CC BY
19
УДК 93/94
Ю. Д. Коробков Н. С. Королев
д-р ист. наук, канд. ист. наук,
Магнитогорский государственный Челябинский государственный
технический университет им. Г. И. Носова институт культуры
E-mail: n.kyakkinen-56@yandex.ru E-mail: korolev_ns_@mail.ru
ОТНОШЕНИЕ РАБОЧИХ ПОРЕФОРМЕННОГО УРАЛА К РЕЛИГИИ (ПО МАТЕРИАЛАМ ПОСЛОВИЦ И ПОГОВОРОК)
Начиная с середины XIX в. и вплоть до настоящего времени в оценке религиозности русского народа существуют различные точки зрения, в своих крайних проявлениях представленные концепциями народа-богоносца и народа-безбожника. С учетом возрастания роли религии в жизни современного российского общества выявление ее реального влияния на жизнь людей не только на постсоветском, но и досоветском этапах представляет и научный, и общественно-политический интерес. Мы рассматриваем этот вопрос на примере отношения к религии рабочих горнозаводского Урала в пореформенный период. Основное внимание уделяется анализу малых фольклорных жанров (пословиц и поговорок), непосредственно вышедших из рабоче-крестьянской среды и позволяющих напрямую услышать голос масс. Их изучение посредством историко-лингвистического анализа и сопоставления с другими источниками позволило прийти к выводу о сложном и противоречивом отношении уральских рабочих к христианской культуре. Оно отличалось поверхностным характером религиозности и разрывом между внешней (обрядовой) формой, которая в целом соблюдалась, и внутренним содержанием, выраженным в падении авторитета церкви. В этой системе координат религия выражала стремление к воображаемому, совершенному, справедливому миру, выполняла функцию психологической защиты масс в постоянной борьбе за выживание, а их отношение к ней в значительной степени определялось не искренней верой, а привычкой и прагматизмом. Данные выводы подтверждаются многочисленными свидетельствами современников и оценками экспертов на рубеже XIX- XX вв.
Ключевые слов: религия, рабочие Урала, пословицы, церковь, сакрализация, обряды, священнослужители, революция
Для цитирования: Коробков, Ю. Д. Отношение рабочих пореформенного Урала к религии (по материалам пословиц и поговорок) /Ю. Д. Коробков, Н. С. Королев // Вестник культуры и искусств. - 2018. - № 4 (56). - С. 81-90.
В первой половине XIX в. и в официальных народу богоносных чертах как смыслообра-кругах Российской империи, и в экспертной сре- зующем ядре его мировосприятия. «Основное де преобладало общее мнение о глубокой рели- свойство русского народа, - писал Н. О. Лос-гиозности русского народа и решающем влиянии ский, - есть его религиозность и связанное с православия не только на его духовную жизнь, но нею искание "абсолютного добра Царства Бои социально-экономические воззрения. жия и смысла жизни"...» [15, с. 352]. Другие Однако начиная с пореформенного перио- историки скептически оценивали степень да указанные ментальные параметры русского влияния религии на народ. В частности, народа стали неоднозначно оцениваться спе- В. О. Ключевский религиозность русского на-циалистами. Спектр оценок религиозности рода и церковное богослужение уподоблял ря-русского народа включал в себя самые проти- ду плохо инсценированных и еще хуже испол-воположные характеристики. Часть специали- няемых оперно-исторических воспоминаний стов говорила об исконно присущих русскому [11, с. 357].
81
Ведущим историографическим трендом советского периода в условиях господства атеистической идеологии был тезис о глубоком кризисе официальной церкви в дореволюционной России и ее открытой враждебности советской власти [10].
Современная отечественная историография рассматривает русскую православную церковь как влиятельный институт российского общества, находившийся в начале XX в. в состоянии идейно-политического разъединения, что привело к «массовому отпадению от православия... значительной доли населения» [1, с. 99]. Отражением этого, по мнению С. Л. Фирсова, стала слабость ее позиций в по-слефевральской России. «События, происходившие в главной конфессии империи в течение последних предреволюционных лет, - пишет историк, - не могли не повлиять на отношение к ней самых широких слоев народа» [22, с. 57]. Современными специалистами подвергнут критике ведущий тезис советской историографии о контрреволюционности Русской православной церкви, и основная масса исследователей опровергает «взгляд на нее как оплот контрреволюции» [14, с. 19].
В условиях перехода России к рыночной экономике появляются работы, в которых рассматривается влияние религиозных ценностей на трудовую этику россиян [24]. Вместе с тем, несмотря на очевидные достижения современной историографии, изучение вопроса о реальном влиянии православия на мировоззрение народа в значительной степени идеологизировано и требует научной верификации.
