CC BY
7
Санкт-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
С.М. Зарин
Ответ на критику профессора М.М. Тареева
Опубликовано:
Христианское чтение. 1908. № 10. С. 1379-1399.
@ Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Ч>-0—О—О—О—0-0-0—О—0-0—О—О—О—О—0—0-0—О—О—0-0-0—о-
Отвѣтъ на критику профессора М. М. Тарѣева.
ТѴЬ МАЙСКОЙ и іюньской книжкахъ «Богословскаго Вѣст-рД ника» въ «библіографическомъ отдѣлѣ» нроф. М. М. Та-®^5о рѣевымъ помѣщена до крайности рѣзкая рецензія на мое $ сочиненіе «Аскетизмъ по православно-христіанскому уче-
нію». Томъ первый: основоположительный—въ двухъ кни-
гахъ. Спб., 1907,—подъ заглавіемъ: «О книгѣ г. Зарина: Аскетизмъ» ').
Такъ какъ эта рѣзкая статья въ своей значительнѣйшей части (почти сплошь) • является и въ высшей степени несправедливою, бросающею незаслуженную тѣнь огульнаго осужденія не только на мою работу, но и на самую мою личность— интеллектуальную и моральную,—то я не могу 'оставить ее безъ отвѣта.
Въ своемъ настоящемъ отвѣтѣ я ставлю своимъ долгомъ держаться на чисто дѣловой почвѣ, избѣгая всякихъ полемическихъ выходокъ и личныхъ счетовъ. Правда, исполненіе этого обязательства является дѣломъ не всегда легкимъ, такъ какъ мой почтеннѣйшій оппонентъ стоитъ отъ начала и до конца на явно субъективной точкѣ зрѣнія, съ нескрываемымъ намѣреніемъ причинить лично мнѣ возможно большую непріятность. втоптать- и мою работу, и мою личность въ грязь. Этому вполнѣ соотвѣтствуетъ и самый внѣшній способъ изложенія библіографической статьи: въ ней нерѣдко оставляется спокойный тонъ и рѣчь переходитъ въ бранчливое обращеніе къ автору разбираемой диссертаціи, т. е. ко мнѣ 2): тонъ ея не-
') Май, стр. 149—150; іюнь, стр. 305—339. 8) См., напр., стр. 317, 334 и др.
пріятно (не для- одного меня лишь) рѣзкій и запальчивый и т. под. и заключаетъ въ себѣ нѣкоторыя парадоксальныя утвержденія.
Уже предварительныя замѣчанія моего критика, опредѣляющія его исходную точку зрѣнія на мою работу, лишены строгой объективности. По его словамъ, онъ «приступилъ къ чтенію грандіознаго труда» моего «съ изощреннымъ вниманіемъ, съ напряженнымъ благоговѣйнымъ чувствомъ» 1),—во всякомъ случаѣ—«съ благопріятными чувствами» 2). И ото не только въ виду «характера религіозной литературы нашихъ дней», представляющей «самый выгодный фонъ, на которомъ выдѣляется такая ученая работа» ®), но и въ виду нѣкоторыхъ «предварительныхъ данныхъ» 4). Эти предварительныя данныя— «восторженные отзывы оффиціальныхъ рецензентовъ, газетный шумъ. Заринъ—второй Болотовъ: такая молва пронеслась по нашему богословскому міру» 5).—Что касается отзывовъ оффиціальныхъ рецензентовъ, то они—несомнѣнно—имѣли въ виду сравнительное достоинство сочиненія, опредѣляли его значеніе въ ряду другихъ магистерскихъ диссертацій. Оффиціальные рецензенты—естественно—не прилагали какой-либо особой, повышенной, мѣрки къ моему сочиненію, такъ какъ для этого не было и никакого повода. Газетный же шумъ ограничивался фельетономъ г. В. В. Варварина въ «Русскомъ Словѣ» в). Ему же принадлежитъ и сравненіе меня съ достопамятнымъ проф. В. В. Болотовымъ, основанное на впечатлѣніи отъ нѣсколькихъ моихъ выступленій на первыхъ религіозно-философскихъ собраніяхъ. Спеціально и съ глубокимъ интересомъ по первоисточникамъ изучая вопросъ объ аскетизмѣ, я—естественно—на собраніяхъ могъ сообщить и кое-что цѣнное, для большинства собранія —даже новое. Характерно, что это личное впечатлѣніе писателя-пѵблициста отъ моихъ нѣсколькихъ рѣчей на религіозно-философскихъ собраніяхъ переносится почему-то на мое сочиненіе и считается источникомъ предварительной освѣдомленности «нашего богословскаго міра» о его достоинствѣ. Все это заботливо привлекается моимъ критикомъ и краски тенденціозно сгущаются затѣмъ, чтобы дальше, какъ можно болѣе, поглумиться надъ моей работой.
«Первое впечатлѣніе, пишетъ проф. М. М. Тарѣевъ, отъ
Іі Май, стр. 142. ■) Стр. 150. 3) Стр. 142.
’) Стр. 141. ") 80 и 83 за 1907 г.
*) Ibid.
этой диссертаціи іі окончательное сужденіе, которое вытекаетъ изъ тщательнаго изученія ея, радикально расходятся» 1). А именно—«первое внѣшнее впечатлѣніе отъ этихъ книгъ было радостное, бодрящее, открывающее твердую почву подъ ногами н широкія дали въ будущемъ. Взявъ въ руки этотъ «осново-положительный» увѣсистый томъ, напечатанный па великолѣпной бумагѣ, четкимъ и солиднымъ шрифтомъ, украшенный оглавленіями, предисловіями, введеніями, заключеніями, указателями. дѣленіями, подраздѣленіями, вводными положеніями и выводными тезисами, историко-филологическими справками по каждому вопросу, безконечными цитатами и примѣчаніями къ каждому почти слову текста, невольно радуешься за наше богословіе, какъ за науку» 2). Мое «этико-богословское» изслѣдованіе называется «ученѣйшимъ», такъ какъ «почти на каждой (изъ 1145) страницъ читатель встрѣчаетъ подавляющее обиліе цитатъ, греческихъ и латинскихъ текстовъ» 3). Не смотря па все это, окончательный «приговоръ» надъ моей диссертаціей въ высшей степени суровый и даже устрашающій: «это жалкая, нищенская работа, не имѣющая никакого значенія» Не скрою.—получить такой приговоръ отъ профессора, къ которому ранѣе я относился всегда съ искреннимъ уваженіемъ,—очень тяжело. Проработать съ самоотверженіемъ 8 лѣтъ изъ чистой преданности религіозной истинѣ, при неблагопріятной—по большей части—для научной дѣятельности обстановкѣ, употребить массу труда, подорвать замѣтно даже свое здоровье, затратить, кромѣ того, и значительныя (для меня) матеріальныя средства на пріобрѣтеніе пособій, па переписку и печатаніе сочиненія,—и въ результатѣ такой отзывъ, который, по его устрашающему значенію, самъ критикъ называетъ «приговоромъ», почти смертнымъ... Критикъ и не скрываетъ, что ему хочется разъ навсегда уничтожить морально не только значеніе разсматриваемаго моего труда, но и самую личность автора, убить въ немъ всякую энергію къ продолженію научной дѣятельности, поставить его въ невозможныя условія въ окружающемъ обществѣ “)... Все это было бы не только тягостно, но и прямо ужасно, если бы критика проф. М. М. Тарѣева была объективно безстрастна и дѣйствительно хоть сколько-нибудь безпристрастна. На са-
4 Іюнь, (-тр. 305. :,J Стр. 33'-.
