CC BY
139
ления первого, основного закона системы, который есть закон ее первого явления. Применительно к экономической системе вообще — это закон собственности в элементарной форме труда. Его юридической формой является право собственности на продукт своего труда. Развитие отношений собственности есть конкретизация ее первого закона, развертывание его в закон движения экономической системы. Выведение, обоснование, раскрытие этого закона выходит за пределы данной статьи. На данном этапе исследования его можно определить в качестве тенденции или гипотезы как закон обобществления труда, собственности как наличного бытия личности. Это, конечно, не означает законодательной отмены частной собственности и утверждение собственности общественной. Последняя в традиционном понимании вообще бессмысленна.
Действительно, под общественной собственностью можно понимать право индивида либо на все, либо на часть общественного богатства. В первом случае каждый в качестве собственника исключает всех других и общественная собственность становится невозможной, во втором — она определяется как собственность частная.
Под обобществлением мы понимаем такую ступень развития личности и общества, когда снимается ограниченность наличия благ как одной стороны отношения собственности, и тем самым снимается ограниченность другой стороны как частного собственника. В этом гипотетическом случае снимается само понятие собственности и политическая экономия лишается своего специфического предмета, растворяясь в системе социально-гуманитарных знаний.
Литература
1. Милль Дж. С. О. Конт и позитивизм. — СПб., 1867. — С.75-76.
2. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. T.IV. — М., 1955. — С.253.
3. Рикардо Д. Соч. T.I. — М., 1941. — С.3.
4. Туган-Барановский. Основы политической экономии. — Пг., 1917. — С.39-40.
5. См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 26. Ч. III. — С. 536.
6. Гегель Г.Ф. Философия права. — М., 1990. — С. 119.
7. Шумпетер Й. Теория экономического развития. — М., 1982. — С.59.
открытость политэкономии и империализм
«МЭЙНСТРИМА»: ЭКОНОМИКС КАК ПРОШЛОЕ (ЧАСТь 1)1
А.В. Бузгалин,
профессор Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, доктор экономических наук, координатор Международной политэкономической ассоциации стран СНГ и Балтии
А.И. Колганов,
заведующий лабораторией по изучению рыночной экономики Московского государственного университета им М.В. Ломоносова, доктор экономических наук, профессор
В статье дается развернутый анализ современного состояния экономической науки, раскрываются причины доминирования «экономике» в последние десятилетия в науке и преподавании, которые в конечном итоге стали тормозом для дальнейшего объяснения новых явлений в быстро изменяющемся мире.
Будущее развитие экономической науки авторы связывают с исследовательскими возможностями современной политической экономии, ее реактуализацией в условиях качественных социально-экономических трансформаций.
Ключевые слова: «мэйнстрим», экономикс, политическая экономия
УДК 330.101
После политико-экономических и, соответственно, идеологических перемен 1991 года большинство экс-советских экономистов в одночасье перестали быть марксистами-ленинцами (воистину прозрев и на склоне лет они внезапно и одновременно осознали всю тщету попыток автора «Капитала» и его последователей дать научную картину мира). Молодежь сменила идейные и научные ориентиры, даже всерьез не задумавшись о том, стоит ли на деле выкидывать весь прежний багаж. Впрочем, остались еще ортодоксы, верующие в правоту каждой строки «Капитала» не менее, чем христиане верят в Священное Писание, да горстка неангажированных ученых, не пытающихся примкнуть к большинству или к меньшинству, а стремящихся нащупать точки взаимодействия современной экономической
теории, относящейся к так называемой mainstream, и классической политической экономии как двух различных (более того — противоположных), но сосуществующих ветвей современной экономической науки.
Впрочем, даже на протяжении 1990-х раздавались голоса противников такого подхода к экономической теории, а в последнее время ситуация стала постепенно изменяться.
В России критический подход к доминированию economics вообще был и остается весьма распространен. Наша работа по своим постановкам и нацеленности во многом корреспондирует с серией публикаций в журнале «Вопросы экономики», где еще в 1992-1993 гг. в рамках дискуссии по проблемам поиска новой парадигмы отечественной экономической науки высказывались
сомнения в целесообразности сведения теории и преподавания к неоклассической парадигме. Такого рода публикации продолжались и в последующем. Не менее активно публиковались статьи с критикой засилья неоклассики в журналах «Экономист», «Российский экономический журнал» и др. Активную политику, направленную на восстановление в правах политической экономии (не в ущерб, а в дополнение к микро- и макроэкономике) ведет заведующий кафедрой политической экономии экономического ф-та МГУ им. М.В. Ломоносова А.А. Пороховский, его поддерживают многие коллеги из Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, других городов России, а так же Украины, Казахстана, Белоруссии и ряда других государств СНГ2. Критично относятся к абсолютному доминированию есопотюз директор Института экономики РАН Р.С.Гринберг и ряд других академиков. Укажем также на работы Ю. Осипова и его коллег по Философско-эко-номическому обществу, регулярно публикующие материалы на эту тему в журнале «Философия хозяйства».
Критикуют economics и зарубежные, в том числе — американские — ученые. В США существуют ассоциации радикальной политической экономии и гетеродоксальной экономической теории, ряд других научных сообществ, нацеленных на развитие плюрализма в экономической теории. Аналогичные сети и сообщества существуют в Европе, Японии, Китае. Успешно развиваются Всемирная ассоциация политической экономии и Международная инициатива по развитию политической экономии.
Весьма симптоматичной стала и публикация в 2007 г. в газете Mond открытого письма французских студентов, недвусмысленно выступивших против засилья формализованной и математизированной неоклассической экономической теории. Ниже мы приводим некоторые выдержки из этого письма:
«Мы, студенты-экономисты разных стран мира, заявляем, что мы принципиально неудовлетворены получаемым нами преподаванием экономики. Для этого имеются следующие причины.
1. Мы хотим вырваться из выдуманного мира!
