CC BY
24
48Там же. С. 142. 49Там же. С. 143. 50 Там же. С. 145.
51Чернышевский Н.Г. Антропологический принцип в философии //Избранные философские сочинения. В 3т. Т.3. М., 1951. С. 251.
52 Там же.С. 249.
53 Чернышевский Н.Г Критический взгляд на современные эстетические понятия // Чернышевский Н.Г. Эстетика. М., 1958. С. 227.
54 Чернышевский Н.Г О поэзии. Сочинение Аристотеля // Русская эстетика и критика 40 -50-х годов XIX века. М.: Искусство. С. 290.
55 Там же. С. 289.
56Соловьёв В.С. Первый шаг к положительной эстетике // Там же. С. 145.
57 Чернышевский Н.Г Эстетические отношения искусства к действительности // Чернышевский Н.Г. Эстетика, М.:1958. С. 152 - 153.
58 Там же. С.165.
59 Там же. С. 167.
60 Там же. С. 177.
61 Там же. С. 157.
62 Соловьёв В.С. Общий смысл искусства// Соловьёв В.С. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М.: Книга, 1990. С. 134.
63 Там же // С. 133.
64 Соловьёв В.С. Два потока. Воскресные письма // Соловьёва В.С. Собр. соч. Т.8. СПб.: Общ. польза, 1903, С. 116 - 119; см. также Матсар М. Соловьевские исследования Вып. 14. Иваново, 2007.
65 Соловьёв В.С. Первый шаг к положительной эстетике // Там же. С. 145.
66 Соловьёв В.С. Исторические дела философии// Соловьёв В.С. Собр. соч. В 12 т. Т. 2. Брюссель: Жизнь с Богом, 1969. С.411
67 Чернышевский Н.Г. Критический взгляд на современные эстетические понятия // Там же. С. 266.
68 Соловьёв В.С. Первый шаг к положительной эстетике // Там же. С. 145.
69 Там же. С. 144.
70 Соловьёв В.С. Что значит слово «живописность»? // Соловьёва В.С. Собр. соч. Т.8. СПб.: Общ. польза, 1903. С.62 - 65.
Н.В. ДЗУЦЕВА
Ивановский государственный университет
ПАМЯТЬ КАК ПАРАДИГМА КУЛЬТУРЫ В ТВОРЧЕСКОМ СОЗНАНИИ ВЯЧЕСЛАВА ИВАНОВА
Рассматривается категория памяти, осмысленная одним из ведущих представителей символистской культуры Вяч. Ивановым. В общем своде его эстетико-философских размышлений память предстает как духовная универсалия высшего порядка. Это центральная мифологема его творческой системы, переходящая в парадигму культуры и обретающая онтологический статус в религиозно-философской рефлексии Иванова как поэта и мыслителя.
The article considers the category of memory as viewed by one of the leading representatives of the symbolist culture Vyacheslav Ivanov. Among his other aesthetic-philosophical speculations, memory reveals itself as a high-order spiritual universal. It is the central mythologem of
his creative system, becoming a paradigm of culture and acquiring the ontological status in Ivanov 's religious and philosophical reflection as a poet and thinker.
Ключевые слова: память, беспамятство, культура, символизм, религия, эстетика, творчество.
Key words: memory, forgetfulness, culture, symbolism, religion, aesthetics, creative work.
Категория памяти является одной из главных универсалий эстети-ко-философской системы Вяч. Иванова - столь глубоко и многомерно она пронизывает его сознание как поэта и мыслителя. В религиозно-философском, гносеологическом ключе память связывается Ивановым с возможностью познания Высших сфер, что само по себе положено в основу всей его художественной философии. Как отмечает многолетний секретарь и биограф Иванова О. Шор-Дешарт, согласно его воззрениям гносеология - это анамнесеология1: познавать - значит вспоминать, и в этом Иванов идёт вслед за учением Платона, его представлениями о Предвечной Памяти, как «воспоминании души о довременном созерцании божественных идей»2.
Действительно, Иванов едва ли не постоянно ссылается на Платона, когда речь заходит о памяти, но, обращаясь к древнему философу, он, конечно, творит свою версию платоновской идеи, не только развивая ее, но и обращая ее мыслительный потенциал к коллизиям современной духовной жизни и в то же время разрабатывая философию символистской культуры, основные положения ее эстетического канона.