-) Стр. 142.
О Стр. 141.
4) Стр. 328.
ломъ же дѣлѣ эта критика вызвана личнымъ раздраженіемъ профессора М. М. Тарѣева на автора изслѣдованія объ аскетизмѣ. Основной тонъ этой критики—рѣзко полемическій— и сужденія о диссертаціи—неумолимо безжалостныя и крайне нетерпимыя—берутъ свой главный источникъ въ томъ, что авторъ диссертаціи объ аскетизмѣ позволилъ себѣ отнестись къ трудамъ проф. М. М. Тарѣева не такъ, какъ бы хотѣлъ профессоръ н какъ—будемъ откровенны—слѣдовало бы отчасти отнестись. Правда, объясненіе причинъ этого явленія и самый характеръ его представляются проф. М. М. Тарѣевымъ слишкомъ тенденціозно и во многомъ совершенно неправильно, но нужно сразу установить фактъ, что личный мотивъ предопредѣлилъ все—отъ начала до конца—отношеніе проф. къ рецензируемой имъ диссертаціи. Критикъ въ своей оцѣнкѣ моей диссертаціи не смогъ и не захотѣлъ возвыситься надъ личнымъ мотивомъ.
Свои окончательныя сужденія о моей диссертаціи проф. М. М. Тарѣевъ обосновываетъ па разсмотрѣніи сочиненія съ двухъ сторонъ: «во-первыхъ, со стороны формальной—въ отношеніи его къ пособіямъ и, во-вторыхъ, со стороны принціаль-ной—въ отношеніи его къ библейско-святоотеческимъ источникамъ“ 1). При этомъ проф. заранѣе предупреждаетъ, что его критика будетъ очень строгая Необходимость такой именно критики проф. М. М. Тарѣевъ указываетъ въ томъ, что она является «однимъ изъ необходимыхъ условій процвѣтанія каждой науки» 3), а основаніемъ примѣненія ея въ сугубой степени по отношенію именно къ разсматриваемому сочиненію служитъ, по словамъ критика, то обстоятельство, что «самъ авторъ относится къ рецензируемымъ трудамъ чрезвычайно строго. Вся его первая книга представляетъ изъ себя какую-то дикую вакханалію педантическаго высокомѣрія и безпредѣльнаго самолюбованія» 4). Въ частности, проф. М. М. Тарѣевъ приводитъ слѣдующіе образцы моихъ рецензій, въ доказательство ихъ «безжалостности» 5). «О нреосв. Ѳеофанѣ: «Въ данномъ случаѣ, къ удивленію, мы встрѣчаемъ у преосв. Ѳеофана, пови-димому, нѣкоторую несогласованность, непослѣдовательность... Вообще отношеніе экстаза, какъ высшей цѣли созерцательнаго подвижничества, къ требованіямъ общехристіанскаго идеала
') Іюнь, стр. 305—306. '-) Ibid. ;‘) Стр. 305. ') Стр. 306.
4) Стр. 308.
религіозно-нравственнаго совершенства далеко не представляется яснымъ въ изложеніи преосв. Ѳеофана и возбуждаетъ въ высшей степени важныя и серьезныя недоумѣнія». А. Ѳ. Гусевъ: «Проф. Гусеву не удалось вполнѣ вѣрно схватить и точно выразить сущность и коренныя особенности православнаго аскетическаго воззрѣнія... Мы не видимъ у А. Ѳ. послѣдовательности и опредѣленности».—«О. Ѳ. Гусевъ не уловилъ съ достаточною глубиною и не отмѣтилъ съ достаточною опредѣленностью двуединства христіанскаго религіозно-нравственнаго идеала». II. II. Пономаревъ: «въ разбираемомъ кругѣ мыслей г. Пономарева мы не видимъ строгой послѣдовательности и полной согласованности, не наблюдаемъ строго логическаго раскрытія одного опредѣленнаго положенія... Къ сожалѣнію, которое приходится испытывать очень часто при чтеніи разбираемаго сочиненія, авторъ его не раскрылъ основательно, точно и обстоятельно содержанія центральнаго и основнаго понятія аскетики—спасенія». И. В. Поповъ: «Въ дальнѣйшемъ раскрытіи этихъ мыслей замѣтна нѣкоторая неопредѣленность, неясность, недоговоренность, а иногда даже спутанность, неточность». М. М. Тарѣевъ (я,—поясняетъ критикъ): «Его мысли не отличаются, къ сожалѣнію, опредѣленностью смысла и точностью ихъ формулировки... По нашему глубочайшему убѣжденію, проф. Тарѣевъ выразилъ православное ученіе по данному вопросу неточно». Harnack: «Строгой и точной научной провѣрки сочиненія Гарнака не выдерживаютъ... Такой способъ разсужденія ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть признанъ научнымъ». Holl: «Этотъ ученый въ своихъ сужденіяхъ и выводахъ часто даетъ дѣйствительнымъ фактамъ неправильное толкованіе, преувеличиваетъ ихъ значеніе, придаетъ имъ невѣрную окраску... У него отсутствуетъ цѣлостное, правильное, такъ сказать, органическое представленіе трактуемаго предмета,—мы не находимъ у него вполнѣ яснаго, точнаго, опредѣленнаго представленія о содержаніи аскетической созерцательности» ‘).
По поводу, приведенныхъ выдержекъ нужно сказать, что здѣсь изъ первой книги берутся отрывочныя выраженія, не лающія возможности судить объ общемъ характерѣ обзора источниковъ въ моемъ трудѣ. Нанр., о преосв. Ѳеофанѣ у меня трактуется въ такомъ духѣ: «Произведенія преосв. Ѳеофана съ замѣчательною полнотою, близостью и точностью
) Сгр. 307—308.
отражаютъ въ себѣ духъ и характеръ святоотеческаго аскетическаго міровоззрѣнія, которое было предметомъ его особенно тщательнаго всесторонняго изученія и всегдашняго неослабнаго вниманія. Замѣчательный, рѣдкій и выдающійся знатокъ аскетической письменности, преосв. Ѳеофанъ отразилъ ея особенности не только въ своихъ многочисленныхъ твореніяхъ, но и въ своей жизни, провѣривъ истинность аскетическихъ основныхъ предпосылокъ собственнымъ духовнымъ опытомъ...
Въ этомъ обстоятельствѣ заключается особенная, рѣдкая цѣнность твореній еп. Ѳеофана для всякаго изслѣдователя аскетическаго міровоззрѣнія... При этомъ,—что также особенно важно,—преосв. Ѳеофанъ испытывалъ вліяніе не одного какого-либо, хотя бы выдающагося и вполнѣ авторитетнаго аскетическаго писателя, даже не одной какой-либо той или иной группы ихъ, выражающей особенности лишь того или другого направленія аскетическаго міровоззрѣнія,—нѣтъ, его знакомство съ аскетической святоотеческою письменностью было выдающимся не только по глубинѣ, но и по широтѣ обнятаго имъ аскетическаго матеріала... Прекрасное знакомство еп. Ѳеофана съ большимъ числомъ наиболѣе выдающихся, характерныхъ и важныхъ аскетическихъ писателей имѣло своимъ послѣдствіемъ проникновеніе святителя ихъ общимъ духомъ, усвоеніе имъ наиболѣе существепныхъ, характерныхъ, основныхъ чертъ и выпуклыхъ сторонъ ихъ міровоззрѣнія... Такъ, по крайней мѣрѣ, обстоитъ дѣло у преосв. Ѳеофана въ громадномъ большинствѣ случаевъ, — обратное составляетъ лишь незначительныя исключенія» ‘).