Подавляющее большинство из нас выбрало изучение экономической теории для того, чтобы максимально глубоко понять те феномены экономики, с которыми сегодня сталкиваются граждане. Однако то обучение, которое мы получаем, в большинстве своем состоящее из неоклассической теории или подходов, производных от нее, в целом не отвечает нашим ожиданиям. Даже тогда, когда теория обоснованно абстрагируется на первом этапе от случайностей, она в дальнейшем не возвращается к их объяснению. Фактическая сторона (исторические факты, функционирование институтов, изучение поведения и стратегий агентов...) почти не существует. Более того, этот отрыв преподавания от конкретных реалий создает огромные проблемы для тех, кто хотел бы быть в дальнейшем полезен для экономических и социальных акторов.
2. Мы против бесконтрольного использования математики...
3. Мы выступаем за плюрализм подходов в преподавании экономической теории
Преподаватели слишком часто не оставляют места для рефлексии. Из множества, существующих подходов к экономическим проблемам нам, как правило, дается только один. Этот подход претендует на то, чтобы объяснить все чисто аксиоматическими средствами, так, как будто это является истиной в последней инстанции. Мы не принимаем догматизм. Мы хотим плюрализма подходов, адекватного многообразию и сложности объектов и неоднозначности решений, характерных для большинства больших проблем экономики (безработица, неравенство, место финансовых рынков, достоинства и недостатки свободной торговли, глобализации, экономическое развитие и т.д.).
Мы не хотим более иметь эту навязанную нам ау-тистическую [замкнутую на себя — пер.] науку...»
Результатом этого письма, позднее подписанного десятками тысяч студентов и преподавателей всего мира, стало появление и растущая популярность Интернет-журнала «Post-Autistic Economics review» (недавно изменил название на «Real World Economics Review»).
Так что дискуссии о проблемах развития и взаимодействия различных школ экономической теории и вопросах использова-
ния их багажа в экономических исследованиях и экономическом образовании не только не утихают, но и нелинейно нарастают.
Economics и политическая экономия: к постановке проблемы
По поводу трактовки терминов «economics» и «политическая экономия» идет немалая (хотя и несколько вялая, не акцентированная) полемика. Мы придерживаемся точки зрения, согласно которой «окончательно» договориться о понятиях до начала содержательного исследования невозможно, ибо они получают свое наполнение именно в рамках определенной научной системы. Ограничимся лишь некоторыми не слишком спорными предварительными замечаниями.
Дело в том, что в России где-то с конца 1980-х годов (после перевода на русский язык ряда учебников) термин «economics» стал употребляться во вполне определенном смысле — для обозначения суммы знаний (и соответственно учебной дисциплины), излагаемых в стандартном учебнике, где всегда присутствует разделение на микро- и макроэкономику и описывается функционирование рынка плюс (отчасти) его регулирование государством (во вводном курсе микроэкономики de facto рассматривается рынок образца XIX — начала XX вв., макроэкономики — середины прошлого столетия).
В основе этих учебных курсов (а предмет данного раздела — теоретические основы учебных дисциплин) лежит концепция А. Маршалла (он и ввел термин «economics»), дополненная идеями кейнсианства, неокейнсианства (Р. Харрод, Э. Хансен), пос-ткейнсианства (Дж. Робинсон, П. Сраффа) — с одной стороны; монетаризма (М. Фридмен) и пересекающейся с ним «новой классической теории» (А. Лаффер, М. Эванс и др.) — с другой. В свою очередь, в глубинной основе этой суммы знаний лежат маржинализм (У. Джевонс, К. Менгер, Е. Бем-Баверк, Л. Вальрас и др.), теория факторов производства (восходящая к Ж.-Б. Сэю) и предельной производительности (развитая Дж. Б. Кларком). Неоклассический синтез (П. Самуэльсон), инкорпорируя кейн-сианские идеи в систему постулатов теории рыночного равновесия (поскольку Дж. М. Кейнс также во многом основывался на последних), «счастливо» избежал принятия духа кейнсианства, отрицающего автоматизм рыночного равновесия. Институци-онализм, неоинституционализм и ряд менее известных школ при этом вообще остались «по ту сторону» типичных учебных курсов (в последнее время в лучшем случае преподаются наряду с ними). Для описываемой научной и учебной дисциплины типичным является использование терминов «экономическая теория», «economics» как обозначений понятийного поля3.
В отличие от этой суммы знаний и дисциплин термин «политическая экономия» для большинства экономистов России4 ассоциируется с классической экономической теорией, на базе которой в середине прошлого столетия сформировались две противоположные теоретические парадигмы — марксистская (или политэкономия труда) и иная, не имеющая однозначного самоназвания, но включающая в себя широкий круг школ, развивавших идеи предельной полезности, факторов производства и т.п. (назовем такую совокупность школ политической экономией капитала; подробнее об этом определении ниже). Ряд из них положен в основу объяснения механизмов функционирования рынка, излагаемых в учебниках economics. Нельзя поэтому сказать, что economics вообще не имеет касательства к политической экономии. Однако развитие собственных политико-экономических теоретических предпосылок давно уже стало для economics более чем второстепенным делом.
Как видно, различение названных терминов нестрого и отчасти носит исторический характер, отчасти связано с акцентом на разных пластах экономической жизни: к глубинным проблемам (субстанция и природа богатства, ценности и т.п.), причинно-следственным связям, к социально-экономической интерпретации хозяйственных явлений (будь то теория эксплуатации или теория факторов производства) больше тяготеет политическая экономия; к изучению функционирования современной рыночной экономики — economics.
Итак, современная экономическая наука de facto делится на политическую экономию и economics, а внутри первой — на две линии: политическую экономию труда и политическую экономию капитала (внутри economics также существуют различные тенденции, но их подробный анализ не является здесь нашим предметом). К 1990-м годам XX в. первая линия политической
экономии «истончилась» и в настоящее время ее представители в мире составляют 5-7% (в России — чуть больше) от общего числа специалистов в области экономической теории, а вторая (исследование природы ценности и других фундаментальных проблем) линия политической экономии вообще практически исчезла, «снявшись» почти без остатка в математизированном economics.