В культурфилософском осмыслении феномена памяти Иванов исходит из убеждения, что именно память является своего рода оправданием не только культуры, но и человеческого существования вообще, если мыслить его как путь к Высшему бытию. Как всегда у Иванова, в иерархической выстроенности концептосферы памяти есть своя логика, согласно которой память предстает в конечном итоге как высшая духовная субстанция: «Память, - говорил он своему бакинскому ученику, - Вам и мешает отрицать Бога и бессмертие... Да, единственный залог, что мы бессмертны, - мы имеем в памяти»3.
Только с этой высшей точки осмысления Ивановым памяти можно понять ивановскую философию культуры. Ее своеобразную квинтэссенцию могла бы выразить одна ивановская реплика, высказанная им в присущей ему пафосной манере: «.Я благочестиво воскуряю свой фимиам на алтаре Памяти, матери Муз, славлю ее как "бессмертия залог, венец сознанья".» (III, 392). Нельзя не заметить в этом высказывании характерную для Иванова «пышность и нарядность его стилистически барочной мысли и речи» (Ф. Степун), и, тем не менее, это не риторический пассаж, а своеобразное оформление одного из важнейших начал ивановской философской эстетики. Платоновская идея обретает здесь как бы двуединый
состав: память - живительная почва искусства и культуры и в то же время память - путь в пространство Высшей реальности, сферу истинного бытия. Обе эти ипостаси памяти в творческом универсуме Иванова взаимопроникают одна в другую, что можно наблюдать практически на протяжении всего жизненного и творческого пути поэта и философа.
И еще одно важное замечание для понимания эстетического и религиозно-философского наполнения категории памяти в сознании Иванова. Если культура для него - «лестница Эроса и иерархия благоговений» (III, 386), то и концептосфера памяти в критико-эстетической и поэтической деятельности Иванова являет собой разветвленную систему символико-креативного свойства, обретая в ивановском метатексте динамический характер. Мыслительный потенциал концепта память выстраивается как многоуровневая, иерархически осмысленная система философско-символического воплощения, начиная от повседневно-жизненного, общеупотребительного слова память до мифотворческих моделей и, наконец, спиритуальных обобщений онтологического порядка.
К пониманию памяти как субститута универсума духовной культуры Иванов шел с первых своих выступлений в качестве теоретика символизма, культуролога и философа. Культурфилософское наполнение категории памяти разрабатывается им уже в первых статьях знаменитого «башенного» периода его жизни и творчества, когда Иванов, выступая в роли «глашатая дио-нисизма, пропагандиста новой религии страдающего и возрождающегося бо-га»4, был, по его собственным поздним признаниям, далек от чистоты исповедания христианского канона. Являя собой знаковую фигуру в ситуации напряженного духовного поиска, которым была отмечена в России эпоха нача -ла ХХ века, он выстраивает масштабные культурно-утопические проекты, но жизнетворческий пафос его эстетического философствования не мешает ему понимать и разрабатывать категорию памяти как едва ли не центральное смыслообразующее установление своей эстетико-философской системы. Более того, Иванов начинает активно прописывать мифосимволический потенциал памяти, применяя его к духовным коллизиям современной культуры и прежде всего к теории и практике символизма.
Не удивительно поэтому, что как незаурядный знаток и приверженец греческой античности, в своей критико-философской эссеистике он манифестирует эллинский миф о богине памяти Мнемозине, матери девяти Муз. В статье «Древний ужас (По поводу картины Л. Бакста "Terror Antiquus"») (1909) он с присущей ему стилистической экспрессией воспроизводит древние представления о том, что душа, чтобы восходить к свету, должна «опять найти ключи Памяти и утолить палящую жажду у подземной Мнемосины...» (III, 93); «...три Музы не что иное, как единая Мнемосина, их матерь, владычица живых вод, дарующих память, т.е. возрождающих жизнь, дающих бессмертие.» (III, 102).