Слѣдовательно, если я констатирую въ одномъ случаѣ, «нѣкоторую несогласованность, непослѣдовательность», говорю, что «отношеніе экстаза, какъ высшей цѣли созерцательнаго подвижничества, къ. требованіямъ общехристіанскаго идеала религіозно-нравственнаго совершенства далеко не представляется яснымъ въ изложеніи преосв. Ѳеофана и возбуждаетъ важныя и серьезныя недоумѣнія», — то вѣдь всякому безпристрастному читателю ясно, что здѣсь рѣчь идетъ о частностяхъ богословской системы преосв. Ѳеофана. При этомъ я выражаюсь въ высшей степени осторожно: «въ данномъ случаѣ, къ удивленію, мы встрѣчаемъ у преосв. Ѳеофана, повидимому, нѣкоторую несогласованность» и т. д. —
') Т. I, кн. 1, стр. 4—5.
Мало того. Чтобы усилитъ желаемое впечатлѣніе, ироф. М. М. Тарѣевъ въ приводимыхъ словахъ сочиненія, которыя и безъ того оказываются лишенными контекстуальной связи, дѣлаетъ произвольно выпуски, сокращенія и под. Напр., о самомъ проф. М. М. Тарѣевѣ говорится въ дѣйствительности, что «его мысли не отличаются въ данномъ случаѣ опредѣленностью смысла и точностью ихъ формулировки». ГІроф. М. М. Тарѣевъ въ своей рецензіи слова «въ данномъ случаѣ» выпу-скаетъ,—очевидно, затѣмъ, чтобы придать моей фразѣ ту рѣзкость, которой на самомъ дѣлѣ въ ней нѣтъ. — Объ А. Ѳ. Гусевѣ проф. Тарѣевъ приводитъ слѣдующій мой отзывъ: «профессору Гусеву не удалось вполнѣ вѣрно схватить и точно выразить сущность и коренныя особенности православнаго аскетическаго воззрѣнія». Но эта фраза вырвана изъ цѣльнаго періода: «не смотря на то, что почтеннѣйшій авторъ обладалъ при написаніи вышеозначенныхъ трудовъ значительными познаніями. недюлсинною начитанностью, живостью, проницательностью и глубиною взгляда и, вслѣдствіе этого, по нѣкоторымъ частнымъ пунктамъ опъ высказалъ мысли и замѣчательно вѣрныя, и очень глубокія, и довольно точно выражающія сущность православнаго пониманія дѣла, въ общемъ, однако, не смотря на все это, профессору Гусеву не удалось» и т. д.,—слѣдуютъ слова, приводимыя критикомъ. Въ настоящемъ видѣ характеристика звучитъ, очевидно, совершенно иначе: она отдаетъ должную дань и талантливости, и проницательности автора, констатируетъ наличность въ его системѣ «мыслей и замѣчательно вѣрныхъ, и очень глубокихъ, и довольно точно выражающихъ сущность православнаго пониманія дѣла»; указаніе на такомъ общемъ фонѣ недостатковъ — очевидно — не можетъ свидѣтельствовать ни о «высокомѣріи, ни о «педантизмѣ», ни о «самолюбованіи», ни о другихъ подобныхъ милыхъ качествахъ, которыми проф. М. М. Тарѣевъ съ такою щедростью и усердіемъ меня награждаетъ. О Гарнакѣ я говорю лишь постольку, поскольку его труды имѣютъ отношеніе къ моему сочиненію, и именно о тѣхъ его трудахъ, которые у меня спеціально разбираются,—я имѣю въ виду «Da.s‘ Mönch-hum, seine Ideale und seine Geschichte» n «Das Wesen des Christentums». Въ приводимой же проф. М. М. Тарѣевымъ выдержкѣ дѣло представляется такъ, что я будто говорю вообще о сочиненіяхъ Harnack’a. Для этого проф. М. М. Тарѣевъ
опускаетъ значащееся у меня слово «названныя» (сочиненія) ‘). Такой же характеръ и такое же значеніе имѣютъ и прочія выдержки изъ моихъ характеристикъ, приводимая проф. М. М. Тарѣевымъ. Такъ тенденціозность критика проглядываетъ па каждомъ шагу съ самаго начала и не оставляетъ его пн на минуту. Вѣдь если у меня встрѣчаются утвержденія, что у того или другого разбираемаго автора оказываются гЬ или иныя частныя неточности, противорѣчія, и под., то такіе выводы всякій разъ и доказываются. Слѣдовательно, чтобы опровергнуть ихъ или признать неосновательными, рѣзкими и под., нужно опровергнуть самѵю аргументацію. Не дѣлая этого, профессоръ, на основапіи приведенныхъ примѣровъ, считаетъ себя вгіравѣ сдѣлать заключеніе, что «вся» моя «первая книга представляетъ изъ себя какѵю-то дикую вакханалію педантическаго высокомѣрія и безпредѣльнаго самолюбованія».
Проф. М. М. Тарѣевъ, далѣе, категорически заявляетъ, что и общіе пріемы, основные методы моего критическаго обзора совершенно неправильны. «Не подозрѣвая цѣльности того или другого міросозерцанія», я будто бы «съ воздушной легкостью» доказываю «односторонность одного, другого, третьяго, четвертаго авторовъ». Въ этомъ случаѣ я будто бы поступаю такъ же, какъ у пасъ «привыкли разносить католичество н протестантство; противъ католическихъ положеній выставляемъ протестантскія, противъ протестантскихъ—католическія». Такъ и я будто бы «противъ А. Ѳ. Гусева (напримѣръ), который стоитъ за дѣятельное христіанство», выставляю Ѳ. Ѳ. Гусева, «у котораго выступаетъ созерцательная религіозность, и обратно. Противъ каждаго» я будто бы выставляю «одну и ту же формулу: «да, у нѣкоторыхъ отцовъ-аскетовъ такія мысли есть, этЬ одинъ изъ типовъ аскетизма, но у другихъ отцовъ есть другія мысли» 2)... При разборѣ системъ я будто бы ни въ комъ не усмотрѣлъ образа Божія, не подслушалъ живого біе-
’) Ор. отзывъ о церковно-историческихъ трудахъ Нагпаек'а у проф. А. П. Лебедева „Церковная исторіографія въ главныхъ ея представителяхъ съ IV вѣка ио XX (М., 1898), стр. 437 и елѣд., особ. стр. 445: „Карнакъ изложилъ ученіе I. Христа, не беря въ руки Евангелія, а ученіе ггервохристіанскаго времени, не принимая во вниманіе Павловыхъ Посланій“. Стр. 462: „Взгляды отого ученаго въ »томъ случаѣ, какъ и въ другихъ, отличаются тенденціозностью“. Стр. 489: „кто познакомится съ „Руководствомъ“ Карнака, тотъ съ полной справедливостью можетъ сказать себѣ: теперь мы знаемъ, какъ не должны мы работать“ и мн. др.
3) Іюнь, стр. 332.
