CC BY
136
reality, on the other hand, with explication of the presuma- «primary hypothesis» is deposited on, as well as the prag-
ble semantics on which the semantic indication of the matic component of «politeness, care».
Key words: epistemic function, verb scheinen.
ПАРИЖСКИЙ ДИСКУРС И ПАРИЖСКИЙ ТЕКСТ В РОМАНЕ Э. ЗОЛЯ «ЗАПАДНЯ» М. А. Гололобов
Рассмотрены закономерности эстетических отношений дискурса и текста, связанных с топонимом высокой культурной значимости. Охарактеризованы результаты взаимодействия парижского дискурса и парижского текста в художественном пространстве романа «Западня».
Ключевые слова: дискурс, текст, городской текст, парижский текст, интертекстуальность, сверх-текстовые образования, прецедентный текст.
Образ Парижа прочно связан с культурным наследием предшествующих эпох, с литературой и художественной культурой Франции. Мифологизированность понятия «Париж» в сознании европейца, идеализирующего его как средоточие исторической памяти, столицу европейского искусства и моды и преклоняющегося перед его научными и эстетическими достижениями, привела к тому, что Париж стал колоссальным прецедентным текстом для европейской культуры XIX в. Парижский стиль, парижское изящество, парижская галантность, парижская просвещенность, парижский рационализм, парижские свободолюбие и революционность, парижская «богемность», дух естественных наук и парижская буржуазность неизменно реконструируются в искусстве.
Уже в XIX в. Париж становится неким архетипом и рассматривается как концентрированное выражение французской жизни, культуры, национального характера. Формируется парижский текст как совокупность основных мотивов, сюжетов французского искусства, упоминаний о характерных реалиях столичной жизни разных эпох, исторических личностях, знаковых театральных представлениях, романах и общей текстовой ориентации на французскую столицу.
Актуальность исследования парижского текста связана с тем, что изучение сверхтек-стовых образований, формирующихся вокруг топонимов (петербургский, лондонский, парижский, венецианский тексты) и антропонимов (шекспировский, пушкинский, диккенсовский тексты) высокой культурной значимости, в настоящее время представляет большой интерес для гуманитарных наук и, в частности, для литературоведения. В связи
с этим особую методологическую ценность обретают труды по теории и анализу сверхтекста [1-4], учение о «чужом слове» М.М. Бахтина [5], теория интертекстуальности (Ю. Кристева [6], Р. Барт [7]), а также исследования по истории городской культуры [8-10].
Парижский текст становится таким над-текстовым образованием для романов Э. Золя. На наш взгляд, художественные функции парижского текста в романе «Западня» (и в цикле «Ругон-Маккары» в целом) далеко выходят за пределы тех, что обычно описываются как выполняемые городской топикой в романах натурализма.
На основе существующего определения сверхтекста как системы интегрированных текстов с общей внетекстовой ориентацией, цельностью, открытостью границ, внутритекстовой континуальностью, семантическим и языковым единством (В.Н. Топоров, Н.Е. Мед-нис) можно сделать заключение и о конфигурации парижского текста в романах Золя, принимая во внимание общекультурную значимость Парижа, противоречивость и мифо-логизированность его образа, наличие общего культурного кода, с ним связанного.
Мы различаем широкое и узкое истолкование понятия «парижский текст». Под парижским текстом в широком смысле мы понимаем совокупность художественных произведений, в которых Париж представлен как тематически единое образование, обладающее символической природой. В этом случае мы рассматриваем парижский текст как незамкнутую систему текстов, связанных смысловой и языковой общностью, ограниченных темпорально (история и современное состояние Парижа) и локально (территория,
ландшафт и топография Парижа). В структуре парижского текста французской литературы XIX в. можно выделить персональные тексты: текст Гюго, текст Бальзака, мопасса-новский текст и др., проанализировать их в диахронии и синхронии.
В узком смысле парижский текст понимается нами как надтекстовое образование в рамках одного произведения. В данном случае парижский текст трактуется как текст Парижа в целом (искусства, архитектуры, политики, морали, литературы, топонимики, топографии, климатических, ландшафтных реалий и т. п.), представленный в качестве определенных компонентов материальной, духовной и природной сфер, а также в сюжетах, мотивах и образах, традиционно ассоциирующихся с Парижем. В данной работе парижский текст рассматривается именно в этом смысле.
Итак, объектом исследования выступает здесь парижский текст романов Э. Золя. В качестве предмета исследования избрана функциональность парижского текста в его соотношении с парижским дискурсом в романе «Западня».
