CC BY
18
11. Вольвач П. Швденний Схвд: поезп / Павло Довiра, 2010. - 554 с.
Вольвач. - Львiв: Кальварш, 2002. - 188 с. 16. Кононенко £. Без мужика. Prosus nostalgos /
12. Культура русской речи: Энциклопедический словарь- £вгешя Кононенко. - Львiв: Кальварiя, 2005. - 208 с. справочник / Под. ред. Л.Ю.Иванова, А. П. Сковородникова, 17. Горлач Л. Обри душг вибрана лiрика / Леонiд Е. Н. Ширяева. - М.: Флинта: Наука, 2003. - 840 с. Горлач. - К.: Щек, 2006. - 399 с.
13. Полiщук П. М. Любосвгт: поезп / Полщук П. М. 18. Карпа I. I. Фройд би плакав / I. I. Карпа ; худож.-- К.: Редакщя часопису «Народознавство», 2002. - 200 с. оформлювач I. В. Осипов. - Х.: Фолю, 2009. - 238
14. Лопатин В. В. Рождение слова: Неологизмы 19. Сеник, Л. Парабола / Сеник Л. - Львiв, Украшсьш и окказиональные образования / Владимир технологи, 2005. - 172 с.
Владимирович Лопатин. - М.: Наука, 1973. - 151 с. 20. Шевчук В. Сон сподiваноl вiри: готично-притчева
15. Полюга Л. М. Словник украшських морфем. - К.: проза / В. Шевчук. - Львiв: Прамда, 2007. - 416 с.
THE MOTIVATSIONNO EXPRESSIONAL FUNCTIONS OF THE CONNECTED WORDS IN THE UKRAINIAN ART TEXT OF THE END OF XX - THE HEAD OF THE XXI CENTURY
© 2013
N.M. Savchuk, candidate of philology sciences, associate professor of practical linguistics
Uman State Pedagogical University, Uman (Ukraine)
Annotation: The functions of motivationally connected words in the fiction discourse are analyzed in the article. Complete and partial, contant and distant types of actualisation of structural and lexical motivational relations are revealed. The expressive functions are defined.
Keywords: motivation, motivatively connected words, structural and lexical motivational relations are revealed, expressive functions.
УДК 81'27: 81'42
ОТРАЖЕНИЕ ОСОБЕННОСТЕЙ РУССКОГО ЯЗЫКА КОНЦА ХХ ВЕКА В САТИРИКО-ЮМОРИСТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ
© 2013
О.А. Семенюк, доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой перевода
и общего языкознания
Кировоградский государственный педагогический университет, Кировоград (Украина)
Аннотация: Активные социальные процессы конца ХХ века нашли свое отражение в художественных произведениях, в том числе и в текстах сатирико-юмористических жанров. Их лингвистический анализ позволяет выразительно проиллюстрировать социопрагматическую, лингвокультурную и конъюнктурную составляющую языка эпохи.
Ключевые слова: язык эпохи, сатирико-юмористический текст, социальность языка, неологизация.
Переломные периоды, периоды социальных трансформаций всегда богаты сатирико-юмористическими произведениями. В них проявляется отношение общества и личности не только к глобальным социально-экономическим проблемам, но и к сопутствующим им лингвистическим явлениям - неологизации и устареванию словарного состава, заимствованиям и новым аббревиатурам, жаргонизации, диффузии стилей и т. п. Насмехаясь и обличая, иронизируя и пародируя, са-тирико-юмористические произведения выполняют присущие им художественные и социальные функции. При этом орудием, средством, инструментом сатиры является язык. Обращая внимание на актуальные для социума явления, сатирическое произведение, текст, включает в себя, естественно, и языковые единицы, которые можно отнести к составляющим языка эпохи. А определенная художественная гиперболизация, присущая произведениям данного жанра, делает эти единицы более заметными, позволяет увидеть реакцию личности и общества на новые социальные и сопутствующие им лингвистические изменения.
Сатирико-юмористическое произведение, несмотря на кажущуюся «легкомысленность» жанра, могут служить полноценным источником изучения языка эпохи, его основных социо- и лингвокультурных аспектов. Однако, ориентация на быстрое, иногда - мгновенное, отражение конъюнктурных изменений и новаций имеет и свои побочные эффекты. Прежде всего - это «краткосрочная актуальность» текстов. Очень часто то, что было узнаваемым и смешным, уже через пару лет может устареть и не вызывать должного эффекта, а через десяток лет для интерпретации некоторых контекстов уже нужны чуть ли не историко-лингвистические комментарии.
