CC BY
100
УДК 101.1:316
ПАМЯТЬ, ОПЫТ И СОВРЕМЕННЫЙ ЭТАП МОДЕРНИЗАЦИИ В РОССИИ1
© Оксана Владимировна ГОЛОВАШИНА
Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, кандидат исторических наук, старший преподаватель кафедры философии, e-mail: ovgolovashina@mail.ru
Анализируется значение исторической памяти в модернизационных преобразованиях прошлого и современной модернизационной динамики. Социокультурные особенности российского национального самосознания раскрываются через понятия «соборность», «община». Большое влияние в работе уделяется исследованию места традиционной культуры в современной модернизационной динамике.
Ключевые слова: модернизация; историческая память; традиционная культура; соборность.
В современной России инновационным изменениям мешают сразу два пласта сознания: русский имперский и советский [1]. Тема исторической, социальной памяти в последние годы приобретает особую актуальность. Это связано с тем, что ускорение, нелинейность процессов, протекающих в современном мире, повышает актуализацию стабильных устойчивых социокультурных категорий. Если становление индустриального мира проходило под лозунгами отказа от архаичных ценностей как тормоза социальных и экономических преобразований, то сейчас повышается внимание к традиционным пластам сознания как к одному из способов идентичности. Ж. Бодрийяр, М. Ма-фессоли говорят о «ренессансе» традиционной, архаической культуры [2; 3], Р. Барт использовал понятие мифа для исследования политики, рекламы, моды [4]. К современному мифотворчеству можно отнести новые политические праздники и другие атрибуты массовой политической культуры [5; 6], рекламу, фантастическую литературу, кинофильмы, народные суеверия, слухи [7; 8] и даже сериалы. В работе «Система вещей» (1968) Ж. Бодрийяр подчеркивает, что в современном постиндустриальном обществе реклама выполняет функцию «морально-политических идеологий прошлого» [9, с. 146]. Онтогенез во многом определяется филоге-
1 Статья подготовлена по результатам научноисследовательских работ по теме «Исследование места и значения исторической памяти в процессе модерни-зационных преобразований», финансируемых в рамках федеральной целевой программы «Научные и научнопедагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы. (Соглашение № 14.B37.21.0689).
незом; опыт, накопленный поколениями, мифологические пласты сознания, полузабытые традиционные ценности продолжают оказывать влияние на современного человека. «Сравнение современного российского общества с феодальным становится все более популярным. Настолько своеобразна российская действительность, что подобные аналогии приходят в голову сами собой. Будь то система чиновничьих «кормлений», сверху донизу пронизавшая всю властную вертикаль, или практика раздачи хлебных мест по наследству» [10]. К. Маркс отметил, что феодальное государство, существовавшее в средние века, знало два вида права - «кулачное» и «право-привилегию». В современном российском обществе присутствуют оба виды, обозначенных К. Марксом.
Большинство населения России (86 %) до 1917 г. проживало в деревне, поэтому наиболее характерные ментальные черты следует искать в архетипах и традициях, которые формировались в крестьянской общине. Влияние традиционного менталитета и общины в частности на политические и социальные процессы исследовали А.С. Ахие-зер, И.Н. Миклашевский; социокультурным аспектам модернизационной динамики много внимания уделял С.Н. Гавров. Выдающийся философ Н.Я. Данилевский, который еще в 1871 г. разработал теорию культурно-исторических типов, считал, что заимствования элементов чужих религий, государственных и политических идей, художественных форм и т. п. могут расстроить и уничтожить собственную культуру. А вот заимствования технологического характера, напротив, полезны
и осуществляются относительно легко, без качественных деструктивных последствий [11].
