CC BY
225
Т. Г. МАЛЬЧУКОВА
Петрозаводский государственный университет
ПАРАФРАЗЫ ПСАЛМОВ В РУССКОЙ ПОЭЗИИ 1820-х ГОДОВ
Названная тема в науке специально не рассматривалась, и материал к ней еще не собран. Были попутные замечания в статье Якобсона1, в работе Томашевского «Стих и язык»2, отдельные наблюдения в исследованиях Тынянова о Кюхельбекере3, краткое описание элегического псалма Ф. Глинки в комментариях Базанова к петрозаводскому изданию поэта, в котором, кстати, представлен всего один — 62-й псалом4. В издание стихотворений Глинки в малой серии «Библиотеки поэта» Базанов включил три религиозных текста, среди них переложение 136-го псалма «На реках Вавилонских».
Наконец, в последнем издании сочинений Ф. Глинки 1990 г. присутствуют некоторые его «опыты священной поэзии», ни разу не публиковавшиеся, как справедливо пишет составитель В. П. Зверев, в советское время. Последнее понятно. Но надо сказать, что и в веке XIX — со второй его трети — они не вызывали издательского и читательского интереса. Издание М. Погодиным трехтомника Ф. Глинки было счастливым и единственным исключением. Мы знаем, что слушатели, вернее слушательницы, тяготились чтением
© Мальчукова Т. Г., 2001
Якобсон Р. Основа сравнительного славянского литературоведения: Работы по поэтике. М., 1987. С. 56.
2 Томашевский Б. В. Стих и язык. М.; Л., 1959. С. 437.
3 См.: Тынянов Ю. Н. Архаисты и Пушкин. Пушкин и Кюхельбекер // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1969. С. 23—121; 233—294.
4 Базанов В. Г. Элегический псалом // Глинка Ф. Н. Избранное / Подг. текстов, примеч. и послесловие В. Г. Базанова. Петрозаводск, 1949. С. 392—411.
5 Глинка Ф. Н. Письма к другу / Сост., вступ. статья и коммент. В. П. Зверева. М., 1990. С. 521.
6 Глинка Ф. Н. Собрание сочинений / Изд. М. Погодина. Т. 1. Духовные стихотворения. М., 1869; Т. 2. Таинственная капля. М., 1871; Т. 3. Карелия. Иов. М., 1872.
92
мистической поэмы Глинки «Таинственная капля»7. Рецензент его переложения Книги Иова Михаил Шавров пишет о религиозной поэзии как о забытом направлении и противопоставляет в этом плане позитивистской культуре своего времени поэзию конца XVIII — начала XIX века, когда переложения псалмов были распространенным жанром8. Заметим, что эта поэзия широко представлена в таких сборниках, как изданное М. М. Вышеславцевым «Приношение религии» (Кн. 1, 2. М., 1798, 1801); Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов, изданное Василием Жуковским (Т. 1—6. М., 1810—1815. Раздел «Оды духовные») и — наиболее полно — во втором издании А. Решетникова: Полное собрание псалмов9 (Т. 1, 2. М., 1811), общим объемом в 1200 страниц in folio. В противоположность представительному изданию, собравшему все переложения псалмов в русской литературе от Симеона Полоцкого до Хераскова, Николева и Крылова и включившему также стихотворные переложения анонимных поэтов и поэтесс, подобного со-брания для псалмодической поэзии 1820-х годов не существует. В результате она выпала из поля зрения авторов общих статей о парафразах псалмов в русской литературе. В них обычно говорится, что переложениями псалмов занимались почти все поэты XVIII в., а в XIX в. — Глинка, Языков и Хомяков. Попробуем заполнить эту лакуну и дать хотя бы предварительное рассмотрение и попытку систематизации обширного и разнообразного материала.
Прежде всего историко-литературная справка. В 1820-е годы переложения псалмов пишут такие поэты, как Хвостов и Шатров, Ф. Н. Глинка, Грибоедов и Кюхельбекер и в 1830 году Языков. Этим периодом датируются два авторских сборника псалмодической поэзии: «Опыты священной поэзии Федора Глинки» (СПб., 1826) и «Стихотворения
7 Из воспоминаний Ольги Н. // Русский Вестник. 1887. Ноябрь. С. 166—172.
8 Шавров М. Иов и друзья его. По поводу произведения Ф. Н. Глинки: Иов, свободное подражание священной книге Иова. СПб., 1859. С. 3.
9 Титульное название сборника следующее: Полное собрание псалмов Давида, поэта и царя, преложенных как древними, так и новыми Российскими Стихотворцами из прозы стихами, с надписанием каждого из них имени; собранные по порядку псалтири; в 1809 году А. Решетниковым; а ныне при втором издании им же умноженное и дополненное, в течение года вновь переложенных в стихи Псалмов, любителям Богодухновенных песней, Российских стихотворцев.
93
Николая Шатрова» (СПб., 1831) в трех частях — полторы части в них, более 200 страниц, занимают подражания псалмам. Хвостов включал такие подражания в полные собрания своих стихотворений — в раздел «Оды духовные» — наряду с переложениями молитв и литургической поэзии. Примером может послужить 3-е полное издание (Ч. 1—8. СПб., 1818—1834), в котором 1-ю книгу 1-го тома открывают Оды духовные (Лирические стихотворения графа Хвостова. Т. 1. Кн. 1. СПб., 1828. С. 1—69). Парафразы псалмов Грибоедова и Языкова публиковались в журналах «Мнемозина» (Ч. 1. М., 1824), «Денница на 1831 г.» (М., 1831) и «Московский вестник» (1830. № 11. С. 191). Переложения псалмов Кюхельбекера в поэме «Давид», написанной в заключении в 1826— 1829 гг., были напечатаны среди фрагментов этой поэмы в советских изданиях избранных его произведений в 1937 и 1967 годах. (Его переложения 1830—1840-х гг. Священного Писания и молитв были опубликованы в изданиях: Собрание стихотворений декабристов. Лейпциг, 1862; Кюхельбекер В. К. Полное собрание стихотворений. М., 1908 (Библиотека декабристов; Вып. 11)). Но в начале 1820-х годов Кюхельбекер заявил о себе как о стороннике священной поэзии стихотворением «Пророчество» (1822), широко распространявшимся в списках и вызвавшим осуждение его друзей-карамзинистов, Дельвига, Туманского и Пушкина, и нашумевшей статьей «О направлении нашей поэзии, особенно лирической» в «Мнемозине» (Ч. 2. 1824).
