Папа Франциск о войне и мире Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Поташинская Наталия Николаевна,

кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Института социологии РАН (г. Москва)

ПАПА ФРАНЦИСК О ВОЙНЕ И МИРЕ

Аннотация. В статье анализируются положения социальной доктрины нынешнего Папы по проблемам войны, мира и мирного сосуществования. Отмечается решительное осуждение насилия, терроризма, войн и вооруженных конфликтов, особенно прикрывающихся именем Бога. Показана точка зрения Фрациска на причины возникновения войн и его мнение о способах достижения мира в мире.

Ключевые слова: Война, Терроризм, Насилие, Мир, Мирное сосуществование, Франциск, Религия, Католицизм, Экуменизм.

УДК 2-425 ББК 86.2

В последние 150 лет было много выступлений, посланий и энциклик Пап, посвященных проблемам войны и мира. Государственный секретарь Ватикана кардинал Пьетро Паролин отмечает, что для социальной доктрины Пап XX и XXI вв. характерно постоянное осуждение войны, национализма и претензий на национальное превосходство. Нынешний Папа Франциск (Хорхе Марио Бергольо, март 2013) продолжает и развивает идеи своих предшественников и документов Второго Ватиканского собора (1962-1965). Он осуждает войну, конфликты, возникновение противоречий напряженности и конфликтов по культурным, этническим и религиозным мотивам, которые заливают кровью многие районы нашей планеты. Папа Бергольо объявляет все это безумием и нелепостью, самоубийством человечества, не щадящее никого - стариков и детей, мам и пап и рассчитанное на уничтожение всего созданного Господом. Война извращает отношения между братьями, опираясь на ответ Каина - «не знаю; разве я сторож брату моему?» (Быт 4, 9), и идеологически оправдывает преступное равнодушие словами «какое мне дело до других, меня это не касается», - подчеркивает нынешний Папа.

Франциск говорит, что за военными конфликтами всегда скрываются геополитические интересы и планы, а также грехи идолопоклонства и эксплуатации, ревности, зависти, алчности, жажды денег и власти. Поддержка военной промышленности и торговли оружием приводят к военным решениям, развязыванию вооруженных конфликтов и войн. Он отмечает менее явные, но не менее жестокие столкновения в области экономики и финансов, разрушающие жизни семьи или предприятия, а также внутренние войны в квартирах и на рабочих местах, в том числе и между христианами.

Кардинал Пьетро Паролин подчеркивает, что для последних понтификатов особенно характерно осуждение попыток превращения финансов в некий автономный элемент и акцентирования внимания на их вспомогательной роли: финансы должны служить производству и созданию рабочих мест, то есть, в конечном счете, семьям и индивидуумам. Гос. секретарь Ватикана выступает за разумное соотношение кредитов и производства благ и услуг. Франциск часто выступает против превращения человека в товар и абсолютизации власти денег [1]. Он считает, что беды нашего общества не преодолеть без справедливого распределения богатств и замены «глобализации дискриминации и безразличия глобализацией солидарности и братства народов». («Эвангелии гаудиум», апостольское увещевание Папы Франциска, которое он объявил программой своего понтификата, 202).

Франциск видит причину многих конфликтов в росте экономических и социальных противоречий между богатыми и бедными, а также в исключении из общественной жизни не участвующих в производстве стариков и безработных. Папа Бергольо призывает к духовному и моральному возрождению путем защиты бедных и служения им, а не попыток защититься от бедных и использовать их. Этот Папа утверждает, что стены, разделяющие роскошествующих богатых и нищенствующих бедных, можно преодолеть только при условии готовности слушать друг друга, не только давать, но и получать в рамках культуры встреч и диалогов.

Он напоминает, что истинное счастье не в деньгах и на тот свет их не возьмешь. Папа Берго-льо объявляет коррупцию злом, грехом и преступлением, как замену Бога деньгами и прибылью.

Папа Бергольо осуждает «тяжелейшую преступную язву на теле нынешнего человечества»,

которой он считает многочисленные аспекты современных форм «морального и материального рабства», в определенной степени более бесчеловечных, чем рабство в прошлом, - торговлю людьми, человеческими органами и наркотиками, принудительный и рабский труд, проституцию, связи с торговлей оружием и криминальными структурами, особенно с мафией. Последнюю Папа объявляет греховной, так как она основана на ненависти, страхе и крови. Вслед за почетным Папой Бенедиктом XVI (Иозеф Ратцингер, 2005-2013) Франциск повторяет, что участие в делах мафии несовместимо с Евангелием и члены мафиозных группировок подлежат отлучению от Католической Церкви [2].

Папа Бергольо считает войны практическим отказом от достижений великих экономических и социальных ценностей человечества, приводящим не только к смерти, но и к нищете и болезням. Этот Папа осуждает спираль насилия, которая приводит к новому злу и новым смертям. Утверждая вслед за почетным Папой Ратцингером, что ненависть и зло побеждаются прощением и добром, он говорит, что человеческому сообществу давно пора усвоить урок двух последних мировых войн и многочисленных сегодняшних военных столкновений.

Столетие со дня трагического начала Первой мировой войны должно научить нас, - заявляет Папа Бенргольо, - что война никогда не была ни нужной, ни неизбежной, не являлась удовлетворительным средством борьбы с несправедливостью и разрешением политических и социальных разногласий. Франциск утверждает, что «бесполезные бойни», как называл их Бенедикт XV (Джакомо делла Кьеза, 1914-1922), ввергают народы в новое насилие и создают условия для еще более значительных несправедливостей и конфликтов. 1 августа 1917 г. Папа делла Кьеза говорил, что не существует альтернативы дипломатическому диалогу как основному пути к достижению мира; 13 августа 2014 г. Папа Бергольо присоединился к этим словам [3].

Будущий почетный Папа кардинал Иозеф Ратцингер в качестве представителя св. Иоанна Павла II (Кароль Войтыла, 1978-2005) на праздновании 70-летия высадки союзников в Нормандии говорил, что склоняется перед погибшими в «кровавой бойне Второй мировой войны» и «как немец с горечью осознает, что несправедливый режим манипулировал стремлением к идеалу и верностью государству», что лишило будущего многих молодых людей. На немецком кладбище в Ля Комбе (Кайен, Франция) кардинал Ратцингер отметил, что принцип «око за око и зуб за зуб» не может

принести мира, и следует помнить не только о горестях и зле Второй мировой войны, но и о «великом историческом примирении в послевоенной Европе» [4].

Франциск постоянно публично молится о мире, примирении, создании братского общества и свободе в Сирии и Ираке, на Ближнем Востоке (между израильтянами и палестинцами), Ливии, Иемене, Нигерии, Южном Судане, Демократической республике Конго и Украине. Он утверждает, что без мира у нашей Земли нет будущего, и согласие всегда возможно на всех уровнях и во всех ситуациях, а потому особенно важно помнить о прошлом. При посещении мемориала «Яд Вашем» на Святой Земле нынешний Папа говорил, что «трагедия Холоко-ста остается примером того, к чему может привести преступления человека, который опирался на неверную идеологию и игнорировал достоинство каждой личности, к какому бы народу она не относилась и какую религию бы не исповедовала». 27 января 2015 г. в своем Твиттере, посвященном памяти жертв Холокоста, Папа Бергольо напоминает, что Освенцим кричит о боли бесконечного страдания и призывает все народы к миру и встрече [5].

Папа Бергольо считает, что в прошлом веке человечество пережило три «неслыханные великие трагедии - геноцид армянского народа и провокации нацизма и сталинизма», за которыми последовало такое массовое уничтожение людей, как в Камбодже, Руанде, Бурунди и Боснии.

В 2015 г. Франциск, вслед за св. Иоанном Павлом II и Патриархом всех армян Карекином II, охарактеризовал массовые убийства армян в Османской империи в 1915 г. как геноцид. В 2011 г. часть документов из Секретного ватиканского архива об армянской трагедии 1894-1897 гг. была опубликована в Кракове М. Яковом, который назвал эти убийства геноцидом. В 2013-2015 гг. иезуит Джордж-Генри Рийссен издал четырехтомное собрание документов по армянскому вопросу за те же годы, собранных из Секретного ватиканского архива, Архива Конгрегации Восточных Церквей и Отделения по связям с государствами Исторического архива Государственного Секретариата Ватикана, касающихся последних десятилетий XIX в. В четырехтомнике говорится о «Великом преступлении» и «Великом зле», но нет понятия «геноцид». В то же время там есть упоминание о событиях 1915 г. и подчеркивается, что только Бенедикт XV, единственный из государственных деятелей и религиозных лидеров того времени, 10 сентября 1915 и 12 марта 1918 г. выразил соответствующий протест в письмах к султану Магомету V Решаду, и Святой Престол помогал жертвам террора и пре-

следований, причем не только католикам, создав несколько сиротских приютов, включая «Бенедикт XV» в Константинополе и приют в апостольском дворце летней резиденции Пап в Кастель Гандольфо.

Франциск считает, что и сегодня «мы живем в в условиях некоторого рода геноцида, связанного с общим безразличием соучастников Каина», остающихся молчаливыми зрителями. Он констатирует, что наше время нередко называют третьей мировой войной из-за кровавой резни и безумного уничтожения материальных благ [6 ].

Папа Бергольо напоминает также, что войны обычно сопровождаются «таким ужасным преступлением, как изнасилование, которое оскорбляет достоинство женщины, посягая на ее тело и душу», и отмечает, что, к сожалению, сегодня слишком много женщин страдает от насилия и там, где нет военных конфликтов [7].

Апостольский нунций и постоянный наблюдатель Св. Престола в ООН архиепископ Бернарди-но Ауза, выступая в дискуссии на заседании Совета безопасности на тему «Женщины, мир и безопасность» (15 апреля 2015 г.), отмечал, что сексуальное насилие особенно бесчеловечно, потому что вызывает чувства ненависти и унижения, которые препятствуют установлению мира и безопасности. Он подчеркивал, что к женщинам следует относиться не только как жертвам, но как к необходимым сотрудникам в деле выработки решений, предупреждающих насилие, для чего следует шире включать женщин во все сектора гражданского общества [8].

Франциск постоянно осуждает терроризм и попытки оправдать террористические и военные действия религиозными мотивами, прямо заявляя: «Нельзя вести войну во имя Бога», «нельзя убивать во имя Бога» и все разговоры об использовании религии в военных целях являются святотатством. По его словам, «зло никогда не исходит от Бога, который является бесконечным Добром, и жестокость ни в коем случае нельзя относить к Божьим делам и оправдывать Его Именем» [9].

Св. Престол много лет призывает прекратить испытания и распространение ядерного оружия, а также вообще уничтожить его, потому что, по справедливому замечанию Франциска, само существование такого оружия абсурдно, и аргументы в пользу его применения противоречат достоинству человека. Папа Бергольо считает проблему ядерного оружия, значительно более мощного, чем в 1945 г., глобальной, затрагивающей все страны и народы, особенно те, у которых оно имеется или желающих его приобрести, а потому выступает за «глобальную этику солидарности» - совместные

действия во имя более безопасного будущего, напоминая соответствующие слова св. Папы Войты-лы в энциклике «Солицитудо реи социалес».

Угроза взаимного уничтожения не может быть основой этики братства и мирного сосуществования народов и государств, - подчеркивает Папа Бергольо. Колоссальные расходы на сохранение и модернизацию средств массового уничтожения, способных смести с лица Земли все человечество, являются ошибкой и бесполезным растрачиванием ресурсов, которые лучше было бы использовать на экономическое и социальное развитие человека, его образование, охрану здоровья и борьбу с бедностью, - утверждает Франциск [10].

Кардинал Пьетро Паролин констатирует, что человечество никогда не знало такого числа войн, вооруженных конфликтов, кровопролитий, террористических актов, геноцидов и массовых депортаций, как в последние десятилетия. Гос. секретарь Ватикана напоминает, что святые Иоанн XXIII (Анджело Джузеппе Ронкалли, 1958-1963) и Иоанн Павел II вошли в историю своей миротворческой деятельностью. Св. Папа Ронкалли помог избежать конфликта из-за установки на Кубе советских ракет, о чем Франциск вспоминал 3 октября 2013 г. по случаю 50-летнего юбилея знаменитой энциклики св. Иоанна XXIII «Па-цем ин террис».

Св. Папа Войтыла неустанно осуждал военные столкновения и кровопролития, в частности, в Югославии и Ираке.

Пий XII (Эудженио Пачелли, 1939-1958) в период Второй мировой войны постоянно выступал за мир и в защиту жертв бесчеловечного конфликта.

Св. Престол поддерживает деятельность Международного агентства по ядерной энергии в области использования последней для улучшения продовольственного обеспечения, управления гидроресурсами Земли и охраны окружающей среды. Ватикан призывает все государства ратифицировать Договор о полном запрещении ядерных испытаний и расширить число зон, свободных от оружия массового уничтожения [11].

