CC BY
158
на современном этапе. Попутно заметим, что сама природа «богатства» как исходной экономической категории неодинаково выражается в разных цивилизационных системах. В западном ее варианте богатство связано с материальными (экономическими) благами и при всем их разнообразии прежде всего принимает денежную форму. Но, к примеру, в восточных обществах оно выступает в первую очередь как социальная ценность. Такое несовпадение в понимании исходной экономической единицы разворачивается в обширный спектр последующих различий в экономическом устройстве.
В экономическом развитии можно выделить три основные сферы проявления особенного.
Во-первых, особенное как различающиеся национальные модели экономики (рыночной и нерыночной, а внутри рыночной — ее конкретные разновидности). При таком подходе всеобщее выступает как их совокупность, образующая мировое хозяйства. Даже на этапе растущей глобализации осуществляемая воспроизводственная деятельность людей, а она в конечном счете определяет предметную область экономики, в преобладающем масштабе сконцентрирована и обособлена в национально-государственных границах, которые становятся границами особенного в экономике. Это как раз и позволяет выделять отличающиеся национальные экономические модели в мировой хозяйственной системе.
Во-вторых, особенное как исторически подвижные элементы в хозяйственном устройстве страны. Тогда всеобщее — это исторически устойчивые, корневые элементы, существующие в основании каждой модели хозяйства. Тем самым, оппозиция «всеобщее-особенное» возникает не только на уровне мирового хозяйства, она имеет проявления и внутри самих национальных хозяйственных систем. В этом случае к исторически подвижным элементам может быть отнесена большая часть организационно-хозяйственных отношений, связанная с действием конкретных форм хозяйствования и управления, имущественных прав и т.п. Что касается устойчивых элементов в национальной хозяйственной системе, то они представлены, с одной стороны, в виде доминирующих форм собственности и ключевых экономических институтов, характеризующих, в частности, роль государства в экономике. С другой — в виде базовых ценностей, лежащих в основании исторически сложившихся хозяйственных архетипов.
В-третьих, особенное как обширная область проявления неэкономических отношений. В этом случае всеобщее выступает как собственно сфера экономических отношений. То, что в таком разграничении всеобщее предстает как экономическое следует понимать в том смысле, что именно в этой сфере содержится множество общих факторов, условий и предпосылок, влияющих на результативность развития экономики, а также в ней действуют конкретные хозяйственные инструменты, которые применимы в разных национальных хозяйственных системах, прежде всего однотипных. Поэтому данные инструменты, например, могут рассматриваться в качестве своего рода стандартного набора, пригодного для организации хозяйствования. Казалось бы, этим подкрепляется подход к экономике как области всеобщего и универсального. Однако и в данном случае, к примеру, стандартный набор экономических инструментов используется в неодинаковой комбинации в разных странах. Уместно привести аналогию с творчеством композиторов: все они работают с одинаковым набором нот, но при этом рождаются непохожие произведения.
Если теперь обратиться к неэкономической сфере, то именно в ней обнаруживается самый большой пласт отличий, которыми характеризуются отдельные общественно-экономические системы. Социально-нравственные императивы, формирующиеся под влиянием религиозной организации общества, социо-культурное многообразие мира, ценностные ориентации, исторические традиции и стереотипы поведения, национальные стили управления и предпринимательства, особенности трудовой этики и т.д. — все они по-разному складывались в разных странах. Хотя такие качества в большинстве своем не имеют прямого отношения к экономике, но для последней они играют чрезвычайно важную роль. Ведь экономика не автономна и не самодостаточна, а погружена в свое конкретно-историческое цивилизационное пространство, которое и придает ей много-ликость. Культурно-цивилизационные отличия, а к ним следует еще прибавить природную среду экономической деятельнос-
ти, формируют свой существенный набор факторов, условий и ограничителей, влияющих на возникновение конкретного типа хозяйственного устройства. Многообразие цивилизационных и природных условий хозяйствования с неизбежностью порождает многоликость национальных экономических систем. Они же определяют закономерности их развития, возможности адаптации с изменением условий хозяйствования или с появлением новых задач-вызовов.