Задача нашей статьи - акцентировать внимание на отражении в текстах сатирико-юмористических произве-
дений основных процессов в словарном составе русского языка периода 80-90-х годов ХХ века. Большинство анализируемых явлений имело яркий прагматический, экстралингвистический аспект. Преломляясь в зеркале текста, проходя сквозь внутреннее восприятие, языковое чутье авторов, они становятся более зримыми элементами языка эпохи. Кроме того, единицы лексики и фразеологии, характерные для этих десятилетий, заняли существенное место в тезаурусе личности, стали элементами, отражающими измененную картину мира.
В 90-е годы интерес лингвистов к изменениям в современном им языке был очень велик. В работах Г. Вариченко, В. Говердовской, Е. Земской, В. Костомарова, Л. Крысина, Р. Попова, И. Улуханова, В. Шапошникова и др. рассматривались новые черты языка эпохи. Многие ученые сходились во мнении, что «за десять лет люди не стали говорить совершенно иначе, чем до перестройки, но язык за минувшее десятилетие изменился примерно так же, как русский язык начала ХХ в., язык Чехова и Блока, изменился под влиянием революции, гражданской войны, нэпа и становления социалистической формации» [1, с. 118].
В языке этого периода наблюдалась активизация традиционных морфологических способов словообразования. Морфологические неологизмы, активно использующиеся в текстах, иллюстрировали определенные социокультурные особенности эпохи и динамику освоения личностью новых коммуникативных ориентиров. В этом плане значимыми были: 1) активизация иноязычных морфологических элементов как проявление глобального процесса интернационализации и характерной для русского языка конца ХХ века иноязычной экспансии: вице-премьер, секс-тренинг и др.; 2) расширение спектра обозначения и дифференциации членов общества по роду и виду деятельности, политическим взглядам и пристрастиям и под., в том числе и при по-
мощи морфем с имплицитно или эксплицитно выраженной оценочностью: антирыночники, номенклатурщик и др.; 3) расширение поля лексических единиц (в том числе - отглагольных существительных), обозначающих процессы или их результаты, характерные для эпохи: приватизация, фермеризация и др.; 4) появление новых слов, образованных морфологическим способом, обозначающих значимые для социума признаки, качества и свойства явлений, реалий, людей: политизированный, девальвированный и др.; 5) образование новых слов с абстрактным значением и отчетливо выраженной оценоч-ностью (отражающих трансформирующуюся социальную позицию личности и общества): разгосударствление, целостность и др.; 6) активизация словообразовательных элементов, которые выражают преувеличенное значение: гиперинфляция, супертур и др.; 7) продуктивность префиксов со значением противоположности, противостояния, оппозиционности: антиреформаторский - прореформаторский и др. 8) активность модели с префиксами, проявляющими значение неистинности, ложности (как следствие деидеологизации, развенчания ложных ориентиров, общего недоверия личности к происходящему, характерному для периода перемен): лжедемократ, псевдореформатор и др.; 9) активизация моделей с префиксами со значением изменения, возврата (ре-, де-), и префиксами пост, после-, экс- - своего рода показатель динамики социальных процессов, изменений в политико-экономической и др. сферах жизни, непостоянстве приоритетов и авторитетов: реприватизация, департизация и др.; 10) увеличение использования аффиксации, суффиксальных моделей, свойственных разговорному стилю (как один из показателей давления разговорной среды на книжные стили, снижения общего языкового вкуса и упрощения лексико-грамматических норм): афган, безнал и др.; 11) активность сложносо-ставных образований, свидетельствующих о намерении как можно точнее указать основные признаки, характеристики и свойства новых явлений и предметов окружающей действительности, соединить «новые» и «старые» элементы привычных наименований: бизнесмен-производственник, национал-большевик и др. Так, именно использование морфологических неологихмов создавало эффект актуальности и выразительности в контекстах типа: «Сердечный привет первому вице-премьеру от второго первого вице-премьера» (М. Мишин. Мои призывы); «Уволенный номенклатурщик: «Кто был никем, тот стал ничем!» (Н. Богостовский. Записки на краях шляпы); «Надо еще про этих подумать... про малоимущих» (В. Шендерович. Куклы); «Не в бирюльки играем.... На карте целостность...» (М. Мишин. Полигон); «Хватит завывать и прыгать на метле: инфляция!.. Суперинфляция!.. Супергипер!..» (М. Мишин. Даешь сахарные уста!); «Генерал ратовал за департизацию органов...» (Э. Рязанов. Предзнаменование); «По государственному устройству наша страна является дум-но-парламентской, авторитарно-демократической...» (А. Арканов. ГКЧП-2); «Уже полгода как полный, понимаешь, легитим» (В. Шендерович. Куклы-2) и др.