Развитие порожденного тотальной экспансией экономикса «экономического империализма» привело, однако, к возрождению в конце ХХ века термина «политическая экономия» в совершенно ином смысле. Под ней понимается базирующаяся на неоклассической парадигме теория, изучающая экономическую политику (трактуемую как правило в неолиберальном духе). С этим полем прямо взаимосвязана и уже давно известная теория общественного выбора, в рамках которой политический процесс рассматривается преимущественно как рынок особого рода. Тем самым «новая» политическая экономия ныне предстает в большинстве случаев как методология и теория экономикс, примененные к исследованию неэкономических процессов. Эта экспансия неоклассики в неэкономические области неслучайно сопряжена со все большим распространением неоинституцио-нализма, где методология индивидуализма, рыночноцентризма и математизированного позитивизма используется для анализа «стыка» экономических и правовых проблем, особо значимого в экономике позднего капитализма, где все более доминирует сфера трансакций, а не производства5.
Предлагаемые же в качестве альтернативы подходы делают принципиально иной акцент, генетически восходящий к классической политической экономии — использование широкого социо- и гуманитарно- (в современных условиях — еще и эко-) ориентированного подхода и методологии к исследованию собственно экономических процессов, которые в этом случае рассматриваются как всего лишь одна из сфер общественного развития, причем сфера, где формируются его средства, а не цели и ценности, и потому сфера, подчиненная задачам прогресса Человека, Общества и Природы, и ограниченная последними. Такова, на наш взгляд, главная определенность и классической и современной, постклассической политической экономии.
К проблеме ее реактуализации мы уже не раз обращались, а сейчас вернемся к проблемам этого подраздела.
При всем при этом economics в последние десятилетия как фундаментальная наука развивается не слишком активно (за исключением некоторых периферийных областей, связанных с упомянутым выше «экономическим империализмом — проецированием неоклассической методологии на не-экономи-ческие области). Интерес к фундаментальным проблемам не определяет главные направления исследований в economics, и, естественно, весьма слабо отражается в учебных курсах (разве что в виде аксиом «здравого смысла»). Принципиально новые исследования в этой сфере если и появляются (например, касающиеся особой роли информации, знаний, творческих способностей человека в современной экономике), то, как правило, не оказываются прямо связаны ни с одной из основных школ economics.
Политическая экономия (как труда, так и капитала) в современном мире угасает (точнее, угасала до недавнего прошлого. В последнее время, как мы уже заметили, наметились и некоторые позитивные тенденции). Что же касается economics, то, несмотря на всю критику в адрес «black board economy» (букв.: «экономика школьной доски»), она играет основную роль в научных исследованиях экономистов (развиваясь главным образом в направлении усложнения математического аппарата6) и продолжает абсолютно доминировать в учебных программах.
Мы не раз писали о том, почему классическая политическая экономия (ориентированная на вопрос «почему?») вообще, а современный марксизм в особенности, отторгаются господствующей сферой практики в буржуазном обществе как бесполезные, а идеологией трактуются как вредные, а потому — ошибочные (в этой извращенной логике — суть идеологии в мире отчуждения).
Но есть практика и практика.
Практика как деятельность общественного человека, творящего историю (естественно, в рамках объективно возможных «русел» социального развития), гораздо шире, чем бизнес в стабильном буржуазном обществе. В той мере, в какой мы хотим
быть практичными в изначальном смысле этой великой категории7, для нас важно понять законы исторической жизни, исторического прогресса и регресса. Эту задачу помогает решать сложная система теорий, лежащих в рамках той же парадигмы, что и политическая экономия труда. И здесь логичен вопрос: действительно ли можно нащупать точки взаимодействия политической экономии и economics?
Возможен ли синтез economics и политической экономии?
Отвечая на поставленный вопрос, будем исходить из следующих предположений.
Первое. Economics уже есть довольно-таки эклектический (по крайней мере в большинстве случаев, особенно — в макроэкономике) синтез определенных политико-экономических разработок (точнее, снятие, «перевод» этих теорий на «язык» функционирования рынка) — от теорий предельной полезности, предельной производительности, факторов производства до кейнсианства и современных разработок в области экологии.
Второе. Economics достаточно легко может быть дополнен концепциями и выводами (а отчасти и языком) теоретических школ, генетически связанных с разработками неоклассической политэкономии, такими, например, как неоинституционализм. Более того, без такого дополнения economics XXI в. принципиально неадекватен даже для отображения практики в им же заданной области (в экономике, где трансакционные издержки примерно равны трансформационным, а права собственности принципиально подвижны, вести исследования, исходящие из установок отсутствия первых и при безразличии ко вторым, по меньшей мере, несерьезно). Но эту проблему economics легко может решить и уже активно решает8.
Третье. Собственно проблемой является возможность той или иной модели синтеза (или иного взаимодействия) теоретических основ economics и различных школ классической политической экономии, предмет, метод и содержание которых принципиально отличны или противоположны первым. Последнее относится, прежде всего, к марксизму (особенно — современному марксизму) как синтетической социальной науке и политической экономии труда как его истоку; в меньшей мере — к исторической школе и ее последователям, собственно классическому институциона-лизму, к различным разновидностям социально-экономических теорий постиндустриального общества, к междисциплинарным исследованиям глобальных проблем человечества и т.п.
Этот, третий аспект надо рассмотреть особо. Здесь можно предположить следующие варианты синтеза9:
Первый — «антисинтез» — вытеснение одной из «синтезируемых» парадигм и ее последующее забвение (то, что произошло с economics в СССР, а сейчас происходит с марксизмом в России).
Второй — «снятие» обеих парадигм и генезис новой, творчески вобравшей лучшие их достижения.
Третий — собственно синтез как соединение «лучших сторон» или сходных аспектов различных политико-экономических школ.