Все это поэты разных поколений и различной литературной, как и идеологической ориентации. Убежденными «классиками», архаистами являются поэты старшего поколения Д. И. Хвостов (1757—1835) и Н. М. Шатров (1767—1841). Оба они немолоды (Хвостову за 60, Шатрову за 50), физически немощны (Хвостов тяжело болеет, Шатров ослеп в 1820 году), но это не мешает бодрости духа и поэтическому творчеству. Они интересуются политикой и откликаются в переложениях псалмов на важнейшие события в России: воцарение Николая I и подавление декабрьского мятежа. Обычно библейские темы связывают с революционной поэзией. Однако упомянутые тексты — переложения 13 и 19-го псалмов — показывают, что Псалтырь может служить и для выражения охранительных тенденций.
Вторую группу прелагателей псалмов представляют молодые поэты А. С. Грибоедов (1794—1829) и В. К. Кюхельбекер (1797—1846), «младоархаисты», как называл их Тынянов,
94
или «революционные романтики», как называют их другие исследователи. Для них характерно не прямое продолжение классической традиции, как у «классиков», архаистов, но сознательное возвращение к ней в связи с отталкиванием от камерной поэзии карамзинистов, с ее вылощенным языком, французской риторикой или германскими сюжетами. О размежевании с карамзинистами французского и немецкого направления и об отношении к литературным староверам, варяго-россам, Кюхельбекер предполагал заявить в редакционной статье в «Мнемозине»: «Германо-россы и русские французы прекращают свои междоусобицы, чтобы соединиться им против славян, равно имеющих своих классиков и романтиков, Шишков и Шихматов могут быть причислены к первым;
Катенин, Грибоедов, Шаховской и Кюхельбекер ко вторым»10. Этот литературный манифест опубликован не был, но взгляды упомянутых поэтов и литераторов были достаточно известны. К ним очевидно примыкает и поэт пушкинской плеяды, «национальный романтик» Н. М. Языков, обратившийся к переложению псалмов в 1830 г. и таким образом подготовивший прецедент и почву для псалмодической поэзии славянофила Хомякова.
Между этими двумя группами «классиков» и «романтиков» стоит поэт среднего поколения Ф. Н. Глинка (1786—1880). В. Базанов называет его первым из «младоархаистов» и «революционных романтиков». С революционной поэзией Глинку сближают идеи свободы, обличение власти тиранов, социальной несправедливости, с романтизмом роднит пафос народности: он — автор солдатских и национальных песен. Но любопытно, что сами «младоархаисты» называли его «старцем», и не только по возрасту. И как поэт Глинка тяготел к предшествующим поколениям, к литературным направлениям своей молодости. Чувствительность сближает его с Карамзиным, мистическое умонастроение, сердечность поэзии с Жуковским. Что касается языка и жанров, то здесь он ближе всего к архаистам-классикам. В его языке соединяются архаизмы и просторечие, но не с тем художественным тактом, как у Ломоносова, и не с той свободой, как у Державина; а, главное, на фоне школы «гармонической точности» они воспринимаются не иначе как
10 Цит. по: Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. С. 24. Впервые опубликовано Б. В. Томашевским: Литературные портфели. Т. 1. Пг., 1923. С. 72—75.
95
безвкусная пестрота, безразборность в слове. Наиболее представительные жанры в его поэзии — высокие, классицистические: трагедия, аллегория и религиозная поэзия в духе масонских од. (Напомним, что и сам Глинка был масоном, активным членом ложи «Избранного Михаила», руководителем тайного общества «Хейрут»; именно за это он, уже оправдавшись от обвинений в участии в заговоре декабристов, был арестован 11 марта 1826 г., а 15 июня освобожден и затем выслан в Петрозаводск.) Эта восприимчивость Ф. Глинки к впечатлениям литературы и жизни, его верность старому и чуткость, открытость к новому, крайне затрудняют однозначное определение его позиции. Она не была таковой и для самого поэта: «Я не классик и не романтик, а что-то, сам не знаю, как назвать»11. Эту самохарактеристику проясняет для нас известный отзыв Пушкина: «Из всех наших поэтов Ф. Н. Глинка, может быть, самый оригинальный. Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминает ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым. Вы столь же легко угадаете Глинку в элегическом его псалме, как узнаете князя Вяземского в стансах метафизических или Крылова в его сатирической притче» (XI, 110)12. В этих словах Пушкина для нашей темы важно, что, во-первых, псалом назван жанром, характерным для Глинки в той же мере, что басня для Крылова, а во-вторых, он определен как «элегический». Таким образом, определение Пушкина, как всегда точное и проницательное, связало поэзию Глинки с преромантической, сентиментальной поэзией карамзинистов и с главными ее жанрами — унылой элегией и дружеским посланием. В связи с этим можно понять и своеобразие псалмодической поэзии автора, ее свободу в трактовке традиционных мотивов и священных текстов, как и ее поэтические недостатки. Свой отход от существующей традиции,
11 Письмо к В. В. Измайлову от 13.12.1826 // Московское обозрение. 1877. №. 16. С. 416. О равной
привлекательности для Глинки этих противоположных литературных направлений говорит и его аллегория «Две сестры, или Которой отдать преимущество?» // Северные цветы на 1828 г. СПб., 1828. С. 182.
12 Тексты Пушкина здесь и далее с обозначением тома римскими и страницы арабскими цифрами цитируются по изданию: Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 19 т. М., 1994—1997.
96
ее преобразование признавал и сам Ф. Глинка, который писал в неопубликованном предисловии к «Опытам священной поэзии»: «Справедливо то, что я брал иногда общий смысл, иногда же только некоторые стихи из целого псалма и, сообразуясь с новейшим способом стихосложения, выражал так, как было прилично вдохновению, двигаемому тогда моей душою»13. Очевидно, что Глинка истолковал священную поэзию слишком личностно, субъективно, сблизив ее с исповедью души и сердца, как она реализовалась в унылых элегиях и дружеских посланиях карамзинистов. Отсюда современная дикция его переложений из Библии, как, к примеру, в речи Творца в парафразе из Книги пророка Исаии:
Сверкай, мой меч! играй, мой меч!
Лети, губи, как змей крылатый,
Пируй, гуляй в раздолье сеч!
Щиты их в прах! в осколки латы!
Ступай, — моя нетленна сталь!