В исследуемый период в русском языке увеличилась продуктивность образования сложносокращенных слов. Аббревиатуры 90-х годов, с одной стороны, продолжают традиции этого способа словообразования, заложенные в 20-30-е годы и развившиеся в советский период (50-80-е), а с другой - имеют некоторые свои особенности. См.: «На прилавке полный ассортимент партий - чтоб так было с продуктами: ДРД...РПР... РДП...ПЭС...КДС...» (М. Мишин. Вскрытие покажет). Увеличилась даже в сравнении с послереволюционным временем, роль сложносокращенных слов в качестве производящей основы: «... То ли из ДПРовцев она была, то ли из ДДРовцев» (О. Жадан. Враги демократку пытали). Кроме всего прочего, активизацию сложносокращенных слов необходимо соотнести с коммуникативной целесообразностью, развитием и изменившимся харак-26
тером СМИ.
В текстах отражена и характерная для русского языка последнего десятилетия ХХ века активизация лекси-ко-семантического способа словообразования. Новые явления в жизни общества получили наименования при помощи уже существующих в языках лексических и фразеологических единиц. Этот процесс характерен для языков периодов социальных преобразований. Наблюдалась его активизация и в языках Восточной Европы. Расширение семантики лексической единицы, усвоение переносного значения, актуализация второстепенного или архаизированного значения происходила достаточно динамично, фиксировалась в текстах, закреплялась в тезаурусе языковой личности. См.: «Рекорд скорости «челнока» - 40узлов в час» (Н. Богословский. Заметки на полях шляпы); «Друзья, купите социализм с человеческим лицом., так сказать, в одном пакете» (Е. Смолин. Толкучка) и др.
Как известно, проникновение в язык и речь чуждых, иноязычных элементов практически всегда вызывало и вызывает определенную отрицательную реакцию. Несомненным представляется то, что некоторое настороженное или негативное отношение общества и личности на слишком активный поток иноязычных слов и выражений является определенным защитным рефлексом. Заимствованное слово - это, прежде всего, носитель иной культуры, компонент, свойственный обществу с подчас другой, отличной духовной организацией. П. Флоренский, А. Лосев считали, что оно несет определенный заряд, который не всегда гармоничен состоянию духа общества и личности, носителей того языка, в который проникает чужое слово. Большое же количество иноязычных слов, вторгающихся в язык, индивидуальный лексикон, могут трансформировать картину мира за счет разрушения целостной культурно-языковой оболочки. В сатирическом тексте проявились тенденции, имевшие место в общественном сознании: нейтрализовать подобное воздействие, в том числе и иронизируя над иноязычными языковыми элементами, подчеркивая их «неорганичность» в речи. Например: «Я вас русским языком спрашиваю: О'кей или не о'кей» (М. Задорнов. Кофточка); «Я не понимаю! У меня лицензия! Русским языком говорю: ли-цен-зи-я!» (В. Шендерович. Куклы) и др.
Анализ сатирико-юмористических текстов позволяет утверждать, что при всей разноаспектности процесса заимствований в русском языке 80-90-х годов ХХ века, необходимо отметить две противоположные тенденции, которые во многом обусловливали функционирование иноязычных единиц и их употребление в текстах. Это, с одной стороны, понимание необходимости заполнения терминологических и понятийных лакун, восприятие активизации заимствования из других языков как косвенного проявления свободы, политики открытости, и, с другой - противодействие массового культурно-языкового сознания потоку иноязычных элементов как патогенному, разрушающему национальные лингвоменталь-ные основы фактору воздействия.