Мы постараемся предложить иное — четвертое — решение вопроса. Заранее предвосхищая негативную оценку нашей гипотезы множеством читателей (причина проста: в основу такого «синтеза», а точнее — диалектического контрапункта — будет положена марксистская теория и методология, ныне дружно подвергаемая остракизму), тем не менее, рискнем сформулировать некоторые аргументы в ее поддержку.
Начнем с напоминания о теории превратных форм. Рыночная (в зрелом виде — буржуазная) система, характеризующаяся господством отношений отчуждения10, с неизбежностью порождает такие формы проявления глубинных закономерностей этого мира, которые как бы «выворачивают наизнанку», ставят с ног на голову действительные, сущностные закономерности. Причем это «выворачивание», превращение происходит не по чьей-то злой воле или недомыслию людей (ученых, идеологов), а объективно. В результате формы поверхностного движения экономических отношений, воспринимаемые их участниками на уровне «здравого смысла», проявляют себя таким образом, что создают неадекватное представление о закономерностях, лежащих в их основе.
В рыночной системе сама жизнь, каждодневный опыт доказывают, что превращенные формы — это истина, а скрывае-
мое ими содержание — фикция. К числу таких превращенных форм, иллюзий, порождаемых практикой (когда, по образному выражению Маркса, кажется то, что есть на самом деле), относится вся совокупность экономических проявлений буржуазного мира. Товар кажется всего лишь полезной вещью, цена рабочей силы — платой за труд и т. п. Такой мир создает иллюзию того, что экономика — это «взаимодействие» между товарами, деньгами, капиталами, что именно они, а не человек — хозяева и создатели богатства. И самое главное в том, что эта иллюзия реальна. В мире отчуждения отношения между людьми построены так, что производимые ими вещи и создаваемые ими артефакты — деньги, капиталы, государство — господствуют над человеком, подчиняют себе его интересы и поведение. Собственно, в этом и состоит суть явления, названного К. Марксом товарным (и денежным) фетишизмом.
Поэтому превратные формы порождают и «мнимое (иллюзорное) содержание», создают иллюзию того, что за ними стоит не истинное содержание процессов (оно-то как раз скрыто), а нечто иное, и истинность этого нечто подтверждается каждодневным опытом.
Подобные предварительные рассуждения помогают понять суть предлагаемой гипотезы о взаимосвязи классической политической экономии (развившейся до марксизма) и economics: содержащееся в economics описание механизмов функционирования рынка есть адекватное и истинное (в рамках соответствующей, относительно узкой «области допустимых значений») отражение действительных превратных форм зрелой буржуазной экономики. Такое описание и лежащие в его основе исследования необходимы для жизни и деятельности в этом мире и по его правилам. Подобно тому, как в средневековом мире было практически полезно и целесообразно (с точки зрения здравого смысла) не только утверждать, но и верить, что Земля — плоская, а сословная иерархия и крепостничество — вечны и незыблемы, ибо это божественное установление, так и в буржуазном мире полезно (с точки зрения здравого смысла) следовать правилам economics.
(Здесь, правда, нужна оговорка: в эпоху заката той или иной системы отчуждения для практики, заглядывающей в будущее, требуется проникновение за «занавес» превратных форм, иначе ученому никогда не стать Николаем Коперником, Галилео Галилеем или Джордано Бруно.)
Описание превратных форм как таковых создает объективную видимость того, что за ними скрывается и адекватное им (как бы «оправдывающее» их) содержание. Так, для описываемых в микроэкономике механизмов поведения фирмы и потребителя, взаимодействия агентов на рынках факторов производства адекватны теории предельной полезности, предельной производительности, факторов производства и др. Адекватны именно потому, что они описывают поведение экономических агентов, находящихся в условиях объективно формирующегося товарного и денежного фетишизма.
Если принять данную посылку (economics есть адекватное, хотя и неполное отображение превращенных форм буржуазной экономики), то можно сделать вывод, что лежащие в основе economics политико-экономические разработки выражают мнимое (но не случайное, а объективно порождаемое миром отчуждения и соответствующее интересам и жизнедеятельности господствующих сил данного общества) содержание этой экономики.
Читатель легко разгадает дальнейшую логику авторов. При таком подходе действительным (но неадекватным здравому смыслу) содержанием капиталистического базиса будет система отношений, описываемых марксистской политической экономией и тесно сопряженными с ней школами. В последней есть немало «выходов» на economics и лежащие в его основе теории.
Так, теория товара (подчеркнем — именно товара) предполагает, что в основе этого феномена лежит противоречие стоимости и потребительной стоимости и что, более того, стоимость может проявляться и измеряться только ...потребительной стоимостью другого товара. Это, безусловно, не теория предельной полезности, но это четкое указание на то, что, пройдя через десятки ступеней восхождения от абстрактного к конкретному, мы должны будем прийти к системе проявлений стоимости в актах взаимодействия товаров, в том числе и как потребительных стоимостей. Более того, еще в I отделе I тома «Капитала» Маркс указывает, что величина цены непосредственно опреде-
ляется ни чем иным, как соотношением спроса и предложения, что есть эмпирический феномен. Теория капитала Маркса с неизбежностью подводит к тому, что прибавочная стоимость внешне должна представать и предстает именно как продукт всего капитала, а заработная плата — как плата за труд. Эту линию легко продолжить.
Иными словами, Маркс подошел к выделению превратных форм буржуазной экономики и, по нашему мнению, если бы он завершал «Капитал» в конце XIX — начале XX вв., то в качестве механизмов функционирования рынка предложил бы нечто сходное с тем, что описывается в разделах economics, посвященных проблемам формирования спроса, предложения, цены и т.п.
Подчеркнем: трактовка economics как теоретического отражения превратных форм рыночной экономики нисколько не умаляет ценности этого научного направления, ибо других форм у буржуазной экономики нет. Иное дело, что политико-экономические теории, лежащие в основе economics, при таком подходе оказываются отображением мнимого содержания; однако мнимый характер последнего не означает, что оно является чистой выдумкой или появилось случайно.