Разброс мнений относительно таких, казалось бы, однозначных и устойчивых черт национального менталитета ставит исследователей перед необходимостью выявления их реального содержания. В данной статье предпринята попытка решения данной проблемы на локальном примере горнозаводских рабочих Урала путем историко-лингвистического анализа пословиц и поговорок, бытовавших в их среде. Эти пословицы собирались в рамках исследовательского проекта Уральского общества любителей естествознания (УОЛЕ), индиви-
дуальных усилий краеведов во второй половине XIX в. и публиковались на страницах Записок УОЛЕ и других краеведческих изданий.
Во-первых, выбор основного корпуса источников и методов анализа обусловлен фактором их внутреннего происхождения, что позволяет услышать мнение народных масс напрямую, без посредников, интерпретаций и комментариев заинтересованных лиц. Во-вторых, применение лингвостилистических методов анализа такого многозначного жанра фольклора, как пословицы, преследует цель придать ему более взвешенный и объективный характер. Поскольку их содержание подробно рассмотрено нами в предыдущих публикациях, то ограничимся ссылкой на одно из них [12, с. 224-225].
Большое место в речевой культуре уральских рабочих и крестьян занимали пословицы и поговорки, сакрализирующие божественное начало. Сакральное отношение к богу реализуется в устойчивых выражениях, формирующих представления о божественной силе как о мудром, всепрощающем творце, любящем и наставляющем свои творения: Богат Бог милостью; Велик Бог милостью, а государь жалостью.
В реализации сакрального отношения к богу участвуют практически все языковые средства: лексика высокого слога, специальное вынесение качественных характеристик в рему высказываний, использование в роли сказуемых кратких прилагательных, обозначающих именно качества как обязательные состояния называемых личностей.
Констатирующий, системообразующий, мировоззренческий характер подобных утверждений дополняется блоком близких по смыслу устойчивых выражений, раскрывающих и конкретизирующих содержание данного императива. В них актуализируется отношение к богу исключительно как к верховному судье, единственному, справедливому, неподкупному (Бог-то видит, кто кого обидит; Бог-то накажет, никто не укажет), и реализуются представления о боге как о вечно пекущемся о своих чадах родителе (Друг о друге, а Бог о
82
всех; В мале Бог, и в велике Бог; Простит Бог первого, простит и последнего).
В этих выражениях заложен одинаковый смысл, но формируется он различными языковыми средствами не случайно. Первое выражение более пригодно для констатации факта вездесущности божественного начала в обыденной жизни. Второе высказывание соответствует торжественным или равнозначным по накалу эмоций событиям и ситуациям. В устойчивом комплексе Бог напитал - никто не видал синтезировано несколько смыслов, но форма бессоюзного сложного предложения с отношениями одновременности составляющих его частей усиливает констатирующий характер утверждения вездесущности бога и позволяет рассматривать представленное выражение в анализируемой подгруппе.
Признание факта вездесущности божественного начала естественно и логично связано с осознанием необходимости смиренного отношения к разносторонним проявлениям божьей воли. Такая необходимость констатируется в высказываниях типа: Бог дал, Бог взял - его святая воля; Страшен сон, да милостив Бог. Данные выражения служили, да и сейчас служат, общепринятыми формулами утешения в критических жизненных ситуациях, в которых обычно народное сознание обращается к божьей милости. Высказыванием констатирующего характера является и пословица Человек предполагает, а Бог располагает, спектр ее использования в качестве формулы утешения необычайно широк и возможен практически в любых жизненных обстоятельствах.
Народное сознание совершенно спокойно, как должное воспринимает и факт «запрограммированного» богом социального неравенства своих «чад»: Бог и леса не уравнял. Только верой в божью справедливость и мудрость можно объяснить философски констатирующий характер последнего устойчивого сочетания, во многом вскрывающего глубинную менталь-ность русского народа.
Неизбывная вера в зависимость человеческой судьбы от воли божьей фиксируется и в высказывании Бог не захочет - и пупырь не
вскочит. Истинность данного выражения на уровне языковых единиц обеспечивается не только реализацией сложносочиненного предложения с условными отношениями составляющих его частей, но и использованием раз-ностилевой лексики, усиливающей степень конкретизации общего смысла высказывания.
Императивность выражения Вес да мера -Христова вера (все взвешивай, обдумывай в соответствии с христианскими заповедями) не очевидна за счет использования существительных в переносном значении в рематической части высказывания. Но именно высокий характер отвлечения лексических единиц в первой части, констатирующий характер выражения в целом превращает его в афоризм, вполне конкретную аксиому, формулу жизни.
Ею же объясняется регулярная актуализация пословиц и поговорок, требующих в императивной форме соблюдения норм христианской морали: С Бога начинай, Господом кончай; Не так живи, как хочется, а как Бог велит; Не торопись к капусте: как Бог допустит; Без Бога - ни до порога; Постись духом, а не брюхом.
