CC BY-NC-ND
411
Е.В. Савенкова
ПАНОПТИЗМ КАК МЕТАФОРА ВЛАСТИ: СУБЪЕКТ НАБЛЮДАЮЩИЙ
В статье рассматривается проблема кризиса субъекта в контексте изменений стратегий власти. Метафора паноптизма, предложенная М. Фуко в работе «Надзирать и наказывать», оказывается ключевой не только для понимания природы власти, но и для понимания природы кризиса субъектного познания. Предложенные Фуко стратегии субъективации рассматриваются как механизмы виртуального паноптикума.
Ключевые слова: паноптизм, Фуко, власть, наблюдающий субъект, кризис субъекта.
В книге французского философа Мишеля Фуко «Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы» предлагается к рассмотрению целый комплекс проблем. Мы остановим свое внимание на проблеме кризиса субъекта в контексте изменений стратегий власти.
Несомненное значение работ Фуко состоит в их многоплановости, а потому данные работы принимаются и культурологами, и социологами, и историками. Личный интерес Фуко к истории тюрьмы как правового института, а также борьба за права заключенных, которую он организовал со своими коллегами и единомышленниками, конечно, является важным социополитическим контекстом отношения философа и власти, но он не станет предметом пристального рассмотрения в данной статье. Подобно тому как в Средние века Библию читали несколькими способами, так и работа «Надзирать и наказывать» может быть прочитана как труд по истории тюрьмы и дисциплинарных практик в целом. Но вполне возможно его прочтение и как текста, расследующего онтологию и перипетии власти субъекта.
© Савенкова Е.В., 2009
В первом случае мы можем говорить о «Паноптикуме» Бентама как о симптоматичном в рамках идеологии гуманизма изобретении, во втором случае паноптизм - это скорее метафора, ставшая ключевой не только для понимания природы власти, но и для понимания природы кризиса субъектного познания. Субъект наблюдающий организует и упорядочивает подотчетное ему пространство, тем самым подтверждая свое право на обладание истиной, а также и властью. В то же время метафора паноптизма демонстрирует стратегии, при помощи которых Наблюдатель не только узаконивает свое право, но и конституирует бесправие Видимого.
Бэконовское «знание - сила» возможно только в поле картезианской ясности, безропотного смирения res extensa перед взглядом res cogitas. Выворачивая идеалы гуманизма наизнанку, рассказывая метафорическую историю наказания, Фуко вскрывает механизмы, конструирующие классического субъекта, и проясняет прочную сцепку власти и властных стратегий с оптикой.
Связка «власть - наглядность» становится ключевой в описании судьбы субъекта. «Кроме того, интерпретируя паноптизм как метафору, стоит отбросить традицию, внушающую нам, будто знание может существовать лишь там, где приостановлены отношения власти, и развиваться лишь вне предписаний, требований и интересов власти. Вероятно, следует отказаться от уверенности, что власть порождает безумие и что (следуя той же логике) нельзя стать ученым, не отказавшись от власти. Скорее, надо признать, что власть производит знание»1. Следовательно, отношения «власть-знание» не следует анализировать на основании познающего субъекта, свободного или не свободного по отношению к системе власти; напротив, следует исходить из того, что познающий субъект и познаваемые объекты представляют собой проявления этих фундаментальных импликаций отношения «власть-знание» и их исторических трансформаций.
Словом, полезное для власти или противящееся ей знание производится не деятельностью познающего субъекта, но властью-знанием, процессами и борьбой, пронизывающими и образующими это отношение, которое определяет формы и возможные области знания.
Смена методов управления и наказания, точнее смена точки приложения и отправления власти, напрямую зависит от статуса и амбиций наблюдающего субъекта. Фуко приводит в начале своей книги «Надзирать и наказывать» пример с шокирующей сценой казни некого Дамьена. Сразу бросается в глаза не просто ее жестокость, а практически прямое сходство с научным экспериментальным методом: чтобы познать объект надо «заглянуть» в него или
просто-напросто расчленить, осветить его светом разума. Как только изменяется научная парадигма и на сцену выходят идеалы гуманизма эпохи Просвещения, объект более не расчленяется с таким рвением, вещь в себе нам все равно недоступна.
Теперь знание требует более сложных стратегий: объект должен взять вину на себя и под неусыпным взором Наблюдателя добровольно выйти из тени на свет. Театр власти не устарел - произошла закономерная смена актеров и декораций: тело заменило сознание, а зрелище пыток и казней на улицах и площадях сменилось па-ноптическим тюремным институтом. То же можно сказать и о субъекте, который отнюдь не умер, но скорее изменил стратегии формирования знания. Исчезновение публичных казней и пыток означает исчезновение зрелища, исчезновение наказания как театра, но также и ослабление власти над телом. Как можно заметить, сам Фуко2 проводит тут прямую параллель между театром, зрелищем и тем, что можно видеть, наблюдать. Структура организации знания идентична структуре организации власти, в данном случае - власти над телом.
Здесь мы можем зафиксировать усложнение не только политических смыслообразующих структур, но прежде всего структур рациональности. Если эшафот, где тело казнимого преступника перепоручалось ритуально проявляемой силе монарха, являл собой карательный театр, в котором представление наказания было постоянно доступно общественному телу, то замена его огромным, замкнутым, сложным паноптическим и иерархизированным сооружением тюрьмы встраивает в самое тело невидимые структуры государственного аппарата. Теперь власть имеет дело не с телом-актером, а с телом-документом. Администрация, аккумулирующая функции наблюдателя, получает отчет о совершенном преступлении и сопутствовавших обстоятельствах: резюме допроса обвиняемого, сведения о его поведении до и после вынесения приговора - все это необходимо знать, чтобы определить, какое лечение и помощь требуются для искоренения его старых привычек. И на протяжении всего заключения он подвергается наблюдению, его поведение изо дня в день документально фиксируется. Инспектора, дважды в неделю по двое посещающие тюрьму, получают информацию о происходящем, осведомляются о поведении каждого заключенного и решают, кто заслуживает ходатайства о снисхождении.