Наряду с понятием парижского текста значимым для настоящего исследования является понятие парижского дискурса. Парижский дискурс романа «Западня», как и городской (локальный) дискурс вообще, связан со всеми практиками и явлениями, подпадающими под определение урбанистических, либо им сопутствующими: перераспределением социальных ролей, миграцией населения из провинции в столицу, адаптационными затруднениями переселенцев, иными экономическими, социальными, политическими и морально-нравственными, эстетическими процессами и явлениями, и вместе с тем - с зарождением условий для взаимодействия разных культур, укладов и образов жизни в городском пространстве. При этом парижский (городской) дискурс может быть охарактеризован как ответ на вызов, брошенный литературе XIX в. новым этапом европейского развития и воспроизводящий художественными средствами реалии и метаморфозы эпохи социальных и промышленной революций, естественнонаучных открытий.
Как и для художественного дискурса вообще, для формирования дискурса парижского большое значение имеют факторы
эспериенциальности (опоры на традицию, в т. ч. на традицию искусства) и конвенциональной гибкости (позволяющей переосмысление традиционного образа). Для французского романа парижский дискурс стал фактором, способствовавшим специфической трансформации традиционной для Франции проблематики «человек и обстоятельства» («человек и среда»), соотнесенной с коллизией между городом (Парижем) и миром (провинцией), Парижем и личностью молодого человека, приезжающего в столицу с целью покорить ее (Жюльен Сорель, Растиньяк), либо парижанина, обуреваемого противоречивыми устремлениями и страстями (Клод Фроло).
Специфика дискурса обусловлена тем, что он является «деятельностью, погруженной в жизнь» [11]. Дискурс соотнесен с текстом как процесс деятельности и результат этого процесса. Объективируясь посредством языка, дискурс является следствием мыслительной деятельности людей. Это значит, что дискурсивный анализ требует обязательного учета культурологических, социально-исторических, прагматических факторов, воздействующих на осуществление дискурса, тогда как текст в известных случаях может быть проанализирован и без учета названных факторов [12].
История Парижа (история его архитектуры, садово-парковых ансамблей, улиц и площадей, университетов и театров, ресторанов и кафе, кабаре, живописи, музыки, политики, социальных и государственных институтов и т. д.) являет собой непрерывный процесс - вечно творящийся дискурс. Субъектам этой деятельности, как правило, знакомы и понятны хотя бы отдельные из ее аспектов: цели, средства их достижения, получаемые в этом процессе результаты. Так, созидатели отдельных этапов парижской культурной истории, по-видимому, хорошо представляли себе, зачем городу нужен Новый мост, в чем красота Лувра и почему мэрия Парижа находится на Гревской площади. Целесообразность и красота городского устройства - выраставшие порой из жестокости, хаоса и уродства - придавали (и придают) особый нравственно-эстетический смысл дискурсу Парижа, служат обоснованием тех усилий и жертв, которые были ему принесены. В этих условиях не знать парижских реа-
лий для субъекта дискурса - все равно, что не знать самого себя.
Иное дело - та генерация парижан, которая была вброшена в столичное пространство буржуазными революциями и промышленным переворотом в конце XVIII и на протяжении XIX в. Густо населив тесные квартирки в многоэтажных домах с полутемными дворами-колодцами, они привнесли в культурную столицу Европы свой мир и связанный с ним особый дискурс, лишь территориально пересекавшийся с парижским. Парижский текст тесно связан и взаимозависим с дискурсом, т. е. с той культурной историей, на основе которой он возникает. Тем не менее в известных случаях его можно «прочитать» и вне этой истории. Вчерашние провинциалы, наводнившие Париж после 1794 и после 1830 гг., герои романов Золя, воспринимают Париж именно так: они видят город как некую данность, результат без процесса его достижения, явление без сущности. Нам представляется, что именно в этой сфере следует искать объяснение той поразительной эстетической невосприимчивости, которую демонстрируют персонажи Золя. Соотношение дискурса и текста Парижа в данном случае становится особым способом характеристики мира и персонажей, мотивации их поступков и отношения к жизни.
Так, например, подробнейшее описание свадебной процессии в романе «Западня», всех ее участников и в особенности пути, ею проделанного с указанием названий улиц, по-видимому, совершенно игнорирует красоты Парижа: его площадей, бульваров и парков, Сены и ее мостов, дворцов и соборов. Посещение Лувра - странная идея, пришедшая в голову одному из гостей, явно старающемуся показаться более образованным, чем есть на самом деле - оставляет экскурсантов совершенно равнодушными. Удивление или досаду вызывают отнюдь не эстетические впечатления: опасная гладкость и блеск паркета, на котором можно поскользнуться, утомительная длина залов, в которых заблудились экскурсанты, откровенные детали некоторых живописных сюжетов [13].
