CC BY
131
Д. В. Панченко
Парадокс Пифагора
Античная традиция представляет Пифагора весьма необычным человеком. Ему приписывают выдающиеся достижения в области математики, астрономии и акустики, а также основание влиятельной философской школы, и среди тех, кого древние называют пифагорейцами, мы действительно обнаруживаем видных мыслителей. Сообщают, что своим слушателям он внушал определенные жизненные правила - и морального, и ритуального, и диетического толка. В некоторых городах Италии его последователи находились у власти. Более же всего Пифагор прославился учением, согласно которому наши души не умирают, но переселяются в другие тела, и это учение, говорят, он подкреплял собственными воспоминаниями. Мало того, что Пифагор помнил свои былые воплощения, он однажды явил толпе свое золотое бедро, в другой раз закусал насмерть ядовитую змею, а еще предсказал появление в окрестностях Кавлонии белой медведицы.
Не удивительно, что традиция, наделяющая одного человека столь противоречивыми характеристиками, вызвала недоумение у многих современных исследователей. Великий ученый, помнящий о своей временной гибели под стенами Трои и щеголяющий золотым бедром, им представляется небылицей. В особенности Вальтер Буркерт взялся систематически обосновать, что часть древней традиции сфабрикована, а именно та часть, которая представляет Пифагора великим ученым и философом. Книга Буркерта «Мудрость и наука в раннем пифагореизме»1 широко признана одним из лучших сочинений в науке об античности, появившихся в последние десятилетия. И действительно, она великолепна во всем, кроме своей главной идеи. Буркерту с его Пифагором-шаманом не удается отчетливо объяснить, каким образом научные и философские занятия стали все же частью раннего пифагореизма. Его обычно тонкий анализ теряет свою убедительность, когда он обращается к
1 Burkert W. Lore and Science in Ancient Pythagoreanism. Cambridge, Mass. 1972. Английское издание является дополненным вариантом первоначальной немецкой версии.
свидетельствам о пифагорейской космогонии и особенно когда он пытается обойти ясное указание Гераклита на искушенность Пифагора в научных занятиях.
Решающее свидетельство таково: «Пифагор, сын Мнесарха, больше всех на свете занимался собиранием сведений (шторг^п ^ск^стеу) и, черпая из такого рода сочинений, смастерил свою мудрость - многознание и шарлатанство» (22 В 129 БК).
Вслед за А. В. Лебедевым я передал шторг'л как «собирание сведений», поскольку это превосходно подходит к контексту; можно довольствоваться менее определенным понятием «исследование», но это не меняет суть дела: шторг'л указывает на деятельность, характерную для представителей ионийской науки2. «Многознание» (ло1ица6г^), получившееся в результате, подкрепляет единственно естественную интерпретацию, а обвинение в плагиате указывает на то, что не только предварительная работа Пифагора, но и скомпонованная им мудрость включала элементы, характерные для традиции, к которой принадлежал сам Гераклит. Заимствование, скажем, из орфических поэм не было бы предметом возмущения Гераклита: в плагиате не обвиняют по поводу того, к чему относятся с презрением или равнодушием. А каким образом к собиранию сведений и обширным познаниям относится «пакостное ремесло» или шарлатанство (какот8%уг^) - нам как раз предстоит выяснить.
Против позиции Буркерта решительно выступил А. И. Зайцев3, а его ученик Л. Я. Жмудь опубликовал книгу, которая в значительной мере задумана и исполнена как полемика с Буркертом4. В интерпретации Жмудя Пифагор - самый что ни на есть настоящий и притом великий ученый, разве что с ярко выраженным интересом к политике и не лишенный интереса к религии. Ту часть традиции, которая наделяет Пифагора сверхъестественными качествами, Жмудь не отбрасывает как нечто, не имеющее отношения к историческому Пифагору, однако он последовательно представляет ее второстепенной или же перетолковывает то, что она говорит, на свой лад. Например, по
2 Это справедливо подчеркивает Малькольм Скофилд в неопубликованной пока статье "Pythagoras the plagiarist".