нія человѣческой души, личныхъ надеждъ, личныхъ устремленій». Для меня будто «существуютъ лишь мертвыя слова». Съ страшнымъ упорствомъ» я расчленяю будто бы системы на фразы, изреченія, слова, и твержу, твержу одно и то же: эта фраза невѣрна, это изреченіе неточно, это слово неясно. Ни разу» я «не поднялся» будто бы «до того, чтобы взглянуть въ душѵ рецензируемыхъ авторовъ, окинуть взоромъ цѣлое той или другой религіозной системы, того или другого міровоззрѣнія» '). Я долженъ рѣшительно заявить, что проф. М. М. Тарѣевъ даетъ совершенно невѣрную характеристику моего обзора. Именно, всякій разъ при разборѣ той или другой системы я ставлю своею задачею прежде всего уяснить и возстановить міросозерцаніе того или другого рецензируемаго автора въ его цѣльной системѣ, въ его цѣлостномъ, индивидуальномъ обликѣ, уловить основную идею его міровоззрѣнія, отыскать движущій нервъ его системы. Съ этою цѣлью я прежде всего излагаю въ системѣ воззрѣнія того или другого автора,— имѣя, конечно, въ виду главнымъ образомъ отношеніе его къ моему вопросу, но стараясь при этомъ установить общую точку зрѣнія его богословствованія, его методъ, его логику. Для выполненія этой задачи мнѣ приходилось изучать иногда громадную литературу 1 2), чтобы понять разбираемую систему возможно точнѣе и опредѣленнѣе, чтобы отъ моего взора нс ускользнуло ничто для нея наиболѣе существенное и характерное. Затѣмъ и анализъ той или иной системы я старался вести, прежде всего и преимущественно принявъ во вниманіе основную точку зрѣнія самого рецензируемаго автора, чтобы критика была, по возможности, имманентною самой системѣ 3). Недостатки, встрѣчающіеся въ той или иной системѣ, оттѣняются и разъясняются, по преимуществу, также съ точки зрѣнія самого разбираемаго автора 4), при чемъ всегда принимаются во вниманіе и тѣ частные поводы, которые обусловливали самую особенность выраженія, самую внѣшнюю форму тѣхъ или иныхъ воззрѣній 5), чѣмъ иногда прямо объясняются и отмѣчаемыя нѣкоторыя неточности въ формулировкѣ анализируемыхъ тезисовъ. Я рѣши-
1> Стр. 332 -333.
2) Напр., произведенія еи. Ѳеофана, стр. 4 и слѣд.. сочиненія Соло вьева и др.
3) См., иаир., стр. 35—36.
4) Ср., напр., стр. 21 и слѣд., 41, 145, 277 и др.
5) Стр. 14, 25, 41, 46, 199 и др.
тельно отказываюсь понимать, чѣмъ вызваны слова обо мнѣ критика: «онъ не постигаетъ того, что А. Ѳ. Гусевъ, какъ живая нравственная личность, отразился въ своихъ трудахъ, и Ѳ. Ѳ. Гусенъ, какъ живой, сказался въ своей книгѣ, и еп. Ѳеофанъ, и проф. Пономаревъ и проч.» 1). О преосв. Ѳеофанѣ, напр., я пишу: «замѣчательный, рѣдкій и выдающійся знатокъ аскетической письменности, преосв. Ѳеофанъ отразилъ ея особенности не только въ своихъ многочисленныхъ твореніяхъ, но и въ своей жизни, провѣривъ истинность аскетическихъ основныхъ предпосылокъ собственнымъ духовнымъ опытомъ» 2). «Нѣкоторая несогласованность въ сужденіяхъ еп. Ѳеефана по данному вопросу объясняется хотя не научными, однако въ высшей степени почтенными соображеніями,—пастырскою по-печительностыо о слабыхъ, еще не окрѣпшихъ христіанахъ, но все же искренно ищущихъ спасенія, «царства небеснаго *). Разборъ системы А. Ѳ. Гусева предваряется у меня слѣдующимъ замѣчаніемъ: «выступивши на арену учено-литературной богословской дѣятельности, молодой, талантливый и энергичный А. Ѳ. Гусевъ всѣ свои первые литературные труды посвятилъ разработкѣ вопросовъ, относящихся къ области этики, выясненію съ богословской точки зрѣнія различныхъ моральныхъ проблемъ... Съ свѣжестью его научнаго направленія вполнѣ гормонировалъ и животрепещущій интересъ тѣхъ вопросовъ, посильно разрѣшать которые онъ бралъ на себя почтенный трудъ» 4) и т. д. Вполнѣ «постигая» значеніе личнаго элемента въ той или другой религіозной системѣ, считая это положеніе общеизвѣстнымъ, а потому и не выдвигая его explicite, спеціально,—я долженъ былъ считаться однако и съ тѣмъ несомнѣннымъ фактомъ, что личная точка зрѣнія на всякій, а тѣмъ болѣе на религіозный вопросъ, ограниченна и сама по себѣ недостаточна въ смыслѣ объективнаго выясненія той или другой идеи; проходя и преломляясь чрезъ призму личнаго міровоззрѣнія, хотя бы и весьма искренняго и высокаго, та или другая истина оказывается запечатлѣнною чертами индивидуальной ограниченности и человѣческой односторонности. Въ зависимости отъ своихъ индивидуальныхъ особенностей, тотъ или другой авторъ, — въ данномъ случаѣ тотъ или другой богословъ,—отражаетъ въ своемъ міровоззрѣніи и выражаетъ въ своихъ литературныхъ трудахъ по преимуществу какѵю-либо
') Стр. 332. '-) I, стр. 4. 3) Отр. 25. 4) Стр. 43—44.
одну сторону многогранной истины. Нерѣдко бываетъ, что при этомъ затушевываются или сглаживаются другія стороны истины, излишне преувеличиваются или преуменьшаются въ своемъ значеніи. Съ этой стороны открывается не только возможность, но и обязательность сравнительнаго изученія богословскихъ системъ, разсматривающихъ тотъ или другой вопросъ съ различныхъ точекъ зрѣнія. Въ частности, анализируя міровоззрѣніе проф. А. Ѳ. Гусева, я, напр., указываю, что «онъ возможно выпукло представилъ въ идеалѣ христіанскаго аскета тѣ черты, тѣ стороны и свойства, которыя выражаютъ его наиболѣе яркое и рельефное отличіе отъ аскетизма буддійскаго и, наоборотъ, постарался замолчать, тщательнѣе затушевать тѣ черты въ первомъ идеалѣ, которыя представляютъ нѣкоторое, хотя бы по большей части только видимое, внѣшнее, а не дѣйствительное сходство со вторымъ» '). Настаиваю, что «совершенно непозволительно замѣнять понятіе христіанскаго аскета понятіемъ христіанина, уже достигшаго нравственнаго совершенства» 2). Отмѣчаю, что у А. Ѳ. Гусева при изложеніи евангельскаго ученія выдвигаются почти исключительно однѣ положительныя черты христіанскаго совершенства и оставляются въ сторонѣ евангельскія требованія, призывающія къ самоотреченію, заповѣдующія, напр., возненавидѣть отца и мать, отвергнутъся себя въ стремленіи къ небесному, отргьшитъся отъ всего земного» :!) и т. д. При разсмотрѣніи системы Ѳ. Ѳ. Гусева я, въ частности, разбираю его взглядъ на «психологическій фактъ узости сознанія» и «мнѣніе... объ ограниченности и количественной опредѣленности присущей человѣку суммы эмоціи»4); привожу но этому поводу историческую справку,—требуетъ ли для своего осуществленія, по воззрѣніямъ аскетовъ, созерцательность, даже въ формѣ экстаза, безусловной и полной отрѣшенности отъ всего внѣшняго 5); въ качествѣ вывода выясняю, въ какой степени и въ какомъ смыслѣ справедливы «утвержденія Ѳ. Ѳ. Гусева относительно несовмѣстимости созерцанія и всякой внѣшней дѣятельности» °); выясняю взаимоотношеніе любви къ Богу любви къ ближнему ’) и — въ качествѣ окончательнаго вывода—устанавливаю то «положеніе, что созерцательность» и «практическая дѣятельность» должны не вытѣснять
') 1, 47.
