Венедикта и Зои переводил много японских стихов, но, как уже понятно из анализа танка, для переводческой работы над текстом танка необходимо и глубокое знакомство с историей японского стиха. 3) Известно имя одного из переводчиков-япон-цев - Канэда, о котором упоминает Матвеев в статье 1918 г. Возможно, что это Канэда Дзюдзабуро, переводчик и член ЯРЛХО (Японско-русского лите-ратурно-художественного общества), сопровождавший в 1920 г. советского писателя Бориса Пильняка во время путешествия того по Японии, как это понятно по воспоминаниям Пильняка «Корни японского солнца»27.
По поводу последнего вопроса важно подчеркнуть, что это касается контактов японцев, русских-эмигрантов и китайцев не только сразу после революции в 1917-1920 гг., но и весь долгий период до 1930-х годов, когда русская община в Китае и Японии представляла старую русскую культуру с ее интересом к дальневосточной культуре, к японской и китайской поэзиям в частности. С этой точки зрения можно создать представление о том, в какой мере проникла японская поэзия танка и на китайскую почву. О контактах японских, русских и китайских писателях известно много. Например, встречи Танидзаки Дзюнъитиро (1886-1965) с китайскими литераторами в Шанхае в 1926 г. В своих путевых заметках по Маньчжурии в 1929 г. поэты Есано Тэккан и Акико затрагивают тему поэтических вечеров, которые проводились японцами, поселившимися в конце 20-х годов XX в. прямо перед началом японской интервенции в Северо-Восточный Китай. Однако поэты танка, бывшие революционными преобразователями этого жанра в начале XX в., не устояли перед натиском пропаганды и пассивно участвовали в создании образа «тихой, спокойной» страны - Маньчжурии, когда они посетили ее по приглашению Южно-Маньчжурской железной дороги. В отличие от Танидзаки, интеллигентно отмолчавшегося по поводу впечатления, произведенного на него жизнью в перспективной «колонии»,
Акико и Тэккан одобрили методы распространения японской культуры в Азии. Правда, в некоторых танка, помещенных в приложении к сборнику путевых заметок о Маньчжурии и Внутренней Монголии - сборнику танка «Песни Маньчжурии» («Мансю-но ута», 1929-1930), Акико передает некоторую пустоту в городах, возникших вдоль КВЖД, - Харбине, Цицикаре.
В ее танка и заметках нет той страстности протеста, которую она вложила в стихотворение «Не отдавай, любимый, жизнь свою!», но временами сочувствие происходящему на ее глазах прорывается на страницы сборника, когда она описывает поселения русских, колонию строителей Маньчжурской дороги и русских людей, попавших в Китай:
Путевые заметки супругов Ёсано интересны не только для оценки их творчества, но и для осознания экономических, политических и культурных отношений Японии и Китая в 1927-1930 гг. К этой стороне творчества Акико и Тэккана лишь недавно был проявлен интерес со стороны американских исследователей28. Также не вполне известны читающей российской публике, особенно живущей на Дальнем Востоке, работы других японских поэтов, побывавших в России. Например, в 1925 г. на Сахалине и острове Тюлений, тогда территорий Японии, побывал другой крупный поэт, автор танка и стихов свободного стиля, - Китахара Хакусю.
Возвращаясь к теме Сибири и Дальнего Востока, необходимо отметить два стихотворения из корреспонденции, которую Ёсано Акико послала из своего путешествия через всю Азию в Европу в 1912 г. Жителям Владивостока будет приятно узнать, что о столице восточной окраины России японская поэтесса написала несколько печальных, но проникновенных строк, которые были опубликованы в газете «Токио асахи симбун» в мае того же года.
Харубин ва Тэйсэй но ё но Юмэ но гото Сироки хана номи Саку сацуки кана
В Харбине
О былом величии империи Напомнит май -Его распустившиеся Белые цветы...
Росия отомэ Сунгарии нару Ао о мотэ Мэ оба кумадори Ёку одору кана
Русская девушка С глазами цвета вод Реки Сунгари,
Ах, и до чего же хорошо, Живо пляшешь ты!
[Тэйхон. Т. 5. С. 382. № 146,148].
Урадзио но Хатоба ни орину Мидзуиро но
С белого корабля В порту Владивостока Сошла на мол,
Усумоно кадзуки Накинув на голову
Сироки фунэ ёри Легкий голубой платок...
[Тэйхон. 1980. Т. 5. С. 817] .
Хару самуки Холодной весной
Урадзио ни ку то Приехав во Владивосток,
Намида сину Заплакала,
Нёоу но готоку Словно небесная царица,
Омоэру хито мо Мечтавшая о любимом...
[Тэйхон. 1980. Т. 5. С. 817].
Всматриваясь в лица русских женщин и пейзажи холодной русской весны 1912г., японская поэтесса искала в них соответствия собственным мыслям. Поэтому образы, рисовавшиеся в ее воображении и потом проявившиеся в стихах, связаны с главной темой большинства ее произведений - темой любви к мужу, ради которого храбрая женщина отважилась на путешествие через весь Азиатский континент.
По сравнению с прозой русская поэзия не так известна в Японии. И если во многих произведениях японских писателей до сих пор звучат реалии жизни северной страны-соседки, вошедшие и в японский язык, - самовар, матрешка, чай с малиновым вареньем, перестройка, даже «супутоникку», спутник (как в названии популярного романа Мураками Харуки - «Возлюбленная спутника»), то поэтическая лексика и стихотворная практика японцев были далеки от заимствований из русского опыта. Хотя не стоит забывать проникновенную лирику поэта начала XX в. Исикава Такубоку (1868-1912), очарованного образами России и русских.
Дочке своей Дал русское имя Соня -И радуюсь, окликая...29
Пер. с япон. А. Долина.