3 См.: Зайцев А. И. Избранные статьи. СПб. 2003. С. 389.
4 Жмудь Л. Я. Наука, философия и религия в раннем пифагореизме. СПб. 1994. В 1997 вышел немецкий перевод этой книги, а в настоящее время готовится ее английское издание.
заключению Жмудя, Эмпедокл в посвященных Пифагору строчках «рисует портрет рационального мыслителя»5, тогда как Эм-педокл здесь говорит о способностях, на какие ни один рациональный мыслитель претендовать не станет: его Пифагор в состоянии видеть «любую из всех существующих вещей на протяжении десяти или даже двадцати людских поколений».
Итак, по версии Буркерта, Пифагор - шаман, последователи которого почему-то обратились к математическим наукам и астрономии. По версии Жмудя, Пифагор - человек строго научного склада, которому, правда, приписывают знания, людям не свойственные, и ученики которого верят в то, что их наставника одновременно видели в двух разных городах и что речной поток обратился к нему со словами приветствия.
Должно быть, в самом материале заключена какая-то особенная трудность, коль скоро ученые, столь основательно его изучившие, пришли к явно односторонним решениям. Несомненно, античная традиция о Пифагоре многообразна, запутана и порой противоречива. Но дело, по-видимому, не в этом - ведь все основные компоненты предания присутствуют уже в его ранней части. Знакомство с научными занятиями засвидетельствовано Гераклитом, притязания на сверхчеловеческое знание - Ксенофаном и Эмпедоклом; об идущем от Пифагора особом образе жизни говорит Платон; упомянутые мной чудеса известны уже Аристотелю. Дело, по-видимому, в другом - как соединить в одном историческом персонаже ученого и чудотворца, сеющего представления, несовместимые с научным мировоззрением и рациональным поиском истины? Предпочтительней так ставить вопрос, нежели отсекать или же коренным образом умалять ту или иную сторону традиции - ведь в пользу этого говорят не только общие принципы интерпретации источников, но и приговор наиболее подготовленных судей древности: о соединении Пифагором научных знаний с шарлатанскими практиками заявляет не только Гераклит, но и Аристотель, по словам которого Пифагор поначалу усердно занимался математикой и числами, а затем впал в чудотворство в духе Ферекида (14 А 7 БК).
Я позволю себе предложить ясное и экономное решение обозначенного парадокса: способность Пифагора внушать современникам недоказуемые, можно сказать - фантастические пред-
5 Жмудь Л. Я. Указ. соч. С. 31.
ставления и становиться их духовным руководителем зиждилась именно на его искушенности в научных и философских занятиях.
Мы не продвинемся далеко, если попросту назовем Пифагора харизматической личностью6. Ведь феномен харизматической личности является не столько психологическим, сколько социально-историческим: определенные индивидуальные качества должны встретиться с определенными групповыми ожиданиями и представлениями. Обитатели Великой Греции не были иудеями или христианами-еретиками, ожидающими мессию. Разумеется, Пифагор мог обладать импозантной внешностью, неколебимой уверенностью в себе и свитой почитателей, распространявших о нем поражающие воображение истории. Разумеется, возвещаемое Пифагором учение, что душа человека не умирает, могло воодушевлять многих. И все же большинство его слушателей скептически или даже насмешливо отнеслись бы к его откровениям о внетелесной жизни души, если бы они не признали в нем человека, наделенного знаниями, далеко превосходящими знания обычных людей. В мире, где наука и философия только что родились и были достоянием горстки посвященных, владение ими могло доставить высокий авторитет.
Чтобы показать, какого рода знаниями можно было впечатлить греков конца VI в. до н.э., я приведу по одному примеру из области астрономии, физики и геометрии.