Используя историческую параллель с феодализмом, отметим: как в данном обществе было не случайно появление теоретических обоснований сословного неравенства (люди действительно считали его вечным, естественным, идущим «от бога»), так и в буржуазном обществе не случайно появилось обоснование рынка как вечной и «естественной» системы хозяйствования (обыденное буржуазное сознание действительно так воспринимает рынок); как теории «вечности» сословного неравенства были и остаются полезны для понимания мира феодализма, так же полезны для понимания буржуазного мира теории «естественного» рыночного бытия.
Но и те, и другие не адекватны для науки, пытающейся понять действительные качество, сущность, явление (а значит — исторические границы, противоречия, прогрессивность и регрессивность) той или иной из исследуемых систем. И те, и другие будут противостоять теории и практике сил, стремящихся к обновлению, смене старой системы. Более того, в эпоху зарождения качественно новых отношений в недрах предшествующей системы даже адекватное превращенным формам этого «старого» мира описание механизмов их функционирования (применительно к буржуазной экономике это дает economics) оказывается недостаточным для адекватного понимания даже этих форм, ибо и в сфере явления рождается целый ряд феноменов, выходящих за рамки «старого» качества, понимание которых требует привлечения более сложных теоретических оснований.
Сказанное обусловливает необходимость вновь вернутся к сравнению политической экономии и economics в контексте поставленной в предыдущем подразделе проблемы преодоления нынешнего засилья «экономического империализма».
Эко-социо-гуманитарная «экспансия» в экономическую теорию как альтернатива «экономическому империализму» или проблемы, которые нельзя решить, оставаясь в русле economics
Как уже отмечалось выше, предлагаемая нами альтернатива предполагает выбор, генетически восходящий к классической политической экономии: использование широкого социо- и гуманитарно- (в современных условиях — еще и эко-) ориентированного подхода и методологии к исследованию собственно экономических процессов, которые в этом случае рассматриваются как всего лишь одна из сфер общественного развития. Такова, на наш взгляд, главная определенность и классической, и современной, постклассической политической экономии. Последняя в данном контексте предстает как эко-социо-гуманитарно-ориентированная экономическая теория, противопоставляющая своего рода «экспансию» социо-гума-нитарных и экологических подходов в область экономических явлений в противоположность нынешней — «экономиксов-ской» — экспансии узко-экономических (рыночных) подходов в социальные, политические и гуманитарные сферы. При этом собственно «политический» аспект политэкономии никуда не исчезает, составляя одну из центральных проблем широкого социального блока.
Эта «экспансия» социальной (в т.ч. политической) и гуманитарной проблематики не является чем-то принципиально новым
для классической политической экономии (поэтому, в частности, мы и используем столь часто термин «реактуализация»). Начиная с Адама (в данном случае имеется в виду Смит) классическая политическая экономия исходила из принципиального единства нравственного и экономического начал.- Для Карла Маркса широкий социальный, политический и гуманитарный (а в ряде работ и «натуралистический», т.е. говоря сегодняшним языком «экологический») контекст экономических процессов был очевиден. Не менее очевиден он был и для таких его последователей как В.И.Ульянов, Г.Лукач и мн. др. Более того, даже «продвинутые» советские учебники исторического материализма всячески боролись с «грубым экономическим материализмом», игнорирующим обратное влияние «надстройки» на производственные отношения и не учитывающим сложный комплекс взаимодействий общества и природы.
Но это в данном контексте не главное. Человечество вступает в период заката мира, который Маркс назвал «экономической общественной формацией», и в эту эпоху проблемы взаимодействия экономических и социо-гуманитарных, экологических, технологических аспектов развития становятся принципиально значимыми. Сие есть банальность. Вопрос, однако, в том, как отвечать на эту банальность — методом «экономического империализма» в не-экономические сферы (т.е. путем навязывания рыночного фундаментализма и не-экономическим сферам) или путем эко-социо-гуманитарной трансформации экономики.
Эта стратегическая альтернатива прямо связана и с теоретическими дебатами нарождающейся постклассической политической экономии и все еще господствующей экономикс.
Эти две парадигмы существенно различным образом отвечают на все «вечные» вопросы экономической теории, по-разному определяя сам феномен экономики (т.е. свой предмет) и методы ее исследования, ее акторов и основные категории. На этом, пожалуй, стоит остановиться чуть подробнее, проведя краткий сравнительный анализ этих двух парадигм по обозначенным выше параметрам.
Итак, сама экономика в трактовке экономикс предстает как сфера индивидуального выбора рациональным экономическим индивидом наиболее эффективного пути использования ограниченных ресурсов. Эта постановка может несколько корректироваться (в частности, в свете нынешних дебатов о мере ограниченности рациональности индивида), но принципиальная постановка вопроса не изменяется: центральная проблема — это выбор атомизированного актора оптимальной модели совершения трансакций, которые по определению носят рыночный характер. Именно эта модель переносится и на другие сферы общественной жизни. Более того, в большинстве случаев мэтры монетаризма (определяющие мэйнстрим экономикс) вообще стремятся свести экономическую науку к теории денег (высказывание: «экономика — это деньги» приписывается десяткам «классиков» экономикс и даже российским министрам финансов).
Постклассическая политическая экономия принципиально иначе рассматривает «экономику». Для нас это совокупность (1) качественно различных (2) исторически конкретных (3) объективно-обусловленных (4) систем (5) производственных отношений, в которые индивиды и их социальные группы вступают в (6) процессе воспроизводства. Эти системы (7) взаимодействуют с природой и технологическими основами экономики, а также (8) ее социо-гуманитарным оформлением в процесс (9) исторического развития, критерии прогресса которого и задают высшие критерии эффективности экономического процесса.
Все эти акценты радикально отличают политэкономичес-кий подход. По сути дела это иная, чем экономикс, наука, у них разный предмет. Но в то же время ряд объектов этих наук совпадает: и та, и другая анализируют процессы движения товаров (продуктов, услуг) и акторов этого процесса (человек, государство...), имеют сходные категории (стоимость или ценность, деньги, капитал, рента...). Поэтому сравнение этих парадигм имеет смысл.