Немаловажно и то, что эти персонажи привносят с собой в пространство романа новую модификацию парижского дискурса, включающую в себя провинциальные и сельские элементы и тем самым трансформи-
рующую результат дискурса - парижский текст. Жервеза - уроженка провинциального Плассана. Купо - житель парижского предместья, тяготеющего к провинциальному укладу и сельским радостям. Найдя, наконец, маленькую квартирку на Новой улице в квартале Гут-д’Ор, супруги дружно радуются: она - тому, что этот «тихий, мирный уголок ... похож на улочку в Плассане за крепостным валом» [13, с. 406]; он - тому, что «. все здесь напоминает деревню, куда он, пятилетним мальчишкой, ездил с дядей» [13, с. 408]. Другие персонажи романа (Лорийе, Реманжу, Бош, Биби) тоже связаны с провинциальным (сельским) дискурсом: праздничные «городские» платья смущают и сковывают их движенья, они находят «очень милым» то место под Королевским мостом, в котором пережидают летний дождь («Дамы расстелили на мостовой носовые платки и присели отдохнуть, расставив ноги; они обеими руками срывали траву, пробившуюся между камнями, смотрели, как течет темная река, и им казалось, что они попали за город» [13, с. 394]). Решение подняться на Вандом-скую колонну кажется компании «очень забавным». Мотивация и в этом случае связана с сельским дискурсом: «.это очень интересно для тех, кто никогда не лазил выше сеновала» [13, с. 395]. В таком контексте совсем не удивительной оказывается реакция персонажей на панораму Парижа, открывшуюся с вершины Вандомской колонны: «Стоило лезть на эту вышку, чтобы переругаться!» [13, с. 396]. Это резюме одного из участников свадебной процессии Боша выражает общее настроение смутной тревоги и отчуждения, возникшее у этих людей при виде грандиозной панорамы Парижа, раскинувшейся перед ними. Мадинье указывает пальцем (видимо, для большей доходчивости) на достопримечательности Парижа: «. вон Дом инвалидов, вон Пантеон, собор Парижской богоматери, башня святого Иакова, холмы Монмартра» [13, с. 396]. Но очевидно, что эти знаковые составляющие парижского текста для героев Золя - атрибуты чуждого, а потому пугающего мира, со своей неведомой историей и непонятным настоящим. Не случайно в этом эпизоде автор использует несобственно прямую речь, переходя из позиции натуралистически отстраненного наблюдателя за объектом в по-
зицию субъекта повествования, не чувствующего твердой опоры в столичном мире: «Мужчины, слегка побледнев, смотрели вниз на площадь. Казалось, ты повис в воздухе и ничто тебя не держит. Нет, честное слово, от такой высоты трясутся поджилки» [13, с. 396]. Сформированный столетиями культурный текст Парижа здесь пересекается с дискурсом новоявленных парижан, и эта встреча знаменует собой начало трудного диалога двух текстов - готового и находящегося в процессе формирования. В этом диалоге проявляют себя характерные свойства персонажей и мира, в котором им приходится жить.
Таким образом, парижский текст в романах Золя (в нашем случае, в романе «Западня») представляет собой сложную структуру, которую можно проанализировать синхронически (как включающую в себя субстратные элементы материальной и духовной культуры, а также природы Парижа) и диахронически (как следствие развернутых в историческом времени социокультурных и природных процессов, определивших наличное состояние парижского текста). Очевидно, что целостное восприятие этой сложной структуры доступно при условии постижения возможно большего количества связей, существующих между ее элементами: отдельными субстратами парижского текста, парижским текстом и его предысторией, т. е. парижским дискурсом. Иными словами, необходимо понимание межтекстовых отношений, их диалога.
Как известно, история изучения межтек-стовых отношений связана с концепцией диалогичности М.М. Бахтина и концепцией интертекстуальности Ю. Кристевой и Р. Барта. По мысли М. Бахтина, «каждое высказывание полно отзвуков и отголосков других высказываний» [5, с. 288]. При анализе романов Золя мы опираемся на концепцию М.М. Бахтина, для которого творящий Автор является важнейшей категорией, определяющей характер диалогического высказывания и спектр его интерпретаций. С нашей точки зрения, интертекстуальность этого рода имеет место в романе Золя как программируемый автором диалог культурных текстов и дискурсов, направленный на взаимодействие с читателем в плане содержания и в плане выражения. Этот диалог осуществляется при помощи определенных сигналов:
художественно-культурных (Лувр), историко-культурных (статуя Людовика XIV), политико-исторических (Вандомская колонна, Елисейский дворец, Наполеон, Бонапарт -«родной племянник Наполеона», битва на Марне), топонимических (башня Сен-Жак, улица Сен-Шапель, дорога на Сен-Дени, Булонский лес, площадь Победы) и т. п. Этот межтекстовый диалог может быть услышан не всеми. Для персонажей Золя, живущих в дискурсе современной парижской жизни, вышеприведенные «гиперссылки» на исторические и художественные реалии предшествующих эпох ничего не значат (говоря на современном сленге, для них эти гиперссылки оказываются неактивыми). Тем не менее читатель в состоянии соотнести дискурс Парижа, из пространства которого смотрят на сокровища Лувра, статую Короля-Солнце и Вандомскую колонну жители предместья Купо и Жервеза, Лорийе и Мадиньи, и многомерный, развернутый во времени и пространстве парижский текст как результат творческого взаимодействия многих поколений горожан с традицией, как средоточие культурной памяти. Сама операция такого соотнесения (сравнения) может служить читателю инструментом постижения авторского замысла, имплицитных характеристик человека и мира, созданных в романе Золя: изображенные им люди не ведают того, что могли бы иметь (в духовно-нравственном плане) и не понимают, как много теряют, будучи вырванными из культурной традиции.