Морализаторский, «формульный» тон присущ и выражению Бог дал два уха, да один язык, также имеющему облик притчевого вывода: слушай, думай, действуй, руководствуясь нормами христианской морали. Высокая степень отвлеченности, обобщенности высказывания, как и в предшествующей фразе, достигается за счет использования лексики в переносном значении в рематической части предложения, повествовательного способа передачи иносказания. Методом от противного построено и высказывание Чья душа в грехе, та и в ответе, также реализующее требование жить в соответствии с нравственными требованиями, выработанными в православии.
К рассмотренному блоку пословиц и поговорок примыкает высказывание-предостережение Разом Бога не умолишь, напоминающее, что соблюдение норм христианской морали должно стать образом жизни, а не сиюминутным действием. О необходимости такого предостережения свидетельствуют пословицы, признающие
83
способность русского народа жить в череде мирской жизни вне православных канонов и вспоминать бога и правила христианского общежития только в трудную минуту: В тревогу - и мы к Богу, а по тревоге - забыли о Боге; У Бога - недолго, у нас - тотчас; Бойкий сам наскачет, а на тихого Бог нанесет; Кто на море не бывал, тот от усердия Богу не молится; Грешна, да божья.
В целом, признавая наличие сакрального отношения к Богу и христианской морали, мы не склонны абсолютизировать или идеализировать его, поскольку в среде уральских рабочих и крестьян актуализировались на равных пословицы, поговорки и присловья, в которых реализуется панибратское, а иногда и довольно фамильярное отношение к божественной силе.
Подобное отношение осознанно или неосознанно начало складываться во времена раскола и впервые эксплицировано в сочинениях протопопа Аввакума. Популяризируя священное писание, Аввакум снижает богослужебный стиль за счет использования большого количества просторечий, прямых обращений к богу на «ты», профанизации описания собственных отношений с верой и Христом.
Таким образом, утрата веры, субординации в отношениях с Всевышним в произведениях сторонников раскола церкви рождала иллюзию об особой приближенности к нему, а появившаяся иллюзия в свою очередь выросла в новую традицию: возможность отношения к божественной силе как к «своему парню».
Пословицы, открыто профанирующие отношение к Богу, единичны: Бог сотворил два зла: приказного (чиновника) и козла.
Более представительны присловья, построенные по форме молитвы, в которых «ничтожность» повода обращения к богу в данном жанре оскорбительна по канонам христианской морали: Господи, владыко, привяжи меня за лыко!; Господи, помилуй... Оськину кобылу; Господи, помилуй... о смену кобылу; Подай, Бог, нашим и вашим: по копейке спляшем; Господи, помилуй... ожегом по рылу; Слава тебе, Боже... ожегом по роже; Слава Господу Христу, а не пьяница расту: я не пьяница, не вор, панихиду не упер.
Сравнение представленных обращений к Богу с присловьями типа Помни, господи, тамошних, подбери остаточных показывает, что суетность упоминания Всевышнего ради красного словца несовместима с сакральным отношением к Творцу, с моральными ценностями христианства.
Более представительны пословицы и поговорки, в которых десакрализация отношения к богу реализуется имплицитно за счет:
а) скрытого сравнения творца с его творениями: Бог-то не Никита Пантелеев; Один Бог без греха;
б) выявления особых божественных пристрастий, непонятных или не понятых его «чадами»: Бог пожалел - тепу (умного) полюбел; Угодили Богу баба да корова, согрешили Богу мужик да мерин;
в) уравнивания служения богу со службой «государевой», отношения к христианским ритуалам как к привычному и надоевшему занятию: За Богом молитва, а за царем служба не пропадут.
Пословицы и поговорки «называют» два вида причин десакрализации отношения к богу. К первым, объективным, они относят тяжелые условия жизни низших слоев общества, ассоциируемые со злом, темными силами и связанными с ними страданиями. Поскольку бог не в силах изменить жизнь к лучшему, постольку идея всесильности зла фиксируется в высказываниях типа: Было бы болото, а черти найдутся; Собирайтесь бесы (бисы), сатана-то здеся (здися); Не было печали, черти накачали; Копил, копил, да черта и купил.
И хотя в речи уральских рабочих и крестьян актуализируется и оптимистическое по смыслу высказывание Не так страшен черт, как его малюют, мажорный тон снижается предостережением Не смейся, черт, над дьяволом, признающим вечность зла, равнозначность противостояния божественного и темного.
Отсутствие социально-экономических условий для соблюдения норм христианской морали становится причиной появления «редакторских правок», допущений, исключений из установленных нравственных правил. Народ-
84
ное сознание фиксирует факт невозможности безгрешного бытия: Грех да беда с кем не живут; Без толку молился, без числа грешил; Огонь без дыма, человек без греха не бывает; Только бог без греха; От Бога-то грешны, от людей-то смешны; Человек - не ангел; С людьми все бывает; У хлеба не без крох; Конь о четырех ногах, да спотыкается; На старуху бывает проруха, и на девушку - бабий грех; На Петрушку бывает прорушка и на Машку -промашка; И в солнце есть пятна.