Методы исследования этих дисциплин так же весьма различны. Если для экономикс исходный пункт исследования — это прежде всего количественно измеримые (в подавляющем большинстве случаев — в деньгах) эмпирические данные, то для политической экономии — общественная практика, понятая как деятельность общественного индивида, а эмпирические данные в большинстве случаев — это не более чем косвенное
отражение видимостей и превратных форм, которые надо исследовать с тем, чтобы добраться до истины, а не принимать как факт = критерий истины. Само исследование для экономикс есть прежде всего позитивное, верифицируемое моделирование (как правило — математическое) процессов функционирования некоторых параметров рынка и регулирующих воздействий, то для политической экономии это исследование системы противоречий исторически развивающейся реальности, отображаемое в системе генетически взаимосвязанных категорий, где одни категории (видимость) отрицают другие (сущность) и лишь вся система дает конкретное представление о предмете, а противоречия есть симптом не ошибки, а приближения к истине. Математические же модели играют роль одной из форм отображения количественных взаимодействий, далеко не исчерпывающих сложный мир отношений экономической системы.
Столь же различно понимание акторов экономики. Человек в экономикс есть (более (для одних школ) или менее (для других школ) рациональный эгоист, максимизирующий свою полезность, которая, как правило, отождествляется с деньгами, и минимизирующий свои затраты, прежде всего, — труда. Если в этой парадигме и встает проблема человеческих качеств, то только для того, чтобы превратить человека в особый вид капитала и далее рассматриваться лишь под одним углом зрения: в развитие каких из них наиболее прибыльно инвестировать. В постклассической политической экономии Человек не случайно пишется с большой буквы, ибо его личностное развитие позиционируется как высший критерий прогресса и, соответственно, высшая мера эффективности любой экономической системы — это, во-первых.
Во-вторых, показывается, что в разных экономических системах Человек качественно различен по своему социально-экономическому бытию: в условиях добуржуазных систем он мог быть объектом внеэкономического принуждения, стремился к воспроизведению традиционного типа и объема деятельности, а максимизацию денег считал аморальным занятием; в условиях рыночной экономики рождается тот самый экономический человек, который экономикс видится «естественным», а между тем этот тип личности и соответствующие ему системы ценностей и мотивов стали господствующими в мире едва ли сто лет назад. До этого большинство людей производило и потребляло под влиянием совершенно других интенций. Более того, в настоящее время все более активно развивается новый тип личности — субъект творческой деятельности, для которого труд становится ценностью, а не тягостью...
В-третьих, с точки зрения политической экономии — и классической, и современной — человек в условиях «экономической общественной формации» включен в большие социально-экономические структуры (классы, страты и т.п.), которые в свою очередь так же существенно детерминируют тип его экономического поведения, ценности и мотивы.
Соответственно, в-четвертых, проблема рациональности политической экономии — это, прежде всего, не вопрос большей или меньшей рациональности, а типа рациональности. Это преимущественно вопрос не о том, насколько рационален человек, а о том, как он рационален, что и почему он максимизирует (соблюдение чести и традиций, деньги, творческую деятельность), что и почему он минимизирует и, главное, как и почему он совершает те или иные поступки в своей общественно-исторической практике, как и почему он самоопределяет себя, поддерживая или отвергая социально- и/или экологически-ориентированные реформы, инициируя (поддерживая) или нет революции (в том числе — антифеодальные, например, войну за независимость в Северной Америке) и т.п.
Не менее важен вопрос о том, что есть общество и может ли оно рассматриваться как самостоятельный актор, обладающий некоторыми реальными экономическими интересами. С точки зрения политической экономии, общенародные интересы — это не фикция и даже не только теоретическая абстракция. Это реальный экономический феномен, с которым необходимо считаться в практике и который необходимо изучать в теории. Общечеловеческий интерес сохранения и рекреации природы — это реальный фактор, обусловливающий необходимость скоординированных на международном уровне экономических действий и осуществления значимых затрат, это феномен, требующий перехода оценки макроэкономической эффективности к показателям, учитывающим сокращение невозобновляемых
природных ресурсов и загрязнения среды, и т.п. Общенациональный интерес обусловливает целый спектр теоретических и практических проблем социальной защиты, экономической безопасности и т.п. с соответствующей корректировкой всех оценочных показателей и не только.
Еще более сложен вопрос о государстве и его роли в экономике. В политической экономии государство предстает как исторически различный актор, специфический для разных экономических систем, представляющий сложную совокупность интересов (от общенародных до классовых и интересов государственной бюрократии, как особой подсистемы этого института). Его роль в экономике отнюдь не сводится к минимально-необходимому вмешательству, связанному с компенсацией провалов рынка, а определяется как действия особого экономического субъекта, реализующего особый способ экономической координации — учет, контроль, регулирование, программирование и т.п.
Кажущееся сходство в определении «фирмы» в постклассической политэкономии и экономикс тоже оказывается видимостью.
С одной стороны, экономикс (и даже неоинституционализм) по сути дела заимствовали классическое политэкономическое определение основного хозяйствующего субъекта рыночной экономики: (1) обособленный владелец товара (в развитом виде — капитала), для которого (2) характерны планомерные внутренние и конкурентно-рыночные внешние связи (вспомним данное в «Капитале» определение капиталистической кооперации — исторически и логически исходной формы капиталистической «фирмы»). Неоклассика воспроизводит (только несколько иными словами) первое, неоинституционализм — второе.