В России процессы модернизации всегда шли по особому социокультурному сценарию, независимо от того, какая лексика использовалась. Реформы Петра I перенесли атрибуты западного хозяйства и образа жизни, но окончательная вестернизация не произошла ни в экономике, ни в культуре. Что касается «сталинской модернизации», то, как показал немец Макс фон Лауэ в своей знаменитой работе «Мировая революция - вестернизация. Двадцатый век в глобальной перспективе» (см.: [12, с. 35]), становление Запада было главной мировой революцией, и всевозможные «измы» - коммунизм, фашизм, маоизм и др. - это реакция на данную революцию, попытка отстающих стран, идя своим путем, преодолеть отсталость. Анализируя модернизационные процессы в Советском Союзе, А.Г. Вишневский отмечает: «Какую бы составную часть осуществленных перемен мы не взяли, в каждом случае, после короткого периода успехов модернизацион-ные инструментальные цели вступали в непреодолимое противоречие с консервативными социальными средствами, дальнейшие прогрессивные изменения оказывались блокированными, модернизация оказывалась незавершенный, заходила в тупик» [13, с. 418]. «Современная Россия - страна исключений и «ручного управления» [14]. Как заметил С.Н. Гавров, «несмотря на модернизацион-ные трансформации последних трех столетий, российское общество во многом продолжает оставаться традиционным. Традиционализм актуализируется в моменты резкого ускорения социокультурной динамики, цивилизационных сломов, проявляясь в стремлении к восстановлению и усилению нормативности, в спонтанно проявляющихся традиционных технологиях выживания личности» [15]. В.Г. Федотова подчеркивает, что в современных условиях традиция остается одним из важнейших, хотя и не универсальных средств регуляции человеческой деятельности, по крайней мере, в сфере духовного производства [16].
Самобытность, уникальность российского социокультурного пространства признают как условные «западники», которые считают, что от нее необходимо избавляться ради бу-
дущего процветания, так и «славянофилы», которые видят в особом географическом положении России, ее уникальном историческом и культурном развитии абсолютную ценность, которую необходимо сохранить [17].
Самобытность русского менталитета связана, прежде всего, с традиционной культурой. Однако традиционный менталитет противоречит модернизационным процессам: «крестьянин воспринимал время движущимся по кругу, циклическим и соответственно этому представлял, что все в мире повторяется, а не изменяется. Отклонение от нормального, т. е. повторяющегося хода вещей казалось ему чем-то исключительным, делом рук нечистой силы, результатом козней колдунов и потому временным и преходящим: «Обомнется, оботрется - все по-старому пойдет» [18, с. 329]. Традиционный менталитет характерен для всех обществ на доиндустриальной стадии. Но модернизация, как известно, заключается именно в трансформации его на менталитет Нового времени, общества модерности [19; 20]. «Для человека традиционного общества труд - суровая необходимость, даже наказание. Для человека экономического труд - долг, самоцель и призвание» [21, с. 85]. Если в странах «первого эшелона» модернизации процессы трансформации общества от традиционного к индустриальному протекали органично, были подготовлены предыдущим экономическим, историческим, социально-политическим развитием, то в России и других регионах, пытающихся проводить «догоняющую модернизацию», традиционные элементы выступают как тормозящий фактор, который не только мешает инновационным процессам, но и способен вызвать социальные взрывы [22]. Именно такие были последствия модернизационных изменений в начале ХХ в. в России с точки зрения А.С. Ахиезера [23]. «Восстанием против петербургского периода истории» назвал революцию и Г. Флоров-ский. Подобные явления исследователи замечают и в других регионах «догоняющей» модернизации. Разумеется, модернизация предполагает трансформацию традиционного менталитета, но это не значит, что простой транзит экономических и социальных достижений других стран будет способствовать этой трансформации.