Франциск постоянно подчеркивает, что всякий человек и каждый народ жаждут мира. Он считает мир в мире большим, чем простое стабильное равновесие противостоящих сил или плод деспотичного господства. Это «не мир могил или нейтралитета, не компромисс, достигаемый любой ценой, но отказ от зла и эгоизма, выбор в пользу добра, истины, справедливости, который делается даже в ущерб личным интересам». Как и его предшественники, Папа Бергольо утверждает, что мир в мире

это не только отсутствие войны, военных конфликтов и напряженности, результат политического фатализма или каких-либо компромиссов, но также состояние гармонии человека с самим собой, другими людьми и природой. Временный, поверхностный мир, по его словам, основан на деньгах, жажде власти и тщеславии дает лишь фальшивую безопасность [12].

В Конституции Второго Ватиканского собора «Гаудиум зт спес» (28) отмечается: «Мир должен строиться в духе справедливости, в социально-экономическом развитии, свободы, уважения основных прав человека, участия всех в общественной деятельности и укрепления доверия между народами». Цитируя это положение, Папа Бергольо напоминает, что блаженный Павел VI (Джованни Батиста Монтини, 1963-1978) в энциклике «Популорум про-грессио» говорил, что «развитие - новое имя мира во всем мире», а св. Иоанн Павел II в энциклике «Пацем ин террис» утверждал, что настоящий мир между странами можно установить только при условии взаимного доверия.

Почетный Папа Ратцингер призывал молиться за мир в мире и работать для его достижения, утверждая, что умный, смелый и терпеливый диалог способен победить войну. О необходимости постоянно молиться за мир в мире говорит и Папа Франциск, подчеркивая, что без мира, в условиях господства насилия на Земле невозможно развитие. По его словам, мир в мире нарушается новым рабством - превращением человека в товар, лишением его достоинства и исключением из жизни общества самых слабых и уязвимых людей, включая жертв аборта.

По словам Папы Бергольо, «для христиан мир в мире - это одновременно и дар Божий, и свободная рациональная деятельность человека, направленная на достижение всеобщего блага в духе истины и любви». Франциск отмечает, что мир в мире включает все стремления каждого отдельного человека и человеческого общества. Франциск призывает отказаться от зла братоубийственной ненависти и лжи, отречься от любых форм насилия, а также от распространения оружия и незаконной торговли им. По мнению Папы Бергольо, истинный мир исходит от Святого Духа, гармонизирующего все различия, и потому в земной жизни недостижим в полном объеме. Однако каждое поколение должно заново искать мир и работать в долгосрочной перспективе, не ожидая немедленных результатов, но учитывая при этом вызовы своей эпохи («Эван-гелии гаудиум», 223), В наше время такими вызовами Папа Бергольо считает торговлю оружием и насильственную иммиграцию.

Франциск объявил 7 сентября 2013 г. днем поста и молитвы за мир в Сирии, на Ближнем Востоке и во всем мире.

Во вторую годовщину своего понтификата в честь 50-летия окончания Второго Ватиканского собора Папа Бергольо назначил Святой год милосердия с 8 декабря 2015 г. по 20 ноября 2016 г. Франциск утверждает, что Бог не осуждает человека, а любит его и судит, любя и спасая, при этом никого не исключая из Своего милосердия. Папа Бергольо постоянно подчеркивает, что Католическая Церковь должна открыть свои двери для всех людей и новый Святой год поможет избежать насилия и дискриминации и позволит лучше понять друг друга.

Этот Папа считает началом установления мира принуждение к прекращению военных действий и приводит обещание Бога в Ветхом Завете: «и перекуют мечи свои на орала, и копья свои - на серпы, не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Ис 2, 4).

Франциск также цитирует Иисуса: «если бы и ты хотя бы в сей твой день узнал, что служит к миру твоему!» (Лк 19, 42) и пророка Мухаммеда, который призывал: «Распространите мир среди вас».

Папа Бергольо напоминает, что Бенедикт XV через пять месяцев после начала Первой мировой войны призывал: «бросьте братоубийственное оружие! Пусть бросят это окровавленное оружие, а руки собирающихся его использовать вернутся к работе в промышленности, торговле и мирным общественным делам». Нынешний Папа выступает за преодоление современного кризиса путем доверия и братского примирения в духе взаимного уважения и соблюдения международных норм. «Пожалуйста, остановитесь!», - говорит Франциск, выступая за то, чтобы не повторились ошибки прошлого и были учтены уроки истории. Он говорит, что постоянно думает о детях, убитых, искалеченных, раненных, ставших сиротами, разучившихся улыбаться и потерявших надежду на достойную жизнь в будущем [13].

Папа Бергольо утверждает, что остановить агрессора правомерно, однако не путем бомбежек или развязывания вооруженных конфликтов. Решения о том, каким образом преградить путь агрессору, не может принимать какая-либо отдельная страна. Для этого существует ООН, созданная после Второй мировой войны. Папа напоминает, что Бог не убил Каина, предпочтя его покаяние.

В Преамбуле принятого в 1945 г. Устава ЮНЕСКО утверждается, что война рождается в умах людей, и потому человеческий ум должен

стать местом защиты мира в мире. В традиции Пап связывать поведение людей с их сердцами. Папа Бергольо утверждает, что вера и насилие несовместимы и все зло исходит из слабого и израненного сердца человека, который готов вести войну и нести смерть, забывая, что только Бог может ведать жизнями. Франциск считает, что в наших сердцах всегда должны звучать слова Иисуса Христа: «Мир оставляю Я вам; мир мой даю Я вам; не так, как мир дает, Я даю вам» (Ин 14, 27). По словам этого Папы, на коррумпированных сердцах лежит тень Каина, заключающаяся в позиции безразличия, словах «какое мне дело». И для преодоления риска вооруженных конфликтов недостаточно международных соглашений и национальных законов. Не отказываясь от собственной ответственности, люди должны призвать Божью помощь, чтобы искоренить зло войны путем изменения сердец, чтобы каждый человек смог увидеть в другом человеке собственного брата, о котором следует заботиться и с которым следует работать совместно ради построения достойной жизни для всех. Следует обеспечить всем людям основополагающее право на мирную жизнь, что обеспечит им и остальные права человека.

Кардинал Пьетро Паролин поясняет, что часто употребляемый Папой Бергольо термин «братство» «является синонимом фактического сотрудничества, истинной кооперации, согласия и порядка, а также выработки солидарности, направленной и на всеобщее благо, и на благо отдельных людей [14]. Этот Папа провозглашает: «Земля наш общий дом, и мы все братья» («Эвангелии гауди-ум», 183).

Франциск подчеркивает, что мир - добро, преодолевающее все барьеры, благо для всего человечества» и напоминает, что «все теряется с войной и ничто не потеряно с наступлением мира». «Мир в мире не покупается и не продается»; в повседневной жизни его надлежит терпеливо и умело строить малыми и большими поступками. Для этого следует признать, что у всех людей одинаковая кровь, один Отец Небесный, создавший всех по Своему образу и подобию. Единственным путем к установлению истинного мира является культура встречи и диалога в виде постоянной борьбы за преодоление стен недоверия и ненависти с помощью упрочения примирения и солидарности. При этом для построения мира в мире нужно гораздо больше смелости, чем для ведения войны, потому что для согласия на встречу, диалог, переговоры нужны отвага, искренность и отказ от насилия, враждебности, провокаций и двуличия. Необходимо терпение, а также не игнорирование прошлых

несправедливостей, но преодоление последних путем развития атмосферы прощения, толерантности и сотрудничества в духе взаимного уважения, понимания и примирения. Умение выйти за свои узкие интересы и вести смелый, терпеливый и умный диалог способствует установлению согласия, гармонии и мира скорее, чем взаимные упреки, бесполезная критика или демонстрация силы, утверждает нынешний Папа.

Основой «первоначального пути к миру в мире» Франциск считает семью, в которой начинается обучение братству среди ее членов. По его мнению, семья способна обеспечить мир в мире, потому что именно в ней учатся бескорыстной любви, справедливости, уважению авторитета родителей и служению самым слабым членам семьи; именно в рамках семьи на практике реализуется культура прощения, примирения и мира [15].

Папа Бергольо выступает также за установление социального мира путем включения бедных в общественную жизнь и постоянного соблюдения прав человека. Он подчеркивает, что «всеобщее благосостояние важнее спокойствия тех, кто не желает отказаться от своих привилегий» («Эванге-лии гаудиум», 218). По его словам, установлению прочного мира препятствуют преступления против человечности - отрицание человеческого достоинства путем выбрасывания хороших продуктов питания, когда столько людей голодает, превращение людей, особенно детей и женщин, в объекты торговли, а также «скрытая эвтаназия» в виде абортов, превращение детей в солдат и лишение бедных медицинской помощи.

Франциск призывает использовать соглашения для развития уважения достоинства человека, а также строительства «многообразного единства без синкретизма, но с сохранением драгоценного потенциала полярности в контрасте», который выше конфликта («Эвангелии гаудиум», 228).

Он считает диалог единственным возможным путем достижения мира и согласия, способным помочь избежать враждебности, добиться мирного разрешения конфликтов, победить войну и побудить людей различных поколений, этнического происхождения и убеждений жить вместе и делать добро, работая для мира в мире и считая единственно справедливым словом «мир», а не слова «победа» или «поражение»[16].

На заседании Совета по правам человека от 10 марта 2015 г. архиепископ Сильвано М. Томази, постоянный наблюдатель Св. Престола при ООН и других международных организациях, говоря о свободе выражения мысли как основном праве

человека, подчеркивал приемлемость употребления антирелигиозных аргументов даже в иронической форме, аналогично приемлемости иронии в критике секуляризма или атеизма. В то же время недопустимы злобные нападки или оскорбления религиозных чувств и убеждений. По его словам, люди имеют врожденное право на уважение их достоинства и «личности важнее своих убеждений», а потому так нужны взаимопонимание и диалог [17].

Нельзя исключать из общественной жизни каких-либо людей, так как замкнутость является стеной, которая способствует началу войны. От имени Католической Церкви Папа Бергольо провозглашает Евангелие мира в мире и открытое сотрудничество со всеми национальными и международными властями ради достижения всеобщего мира («Эвангелии гаудиум», 239).

Мир - повседневная задача наведения мостов путем развития диалога, встреч, служения многочисленным Авелям, которых все еще убивают многие Каины, - утверждает Франциск, - напоминая, что Бог всегда на стороне Авеля и Господь искупил грехи не одних только католиков, но всех людей без исключения, в том числе и атеистов. Нынешний Папа говорит о нашем общем призвании сотрудничать с Богом и всеми людьми доброй воли ради укрепления мира в мире и, в соответствии с нашей человечностью, проявлять заботу друг о друге [18].

Папа Бергольо подчеркивает, что религиозный фундаментализм, особенно группировки Исламское государство на Востоке Сирии и Севере Ирака, совершая ужасные убийства под прикрытием идеологии, фактически, отвергает самого Бога и игнорирует человека. Он призывает использовать международное право для того, чтобы остановить насилие и добиться мира и согласия, чтобы все религиозные, политические и интеллектуальные лидеры начали выступать с осуждением любых экстремистских интерпретаций религии, направленных на оправдание насилия. Франциск считает, что наступило время для более тесного сотрудничества религиозных деятелей в области миротворческой деятельности, разрешения конфликтов и установления мира. Папа Бергольо возлагает на лидеров различных религий особую ответственность за распространение идеи о том, что ни одна религия не может оправдать войну. Он призывает религиозные общины превратиться в школы уважения и диалога этнических или религиозных групп, а также школы установления справедливых и мирных отношений между народами и социальными группами в деле построения лучшего будущего для последующих поколений,

напоминая, что все человечество является сторожами своих братьев [19].

Особое место Папа Бергольо отводит средствам массовой информации, осуждая их за повседневное акцентирование внимания на агрессии и разрушениях, которым корреспонденты обычно посвящают 90% своих новостных материалов. Он призывает журналистов больше писать о культуре встречи, диалога, солидарности и братства [20].

Таким образом, Папа Франциск, Гос. секретарь Ватикана и представители Св. Престола при ООН и других международных организациях постоянно выступают против войны, решительно осуждая братоубийственное насилие, ненависть, зависть, алчность и жажду власти как зло, грех и святотатство, особенно попытки оправдать преступления против человечности религиозными мотивами, так называемой «войной от имени Бога».

Призывы к повседневной миротворческой деятельности весьма характерны для всего понтификата Папы Бергольо, который все время говорит о необходимости установления истинного, справедливого мира, основанного на солидарности и братской любви, а также уважении достоинства и прав каждого человека. Франциск снова и снова подчеркивает, что война не неизбежна и с Божьей помощью и активным участием человека мир в мире возможен.

Этот Папа предлагает учесть горестный опыт двух мировых войн прошлого века, преодолеть преступное равнодушие по отношению к другим людям и заменить недоверие и ненависть на толерантность, милосердие и братство, обеспечив моральное возрождение сердец путем неустанных встреч, искренних диалогов, а также поисков согласия и общего блага.

Диалог и сотрудничество Папы Бергольо с представителями других христианских и нехристианских религий и с атеистами направлены на решение поставленной им задачи установления взаимного доверия, смягчения международной напряженности, мирного разрешение конфликтов, уничтожения оружия массового поражения и полного разоружения.

Франциск справедливо констатирует, что ни одна страна не способна в одиночку разрешить какой-либо вооруженный конфликт в другой стране, без помощи международного сотрудничества в рамках ООН.