Одним из заметных лингвистических явлений последних десятилетий ХХ века, активизация которого связана с социальным переустройством общества, можно считать стремительное увеличение в дискурсе элементов жаргона и ненормативной лексики, причем не только в социально или ситуативно обусловленном контексте, но и в бытовом общении, в речи носителей языка, имеющих достаточно высокий культурно-образовательный уровень. В сатирических текстах особое внимание обращалось на проникновение жаргонной и вульгарной лексики в язык средств массовой информации. Реакция писателей и ученых была практически тождественной, отмечалось, что к концу ХХ века язык СМИ стал эталонным фактором, влияющим на формирование нормы современного литературного языка, этнической языковой культуры в целом. Воздействует он и на формирование Балтийский гуманитарный журнал. 2013. № 3
и развитие языковой личности. Для этого эталонного фактора характерна активизация разговорной стихии, снижение «языковой планки» текста. См.: «Музыка, язык, житуха - все приблатнилось. Повсюду свои паханы, свои шестерки.Писатели, на кодлыразделясь, друг другу представляют козью морду»» (М. Мишин. Сезон большой малины) и др.
Являясь своеобразным элементом языка эпохи, находящимся на пике употребления, ненормативная лексика выступала как маркер болезненного состояния постсоветского социума. Эта ее роль осознавалось личностью. Общественное сознание пыталось нейтрализовать негативное воздействие «массы» ненормативной лексики средствами юмора, однако носители языка понимали, что в основе уменьшения этого потока должны лежать не только лингвистические методы. См.: «Конечно, совсем без мата у нас нельзя. Кто же кого тогда поймет? Конечно он нужен. Иначе, как реагировать на погоду, вообще на все то, что творится? Но если бы мы хоть немного знали меру, как бы красиво мы жили... твою-то мать!» (А. Трушкин. Институт) и др.
Изменение социально-политической и экономической ситуации находили отражение и в переименованиях, которые сопровождают периоды общественных преобразований. Изменение названий может носить как принципиальный, «знаковый» характер, отражающий глубинные процессы в трансформирующемся социуме, так и достаточно формальный, проявляющийся для личности лишь в изменениях «словесных вывесок». Такая смена часто вызывала определенный социальный резонанс, неоднозначную реакцию носителей языка. Из категории лингвистических «явлений» переименования перешли в разряд «проблем», оставаясь при этом одним из заметных аспектов обновления лексики восточноставян-ских языков в 80-90-е годы ХХ века. Переименования периодов социальных трансформаций часто сравниваются с табуистическими заменами, характерными для примитивного общества, отмечается, что это отголоски магической функции речи, веры во взаимозависимость имени и вещи (Г.Лебон, Б.Н.Мечковская).
Активная смена названий - проблема не только и не столько лингвистическая. В ее основе лежат определенные социопсихологические факторы. Большое количество изменений в номинациях являлось своеобразным раздражителем для носителей языка, в особенности для представителей старшего поколения с устоявшимся мировоззрением и языковым идеалом. См.: «Санкт-Петербург Ленинградской области. Екатеринбург Свердловской области.Да что мы все - с ума посходили, что ли?» (Н. Богословский. Заметки на полях шляпы) и др. Будучи в диахроническом аспекте естественным для языка явлением, смена «словесных вывесок» в период активных общественных преобразований приобретает массовый характер и неизбежно социализируется и политизируется.
В сатирико-юмористических текстах очень часто объектами внимания становились характерные для эпохи ключевые слова или слова-символы. Обозначая наиболее актуальные явления, реалии, они занимают значительное место в языке определенного исторического периода, активно употребляются в средствах массовой информации, являются неотъемлемой частью языка политики, пропаганды и бытового общения. Ключевые слова играют роль определенных «опорных» точек в построении и структурировании концептуальной и языковой картин мира. Анализ таких языковых единиц позволяет раскрыть основные социальные, культурные, ценностные и др. ориентиры общества и личности эпохи.
К ключевым лексическим единицам рассматриваемого периода можно отнести достаточно обширную группу лексических и фразеологических единиц, наиболее заметными из которых будут общественно-политические термины. Например: гласность, демократия, реформы, рынок, перестройка, приватизация и др.