Одно из ключевых понятий, с которым исследователи связывают русское национальное самосознание - соборность. Концепция соборности была разработана одним из основоположников славянофильства А.С. Хомяковым [24, с. 252] «Хомяковская идея соборности... имеет значение и для учения об обществе. Это и есть русская ком-мунитарность, общинность, хоровое начало, единство любви и свободы. Не имеющие никаких внешних гарантий. Общинный ком-мунитарный дух славянофилы противополагали западному рыцарству, которое обвиняли в нехристианском индивидуализме и гордости» [25, с. 53]. У славянофилов (впоследствии также у евразийцев) понятие «соборность» отождествляется с Россией и имеет положительную окраску, в отличие от западного «индивидуализма». «Русский коллективизм» и русская «соборность» почитались великим преимуществом русского народа, возносящим его над народами Европы. «Общинное начало составляет основу, грунт всей русской истории, прошедшей, настоящей и будущей... Общинный быт в существе его... основан не на личности и не может быть на ней основан, но он полагает высший акт личной свободы и сознания - самоотречение» [26, с. 431-432]. Но в действительности это означает, что личность, личный дух недостаточно еще пробудились в русском народе, что личность еще слишком погружена в природную стихию народной жизни [27]. У «западников» (как XIX в., так и современных) «соборность» является, скорее, проблемой русского национального самосознания, чем поводом для гордости. Стоит отметить, что вопреки мнению Хомякова, Кириевского и их сторонников, «соборный» тип не является исключительно русским, православным, а был распространен во всех аграрных традиционных обществах. «Крестьянский мир -мир невыделенного человека из группы, мир ролей. Хорош тот, кто соответствует своей роли» [21, с. 46]. Общинная психология мешала проявлению инициативы, самостоятельности. «Пассивность общества и личности сопровождается отношениями подданства, временной ориентацией на «сегодня», т. е. жизнь сегодняшним днем, невозможность работать ради «отложенного спроса», воспроизводство традиций («что всегда было, то всегда будет»), господство мировоз-
зрения над технологией. Все это может вызывать в обществе серьезное сопротивление модернизационным процессам» [27].
С кризисом аграрного общества изменилось и место соборности в национальном менталитете. Однако если на Западе появлению «Человека экономического» предшествовало несколько столетий постепенных изменений хозяйственной и культурной жизни, то в России транзит утилитаризма и индивидуализма не имел необходимой базы. В ХУШ-Х1Х вв. новая «европейская» идеология еще не коснулась широких масс, но уже получила распространение среди элиты: «Новый русский человек все еще не мог до конца сбросить с себя оболочку человека «ветхого», не мог взглянуть на общество, в котором жил, отстраненным, критическим взглядом. Но и отступиться от заимствованных ценностей рационализма и утилитаризма уже было нельзя - они обладали неодолимой силой, ибо были внутренне связаны с эффективностью деятельности. Отсюда - постоянные угрызение совести интеллигенции, не находящей в себе той «простоты и правды», какая виделась ей в крестьянской жизни, отсюда - «непостижимость» этой жизни и запоздалый крик души - тютчевское «умом Россию не понять!» Утилитаризм и рационализм русской жизни были еще нетвердыми, непрочными и легко могли превратиться - и порой даже у одного и того же человека - в свою противоположность, в слепое иррациональное следование обычаю, религиозной или политической догме» [13]. Распространение западнической идеологии и образа жизни среди элиты еще больше усилило отсутствие взаимопонимания между частично модернизированной аристократией и народом, менталитет которого оставался традиционным: «Существование раскола сводило к минимуму взаимопонимание между народом и властью, делало активизацию каждого из этих полюсов фактором роста дискомфортного состояния. Действия, высказывания, намерения, ценности власти в глазах народа и действия народа в глазах власти вызывали взаимный страх, выглядели как нечто иррациональное, не поддающееся пониманию, прогнозу и, следовательно, опасное» [23, с. 215]. Элита занимает обязательный в массовом сознании образ Врага. Если ранее дворянство выступало как «третья»
сила, объединяющая власть и народ, то в XIX веке дворянство пытается «ввести в высшую культуру антигосударственные мифы массового сознания» [23, с. 225]. Именно раскол, как считает А.С. Ахиезер, который обеспечил непроницаемость смысловых полей крестьянства и правящей элиты, заблокировал попытки власти внедрить в повседневную жизнь крестьян прогрессивные инновации.
В 1861 г. была освобождена не личность крестьянина, а община [23, с. 486], - считает А.С. Ахиезер. Несмотря на то, что в конце
XIX в. наметились элементы распада соборного мира, столыпинская реформа показала крепость существующих общинных порядков. Развитие товарно-денежных отношений, формирование капитализма стали фактором массового роста дискомфортного состояния среди широких слоев населения, которое и определило массовый взрыв, «уничтожающий не только капитализм, но и формы жизни, ему отдаленно предшествующие, все, что несет отдаленную угрозу уравнительности» [23, с. 332]. Как отметил С.Н. Гавров, «модернизация усиливает существующие различия в политической национальной культуре элиты и неэлиты, в национальной политической культуре исчезает консенсус по поводу основ жизни и целей данного народа» [27].