Уже Фалес задался вопросом о том, в каком отношении находятся размеры луны и солнца к величине их дневных орбит7. Для решения этой задачи он, судя по всему, использовал водяные часы. Он измерил часть суток, которая уходит на то, чтобы диск солнца или полной луны целиком поднялся из-за горизонта, и для обоих светил определил искомое отношение как 1 к 720. Нашим глазам солнца и луны предстают весьма небольшими объектами. Древние любили говорить, что солнце по виду - размером в стопу. Выходило, что, если верить глазам, солнце за сутки совершает путь длиной в 720 стоп. Абсурдность такого заключения была несомненна, и приходилось признать,
6 Как, например Кристоф Ридвег. - Riedweg C. Pythagoras: Leben. Lehre. Nachwirkung. München 2002.
7 Принципиальная достоверность свидетельств обоснована в кн.: Panchenko D. Ol anap%ej thj öerophtiK^j oullogiOTiK^j Kai h eveoh thj eniornmh?- A0hva 2005, 114-121.
что глаза обманывают нас и что в действительности солнце и луна - огромные тела, несущиеся с огромной скоростью.
Мы дышим воздухом, но не видим его. Воздух - как будто ничто, пустота, он не мешает нам двинуть рукой или ногой. Впрочем, еще до появления науки жители прибрежных областей хорошо знали тот факт, что воздух бывает более или менее прозрачным: в одни дни удаленный остров или мыс хорошо различимы, в другие дни они не видны. Сколь плотным может быть это кажущееся ничто? На ассирийских барельефах изображены воины, переправляющиеся через реку на кожаных мехах, наполненных воздухом. Оказывается, запертый воздух может держать человека. На такого рода фактах и соображениях Анаксимен построил свою физику.
Упоминавшийся уже Фалес умел определить расстояние до недоступных предметов, вроде корабля в открытом море; он знал и как измерить высоту пирамиды, не карабкаясь на ее вершину. Простой чертеж мог убедить неверующих в том, что подобные притязания были отнюдь не голословны.
Пифагор, выросший на Самосе, в считанных часах плавания от Милета, имел возможность уже в молодости приобрести множество захватывающих знаний и развить способности к теоретическому исследованию. Обращение к умственному труду человека, обнаружившего в зрелые годы столь ярко выраженный интерес к успеху и лидерству, в нашем случае не вызывает удивления - ведь Фалес, родоначальник ионийской науки и философии, был едва ли не самым знаменитым греком VI века. Сами нападки Гераклита на тех, кого, по его словам, много-знание не научило уму, указывают на высокий престиж знаний в эту эпоху.
К тому, что в конце VI века научные занятия могли и привлечь к себе честолюбивого человека, и доставить ему авторитет, следует прибавить, что учение и успех Пифагора обнаруживают также особую связь с содержанием умственного движения его времени. Мы увидим, что расстояние от философии Пифагора до его шарлатанства было относительно коротким.
Исследования Фалеса и его последователей конституировали коренной и многосторонний переворот в мировоззрении. Эти исследования не только устранили богов из описания природы и на их место поставили функционирующие по определенным законам физические объекты, но и обнаружили загадочность бытия. Они указывали на совершенно удивительную картину мира, где на неимоверных скоростях движутся огромные небес-
ные тела, каким-то образом удерживаемые в пространстве, где все вещи происходят из одного начала, где в течение времени море и суша меняются местами, небесные системы формируются и разрушаются, жизнь зарождается во влажной среде под воздействием исходящего от солнца тепла, а род человеческий происходит, возможно, от других, менее совершенных существ. Все эти удивительные выводы опирались на установленные факты и тонкие рассуждения. Что-то в этом новом знании представало надежно обоснованным и доказанным, что-то казалось сомнительным и располагало к поиску альтернативных интерпретаций. Соглашаться, по крайней мере, приходилось с тем, что не следует попросту опираться на то, что видят наши глаза и подсказывают привычные представления. Ионийцы открыли простор для самых смелых идей, показав, что доказанное и очевидное не совпадают.