Дроби их грудь, сердца их жаль:
Они пред Богом виноваты.14
Кроме исторически неуместной «стали», отметим стилистически неуместные «русизмы»: «гуляй в раздолье», глаголы «играй и пируй», связанные со стилистикой и тематикой «легкой поэзии» эпикурейского послания и гусарской песни. Пушкин, которому, как говорили современники, «Бог дал чуткое ухо», пишет, что здесь поэт «заставил Бога говорить языком Дениса Давыдова», и называет псалом Глинки «ухарским» и «уморительно смешным» (ХП, 335). Из дружеского послания с его фамильярностью приходит в псалом Глинки интимный тон беседы с Богом. «Постой, о Боже, погоди» или «Куда ты, Господи, постой!»15 — так запросто обращается Глинка к Богу. А вот что он говорит о нем жене: «Ты все о будущем полна заботных дум. Бог даст детей... Ну что ж? Пусть Он наш будет кум». Русскому читателю оказались чужды подобные короткие отношения с Божеством, хотя, казалось бы, Глинка прямо следует здесь псалмам Давида, находящегося под непосредственным покровительством Бога и посвящавшего его во все свои дела и заботы. Но христианский Бог дальше от человека, чем библейский,
13 Цит. по: Базанов В. Г. Элегический псалом. С. 405.
14 Глинка Ф. Н. Собрание сочинений. Т. 1. Духовные стихотворения. С. 435.
15 Цит. по: Базанов В. Г. Элегический псалом. С. 408.
97
а личность царя Давида не совпадает с современным индивидом, ибо символически включает в себя и народ и государство. Может быть, это было неясно для самого Глинки, который чувствовал себя пророком, находился в таинственной связи с небесным миром и получал ответы «оттуда», и для его жены А. П. Голенищевой-Кутузовой, которая называла своего мужа «апостол Федор». Но для читателей это было совершенно ясно, они не приняли фамильярности обращения с Божеством и оценили ее негативно-иронически. Крылов заметил в разговоре с Погодиным: «Глинка с Богом запанибрата, он Бога в кумовья себе позвал». А Пушкин писал Плетневу: «Бедный Глинка работает, как батрак, а проку все нет. Кажется мне, он с горя рехнулся. Кого вздумал просить к себе в кумовья!» (XIV, 141). С элегической традицией можно связывать однообразно унылый тон псалмодической поэзии Глинки, а с композиционной аморфностью длинных дружеских посланий — ее растянутость, что тоже осуждал Пушкин, уже овладевший талантом краткости:
Наш друг Фита, Кутейкин в эполетах, Бормочет нам растянутый псалом: Поэт Фита, не становись Фертом! Дьячок Фита, ты Ижица в поэтах. (II, 333)
Разумеется, эта эпиграмма далеко не исчерпывает отношение Пушкина к Глинке и к его таланту. Хорошо известно, как он был благодарен Глинке за облегчение его участи в 1820 г., называл его «муж благ, незлобив», «великодушный гражданин», «Аристид», сравнивая его с известным героем греческой истории. В 1830 г. уже он поддержал опального старшего поэта, способствовал его переводу из Петрозаводска в Тверь, опубликовал стихотворения в «Северных цветах» памяти Дельвига, помог в издании поэмы «Карелия, или Заточение Марфы Иоанновны Романовой» и отозвался на нее благожелательной рецензией, где отметил и сильные стороны поэтического таланта: «Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединенная с изысканностию, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, — все дает особенную печать его произведениям» (Х[, 110). Заметим, что эта теплота чувств и свежесть живописи определяет и своеобразие, и силу отдельных
98
опытов священной поэзии, как, к примеру, парафразы 103-го псалма.
Этот псалом — одно из величайших произведений мировой поэзии. Его тема — сотворение мира. Пораженный величественной картиной мироздания им восхищался Ломоносов, переложивший его 4Я и 4-строчной одической строфой. Кроме ломоносовского, известны также переложения этого псалма С. Полоцкого, Сумарокова, а в 1820-е годы Хвостова и Кюхельбекера. Сравнение текста Глинки с предшествующими парафразами убедило В. Базанова в его вольности и поэтичности. Проведенное нами дополнительное сопоставление с текстами Хвостова и Кюхельбекера подтвердило впечатление исследователя и выявило особую теплоту и задушевность в представленной Глинкой картине мира. Приведем в качестве примера трактовку поэтом 18-го стиха псалма: «Горы высокия еленем, камень прибежище заяцем», где есть и живое наблюдение, и динамика, и сердечное умиление:
Бежит над пропастию смело Младая серна по горе; И угнездился кролик белый Во мшистой каменной норе16.
Поэтическое превосходство этой картины обнаруживает сравнение с сухим и неточным по языку переводом Хвостова:
Все Бог воздвиг, и все создал.
Каменья, дикия пустыни
Он зайцам в жительство избрал,
Оленю гор крутых вершины17;
и с холодным философствованием Кюхельбекера:
Обитель серны — высота;
Под камнем дремлет заяц скорый;
Не жизнь ли полнит все места,
Поля, холмы, долины, горы?18
Если сравнить текст Глинки с переложением Ломоносова, можно заметить, что Ломоносов точнее. Стихи 11 и 12-й псалма об источниках, которые «напаяют вся звери
16 Глинка Ф. Н. Собрание сочинений. Т. 1. Духовные стихотворения. С. 185.
17 Лирические стихотворения графа Хвостова. Т. 1. Кн. 1. СПб., 1828. С. 69.
18 Кюхельбекер В. К. Избранные произведения: В 2 т. Т. 1. М.; Л., 1967. С. 387.
сельныя, ждут онагри в жажду свою. На тых птицы небесные привитают, от среды камения дадят глас» — Ломоносов передает в следующих четверостишиях:
И напояют всех зверей, Что окрест сел себя питают; Онагры ждут, как в жажде тают, Отрады от руки твоей. Слетаясь тамо птицы в тень, Возносят пение и свисты, Живят вертепы каменисты И тем проводят жаркой день19.
Переложение Глинки дальше от источника, есть в нем и неудачное повторение и неточность в языке: «пить воды и прохладу вод», «гнездится» вместо «гнездйтся», но в живописности и сердечной теплоте чувства ему отказать нельзя:
Разумный житель красных сел, И дикий зверь дубрав выходит Пить воды и прохладу вод, И под дубравою ветвистой, С своею песнью голосистой, Пернатый гнездится народ20.
Заканчивая цитирование, заметим, что достоинство переложения Глинки признал сам Пушкин, поместив его в альманахе «Северные цветы на 1832 г.», посвященном памяти Дельвига.
Обратимся, однако, от псалмодической элегии Глинки к классическим переложениям или подражаниям псалмов, как их писали в 1820-е годы Хвостов и Шатров. В третьем полном издании своих стихотворений 1828 г. в разделе «Оды духовные» граф Д. И. Хвостов поместил 12 переложений псалмов, из них 8 текстов относятся к 20-м годам, а именно: переложения псалмов 18, 19, 21, 44, 90, 93, 102 и 103-го. По стилю они целиком укладываются в традиции XVIII века — времен молодости автора и следуют в основном церковной риторике, не изменяя ее за счет авторских находок. Это спасло псалмы Хвостова от тех смешных ошибок против языка и природы, которые погубили его поэтическую репутацию в притчах (пасть у ворона, зуб у голубя, Осел, превращенный в ослицу, и т. п.), но в то же
19 ЛомоносовМ. В. Сочинения. М.; Л., 1961. С. 134.