Таким образом, память обретает в творческом сознании Иванова живую насущность мифотворческого бытия, что заставляет его писать это слово с заглавной буквы. Опираясь на платоновскую мысль о позна-нии/воспоминании, он развертывает свою идею памяти, показывая своеобразную двусоставность ее сущностной основы: это Память Вечная и Память Предвечная. Вечная Память - это «преемственность общения в духе и силе между живущими и отшедшими, которую мы, люди овеществленного и рассеянного века, чтим под именем духовной культуры, не зная сами религиозных корней этого почитания». Именно из такой предпосылки возникнет само понимание Ивановым культуры вне всякого рода прагматических усечений: «Культура - культ отшедших, и Вечная Память - душа ее жизни, соборной по преимуществу и основанной на предании». Однако на этом он не останавливается и продолжает: «Но есть, говорит Платон, и Память Предвечная (ауацупоц): воспоминание души о довременном созерцании божественных Идей. Она - источник всякого личного творчества, гениального прозрения и пророчественного почина. Ибо творчество совершается в Духе. <...> И пророческие дары Духа - упреждение бытия последнего - раскрываются памятью в бытии первом» (III, 92).
Таким образом, уже в первой своей книге «По звездам» (1909) Иванов формирует концепцию культуры как репрезентацию Памяти в ее глубинном спиритуальном содержании: память как жизнь культуры в «формате» преемства, живого общения с прошлым, и непосредственно вытекающее из этого высшее умозрение в Памяти - это путь прозрений и пророчеств о Высшем бытии, т.е. путь к Богу. Манифестируя таким образом свое понимание культуры как бытие в Памяти, Иванов никогда уже не сойдет с этого пути, а будет развивать и углублять эту мысль.
В период расцвета интеллектуальной деятельности Иванова (начало 1900-х годов) категория памяти, перерастая под его пером в мифологему универсального характера, становится основополагающей идеей его эстети-ко-философских размышлений. Он обращает ее к пониманию сущности и генезиса поэтического творчества, отдавая поэзии одно из главных мест в воссоздании здорового жизнетворческого духа на пути преобразования со -временной «критической», по его воззрениям, культуры в культуру «органическую», «соборную по преимуществу». В статье «Поэт и чернь» (1904) он пишет: «Что познание - воспоминание, как учит Платон, оправдывается на поэте, поскольку он, будучи органом народного самосознания, есть вместе с тем и тем самым - орган народного воспоминания. Чрез него народ вспоминает свою древнюю душу и восстанавливает спящие в ней возможности. <...> Созданное им внутреннее слово узнается народной душой как нечто свое, - постигается темным инстинктом забытого родства» (I, 713-714).
Та же мысль является исходной предпосылкой в одной из программных ивановских статей с многоговорящим названием «Заветы символизма» (1910), где символизм утверждается как «принцип всякого истинного
искусства»: «Символизм кажется воспоминанием поэзии о ее первоначальных, исконных задачах и средствах» (III, 595).
Но, конечно, в своем наиболее концептуальном культурфилософ-ском варианте, - развернуто-аргументированном, заостренном в полемике с оппонирующей стороной и по-ивановски духоподъемном, - позиция Иванова в отношении памяти предстает в знаменитой и уникальной по своей природе книге Иванова-Гершензона «Переписка из двух углов» (1920), которая, по словам Ю. Асояна, «по праву претендует на то, чтобы стать одним из важнейших топосов всей русской философии культуры ХХ столетия»5. Категория памяти как субстанциональная сущность любой культуры осмыслена здесь с явным тяготением к приданию ей онтологического статуса. Казалось бы, Иванов развивает ту же, навсегда и прочно сложившуюся в его сознании идею платоновского извода (о чем шла речь выше), но с небывалым ранее полемическим пафосом и метафизическим оптимизмом придает ей поистине всеутверждающий масштаб.
Напомним, что в диалоге М.О. Гершензона и Вяч. Иванова, развернувшемся в московской здравнице, столкнулись две позиции: культуроцен-тричное сознание с его общегуманитарной установкой и метафизически ориентированное, религиозно оправданное миропонимание6.
Мысль Иванова креативно заострена в противовес ощущениям М. Гершензона, для которого культура - мертвый груз ненужных для живой, реальной жизни знаний, система принуждений, отнимающая свободу миро-чувствия. Иванов же в качестве главного аргумента духовной свободы утверждает память как инициативно-динамическое начало культуры: «Не только монументальна культура, но и инициативна в духе. Ибо память, ее верховная владычица, приобщает истинных служителей своих "инициаци-ям" отцов и, возобновляя в них таковые, сообщает им силу новых зачатий, новых починов. Память - начало динамическое; забвение - усталость и перерыв движения, упадок и возврат в состояние относительной косности» (III, 395-396).