В их собственной философии мы встречаем положения, от которых - для людей определенного склада - один шаг до мистических учений. Например, Анаксимандр и Анаксимен утверждали, что основа и источник всех вещей - нечто незримое и беспредельное, и если Анаксимен готов был отождествить это начало с воздухом, отдельные свойства которого, по крайней мере, были доступны опытному знанию, то Анаксимандр вовсе отказывался уточнять, что представляет собой эта таинственная субстанция без начала и конца во времени и пространстве.
Некоторые темы и понятия, закономерным образом проникавшие в космогонические и космологические рассуждения, в особенности располагали подменять рациональное исследование видимым глубокомыслием. Так, Ферекид - учитель Пифагора, согласно части традиции - делает важным агентом космогонического процесса Время, которое из своего семени порождает огонь, дыхание и воду (7 А 8 БК). Между тем, раннепифаго-рейское учение, с которым полемизировал Ксенофан (21 А 1.19 БК) - то есть, судя по всему, учение самого Пифагора -гласило, что космос един и что он втягивает из Бесконечного время, дыхание и пустоту (58 В 30 БК). Это свидетельство, восходящее к Аристотелю, замечательно в двух отношениях. Во-первых, оно в известной мере подтверждает правоту слов Гераклита: космогония приведенного отрывка включает мотивы, найденные в сочинениях Ферекида (субстантивированное время), Анаксимандра (Бесконечное) и Анаксимена (дыхание). Во-вторых, ни один из членов триады - время, дыхание, пустота не является материальным. Акцент на нематериальных аспектах
мироустройства характерен и для других сторон философии, связываемой с Пифагором и пифагорейцами. В ней на первый план выступают различные отношения, в том числе выражаемые числами, а не материалы. В несколько иной перспективе можно сказать, что эта философия занята незримыми и нетелесными сущностями, и соседство такой философии с учением о душе, незримой и нетелесной, в принципе можно признать органичным.
Я полагаю, что и само учение Пифагора о душе существенным образом зависит от ионийской натурфилософии. В мире, каким описывала его эта философия, все происходило из некоего вечного начала и в известном смысле ничто не возникало и ничто не уничтожалось. Ведь ничего не возникает из ничего, и таким образом совокупность материальных вещей должна была существовать от века. Странно было также помыслить, чтобы что-то могло совершенно уничтожиться, превратиться в ничто. Более разумным казалось представить ход вещей по аналогии, скажем, с испарением воды под воздействием солнечного тепла и ее последующим возвращением в виде дождя, града или снега. В ходе философских дебатов Парменид решительно отверг реальность какого-либо иного состояния, кроме вечного и неизменного существования, а не принявшие столь радикальный подход философы заменили одно вечное и неразрушимое начало на множество таких начал. В принципиальном плане подход сохранился, а неразрывно связанный с ним мотив неунич-тожимости как своего рода бессмертия вызывал одушевление даже тех мыслителей, которые ничего никому не обещали за гробом. «Рождение угасло и гибель пропала без вести», -торжественно возглашает Парменид (28 В 8. 21 БК). «О рождении и гибели, - говорит Анаксагор, - эллины думают неправильно: на самом деле ничто не рождается и не гибнет, но соединяется из вещей, которые уже есть, и разъединяется» (59 В 17 БК). Поскольку философы до Парменида и в большинстве своем после Парменида верили в реальность движения и изменения и, более того, считали движение вечно присутствующим во вселенной, и поскольку движение и способность приводить что-либо в движение связывалось с понятиями души и одушевленности, бессмертная душа, равным образом не возникающая и неуничтожимая, оказывалась как бы закономерным аспектом миропорядка, описываемого ионийской натурфилософией. Показательно, что у Анаксимена, старшего современника Пифагора, душа непосредственно принадлежит к тому началу,
из которого образуется и в которое разлагается все многообразие вещей: «Как наша душа, - говорит Анаксимен, -будучи воздухом, управляет нами, так дыхание и воздух объемлют весь космос» (13 В 2 БК). И если не ошибаются наши источники, уже Фалес провозгласил, что «души бессмертны». Фалесу, впрочем, приписывают своего рода панпсихизм. Пифагор же возвращается к традиционному представлению о множестве индивидуальных душ, населяющих множество индивидуальных тел, но по отношению к этим индивидуальным душам он применяет ход мысли Фалеса и его последователей: души должны существовать от века, коль скоро не взялись из ничего, и коль скоро им не во что уничтожиться - они лишь меняют жилища8. При этом само по себе предположение о том, что наша душа представляет собой некую неразложимую сущность, не выходило явным образом за рамки рациональных умозрительных спекуляций. Пока Пифагор не переходил к рассказам о своих былых воплощениях или откровениям о небесных островах блаженных, он оставался философом.