С другой стороны, политэкономический подход к трактовке первичного хозяйственного звена шире и глубже. Шире, ибо он предполагает выделение такого звена в разных экономических системах. Так, в эпоху доиндустриального феодализма первичным звеном было поместье, крестьянская община; раннего капитализма — простая капиталистическая кооперация, развитого индустриального капитализма — капиталистическая фабрика, постиндустриальной системы — капитал-сеть и т.д. Глубже, ибо в политэкономии специально анализируется различие технологических основ первичного звена (на что мы указали выше), его социально-экономической формы (скажем, при капитализме она эволюционирует от мелкого товаропроизводителя до транснациональной корпорации) и юридического оформления. Наконец, для политэкономии «фирма» — это ячейка, в которой отражаются (как океан в капле воды) все производственные отношения той или иной экономической системы (последнее отчасти характерно для близких к политэкономии классического институционализма и экономической социологии).
Наконец, вопрос о трактовке практически всех экономических категорий поставит перед нами те же задачи-проблемы различения и сопряжения их смыслов и места в науке, различных в экономикс и политической экономии.
И все это в конечном итоге упрется в то, что и для чего изучают эти науки, кем и для чего поставленные задачи решаются и на чьи вызовы они отвечают, что, как и почему они (вследствие этого) изучают.
Так мы вновь (надеемся, что на новом витке исследования) вернулись к выводу одного из предыдущих подразделов: практика как деятельность общественного человека, творящего историю, гораздо шире, чем бизнес в стабильном буржуазном обществе. Этот тезис позволяет нам продолжить сравнительный анализ экономикс и политической экономии. А продолжим мы его апелляцией к банальному тезису: если мы признаем, что мир качественно изменчив и что эти изменения особенно интенсивно происходят в последние десятилетия (постиндустриальная революция, обострение глобальных проблем, рождение и распад «реального социализма»), что чем дальше, тем больше именно они будут определять передний край нашей общественной практики, а значит, и теории; если мы признаем, что мир глобален и его социально-экономическая жизнь несводима к функционированию рынка; если, более того, мы признаем, что необходимая для практики в широком смысле слова политико-экономическая теория несводима к узкому кругу выводов, используемых economics, — если мы признаем все это, а так же примем во внимание сформулированные выше различия политической экономии и экономикс, то мы сможем сформулировать весьма
важные методологические гипотезы, показывающие спектр проблемных полей, которые экономикс не охватывает вообще или рассматривает, заимствуя багаж политической экономии, причем заимствуя поверхностно, неполно и без указания на первоисточник. Этот спектр будет прямо корреспондировать с выделенной выше спецификой предмета и метода постклассической политэкономии и экономикс.
1. «По ту сторону» economics по сути дела остаются все вопросы исследования нерыночных экономических систем и нерыночных экономических отношений, эта теория «рыночно-центрична»; все что не рынок для нее не существует или оценивается исключительно как «провалы» рынка, которые должны быть сведены к минимуму (о «рыночноцентричности современного mainstream^ мы будем специально писать далее).
2. Даже если абстрагироваться от нерыночных систем, economics принципиально не исследует рынок (мы бы сказали, систему товарных, в частности, капиталистических отношений) как исторически-конкретную, т.е. возникающую и преходящую систему. В ее рамках просто нет достаточных теоретических оснований для такого исследования.
3. В предыдущем разделе данного текста мы специально показали главную проблему: economics дает теоретические основания только для исследования механизмов функциональных взаимосвязей между различными экономическими агентами. Лежащие в глубине проблемы сущности «рыночной экономики» — сложную систему производственных отношений капитализма, закономерности его эволюции, его противоречия, причины рождения, развития и заката эта теория даже не ставит и не может ставить.
4. Economics оставляет в стороне проблемы исследования реальных общественных отношений между различными большими группами людей (классами, слоями) в процессе производства и распределения, а не только обмена и потребительского выбора. Вследствие этого в основном игнорируются как производственно-экономические, так и социально-экономические проблемы, а вместе с этим экономические основы социально-классовой стратификации, понимание интересов и закономерностей поведения, противоречий и компромиссов этих сил, причин и последствий реформ и революций etc.
5. По ту сторону economics оказываются каузальные связи, характеризующие проблемы макроэкономической динамики (воспроизводства). Ответы на вопросы о причинах кризисов или их отсутствия, о причинах того или иного качества роста, соотношения роста и развития, экономических основах социально-гуманитарного прогресса (регресса) и т.п. найти в рамках стандартной макроэкономики невозможно. Последняя дает только характеристику (более или менее адекватную, ибо всегда абстрагируется от массы принципиально значимых, но не ква-нитифицируемых параметров) тех или иных функциональных связей (модели роста и т.п.).
6. За небольшим исключением работ, написанных постмарксистами, economics игнорирует проблему взаимодействия материально-технических основ экономики и собственно экономических процессов. За ее бортом остаются экономические причины и последствия смены технологических укладов, влияния их на экономические процессы, отношения, даже поведение экономических агентов. Не рассматривает вопрос о том, почему и как определенный тип производственных отношений определяет особый тип технической эволюции (доминирование производства предметов роскоши в эпоху позднего капитализма, вещный фетишизм рыночной экономики, подмеченная еще Бодрийяром ориентация на производство симулякров, все более характерное для капитализма эпохи постмодерна... Эти проблемы активно разрабатываются в западной литературе, но почти исключительно вне методологии неоклассики.
7. Наконец, для economics по большому счету существуют только те экономические параметры, которые подлежат кван-тификации, могут быть количественно выражены. От всего остального — по сути дела от главной экономической материи, требующей применения не столько количественного, сколько качественного системного анализа, эта теория просто уходит, объявляя вненаучным все то, что по их мнению нельзя «строго» (т.е. при помощи сколь угодно далекой от реалий математической модели) отобразить и верифицировать.
Названные выше пункты относительно хорошо известны. Что касается первых двух, то авторы анализируют их в публи-
куемом в данной работе тексте, посвященном критике «рыноч-ноцентрической» модели экономической теории, о проблемах, рассматриваемых в третьем, четвертом и пятом много писалось в названных выше марксистских источниках и поэтому эти аспекты мы развивать не будем. Гораздо интереснее для нас пос-
мотреть на проблемы, связанные с теми значимыми изменениями, которые не описываются ни в «классических» учебниках economics, ни в классической политической экономии и подумать, насколько годится для их исследования неоклассическая методология и теория.