Практическое отсутствие божеской милости и помощи на этом свете формируют не только недоверие к религиозным ритуалам (Вашими-то молитвами, как шестами, подпираемся), но и вполне ироническое отношение к различному роду наказаний грешников в вечной жизни: Ребят пугают букой, а мужиков вечной мукой; Рад бы в рай, да грехи не пущают; Грехи душу моют, да в рай не пускают.
К субъективным причинам, обеспечивающим профанацию отношения к христианским ценностям, следует отнести несоответствие человеческих и должностных качеств служителей культа нормам христианской морали.
Пласт пословиц и поговорок, реализующих резко отрицательное отношение к служителям церкви, довольно представителен. В устойчивых выражениях, посвященных описанию служителей культа, регистрируются следующие их негативные качества.
1. Стремление нажиться на чужой беде: С живого и с мертвого дерут; Поп ждет покойника, а судья разбойника; Что не мило, то и попу в кадило; Родился - готово и умер - не ушел; Знают попа и в рогоже.
2. Непомерная жадность, готовность забрать последнее: Поп, что клоп: тоже людскую кровь пьет; Клопы, не попы: тело едят, а душу не вредят; Поповы глаза завидны; У попа глаза завидущие, руки загребущие; Поп не леший, на глаза не вешай, все равно утащит; Денежки на кон, отец дьякон!; У попа сдачи, у портного остатка не спрашивай; У попа живет, а поповых коров не знает; Не форси, отец дьякон: не на свои деньги кадило-то купил; Доброго пастыря дело - овец стричь, а не ко-
жу снимать; В мир идти - надо и тестом брать.
3. Чревоугодие, несопоставимое с христианской умеренностью в еде: Поповское брюхо из семи овчин сшито; Поп да дьякон все калачи смякали; Не все поповым ребятам Дмитриевская суббота.
4. Распутство и зазнайство, свойственное церковнослужителям и членам их семей: Четки на руке, а девки на уме; Как так: сам - дьяк, а жена - попадья?; Кто поп, тот и батько; Попову собаку не батькой звать; Попова дочка баска, истаскалась, как доска; Дура попова капусту полола; Поповы кони да вдовьи детки ведут себя вольно (одни от сытости, другие от недосмотра).
5. Лицемерие и лживость, присущие служителям культа: Наш-то благочинный надел тулуп овчинный (рядится под бедного); Черт попу не товарищ (поп его обманет); Поп запоет, кузнец закует (чтобы его не слышать); Всяк поп по-своему поет (лжет).
6. Нерадивое отношение к служебным обязанностям: Пошел в попы: служи и на панихиду; Ждал поп усопших, да и сам уснул; Не сурово кади, святых не опали.
Презрительно-уничижительное отношение к церковнослужителям реализуется также в серии пословиц и поговорок, отождествляющих последних с темными силами: На попа, как на черта, никак не уноровишь; Сноп от снопа, как черт от попа (не различаются); Собака лает, владыко едет; Поп-от тебе в встречу-то (согласно старому поверью, встреча с попом предвещала несчастье путнику).
На фоне представленных пословиц и поговорок совершенно органично выглядят довольно злые по смыслу присловья, в которых отсутствует сострадание, уважение к служителям культа: Поп - чирей в лоб; Паки, паки, напали на дьякона три бешеные собаки: кабы не дьячки, разорвали бы в клочки.
Абсолютизация резко отрицательного отношения к служителям культа приводила к переносу негативного отношения не только на церковь в целом как особый общественный институт, но даже на ее атрибутику и предметы
85
культа. Справедливость высказанного предположения подтверждает смысловой анализ следующих пословиц и поговорок: Близко церковь, да далеко от Бога; В церковной ограде нет места отраде; От каменной церкви (от каменного попа) железная просвира; В церкви поют, а в кабаке того веселее; Колокол в церк-ву сзывает, а сам в церкви не бывает; Колокольню видим, а в кабак допроситься не можем; Годится - станем молиться, неладно -на баньку дверь (об иконе).
В целом наличие довольно представительного пласта пословиц и поговорок, демонстрирующих негативное отношение к церкви и священнослужителям, десакрализующих выражений свидетельствует о сложном и противоречивом отношении уральских рабочих и крестьян к христианской культуре, подтверждая положение о том, что в пореформенный период восприятие религии опосредовалось прагматическими установками, имело вполне осознанный характер, далекий от абсолютизации сакральной тенденции. Вышесказанное расходится с мнением ряда исследователей о религиозности рабочих в конце XIX - начале XX в.
«Поверхностный» характер религиозности фиксируется наблюдениями современников. В частности, в «Описании Лысьвенского завода» учителя Шалаева середины XIX в. указывается, что «не многие жители завода набожны... в религиозном отношении заботятся только о соблюдении одних обрядов, которые исполняются без душевных убеждений» [16, с. 14].