Литература:

1. Parolin P. Per un economía della dignM. // L'Osservatore Romano. Settim. Ed. ital. 2015. 9 aprile. P. 11.

2. La follia della guerra. // Ibid. 2014. 18 settembre. P. 5; Dov'h tuo fratello. // Ibid. 2013. 4 giugno. P. 3; La legge dell'arnore. // Ibid. 2013. 18 giugno. P. 6; La dignitá della persona radice di ogni sviluppo. // Ibid. 2015. 8 gennaio. P. 11; Connessi ma scandalosamente distanti. // Ibid. 2014. 30 gennaio. P. 3; La forza di Dio non ha bisogno di violenza. // Ibid. 2015. 9 aprile. P. 9; Larivera L. La scomunica ai mafiosi. // La Civilta Cattolica. Roma. 2015. 21 marzo. P. 585-586, 592; Bolla di indizione di giubileo straordinario. // L'Osservatore Romano. Settim. Ed. ital. 2015. 16 aprile. P. 14; Schiavitu occulta. // Ibid. 2015. 23 aprile. P. 4.

3. Fraternitá, fondamento e via della pace. // Ibid. 2013. 1926 dicembre. P. 4; Vana la pretesa di una soluzione militare. // Ibid. 2013. 10 dicembre. P. 3; Col pensiero ai fratelli perseguitati e uccisi. // Ibid. 2014. 18 settembre. P. 6; La guerra non h mai inevitable. // Ibid. 2014. 11 settembre. P. 9; La strada maestra. // Ibid. 2014. 16 gennao. P. 1.

4. Ratzinger J. Voi cosa fate per la pace? // Ibid. 2014. 12 giugno. P. 16-17.

5. Non c'e futuro senza pace. // Ibid. 2015. 8 gennaio. P. 5; Il grido di Auschwitz.// Ibid. 2015. 29 gennaio. P. 16; Dal sogno alia realitá. // Ibid. 2014. 29 maggio. P. 7, 12.

6. La cultura armena nei documenti degli archive ecclesiastici. // La Civiltá Cattolica. 2015. 21 marzo. P. 570, 561-562, 568-569; Dal dolore alia riconciliazione. // L'Osservatore Romano. Settim. Ed. ital. 2015. 16 aprile. P. 5; Senza memoria la ferita resta aperta. // Ibid. 2015. 16 aprile. P. 4.

7. La cultura dell'incontro h possibile. // Ibid. 2015. 15 gennaio. P. 5.

8. Per contrastare le atrocitá contro le donne nei conflitti. / / Ibid. 2015. 30 aprile. P. 13.

9. Nessuna guerra in nome di Dio. // Ibid. 2015. 22 gennaio. P. 3, 18; Nessuno deve uccidere in nome di Dio. // Ibid.

2013. 28 maggio. P. 8; Senza memoria la ferita resta aperta. // Op. cit.

10. La deterrenza nucleare non pur essere base della coexistenza pacifica. Ibid. 2014. 11 dicembre. P. 9; Per un mondo libera da armi nucleari. // Ibid. 2014. 15 maggio. P. 20-21.

11. Un mondo libera dalle armi di distruzione di massa. // Ibid.

2014. 2 ottobre. P. 16; Oltre la logica della deterrenza. // Ibid. 2014. 6 novembre. P. 11; La deterrenza nucleare non pur essere base della coexistenza pacifica. Op. cit.

12. Fede e violenza sono incompatibili. // Ibid. 2013. 20 agosto.

13. Non c^ future senza pace. // Op. cit. P. 5; La liberta religiosa e la liberta d'espressione. // Ibid. 2015. 2 aprile. P. 14; Su un cammino nuovo. // Ibid. 2014. 12 giugno. P. S; Vana la pretesa di una soluzione militare. // Op. cit.; Memoria, coraggio, Utopia. // Ibid. 2014. 27 novembre. P. 15; Fede e violenza sono incompatibili. // Op. cit.; Quando la pace е solo una parola. // Ibid. 2014. 22 maggio. P. б; Mai rassegnarsi alia guerra. // Ibid. 2013. i ottobre. P. i; No alia proliferazione e il commercio illegale delle armi. // Ibid. 2013. 10 settembre. P. 2; Impegno per la pace. // Ibid. 2013. 3 settembre. P. 1-2; Come bimbi davanti a un regalo. // Ibid. 2014. 22 maggio. P. 9, 14; La cultura dell'incontro и possibile. // Op. cit.; Baretti G. Un Natale di pace. Ibid. 2015. i gennaio. P. 23; L'Angelus dominicale. // Ibid. 2014. 3 i luglio. P. 7; Visita di Stato. // Ibid. 2015. 23 aprile. P. 12; Il volto della misericordia. // Ibid. 2015. 1б aprile. P. i; Annuncio dell'Anno santo della misericordia. // La Civilta Cattolica. 2015. 21 maggio. P. 521.

14. Alia ricerca della pace possible. // L'Osservatore Romano. Settim. Ed. ital. 2015. 2б febbraio. P. б; Parolin P. Un'agenda di pace. // Ibid. 2015. 12 marzo. P. 18; Una porta sempre aperta. // Ibid. 2014. 21 agosto. P. 1б; La follia della guerra. // Op. cit.; Fraternita, fondamento e via per la pace. // Op. cit.

15. L'albero della fede. // Ibid. 2015. 30 aprile. P. 5.

16. L'unica parola giusta и pace. Ibid. 2015. 5 febbraio. P. i.

17. Liberta religiosa e liberta d'espressione. // Op. cit. P. 14-15

18. Impegno per la pace. // Op. cit.; La messa ad Amman. // Ibid. 2014. 29 maggio. P. 4; Su un cammino nuovo. // Op. cit.; Mai rassegnarsi alia guerra. // Op. cit.; Nessuno deve uccidere in nome di Dio. // Op. cit.; II corraggio della riconciliazione. // Ibid. 2015. 19 marzo. P. 19; Dalla parte di Abele. // Ibid. 2015. 19 marzo. P. 19; Come martiri. // Ibid. 2015. 19 febbraio. P. 5; Nella terra di calmo mattino. // Ibid. 2014. 21 agosto. P. 4; AI corpo diplomatico accreditato presso la Santa Sede. // Ibid. 2014. 1б gennaio. P. 7; Il futuro di un popolo. // Ibid. 2015. 2б marzo. P. 1314; Франциск Послание на Всемирный день мира 1 января 2015 г. Ватикан. 2014. С. 3.

19. Misure concrete per formare l'agressioneai cristiani iracheni. // L'Osservatore Romano. Settim. Ed. ital. 2014. 11 settembre. P. 12; La guerra non и inevitabile. // Op. cit.; La cultura dell'incontro и possibile. // Op. cit.

20. Come martiri. // Op. cit.

Гожев Кахун Магометович

кандидат социологических, доктор философских наук

(г. Черкесск)

НЕИЗВЕСТНЫЙ ПУШКИН

Аннотация. В статье дана авторская интерпретация поэтического творчества в сюжетной линии биографии A.C. Пушкина, его собратьев по перу в отношении к Северному Кавказу и его горцам. Для более глубокого разумения сути поднимаемых проблем рефлексия автора дана в форме научно-философской публицистики.

Ключевые слова: Кавказ, поэзия, император, дикие племена, свобода, война, покорение.

УДК- 882 ББК- 83.3Р1

Александр Сергеевич вовсе не безмятежно, не лирически-отрешённо сидит на скамейке на углу пр. Ленина и Одесского переулка г. Черкесска, а достаточно напряжённо смотрит на прохожих сверху вниз. На лице его меланхоличная череда многих эпох, и он как бы мысленно просит: мир, остановись, дай сойти; мне негде отдохнуть, я устал на всю жизнь. Даже макинтош поближе к себе придвинет, так, на всякий случай. Как у человека, так и у памятника, конечно же, должно быть святое право на одиночество, на убежище в себя. Я к тому, что даже творцы великих религий - Моисей, Христос, Му-хаммад, Будда - все они удаляются в безмолвие, в одиночество, прежде чем возвестить решающее всё слово, чтобы возыметь на действо.

Одновременно проглядывается и нескрываемая доля превосходства, недоверия и пренебрежения к суетящейся толпе XXI в., к этим потомками «дикокаменных туземцев» Кавказа. Да и с «карканьем» недавним публициста Б. Славного о бесполезности «прогрессивных законов», «политических реформ» для Кавказа - этой «варварской периферии православной цивилизации», для его отпрысков, оставшихся «в душе теми, кем были на протяжении веков: воинами, разбойниками» [6, с. 104]. Соглашается ли с ним Пушкин?

И он ли тот, о котором напишет Н. Гоголь, что

«... он влюблён в Кавказ всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии и великолепными крымскими ночами и садами. Может быть, оттого и в своих творениях он жарче и пламеннее там, где душа его коснулась юга. На них он невольно означил всю силу свою, и оттого произведения его, напитанные Кавказом, волею черкесской жизни и ночами Крыма, имели чудную, магическую силу: им изумлялись даже те, ко-

торые не имели столько вкуса и развития душевных способностей, чтобы быть в силах понимать его».

Всматриваясь в изваяние поэта, чувствуешь, что проходит постепенно восторженное «созерцание с высоты поэтического Кавказа». В глазах его остаётся лишь память об огне угаснувших очей. Как-то сник он: не восхищается боле, не «поражён поэзиею природы дикой, величественной, поэзиею нравов и обыкновений народа грубого, но смелого, воинственного, красивого...». Неудивительно, ведь он не только поэт, но и русский национал-патриот, державник, размышляющий и о экспансионистский геополитике, включая Индию. А, может, его настроением и чувствами двигает могучий патриархальный стыд и неосознанная логика разочаровавшегося социалиста? Остаётся ли у него возможность совершить свободный моральный выбор между добром и злом - вот наша главная забота: она придаст всем определённый смысл его существования не только на Кавказе, но и по России. Свой выбор вместо Александра Сергеевича могут сделать все, но и составляющие любого из нас - душа, тело и разум.

В ранце камер-юнкера Александра Пушкина генеральский жезл пером изображает себя всадником «среди воинственных дружин». Непроницаемый («один в вышине») взгляд Александра Сергеевича со скамейки вопрошает о Кавказе и кавказцах - «рабов надменных» свой сакраментальный, в который раз вопрос: «Чт о д е л а т ь с т а к о в ы м н ар о д о м ?». Хронофаг ли - этот пожиратель времени виновен в отсутствии у поэта в определении своего угла зрения? Потому ли предложит он власти свой рецепт для укрощения горцев, крайне примитивный, не соответствующий интеллекту поэта, но почему-то посчитавшего, что дикарям и то сойдёт - Самовар, Евангелие и др. Да и оправдаю его: системный военно-политический

кризис между Кавказом и Россией происходит многократно, но никто объективно и исчерпывающе не ответит и, самое главное, не разрешит мудро вопрос: «Что делать?».

Благодарные «магометанцы» на Парковой площади поставят памятник и бывшему приставу «Эльборусского округа» Н. Петрусевичу. Великий русский стихотворец и представитель самодержавной власти явят собой положительно-собирательный образ северного соседа, пришедшего на Кавказ «поцивилизовать». Однако затаённая цель всех русских Бонапартов (включая и министра обороны Ельцина - Грачёва) всегда будет предельно лаконична: «Главный смысл - ликвидация горских племен как военно-политического фактора» [1, с. 9]. И никакой цивилизаторской доктрины всевозможных мер по повышению того же экономического благосостояния и мирного этнокультурного и гражданского сосуществования на Кавказе не планируется; они генетический мусор, от которого следует избавиться. Самое позитивное это:

«Не обращая горцев в казаки, нужно устроить из них на Дону особенные поселения вроде колонии. Мы должны тщательно скрывать эту мысль правительства от горцев, пока не наступит пора для исполнения её... ».

Но, увы! Этого много для «дикокаменных туземцев». Генералитет даст команду уничтожать, разрушать, сжигать всех и всё подряд, а оставшихся изгнать из державы с обновлёнными границами. Будут до конца преследовать горцев Северо-Запада, помогать турецким судовладельцам часть выселяемых топить в море, оставшихся выбросить на безжизненные берега и болезнетворные топи Османской империи. Русская империя как бы отгородится от ею же созданного хаоса. Однако, не сумев реорганизовать базовые хроногеометрические параметры, векторизованность политического пространства, именно в это пространство как в «чёрную дыру» втянет и Кавказскую планету.

Почему-то Россия и сейчас считает, что колонизация с цивилизацией идёт с Севера на Юг, что варварство и терроризм идут с Востока на Запад, с Юга на Север. Хотя следует обратить внимание на то, что всё же хроногеометрическая особость России может состояться только с российским Кавказом, тогда она будет в перекрещивающихся лучах и потоках. Русский историк Фадеев публично будет проповедовать напутствие философа Демокрита, что «интересы государства должно ставить выше всего прочего». Но все ещё тогда

знают, что Кавказ уже навсегда будет в орбите российского государства.