20 Глинка Ф. Н. Собрание сочинений. Т. 1. Духовные стихотворения. С. 168. 100
время лишило их всякой индивидуальности, как авторской, так и перелагаемого текста. Приведем в качестве примера одну его строфу, передающую 4 стиха 18-го псалма о Божием величестве: «Небеса поведают славу Божию, творение же руку Его возвещает твердь. День дни отрыгает глагол, и нощь нощи возвещает разум. Не суть речи, ниже словеса, их же не слышатся гласи их. Во всю землю изыде вещание их и в концы вселенныя глаголы их». У Хвостова это передано 4Я-одической 10-строчной строфой:
Творца вселенной небеса Поют высокую Державу. День дню вещает тверди славу, Нощь нощи перста чудеса. Сих букв изображенья ясны, Как речи грома велегласны, Повсюду слышатся от век, Их разумеют ветр и воды,
Глубокия подземной своды, Животныя и человек21.
Отметим здесь неточности в языке и стиле: русское слово «держава» с его политическим значением, утрату характерного слова «глагол», неудачную его метафорическую замену через письменный образ: «сих букв изображенья ясны», замену грандиозного образа «в концы вселенной» абстрактным наречием «повсюду». В целом переложение Хвостова — не перевод (метафраза), а парафраза, местами весьма далекая от подлинника. Это вполне в духе парафрастической поэзии XVIII в., которая перелагала священный текст, одновременно разъясняя и комментируя современным поэтическим языком, равно удаляясь и от его краткости, и от его специфической стилистики. Можно показать это на примерах девяти переложений данного псалма, собранных А. Решетниковым. Кроме прозаического перевода архиепископа Московского Амвросия с древнееврейского языка, все остальные — стихотворные переложения. Из них самыми точными являются: первое — переложение Симеона Полоцкого силлабическим стихом (рифмованным одиннадцатисложником):
Славу Божию небо поведает, Твердь, руку Его дело возвещает. День глагол славы дневи отрыгает, Нощь нощи разум Божий извещает.
21 Лирические стихотворения графа Хвостова. Т. 1. Кн. 1. С. 42.
101
Не суть языцы, их же не слышати Гласа их: что Бог вся весть управляти, Изыде в мир онех вещание, И в концы земли их глаголание22;
и второе — переложение чередующимся 6/5 Я, принадлежащее известному переводчику «Илиады» Е. И. Кострову:
О славе Творческой нам небеса вещают,
И дело рук Его эфирна твердь явит;
День дни и ночи ночь свой голос пресылают:
Премена стройна их Отца веков гласит;
И нет словес и нет языка,
Где б гласы их, что есть Владыка,
Не возвышалися, во слышание всем,
В пределы света отдаленны
Звучат их струны напряженны,
Несется их глагол по всем земли концам23.
Остальные поэты (а среди них и известные, как Сумароков, Тредиаковский и Богданович, и малоизвестные, как Вышеславцев и Усолец, и поэт, обозначенный инициалом Б., и аноним NN в переложении текста приблизительны и свободны. Вместе с тем степень свободы авторов XVIII в. в передаче священных текстов была весьма ограниченной. Ограничивалась она областью стихотворных размеров (которые широко варьировались) и стилистическими выражениями в пределах одной традиции. Смысл псалма, все его мотивы оставались неизменными, но при этом допускались личные и социальные применения (аллюзии) на уровне подтекста. Примером социально-политического применения является обличительный 81-й псалом в переложении Державина «Властителям и судиям»24. Примером биографического подтекста являются отдельные строфы в переложении Ломоносовым 143-го псалма. Известно, что Ломоносов говорил: «Я не смею дать в переложении другого разума, нежели какой псаломские стихи в переводе имеют», но личного подтекста при этом не избегал, как видно из следующей
цитаты:
20 Полное собрание псалмов: В 2 т. / Изд. А. Решетникова. Т. 1. М., 1811. С. 197.
23 Там же. С. 180.
24 О духовной поэзии Державина см.: Романов Б. Н. Духовные стихотворения Державина // Державин Г. Р. Духовные оды. М., 1993. С. 5—40; Романов Б. Н. Псалмопевец Давид и русская поэзия // Псалтирь в русской поэзии XVII—XX вв. М., 1995. С. 29—30; Дунаев М. М. Православие и русская литература. М., 1996. С. 88—105.
102
Меня объял чужой народ,
В пучине я погряз глубокой, Ты с тверди длань простри высокой, Спаси меня от многих вод. Вещает ложь язык врагов, Десница их сильна враждою, Уста обильны суетою; Скрывают в сердце злобный ков.
Избавь меня от хищных рук И от чужих народов власти, Их речь полна тщеты, напасти, Рука их в нас наводит лук25.
В отличие от подтекста у Ломоносова и Державина, личные и политические применения псалмодической поэзии в 1820-е годы затрагивают и область текста. Это может выражаться и в пропусках текста, и в добавках к нему. Так, Д. И. Хвостов, перелагая 21-й псалом во время своей болезни в 1821 г., смягчает или опускает все мотивы, касающиеся преследования Давида его врагами, в числе их и такие яркие стихи, как 17—19-й: «Яко обыдоша мя пси мнози, сонм лукавых одержаша мя, ископаша руце мои и нозе мои. Исчетоша вся кости моя, тии же смотриша и презреша мя. Разделиша ризы моя себе, и о одежде моей меташа жребий». В итоге «упование на Бога в смущении духа», как определяется в Псалтыри тема этого псалма, превращается в молитву об исцелении тела. Что касается политических применений, то и они у Хвостова реализуются вербально и входят в текст. Так, 44-й псалом — единственная песнь любви в корпусе религиозных текстов — превращается в гимн на коронацию императора Николая и императрицы Александры Федоровны. К ним, как говорится в тексте, «от Юга, Севера языки Под кров избранного текут». На воцарение Николая и декабристский мятеж поэт откликнулся переложением 19-го псалма — прямо относимого к России:
К тебе склоняет Бог, Россия, В печали день небесный свод, Помощник с высоты святыя, Каратель зла, отец щедрот, Он скорбь и жертву слез помянет, Росою благодатной канет
Ломоносов М. В. Сочинения. С. 137.