1 Данный текст по согласованию с авторами перепечатан из журнала «Горизонты экономики, №2(2012), в котором эта статья первично была опубликована наряду с другими пленарными докладами Первого международного политэкономического Конгресса стран СНГ и Балтии (16-17 апреля 2012 г., г. Москва).
2 Весной 2010 года в Москве прошла международная конференция по проблемам развития политической экономии, материалы которой были опубликованы в 7 журналах России и Украины, а год спустя, 20 апреля 20011 года в Москве, в МГУ им. М.В.Ломоносова прошла учредительная конференция Международной политэкономической ассоциации стран СНГ, в которой приняло участие более 80 ученых из 20 городов из 4-х стран СНГ.
3 Для отечественных исследований характерны немалые различия в классификации основных направлений экономической науки. Мы воспользовались одной из наиболее распространенных и близких к западным «образцам» (Нуреев Р. Основы экономической теории. М., 1996).
4 Но не Запада: там этот термин обозначает поле экономико-политических взаимодействий, экономической политики, общественного выбора.
5 В России в конце 2000-х гг. появился новый журнал «Экономическая политика», в котором есть особая рубрика «Политическая экономия», где представлен названный выше подход.
6 Подчеркнем в этой связи, что здесь имеются весьма опасные тенденции: во-первых, стремление считать значимыми только легко измеряемые параметры — параметры же, которые трудно выразить количественно, даже если они очевидно важны для исследования реальных экономических проблем, игнорируются; во-вторых, действует как бы общепринятое правило — чем сложнее инструментарий, тем проще и эже реальное проблемное поле, моделируемое при помощи этого математического аппарата (См.: Вопросы экономики, 1997, № 2, с. 139).
7 Подобное понимание практики восходит к классическому марксизму и развито в работах таких последователей марксизма, как Д. Лукач, Ж.-П. Сартр и др. на Западе, а также в работах таких советских ученых, как Э. Ильенков, Г. Батищев, Н. Злобин и др. (Lukacs G. History and Class Consciousness. L., 1983; Sartre J.-P. Critique de la raison dialectique. Paris, 1960; Ильенков Э. Философия и культура. М., 1991; Батищев Г. Диалектика творчества, ч. 2. М., 1974; Злобин Н. Культура и общественный прогресс. М., 1979).
8 Капелюшников Р. Экономическая теория прав собственности. М., 1990; Шаститко А. Теоретические вопросы неоинституционализма. В кн.: Введение в институциональный анализ. М., 1996. В последние годы вышло немало учебников и монографий в этой области; в России здесь тон задают Р. Капелюшников, А. Шаститко, Р. Нуреев, А. Аузан, А. Олейник и др.
9 См. также: Радаев В. Обновление экономической теории: пути и проблемы. Вопросы экономики, 1992, № 10. Для этого ученого, как и для многих экс-советских политэкономов начала 1990-х годов, было характерно стремление решить проблему в ключе именно третьего варианта.
10 Гегель Г. Энциклопедия философских наук, т. 3. М., 1977; Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 42, т. 46, ч.1 и 2; а также Marcuse М. One-Dimensional Man. Boston, 1968; Oilman B. Alienation. N.Y., 1990; Meszaros I. Marx's Theory of Alienation. L., 1970; Нарский И. Отчуждение и труд. М., 1983; Кузьминов Я., Набиулина Э., Радаев Вад., Субботина Т. Отчуждение труда: история и современность. М., 1989.
(Продолжение следует)
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭКОНОМИЯ: из ПРОШЛОГО
в будущее (часть 1)*
В.Т. Рязанов,
заведующий кафедрой экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук, профессор, координатор Международной политэкономической ассоциации стран СНГ и Балтии
Анализируется кризис неоклассической школы в экономике и его последствия. Обосновывается возможность и пути возрождения классической политической экономии с ее нацеленностью на изучение экономических отношений и использованием воспроизводственного подхода в их анализе. Необходимость учета новых явлений и тенденций в экономике определяет целесообразность расширения проблемного поля современной политэкономии.
Ключевые слова: классицизм и неоклассицизм в экономике, кризис неоклассицизма, современная политическая экономия, предмет и проблемное поле политэкономии, постклассическая альтернатива.
УДК 330.101 Вводные замечания
Современную ситуацию в экономической науке следует оценить как кризисную, что подтверждается существенным исчерпанием возможностей использования ее основных функций. Кризис, прежде всего, затронул неоклассическую ортодоксию, хотя не только ее одну. На данный момент сфера теоретического экономического знания может быть охарактеризована одновременным действием двух противоречивых тенденций. Во-первых, в теории и политике по-прежнему господствующее положение сохраняет неоклассическая школа (соответственно курсы «экономикс» в учебном процессе). Во-вторых, сама она оказалась в тяжелом положении обострения кризиса, который превратился в системный, что особенно ярко проявилось в период мировой рецессии 2008-2009 гг. Как представляется, указанные оценки
имеют существенное значение для понимания перспектив возрождения и развития политической экономии в РФ и в других постсоветских государствах.
Однако прежде чем анализировать кризис неоклассицизма следует проанализировать причины потери классической политэкономии, включая ее марксистскую ветвь, своей ведущей роли в прошлом. Можно считать, что она прошла через свой кризис, вследствие которого ушла на второй план, уступив доминирующие позиции неоклассической школе. И с этим необходимо разобраться, чтобы были понятны ее объективные возможности на современном этапе.
Ныне уже наступил кризис неоклассики, что было ожидаемо. Хотя бы потому, что любое научное направление когда-то теряет свои позиции, а потому должно либо претерпеть радикальное
* Данный текст по согласованию с автором перепечатывается из журнала «Горизонты экономики» №2, 2012, в котором эта статья была первично опубликована наряду с другими пленарными докладами Первого международного политэкономического Конгресса стран СНГ и Балтии (16-17 апреля 2012, г. Москва)