*') Стр. 65—83.
одна другую, а, по возможности, осуществляться нераздѣльно. «Согласно нормативному требованію христіанства, христіанская жизнь должна быть, но возможности, цѣлостно-гармоническимъ воплощеніемъ началъ того пли другого» (при этомъ я ссылаюсь на ясное ученіе по данному вопросу св. Григорія Богослова!. «Однако,—прибавляю я,—несовершенство земныхъ условій п индивидуальная ограниченность каждаго человѣка въ отдѣльности являются причиною того, что и христіанинъ можетъ осуществлять христіанскій идеалъ не въ его полномъ, цѣлостномъ содержаніи, а лишь отчасти, воспитывая въ себѣ преимущественно ту или иную добродѣтель съ преобладаніемъ созерцанія или дѣятельности» *), при чемъ приводится въ подтвержденіе этой мысли и самое святоотеческое ученіе. Эти мои слова комментируются проф. М. М. Тарѣевымъ слѣдующимъ образомъ. По моему воззрѣнію, будто бы, «православное ученіе объединяетъ разные пути богообщенія, открывшіеся въ исторіи святоотеческаго ученія и аскетической практики, такъ что нормальнымъ требованіемъ христіанства оказывается цѣлостно-гармоническое объединеніе разныхъ церковноисторическихъ началъ» 2). Такое «объединеніе, о которомъ мечтаетъ г. Заринъ,—прибавляетъ проф. М. М. Тарѣевъ,—припахиваетъ мертвечиной» 3). Мой тезисъ, основанный на ученіи св. Григорія Б., что въ нормальной христіанской жизни должна имѣть мѣсто какъ созерцательность (разум. молитва, религіозное размышленіе, чтеніе св. писанія и под.), такъ и дѣятельность въ духѣ христіанской любви къ ближнимъ,— подъ перомъ проф. М. М. Тарѣева получаетъ совершенно превратный видъ,—я будто бы требую «объединенія разныхъ церковно-историческихъ началъ»,—и это еще выразительно называется «мертвечиной». Дѣлается это, конечно, намѣренно, чтобы представить мое сочиненіе не въ настоящемъ, а въ окар-рикатуренномъ видѣ. Чтобы доказать, что моимъ основнымъ принципомъ является «механическое» «объединеніе разныхъ церковно-историческихъ началъ», проф. М. М. Тарѣевъ привлекаетъ и другое мѣсто изъ моей первой книги, но даетъ ему, въ связи съ разобраннымъ уже тезисомъ, также совершенно неправильное освѣщеніе. У меня, между прочимъ, разсматривается опытъ классификаціи различныхъ аскетическихъ средствъ, который дается Zöckler’oMT, 4). Эта классификація ѵстанавли-
вается и примѣняется нѣмецкимъ ученымъ въ видахъ полнаго н упорядоченнаго изложенія указанныхъ средствъ въ научной системѣ, при чемъ она не имѣетъ никакого историко-критическаго значенія. Въ основу этого опыта классификаціи полагаются чисто формальныя начала,—различается, наир ,—кто является субъектомъ, стремящимся къ аскетическому осуществленію добродѣтели—одинъ индивидуумъ или же цѣлое общество, отрицательно или положительно осуществляется аскетическое стремленіе и т. под. О такой именно попыткѣ систематическаго обобщенія различныхъ видовъ историческаго аскетизма я. и говорю, что въ моей системѣ примѣняется своя спеціальная тока зрѣнія, съ которой и разсматриваются тѣ или другія аскетическія средства. Напр., монашеская практика бѣдности, отреченіе отъ обладанія частною собственностью, подводится Zöcler’oMb подъ категорію «соціальнаго аскетизма». У меня же она разсматривается съ точки зрѣнія индивидуальнаго послѣдованія Христу1)-Zöckler въ своей классификаціи имѣетъ преимущественно въ виду духъ и практику западнаго монашества, съ точки зрѣнія особенностей котораго онъ разсматриваетъ даже «величіе " аскетическаго стремленія, коренящагося въ области первоначальнаго христіанства» 2). Вотъ почему я и заявилъ, что ДО я принципіальная точка зрѣнія, по сравненію съ Zöckler’oMH, другая, и ею систематизація различныхъ видовъ аскетйческаго стремленія для моей системы не имѣетъ прямого положительнаго значенія. Проф. же М. М. Тарѣевъ утверждаетъ, что я стою на точкѣ зрѣнія признанія механическаго объединенія различныхъ проявленій историческаго аскетизма, не признаю пользы въ исторической систематизаціи.
Такъ, въ несоотвѣтствующемъ дѣйствительности видѣ, неумолимо послѣдовательно и безжалостно жестоко представляется въ рецензіи проф. М. М. Тарѣева какъ самый характеръ моего критическаго обзора, такъ и его руководящіе принципы.
Какимъ образомъ и гдѣ именно я противопоставляю А. Ѳ. Гусеву Ѳ. Ѳ. Гусева и под.? Если же проф. М. М. Тарѣевъ разумѣетъ, что нѣкоторыя изъ возраженій, которыя у меня дѣлаются тому и другому, выставлялись и раньше однимъ изъ нихъ противъ другого, то это еще само по себѣ нисколько не говоритъ противъ моего критическаго метода, а съ другой сто-
’) Ср., наир., стр. 117. 1) Стр. 290. Ср. стр. 321—322, 233.