Наблюдения уральского учителя подтверждаются таким авторитетом русской православной церкви, как К. П. Победоносцев. Глава Святейшего Синода признавал в 80-х гг. XIX в., что для подавляющего числа населения страны православие существовало только в обрядовой форме. «Для людей неграмотных, -отмечал он, - Библия не существует, остается служба церковная и несколько молитв, которые передаваясь от родителей к детям, служат единственным соединительным звеном между отдельным лицом и Церковью...» [19, с. 138].
На рубеже XIX - XX вв. «внешний», обрядовый характер религиозности сохраняется.
Более того, разрыв между внешним благочинием и внутренним равнодушием к религии усиливается. Хотя в семейном быту церковные праздники по-прежнему занимали большое место, церковь посещали главным образом старики и женщины, редко мужская рабочая молодежь. В общей массе рабочие строго придерживались постов, однако стойкость традиционного уклада отнюдь не определяла их духовный облик. Как отмечают отечественные этнографы, для рабочих-мужчин был характерен почти полный религиозный индифферентизм, который уживался с традиционным укладом, поддерживаемым в основном женщинами [13, с. 80].
Их выводы подтверждаются наблюдениями церковных иерархов. Екатеринбургский архиепископ, в частности, указывал в 1907 г. на «тот печальный факт, что идеи экономического материализма глубоко проникли в народное сознание и через это вера рабочих колеблется, а авторитет церкви не имеет уже никакого значения» [7, с. 311]. Обер-прокурор Синода в отчете за 1911-1912 гг. подтверждал данную тенденцию: «Как черная туча надвигается на нашу родную Церковь и силится затмить ея вековечную истину неверие. Наряду с неверием под вековечные устои Церкви подкапывается социализм... Везде, где успела сложиться крупная промышленность, социализм пленяет себе в послушание множество трудящихся» [4, с. 152].
Огромное влияние на уровень религиозности народа оказала Первая мировая война. Приблизительно на рубеже 1915-1916 гг. в отчетах церковных иерархов стали преобладать тревожные настроения. В 1915 г. священнослужители - депутаты Государственной думы в записке В. К. Саблеру констатировали «оскудение в церкви религиозного духа и охлаждение к ней всех слоев общества» [5, л. 9]. Их мнение разделяло большинство епископов. Епископ Владимирский и Суздальский указывал на равнодущное отношение к делам церкви верующих, обращавшихся к духовенству «по большей части, по принуждениям чисто внешним». «При всей внешней привязанности к церкви в народе мало заметно прежнего благо-
86
чиния», - сокрушался тверской епископ. Иркутский епископ докладывал: «Уставы церкви соблюдаются не строго... К сожалению, долг исповеди и Святого Причастия только разве одна треть населения ежегодно исполняют». То же констатировал нижегородский епископ: «В разных местностях епархии к причастию не ходят от 17 до 90 %» [6, л. 110, 144, 180, 239].
Особенно ярко отмеченные тенденции эволюции массового сознания проявились после Февральской революции, дав основание современникам говорить о его дехристианизации и даже атеизмизации. Описывая похороны «борцов за свободу» в Петрограде в апреле 1917 г., на которых присутствовало около 900 тыс. человек, посол Франции Палеолог был поражен не столько фактом массового волеизлияния народа, сколько отсутствием представителей церкви. «Великий национальный акт свершился без участия церкви. Ни одного священника, ни одной иконы, ни одной молитвы, ни одного креста! Одна только песня: рабочая "Марсельеза"... Всего несколько дней тому назад эти тысячи крестьян, солдат, рабочих... не могли пройти мимо малейшей иконы на улице без того, чтобы не остановиться, не снять фуражки и не осенить груди широким крестным знамением. А какой контраст сегодня» [17, с. 292].
Пожалуй, наиболее массовый характер подобные явления приняли в армии. А. И. Деникин указывал, что «Голос пастырей с первых же дней революции замолк, и всякое участие их в жизни войск прекратилось». Описывая далее устройство офицером одного из полков 4-й стрелковой дивизии отхожего места в походной церкви, генерал писал: «Почему 2-3 тысячи русских православных людей (солдат данного полка. - Авт.), воспитанных в мистических формах культа, равнодушно отнеслись к такому осквернению и поруганию святыни?» [8, с. 123].
Обобщая в целом ситуацию в послефев-ральской России, В. В. Розанов отмечал, что «переход в социализм, а значит, в полный атеизм совершился у мужиков, у солдат до того легко, точно в баню сходили и окатились новой водой...» [20, с. 116], это лишний раз подтверждает неукорененность в массовом сознании
религиозной веры, внутренние скрепы которой в начале ХХ в. значительно ослабли, и она характеризовалась лишь «поверхностным натяжением».