Известный закон единства и борьбы противоположностей существует ещё с варваров славянских и русских, обмениваются при этом противоположные вещества и энергии. Энергия Руси-России, как системы, бывает избыточной, тогда нередко общественные и политические процессы ведут к саморазрушению. Для того, чтобы российская империя не саморазрушалась, она вынуждена будет в своей истории регулярно «сбрасывать» избыток этой энергии в виде насилия наружу. Этот сброс «лишней» энергии является и своеобразной защитной реакцией. Часть исследователей считает, что человек и общество с одним ненасилием равносильно гибели; пассивность и покой целенаправленно ведут к смерти; что насилие контролируется, корректируется, а ненасилие невозможно контролировать, потому оно смертельно опасно.

Напомню о массовых выступлениях русского крестьянства за «хорошего» царя, против помещиков и чиновничества как властвующих сословий, потрясавших устои русского государства. Усиление гнёта на Руси всегда провоцирует русский бунт, как отрицание человеком своего ограничения. «Примерно раз в столетие, - отмечает Р. Пайпс, -русские крестьяне выходили из себя». А.С. Пушкин называет крестьянские, русско-казачьи бунты болотниковых, булавиных, разиных, пугачёвых, других атаманов «бессмысленными и беспощадными» («Не приведи Бог видеть русский бунт,...»), игнорируя столетия более чем индифферентного отношения к собственному полурабскому существованию подданных империи. Масштабы народной стихии многих не всегда почему-то впечатляют.

А русский человек, между тем, уничтожая всё, что представляет для него ценность, одновременно словно ищет заступничества у земли-Богородицы. И потому можно трактовать пушкинские слова о бунте типа: «бессмысленный» - значит и бесцельный, самоцельный и, значит, бескорыстный, несущий в себе смысл ничем не ограниченной беспощадности, обращающийся и на самих бунтовщиков. Сам бунт, в любом случае, с необходимостью несёт и зло, и добро, и истину, и грех, и некую святость. При этом полностью отрицается страх смерти, проявляется уникальная способность к коллективному самоограничению и жертвенности.

А вот поддерживает ли поэт самодержцев, которые торпедируют инициацию конституционного правового государства и гражданского свободного общества? Знал ли поэт доподлинно, что жес-

токость и отсутствие уважения к человеку или к свободе (пусть даже в мыслях) всегда были интегральной частью русской жизни? Виноваты государи земли русской, которые в отсутствие отлаженной системы сдержек и противовесов встраивают извивы державных линий в навигацию также свои партикулярные судьбы? Это для рефлексии, потен-циации мысли о свободе, в разумении того же великого стихотворца. Одновременно констатирую, что и для северокавказца в компании русского человека и сегодня истинная свобода в сознательно выбираемой некой деспотии власти. А саму человеческую жизнь можно рассматривать, по словам Сократа, как «подготовление к смерти», как искусство умирать, как кавказская спектаклизация боя и героической гибели.

Так, любые племена и государственные образования в своей истории при создании критической массы вынуждены будут «сбрасывать энергию» в виде захватнических набегов на соседей. Сам же избыток междоусобной и агрессивной энергии является ярким индикатором запаса жизнеспособности любой системы, как российской империи, так и северокавказских многоязычных общностей, которые вынуждены совершать набеги (в принципе это социокультурный на Кавказе феномен, называемый «наездничество») на русских, подозрительно приближающихся ежегодно к привольным пастбищам и сенокосам горцев. Но следует всегда помнить, что насилие, в принципе, - это всё же разрушительная сила, включающая в себя все формы физического, психологического, экономического, социокультурного и иного подавления, а заодно и соответствующие им душевные качества, как ненависть, высокомерие, подлость, жестокость и др.

Но дело будет не только в нём и в этом. Потому ли возможное мыслится, как сущность, ещё не обладающая существованием. Не потому ли Бог сначала создаёт интеллектуальный (умопребыва-ющий) мир, а потом уж по этому, бестелесному и божественному, замыслу создаёт мир телесный.

КАВКАЗСКАЯ ВОЙНА и ПУШКИН

Кавказская война - это драматичная эпоха в истории народов этой планеты, стоившей одновременно огромных усилий, средств и жертв России. Она приковала к себе внимание и неоднозначно отразилась на духовной жизни передовой русской общественности. Общее представление о более чем столетней бойне у простого народа формиру-

ется в основном благодаря литературным образам в рассказах и стихах, по военной публицистике и искусству. О Кавказе, его вольнолюбивых жителях, о сражениях между русско-казачьим и горским населением пишут практически все известные поэты и писатели. Картины, поэзия, рассказы очевидцев имели небывалый успех, большую популярность.

Пушкина знаем вовсе не только по уже упомянутому Гоголю. Но дослушаем:

«Судьба как нарочно забросила его туда, где границы России отличаются резкостью, величавою характерностью, где гладкая неизмеримость России прерывается подоблачными горами и обвевается югом. Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал последние цепи, которые ещё тяготели на свободных мыслях.

Его пленила вольная поэтическая жизнь дерзких горцев, их схватки, их быстрые неотразимые набеги; и с этих пор кисть его приобрела тот широкий размах, ту быстроту и смелость, которая так дивила и поражала только что начинавшую читать Россию. Рисует ли он боевую схватку чеченца с казаком - слог его молния; он также блещет, как сверкающие сабли, и летит быстрей самой битвы. Он один только певец Кавказа: он влюблён в него всею душою и чувствами...».

И сестра поэта Ольга Сергеевна шестым чувством поймёт, что брату её необходимо вырваться из Петербурга, что поэту лучше творить где-то подальше от праздных салонов. У него чистая и честная натура. Да, примерно так все представляют Пушкина, знакомого на Кавказе таким со школьной скамьи. Нашего Пушкина. А ведь могли Александра Сергеевича сослать в Сибирь. «Надобно», - скажет сначала Александр I, однако после его уговорят, и император одобрит поездку опального поэта на крайний Юг России - в далёкую Бессарабию. Пушкин привезёт с собой в запечатанном конверте генералу края Инзову тайное послание графа Нессельрода, в котором предписывается взять под контроль поведение молодого поэта.

Служба поэта Пушкина на Кавказе начнётся с Екатеринославля, где уже в наше время поставят ему памятник и воспроизведут его фразу: «Видел я наших кубанских казаков.». Он с повышенным интересом следит именно за противоположным

берегом реки Кубань («Пшиз» - «ветер-вода» -абаз., а «Кубина»), где появляются всадники племён народа «абаза-жиля» (абазинские сёла - абад-зехов, натухайцев и др.) Он помыслит, что кавказские горцы ещё во времена событий (Х-Х11 в.), описываемых им в «Сказке о мёртвой царевне и о семи богатырях», плутают в лесах Подмосковья. Именно там эти семь богатырей: «Выезжают погулять, Серых уток пострелять, Руку правую потешить, Сорочина в поле

спешить,

Иль башку с широких плеч У татарина отсечь, Или вытравить из леса Пятигорского ч е р к е с а».

Итак, исторический поход России на Кавказ как бы давно предрешён даже Пушкиным. Предрешена циничной политикой военных и судьба народов, часть их погибнет в более чем столетней, кровопролитной войне, с честью защищая и прах предков, и достоинство матерей, жён, детей. И судьба родных равнин, ущелий и гор предрешена - они будут отданы пришлому народу. Многие тогда и после будут утверждать примерно следующее: если бы на Кавказ вместо Ермолова приехал, например, Кауфман или Розен, то никакой Кавказской войны и не было бы. Кавказ более, чем Средняя Азия, был предрасположен и адаптирован к России. Он устал от войн с Персией и Портой. Кавказ был ближе к России, чем многие другие регионы, которые более мирным способом присоединились к Российскому государству.

Но нашему Пушкину всегда будет по душе жестокая и агрессивная фигура Ермолова: «Поникни снежною главой, смирись, Кавказ: идёт Ермолов!». С кем же Пушкин, почему он считает, что одним нужна воспетая им вольность, а для других и кнута хватит? Марлинский вслед за ним тоже вдохновлён генералом:

«Беги, чеченец, - блещет меч Карателя Кубани: Его дыханье - град картечь, Глагол - перуны брани!

Окрест угрюмого чела Толпятся роки боя... Взглянул, - и гибель протекла За манием героя».

Ермолова признают и наивные горцы за высоченный рост, большую силу и ловкость. Они не раз свидетели того, как ударом шашки он сносит голову буйволу, как попадает пулей в монету, подброшенную высоко вверх, как за несколько минут усмиряет любого необъезженного буйного коня. Он будет самой могущественной личностью, какую только будут помнить на Кавказе, - скажет автор знаменитого романа «Три мушкетёра» Александр Дюма, побывавший всего лишь три месяца на воевавшем континенте и уже позволивший демонизи-

ровать в контексте исторического величия. Знает ли он, как привлекательна сила воздействия упомянутого им ермоловского террора на горские сообщества?

Это он же в России увидит, а уже на родине напишет:

«Россией управляет класс чиновников. Из недр своих канцелярий эти невидимые деспоты, эти пигмеи-тираны безнаказанно угнетают страну».

Об этом знают сами цари. Вот одна фраза из манифеста Екатерины Великой от 24 февраля 1727 года:

«Умножение правителей и канцелярий во всём государстве не только служит великому отягощению штата, но и великой тяжести народной, понеже вместо того, что прежде к одному адресоваться имели, нынче к десяти и более».

И, мол, ничего, мы, хорошие, изменить не можем.

Однако признаем - Ермолов, может, и герой, но отнюдь не благородный герой, а леденящий душу и разум агрессор. Упомянутый выше Александр Дюма, в то же время побывавший здесь на Кавказе, в своей одноимённой повести «Кавказ» скажет, что «Ермолов олицетворял собою терроризм»; безусловно, даже в современном его понятии и содержании. И добавит, как бы в то время, в том месте, для такого противника, что - «терроризм мог оказаться спасительным, так как священная война не соединяла ещё всех горских племён» [4:197]. То есть великий француз оправдывает Ермолова, который реализует и даже разрабатывает политику государственного терроризма Российской империи на всём Кавказе, так как только политика террористического активизма является «спасительной» для ведения боевых действий. Единокровные, единоязычные племена в этой, действительно, «священной войне» защищаются зачастую от сильного агрессора разрозненно, каждый только своё поселение, свой дом.

Опять, ещё издавна, тоже далеко с Севера, М. Ломоносов начинает возбуждать и потрясать воображение современников и потомков санкционированием своей геополитической мысли: Россия «...конца не зрит своей державы, ...возлегши локтем на Кавказ». Хотя государственный инстинкт, политическую генеалогию нельзя представлять по аналогии с устойчивым вирусом, время от времени порождающим вспышки имперских амби-

ций. Не утверждаю, что это результат террористического принуждения, для создания картины социального умиротворения.

Не потому ли Ермолов верноподданнически распинается перед царём своими не только пафос-ными рапортами, типа:

«Государь! Внешней войны опасаться не можно! Внутреннее беспокойство гораздо для нас опаснее. Горские народы примером независимости своей в самих поданных В.И.В. порождают дух мятежный и любовь к независимости... , не в моих правилах терпеть, чтобы власть Государя моего была не уважаема».

Примерно так, возможно, уговорили и Сталина согласиться на выселение невинных народов, в т.ч. и из Кавказа во время Отечественной войны XX века.

О том же Ермолове с большим восхищением и гордостью Александр Сергеевич пишет и своему брату:

«Ермолов наполнил его (Кавказ) своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы, древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои излишними. Должно надеяться, что эта завоёванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преград в будущих войнах - и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

Согласно стихотворцу, Кавказ становится Кавказом благодаря лишь Ермолову. Сами кавказцы уже не в счёт, для него важнее торговля с Персией, а вовсе не сам Кавказ и его «дикари», «хищники», «разбойники». Это опять о Ермолове. О Ермолове, который в своих дневниках признается: «Мы старались всех мужчин вырезать. Жён отдать офицерам, а скарб солдатам...».

На чьей стороне Пушкин в этой войне, или «тюрьма народов» для него просто очередная метафора? Но ведь у него репутация умнейшего человека своей эпохи, а это неявно предполагает его же ответственность и осторожность в собственных как бы деструктивных высказываниях. Эту позицию не скрывает и сам он:

«Каков бы ни был мой образ мыслей, политический и религиозный, я храню его про себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости» (из письма Жуковскому, 7.03.1826 г.).

Не потому ли эти четыре его строки не входят в известное стихотворение «Кавказ»:

Так буйную вольность законы теснят, Так дикое племя под властью тоскует.

Так ныне безмолвно Кавказ негодует, Так чуждые силы его тяготят.

Не хочет он отвечать на вопрос, кто ж это «чуждые силы» Кавказ «тяготят»?

А как же тогда его оценка реформатора России Петра Великого - «нетерпеливый, самовластный помещик», - чьи указы писаны «кнутом»? Знает умница Пушкин, доподлинно историю своей страны и цену её правителей. Знает он и о том, что реформы в России и откаты от реформ всегда связаны с неоправданными издержками, со сверхнапряжением, насилием, попыткой перевоспитания и переориентации многочисленного народа на огромных просторах, культивированием на национально-русской ниве чужеродных заёмных идеалов.