90*
[юны, даже и такого рода возраженія обставляются у меня аргументаціею, основанною на современныхъ научныхъ данныхъ ‘) и получаютъ болѣе углубленный видъ и болѣе принципіальный характеръ. По увѣренію проф. М. М. Тарѣева, «противъ каждаго» изъ рецензируемыхъ авторовъ мною выставляется одна и та же формула: «да, у нѣкоторыхъ отцовъ-аскетовъ такія мысли есть, это одинъ изъ типовъ аскетизма, но у другихъ отцевъ есть другія мысли» 2). Посмотримъ, какъ обстоитъ дѣло въ дѣйствительности. Противъ преосв. Ѳеофана, еп. Петра, протопресвитера I. Л. Янышева я не только не выдвигаю такой или подобной формулы, но, при самомъ тщательномъ разсмотрѣніи, не могу найти даже малѣйшаго повода къ подобному утвержденію со стороны проф. М. М. Тарѣева. Нѣкоторый поводъ, быть можетъ, данъ въ моемъ анализѣ системы А. Ѳ. и Ѳ. Ѳ. Гусевыхъ. Разсматривая систему перваго, я рѣшаю, между прочимъ, вопросъ: «вполнѣ ли согласно мнѣніе А. Ѳ. Гусева по вопросу о значеніи различныхъ формъ христіанской жизни съ святоотеческимъ духомъ? Не требуетъ ли оно не только углубленія, но и нѣкотораго ограниченія, существенныхъ дополненій»? 3) И отвѣчаю на этотъ вопросъ положительно. Я документально доказываю, что съ идеальной, принципіальной точки зрѣнія, дѣйствительно, согласно съ'мнѣніемъ А. Ѳ. Гусева,—какъ уединенно-созерцательная, такъ и общественно-дѣятельная формы христіанской жизни могутъ имѣть при извѣстныхъ условіяхъ, одинаково высокое значеніе въ дѣлѣ достиженія религіозно-нравственнаго совершенства; если же посмотрѣть на дѣло съ фактической, конкретной точки зрѣнія, если принять въ соображеніе эмпирическія условія человѣческой жизни, въ предѣлахъ которыхъ обычно осуществляется христіанское совершенство, то, по ученію многихъ свв. отцовъ аскетовъ, можно говорить о большемъ или меньшемъ удобствѣ, о большей или меньшей легкости того или другого пути 4). Здѣсь я, такимъ образомъ, разсматриваю вопросъ съ различныхъ точекъ зрѣнія и привожу святоотеческое обоснованіе того и другого взгляда. Но вѣдь это совсѣмъ не то, что приписываетъ мнѣ проф. М. М. Тарѣевъ. При разсмотрѣніи міровоззрѣнія Ѳ. Ѳ. Гусева я устанавливаю то положеніе, что «этотъ взглядъ представ- *)
*) Напр., по поводу представленія Ѳ. Ѳ. Гусевымъ факта т. и. „узости сознанія“.
3) Стр. 332.
ляетъ собою систематическое раскрытіе мыслей, дѣйствительно высказывавшихся нѣкоторыми аскетами - созерцателями и представляетъ въ общемъ нсихологически-вѣрную картину одного изъ видовъ древняго восточнаго подвижничества»1). По этому поводу я устанавливаю тотъ безспорный фактъ, что въ обоснованіи и практикѣ христіанскаго созерцательнаго аскетизма мы наблюдаемъ не одно, а два основныхъ наиболѣе замѣтныхъ н рельефныхъ направленія 2). При этомъ я стараюсь изобразить послѣдовательно — цѣлостную картину міровоззрѣнія того и другого типа, раскрыть его психологическія, этическія и религіозныя обоснованія 3). Цѣль этого разсмотрѣнія та, чтобы можно было видѣть, какой изъ двухъ типовъ мистическаго аскетизма ближе соотвѣтствуетъ евангельскому идеалу Христовой любви. По отношенію къ разсматриваемому міровоззрѣнію Ѳ. Ѳ. Гусева выводъ получается тотъ, что онъ отразилъ въ своемъ изображеніи аскета-созерцателя не чистый евангельскій идеалъ, а замѣтно окрашенный чертами воззрѣній неоплатонизма — съ характеромъ спекулятивной отвлеченности въ представленіи Бога Существомъ Премірнымъ, съ аттрибутами по преимуществу метафизическаго свойства. Въ результатѣ отмѣчается, что этотъ идеалъ не проводится у христіанскихъ аскетовъ-мистиковъ, даже опредѣленнаго типа, послѣдовательно, да это было и невозможно, поскольку онъ не былъ согласенъ съ евангельскимъ ученіемъ. Въ конечномъ итогѣ указывается, въ какомъ смыслѣ и насколько воззрѣнія Ѳ. Ѳ. Гусева правильны, какая сторона дѣла и въ какомъ именно смыслѣ установлена имъ достаточно. По поводу, наконецъ, взгляда Ѳ. Ѳ. Гусева, что любовь къ Богу и любовь къ ближнимъ — два различныхъ элемента, раскрывается какъ съ психологической стороны, такъ и на основаніи ученія св. Писанія и свв. Отцовъ, истинное взаимоотношеніе состояній любви къ Богу и ближнему 4). Общій же выводъ изъ разсмотрѣнія системы О. О. Гусева тотъ, что «онъ раздѣлилъ и обособилъ другъ отъ друга оба эти равноцѣнныя требованія, стремился показать ихъ несовмѣстимость и отдалъ рѣшительное предпочтеніе первому, совершенно почти затѣнивъ второе. Вслѣдствіе этого, получилась несогласованность его положеній съ опредѣленнымъ и непререкаемымъ ученіемъ св. Писанія и святоотеческимъ его истолкованіемъ» 5). Вотъ основной ме-
’) Стр. 63. ■) Стр. 66. 3) Стр. 66 и слѣд. *) Стр. 97 и слѣд.
Г|) Стр. 107—108.
тодъ моего анализа. Гдѣ же подтвержденіе того представленія дѣла, которое дается проф. М. М. Тарѣевымъ? Святоотеческій элементъ привлекается такъ, какъ это требуется существомъ дѣла. Если встрѣчаются въ святоотеческомъ ученіи различныя точки зрѣнія на одно и то же явленіе, то это даетъ поводъ выяснить причины этого явленія и тверже, опредѣленнѣе установитъ, какая точка зрѣнія наиболѣе гармонируетъ съ евангеліемъ. Еще менѣе основаній для утверл;денія М. М. Та-рѣсва могутъ дать другіе отдѣлы первой книги. Кстати я долженъ здѣсь съ горечью отмѣтить, что проф. М. М. Тарѣевъ, высказывая тѣ или иныя слишкомъ общія и категорическія обвиненія противъ меня, почти нигдѣ не сопровождаетъ ихъ указаніемъ соотвѣтствующихъ мѣстъ книги, ставя меня въ тяжелое положеніе догадываться, что онъ именно разумѣетъ въ томъ или другомъ случаѣ, весь onus probandi возлагая на меня самого. Изъ сказаннаго уже отчасти видно, насколько справедливо и обвиненіе меня въ увлеченіи «легкостью побѣдъ» надъ разбираемыми авторами. «Побѣдъ» я не искалъ, а искалъ единственно выясненія истины, которое давалось вовсе нелегко: первая книга, а нс вторая лишь, потребовала отъ меня громаднаго труда, большого изученія соотвѣтствующихъ матеріаловъ и серьезной мыслительной работы. Но вѣдь молено не видѣть того, что есть на самомъ дѣлѣ, — особенно если это пріятно и отвѣчаетъ интересамъ наблюдателя. Мое утвержденіе, что, согласно несомнѣнному смыслу православно-христіанскаго ученія, истинная созерцательная религіозность и практическая дѣятельность па благо людей должны осуществляться — въ ' той или иной формѣ — въ нераздѣльномъ органическомъ единствѣ,—называется «механическимъ объединеніемъ-, различныхъ церковно-историческихъ началъ». Но вѣдь при желаніи можно представить въ неправильномъ освѣщеніи и точку зрѣнія самого проф. М. М. Тарѣева на необходимость объединенія христіанства и европейской культуры, которая принципіально—съ необходимыми ограниченіями—предполагается и въ моемъ тезисѣ. Ботъ какъ опредѣляетъ проф. М. М. Тарѣевъ основную задачу своей литературной богословской дѣятельности: «мы—дѣти христіанства и европейской культуры. Намъ дорого то и другое. Ііаше міровоззрѣніе должно обнимать эти два полюса пашей жизни. И на нашихъ плечахъ лежитъ тяжесть повой задачи — объединить то, что въ исторической дѣйствительности разошлось