Традиционный общинный менталитет стал базой и для модернизационных процессов в советском обществе: «Апофеоз коллективизма («общие даже слезы из глаз») не позволяет разглядеть отдельного человека. По существу, это тот же общинный крестьянин, но переодетый в городскую одежду и получивший современное образование. Что же касается глубинных процессов социального существования, внутреннего мира, механизмов детерминации поведения, - он остается винтиком социальной машины, неотличимым от другого такого винтика» [13, с. 177178]. И. Бунин в 1918 г. где-то в газете прочитал: «Крестьяне говорят: дайте нам коммуну, лишь бы избавьте нас от кадетов... » [28, с. 87]. Крестьянство было объявлено последним капиталистическим классом, отживающим, и его представители, выходцы из крестьянских семей, стремились любым способом покинуть свою среду, «становилась тем топливом, которое молох государства забрасывал в горнило модернизации» [21, с. 156]. Конечно, форсированная индустриа-
лизация меняла соборный менталитет вчерашних крестьян. Но потеряв вековые традиции, обеспечивающие стабильность мировосприятия, определенную этику и нормы, новый советский человек сохранил глубинные пласты мировосприятия, но не смог сформировать новую систему ценностей. Бывший крестьянин, приехавший в город, не смог стать тем самым советским человеком, которого пыталась формировать советская пропаганда через образы в литературе и кино. Маргинализация происходила в юношеском возрасте, когда наиболее легко отказаться от накопленного опыта предыдущих поколений. «Жизнь этих людей - свидетельство «отмирания» традиционных ценностей, вместо которых нет ничего. Они оставались на нижних ступеньках социальной иерархии, хотя горизонтальная мобильность (смена места жительства, места работы) могла быть велика. Эти люди не приобрели капитала (экономического, культурного, символического, социального), который бы позволил им подняться по ступенькам социальной лестницы» [21, с. 157]. Естественно, всегда есть исключения из правил - биографии советской политической элиты, бюрократии, интеллигенции часто начинаются словами «родом из крестьян». Но в целом, советский человек, как и крестьянин, не склонен к рефлексии, поискам идентичности. Он мыслит алгоритмами и стремится остаться в своемй локальном мире - если теперь не в родной деревне, то в родном городском дворе и на родной работе. Он, скорее, будет стойко выносить все жизненные неурядицы, чем попытается что-то изменить. Элементы традиционного мировоззрения сохраняются и в современной России, тормозя процессы модернизации. И в город большинство крестьянских детей поехали не столько, чтобы воплотить канонического идеального нового человека, а потому что все поехали («куда мир, туда и я»). «Государство заменило человеку сельскую общину и «улицу», надзиравшие за всеми событиями человеческой жизни в
XX в., продиктовало официальную культурные предпочтения, закрепленные в политике и идеологии. Они возникли в период индустриальных бури и натиска и эксплуатировали типичные для тогдашнего народного сознания соборно-коллективистские представления. Потеряв связь с питающей их жизнью,
которой больше не существовало, они окостенели в своем догматизме, а их историческая обреченность нередко оборачивались повышенной агрессивностью по отношению к рационализму и утилитаризму крепнувшей новой культуры» [13, с. 181-182]. Пресловутая русская «духовность» (термин, который тяжело объяснить даже специалистам в сфере социологии, культурологии, философии, но которым все больше оперируют на самых разных уровнях) до сих пор гораздо больше ценится в массовом сознании, чем успешность. «Экономическая модернизация превратила страну из аграрной в индустриальную, дала ей основные элементы современной технологической цивилизации. Но она не создала социальных механизмов, обеспечивающих саморазвитие экономической системы промышленных обществ, - частной собственности и рынка» [13, с. 418].