В истории японской литературы осталась и детская песня «Печка», текст к которой написал поэт Китахара Хакусю (1886-1942). Здесь нужно отметить, что понятие «печка» вошло в японский язык и культуру с севера, но не из России, а с севера острова Хонсю и острова Хоккайдо, куда коренные народы принесли позаимствованные у русских некоторые вещи и представления. Вот так и русская печка, как источник тепла и радости в холодную зиму, осталась в памяти японских детей 20-30-х годов XX в. Печка
В снежную ночь благодатна печка.
Печка, гори! Послушайте сказку:
- Жили-были... -Гори, печка!30
Пер. с япон. А. Сергеева, В. Н. Мазурика.
Характер взаимных заимствований литературами разных народов влияет на способ познания окружающего мира. К сожалению, о России и ее жителях японцы знают мало, хотя несколько столетий живут рядом.
В России, наоборот, увлеченность всем японским иногда поражает воображение. Исследователям еще предстоит изучить подобный феномен как механизм обмена культурной информацией.
Русские поэты, пишущие танка и хайку, в идеале стремятся к японской простоте и лапидарности, в русских образах и мотивах японцы ищут сложности и рельефности, но диалог русской культуры с культурой Японии имел и имеет непревзойденное значение для самоидентификации, осознания самобытности России и, с другой стороны, коммуникация японского творческого сообщества с русскими искусством и литературой ведет к новому, сложному миру без границ.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Коныпина Н.Д. Влияние японской культуры на литературу и живопись России конца XIX и начала XX вв. Автореф. дис.... канд. культурологии. Саратов, 2004. С. 9.
2 Там же. С. 9-10.
3 Там же.
4 Орлицкий Ю. Ориентир - Ориенталия // Новое литературное обозрение. 1999. № 39. С. 101-119; В. Молодяков. Брюсов и Кузьмин // Новый журнал. 2005. № 239; В. Моло-дяков. Неизвестные поэты // Новый журнал. 2005. № 240.
5 Цутида Кумико. В. Брюсов и японская поэзия. Взято со страницы: http://mion.isu.ru/ риЬМЬ^арап/б.Ьйп
6 Иир://рпткгау.ги/т11ех.р11р?а=1ко1ш>г&1ех1.1ит (61 КБ) автор статьи - Крившенко С. От 10 марта 1998 г.
7 Евтушенко В. П.. Древо плодоносящее: Биография уникальной литературной династии Матвеевых. Владивосток, 2004.
8 Венедикт Март. Прочитай, как был изъят человек из жизни... // Рубеж. 1998. № 3. С. 217-230.
9 http://www.vekperevoda.com/1930/mart.htm
10 1Шр://поуо*й.у1.ги/т(1ех.р11р?£=с1&1=010306сШ2 (48 КБ) Сергей Че. 6 марта 2001 г.
11 Журналы «Цирк», «Красное студенчество». М., 1927.
12 Матвеев В. (Март). Современные японские поэты // Природа и люди Дальнего Востока. 1918. №2. С. 5-6, С. 12. №1. С. 14.
13 Там же. № 2. С. 6.
14 Здесь и далее цитаты приводятся по собранию сочинений Ёсано Акико с указанием года издания, номера тома, страницы и номера стихотворения: Тэйхон Ёсано Акико дзэнсю (Полное собрание сочинений Ёсано Акико). Токио: Коданся, 1979-1981. Переводы с японского языка сделаны автором статьи.
15 Природа и люди Дальнего Востока. 1918. № 2. С. 6.
16 Там же. № 2. С. 12.
17 Там же. № 1. С. 14.
18 Венедикт Март. Прочитай, как был изъят человек из жизни... С. 219.
19 Природа и люди Дальнего Востока. 1918. № 1. С. 12.
20 Орлицкий Ю. Ориентир - Ориенталия. С. 109.
21 Баба Акико. Отоко ута онна ута (Песни мужские, песни женские). Токио, 2003. С. 174.
22 Там же. С. 180.
23 Там же. С. 181.
24 Цутида Кумико. В. Брюсов и японская поэзия.
25 Там же.
26 Там же.
27 Пильняк Б. Корни японского солнца. Дани Савелли. Борис Пильняк в Японии. М., 2004.
28 Fogel J.. Yosano Akiko and her China travelogue of 1928. Honolulu, 2004.
29 Японская поэзия Серебряного века. Танка, хайку, киндайси / пер. с яп. А. Долина. СПб., 2004. С. 111.
30 Китахара Хакусю. Стихи / пер. с япон. А. Сергеева, В. П. Мазурика // Восточный альманах: Зерна мудрости. М., 1987. Вып. 15. С. 452.
Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научно-исследовательского проекта РГНФ («Культура и литература стран Дальнего Востока» Регионального конкурса 2007 г.), проект № 07-04-87402а/Т
Автор также хотел бы поблагодарить господина Хияма Синъити, наиболее осведомленного специалиста по истории отношений Н.П. и В.Н. Матвеевых с японскими деятелями литературы.
dida /71. Suleiftnenova,
Crossroads of lifes: Russian poets in Japan and Japanese poets in Russia
Far long before the publication of the well-known translations from Japanese into Russian and far long before the scientific research of classic tanka and haiku poems, many Russian authors tried not only to interprete, but to create in the stylistic manner the canonic Japanese short poems. These stylizations in the Japanese manner are the expression of Russian poets' interest to the Japanese traditional poetry. The possibilities and limitations of these poems, other examples of the influence of the Japanese poetical tradition on the Russian authors as well, have been shown at the example of the poetical works of Venedict Matveev (1896-1937), the poet from Vladivostok. Also the influence of Russian images on the Japanese poets at the same period has been investigated.