и въ наши дни враждебно столкнулось... Мы должны найти такую формулу, которая ничего не урѣзывала бы въ христіанствѣ, которая брала бы христіанскую религію не въ ея исторической условности, а въ ея чисто-евангельской абсолютности. и которая ничего не урѣзывала бы въ нашей культурѣ, но принимала бы всю природную и общественно-историческую жизнь во всей полнотѣ и свободѣ ея естественныхъ законовъ» ’). «Божественный духъ какъ духъ для жизни, для ея освященія — въ этомъ наше спасеніе. Только плоть — это
ь
язычество; только духъ—это историческое христіанство; духъ для жизни — это наше будущее» 2). По поводу этихъ словъ можно бы отмѣтить, что культура принимается проф. М. М. Тарѣевымъ вся цѣликомъ, во всей ея неприкосновенности, тогда какъ христіанству приходится поступаться многимъ. Здѣсь «установленіе чистой евангельской истины» возможно лишь «въ отвлеченіи ея отъ условнаго церковно-историческаго облаченія» 3), такъ какъ, по словамъ нроф. М. М. Тарѣева, «мы противопоставляемъ церковно-исторической условности евангельскую безусловность» ‘j, ибо церковно-историческій аскетизмъ «прикрывалъ и даже искажалъ евангельскую истину» 5). ІІо если отрѣшиться отъ частностей, то слѣдуетъ признать, что мысль проф. М. М. Тарѣева по существу не противоположна моему тезису о необходимости осуществленія въ жизни—какъ частной, такъ и общественной—чистой религіозной абсолютной любви къ Богу, служенія Ему въ духѣ и истинѣ, съ всестороннею дѣятельностью на благо людей. Я. правда, иначе смотрю и на церковно-историческое осуществленіе христіанства, которое—принципіально и фактически— не было противъ культуры, а, напротивъ, внесло въ нее много весьма цѣнныхъ элементовъ животворной силы. По словамъ самого проф. М. М. Тарѣева, сказаннымъ по другому случаю, «христіанство не только не есть что-либо чуждое западноевропейской цивилизаціи, но эта послѣдняя и народилась и развилась подъ живымъ и непосредственнымъ воздѣйствіемъ христіанскаго духа» в). Историческое христіанство не было только «духомъ», хотя—пожалуй—можно сказать, что оно
1) Христіанская проблема и русская религіозная мысль (Сергіевъ Посадъ, 1907), стр. 18— Основы христіанства (Сергіевъ Посадъ, 1908). т. IV, стр. 134. Ср. стр. 67-—243.
*) Стр. 241=417. »> Стр. 215—391. * *) Стр. 18=194.
г’) Стр. 217=393. ') Основы христіанства, т. III, стр. 398—399.
стремилось быть «духомъ» по преимуществу и, именно вслѣдствіе этого, способствовало углубленію человѣческой культуры, устремляя взоры человѣка по преимуществу на его внутренній міръ и тѣмъ способствуя утонченному постиженію внутренняго духовнаго міра, его сущности, его законовъ.
Именно я противъ объединенія различныхъ, даже и не столь разныхъ историческихъ, психологическихъ и под. «началъ». По поводу системы преосв. Ѳеофана, я, напр., говорю: «въ святоотеческой письменности въ основу аскетики полагается иногда «сердце»—въ полномъ согласіи съ ученіемъ и терминологіей св. Писанія, а иногда «умъ» (ѵоос),—не безъ значительнаго вліянія со стороны тогдашней метафизики и психологіи. Еп. Ѳеофанъ въ своемъ міровоззрѣніи отражаетъ оба эти теченія аскетической патристической письменности, не опредѣляя точнѣе ихъ взаимоотношенія, а равно и ихъ отношенія къ ученію св. Писанія, не поставляя ихъ въ органическую связь, такъ что эти теченія въ его системѣ являются какъ бы параллельными,—по существу не согласованными, пе приведенными къ единству... Между тѣмъ въ послѣдовательной богословской системѣ долженъ быть принятъ и проведенъ только одинъ изъ указанныхъ принциповъ, съ подчиненіемъ ему второго. Совмѣщеніе ихъ должно приводить къ несомнѣнной несогласованности выводныхъ положеній» *). Далѣе эта мысль раскрывается подробнѣе и доказывается конкретными примѣрами.
«Оказывается, пишетъ проф. М. М. Тарѣевъ, что большинство изъ пособій, бывшихъ у него (т. е. у меня) подъ руками, стоитъ на высотѣ лично-религіознаго творчества, религіознофилософскаго мышленія. Таковы труды еп. Ѳеофана, А. Ѳ. Гусева Ѳ. Ѳ. Гусева и т. д. Со всѣхъ сторонъ г. Заринъ получалъ настойчивыя предупрежденія, цѣнныя указанія. Онъ имѣлъ достойнѣйшихъ руководителей. И гонимый бѣсомъ мелкаго тщеславія и волнами поверхностнаго мышленія, онъ пренебрегъ этими предупрежденіями и указаніями, прошелъ мимо всѣхъ этихъ цѣнныхъ опытовъ. Отошелъ отъ нихъ съ тѣмъ же, съ чѣмъ и приступилъ къ нимъ—съ неуязвимымъ самомнѣніемъ. Какъ онъ не поразился легкостью своей критики, легкостью своихъ побѣдъ! И если для него такъ очевидна непрочность всѣхъ этихъ опытовъ, стоило-ли ему посвящать имъ цѣлую
) I, стр. 26—27.
книгу?» ’)... Нѣтъ ничего легче, какъ высказывать общія положенія, огульныя обвиненія, даже и не пытаясь сколько-нибудь обосновать, чѣмъ-нибудь подтвердить ихъ... На первомъ мѣстѣ проф. М. М. Тарѣевъ ставитъ преосв. Ѳеофана. Но на первомъ мѣстѣ стоитъ онъ именно у меня,—и главнымъ образомъ потому, что у него богатое теоретическое изученіе результатовъ церковно-историческаго, святоотеческаго опыта прошло черезъ горнило личнаго опыта. У меня прямо говорится, что преосв. Ѳеофанъ «провѣрилъ истинность аскетическихъ основныхъ предпосылокъ собственнымъ духовнымъ опытомъ» 2). Именно «въ этомъ обстоятельствѣ», по моему убѣжденію, «заключается особенная, рѣдкая цѣнность твореній еп. Ѳеофана для всякаго изслѣдователя православнаго аскетическаго міровоззрѣнія» ,J) Система преосв. Ѳеофана, въ полномъ согласіи съ особенностями святоотеческихъ твореній, всецѣло покоится на психологической почвѣ реальныхъ наблюденій надъ религіозно-нравственною жизнью человѣка въ различныхъ ея моментахъ, въ разнообразныхъ способахъ и формахъ ея осуществленія и различныхъ ступеняхъ ея развитія» 4). Вотъ почему по своему значенію система преосв. Ѳеофана выдѣляется у меня изъ ряда пособій и ставится почти наряду съ источниками моего изслѣдованія 5). А вотъ мое отношеніе къ трудамъ А. Ѳ. Гусева: «изъ подробнаго изученія трудовъ проф. А. Ѳ. Гусева мы извлекли для себя далеко не одно указаніе и мотивированное обоснованіе необходимости слѣдовать въ нашей диссертаціи лучшему методу и илаиу,—нѣтъ, это тщательное изученіе принесло намъ и положительную пользу въ смыслѣ обогащенія нѣкоторыми мѣткими, основательными и дѣльными мыслями» 6). Я отмѣчаю также и то, какія полезныя указанія извлекаются мною изъ труда Ѳ. Ѳ. Гусева7), изъ диссертаціи П. П. Пономарева 8), при чемъ я не только становлюсь на его точку зрѣнія, но и указываю, какое опредѣленіе аскетизма логически—послѣдовательно вытекаетъ изъ основной тенденціи и общаго содержанія его сочиненія 9). О трудѣ преосв. Сергія я дѣлаю такой отзывъ: «изученіе этой диссертаціи послужило для меня однимъ изъ побужденій предпринять самое настоящее изслѣдованіе и помогло уяснить общую святоотеческую точку зрѣнія на предметъ».,0) О Голлѣ
') Стр. 331—332. -) Стр. 4. 3) ibid. 4) Стр. 5.