Многие элементы социокультурной памяти, являющиеся атрибутами имперского пласта сознания, обеспечили определенную стабильность советского строя и являются базой для формирования и популярности консервативной идеологии сегодня. Кратковременного периода доминирования в России либеральных ценностей и идеала свободной демократии было недостаточно для формирования субъекта модернизации западного типа. Имперские и советские ценности, противоречащие инновациям, остались определяющими для значительного числа населения. Не зря одна из первых фундаментальных монографий, анализирующих возможность модернизации в постсоветской России, называлась «Модернизация и конфликт ценностей» (издана Институтом философии РАН в 1994 г.) [29]. Авторы пытаются осмыслить отечественный опыт модернизации, исходя из анализа ценностного содержания человеческой жизни, «того, что сами люди, социальные, профессиональные и демографические группы, субкультуры представляют важным и ценным для себя, как они видят общественные идеалы, какие выдвигаются в культуре образцы правильного, нравственного поведения» [29, с. 5]. Авторы убеждены, что на основании таких складывающихся в общественной жизни культурных «программ» рождаются и нормы, и социальные институты, их охраняющие. В качестве одной из причин, определивших мо-
дернизационные парадоксы, авторы называют конфликт ценностей, вызванный длительным господством норм традиционной культуры, попыткой их адаптации в современном обществе. Проблему отсутствия в менталитете россиянина необходимых для модернизационного прорыва ценностей рассматривали и другие исследователи: «Никто в современной России (как и сотни лет назад) не восхищается преуспевающими людьми. В России принципиально невозможно восхищение доморощенным Вандербильтом, Рокфеллером или Биллом Гейтсом. Выставлять напоказ свое богатство постыдно» [30]. В своих мемуарах С.Ю. Витте вспоминал атмосферу, характерную для русского образованного общества в 70-е гг. XIX в., когда над всем довлел «дух известной ненависти к лицам, которые по своему положению или материальному достатку выдаются из ряда средних людей... это настроение царило во всем интеллигентном либеральном слое» (см.: [15]). «Даже русский купец старого режима, который наживался нечистыми путями и делался миллионером, склонен был считать это грехом, замаливал этот грех и мечтал в светлые минуты о другой жизни, например, о странничестве или монашестве. Поэтому даже этот купец был плохим материалом для образования буржуазии западноевропейского типа» [31, с. 9]. Российский экономист Е.Г. Ясин, анализируя неудачи постсоветских реформ, пишет, что в 1861 г. в нашей стране отменили крепостное право. «Несколько десятилетий, - продолжает он, - пытались построить цивилизованное общество - не без отклонений, конечно: Александра III, например, с большой натяжкой можно назвать представителем европейской цивилизации. Потом, в 1917 г., опять пришло все то же крепостное право. И эта история во многом объясняет все, что происходит сейчас» [32]. Традиционная ментальность формировалась на протяжении многих поколений, столетиями обеспечивая выживание общества, его стабильность, выполняя таким образом важную историческую функцию. Однако на этапе формирования общества «модернити» она стала противоречить необходимости проведения любых форсированных реформ. Многие элементы традиционной психологии остаются и в менталитете современного россиянина [33]. Это, например, доминирование
в общественной ментальности «понятий», неписанных правил, а не закона, рудименты т. н. «русской аскезы», общинного образа жизни, которые мешают планомерному и предсказуемому строительству модернизированного общества.
Конечно, ставшая фольклорной фраза «Хотели как лучше, а получилось как всегда» является не только показателем модерниза-ционных парадоксов. Причины несовпадения ожиданий и результатов не только в русском менталитете, который «умом не понять», а в отсутствии четкой, продуманной, и, главное, реалистичной, программы действий. «Серьезное отношение к идее модернизации требует как минимум понимания всей глубины отставания, необходимости заимствования лучших технологий, отказа от иллюзий о нашем технологическом лидерстве на планете» [34]. В целом, мнения на всех уровнях сводятся к тому, что модернизация нужна, необходимо избавляться от углеводородной иглы, развивать инновационные отрасли и т. д. - т. е. к тем общим направлениям, который обозначил в своей программной статье и в обращении к Федеральному Собранию Президент Д.