Как видим, именно память являет собой духовно-инициативную сущность культуры, каждый раз давая ей новую жизнь. С этой точки зрения Иванов проясняет умонастроение декаданса, которым отмечено современное ему сознание, говоря, что декаданс - «омертвелая память, утратившая свою инициативность, не приобщающая нас более к инициациям (посвящениям) отцов и не дающая импульсов существенной и инициативы.». «Но и сама культура, в ее истинном смысле, - продолжает он, -<...> есть память не только о земном и внешнем лике отцов, но и о достигнутых ими посвящениях. Живая, вечная память, не умирающая в тех, кто приобщаются этим посвящениям!» (III, 395).
В отличие от М. Гершензона Иванов не мыслит культуру как горизонталь духовного бытия, как только «земной» и «внешний» ее пласт. Символика посвящения отмечена ритуально-обрядовыми коннотациями, столь важ-
ными в эстетическом сознании Иванова7, и знаменует собой вертикаль бытия в культуре. Отвечая на мысль М. Гершензона о «несвободе», которую не может не ощущать человек как «вьючное животное культуры», о стремлении освободиться от бремени культуры, выйдя за ее пределы, Иванов отвечает: «"Уйдем", - приглашаете Вы, а я отвечаю: "Некуда: от перемещения в той же плоскости ничего не изменится ни в природе плоскости, ни в природе движущегося тела"» (Ш, 411). Именно память как духовное содержание куль -туры обеспечивает это устремление вверх: вектор памяти, как ее понимал Иванов, это «утверждение вертикальной линии, могущей быть проведенною из любой точки, из любого "угла", лежащего в поверхности какой бы то ни было, молодой или дряхлой культуры» (III, 395). С этой точки зрения культура для Иванова - не плоскость, а «горний», т.е., в конечном счете, религиозный путь, восхождение к трансцендентному, высшему бытию. И начало пути, точка «восхождения», возможна для каждого и в каждой реальной си -туации (сам Иванов доказал это своим примером в обстановке московской здравницы, в «душной комнате с окнами в стену»).
Таким образом, Иванов предлагает не выход «за», а восхождение «на каждом месте», «в каждом центре любого горизонта». «Это путь свободы истинной и творчески действенной», - утверждает он. «Вам кажется, что забвение освобождает и живит, культурная же память порабощает и мертвит; я утверждаю, что освобождает память, порабощает и умерщвляет забвение» (Ш, 410).
Следует отметить, что для Иванова религиозное сознание не отменяет «земной» самоценности культуры («земного лика отцов»), оно вводит в нее систему координат, выступающую для нее залогом бессмертия. Придавая таким образом культуре оздоровительное, восстановительное и направляющее целеустремление, он осмысляет ее как Вечную память, сообщающуюся с Памятью Предвечной, Божественной. Знаменательны его слова: «Памятью воссоединяемся мы с Началом и Словом, которое "в Начале было"» (I, 93).
Из всего сказанного следует, что память как субститут духов -ного универсума обретает у Иванова онтологический статус, который переходит и на статус культуры, символически осмысленной в этом ключе как «лестница Эроса и иерархия благоговений». Нетрудно заметить, что в этой образно-символической модели, столь характерной для ивановского символического письма, акцентируется семантика излюбленной ивановской диады восхождения/нисхождения: «... ни один шаг по лестнице духовного восхождения невозможен без шага вниз, по ступеням, ведущим в ее подземные сокровища: чем выше ветви, тем глубже корни» (Ш, 392).
Это «лестница» творческих откровений и «посвящений» на пути познания Высших сфер, где память - не только путеводительница, но прежде всего - духовная инициатива, живое (живительное, оживляющее) дыхание культуры.
Если использовать введенное С. Аверинцевым понятие «ивановский канон»8, то есть все основания утверждать, что память во всей разработанной Ивановым смысловой многомерности этой категории, символико-эстетической и религиозно-философской ее наполненности являет собой стержневое основание интеллектуального универсума Вяч. Иванова. Если на раннем этапе, выстраивая эстетическую модель творчества как бытие Мифа, Иванов вписывает память в свою концепцию символизма с присущей ему в то время «терминологией» соловьёвского извода - «И художник тогда только наиболее творец, когда пробуждает в нас живое чувствование кровной связи нашей с Матерями Сущего и древнюю восстанавливает память Мировой души» (I, 93), - то идея памяти как парадигмы культуры в «Переписке.» обретает программную, конечную завершенность, перекликаясь с идеей всеединства, и звучит гимном метафизического оптимизма: «... Культура обратится в культ Бога и Земли. Но это будет чудом Памяти, - Перво-Памяти человечества» (Ш, 411).