В чем значение той части политической экономии, которая построена на анализе национально-особенного в экономике?
В теории роль особенного отражается, в частности, в том, что через его учет можно реализовать идею наличия в экономике не только жестко детерминированных хозяйственных процессов, но и недетерминированных, соответствующих природе особенного (уникального). Это еще в большей степени подкрепляет вывод об ограниченности узкоэкономической трактовки хозяйствования. Еще одно его важное значение связано с необходимостью включения в состав хозяйствующих субъектов этноса (нации). Именно в этнической среде формируются целостная совокупность базовых ценностей и поведенческих норм как устойчивых. Данная совокупность важна для того, чтобы иметь более точные представления о специфике и возможностях хозяйствования в конкретной этнической среде.
Наличие особенного в экономике, к тому же, побуждает разрабатывать в рамках общего политэкономического поля его приложения, объектом которых выступают национальные хозяйственные системы. Это обстоятельство можно рассматривать в качестве важнейшего методологического и практического основания выделения национальной школы в тех случаях, когда такое особенное значимо и оно требует своего отражения в создании собственной модели хозяйства и в специфике проведения экономической политики. Присутствие в мировой хозяйственной практике реального многообразия национальных хозяйственных моделей подтверждает объективную потребность в разработке теории национально-особенного в экономическом развитии. И чем многообразнее и масштабнее национальная специфика, тем выше потребность в создании своей экономической концепции, которая может выступать в двух возможных вариантах: в виде приспособления всеобщих форм хозяйствования или через обоснование своей хозяйственной системы, подкрепленной соответствующей школой научной мысли. Она может взаимодействовать и использовать наработки других школ, в том числе претендующих на раскрытие всеобщего и универсального в экономике, но главным ее предназначением становится учет национально-особенного в экономическом развитии.
С практической точки зрения изучение особенного в экономике акцентирует внимание на множественность путей развития экономики и тем самым обязывает реформаторов учитывать наличие вариантности и альтернативности в общественно-экономической сфере, прежде всего когда речь идет о выборе путей трансформации сложившейся хозяйственной системы. Далее, через особенное обнаруживается не просто своеобразие той или иной страны, но и на этой основе выявляются ее конкурентные преимущества в экономике. Надо учитывать, что такие преимущества возникают как развитие и углубление самобытных черт, свойственных данной экономике. Простое же копирование чужих образцов хозяйствования уже по определению не в состоянии обеспечить экономические преимущества перед странами-лидерами. Отсюда и главная практическая задача экономической теории и стратегии — не консервация особенного, охраняя его как нечто неприкасаемое, а поиск способов превращения особенного в экономике в свои конкурентные преимущества. Не случайно «экономические чуда» в мировой истории всегда приобретают свою национально-самобытную форму, выступая в виде «немецкого или китайского» его вариантов. Наконец, нельзя не видеть важной роли теории особенного в укреплении национального самосознания и патриотизма, а в экономической области — в воспитании способности к отстаиванию национальных экономических интересов, что очень часто как раз и не достает в поведении властной и управленческой элиты.
Современная политическая экономия: постклассическая альтернатива и проблемы ее реализации
На вопрос о том, какая политическая экономия нужна сегодня, политэкономы при всем многообразии вариантов, наверняка
согласятся с тем, что она должна быть современной, а это значит быть способной актуализировать тематику исследования, постоянно совершенствовать аналитический аппарат, чтобы адекватно объяснять природу вновь возникающих явлений в общественно-экономической жизни и предлагать практические решения.
Выделим некоторые из наиболее существенных проблем и вопросов, которые возникают, на наш взгляд, в оценке места и роли современной политической экономии.