А. Медведев. Вспоминается концепция С.Н. Гаврова, доказывающего, что о модернизации в России начинают говорить (и даже осуществлять отдельные направления), когда стоит угроза гибели империи [15]. «Либо Россия будет великой, либо ее не будет вовсе (в качестве значимого геополитического и социально-политического субъекта)» [35] - этот тезис мало отличается от дискурса сталинской индустриализации. Но в начале XXI в. народ, прошедший демократическую эйфорию 1990-х гг., не готов пойти на мобилизацию. Силы русской деревни как источника для преобразований все-таки кончились. К тому же «для физического выживания огромного государства от Калининграда до Камчатки, сохранения российского мира нужна новая объединяющая и мобилизующая коллективная мечта, завораживающее культурное притяжение нового имперского проекта» [36], а заменить советский идеократический проект, ради которого миллионы людей ждали лучших времен, нечем. Реформы в самых болезненных сферах российского общества (образование, здравоохранение, армия и т. д.) не достигнут тех задач, которые ставятся. Даже если в долго-
срочной перспективе они окажут благоприятное влияние, сейчас народ и общество больше потеряют, чем приобретет, и эти потери будут связываться с ни в чем не повинным серьезным научным термином «модернизация». Сложившаяся социально-экономическая ситуация, которую эксперты определяют как системный кризис, не внушает оптимизма. «Кто будет осуществлять модернизацию, если разрушены все звенья цепи и она сама распалась?» [37]. Поэтому в целом настрой современных политологов, философов, экономистов пессимистический: «есть немалая вероятность, что через несколько лет петушиное слово «модернизация» разделит участь своих позднесоветских предшественников, «перестройки» и «демократии»: будет выхолощено, обессмыслено и в конечном счете дискредитировано» [38]. В.А. Ашасов утверждает, что вместо модернизации в России осуществляется грандиозная «имитация» [39, с. 83], т. е. создается лишь видимость вовлеченности социума в процессы реформ, всегда инициируемых сверху, в то время как общество в целом ни по своей структуре, ни по доминирующим настроениям и системе ценностей не готово к навязываемым радикальным переменам. Поэтому любые инновации общество, с точки зрения В.А. Ашасо-ва, встречает неприятием, пассивным сопротивлением. Термин «имитация» поддерживает и М.В. Шаповаленко, утверждая, что в современной России инициатором построения гражданского общества может быть только государство, но оно в своем нынешнем виде не заинтересовано в существовании столь независимой сферы, поэтому и здесь мы можем наблюдать появление дозированных, а потому фрагментированных и аморфных зон гражданского общества [40]. «В ячейках такой вот системы, - подчеркивает еще один российский исследователь А. Рябов, - не может появиться никаких запросов ни на модернизацию, ни на инновации. Ведь залог успеха - в возможности получения ренты. Да и опыт истории показывает, что никогда феодалы по собственной воле обществ нового типа для своих подданных не создавали» [10]. Американский социолог и публицист Д. Белл, анализируя текущую экономическую ситуацию в России, считает, что «Россия стремится вернуть себе былой статус и при этом целиком полагается на сырьевой
шантаж, для пущей убедительности пугая европейцев тем, что обратится на Восток, к Азии - построит там нечто вроде нового Великого шелкового пути» [41, с. 53]. «Набором лозунгов» назвал современную модернизацию и В. Иноземцев [14]. Он оказался прав [34], и к концу 2011 г. тема модернизации стала терять свою актуальность. Может, в силу особенности функционирования современного информационного пространства, может из-за дополнительных факторов: сложно говорить о необходимости развивать космические технологии, если падает «Прогресс», а идея формирования инновационного общества на базе разрушенной инфраструктуры недомодернизированного советского наследия может заинтересовать только редакторов информационных порталов. Как верно заметил Д. Белл, «в любой экономической системе более всего ценится ее центральный ресурс, и если таковым в России являются сегодня сырье и власть, его контролирующая, то как же можно искусственно сымитировать ценность знаний? Как можно инициировать развитие по пути инноваций? У меня нет ответа» [41, с. 52].