103
На сердца твоего обет, И твой исполнится совет. Увидя солнца помраченье, Десницу к Богу вознеси Ты, в сердце чувствуя крушенье, Благих даров себе проси, Моление услышав тайно,
Уже помазанника явно, Простря в громах могущий глас, От злобы нечестивых спас. Иной собрать желая дани, И колесницу и коней, Ведет на ополченье брани Для погубления людей; Мы стражи здесь святынь залога, Призвав на помощь имя Бога, Воскликнем, ревностью горя: О Господи! Спаси царя26.
Приведем для сравнения переложение этого же псалма у А. П. Сумарокова:
Услышит мя Господь во дни моей печали, Дабы потоки слез очей не омочали: А мы восхвалимся Тобой, Врагов поверженных мы видя пред собой. Тебе всевышний днесь во брани помогает; Врагов разит и низлагает, Окончавая бой.
Всесильной крепостью десницы: Падут их воины, кони и колесницы, Низломится их рог; А нам надежда Бог27.
Из приведенного сопоставления очевидно различие в откровенности и свободе политических и личных применений в переложениях псалмов в 1820-е годы и в аналогичных текстах XVIII — начала XIX в. в собрании А. Решетникова. Можно угадывать и его причины. С одной стороны, литературные: русская лирика эволюционирует от поэзии безличной к исповеди сердца. Важнейшую роль в этой эволюции сыграли поэты-карамзинисты, понимавшие лирику как выражение душевной жизни поэта. Наибольшее влияние эта
26 Лирические стихотворения графа Хвостова. Т. 1. Кн. 1. С. 45.
27 Полное собрание псалмов: В 2 т. Т. 1. С. 200.
104
поэзия оказала на Глинку, который в своих «элегических псалмах» дальше всех отстоит от источника, используя его стихи в качестве эпиграфа и самостоятельно варьируя его содержание. Но, как мы видели, и такой закоренелый «классик», как Хвостов, не чуждается новых веяний. С другой стороны, откровенность политических применений в псалмодической поэзии 1820-х годов объясняется влиянием национально-патриотической литературы эпохи наполеоновских войн, которая широко использовала парафразы религиозных текстов. Прозаические примеры дают «священные» повествования об Отечественной войне 1812 г. А. С. Шишкова: «Вшествие врага в царство и гордый помысел его», «Разорение Иерусалима», «Молитва царева», «Глас с небеси», «Воззвание царя к народу», «Падение кипариса», «Пророчество». Основные стихотворные примеры — «Гимн лироэпический на прогнание французов из отечества» Державина, «Военная песнь, написанная во время приближения неприятеля к Смоленской губернии» Глинки и переложения псалмов: 78-го — А. А. Писарева; 20-го — Хвостова и 19, 28, 32, 36, 40, 45-го — Шатрова. В этой поэзии есть и открытое столкновение библейского и современного исторического планов, как, например, у Державина: «Не мог уже в Москве своих снесть зол, Решился убежать, зажег, ушел, Вторым став Навходоносором» или: «О новый Вавилон, Париж». Имеются и проясняемые из контекста скрытые применения: так у Державина война Наполеона с Александром предстает в библейских образах:
А только агнец белорунный, Смиренный, кроткий, но челоперунный Восстал на Севере один, Исчез змей-исполин28.
Подобно и в переложениях псалмов устойчивыми образами для России становятся Сион и Израиль, которые утверждали таким образом постоянный политико-аллегорический план библейского текста.
Из всех «псалмопевцев» 1810-х годов самым продуктивным был Шатров. Активен он и в 1820-е годы. Им написаны в это время переложения 14 псалмов (13, 20, 25, 48, 49, 71, 73, 74, 79, 121, 126, 127, 132, 151-го), одного из них — 20-го — дважды, всего 15 текстов против 16 более чем за
28 Державин Г. Р. Гимн лироэпический на прогнание французов из отечества. Цит. по: Бородинское поле. 1812 год в русской поэзии. М., 1984. С. 27.
105
два десятилетия с 1794 г. Здесь нет возможности охарактеризовать всю поэзию профессионального «псалмопевца». Ограничимся общими замечаниями и отдельными примерами. Все парафразы псалмов у Шатрова очень пространны. Он распространяет библейский текст не только за счет комментария, но и вводит в него собственные рассуждения на современные темы, превращая источник в нравственно-философскую оду. В религии, философии и политике он занимает консервативные, охранительные позиции, выступая в поддержку самодержавия и против новых идеологических течений и организаций. На закрытие в России масонских лож в 1822 г. он откликнулся переложением 25-го псалма, где писал, обращаясь к Богу:
Избавь меня от тех людей, Которые Тебя не знают, Святой завет Твой преступают; Кто враг Тебе, тот мой злодей. Не нужен мне Ваалов храм; Астарте жертв не возжигаю; Тебя Единого я знаю, Тебе взношу мой фимиам29.
Шатров — последовательный противник просветительской философии и революций, которые, как считает он, проистекают из безбожия, гордыни, самолюбия, властолюбия и корысти и ведут только к кровавым потрясениям. Еще в 1794 г., наслышанный об ужасах французской революции, он перелагает 13-й псалом: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог» и вводит в него дополнительные строфы:
«Пусть гибнут собственным умом!» И грянул вдруг ужасный гром! Смутились жертвы развращенья, И луч земного просвещенья, Который в их душах блистал, Светить безумию престал. И в сем ужасном состояньи, Погрязнув глубже в злодеяньи, Отвергши совесть, мир, любовь — И пролилась реками кровь30.
29 Стихотворения Н. Шатрова. Ч. 1. СПб., 1831. С. 48.
30 Там же. До Шатрова этот псалом перелагали Симеон Полоцкий, А. П. Сумароков, Н. П. Николев, Г. Вышеславцев, А. Крылов (см.: Полное собрание псалмов: В 2 т. Т. 1. С. 121—127).
Там — на законы ополчились, Против властей вооружились, Воздвигли вольности кумир, И бунтом потрясли весь мир. А там неверием безбожным, Законов толкованьем ложным, Посеяли во всех странах Разврат, вражду, печаль и страх. А там чрез происки коварства, Подвигли царство против царства, Воззвали к брани каждый град, И землю превратили в ад31.
