CC BY
81
УДК 882
«ПЕЧАЛЬ ПОЛЕЙ» - «ПОМАЗАНИЕ НА ДЛИННУЮ ПЕЧАЛЬ ЖИЗНИ» (на материале поэмы С.Н. Сергеева-Ценского «Печаль полей»)
© Елена Валерьевна КУЛЬБАШНАЯ
Военный авиационный инженерный университет, г. Воронеж, Российская Федерация, преподаватель русского языка, e-mail: [email protected]
В статье проанализировано произведение раннего творчества писателя - поэма «Печаль полей». Главная героиня произведения Анна - воплощение нежности, героиня с красивой душой и чистым сердцем. Страдая от «пустоты полей», героиня не способна вырваться из губительного пространства. Подчиняя свое существование единой цели - стать матерью, - Анна погибает, когда осознает невозможность осуществления своего женского существования. Лексема «поле» передает характер, настроение, эмоциональное состояние главной героини, в художественной концепции С.Н. Сергеева-Ценского становится аллегорическим изображением жизни.
Ключевые слова: С.Н. Сергеев-Ценский; «Печаль полей»; троп; лексема; русская душа; бескрай-ность; «ширь русской земли»; поэма; пейзаж.
Обязательной характеристикой «поэмо-сти» у С.Н. Сергеева-Ценского является расширенная функция пейзажа [1, с. 42].
«Печаль полей» - произведение, жанр которого автор определил как поэма.
Название поэмы в прозе «Печаль полей» включает в себя конкретную природную реалию. Поле - это «простор за городом, селеньем, безлесная, незастроенная, обширная равнина; посему поле противополагается селению, лесу, горам, болоту и пр.», - объясняет В.И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» [2, с. 229].
Лексема «поле», употребленная в названии произведения во множественном числе,
усиливает ощущение бескрайности, наводит на размышления о русском просторе.
Тема пространственной беспредельности -один из структурообразующих элементов русской культуры, который «не только часто возникает в русских художественных и философских текстах, но и является общим местом всех расхожих представлений о России и русском национальном характере» [3, с. 65]. Н.А. Бердяев отмечал: «Ширь русской земли и ширь русской души давили русскую энергию, открывая возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры. От русской души необъятные российские
просторы требовали смирения и жертвы, но они же охраняли русского человека и давали ему чувство безопасности» [4, с. 53].
Употребление лексемы «поле» в сочетании с существительным «печаль» (скорбноозабоченное, нерадостное, невеселое настроение, чувство; то, что внушает такое чувство, является источником, причиной его [5, с. 516]) заставляет вспомнить о том, что в русской традиции открытое, чистое поле -опасное, гибельное пространство; это пространство незащищенное, мужское, место битвы: с врагом или природой [6, с. 71]. Своеобразным убежищем от гибельного простора для Анны, главного женского персонажа данного произведения, становится сад -искусственно разбитый и ухоженный участок природы, который положительно представлен в традиционной символике [7, с. 744]. Именно туда отправляется героиня в тот момент, когда впервые предстает перед читателем: «Она ушла в дальнюю аллею сада, где никто не мог ее видеть, и там долго плакала от каких-то темных предчувствий, которых не поняли бы ни ясный день вблизи, ни близкие люди, занятые суетой постройки». Сад. великолепно ухоженный, взращенный заботливыми руками садовника Ильи, в глазах Анны предстает как живое существо: «И когда всматривалась Анна в деревья, то видела, что каждое действительно имело свое лицо. Подтянутые благовоспитанные груши походили на светских барышень или чопорных старых дев, яблони - на рассыпчатых сдобных поповен, сливы - на кудрявых ребят, которые забегались на жаре, устали и теперь присели отдохнуть у дорожек и покопаться в земле». Как видим, сад для Анны - не просто укромное место, защищающее ее и от посторонних взглядов, и от бескрайних просторов; это особый мир, населенный вполне реальными, живыми существами; мир, помогающий ей хотя бы на время скрыться от всепроникающего взора полей. Однако сад не в силах помочь героине, избавить ее от «сосущей тоски», когда она мечется, «чего-то ища по комнатам, по аллеям и узеньким дорожкам в саду, на дворе, между цветочными клумбами».