России сейчас не до модернизации; в обществе доминирует другой тренд: стабильность. Трудности затянувшегося переходного периода и общее ощущение нестабильности способствовали актуализации тех элементов социокультурной памяти, которые отвечают за ностальгию по «сильной руке», стремление к «порядку». «Произошла потеря темпа в демократических процессах, во многом - откат назад. Все основные решения принимаются исполнительной властью и лишь оформляются парламентом, а независимость судов - под большим вопросом. У нас нет такой партийной системы, которая бы позволяла обеспечивать победу реального большинства и в то же время учитывала мнение меньшинства, давала действовать оппозиции. Усиливается впечатление, что власть боится гражданского общества, хочет все контролировать. Но ведь мы уже там были! Снова туда же?» [42]. Сейчас мы видим актуализацию советского пласта исторической памяти, связанного с ощущениями стабильности, державности и т. д. [33]. Возвращение советского гимна стало символом того пути, по которому пойдет страна. А потом появляются и стилизованные под советские
этикетки на товарах, и сериалы про Брежнева - как идеала той эпохи, которую еще помнят многие россияне, воспитывающие детей в ностальгии по той стабильности. Память становится активным инструментом политики властей, посредством памяти создаются коллективные образы. Объективных предпосылок для проведения масштабных реформ недостаточно - нужны еще субъективные, а их нет. Результаты политики памяти, направленной на культивирование стабильности, анализировал Е.Г. Ясин. Признавая необходимость модернизации, Е.Г. Ясин писал: «у нас повысилась ценность иерархии, у нас повысилась ценность консерватизма, у нас повысилась ценность аффективной автономии. Ценность творческой автономии, интеллектуальной автономии упала. Такая картина. Я не стал бы из этого делать далеко идущие выводы, но тем не менее. Из этого я вижу необходимость в дальнейших исследованиях, но сам для себя делаю вывод, что мы движемся не совсем в ту сторону. В связи с чем у нас ситуация готовности общества к модернизации и к повышению уровня нашей культуры и институтов не улучшается, а ухудшается» [43].
Стабильность и модернизация - это противоположности. Но (в те «золотые» времена все учили диамат) если их борьба - дело естественное, но единства никак не получится.
1. Головашина О.В. Историческая память и модернизация в России // XVII Державинские чтения. Академия гуманитарного и социального образования: материалы Общероссийской научной конференции. Февраль 2012. Тамбов, 2012. С. 351-357.
2. Бодрийяр Ж. Соблазн. М., 2000.
3. Мафессоли М. Околдованность мира или божественное социальное // Социо-логос. Общество и сферы смысла. М., 1991.
4. Барт Р. Миф сегодня // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994.
5. Захаров А.В. Карнавал в две шеренги. (К истории советских массовых празднеств) // Человек. 1990. № 1.
6. Щербинина Н.Г. Архаика в российской политической культуре // Полис. 1997. № 5.
7. Гуревич П.С. Мифология наших дней // Свободная мысль. 1992. № 11.
8. Гуревич П.С. Социальная мифология. М., 1983.
9. Бодрийяр Ж. Система вещей. М., 1999.
10. Рябов А. Новый русский феодализм // Газе-та.ги. иЯЬ: Шр://тс^тс^а7е1а.ги/со1итп/гуаЬоу /3358748^^1 (дата обращения: 13.08.2012).
11. Данилевский Н.Я. Россия и Европа // Библиотека русской религиозно-философской и художественной литературы «Вехи». иКЬ: http://vehi.net/dani1evsky/rossiya/ (дата обращения 10.08.2012).
12. Антология политической мысли. М., 1992.
13. Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998.
14. Иноземцев В. Норма против «ручника» // Центр исследований постиндустриального общества. иКЬ: http://postindustria1.net/2011/ 02/norma-protiv-ruchnika/ (дата обращения:
10.08.2012).
15. Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты модернизацион-ных процессов в России. М., 2004.
16. Модернизация и глобализация: образы России в XXI веке / под ред. В.Г. Федотовой. М., 2002.
17. Головашина О.В. Модернизация - незавершенный проект или традиционная ментальность в современной России // Inetemum. Общественная прогностика о будущем для настоящего. 2011. Вып. 2 (5). С. 56-62.
18. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.): в 2 т. СПб., 2000. Т. 1.
19. Жуков Д.С., Лямин С.К. Модель политикоинституциональной модернизации - модер-нофрактал // Ineternum. Общественная прогностика о будущем для настоящего. 2011. Вып. 1 (4). С. 75-106.
20. Лямин С.К. Трансформация представлений городского населения о законности в контексте модернизационных процессов в России второй половины XIX века // Вестник Тамбовского университета. Серия Гуманитарные науки. Тамбов, 2010. Вып. 6 (86). С. 263-270.
21. Козлова Н. Н. Социально-историческая антропология. М., 1998.