Этот же псалом он заново перелагает в 1825 г., обращая его обличения против участников революционных обществ и декабрьского мятежа. Новое переложение было еще пространнее первого: в первом 18 4-строчных строф (72 стиха) амплифицировали 7 стихов источника; во втором — тоже 18 строф, но одических 10-стиший (т. е. 180 стихов) — объем, который более чем в 20 раз превышает подлинник. На широком пространстве текста открывается возможность проследить развращающее воздействие безбожия на сердце человека и нравы общества, как и развитие революционных идей от просветительской философии «лжемудрецов <...> наших дней» до бунта в России. Вот что говорит поэт о декабристах:
Безбожник каждый — бунтовщик
.Закружилась Толпа отверженных рабов; И тут же бунта мысль вложилась В их разумы от злых духов; И больше опьянев мечтаньем, Прельстилися преобладаньем, Представилась возможность им: Златые веки дать народу, На царство посадить свободу Земным могуществом своим. Исполнилось и захотели Дафана в буйстве превзойтить, Ужасным гласом заревели: Пора нам вольность возвратить! К оружию, друзья, народы!
31 Стихотворения Н. Шатрова. Ч. 1. С. 12—13.
107
Настали времена свободы, Зажглась златых веков заря, Ударим — и собравшись в кучи, Как гром из грозной, бурной тучи, Ударили против царя. Но где ж успех? Враги Сиона Незапно встретили отпор.32
На современные события поэт смотрит как бы с точки зрения вечности, в их описании использует библейские образы и речения, сохраняет он и общую композицию псалма, движущуюся от констатации и осуждения безбожия к утверждению Божьего величия и Божьей помощи народу в исторических потрясениях. Но каждая мысль псалма, прилагаемая к современной ситуации, конкретизируется, обрастая реальными
подробностями. А каждый стих амплифицирован по риторическим правилам и организован с применением риторических фигур повторения, параллелизма, градации и антитезы. Приведем в качестве примера шатровскую амплификацию первого полустишия «Рече безумен в сердце своем: несть Бог»:
Нет Бога, нет суда и ада! Сказал невежда и злодей; Здесь наказанье, здесь награда, А там нет жизни и судей; Случайно мир соорудился; Случайно человек родился; Случайно возвелись цари, Установилися правленья, Изобрелись узаконенья, Бог, вера, жрец и алтари33.
Переложение Шатрова не лишено своих достоинств, но это не достоинства источника. В его амплификации потерялись, растворились такие характерные черты подлинника, как энергическая краткость и сила выражения. Стилистическое своеобразие, национальный колорит не были главной целью классиков при передаче псалмов, свою основную задачу они видели в том, чтобы показать вечное значение священных текстов, выявить в них общечеловеческое начало, обнаружить актуальность для современности. Но у младших архаистов-романтиков национальный колорит и в плане реалий, и в плане стилистики становится предметом особого
32 Там же. С. 18, 20—21.
33 Там же. С. 15.
108
внимания. Различие между старшими и младшими архаистами, классиками и романтиками в трактовке псалмодической поэзии можно обнаружить при сравнении переложений 151-го псалма34 (имеющегося только в греческом переводе Библии) Шатровым и Грибоедовым. Переложение Шатрова, как и следовало ожидать, весьма пространно — 8 одических 10-стиший. Содержание источника дополнено историческими сведениями из Книги Царств, а весь рассказ вставлен в рамку, занимающую более трети текста: предваряется преамбулой в 2 строфы — общими рассуждениями об опасности гордыни и завершается назидательным заключением в 1 строфу. Лирическое воспоминание Давида о своей юности превращено у Шатрова в назидательную притчу, в которой нет стилистических соприкосновений с подлинником.
В противоположность амплифицированному пересказу классика Шатрова переложение романтика Грибоедова приближено к краткости подлинника. В 151-м псалме в греческом тексте Септуагинты 7 стихов, в его славянском переводе выделено 9 предложений35. Этот объем передан у поэта
34 В собрании А. Решетникова (Т. 2. С. 704—707) приводятся переложения этого псалма А. П. Сумарокова и Симеона Полоцкого.
35 Приведем греческий текст по изд.: Septuaginta. Id est Vetus Testamentum graece iuxta LXX interpretes edidit A. Rahlfs. Stuttgart, 1979:
М1кр0; Ev ток; абеХфоТ; дои Kaí уеютеро; £v тф оТкф то 0 патро; дои £по1дагуоу та прората то0 патро; дои. ai хеТре; дои £по!поау Óрyavоv, о! 5áктuХоí дог Прдооау yo(ХтПрюv. Kaí т!; ávayyeXeí тф кир!ф дои; аит0; кбрю;, аит0; асакоиа. аит0; Е^апестаХет ^ аууе^ аитоО
ка Пр^ це £к тшу проРатюу той патро? цои каí £хрюеу це £у тф тП? хр1аею? айтой. о1 а5еХфо1 цои ка!о1 ка1 цеуаХог, каí ойк ей5окпоеу £у айтог? кирю?.
е1? стиуаутпогу тф аНофиХф, ка £п1катпрасато це £у то1? егбюХог? айтой £уш 5£ спасацеуо? т^у пар1 айтой цаxаlраv апекефа1юа айтой ка! Пра 6уег5о? ££ и!юу 1срап^
и славянский перевод в современной орфографии:
Мал бех в братии моей и юнший в дому отца моего, пасох овцы отца моего. Руце мои сотвористе орган, и персты мои составиша псалтирь. И кто возвестит Господеви моему? Сам Господь, Сам услышит. Сам посла Ангела Своего, и взят мя от овец отца моего, и помаза мя елеем помазания Своего. Братия моя добри и велицы, и не благоволи в них Господь. Изыдох в сретение иноплеменнику, и проклят мя идолы своими. Аз же, исторгнув меч от него, обезглавих его, и отъях поношение от сынов Израилевых.
109
26 короткими стихами 4Я, соединенными в 3 одические строфы в 8, 10 и 8 строк. 66 знаменательным словам источника соответствуют у Грибоедова 84. Распространение подлинника (меньше чем на треть) идет, во-первых, за счет необходимого добавления личного местоимения. Так, первая фраза псалма у Грибоедова передана таким образом:
Неславен в братиях измлада, Юнейший у отца я был, Пастух родительского стада36.
Во-вторых, добавляются именные определения и перифразы Божьего имени. «Господь-творец», «Дух Божий», «Бога Сил». Заметим и в первой фразе трансформацию глагольного предложения в именное приложение.
В-третьих, и это, кажется, главное, идет восполнение отсутствующих звеньев повествования. Так, Грибоедов прибавляет отсутствующую в источнике фразу о полете ангела:
Услышал сам Господь-творец, Шлет ангела; и светлозрачный С высот летит на долы злачны, Взял от родительских овец, Елеем благости небесной Меня помазал.