В начале повествования, во второй части первой главы, поля не кажутся враждебными: напротив, они «здесь были терпеливые и мирные, как стада овец». Сравнение с овца-
ми - символом кротости и сельской жизни [6, с. 75] - рождает светлый пасторальный образ. Это впечатление усиливается тем фактом, что рядом с полями стоял монастырь -Ольгина пустынь, «и как-то шло это к полям... Ничего не было высокого в полях, и как-то хорошо было видеть, что выше всего золотели в небе кресты церквей».
Однако у Анны поле вызывает, скорее, негативные ассоциации. Говоря о ее отношении к собственному дому, Сергеев-Ценский использует показательное сравнение: «В
комнатах дома, широкого и низкого, казалось, были заперты эти немые поля кругом -пусто было и глухо.». Не потому ли так похоже лицо Анны, которая все время была «напряженно слушающей», на лица глухих? Героиня словно стремится услышать живые звуки в напряженной тишине, которую приносят поля, отыскать животворящее начало -неслучайно Ценский говорит об «ищущей душе» Анны.
Впрочем, восприятие Анной полей зависит от ее эмоционального и даже физического состояния. Так, третья глава открывается лиричным, светлым описанием июльских дней - «брачных дней». Яркие полевые цветы, цветущие хлеба, лиловые облака описаны в характерной для Ценского манере - это гармоничный синтез звуков, цвета и запахов. Поэтично изображает автор поля: «Какие нежные становились поля, все махровые, мягкие, изжелта-розово-голубые!». Дни,
«битком набитые» солнцем, цветами, приятными заботами, идут на пользу тонкой, бледной Анне: она «загорела, и вошла в нее упругость, похожая на силу. Походка стала легкой, волнистой, веселой». Вместе с Машей она уходит в поля, и приносит оттуда корзины разных цветущих трав, и «от них в доме во всех комнатах нежно пахло полями» [8, т. 1].
Поля кажутся Анне простыми, понятными, и в то же время настраивают ее на философский лад. Общаясь с деревенскими бабами, жалея их («Бедные! Бедные!»), она думает о том, что «знала их, видела их просто, как свою душу, как поля вдали, со всеми дорогами и межами: сплелись-расплелись, сошлись-разошлись, межа с межой, дорога с дорогой, и кто скажет, куда они ведут, кого и зачем? Легли по земле вот теперь, когда вечер, дышат вокруг себя на версты и версты темным,
тяжелым, безрадостным и грустным, глядят кротко и, может быть, молятся всем простором: “Враг, сатана, откатись!”».
Добрая Анна жалеет всех и все, и ее доброты сострадания хватает и на поля. Она понимает, что является частью этого мира, и поле встречает ее как свою: «... Сизые, как от мороза, хлеба кланялись любовно Анне». Анна в гармонии с окружающим миром, потому что объединена с ним общей болью, общей печалью: «С землей и небом и со всем темным человеческим страданием в них хотела слиться Анна. Шла к ним простая и звучная. Пела боль и кругом и в ней, и так неслыханно тяжело было ощущать, как колыхались и земля и небо от этой боли: пенились на земле краски цветущего, а внизу под ними зияли чернота и боль; цвело небо голубым, палевым и лиловым, а вверху над ним дрожали холод и боль .».