Так почему нахваливает практически всех русских правителей, того же Петра I, если одни только его реформы практически разорят государство, налоги возрастут многократно, будет потеряно более 20% населения? А в годы царствования Николая I, капризного и деспотичного, чванливого и спесивого самодержца с 1825 по 1850 г. произойдёт 576 выступлений. При нём горцы не считаются врагами - они для него лишь мятежники с соответствующим к ним отношением, от них требуется только безоговорочное подчинение, с ними запрещены всякие переговоры. Поведение к ним зависит от их раболепия. Потому племена не выполняли навязанных предписаний военных. Потому происходит множество восстаний и бунтов. Только за одно начало правления Александра II, этого «Царя-Освободителя» крестьян от крепостного права, с 1856 по 1860 г. произойдёт до 300 выступлений тех же крестьян. Это о том, что не изменится коренным образом отношение даже бывших крепостных крестьян к своему новому царю.

Однако ж «сквозь дым столетий» этот провидец, вещун действительно не «противоречит общепринятому порядку», а следует ему в отношении к Кавказу и потому являет миру имперски-поэтическую фразу:

«И воспою тот славный час, Когда, почуя, бой кровавый,

На негодующий Кавказ Подъялся наш орёл двуглавый»?

Не о своём ли приходе предупреждает наших предков Пушкин?

«К ущельям, где гнездились вы

Подъедет путник без боязни».

Другой главнокомандующий русскими войсками на Кавказе, вспыльчивый и капризный грузинский князь П. Цицианов (Цициашвили) с кровожадно-варварскими речами обращается к горцам Северо-Западного Кавказа:

«Кровь во мне кипит, как в котле, и члены мои трясутся от жадности напоить земли ваши кровью преступников..., не мутная вода потечёт в реках, протекающих ваши земли, а красная, ваших семей кровью выкрашенная... » (В. Потто, «Кавказская война»).

И это конец 19 столетия, и такого человека Россия присылает править Кавказом.

«Найдём и уничтожим» - это уже не принцип талиона, или закон эквивалентного возмездия, звучавший по-библейски: «Мне отмщение и Аз воздам», или «Жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб, ущерб за ущерб».

Это не принцип воздающей справедливости, не воздаяние прижизненное, предполагающее, что если одной стороне нанесён урон, то возместить его следует той же стороне, той же ценой и в том же размере.

А вот образчик ещё одной примитивно-дикой «прокламации» к тем же горцам:

«Истреблю вас всех с лица земли, пойду с пламенем и сожгу всё, чего не займу войсками: землю вашей области покрою кровью вашей, и она покраснеет, но вы, как зайцы, уйдёте в ущелья, и там вас достану; и если не от меча, то от стужи поколеете».

Агрессивные государства в целях территориальной экспансии, захвата внутренних ресурсов и прочих, естественно, всегда руководствуются определёнными идеологическими и политическими лозунгами. Захватчики, конечно же, пред мировым сообществом пытаются хотя бы оправдать оккупационные действия, применяют насилие, причём в определенных дозах - не более того! Однако редко скатываются на низменные эмоции и прямой террор. Даже звериная ярость имеет известные пределы! Но не у хвалённых европейцев, обрусевших генералов, выхлёстывающих инстинкты на Кавка-

Даже языческие русы сначала обращаются со словами:

«Нет между нами и вами разногласия в вере. Мы желаем только власти. На нас лежит обязанность хорошо относиться к вам, а на вас - хорошо повиноваться нам».

Скифы же вопрошают как бы с детской непосредственностью: «Велика ли ваша сила?».

А у северокавказских горцев начало войны в старину объявляют коммуникативно-понятным знаком: противнику отправляется сломанная стрела, что означает объявление войны.

А вот чрезмерная самоуверенность русских «просветителей» и «цивилизаторов» в своей агрессивно-оккупационной правоте ещё многие столетия назад оборачивается расистскими издержками, неся в себе катастрофические даже для «доосевых народов» негативные последствия.

Следуя обыденному сознанию «цивилизация» чаще противопоставляется всё же не «культуре», а «варварству», предполагающему «возврат» даже не к метафорическому Средневековью, а сразу к дикому состоянию. Выскажу мысль, что каждый этнос создаёт культуру, но не каждый цивилизацию, что культура - это творческая сторона общества, а цивилизация всё же - организационная. Речь о том, что каждый народ творит жизнь по-своему; правда, с появлением государства - творчество (культура) загоняется в рамки социальных институтов.

Это действо и есть итог технократической цивилизации (в основе технократизма лежат примат прагматической цели над смыслом, функциональный подход к этническому сообществу и личности, недооценка и пренебрежение человеческим фактором, менталитетом. Полем деятельности технократического подхода является, допустим, не абазинская история, положение и судьба, а их жёсткая регламентация и стагнация, не идея, обращённая к сознанию, совести и справедливости, а искусство и техника, позволяющие эффективно манипулировать ими.

Причём ставится знак равенства между социокультурными, духовными и чисто техническими процессами, переносятся закономерности функционирования технических систем на социальную жизнь. Преступно телом администрирования теснить тела не просто человеческие, но даже этнические, тем более волей загонять их надеющиеся души в потаённые глубины отравленного подсознания).

Почему же эти нацистско-террористические послания генерала от инфантерии Цициашвили наш великий певец Кавказа воспринимает одобрительными приветствиями и здравицами:

«И в сече дерзостным челом явился пылкий Цицианов;

Тебя я воспою, герой, о, Котляревский, бич Кавказа!

Куда ни мчался ты грозой - Твой ход, как чёрная зараза,

Губил, ничтожил племена»? Однако не стану боле бросать тень на патриотические символы преклонения Пушкина в ту эпоху, а также бытующих ныне лжепатриотов, агрессивных националистов...

Молодой Пушкин напишет романтическую поэму «Кавказский пленник», вообще не увидев реально Кавказ, по наитию экстраполирует байро-новский сюжет на воображаемый горный край дикой свободы - «. где рыскает в горах воинственный разбой». Да и потом через много лет, причём проездом в 1829 году в Арзрум, начнёт сочинять поэму про горца-христианина (то ли черкеса, то ли чеченца), отказавшегося соблюдать обычаи кровной мести и грабежа.

Только зачем Пушкин («победитель-ученик») в примечаниях к «Кавказскому пленнику» процитирует «прелестные стихи» В. Жуковского («побеждённого учителя»)?

Он перечислит в них некоторые племена -балкар, и бах (баг - абазинское племя), и абазех, и карбулак, и албазинец (абазинец), и чечереец (че-герейцы - абазинское племя) и др.

«...бросают смерть из-за утёса., рассыпавшись добычи ждут,

в дыму клубящемся сидят и об убийствах говорят,

иль хвалят меткие пищали. Из коих деды их стреляли; иль сабли на камнях острят,

готовясь на убийства новы». Желает ли на века засвидетельствовать, что все жители Кавказа только и делают, что стреляют, убивают, грабят.?

Давно ли мы читали пушкинское «Путешествие в Арзрум»? Там Пушкин тоже «с пикою в руках следил турок перед Арзрумом», сравнивая их с «дикими» и «хищными» горцами. Но в чью пользу? Он даже заболеет, когда его не определят в армию для войны с турками. Потом добьётся через А. Бенкендорфа исполнения своих воинственных воззрений и устремлений. Выздоровеет и с пикой, взятой у убитого казака, впереди отряда поскачет колоть, убивать неверных басурман. Никто как бы не спросит Пушкина, да и он сам не признается, отчего он всё же не «следит» издали мирно, а в порыве гнева и мести подхватит уроненную пику и помчится впереди всех убивать турок? Каковые чувства и страсти заполонили сердце и разум по-

эта, отправленного на Кавказ как в ссылку? Где его христианское «Не убий»?

По словам зятя своего Павлищева, поэт «. искал смерти с радостью». Но не погибнет он там. Убережёт его Кавказ своей собственной погибелью, погибелью и рассеиванием по чужому миру своих горцев, защищавших его от всяких бед и шальных пуль до последнего. Да и не ищет он смерти «с радостью»: как появится первая же возможность - поспешит он на набережную Невы. Сам же поэт признаётся в этом:

«Итак, война возобновлялась! Граф предлагал мне быть свидетелем дальнейших предприятий. Но я спешил в Россию.».

Но вернётся сюда вновь, будет и на Горячих Водах. Михаил, младший Пущин, напишет своему брату из Кисловодска:

«...твой товарищ Пушкин, который с пикою в руках следил турок перед Арзрумом, по взятии оного возвратился. Приехал ко мне на воды..., пьём по нескольку стаканов кислой воды и по две ванны принимаем в день».

Будет и в станице Прочный Окоп, за аулом Казма (пятигорские шестидольные абазины заберут название своего селения в Адыге-Хабльс-кий район и всем своим трём селениям - Аба-за-Хабль, Мало-Абазинск и Тапанта присвоят имя Казма), где начинается та самая воспетая адыгейским просветителем Хан-Гиреем долина Ажитугай. Отсюда начинается плоскогорье, ведущее к Чэткъал, ставшего после Ставрополем, городом Святого Креста.

Есть сведения, что вернуться на Кавказ заставило ещё желание повидаться с младшим братом, с чрезмерно бесшабашным в сражениях Львом. Да и друзья-декабристы сюда сосланы. Однако почему-то об этом мало что сказано-напи-сано-знаемо многими нами.

Итак, из Арзрума: «Два-три надгробных памятника стояло на краю дороги. Там, по обычаю черкесов, похоронены их наездники. Татарская надпись, изображение шашки, тамга, иссеченные на камне, оставлены хищными внуками в память хищного предка.

Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадёжна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пуш-

ку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного.

Здешняя сторона полна молвой о их злодействах.... Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать. У них убийство - простое телодвижение. Пленников они сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечием, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово вправе их изрубить своими детскими шашками.

Недавно поймали мирного черкеса, выстрелившего в солдата. Он оправдывался тем, что ружьё его было слишком долго заряжено. Ч т о д е л а т ь с т а к о в ы м н а р о д о м ?».

На эту последнюю фразу выше я уже обращаю ваше внимание.

Да, всегда у русской интеллигенции поднимали вопросы, типа Что делать? Кто виноват? Здесь гений поэзии предлагает свой вариант - приручить «таковой народ» к роскоши, а роскошь отучит горцев от войны. Или, например, приобщить к такому «важному нововведению», как «самовар», который своей функцией чаепития может благоприятствовать их же укрощению. Далее мыслит, что есть «средство более сильное... проповедование Евангелия... Кавказ ожидает христианских миссионеров». А второй вопрос большинство русских историков, публицистов той эпохи и нынешних времён (ориенталисты - Блиев, Виноградов и др.) истолковывает поведение местных горцев тезисом:

«Причиной, побуждавшей Россию вмешиваться в изначально внутренние, по сути, конфликты на Северном Кавказе, была набеговая система».

Пушкин знает, что ещё Пётр I после окончания шведской войны развернёт свои ботфорты на Кавказ, и скоро все главные дагестанские и персидские города на берегу Каспийского моря будут у него в руках. То есть, после Балтики - на Каспий. Потом Екатерина II, Александр I, Николай I, далее Александр II «царь-освободитель» крепостных завершит жестокое завоевание кавказских гор и преступное выселение их аборигенов в Османскую империю. Организация нашествия на Кавказ этих с нерусскими кровями царей русского народа и русско-казачьих войск продлится более века, и станет неким игом монголо-татарским.

Кстати, татар Пушкин в интеллектуальном отношении всегда ставит намного ниже мавров, его

как бы славных предков. «Татары не походили на мавров. Они, завоевав Россию, не подарили ей ни алгебры, ни Аристотеля», - не преминет подчеркивать Пушкин.

К месту напомню о некоем сакрально-божественном предначертании России по спасению европейцев от монголо-татар. Такой «точки зрения» в отношении татар и монгол придерживаются до настоящего времени обыватели России. Как всегда доверяют и признают некую «точку зрения», чем науку, чем конкретные и объективные исследования. Одновременно существует концепция идентичности русских и татар как одинаково восточных варваров.

Даже такой гений, как Пушкин, не только великий поэт, но и учёный подвержен влиянию этого мифа. Он пишет, что историческое предназначение России в том, что

«...её необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощённую Русь и возвратились в степи своего Востока».

Речь о том, что все учёные и публицисты 19-го столетия считают, что из Азии приходят неисчислимые полчища, сметавшие всё на своём пути. На самом деле монголов было около 600 тыс. человек, да и армия их составляет всего 130-140 тыс. всадников. Причем воюют они на трёх фронтах: в Китае, в Средней Азии и Иране, а также в половецких степях. В то же время на Руси проживает около 6 млн жителей, в Польше и Литве -1,6 млн. А население Франции приближается тогда уже к 20 млн, столько же в Италии и Германии.

Общеизвестно, что имперское вдохновение Пушкина направляет и поддерживает его куратор по поэтическому творчеству, тот самый Николай I. Сладкоречивый император Всея Руси даёт деньги на издание книг Пушкина, он же присваивает поэту чин камер-юнкера. Современники обвинят Пушкина за шовинистические стихи, сродни вердикту военно-полевого суда. О восторге покорения этого кавказского мира в эпилоге его «Кавказского пленника»:

«И смолкнул ярый крик войны, Все русскому мечу подвластно. Кавказа гордые сыны, Сражались, гибли вы ужасно, Но не спасла вас наша кровь, Ни очарованные брони, Ни горы, ни лихие кони, Ни дикой вольности любовь!