Такую же роль связи повествования выполняет введенный Грибоедовым риторический вопрос: «Что ж сии Велики братия мои?» А далее логично следует:
Кичливы крепостью телесной! Но в них Дух Божий, Бога Сил Господень Дух не препочил,
что довольно точно передает фразу: «Братия моя добри и велицы, и не благоволи в них Господь». Уже по этим примерам видно, что переложение Грибоедова точно и приближается к метафразе-переводу. Приведем еще один пример — конец псалма в переложении Грибоедова:
Иноплеменнику не с ними Далече страх я изгоня,
36 Грибоедов А. С. Давид // Грибоедов А. С. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1871. С. 8. Далее цитирую по этому изданию.
Во сретенье исшел: меня Он проклял идолми своими; Но я мечом над ним взыграл, Сразил его и обезглавил, И стыд отечества отъял, Сынов Израиля прославил.
В отличие от парафраз старших архаистов — нейтрально высоким стилем высокой поэзии, младший архаист Грибоедов старается в своем переложении сохранить стилистическую дикцию подлинника, вернее славянского перевода. Достигается это, в первую очередь, лексическими цитатами. В последней строфе прямо заимствуются из церковнославянского текста в той же падежной форме такие существительные, как «иноплеменнику», «во сретенье», «идолми», «меч», «сынов Израиля» (прозаическое «Израилевых» было просодически невозможно), а также глагол с заменой церковнославянского окончания на русское: «исшел», «проклял», «обезглавил», «отъял». Так же обстоит дело и в передаче второй и третьей фраз псалма:
И се внезапно Богу Сил Орган мои создали руки, Псалтырь устроили персты. О, кто до горней высоты Ко Господу воскрилит звуки.
Совпадают слова: «орган», «псалтырь», «персты», «руки», к глаголам — «сотвористе» и «составиша» — подобраны точные синонимы: «создали» и «устроили». Там, где Грибоедов отступает от подлинника, он обращается к церковной риторической традиции. Ее сигналами будут фразеологические сочетания «горняя высота», «Бог сил», архаическое «воскрилит» и «препочил», сложный эпитет «светлозрачный» и простой «злачный», как и указательное местоимение «сей» вместо «этот», и выражение «и се!» вместо «и вот!» Заметим, что не все стороны стилистики текста привлекли равное внимание Грибоедова. Так, он не передает такой характеристической черты своего источника, как обилие притяжательных местоимений (что позднее использует Пушкин как яркую черту стиля в «Пророке») и логизирует синтаксис. Однако и в таком виде (при неполном соблюдении всех параметров) стихотворение Грибоедова «Давид» было сильным, ярким и художественно убедительным. Оно утверждало библейскую тему и показывало возможности архаической традиции в новых условиях романтической поэзии.
111
Насколько решение проблемы библейской парафразы у Грибоедова было самобытным, оригинальным и творческим, показывает элегико-романтическое переложение псалмов у Глинки и Языкова. Оба они перелагали знаменитый 136-й псалом «На реках Вавилонских» — самый популярный в русской парафрастической поэзии37: Глинка в 1823 г. и в 1830 г. Языков. Оба писали в ломоносовской традиции переводов с комментарием, 4Я, 4-строчной строфой с перекрестными рифмами, количество строф примерно соответствовало количеству стихов псалма и, следовательно, превышало оригинал более чем вдвое. Уже это одно предполагало растянутость, водянистость в изложении. В стиле они опираются на славянский источник несравненно меньше, чем Грибоедов, меньше, чем стоявший в истоках традиции Ломоносов, стремившийся прояснить, приблизить к читателю суровую библейскую поэзию, но при этом не потерять своеобразия оригинала. Можно сказать, что, сохраняя исторические имена и реалии, поэт 1820-х годов в стиле следует современной элегической поэзии. Вот как переданы заключительные стихи этого псалма о жажде мести пленных израильтян «Дщи Вавилоня окаянная, блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам. Блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень»:
у Глинки —
О, в ком дух мести Бог возбудит На злую Вавилона дщерь, И от кого терпеть ей будет За то, что терпим мы теперь? Блажен, кто стоны преселенцев Послышав, на тебя пойдет, И плачущих твоих младенцев, Взмахнув, о камень расшибет!38
у Языкова —
Блажен, кто смелою десницей Оковы плена сокрушит, Кто плач Израиля сторицей На притеснителях отмстит! Кто в дом тирана меч и пламень
37 См. переложения XVII—XVIII вв. Симеона Полоцкого, А. П. Сумарокова, В. К. Тредиаковского, И. П. Тургенева, Ф. Козельского и анонимных стихотворцев в собрании А. Решетникова (Т. 1. С. 412—422).
38 Глинка Ф. Н. Собрание сочинений. Т. 1. Духовные стихотворения. С. 256.
112
И смерть ужасную внесет!
И с ярким хохотом о камень
Его младенцев разобьет!39
Имеющиеся здесь немногие архаизмы и славянизмы («блажен», «дщерь», «десница», «сторица», «младенец») давно вошли в русский поэтический язык и не воспринимались уже как приметы библейского стиля. Заметными для читателя этих переложений были, с одной стороны, черты индивидуальной дикции, идиостиля (такой чертой является свобода, небрежность, неточность в языке Глинки: «преселенец», «послышав»), а с другой, отсылки к современной поэтической традиции. Так, образ Языкова «с ярким хохотом» (яркий в архаическом значении «громкий») содержит цитату из элегической поэзии Батюшкова, воспевшего «яркий голос Филомелы». Словом, национальный колорит в элегических псалмах таких романтических поэтов, как Глинка и Языков, присутствует в сюжете, дан в исторических именах и реалиях, но не в стиле, следующем высокой дикции современной поэзии.
Насколько сложно было даже повторить опыт Грибоедова в перевыражении библейского стиля (не говоря уже о его усовершенствовании), свидетельствуют попытки Кюхельбекера. Его поворот к религиозной поэзии и архаическому славянскому языку друзья-карамзинисты связывали со «злым гением» Грибоедова. Да и сам поэт признавал себя его учеником: «И здесь и там должник я Исандеру»40. Под его влиянием он пишет в 1822 г. стихотворение «Пророчество» и в 1826—1829 гг. обширную поэму «Давид», в которую включает и переложения псалмов 151, 103, 36, 1, 113 и 17-го. Между ранними и позднейшими опытами Кюхельбекера есть существенное различие. Первоначально он понимает архаический библейский стиль в известном обособлении от библейских сюжетов. Так, он включает свое новообразование по образцу сложных славянских эпитетов — калек с греческого языка — «резвоскачущая кровь» в дружеское послание к Грибоедову. А в стихотворении «Пророчество» использует характерную славянскую дикцию и библейский сюжет призвания пророка применительно к себе и своему пребыванию на Кавказе: «Глагол Господень был ко мне / За
39 Языков Н. М. Полное собрание стихотворений. М.; Л., 1964. С. 293—294.