г0 Стр. 6. Ср. стр. 29—30. °) Стр. 55. 7) Стр. 83—84.
ч) Стр. 118 и др. а) Стр. 177. 10) Стр. 182.
я говорю, что его изслѣдованіе («Enthusiasmus und Bussge-•walt») очень живо и оригинально затрогиваетъ отчасти и нѣкоторые интересные вопросы объ аскетизмѣ и монашествѣ съ принципіальной стороны, пытаясь охарактеризовать идеалы монашества, отмѣтить его наиболѣе выдающіяся психологическія и благодатныя особенности, вообще выяснить его религіозно-нравственный обликъ. Если рѣшеніе этихъ вопросовъ далеко не всегда правильно, то все же слѣдуетъ признать, что авторъ, возбуждая вопросы живые п интересные, имѣетъ и нѣкоторыя безспорныя данныя для ихъ самостоятельнаго рѣшенія и оригинальнаго освѣщенія... Поэтому я и взялъ на себя трудъ разобрать его сочиненіе съ принципіальной стороны, возможно обстоятельнѣе, предложивъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, и положительное рѣшеніе затрогиваомыхъ въ этой книгѣ вопросовъ, чѣмъ должна достигаться—отчасти—и прямая, положительная сторона изслѣдованія *). Все это—примѣры, которые показываютъ, что я всегда старался отнестись къ рецензируемымъ авторамъ вполнѣ корректно,—ставилъ своею задачею уяснить основную точку зрѣнія каждаго, прослѣдить, насколько послѣдовательно она проводится въ его системѣ, насколько она объективно состоятельна и т. д. Вѣдь если, напр., Ѳ. Ѳ. Гусевъ утверждаетъ, что въ исторіи восточнаго созерцательнаго подвижничества любовь къ Богу, принимая характеръ аффекта, страстной любви, почти совсѣмъ вытѣсняетъ любовь къ ближнимъ 2), то долженъ же былъ я провѣрить исторически, правильпо-ли это утвержденіе фактически, нѣтъ-ли въ немъ преувеличенія или неправильнаго истолкованія и т. д., а затѣмъ оцѣнить эти воззрѣнія съ принципіально-христіанской точки зрѣнія,—что я и дѣлаю. Равнымъ образомъ обязанъ же былъ я провѣрить, насколько объективно справедливо положеніе Голля, что монашескій энтузіазмъ и церковныя установленія находились въ принципіальномъ взаимномъ антагонизмѣ въ исторіи восточнаго монашества :і). При всемъ уваженіи къ личной точкѣ зрѣнія каждаго, при самомъ правильномъ и точномъ ея пониманіи, я не могу же допустить, что-бы исторія аскетизма привлекалась тенденціозно, что-бы изъ фактовъ исключительныхъ дѣлались общіе выводы и категорическія утвержденія и т. под. Если бы, положимъ, Ѳ. Ѳ. Гусевъ говорила что, но ею убѣжденію, согласно съ его индивидуальными особенностями, любовь къ Богу можетъ быть только аффективная 11 что опа исклю-') Стр. 243. -) Стр. 60. :‘) Стр. 262 и слт.д.
чаетъ всякую возможность осуществленія любви къ ближнимъ но внѣшней дѣятельности, то я, конечно, не имѣлъ-бы пи права, пи основаній ему возражать; но если онъ говоритъ въ формѣ общаго положенія, возводимаго въ законъ религіозной жизни, ссылается на психологическіе законы, на факты изъ исторіи христіанскаго аскетизма, то здѣсь возможна и обязательна объективная точка зрѣнія, провѣрка личнаго опыта опытомъ другихъ людей, вполнѣ компетентныхъ въ томъ или другомъ вопросѣ ’). И если, допустимъ, извѣстная группа восточныхъ подвижниковъ говоритъ, что даже состояніе высшей молитвы въ нѣкоторыхъ случаяхъ и у нѣкоторыхъ людей не препятствуетъ ихъ внѣшней дѣятельности, то какъ же отсюда не сдѣлать заключенія, что, стало-быть, нельзя утверждать въ формѣ общаго положенія .мысль о полнѣйшей несовмѣстимости созерцанія и дѣятельности? и т. д. Если одно воззрѣніе у меня иногда и сопоставляется съ другимъ, ему противоположнымъ, то это дѣлается не съ цѣлью «механическаго» вытѣсненія одного другимъ, а лишь затѣмъ, чтобы сравнительнымъ путемъ опредѣленнѣе и конкретнѣе уяснить трактуемыя ими психологическія или историческія явленія, тезисъ и антитезисъ возвести къ синтезису и т. под.
Итакъ, «указанія» и «предупрежденія» я старался получить—но возможности—отъ каждаго пзъ рецензируемыхъ авторовъ. Предпринявъ свой трудъ сл. цѣлью уяснить прежде всего для себя жизненный вопросъ объ аскетизмѣ, я—естественно— былъ благодаренъ всему, что содѣйствовало выполненію этой задачи. Какія «указанія» и «предупрежденія» получалъ я отъ того или иного изъ разсмотрѣнныхъ авторовъ,—иногда прямо отмѣчается мною, въ концѣ того или иного параграфа, въ видѣ выводныхъ тезисовъ 2). Во всякомъ же случаѣ я съ благопріятной стороны отмѣчаю правильную точку зрѣнія даже и въ тѣхъ трудахъ, которые разсматриваютъ вопросъ неспсціалыю, останавливаюсь па нихъ съ удовольствіемъ и сочувствіемъ ;і). И ни объ одной работѣ я не высказалъ рѣзкаго окончательнаго вывода, уничтожающаго всякое ея значеніе *).
__________ С. Заринъ.
Ч О разнообразныхъ проявленіяхъ дѣятельной любви у аскетовъ-созерцателе.й см. еще f Ernst Lucius. Die antänge des Heiligcnkult in der christlichen Kirche (Tübingen, 1904), SS. 372—376 4 Haup., стр. 108 и слѣд., 177—178, 286—287 и др.
Ч Стр. 195, 206, 214 и др.
* > Продолженіе слѣдуетъ.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная ака-демия Русской Православной Церкви - высшее учебное заведение, целью которого является подготовка священнослужителей, преподавателей духовных учеб-ных заведений и специалистов в области богословских и церковных наук. Подразделениями академии являются: собственно академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет ино-странных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках процесса компьютеризации Санкт-Петербургской православной духовной академии. В подготовке электронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта - ректор академии епископ Гатчинский Амвросий. Куратор проекта - проректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Матери-алы журнала подготавливаются в формате pdf, распространяются на компакт-диске и размещаются на сайте академии.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