Подобно племени Батыя, Изменит прадедам Кавказ, Забудет алчной брани глас, Оставит стрелы боевые. К ущельям, где гнездились вы, Подъедет путник без боязни, И возвестят о вашей казни Преданья тёмные молвы».

Всё к «мщенью», к «казни», непонятного почему-то и за что возмездия; о какой «алчной брани» речь? Для кого-то всё это и метафоры. В письме историку А. Тургеневу поэт П. Вяземский огорченно отзовётся обвинительно-уничижительной фразой: «Мне жаль, что Пушкин окровавил последние стихи своей повести. Поэзия не союзница палачей». Какие основания даже для любимца поэзии упреждать дух рыцарства; почему он публично и на века напишет, что в горных ущельях Кавказа все эти прошедшие века и до его времени проживают дикие варвары?!

Не в оправдание, а в защиту Пушкина напомню, что в ту же самую эпоху живут и творят Крылов, Грибоедов, Гоголь, Белинский и др. Не все из них тоже, естественно, смогут противостоять монаршей воле и не поставить своё перо на службу двору. А. Герцен напишет:

«От Пушкина - величайшей славы - России одно время отвернулись за приветствие, обра-щённое им к Николаю после прекращения холеры, и за два политических стихотворения. Гоголь, кумир русских читателей, мгновенно возбудил к себе глубочайшее презрение своей раболепной брошюрой».

Герцен имеет в виду пушкинские стихотворения «Герой», «Бородинская годовщина», «Клеветникам России», а также «Выбранные места из переписки с друзьями» - Гоголя.

Хаос, в который погрузится послевоенный кавказский мир, порча естественной среды обитания горцев и их духовных начал, экологическая катастрофа и нравственный кризис завоевателей отражаются до настоящего времени даже в разрыве метафизического тождества мира и мировоззрения. В любом случае, особенно к этой войне, применимо известное определение выдающегося хирурга и общественного деятеля Н.И. Пи-рогова - «эпидемия аморальности». И справедлив Яков Гордин, который при всей спорности других его рассуждений и простительном тенденциозно-выборочном цитировании авторов той эпохи, всё же признает, что хотя Кавказская война

- это «результатом государственного роста России» (И. Дзюба), однако «чудовищность методов и предопределила нынешнюю трагедию» [2].

Прав многократно и современный адыгейский писатель Ю. Чуяко отношении светоча и певца русской и мировой литературы, который то ли от возмущения, то ли от удивления, а, может, и всё вместе, но искренне жаловавшегося, мол, «черкесы нас ненавидят».

«Посмотрел бы я, как ты их полюбил, -напишет Чуяко, - если бы пришед эти черкесы в твоё Михайловское или Тригорское, начали бы сжигать и разорять всё подряд» [7, с. 92].

Я не провожу прямой аналогии, но напомню без особого сожаления о том, что и вышеупомянутый самолюбивый император Александр II даже после нескольких покушений на себя народовольцев и смертоносной бомбы Гриневицкого, так ничего и не поймёт. Потому ли - с обидой, со слезами на глазах спросит в отчаянии у окружающих: «За что они меня так не любят?». И совсем молодой лицеист Пушкин не любит крепостничество, и своё пророчество адресует именно ему: «. рабство, падшее по манию царя».

Молодой, амбициозный и воинственный Пушкин тоже, как и царские стервятники, почему-то озабочен необходимостью завоевать Кавказ, который, по его разумению, должен стать неким трамплином для будущих нашествий.

Так, в 1820 г. он напишет брату Льву: «Должно надеяться, что эта завоёванная страна, до сих пор не приносившая никакой пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах - и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

Р У С Ь и П О Э Т

Пушкин по истечении времени возвратится благополучно на праздную набережную столичного Петербурга. Может, и правильно он поступит. Но на Кавказе в его долинах и вершинах поэт остаётся давно уже как свой.

Здесь нет разбойных горцев, вместе с тем, здесь нет и денег для выхода в свет. Зачастую он в отчаянии будет теребить письмами своего младшего брата: «Изъясни отцу моему, что я без его денег жить не могу. Жить пером мне невозможно...». В конце года поэт умоляет уже Вяземского: «Печатай скорее, не ради славы прошу, а ради

Момона» (Момон - бог богатства. Вообще-то слово «богатство» от слова «Бог», а бедность от «беда». К.Г.). Опять же неустанно пишет брату и сестре: «Что мой Руслан? Не продаётся? Дай знать. Если же Оленин купил его, то где же деньги?». Деньги. деньги. Вспомним его горделивое выражение: «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать».

Великий Поэт, писавший: «Зато читал Адама Смита. И был глубокий эконом», - должен был в 1836 году вернуть российской казне 45 тысяч рублей; все его рабы уже заложены, однако его имением финорганы отказываются компенсировать долги. Да, невозможно даже приласканному властью гению в мундире камер-юнкера «жить с пера». Ему всегда недостаёт денег. И вновь его голос умоляет даже наших современников, знающих по себе, что: «Жить пером мне невозможно». Друзья умиравшего Александра Дюма тоже переглядываются меж собой - почему-то последними словами знаменитого французского романиста будут по инерции, возможно: «Деньги., деньги.». Друзья эти, надутые ветром достатка, прокоптившиеся в этикетах, откажут любимцу музы в средствах с сожалеюще-театральным цинизмом.

Надо было ему терпеть? Он терпит эту крайне неприятную для него боль безденежья, которую не всегда понимают и «лечат» друзья. Другие требуют от него терпеть невыносимые страдания после смертельной раны на дуэли 27 января 1837 г.: «Терпеть надо, друг, делать нечего, - пытаясь извинить неизбежное, скажет Даль, сидящий перед умирающим поэтом. - Потом вдруг, как бы спохватившись, предупреждает, - не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче». Но повлиять даже на бытротечно увядающие рефлексы и инстинкты жизнеспособности и жизнестойкости не удаётся.

Не позволит себе Александр Сергеевич застонать: «Нет, не надо стонать., жена услышит. Смешно же, чтоб этот...вздор... меня пересилил, не хочу». Знает ли он, что смерть уже приставила ключи свои к его груди: и умирает он тяжело, с тягучей болью? Конечно же, не потому ли попросит Даля поднять его выше и выше, увести от приблизившейся так близко к нему беспощадной смерти. Боль проклятая, земная, долго ещё даже где-то там будет преследовать его. Неизвестно, оценит ли когда жена его терпенье? Вряд ли! Проспит она безмятежно, даже инквизиторские его страдания и мучения, его мысленное прощание с ней, детьми и жизнью... Заплачет ли Гон-

чарова, вспомнив его как бы завет: «Отправляйся в деревню, носи траур по мне два года, потом выйди замуж, но только не за шалопая»? Будет ли хоть и запоздало раскаиваться угрызениями совести от того, что всегда отказывала в нежности ему живому; поймёт ли, что напрасно изливает теперь свои эмоции его тени? Ему больше была нужна улыбка при жизни, чем слёзы после смерти.

28 января по столице и за пределы уже разнесётся, что Пушкин умирает. Разговоры и сплетни улюлюкающей своры потащатся на «ваньках», сплетни несносные понесутся в богатых каретах, вроде того, что «он женатый отец семейства, знаменитый - погиб жертвою неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчётом.». Да, замешана женская честь и мужское самолюбие, но для многих главное - и ещё кое-что. Однако прощаясь с последними мгновениями жизни, поэт всё же успеет получить и прочитать записку от российского государя:

«Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином .».

Пушкин усилием напряжёт память, вздрогнет сначала, но после равнодушно подумает, что римский император Юстиниан, тоже истый христианин, отправит кавказским язычникам знамение креста, но этим его миссионерская деятельность и ограничится. Потому-то по эту сторону Большого Кавказского хребта взойдёт Оттоманский полумесяц. Пушкин с каждым часом всё ближе к Богу, и потому, как может, «старается умереть христианином». Он уже не надеется на помощь врачей, ведь сам царь его п р и г о в о р и л. Ни им, ни ему некуда уже деваться.

Станет, безусловно, этот «последний совет» напутствием как бы Всевышнего в мир иной, так как после ознакомления с содержанием послания, как скажут потом очевидцы, Пушкин притихнет от стонов, потянется и хочет углубиться в разлетающиеся обрывки мыслей ускользающего от него бытия. В мгновение он будет уже в согласии с природой, перейдёт в согласие с разумом; он уже претерпевает и укрощает боль и страдание, достигает как бы бесстрастия (апатии) и невозмутимости (атараксии). Но душа вновь и вновь страдает из-за прошлого и из-за будущего; в тот самый миг нет настоящего со всеми его страданиями. Страшится ли он подкрадывающейся коварно смерти? Думает ли он о том, что смерть почему-то не причиняет страданий ни ему живому, ни ему

мёртвому? Может потому, что он ещё существует, и смерти ещё нет, и не будет? Опять же потому ему кажется, что он сам вообще-то смотрит из-за двери на лежащего покойника. Однако, оказывается, что есть всё-таки смерть, однако не для Пушкина, там его нет. Зачем же бояться смерти, подумает он, но на всякий случай плотно затворит за собой дверь.

Кто же определит меру небытия и даст людям средство от страха смерти?

И между всем этим не перестаёт он иногда, как бы в забытьи спрашивать, ни к кому не обращаясь, ни от кого не ожидая любого ответа: «Простил ли царь моего Данзаса?». Александр Сергеевич так и не узнает судьбу своего секунданта К. Данзаса, а отправят его дозавоёвывать, допоко-рять тот самый Кавказ, бескровно сам покоривший Пушкина. Вспомнит, и облегчённо вздохнёт тому, что он прав, и очень хорошо - не граф Фёдор Толстой его поэта убивает. Угасающая память поэта с трудом узнаёт кабинет, полки с книгами; он ещё попытается выискать чей-то образ в застилающей сознание и чувства тьме. Попрощаться ли? Но не сможет, не увидит её облик.

Любившая, говорят, Пушкина Государыня России требует отчёт о самочувствии поэта у Жуковского. Последний пишет отцу Пушкина больше о самом Государе, о его участливости, установлении новых памятников и бережном отношении к старым, его любви и гордости за русский народ; необходимости ответной благодарности русских. Сообщает о французском после Баранте, его длительном «унынии» за безвременно покидающего землю гения, что сам «посол есть знаменитый писатель», подходит к двери «с печалью собственною, и о нашем Пушкине пожалел как будто о своём». Напоминает что нашего гения «провожают все народы братскою скорбью, что Пушкин является собственность не только России, но и всей Европы». И всё это вместо организации конкретной и мобильной помощи умирающему от раны человеку.

Скажут, что Пушкин в тот самый период будет разочарован в друзьях или они в нём, что ему нужен будет решительный и непреклонный секундант, который доведет дуэль до конца. Причём никому не расскажет никаких подробностей, так как высший свет зачастую сочувствует Дантесу. Нечаянная встреча с неприметным Данзасом удовлетворяет его: поэт защитит честь жены, потому ли он первым поднимет руку на человека, желая лишить его жизни? Французское посольство, Дантес, Чёрная речка, сильный мороз. Привезёт его в ка-

рете барона Геккерена домой, на Мойку тот же Дан-зас. Смертельно раненный Пушкин снимет с пальца своего кольцо и отдаст его на память Данзасу как другу, вовремя выручившего его: «Возьми и носи...Мне его подарил наш общий друг.Нащо-кин». У Ивана Пущина радикальная претензия К. Данзасу:

«Если бы при мне должна была случиться несчастная его история, и если бы я был на месте Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь».

Часть исследователей считает мифом, что Пушкин получает смертельное ранение на Чёрной речке, и его нельзя будет спасти. Другие уверяют, что даже в то время будет возможность выздоровления великого поэта. В книге «О некоторых недостатках в оказании помощи при ранении и лечении А.С. Пушкина», написанной праправнуком того самого известного русского этнографа Вл. Даля, - профессором Львом Журавским, говорится, что причиной гибели поэта становится прогрессирующий перитонит, возникший на фоне не остановленного кровотечения. Профессор считает, что уже тогда в России существовали действенные способы лечения подобных ран. Доверься родственники больного к группе наблюдавших врачей в лице лейбмедика Николая Арендта, профессора судебной медицины Ивана Спасского и руководителя Медико-хирургической академии Х. Саломона своему коллеге - блестящему хирургу И. Вуальскому, возможно мы ещё читали бы новые произведения, другие стихи и драмы.

Перечитывая Пушкина, пересуды того времени, иногда приходишь к выводу, что родится он поздновато. То есть, припозднится со своим появлением на свет литературный. Хотя, с другой стороны, литературная русская речь ещё не будет создана. Восемнадцатое столетие продолжит медленно, последовательно её выковывать и завершит, не зная ещё - кому же достанется это чудо-речь? Инструмент этот чарующий примерит тридцатилетний Пушкин.