Нельзя не отметить, что приведенное выше социокультурное истолкование восприятия Парижа вчерашними провинциалами, героями Золя, может быть дополнено следующей традиционной мотивацией: для натуралистической школы, лидером которой, как известно, был создатель «Ругон-Маккаров», характерен позитивистский ракурс изображения, сконцентрированный на внешнем, материально оформленном, биологически обусловленном, и почти не фиксирующий (по крайней мере в восприятии героев повествования) эстетически-, исторически- или духовно-значимое. Однако теория межтекстового диалога и наблюдения над соотношением дискурса и текста в пространстве романа позволяют, на наш взгляд, по-новому взглянуть на поэтический инструментарий Золя.
На основе проведенного исследования представляется возможным сделать следующие заключения.
Парижский текст романов Золя представляет собой целостное надтекстовое образование, характеризующееся тематическим, идеологическим, стилистическим единством и общей континуальностью.
Структура этого надтекстового образования в романе «Западня» включает в себя парижский дискурс и парижский текст, возникающий как результат первого.
Отношения между парижским дискурсом и парижским текстом программируются авторскими интенциями и оказывают влияние на характер читательской рецепции произведения.
Взаимодействие парижского дискурса и парижского текста в художественной континуальности романа «Западня» служит фактором углубления исторической и культурологической перспективы романного сюжета, сообщает ему композиционную и семантическую многослойность, становится важным способом характеристики персонажей романа.
1. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по знаковым системам. Тарту, 1984. Вып. 18.
2. Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. СПб., 2003.
3. Меднис Н.Е. Венеция в русской литературе. Новосибирск, 1999.
4. Италия в русской литературе / под ред. Н.Е. Меднис. Новосибирск, 2007.
5. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
6. Кристева Ю. Избр. тр.: Разрушение поэтики. М., 2004.
7. Барт Р. Избр. работы. Семиотика. Поэтика. М., 1989.
8. Вайль П. Гений места / послесл. Л. Лосева. М., 2000.
9. AckroydP. London: The Biography. L., 2000.
10. Moscow and Petersburg. The city in Russian culture / еd. by Ian K. Lilly. Nottingham, 2002.
11. Арутюнова Н.Д. Дискурс // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990. С. 136137.
12. Кубрякова Е.С. Язык и знание: на пути получения знаний о языке. М., 2004. С. 516.
13. Золя Э. Западня / пер. О. Моисеенко, Е. Шиш-маревой // Жерминаль. Западня. Нальчик, 1988. С. 383.
Поступила в редакцию 10.09.2008 г.
Gololobov M.A. Parisian discourse and Parisian text in E. Zola’s novel “The Trap”. The article looks at some principles of the aesthetic relations between the discourse and the text that are linked with the toponym of a high cultural significance. The author describes the results of interaction between the Parisian discourse and the Parisian text in the literary space of the novel “The Trap”.
Key words: discourse, text, urban text, Parisian text, intertextuality, supra-textual formations, precedent text.
«ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ЭТЮДЫ» ИВАНА ПЕТРОВИЧА ТУРГЕНЕВА В КОНТЕКСТЕ ЭСТЕТИЧЕСКИХ ПРОБЛЕМ ЭПОХИ Е.К. Рыкова
В статье прослеживаются истоки формирования психологического направления в отечественной литературе, которые следует искать в творчестве русских писателей, испытавших влияние масонства. В их дневниковых записях можно обнаружить своеобразный жанр «психологического этюда», отразившего состояние человека, погруженного в самоанализ. Основное внимание уделено дневникам Ивана Петровича Тургенева (1752-1807), ставшего наставником молодого Н.М. Карамзина. Таким образом, делается вывод, что психологизм Карамзина связан с уроками, полученными им от писателей-масонов.
Ключевые слова: русская литература XVIII в., психологизм, Н.М. Карамзин, дневники писате-лей-масонов.
Последние десятилетия XVIII в. - особый период в истории отечественной литературы. Именно в это время появляется много
«нового» в литературе, в т. ч. начинают формироваться приемы, с помощью которых описывалось изменчивое сознание человека,