На эти же метаморфозы указывал позднее С. Булгаков: «Как ни мало было оснований верить грезам о народе-богоносце, все же можно было ожидать, что церковь за тысячелетнее свое существование сумеет себя связать с народной душой и стать для него нужной и дорогой. А ведь оказалось, что церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе... русский народ вдруг оказался нехристианским» [3, с. 360]. Эти наблюдения подтверждаются и результатами выборов в Учредительное собрание в ноябре-декабре 1917 г., когда за православные партии и иные христианские движения проголосовало менее 0,5 % российского электората [9, с. 95].
С социально-психологической точки зрения стремительный разрыв со старой верой может быть объяснен социальным механизмом инверсии, т. е. резким обращением в новую веру, предполагающим полное изменение картины мира, глубокую убежденность в новом и полное отрицание, а порой просто презрение к старым верованиям [23, с. 243]. Хотя данное объяснение в большей мере применимо к послеоктябрьскому периоду, оно справедливо и для послефевральской России. Сказались, по-видимому, и такие особенности национальной психологии, как отсутствие чувства меры и склонность к резким переходам от одной крайности к другой, дуализм русской души.
Вместе с тем сохранялась и приверженность традиционной обрядности, прочно вошедшей в повседневный быт. Обычной картиной российской, в том числе и уральской, действительности весной 1917 г. было сочетание демонстраций и митингов с революционными лозунгами, звавших народ в светлое будущее, с торжественными молебнами и церковными богослужениями. Типичность такой политико-религиозной мозаики наглядно отражает пример первомайской демонстрации в Кизелов-ском заводе, во время которой несли знамена с
87
революционными лозунгами «Вечная память борцам за свободу», «Да здравствует свободная демократическая Россия», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь», а затем пели гимны с музыкой в церкви, где и был отслужен молебен [18]. Еще более яркую картину можно было наблюдать на празднике свободы в Невьянском заводе 10 марта 1917 г. После того как на Соборной площади собрались представители всех социальных групп и общественных организаций завода, «под колокольный звон, с хоругвями и образами пришло духовенство от всех церквей и разместилось на помосте. Началась панихида по павшим борцам за свободу. Многотысячная толпа подхватывает вечную память, и знамена медленно опустились. Затем был отслужен молебен с провозглашением многолетней державе российской. После краткого слова протоиерея начались речи» [21].
В то же время есть большая доля истины в подчеркивании религиозности русских людей. Суть ее, видимо, в том, что в ментальности русского человека заложена глубинная тяга к воображаемому совершенному, справедливому будущему миру и стремление к нему. Религия была и есть одной из духовных форм, удовлетворяющих данную потребность, точно так же, как этой же потребности служил идеолого-герменевтический феномен светлого будущего коммунизма. Не случайно, пытаясь ответить на вопрос, почему «народ-богоносец» в массовом масштабе воспринял большевистскую идеологию, Н. Бердяев писал, что «тоталитарность, требование целостной веры, как основы царства, соответствует глубоким религиозно-социальным инстинктам народа. Советское коммунистическое царство имеет большое сходство по своей духовной конституции с Московским православным царством... Коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа» [2, с. 117]. Думается, в основе религи-
озности русского человека лежит и его определенная склонность к мистицизму, слабость в трезвой оценке реальности. Л. А. Андреева указывает на сочетание секулярного сознания с религиозно ориентированным на сверхъестественное подсознанием, которое придает глубинным ментальным структурам религиозную направленность [1, с. 99].
Исходя из этого, на наш взгляд, отношение уральских рабочих к религии можно выразить эффектом «двойного дна сознания», в котором религиозность составляла его внешний, «поверхностный» слой, а реальное отношение к ней определялось не искренней верой, а привычкой к молитве (религиозность как следование «заветам отцов»), отрицательным отношением к божьим слугам, иллюзией («детская религиозность», по определению игумена Иннокентия), в конечном счете, выполнявшей функцию психологической защиты униженных и оскорбленных. Подобная модель марксистской квазирелигиозности была характерна и для основной массы советских людей.
В целом отношение к религии, так же как и к государству, характеризует сугубо прагматический, утилитарный подход, который выражается в обращении к Богу и в уповании на божественный промысел в критических, стрессовых ситуациях как средству преодоления эмоционально-негативных перегрузок, поддержания душевного равновесия, выбора оптимальной стратегии совладающего поведения. В стабильные времена, как правило, все ограничивалось традиционно-бытовой религиозной обрядностью. В результате и многовековая православная, и «марксистская религиозность», несмотря на многочисленные усилия их адептов по внедрению в массовое сознание, оказались слабоукорененными в духовной жизни русского народа, что наглядно продемонстрировали российские революции начала и конца XX в.
1. Андреева, Л. А. Процесс дехристианизации в России и возникновение квазирелигиозности в XX веке / Л. А. Ан-
дреева // Общественные науки и современность. - 2003. - № 1. - С. 91-100.
2. Бердяев, Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма / Н. А. Бердяев. - Москва, 1990. - 117 с.