Именно он, именно с этой эпохи сначала русская общественность, потом уж и весь русский, а вернее российский народ обретёт могучий дар животворящего слова. Но заодно предупредит всех: «Без грамматической ошибки я русской речи не люблю...». Пушкин ещё многое успеет внести в русский язык, в русскую речь, в приобщении к писательскому труду, к поэзии молодой поросли, но не сумеет уклониться после от их псевдолитературных и околопоэтических баталий. К ним добавятся и другие, которые постепенно приблизят его далеко безвременную гибель от пули Дантеса.

К сословному положению, к происхождению своему отношение в те времена будет часто болезненное, неоднозначное. Так, декабристу, члену Северного общества, одному из руководителей Петербургского восстания 14 декабря 1825 года (казнён впоследствии) явно претит напыщенная дворянс-кость, вычурная демонстрация своей сословности, некоего царственного происхождения. Тот же Пушкин не то чтобы кичится (для этого не было особых оснований), но возносит, сообразно другим или с другими заодно свою родословную, которая будет для его недругов объектом очередной критики.

Но этот -

«небольшого роста господин с длинными, курчавыми, растрёпанными, темно-русыми волосами, с бледно-темноватым лицом., будто напоминавшее наружность мулата: с носом несколько приплющнутым, с губами очень красными и широкими... » -

мог своеобразно, во всеуслышание позволить себе сказать:

«Калмык меня балует; Азия протежирует Африке».

Это его барское обобщение по поводу гостеприимного внимания мальчика-калмыка, обслуживающего дружеский ужин, напоминание о его и своей родословной.

Заносчивость Пушкина в неоднократном и демонстративном заверении всех, что его древние предки по восходящей линии идут якобы от семьи Аннибала - крупнейшего полководца Древнего мира, мудрого государственного деятеля, политика и дипломата Ганнибала. Карфагенский полководец Ганнибал Барка Аннибал (246-183 до н.э.) является сыном не менее знаменитого полководца и правителя Гамилькара Барка «Молния». Он с 22-х лет становится героем Пунических войн, сражений на Каннах, совершает переход многотысячной карфагенской армии с боевыми слонами через Альпийские горы. Более пятнадцати лет успешно ведёт войну против могущественной Римской империи вдали от родины, опираясь лишь на собственные силы. Пушкин хорошо знает в целом историю стран и народов.

Вот к каким знаменитым корням апеллирует амбициозный поэт, желая утвердиться в общественном мнении не только как модный стихотворец, но и как потомок знатных иноземных кровей. Всё это, конечно же, забавляет и задевает многих, даже близких по духу ему друзей. Так, поэт, К.Ф. Рылеев, руководитель альманаха «Полярная звезда», с которым сотрудничает Пушкин, не выдерживает и пишет ему:

«Ты сделался аристократом: это меня рассмешило. Тебе ли чваниться пятисотлетним дворянством?».

Булгарин съязвит в печати ещё более откровенно и цинично, имея в виду поэта, как

«О некоем литераторе, претендующем на благородное происхождение, в то время как он лишь мещанин во дворянстве., мать этого литератора "мулатка", отец, которой, бедный негритёнок, был куплен матросом за бутылку рома».

В защиту ли, в оправдание ли, но уж точно в отместку, Пушкин съязвит им всем мало знакомым для нас, но понятной уничижительной тональностью, стихотворением «Моя родословная». Там есть такие строки:

«У нас нова рожденьем знатность, Родов дряхлеющих обломок (И, по несчастью, не один), Бояр старинных я

потомок;

Я, братцы, мелкий мещанин. Не торговал мой

дед блинами,

Не ваксил царских сапогов, Не пел с придворными дьячками, В князья не прыгал из хохлов, И не был беглым

он солдатом

Австрийских пудренных дружин; Так мне ли

быть аристократом? Я, слава Богу, мещанин.Водились Пушкины с

царями;

Из них был славен не один, Когда тягался с

поляками

Нижегородский мещанин.Решил Фиглярин,

сидя дома,

Что чёрный дед мой Ганнибал Был куплен за

бутылку рома

И в руки шкиперу попал. Сей шкипер был тот

шкипер славный, Кем наша двигнулась земля, Кто придал мощно бег державный

Рулю родного корабля. Сей шкипер деду был

доступен.

И сходно купленный арап Возрос, усерден,

неподкупен, Царю наперсник, а не раб».

Речь вкратце о том, что бывшие камердинеры, дети придворных конюхов, простых казаков, рекрутов и пр., т.е. людей низкого сословия при Петре Первом - «шкипере» (во время его известных реформ), добились званий и титулов генералиссимуса, князя, графа и пр. благодаря заложенной в них рабской психологии. А вот он от «бояр», дед его «Ганнибал» (взятый им из эпохи до на-

шей эры, т.е. до Рождества Христово) стал как бы «наперсником» - доверенным лицом, задушевным другом императора.

Эфиопское или нет происхождение Пушкина, как бы потомка «арапа Петра Великого», не даёт многим исследователям и сейчас покоя. Как отмечает еще В. Набоков в статье «Пушкин и Ганнибал», на самом деле у Александра Сергеевича нет эфиопской крови. Другим пушкиноведам удаётся выяснить, что предки великого поэта были не из Эфиопии, а из государства Лагон (относящегося к так называемой «чёрной Африке»). Они предполагают, что предшественникам стыдно за негритянское происхождение по женской линии и придумывают историю про Эфиопию, которая не относится к «чёрной Африке».

КАВКАЗОФОБИЯ ЛИТЕРАТУРНОГО СООБЩЕСТВА

Скажут немногие публично, а многие подумают о том и примерно так, что возвращение в Россию рано или поздно, тысяч и тысяч людей, прошедших Кавказскую войну - с ее жестокостью и героизмом, несвойственными русскому человеку представлениями о границах и характере свободы, с ее культом имперского долга и цивилизаторской миссии, оправдывавшей неограниченное насилие, должно сказаться на состоянии русского общественного сознания. Стоит подумать ещё раз о той прямой опасности «свободы без ограничений», о пророчестве русского Пушкина опять же с его «безумство гибельной свободы» и почти советского С. Есенина с его «Хлестнула дерзко за предел нас отравившая свобода». Сейчас же часть из нас подразумевает под свободой тоталитарный либерализм. Но тогда уже постоянная близость горцев, исповедовавших мировосприятие, в основе которого лежит безудержный инстинкт свободы и воли, безусловно, переделывает русского человека. Понятия «Кавказ» и «свобода» органично, медленно, но последовательно сочетаются в русском общественном сознании.

При этом совершенно не учитываются «особенности миропредставления, обычаев и верований кавказских народов» (Я. Гордин). И никто особо не задумывается о том, что при русском покорении произойдёт непременное крушение того миропорядка, который горцы знают, которым собственно живут веками. Кажущийся примитивизм идеи, в рамках государственной политики, имеет, тем не менее, колоссальные разрушительные последствия. Диапазон между целями и провозглашаемыми лозунгами, между сложной государственной

политикой и декларируемыми идеями вмещает в себя параметры от подавления национально-культурной специфики этноса до искажения психологии целых народов.

Авторы и идеологи колониально-захватнической политики придают своим действиям правдоподобие, внушая и так подавленному русскому народу и интеллигенции, поддерживая агрессивные устремления военных «ястребов», что есть не только благородная миссионерская возможность, но и даже благословенная необходимость применения к северокавказским «дикарям» любых средств для «острастки» и «укрощения», включая и крайние меры - уничтожение.

И у части передовых умов России мнение о кавказских горцах остаётся надолго отрицательным. Известный и в советское время чтимый как социальный революционер, декабрист Павел Пестель в подпольном издании «Русская правда» 1824 года без обиняков и вполне откровенно выносит свой беспощадный вердикт северокавказским этническим общностям:

«... все опыты, сделанные для превращения горских народов в мирные и спокойные соседы, ясно и неоспоримо уже доказали невозможность достигнуть сию цель. Сии народы не пропускают ни малейшего случая для нанесения России всевозможного вреда, и одно только то средство для их усмирения, чтобы совершенно их покорить; покуда же не будет сие в полной мере исполнено, нельзя ожидать ни тишины, ни безопасности, и будет в тех странах вечная существовать война».

Пестель напрочь лишён этичных, морально-нравственных подходов, он не отягощает себя проблемами возможного наличия прав у коренных народов Кавказа. Его расистские взгляды и намерения как будущего диктатора поражают своей именно варварской циничностью и жестокостью:

«Кавказские народы весьма большое количество отдельных владений составляют. Они разные веры исповедуют, на разных языках говорят, многоразличные обычаи, и образ управления имеют, и в одной только склонности к буйству и грабительству между собой сходными оказываются. Беспрестанные междоусобия еще больше ожесточают свирепый и хищный их нрав и прекращаются только тогда, когда общая страсть к набегам их на время соединяет для усиленного на русских нападения.

Образ их жизни, проводимой в ежевремен-ных военных действиях, одарил сии народы примечательной отважностью и отличной

предприимчивостью; но самый сей образ жизни есть причиной, что сии народы столь же бедны, сколь и мало просвещены. кавказские народы суть столь опасные и беспокойные со-седы, сколь ненадежные и бесполезные союзники.

Принимая к тому в соображение, что все опыты доказали уже неоспоримым образом невозможность склонить сии народы к спокойствию средствами кроткими и дружелюбными, разрешается Временное Верховное Правление:

1) решительно покорить все народы, жжи-вущие, и все земли, лежащие к северу от границы, имеющей быть протянутой между Россией и Персией, а равно и Турцией; в том числе и приморскую часть, ныне Турции принадлежащую.

2) разделить все сии Кавказские народы на два разряда: мирные и буйные. Первых оставить в их жилищах и дать им российское правление и устройство, а вторых силой переселить во внутренность России, раздробив их малыми количествами по всем русским волостям.

3) завести в Кавказской земле русские селения и сим русским перераздать все земли, отнятые у прежних буйных жителей, дабы сим способом изгладить на Кавказ даже все признаки прежних (то есть теперешних) его обитателей и обратить сей край в спокойную и благоустроенную область русскую».

Не вдаваясь совершенно в историю горских народов, этот «революционер-государственник» считает их, как в свое время и Ермолов, неполноценными гражданами и хозяевами, незаконно занимающими плодородные земли, не приносящие Российской империи никакой государственной пользы. Пестель верит в реальность фактического геноцида горских племен. Лунин в военную победу и разумную организацию управления «замиренными» территориями и населением на основе либеральной идеи. Розен не сомневается в действенности экономико-психологических методов. Зубов уверен в непобедимости русского оружия.

Другой декабрист-ксенофоб Павел Катенин тоже хочет унизить, уничтожить Кавказ и кавказцев, для чего возмущается:

«Цепь пресловутая воспетого Кавказа, Непроходимая безлюдная страна,

Притон разбойников, поэзии зараза! Без пользы, без красы, с каких ты пор славна?

Творенье Божье ты иль чёрная проказа? Скажи, проклятая, зачем ты создана?»

Вот и Лермонтов, ещё юным, предупреждает туземцев Кавказских гор:

«Какие степи, горы и моря Оружию славян не сопротивлялись?

И где веленью русского царя Измена и вражда не покорялись?

Смирись, черкес! И Запад, и Восток, Быть может, скоро твой разделят рок. Настанет час, и скажешь сам надменно:

Пускай я раб, но раб царя Вселенной!».

Ещё в школе гвардейских подпрапорщиков видна одарённость в блистательном уме, живость и приверженность к сумасбродным гуляниям. Эти качества и в гвардейском стрелковом полку, в лагерной жизни ставят во главе его сотоварищей, называвших его за маленький рост и большую голову, придававшие сходство с горбуном, Майо. Там на смерть Пушкина напишет стихотворение, адресованное императору. Его посадят сначала на гауптвахту, после отправят как в ссылку на юг.

Бесцельная праздность петербургской жизни сменится уже на Кавказе погружением в самого себя: он буквально трудится над стихами и по вдохновению, и по честолюбию. Окончив тетрадь со стихами, снова пересматривает и исправляет их. Знавшие его и Пушкина скажут, что Лермонтов ищет, составляет, изобретает; рассудок, вкус, искусство указывают ему способы округлить свои фразы, усовершенствовать свои стихи. Будучи хорошим пейзажистом, он дополняет пейзаж поэзией, но обилие предметов производят брожение в мыслях. Но первая мысль его всегда нестройная, неполная, истерзанная. Это только на Кавказе, сочиняя урывками, овладеет собой и научится приводить мысли в порядок. Пушкин же - это весь порыв, весь всплеск; мысль, вполне оформившаяся, выходит, брызжет из его души и мозга. Потом он её переделывает, исправляет и очищает, но она всё-таки остаётся целой и совершенно определённой.

В 1838 г. ему дозволяют вернуться в столицу; он уже популярный поэт и его ждут радушный приём в салонах, победы и флирты с женщинами. Но в его судьбу вновь вторгается Пушкин: происходит ссора с сыном французского посла Барантом и назначается дуэль. Для предотвращения международного скандала его снова отправляют на Кавказ. Именно с 1840 г. исчезает мелочное тщеславие, он возмужает как великий мыслящий поэт, вполне уверенный и знающий предназначение себе. Однако в начале следующего года воспитавшая его бабушка ходатайствует о его возвращении для предсмертного благословения. После окончания отпуска

обитатели Зимнего Дворца заставляют вернуться поэта на службу; его тяготят плохие предчувствия, однако никто не сможет отклонить или оттянуть вынужденную поездку.