22. Жуков Д.С., Лямин С.К. Институциональная модернизация: генезис представлений и теоретический контекст // Ineternum. Общественная прогностика о будущем для настоящего. 2011. Вып. 2 (5). С. 39-55.
23. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: социокультурная динамика России: в 2 т. Новосибирск, 1997.
24. Хомяков А. Письмо о значении слов: «кафолический и соборный» // Сочинения. Богословские и церковно-публицистические статьи. Пг., 1915.
25. Бердяев Н. Русская идея. Париж, 1946.
26. Самарин Ю.Ф. О мнениях «Современника», исторических и литературных // Самарин Ю.Ф.
Избранные произведения. M., 1996. С. 431432.
27. Гавров С.Н. Социокультурная традиция и модернизация российского общества. М., 2002.
28. Бунин И. Окаянные дни. М., 1990.
29. Ахиезер А.С., Козлова Н.Н., Матвеева С.Я. Модернизация в России и конфликт ценностей. М., 1994.
30. Уткин А.И. Вызов Запада и ответ России. М., 2005 // Литературный центр. URL: http:// books -center.ru/libcent_unieqr.html (дата обращения: 11.08.2012).
31. Бердяев H.A. Истоки и смысл русского коммунизма. M., 1990.
32. Ясин Е.Г. Могло ли все быть иначе? // Первое
сентября. 2000. № 4. URL: http://ps.1septem ber.ru/2000/41/5-1.htm (дата обращения:
14.08.2012).
33. Головашина О.В. Национальная идентичность: базовая модель // Fractal Simulation. Бюллетень Центра фрактального моделирования. 2011. Вып. 2. С. 64-73.
34. Иноземцев В. Модернизация: кто и чем отплатит? // Российская Федерация сегодня. 2010. № 22. URL: http://www.russia-today. ru/tema-nomera/ 1053-vladislav-inozemcev-mo dernizaciya-kto-i-chem-oplatit.html (дата обращения: 13.08.2012).
35. Дискин И. Кризис... И все же модернизация // Электронная библиотека ModernLib. URL: http://www.modernlib.ru/books/diskin_iosif/kriz isi_vse_zhe_modernizaciya/read/ (дата обращения 13.08.2012).
36. Гавров С. Н. Российский путь: консервативная модернизация как активизация традиционализма // РСПП. Информационно-публицистический портал. URL: http://www.rspp.su/ articles/06.2010/gavrov.html (дата обращения:
13.08.2012).
37. Кара-Мурза С. Готовы ли мы совершить подвиг модернизации? // Российская федерация сегодня. URL: http://www.russia-today.ru/look/ 1041-sergej -kara-murza-gotovy-li-my-sovershit-podvig-modernizacii.html (дата обращения:
13.08.2012).
38. Белковский С., Ремизов М. Специальная теория модернизации // Газета.ru. URL: http:// www.gazeta.ru/comments/2009/10/12_a_327203
6.shtml (дата обращения: 13.08.2012).
39. Ашасов В.А. Россия как разрушающееся традиционное общество // Полис. 2001. № 3.
40. Шаповаленко М.В. Политическая модернизация и возможности культурного диалога. URL: http://conference.rsuh.ru/shapov.htm (дата обращения: 13.08.2012).
41. Белл Д., Иноземцев В. Эпоха разобщенности. Размышления о мире XXI века. М., 2007.
42. Горбачев М. Перестройка, 25 лет спустя //
Российская газета. 2010. 12 марта.
43. Ясип КГ. М°дернизация необходима. Готово Поступила в редакцию 15.09.2012 г. ли общество? иКЬ: http://www.d-s-r.ru/texts/
014.pdf (дата обращения: 13.08.2012).
UDC 101.1:316
MEMORY, EXPERIENCE AND CURRENT STAGE OF MODERNIZATION IN RUSSIA
Oksana Vladimirovna GOLOVASHINA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Candidate of History, Senior Lecturer of Philosophy Department, e-mail: ovgolovashina@mail.ru
The significance of the historical memory in past modernization transformations and in current modernization dynamics is analyzed. Sociocultural specifics of the Russian national self-consciousness are studied through the notions of sobornost (conciliarism) and community. Much attention is paid to the place of traditional culture in the current modernization dynamics. Key words: modernization; historical memory; traditional culture; sobornost (conciliarism).