40 Кюхельбекер В. К. Избранные произведения: В 2 т. Т. 1. С. 362. Далее ссылки
113
цепью гор, на Курском бреге» (578). Здесь же он заставляет иудейского Бога
пророчествовать о судьбе греческого восстания. Эта попытка Кюхельбекера соединить древность и современность, Афины и Иерусалим вызывала сопротивление Пушкина. Он пародирует выражение Кюхельбекера в «Оде его сият. гр. Дм. Ив. Хвостову»: «Султан ярится. Кровь Эллады И резвоскачет, и кипит» (II, 344) и возражает против его «жидовской мысли воспевать Грецию, великолепную, классическую, поэтическую Грецию, Грецию, где все дышит мифологией и героизмом, — славяно-русскими стихами, целиком взятыми из Иеремия» (XIII, 45). Можно думать, что Кюхельбекер учел эту критику, когда позднее постарался соединить библейский стиль с библейским сюжетом в поэме «Давид». Казалось бы, здесь надо было ожидать точного перевыражения псалмов с соблюдением их стилистики, тем более что Кюхельбекер в одном из эпизодов поэмы сводит в поэтическом состязании Давида и Гомера и тем самым создает для себя возможность экспонировать различные национальные варианты высокой поэзии. Однако яркого поэтического контраста греческой и библейской традиций не получилось. Что касается перевыражения псалмов, то их точности помешали, на наш взгляд, два момента. Во-первых, метрические эксперименты Кюхельбекера: он перелагает псалмы разными размерами — 4Х, 4Я, 5Я, 4 Амф., 6Я и даже смесью размеров, отступая тем самым от традиции Ломоносова, которой придерживался в своем 4Я Грибоедов. Во-вторых, помешало распространение подлинника, иногда очень значительное: 6 стихам 1-го псалма у Кюхельбекера соответствуют 28, 51 стиху 17-го псалма — 125, 35 стихам 103-го псалма — 132, 26 стихам 113-го псалма — 48 стихов 5Я. В широком потоке стихотворчества тонут славянские цитаты, воспроизведение отдельных библейских образов в соседстве с северными, оссианическими мотивами дает эффект не столько национально-характерного, сколько выспренного, надутого стиля. Приведем в качестве примера переложение Кюхельбекером 35 и 36-го стихов 36-го псалма «Видех нечестивого превозносящася и высящася, яко кедры Ливанские. И мимо идох и се не бе, и взысках его, и не обретеся место его»:
Злодея зрел я; яко кедр Ливана, Он, гордый, воздвигался до небес, Челом разрезывал валы тумана И осенял и холм, и дол, и лес,
114
И руки простирал до океана;
Но мимо я протек, и се — исчез! (405)
Сомнительность метрических экспериментов Кюхельбекера можно показать на его переводе 1-го псалма 4-стопным амфибрахием:
Блажен, кто на грешный не ходит совет, Блажен на пути нечестивца не ждущий, Речет ли ему угнетатель могущий: «Воссядь между нами», — ответ его: «Нет». Закону господню покорный во всем, Во всем житии благодатном и строгом, Закону Исраиля, данному Богом, Он учится ночью, он учится днем. И мощному древу при зеркале вод Подобится: красным одетое цветом То древо, могущим согретое летом, Приносит румяный и сладостный плод. И лист его, вечно и зелен, и млад, С ветвей не сорвется дыханием бури, Но роскошью блещет при свете лазури, В сени его веет живительный хлад. Не так, нечестивые! злые, не так!
Как трость, от удара падут рокового, Как прах, от лица возметутся земного, Как духом пустыни исторженный злак. Не вступят вовеки в священный собор, В то сонмище, где восседают святые, Не вступят туда нечестивцы и злые, И мира не узрит лукавого взор. Так! правого путь с непостижных небес Блюдет милосердный и дивный хранитель; Но Бог повелел — и погибнул губитель, Вещал Всемогущий — строптивый исчез.
(434—435)
Это переложение точно следует композиции псалма — разделено на 7 частей, близко передает смысл, включает отдельные выражения. Но балладный размер портит все дело, вызывая у читателя совершенно иные жанровые и сюжетные ассоциации.
Резюмируя все наши наблюдения о трактовке псалмов поэтами 1820-х годов, можно сказать следующее.
115
Парафразы псалмов в русской поэзии названного периода представляют любопытные примеры как непрерывности литературной традиции, так и ее обрыва и сознательного восстановления. Первое имеет место у «классиков», второе наблюдается у «романтиков». Соединило их, с одной стороны, отталкивание от легкой поэзии, трактующей камерные темы сентиментализма в стиле французской poevsie fugitive. С другой стороны, общим было стремление продолжить или восстановить традицию Ломоносова в жанре духовной оды и по его примеру — на основе церковнославянского красноречия и масштабных библейских образов (Бог, царь, народ, пророк и др.) — воссоздать высокую поэзию, способную отразить великие события эпохи. Показательно, что парафразы псалмов — после почти безраздельного господства легких жанров в начале века — появляются вновь во время войны 1812 г. с Наполеоном у таких разных авторов, как Державин, Шишков, Писарев, Хвостов, Шатров и Глинка.
Анализ парафрастической поэзии двух последних авторов обнаруживает существенные различия «классической» и «романтической» интерпретации жанра. Н. Шатров сочиняет традиционные псалом-оду и псалом-сатиру с аллегорическим смыслом и современными аллюзиями, которые редко выступают на поверхность и не нарушают риторического стиля. Ф. Глинка утверждает псалом-элегию, где, отправляясь от библейского текста, свободно развивает его мотивы и комбинирует риторический стиль с дикцией элегической поэзии и просторечием. Стилистическая пестрота и личная трактовка библейских тем у Глинки находят аналогию в библейской поэзии таких национальных романтиков, как Грибоедов и Кюхельбекер, и оппозицию у поэтов западной ориентации, в том числе и у Пушкина. Однако как национальный поэт Пушкин создает и собственные образцы духовной поэзии, преодолевая смысловую двойственность и стилистическую пестроту своих предшественников. Единство смысла достигается благодаря мифологическому сюжету и символическому образу, единство стиля — благодаря гармоническому сочетанию двух традиций: риторического, византийско-славянского, и «поэтического» стиля, подчеркнутого в своих гомеровских истоках41.
41 О трактовке Пушкиным псалмодической поэзии см.: Мальчукова Т. Г. Античные и христианские традиции в поэзии А. С. Пушкина. Кн. 2. Петрозаводск, 1998. С. 107—115.