Являясь обозначением своеобразного «общественного идеала», такие слова, особенно если они приходят на смену отвергнутому явлению, создают своеобразные антонимические пары (например: плановое хозяйство
- рынок; застой - перестройка и др.). Слова-символы первое время несут отпечаток неприкасаемости и новизны. Постепенно, из-за частого употребления новизна стирается, лексические единицы становятся «кирпичиками» некоторого обязательного ситуативного дискурса. Так, например, часто используемые пропагандой, печатью, партийными функционерами слова гласность, перестройка, плюрализм, человеческий фактор становятся к концу 80-х годов своеобразными показателями соответствия требованиям партии, признаками лояльности к новой линии руководства. В речи они звучали уже как штампы с размытой семантикой и массово употреблялись в публичных выступлениях. Если явление не оправдывает социальных ожиданий, оно и его словесный ярлык предаются осмеянию. В начале 90-х годов эта участь постигла, например, слово социализм и производные от него. Перестройка, имевшая первое время огромную популярность, как в отношении явления, так и собственно слова, впоследствии спровоцировала ироническое использование слов, тесно связанных с ней -перестройка, гласность, ускорение, демократизация и др. См.: «Все, как говорится, ясно для народа: курица
- не птица, гласность - не свобода» (Н. Борский) и др.
В русском языке последних десятилетий ХХ века заметен достаточно значительный слой лексических единиц, которые являются своеобразными символами новых культурно-бытовых реалий, связанных с понятиями престижности, достатка, соответствия духу времени и т. п. Активно внедряясь в тезаурус личности 90-х годов, они приобретали в речи особые экстралингвистические оттенки. Для подобных единиц, при употреблении и функционировании их в тексте, реальная семантика отходила на «второй план», уступая место разнообразным коннотативным наслоениям, образам и социально-ценностным категориям, которые они собой олицетворяли. Эта группа слов в тематическом плане была достаточно разнообразна. К ней можно отнести: а) названия престижных, дорогих товаров, обладание которыми являлось мечтой для многих, своеобразным показателем социального положения (вилла, яхта, компьютер и др.); б) названия престижных фирм или товаров этих фирм-производителей («Мерседес», «Сони», кроссовки «ри-бок» и т. п.). Такие языковые единицы были своеобразными показателями новой материальной ценностной ориентации социума и личности. См.: «-Какие джинсы, батюшка, под рясу одевать будете?
- «Ливайс», дочь моя. Люблю эту фирму. Жалко, она рясы не шьет...» (М. Задорнов. Кофточка) и др.
В дискурсе постсоветского общества особое место занимало употребление личных имен, фамилий известных личностей и производных от них: Брежнев, Ельцин, рашидовщина и под. - для большинства носителей языка
- это были не просто слова, а символы, обладающие не только особой социальной оценкой, но и несущие особые мнемонические следы. Активное употребление имен в открытом дискурсе в позитивном, негативном, ироническом аспектах было характерно и для публичной речи, и для языка СМИ, и для художественных произведений, и для анекдотов. Этот было последствием и знаком социально-политических трансформаций, краха системы тоталитарного контроля и цензуры, проявлением, пусть и гипертрофированным, свободы слова. Показателен в этом плане контекст: «Мужик (стоя босиком в луже и топая ногой). Свобода-а! Брежнев - дурак, Ленин - сволочь, Сталин - скотина, Горбач - козёл! Свобода-а-а!» (В. Шендерович. Миниатюры).
В сатирико-юмористических произведениях конца ХХ века особая роль отводилась использованию коммуникативных фразеологизмов и разного типа устойчивых сочетаний. Это специфические, готовые к употребле-
нию формы, стоящие между словом и предложением, своеобразные блоки, из которых складывается текст, обладающие уже заданной социальной, экспрессивной, стилистической отмеченностью. Такие элементы не только придают тексту образность, но и являются социально-культурными маркерами. После смены социальных ориентиров, в период преобразований у части носителей языка произошла заметная смена таких «несущих блоков». Другая же часть противилась подобной смене, оставаясь на старых позициях, используя в речи традиционную фразеологию. В публицистике и повседневной речи советского и постсоветского времени заметное место занимали трансформированные фразеологические единицы.