Обращусь к запискам близко знакомой Михаила Юрьевича графине Е. Ростопчиной. В Пятигорске Лермонтов сделает

«...жертвою своих насмешек, мистификаций и сумасбродных выдумок» своего друга Мартынова. «Однажды, в присутствии дам, увидав Мартынова вооружённым по черкесскому обычаю двумя кинжалами, что не шло к кавалергардскому мундиру, Лермонтов подошёл к нему и вскричал со смехом: "Ах, Мартынов, как вы хороши в таком виде! Вы похожи на двух горцев". Конфликт не удастся уладить, будет назначена дуэль. Лермонтов якобы всё не верит, что сражается со своим другом: "Неужели, - скажет он свидетелям, когда они передавали ему заряжённый пистолет, - я должен целиться в этого молодого человека? ".

Ростопчина честно напишет: «Целился ли он или нет, но... последовало два выстрела, и пуля противника смертельно поразила Лермонтова. Так кончил в возрасте 28 лет, и одинаковой смертью, поэт, который один мог вознаградить нас за безмерную потерю, понесённую нами в Пушкине. Странная вещь! Дантес и Мартынов, оба служили в кавалергардском полку.».

Эти записки графиня Ростопчина передаст в августе 1858 г. лично Александру Дюма, знаменитому романисту, её давнишнему другу и почитательнице его таланта, по приезду на Кавказ. Сам Дюма в упомянутой книге «Кавказ» признается, что князь Барятинский принимает Дюма особо гостеприимно по просьбе именно графини. Князь также мило примет живописца Кавказской войны немца Т. Горшельта; баталист примет участие во всех последних экспедициях против горцев: дагестанцев, чеченцев, закубанских абазин и адыгейцев. Это тот самый наместник Кавказа, очередной покоритель, ведущий свой род от варяжских Рюриковичей, англоман. Его ни Россия, ни Кавказ, собственно, не интересуют: он выйдет пораньше в отставку и уедет в Англию на постоянное жительство.

Будут ещё многие и многие стихи, поэмы и повести у Лермонтова типа:

«И дики тех ущелий племена, Им бог свобода, их закон война,

Они растут среди разбоев тайных, Жестоких дел и дел необычайных;

Там в колыбели песни матерей Пугают русским именем детей;

Там поразить врага не преступленье; Верна там дружба, но вернее мщенье».

Или:

«Оборотясь, с улыбкой злобной Черкес на север кинул взгляд;

Ничто, ничто смертельный яд Перед улыбкою подобной.».

Или ещё из поэмы «Измаил-бей»:

«Черкес готовил дерзостный набег, Союзники сбирались потаённо,

И умный князь, лукавый Росламбек,Скло-нялся перед русскими смиренно,

А между тем с отважною толпой Станицы разорял во тьме ночной;

И, возвратясь в аул, на пир кровавый Он пленников дрожащих приводил,

И уверял их в дружбе, и шутил, И головы рубил им для забавы».

То есть в ткань творчества, воображения и сознания вплетает свою эстетику, свою нормативную поэтику, свои каноны и стилевые доминанты в отношении образа жизни и духовной культуры горцев. Находит свое место и мифология на основе культа вольности, свободы, жертвенности, которая отпугивает и магнетически притягивает. Кавказ у того же Пушкина «ужасный край оставим оба», у Лермонтова «бесплодного Кавказа племена питаются разбоем и обманом...».

Вряд ли кто ответит и тогда и сегодня на поставленный Лермонтовым Кавказский вопрос в стихотворении «Валерик». Да он сам вряд ли ждёт ответа.

«Жалкий человек! Под небом места много

всем

Но беспрестанно и Один враждует он зачем?».

Чтобы ответить на него объективно, надо чаще смотреть хотя бы в окно, а не в зеркало, где дано видеть только самого себя.

Известный художник-волонтёр Г.Г. Гагарин в начале 1840 г. в соавторстве с Лермонтовым напишет ряд картин, и одна из них «Эпизод из сражения при Валерике». По оценке многих поколений искусствоведов и художников, акварель поражает необычной для своего времени правдивостью, драматизмом и силой выражения. На ней рукопашная схватка с горцами на каменистом холме на фоне горного пейзажа. На первом плане у ствола лежат тела двух убитых горцев. В центре небольшая группа отражает штыковую атаку пехоты, чтобы дать возможность двум горцам вынести из боя тело

смертельно раненного товарища. Один из защищающихся горцев протягивает вперёд руку, как бы стремясь этим жестом остановить хоть на несколько мгновений натиск плотных рядов русских солдат. Увы, нет «культуры войны», отсутствует «право войны».

Бестужев-Марлинский будет участвовать во всех походах всегда «первым и последним в огне», искать опасности и смерть, но непременно возвращаться невредимым. Однако в 1841 году он не вернётся: возглавляемая им экспедиция стрелков против племени абадзехов около Адлера вступит в бой. Последует от своих сигнал отступить, но Бестужев не подчинится ему, и будет преследовать абадзехов, заманивавших его в лес. После более 50 мингрельцев подключатся к его поиску, однако кроме часов знаменитого романиста ничего больше не найдут и не узнают о нём ничего. Тот самый декабрист Бестужев-Марлинский из военных сводок выпишет о Лермонтове следующее:

«Офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенные на него поручения с отменным мужеством и хладнокровием; и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы» (архив Раевских. - СПб., 1908. - С. 525).

Сам Лермонтов записывает другое своё участие в бою с северокавказскими горцами:

«сражение длилось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч. И всё время дрались штыками (это у русских были штыки, а что у горцев? - К.Г.).

У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте кажется, хорошо! Вообрази себе, что в овраге, где была потеха (для кого что, - К.Г.), час после дела (?) пахло кровью».

Михаил Юрьевич жалуется, что власти и командование «описывать экспедиции не велят». Представим, о какой жуткой правде, с какими страшными подробностями расскажет о проводимой цивилизации, чьи бы культуральные «подвиги», имена опишет для истории и потомков отчаянный русский офицер и патриот-поэт?

В современных СМИ промелькнёт сообщение о награждении М.Ю. Лермонтова знаком «За службу на Кавказе» военным ведомством РФ. Ни Пушкина, ни Гоголя почему-то в списках награждённых нет. Современные военные «отличают», наверное, Михаила Юрьевича за контртеррористические операции в Чечне. Хотя, помнится, на Кавказе поэт не воюет ни с террористами, ни с

боевиками. Возможно, военное руководство испытывает со студенческих времён влияние его романтических стихов и прозы, чьи хрестоматийные образы «злого чечена» («Казачья колыбельная», др.) или необузданного абрека Казбича («Герой нашего времени») до настоящего времени способствуют ущербному восприятию о народах российского Кавказа.

А. Бестужев-Марлинский ещё и поэт, и писатель, современник Пушкина. Он родственник того самого Бестужева-Рюмина, которого повесят в Санкт-Петербургской крепости вместе с Пестелем, Каховским, Рылеевым и Муравьёвым за участие в восстании 14 декабря. Самого его тоже приговорят к смертной казни, но потом заменят ссылкой в Сибирь. Через два года направят воевать простым солдатом на Кавказ, где создаст романтический образ Кавказа в лице дикого разбойника Аммалат-бека. У автора больше надуманных историй о кровожадности горцев, чем реальных картин увиденного.

Под стать им и представители его животного мира:

«Там над головой путника вьётся разбойник воздуха орёл, там рыщет разбойник лесов - волк и разбойник гор - черкес; припав за камнем, готовит им и себе добычу».

Далее он оправдывает этот разбойный край, разбойных обитателей:

«Хищничество есть единственное средство одеться и вооружиться. Как вы хотите, чтобы человек, храбрый от привычки, потому что осуждён от колыбели выбивать своё существование у грозной природы, чтобы человек сильный, и к этому всему нищий, не хотел присвоить себе всё, что ему по силам? На грабёж идёт он как на охоту, и добыча, взятая из зубов опасности, для него и плата за труд, и слава за подвиг, и приманка на будущие набеги».

Касаясь творчества Толстого по Кавказской войне, замечу, что у него, в отличие от Пушкина, в одних произведениях всё же проглядывается потребность преодолеть отчуждение даже в ситуации ненависти и вражды, подняться над жгучей злободневностью раскола, распада связей. Разобщенность людей во имя призрачных целей, далеких от смысла человеческого существования, для него сродни болезни сознания, некоей патологии. Он игнорирует однобокий «образ врага» на уровне нравственной философии, неуемного миротворчества, налаживания диалога между «человеком и человеком». Его страдания Кавказской войной, уверен, вдохновляют на создание философского

романа «Война и мир». Кавказская проблематика (и связанные с нею темы восхищения, равнодушия, но не покаяния) как бы обрамляют круг творчества Льва Толстого от «Казаков» до «Хаджи-Мурата».

А вот пример демонстрации благодушной будничности военных офицеров от своего ремесла -майор Петров после набега на горские поселения и уничтожения не успевших скрыться женщин, стариков и детей, возвращается к семье и с умилением потирает руки: «А вот потрудились - и домой. Машурка нам теперь пирог подаст, щи хорошие. Жизнь!». То же самое в рассказе «Набег» -капитан Тушин, участвовавший в ужасающих сценах разграбления и уничтожения аулов и его обитателей, преспокойно «остаканивает» всё действо. Мало того, он еще оказывается из тех честных людей, на которых мир держится, и великий гуманист благоволит его, оправдывает в его лице государственный разбой.

Критик и публицист Н. Добролюбов со своими соратниками из «Современника» ни разу не усомнившись в необходимости и целесообразности завоевания, поддержания режима военной оккупации, уповает на просвещенную администрацию и на возможность «внушить диким племенам истинные начала образованности и гражданского быта». Хотя современник Кавказской войны знает, как «крайне тягостно было положение покорных нам жителей» [3, с. 155]. Однако та же история Кавказской войны является, по мнению другой стороны - горских просветителей: «не войной армий и даже не борьбой народов, а борьба рас и культур, страшной борьбой не на покорение и подчинение, а на уничтожение» [5, с. 20]. Мир Кавказской войны - это мир резких контрастов. Уважение к противнику, социокультурная, некая гуманитарная норма ведения войны, «право войны» и парадоксальное ощущение боевого родства с ним соседствует с хладнокровной жестокостью.

Была ли необходимость в «умиротворении» Кавказа, какая-то предопределенность разрушительного столкновения политических амбиций самодержавия и объективность культурно-исторических взаимодействий двух типов культур и цивилизаций?

Правомерно задуматься над Бердяевским тезисом применительно к Кавказу. Речь его о том, что кавказская культура не может развиваться в своих ипостасях бесконечно. Она, мол, несёт в себе семя смерти, в ней заключены начала, которые неотвратимо влекут к цивилизации. Многие и сегод-

ня уверены в том, что горцы не обладают в то время соответствующим цивилизационным типом мышления и т.д. Потому-то надо помочь. Но как?

Странная судьба у А.С.Пушкина - его всё время пытаются «сбросить с корабля современности», - в сердцах скажет Сергей Горюнков в статье «Странная судьба иносказательного Пушкина». Действительно, первый раз такую попытку предприняли его либеральные современники, разочарованные той консервативно-охранительной позицией, которую поэт занимает после декабрьских событий 1825 года. Второй раз такое происходит в начале XX столетия, когда он не вписывается в программные установки раннесоветских литературных леваков. Ну наконец-таки становится, конечно, ясно, что просто так Пушкина с того самого «корабля» не сбросить.

Однако же нашлись люди, которые начали выискивать более изощрённые технологии избавления от него. Потому появляются словопрения типа «любимец муз», «певец свободы», «поэт любви», «пророк свободы», «вольнодумец-атеист»; другие именуют его «придворным льстецом», «злобствующим эпиграмистом», «автором похабщины» и т.п.

Никому не удастся просто так расчленить огромное, фундаментально-предпосылочное для русской культуры явление по имени «Александр Сергеевич Пушкин» на разного рода банальности, на ошибки и заблуждения и, естественно, на пошлости.

При этом никто не сможет чем-то обесценить значение Пушкина в массовом сознании российских людей; главное не позволить нынешним буржуа и дебилизированной массе, толпе избавиться от поэта без лишнего шума и по частям. Он нужен будет более продвинутому поколению будущего.

Список литературы:

1. Гордин, Я. Что увлекло Россию на Кавказ?// Кавказ: земля и кровь. - СПб., 2000. - С. 9.

2. Гордин, Я. Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX в. - СПб., 2006.

3. Добролюбов, Н. Полное собрание сочинений. Т.4. Л. - С.155.

4. Дюма,А. Кавказ. - Тбилиси, 1988. - С. 197.

5. Сиюхов, С. Избранное. - Нальчик, 1997. - С. 20.

6. Славный, Б. От империи к национальному государству // Рубежи. - 1995. - № 2. - С. 104.

7. Чуяко, Ю. Милосердие Чёрных гор или смерть за Чёрной речкой. - Майкоп, 2003. - С. 92.