Эта культурфилософская утопия была центром деятельно-интеллектуального поведения Иванова на протяжении всего его духовного пути, но, конечно же, она испытала на себе тяжелые уроки исторической реальности: это и драматические коллизии личной судьбы, и масштабные трагические события общемирового человеческого бытия, из которого неотвратимо уходил воздух культуры в том ее понимании, которое было Иванову так близко и дорого.
О мотиве памяти в поэтическом творчестве Вяч. Иванова следует говорить особо, посвятив этому отдельную работу. «Есть внутреннему опыту словесное знаменование, и он ищет его, и без него тоскует, ибо от избытка сердца глаголят уста» (Ш, 386), - так словами самого Иванова можно передать лирическую ауру памяти в его поэтических откровениях. Они не просто иллюстрируют теоретические и философско-эстетические построения Иванова, но существенно их обогащают и углубляют, давая возможность ощутить имплицитные пласты ивановской мысли, - не случайно, по собственному признанию Иванова, он ощущал себя прежде всего и более всего поэтом. Главная линия его интеллектуальной стратегии относительно памяти остается неизменной и на поэтических страницах, но под пером Иванова-лирика мотивно-образный комплекс память/забвение обретает тончайшие эмоционально-личностные обертоны и глубинную лирическую философичность, образуя единую лирико-философскую концепцию. И вполне закономерно, что строки из первого сборника стихов Иванова «Кормчие звезды» (1903) - Над смертью вечно торжествует, /В ком память вечная живет... - в конце жизни поэта и
мыслителя переходят в тональность взволнованного призыва, как бы закольцовывая его творческий путь словами, вошедшими в последнюю поэтическую книгу Иванова «Свет вечерний»:
Ты, Память, Муз родившая, свята, Бессмертия залог, венец сознанья, Нетленного в истлевшем красота! Тебя зову .
1 Дешарт О. Предисловие // Иванов Вяч. Собр. соч. Брюссель, 1971. Т. 1. С. 137.
2 Иванов Вячеслав. Собрание сочинений / Под ред. Д.В. Иванова и О. Дешарт; введ. и примеч. О. Дешарт. Брюссель, 1979. Т.3. С. 92. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.
3 Альтман М. Разговоры с Вячеславом Ивановым. СПб., 1995. С. 88.
4 Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России. СПб., 1993. С. 59.
5 Асоян Ю. , Малафеев А. Открытие идеи культуры (Опыт русской культурологии середины XIX - начала ХХ веков). М., 2000. С. 174. См. так же: Проскурина В. Ю. "Переписка из двух углов": символика цитаты и структура текста // Лотмановский сборник. М., 1997. Вып.2.
6 Подробнее об этом: Асоян Ю. Малафеев А. Указ. соч. С. 180.
7 См.: Берд Р. Обряд и миф в поздней лирике Вяч. Иванова (О стихотворении «Милы сретенские свечи») // Вячеслав Иванов - Петербург - мировая культура: Материалы международной научной конференции 9-11 сентября 2002 г. Томск; М., 2003.
8 Аверинцев С.С. «Скворешниц вольный гражданин.» Вячеслав Иванов: путь поэта между мирами. - СПб, 2001. С. 22.
Н.П. КРОХИНА
Шуйский государственный педагогический университет
СИНТЕЗ КАК ОСНОВОПОЛАГАЮЩИЙ ПРИНЦИП КУЛЬТУРЫ В РУССКОЙ МЫСЛИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА
Культурологическое расширение сознания явилось воплощением искомого синтеза и целостности. Раскрытие символизма как миропонимания означало выявление важнейших аспектов синергийного ядра культуры.
Culturological broadening of consciousness has become a personification of sought-for synthesis and integrity. The disclosure of symbolism as the world outlook means revealing the major aspects of the synergic centre of the culture.
Ключевые слова: синтез, всеединство, антропокосмизм, София, символ, музыка.
Keywords: Synthesis, unity, anthropocosmism, Sofia, symbol, music.