Если рассматривать весь спектр этих единиц, то в русском языке конца ХХ века можно выделить две наиболее часто «изменяемые» группы. Это лозунги советской эпохи и устойчивые сочетания пропагандистско-публицистического стиля. Лозунги уходящей эпохи и значительная группа тематически ограниченных крылатых слов являлись наиболее заметными идеологизированными словесными маркерами советского периода, выполняющими в том числе и «ритуальные» функции (Ю. Левин). Именно эти языковые единицы стали объектом трансформации и вторичного использования в 8090-е годы. Трансформация привычного лозунга в дискурсе является показателем изменений в картине мира, лозунговом универсуме языковой личности, а активное использование измененных единиц этого типа в текстах - отражением динамичных процессов трансформации мировоззрения постсоветской личности и общества: «Пролетариату нечего продать, кроме своих вещей» (Н. Богословский. Заметки на полях шляпы); «Учение Фрейда живет и побеждает!» (М. Мишин. Мои призывы) и др. Особенностью анализируемого периода можно считать наличие в дискурсе трансформированных штампов и стандартов публицистического стиля. Как отмечали многие исследователи, в жизни советского общества особое место занимал язык средств массовой агитации и пропаганды. За долгие годы обслуживания моноидеологического, тоталитарного строя в нем возник и развился особый класс устойчивых сочетаний, стандартов и штампов публицистического стиля, которые затем проникли практически во все стили языка, став неотъемлемым элементом дискурса советской эпохи. Эти устойчивые сочетания обладали способностью быстро воспроизводиться в сознании носителей языка в готовом виде, имели особые эксплицитные и имплицитные экспрессивно-оценочные оттенки, ситуативную закре-
пленность, обладали четкой «слитой» семантикой (прогрессивная общественность, судьбоносное время, люди труда, закрома родины и др.). Такие стандарты и штампы зачастую относили к газетно-публицистической фразеологии (А. Кожин, В. Костомаров). Подобные устойчивые сочетания составляли своеобразную фразеологию языка, являлись заметными составляющими дискурса эпохи. Употребление таких единиц в измененном виде в постсоветское время служило, как правило, созданию эффекта социальной сатиры: «А вчера жители славного города Волосолапска с горечью и чувством глубокого неудовлетворения узнали, что жизнь на инопланетном небесном теле Марс существует» (О. Жадан. Верным путчем.). Активное пародирование газетной фразеологии - это и своеобразная реакция общества и личности на чрезмерное употребление ее единиц в советскую эпоху, и на рецидивы периода постперестройки. Ввиду того, что очень много фразеологизмов советского и постсоветского периода были конъюнктурными образованиями и в наше время активно не употребляются, их использование и трансформация в текстах для молодого читателя уже нуждаются в комментариях.
Общеизвестно, что в основе речевой деятельности лежит языковая система. Она детерминирует норму, языковое чутье, вкус, речевую моду и многое другое, что определяется экстралингвистическими мотивами
- социальными факторами, языковой политикой, культурно-психологической установкой, воспитанием и т. п. В то же время эта система в целом сама испытывает воздействие всех этих факторов, сила и объем которых уменьшается или увеличивается в те или иные исторические периоды. Обладая в идеале стойкостью и приоритетностью регулятивной деятельности, языковая система в определенные исторические периоды под воздействием внутренних и внешних процессов теряет устойчивость, адаптируется к новым условиям. Это позволяет говорить о том, что каждой среде, эпохе присущ свой строй языка, свой характер мышления, ход мыслей. Иногда тексты, созданные в периоды особой социальной напряженности, трансформации, уже через 10-15 лет нуждаются в приложении особых знаний и усилий для адекватной их интерпретации новым поколением носителей языка.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Клобуков Е. В. Активные процессы в грамматике и лексике современного русского языка // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. - 1997.
- № 5. - С. 118-123.
REFLECTION OF THE RUSSIAN LANGUAGE OF THE END OF THE XX CENTURY PECULIARITIES IN THE TEXTS OF HUMOUR AND SATIRE
© 2013
O.A. Semenyuk, Professor of Linguistics, Dept of General Linguistics and Translation
Kirovohrad State Pedagogical University, Kirovohrad (Ukraine)
Annotation: Active processes in vocabulary of the Russian Languages in the 80's and 90's of the 20 th century, the veqularities and normalities of the relations between linguistic and extralinguistic phenomena in the language of the epoch, aspects of their reflection in the text, attitude of the postsoviet society to transformations in the sphere of the language are considered and studied in this paper.
Keywords: the language of epoch, text of satire and humour, social language, neologizatsiya.