Очень часто автор олицетворяет поле; иногда оно похоже на Анну. Оно, как и героиня, может болеть, тосковать, страдать. Так, в четвертой главе показано поле, измученное «колючими лучами» солнца, которого стало «ненужно много»: «Ветром приносило и стелило по полям желтый дым каких-то, далеких или близких, пожаров. Этот дым делал все тоскливым, вчерашним, тысячу раз прожитым. На хлебах вспыхнули ржавые полосы и пятна, как проказа». На помощь гибнущим полям приходит «крестная сила: старенький о. Леонид, старые хоругви, ста-рый-старый колокольный звон». Анне хорошо в этой атмосфере, «как-то непонятно хорошо и покойно», и в ней «сама собой создавалась детски-бессвязная молитва». Ценский замечает: «Поля, должно быть, тоже молились так сами, когда тосковали от зноя. Молитва была неясная: о теплых и крупных каплях дождя, о сочной зеленой силе, о силе земной, о мягком, плывучем, творящем, вечно творящем без отдыха и заботы, о сыром и сочном, о звонком голосе и круглых щеках. Молитва была бессвязная, как вздохи полей: о том, чтобы зори были росисты насквозь от земли до неба, чтобы густо били перепела по ночам и жаворонки пели, чтобы розовые, туго налитые ребячьи ноги не кололо сухой травой, чтобы текло все кругом, не уставая, сытным молоком и медом».
Однако молитвы не помогают полям. На восьмой день пришли тучи, но «не те, кото-
рых звали»: град убивает сухотинские поля, «влоск легли хлеба». Ценский мастерски рисует стихию, используя яркий арсенал тропов: «...Это не гром, а хохот. Оглянет все, что внизу, змеисто улыбнется и захохочет. .Показалось, что куда-то тяжело и трудно везли там плотно набитые мешки граду, но от тяжести они прорвались и лопнули по всем швам.».
Этот момент необычайно символичен. Автор словно предчувствует, что если поля не дадут урожая, то и Анне не суждено выносить ребенка, которого она так ждет.
Хохот, который слышится с небес, наделен зловещей смысловой нагрузкой. Вновь он раздается над полями, когда закончено строительство завода и на поля приходит осень. Смена времени года окрашена мрачными тонами: «Что-то пришло. на их место с опустевших полей. и незаметно поселилось здесь, где-то на гумнах, в ригах и овинах, где-то между липами, у которых начали желтеть листья, и около дома, между клумбами, на которых умирало лето и распускались уже какие-то немного жуткие, резко окрашенные осенние цветы».
Появление мрачной птицы гагача - логичное порождение унылых полей, поскольку «птиц - веселых лесных колокольчиков -нет в полях». Все в полях проникнуто грустью, «даже у сусликов в полях грустные свисты»; «грустят весенние зори, грустят покосы, грустят, наливаясь, хлеба».
Первая часть шестой главы произведения - поэтичное размышление о судьбе «по-лей-страдальцев», которые в художественном мировосприятии автора сливаются в одно целое с образом родины. И потому так близка и знакома ему печаль, терзающая поля: «Я вас чую, как рану, сердцем во всю ширину вашу. Только слово, только одно внятное слово, - ведь вы живые. Ведь ваши тоску-глаза я уже вижу где-то - там, на краю света. Только слово одно, - я слушаю... Нет! Передо мною пусто, и вы молчите, и печаль ваша - моя печаль». В этих бескрайних полях, отказаться от которых нет никакой возможности, потому что они - это и «детство», и «любовь», и «вера», лирический герой одинок: «Поля мои! Вот я стою среди вас один, обнажив перед вами темя. Кричу вам, вы слышите? Треплет волосы ветер, - это вы дышите, что ли? Серые, ровные, все видные
насквозь и вдаль, все - грусть безвременья, все - тайна, - стою среди вас потерянный и один».