3. Булгаков, С. Н. Апокалиптика и социализм: в 2 т. / С. Н. Булгаков. - Москва, 1993. - 609 с.
88
4. Всеподданейший отчет обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1911-
1912 гг. - Санкт-Петербург, 1913. - 184 с.
5. ГАРФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф. 6978. Оп. 1. Д. 240. Л. 9.
6. ГАРФ Ф. 1791. Оп. 2. Д. 141. Л. 110, 144, 180, 239.
7. Гуськова, Г. К. Облик рабочих Урала / Г. К. Гуськова // Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. -
Москва, 1970. - С. 293-316.
8. Деникин, А. И. Очерки русской смуты / А. И. Деникина. - Москва, 1991. - Т. 1. - Вып. 1. - 347 с.
9. Зубов, А. Б. Сорок дней или сорок лет? / А. Б. Зубов // Преемственность и возрождение России. - Москва, 2001. -
С. 91-112.
10. Зырянов, П. Н. Православная церковь в борьбе с революцией 1905-1907 гг. / П. Н. Зырянов. - Москва, 1984. -376 с.
11. Ключевский, В. О. Сочинения : в 9 т. / В. О. Ключевский. - Москва, 1990. - Т. IX. - 357 с.
12. Коробков, Ю. Д. Отношение к труду рабочих Урала в контексте историко-лингвистического анализа (конец XIX - начало XX века) / Ю. Д. Коробков, О. В. Гневэк // Диалог со временем. - 2018. - № 62. - С. 222-237.
13. Крупянская, В.Ю. Опыт этнографического изучения уральских рабочих второй половины XIX в. / В. Ю. Кру-пянская // Советская этнография. - 1953. - № 6. - С. 73-81.
14. Леонтьева, Т. Г. «Революционная церковь» или «церковная революция»? О некоторых новейших исследованиях по истории Русской Православной церкви в 1917 г. / Т. Г. Леонтьева // The Soviet and Post-Soviet Review. -2009. Vol. 36, No 2. - С. 182-196.
15. Лосский, Н. О. Характер русского народа / Н. О. Лосский // Условия абсолютного добра. - Москва, 1991. -С. 347-362.
16. Описание Лысьвенского завода, составленное учителем Шалаевым в 1857 г. //Ученые записки Казанского университета. - Казань, 1858. - Кн. IV. - С. 14-22.
17. Палеолог М. Царская Россия накануне революции / М. Палеолог. - Москва, 1991. - 494 с.
18. Пермская жизнь. - 1917. - 23 апр.
19. Победоносцев, К. П. Pro et contra / К. П. Победоносцев. - Санкт-Петербург, 1996. - 381 с.
20. Под созвездием топора: Петроград 1917 года - знакомый и незнакомый. - Москва, 1991. - 116 с. 21 Уральская жизнь. - 1917. - 23 марта.
22. Фирсов, С. Л. Русская церковь накануне перемен (конец 1890-1918 гг.). / С. Л. Фирсов. - Москва, 2002. - 416 с.
23. Шибутани, Т. Социальная психология / Т. Шибутани. - Москва, 1969. 432 с.
24. Элбакян, Е. С. Влияние религиозных ценностей на экономические предпочтения верующих россиян / Е. С. Эл-бакян, С. В. Медведко // Социологические исследования. - 2001. - № 8. - С. 103-111.
Получено 14.09.2018
YU. Korobkov N. Korolev
Doctor of Historical Sciences, Candidat of Historical Sciences,
Nosov Magnitogorsk State Technical University Chelyabinsk State Institute of Culture and Arts
E-mail: n.kyakkinen-56@yandex.ru E-mail: korolev_ns_@mail.ru
THE ATTITUDE OF WORKERS OF THE POST-REFORM URALS TO RELIGION (BASED ON PROVERBS AND SAYINGS)
Abstract. Since the middle of the XIX century and up to date assessment of religiosity of the Russian people, there are different points of view, in its extreme form presented concepts of God-bearing people and atheist. Taking into account the increasing role of religion in the life of a modern Russian society revealing its real impact on the lives of people not only in the post, but also the pre-Soviet stage is not only scientific, but also social and political interest. This article attempts to solve this problem at the regional example of the mining workers of the Urals in the post-reform period. It focuses on the analysis of materials, directly emerging from the worker-peasant environment in the face of proverbs and sayings. Their study and comparison with other
89
sources led to the conclusion about the complex and contradictory attitudes of the Ural workers to Christian culture that is different surface character of religiosity and the gap between the external, ritual form, which, in general, respected, and internal content, expressed in the fall authority churches. In this system of coordinates religion expressed the desire for an imaginary, perfect, just peace, has served as the psychological defense of the masses in a constant struggle for survival, and their attitude towards it is largely determined not by sincere faith, habit and pragmatism. These findings are confirmed by numerous testimonies of contemporaries and expert assessments at the turn of XIX - XX centuries.