Здесь не место обсуждать то, в какой мере философия Пифагора была оригинальной или заимствованной и каковы были его собственные научные достижения. Общим предварительным критерием в выяснении такого рода вопросов может служить наличие или отсутствие в наших источниках альтернативного кандидата на то или иное интеллектуальное достижение, приписываемое Пифагору. По моему представлению, вклад Пифагора в астрономию - преимущественно иллюзорный9, в акустику - проблематичный10, но все же за Пифагором остается, по-видимому, доказательство теоремы, носящей его имя11. Моей задачей здесь было лишь предложить объяснение парадоксаль-
8 В другом месте я привожу доводы в пользу того, что учение о метемпсихозе греческого, а не индийского происхождения - см. Панченко Д. В. Феномен осевого времени // Древний мир и мы, III. СПб. 2003. С. 25-26.
9 Частично это показано в статье: Панченко Д. В. Фалес, солнечные затмения и возникновение науки в Ионии в начале VI в. до н. э. // Hyperboreus. 1996. Т. 2. С. 106-110.
10 См., например: Raasted J. A Neglected Version of the Anecdote about Pythagoras's Hammer Experiments // Cahiers de l'institut du moyen âge grec et latin. 1979. 31 A. P. 1-9.
11 Жмудь Л.Я. Указ. соч. С. 188.
ному сочетанию в деятельности Пифагора научных исследований с тем, что Гераклит называет шарлатанством12, не пытаясь обойти этот вопрос (как это обыкновенно делается) или же решить его за счет отсечения или существенного умаления какого-либо из основных компонентов древней традиции. Суть моего предложения сводится к тому, что, с одной стороны, научные и философские занятия Пифагора привели его к таким интуициям и предположениям относительно миропорядка, на которых при желании можно было выстроить учение, обращенное к надеждам, а не разуму слушателей, и что, с другой стороны, - и это решающее - именно научные знания и связанная с их приобретением интеллектуальная выучка обеспечили Пифагору тот авторитет, без которого его шарлатанство не имело бы успеха.
Summary
Ancient tradition presents Pythagoras as both a guru and scientific man. Modern scholars tend to reject or essentially underscore the one or another part of the tradition. Such a policy contradicts, however, the testimonies by Heraclitus and Aristotle. I suggest that Pythagoras attained the status of a guru because he was able to demonstrate that he possessed that kind of knowledge which common people did not, and that was scientific knowledge, most uncommon yet in his time.
12 А было ли шарлатанство? А. И. Зайцев говорит о Пифагоре как о человеке с «твердым убеждением в том, что он и его союз должны принести людям самое важное для их жизни - религиозную и политическую реформу», и сближает его с Конфуцием, Заратустрой, рядом еврейских пророков и Ашокой (С. 392-393). Наличие твердых убеждений у человека, демонстрирующего золотое бедро и заявляющего, что его под Троей поразил копьем Менелай, мне представляется сомнительным. Весьма вероятно, что Пифагор привнес известную солидарность в определенные круги италийского общества и в общих чертах указал на тот образ жизни, которому следовали еще пифагорейцы IV века, высмеиваемые в аттической комедии. Однако мы не обнаруживаем у Пифагора - в отличие от Конфуция, пророков, Заратустры и Ашоки - внятной моральной проповеди. Стремление к успеху и лидерству нередко соединяется в одном человеке со стремлением к реформе, но у Пифагора, по-видимому, отчетливо доминировало первое.