Поля, скрывающие тайну, не дают ответа лирическому герою, так же, как и Анне, которая связана с ними общей болью, общей тоской. Поля объединяют все живое в неразрывное целое, поскольку «сковали для всех одну сплошную душу, и она прошла изгибами по всем, - у всех одна: яровое, озимое, толока, жук-кузька, засуха, град, баба, лошадь, праздники и посты, мир, тот свет, и надо всем этим распорядительный мозолистый неутомимый рабочий бог в небе». Кажется, что в этих словах - ответ на многие вопросы, которыми задаются герои произведений С.Н. Сергеева-Ценского. Согласно художественной концепции этого автора, само устройство жизни таково, что изначально она - «голая, ничем не прикрытая», «изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год - одна и та же». Муж Анны, Ознобишин, чутко ощущает неполноценность своей жизни: «... Вся жизнь не то, - говорит он Анне, - вся жизнь какая-то подделка под жизнь, а жизни нет на самом деле». Только весной, которая ассоциируется с юностью, детством, в «дни истомно-буйных зеленых надежд», «от ласковой любви» слабая вера «готова вспыхнуть пожаром». Но миг этот недолог: «Взапуски тянутся отовсюду, спеша и смеясь, тоненькие трубочки былинок. Пока не остановятся вдруг, не оглянутся кругом и, испуганные, не начнут поспешно отцветать, желтеть и вянуть».
Образ Анны - хрупкой, тонкой, беззащитной - сродни этим былинкам посреди поля. Она и надеется, и верит, и терпит все невзгоды, но так и не обретает счастья. Героиня любит поля всей душой, она часть их, и в то же время, как и другие герои произведения, томится в них, мечтает об иной жизни («Если бы можно было куда-нибудь, во что-нибудь другое уехать!»). Но поскольку Анна «былинка», рожденная полем, уходящая в нее своими корнями, то она может жить только по его законам. Невозможно обрести счастье в этих полях, которые «жалуются глухим горизонтам: “Не то!”». И нет силы, способной помочь им, изменить что-либо в их судьбе.
Поля становятся самостоятельным действующим лицом; это некая живая, более
того, одушевленная сила, пристально наблюдающая за героями поэмы, не отделяющая своей судьбы от их. Так, они «крепко держали в плену» артельщика Иголкина, и «что он видел, кроме них, казалось ему смешным и глупым, просто каким-то неосновательным и ненужным».
От полей нельзя скрыться даже за стенами дома. Вспомним сцену, когда Анна и Ознобишин ссорятся после неудачного катания на лошадях: «Странное таинство совершалось между ними. Поля за окнами не спали в снегу: они просочились отовсюду к этому ненужно закутанному большому дому, заняли подполье. Сквозь невидные щели стали вдоль стен пустые и иззябшие, точно пришли искать защиты у тех, кто не мог защитить. И всей душою сплошь прикоснулись к ним Ознобишин и Анна».
«Холод зимних полей, покрытых снегом» проникает в умирающую Анну «как в крепость с разбитыми воротами», и остается с ней навечно. Испуганному Ознобишину видится, как умершая Анна и поля «слились в одно - тело и поля». Даже после смерти героиня словно пытается постигнуть смысл своего бытия: «Что-то кричала Анна полям, что-то длинное, как причитания, но однозвучное, такое же, как была вся ее жизнь. Рылась в снежных полях и искала там, чего не нашла в жизни». И кажется, что она находит ответ на свои вопросы, потому что мертвая Анна благословляет Машу «на длинную печаль жизни, которая никогда не может оборваться вдруг, а не глядя ткет свою крепкую нить и на ходу, то здесь, то там, передает ее из рук в руки». Жизнь обрывается тогда, когда человек осознает бесцельность своего существования, - к такому выводу приходит муж Анны. Этим он объясняет долголетие деда Ознобишина, который «ездит и ищет, и верит в то, что уйдет от пустоты и простора - уйти нельзя, но легко жить, если верить, поэтому и живет так долго дед».
И Анна, и Маша, и Ознобишины страдают от «пустоты» полей. На фоне их органично выглядит только один персонаж поэмы - силач Никита - «существо могучее, темное, пашущее, сеющее, собирающее урожаи - плодотворец полей». И небо, и поля кажутся ему «простыми», ему хорошо в полях: «“Родимые!” - ласково думал о них Никита». Его песня, напоминающая вой, испу-
гала путников, однако «поля понимали Никиту, и Никита понимал поля».