Постоянно совершенствуемое знание индивидов позволяет подразделить их в тюрьме не столько по совершенным преступлениям, сколько в соответствии с обнаруженными наклонностями. Тюрьма становится своего рода постоянной обсерваторией-паноптикумом,
дающим возможность изучить и классифицировать разные пороки или слабости. Фуко отмечает, что тело и душа как принципы поведения образуют элемент, который отныне подлежит карательному вмешательству. Не как искусству представлений, а как обдуманному манипулированию индивидом: «Всякое преступление излечивается благодаря физическому и моральному воздействию; следовательно, для выбора наказаний необходимо знать принцип ощущений и симпатий, имеющих место в нервной системе»3.
Что касается используемых инструментов, то это уже не игра представлений, но применяемые на практике и повторяемые формы и схемы принуждения. Расписание, организация времени, регулярная деятельность, обязательные движения, раздумье в одиночестве, работа сообща, молчание, культивирование в себе прилежания, уважения и хороших привычек. И, наконец, посредством техники исправления стремятся восстановить не столько правового субъекта, захваченного фундаментальными интересами социального договора, сколько субъекта покорного (это, пожалуй, особенно возмущает Фуко), - индивида, подчиненного привычкам, правилам, приказам, власти, которая постоянно отправляется вокруг него и над ним и которой он должен позволить автоматически действовать в себе самом.
Теперь, когда эра гуманизма вступает в свои права, власть не может себе позволить бездумно растрачивать индивидов, и в действие приводится мощный социальный механизм ортопедии. Имея если не четкий образ гражданина мира, то уж по крайней мере образ просто гражданина, власть совершенно легитимным образом исправляет искривления в становлении субъекта.
Таким образом, власть над телом довольствуется тем, что видит видимое и тем самым отсылает к структуре Наблюдателя-Панто-кратора, или к Божественной Субстанции. Искусство видеть невидимое, вынуждать «душу объекта» выходить дисциплинированно из тела и возвращаться обратно под взглядом субъекта-надзирателя отсылает к полю экспериментального знания нового образца и соответствует, кстати, эпохе оформления и становления гуманитарных наук.
Если расширить метафору паноптизма, предложенную Фуко, и проследить инверсии стратегий наблюдения сегодня, то можно заметить, что при общем сохранении статуса наблюдения сегодня резко меняются акценты. Власть наблюдателя-надзирателя сегодня уступает место власти зрителя. А стратегии субъективации, к анализу которых Фуко обратится в более поздних своих работах, могут быть поняты как механизмы рассеянной власти постсовременного общества.
Действительно, виртуальный панотикум сконструирован на манер того бентамовского паноптикума: «...здание в форме кольца. В центре - башня. В башне - широкие окна, выходящие на внутреннюю сторону кольца. Кольцеобразное здание разделено на камеры, каждая из них по длине во всю толщину здания. В камере два окна: одно выходит внутрь (против соответствующего окна башни), а другое - наружу (таким образом вся камера насквозь просматривается). Стало быть, достаточно поместить в центральную башню одного надзирателя, а в каждую камеру посадить по одному умалишенному, больному, осужденному, рабочему или школьнику. Благодаря эффекту света из башни, стоящей прямо против света, можно наблюдать четко вырисовывающиеся фигурки пленников в камерах периферийного «кольцевого» здания. Сколько камер-клеток, столько и театриков одного актера, причем каждый актер одинок, абсолютно индивидуализирован и постоянно видим. Паноптическое устройство организует пространственные единицы, позволяя постоянно видеть их и немедленно распознавать. Короче говоря, его принцип противоположен принципу темницы. Вернее, из трех функций карцера - заточать, лишать света и скрывать - сохраняется лишь первая, а две другие устраняются. Яркий свет и взгляд надзирателя пленят лучше, чем тьма, которая в конечном счете защищает заключенного. Видимость - ловушка»4. Чем не описание современного массмедийно-го общества, в котором зритель - заключенный, охотно исправляющий недочеты и преступления, вмененные ему в вину СМИ, но он же - и бдительный надзиратель, который следит за бесконечной чередой новостей и реалити-шоу, примеряя все новые маски. Желание быть видимым, быть объектом манипуляций сегодня неразрывно связано с самим существованием. «Сегодня казаться, то есть показываться, демонстрировать себя, стоять на виду, быть под взглядом другого собственно, и означает быть»5.
Правда, в сегодняшнем постсовременном виртуальном паноптикуме нет четкого дисциплинарного разделения, индивиды в нем не помещены в отдельные камеры. Не нужно тут и никакого особого наблюдателя - все смотрят на всех: каждый индивид в этом виртуальном паноптикуме «вывернут наизнанку», он виден насквозь, это и есть чистая поверхность желания. Но тут нужно уточнить: желания эти - не его собственные. Желания субъекта также сконструированы и канализированы, в постсовременном обществе, этом виртуальном паноптикуме, формируется «правильное ложное сознание»6, как назвал его Слотердайк.
Примечания
1 Слотердайк П. Критика цинического разума. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 44.
2 Фуко М. Надзирать и наказывать. СПб.: Олма-пресс, 2005. С. 20.
3 Там же. С. 97.
4 Там же. С. 67.
5 Лехциер ВЛ. Под сенью чужого дома (чужая жизнь как соблазн) // Mixtura verborum. 2008. Самара: Самарская гуманитарная академия, 2008. С. 25.
6 Слотердайк П. Указ. соч. С. 34.