Keywords: religion, the workers of the Urals, proverbs, church, sacralization, ceremonies, priests, the revolution For citing: Korobkov YU., Korolev N. 2018. The attitude of workers of the post-reform Urals to religion (based on proverbs and sayings). Culture and Arts Herald. No 4 (56): 81-90.
References
1. Andreeva L. 2003. The process of de-Christianization in Russia and the emergence of quasi-religiosity in the XX century. Obshchestvennye nauki i sovremennost' [Social Sciences and modernity]. No 1 : 91-100. (In Russ.).
2. Berdiaev N. 1990. Istoki i smysl russkogo kommunizma [The origins and meaning of Russian communism]. Moscow. 117 p. (In Russ.).
3. Bulgakov S. 1993. Apokaliptika i sotsializm [Apocalyptic and socialism: in 2 vol.]. Moscow. 609 p. (In Russ.).
4. Vsepoddaneyshiy otchet ober-prokurora Svyateyshego Sinoda po vedomstvu pravoslavnogo ispovedaniya za 1911-1912 gg. [All-submitted report of the chief Prosecutor of the Holy Synod on the Department of Orthodox confession for 1911-1912]. St. Petersburg. 1913. 184 p. (In Russ.).
5. State Archive of Russian Federation. F. 6978. Op. 1. D. 240. L. 9. (In Russ.).
6. State Archive of Russian Federation. F. 1791. Op. 2. D. 141. L. 110, 144, 180, 239. (In Russ.).
7. Gus'kova G. 1970. The appearance of workers of the Urals. Rossiyskiy proletariat: oblik, bot"ba, gegemoniya [Russian proletariat: appearance, struggle, hegemony]. Moscow. P. 293-316. (In Russ.).
8. Denikin A. 1991. Ocherki russkoy smuty [Essays on Russian troubles]. Moscow. Vol. 1. 347 p. (In Russ.).
9. Zubov A. 2001. Forty days or forty years? Preemstvennost' i vozrozhdenie Rossii [Continuity and revival of Russia]. Moscow. P. 91-112. (In Russ.).
10. Zyrianov P. 1984. Pravoslavnaya tserkov' v bor'be s revolyutsiey 1905-1907 gg. [The Orthodox Church in the fight against the revolution 1905-1907]. P. N. Zyryanov. Moscow. 376 p. (In Russ.).
11. Kliuchevskii V. 1990. Sochineniya [Compositions: in 9 vol.]. Moscow. Vol. IX. 357 p. (In Russ.).
12. 12. Korobkov Yu., Gnevek O. 2018. Attitude to the labour of workers in the Urals in the context of historical and linguistic analysis (late XIX - early XX century). Dialog so vremenem [Dialogue with time]. No 62. P.222-237. (In Russ.).
13. Krupianskaia V. 1953. Experience of ethnographic study of the Ural workers of the second half of the XIX century. Sovetskaya etnografiya [Soviet Ethnography]. No 6 : 73-81. (In Russ.).
14. Leonteva T. 2009. «Revolutionary Church» or «Church revolution»? On some of the latest research on the history of The Russian Orthodox Church in 1917. The Soviet and Post-Soviet Review. Vol. 36. No 2. P. 182-196. (In Russ.).
15. Losskii N. 1991. The character of the Russian people. Usloviya absolyutnogo dobra [The conditions of the absolute good]. Moscow. P. 347-362. (In Russ.).
16. Description of Lysvensky plant, compiled by teacher Shalaev in 1857. Uchenye zapiski Kazanskogo universiteta [Scientific notes of Kazan University]. 1858. Kazan'. Vol. IV. P. 14-22. (In Russ.).
17. Paleolog M. 1991. Tsarskaya Rossiya nakanune revolyutsii [Royal Russia on the eve of revolution]. Moscow. P. 392. (In Russ.).
18. Permskaya zhizn' [Perm life]. 1917. 23 Apr. (In Russ.).
19. Pobedonostsev K. 1996. Pro et contra. St. Petersburg. 381 p. (In Russ.).
20. Pod sozvezdiem topora: Petrograd 1917 goda - znakomyy i neznakomyy [Under the constellation axe: Petrograd in 1917 - familiar and unfamiliar]. 1991. Moscow. 116 p. (In Russ.).
21. Ural'skaya zhizn' [Ural life]. 1917. 23 Mar. (In Russ.).
22. Firsov S. 2002. Russkaya tserkov' nakanune peremen (konets 1890 - 1918 gg.) [Russian Church on the eve of changes (late 1890 - 1918)]. Moscow. 416 p. (In Russ.).
23. Shibutani T. 1969. Sotsial'naya psikhologiya [Social psychology]. Moscow. 432 p. (In Russ.).
24. Elbakyan E., Medvedko S. 2001. The influence of religious values on the economic preferences of Russian believers. Sotsiologicheskie issledovaniya [Sociological studies]. No 8 : 103-111. (In Russ.).
Received 14.09.2018
90