Почему именно этим образом, напоминающим былинных богатырей, начинается и заканчивается повествование? Может быть, это символизирует, что «в полях» может быть счастлив человек прошлой эпохи. «Новые» же люди, дети рубежа Х1Х-ХХ вв., становятся неким «потерянным поколением» - они пуповиной соединены с полями, но им «слишком просторно» в них, и потому героям не удается реализовать себя, найти свое счастье. Сталкиваясь с жизненными невзгодами, центральные персонажи поэмы все отчетливее осознают, что «печаль» - главная составляющая их жизни.
Образ Никиты, появляющийся только в начале и в конце произведения, словно замыкает художественное пространство повествования в круг - символ вечности. В форму круга у Ценского заключены и поля («Спят горизонты, всюду одинаково брошенные, безжалостно точные круги. Обчертила какая-то темная сила - давно, спокон века, и ушла: кто снимет чары?»). Движение по кругу означает постоянное возвращение к самому себе [9, с. 265], что в контексте произведения звучит как призыв задуматься о вечности, о сущности всего земного.
Таким образом, поле в художественной концепции С.Н. Сергеева-Ценского становится аллегорическим изображением жизни -с одной стороны, это «краски цветущего», ароматы цветов, с другой - «чернота и боль». Поля в поэме - тоскующие и печальные, и в
то же время - «простые и гладкие, загадочные, бездонно глубокие, близкие и родные». Это стихия близкая, родная, и в то же время безжалостная, губительная. Это совмещение несовместимого и превращает жизнь в «подделку под жизнь», заставляет героев почувствовать, что «вся жизнь не то», «жизни нет на самом деле», и, в конце концов, убивает Анну.
1. Хворова Л.Е. Эпопея С.Н. Сергеева-Ценского «Преображение России» в контексте русской литературы. Тамбов, 2000.
2. Даль В.И. Большой иллюстрированный толковый словарь русского языка: современные написания: ок. 1500 ил. М., 2006.
3. Левонтина И.Б., Шмелев А.Д. Родные просторы // Зализняк А., Левонтина И.Б., Шмелев А. Д. Ключевые идеи русской языковой картины мира: сборник статей. М., 2005.
4. Бердяев Н.А. География русской души.
5. Ушаков Д.Н. Большой толковый словарь русского языка. Современная редакция. М., 2009.
6. Шейнина Е.Я. Энциклопедия символов. Москва; Харьков, 2003.
7. Энциклопедический словарь символов / авт.-сост. Н.А. Истомина. М., 2004.
8. Сергеев-Ценский С.Н. Собрание сочинений: в 12 т. М., 1967.
9. Энциклопедия. Символы, знаки, эмблемы / авт.-сост. В. Андреева и др. М., 2004.
Поступила в редакцию 27.10.2011 г.
UDC 882
“THE SORROW OF THE FIELDS” IS “ANOINTING FOR A LONG LIFE SORROW” (ON MATERIAL OF POEM “SORROW OF FIELDS” BY S.N. SERGEEV-TSENSKY)
Elena Valeryevna KULBASHNAYA, Military Aviation Engineering University, Voronezh, Russian Federation, Lecturer of Russian Language, e-mail: [email protected]
In the article the early poet’s work - poem “The sorrow of the fields” is analyzed. The main character Anna is gentle, with a beautiful soul and pure heart. Suffering from “emptiness of the fields” she isn’t able to break out from the destructive space. Having dedicated her life to the only cause to become a mother - Anna dies after realizing the impossibility of having a child. The lexeme “field” conveys the heroine’s character, mood and emotions; it becomes an allegoric representation of life in S.N. Sergeev-Tsensky literary concept.
Key words: S.N. Sergeev-Tsensky; “the sorrow of the fields”; trope; lexeme; Russian soul; boundlessness; “wide Russian land”; poem; landscape.