1. О месте политической экономии в современной системе экономических наук. Также как и ее предшественница — классическая политэкономия — современная ее версия с должным основанием претендует на роль «фундаментальной» или «общетеоретической дисциплины». В системе экономического знания такое ее звено обязано присутствовать, оно выполняет ключевую роль в ее формировании и развитии. Вопрос, который требует разъяснения, связан с тем, что следует понимать под такой «фундаментальностью» и «общетеоретич-ностью». В этом случае, как представляется, важно избежать отождествления теории с предельной абстрактностью и отвлеченностью от реальной экономики. «Фундаментальность» должна определяться основательностью и точностью анализа, весомостью рекомендаций и способностью к прогностике. И такая возможность определяется политэкономической ориентацией на исследование сущностных и глубинных отношений, выявлением противоречивой природы хозяйственных процессов, использованием историко-генетического подхода и т.п. Что касается «общетеоретичности», то это качество политэкономии обусловлено тем, что ее подход применим практически ко всем типам экономических отношений, в отличие от неоклассики (особенно в виде учебников «экономикс»), которая изучает только рыночные отношения.
Вместе с тем реализовать эти качества, значит, существенно улучшить операциональность, уровень развития которой в области политэкономических исследований не соответствует современным требованиям. Поэтому предстоит предпринять серьезные усилия по более тщательной проработке концептуальной исследовательской схемы, имея в виду обоснование предпосылок в выдвижении гипотез, сочетание качественных и количественных оценок, эмпирическое истолкование полученных результатов и заключительная их верификация на истинность.
2. Взаимодействие с научными школами. Еще один аспект в определении места современной политэкономии — это проблема взаимодействия с неортодоксальными экономическими школами и течениями. В последние десятилетия возникло немалое их число, которые позиционируют себя как альтернатива неоклассической ортодоксии. При всей близости их критической позиции не следует недооценивать существование определенной конкуренции в научной сфере за авторитет и лидерство. Но при этом не менее важно поддержание диалога и практического взаимодействия. В принципе заслуживает поддержки выдвигаемая перспективная задача попытаться создать из такого пока что конгломерата теоретических разработок системное научное теоретическое знание, противостоящее неоклассической школе. По этому поводу представитель неортодоксальной политической экономии Ф.О'Хара сделал примечательный вывод о том, что «к концу ХХ века многие ученые признали, что для анализа различных экономических систем нужно создать единую науку, которая объединила бы основные идеи разных неортодоксальных школ. Цель этой работы — выявить тенденции к сближению между направлениями и показать, насколько это сближение важно для разработки альтернативного набора принципов, которыми должны руководствоваться исследователи и политики»5.
По многим причинам реализовать такую идею непросто, она потребует больших и продолжительных усилий. Возможно, более реалистичным и вместе с тем первым шагом в ее осуществлении была бы подготовка истории политэкономических учений, которая позволила бы на основе историко-сравнительного анализа исследовать природу и эволюцию взглядов альтернативных теорий неортодоксальной направленности.
3. Проблема постклассического синтеза. Одним из значимых предложений, которое активно обсуждается в среде политэкономов, связано с выдвижением идеи постклассического синтеза, как возможного сценария в расширении
взаимодействия совместимых по своим позициям теорий. Она предполагает обеспечение соединения всего лучшего, что представлено в классической политэкономии с современными ее вариациями. В частности, предлагается «синтезировать» фундаментальные концепции Маркса, Кейнса, Калецкого, Сраффы и разработок представителей посткейнсианства и институционализма6.
Сама по себе идея «синтеза» является плодотворной. М.Алле даже утверждал, что условием прогресса экономической науки выступает «необходимость синтеза и безоговорочное подчинение урокам опыта»7. При этом синтез ему виделся не только между отдельными частями экономической науки, но с другими социальными науками (историей, социологией).
Однако следует учитывать, что не всегда и не любой синтез дает положительные всходы. Таким примером с негативным результатом стала попытка соединить марксистскую политэкономию с «экономиксом» в общей учебной дисциплине по экономической теории. Еще можно привести пример неоклассического синтеза, имея в виду его неоднозначные последствия. Известно, что одним из его вдохновителей был П. Самуэльсон. Такой синтез выступал как форма компромисса неоклассики и неокейнсианства. Он базировался на общей и согласованной позиции о том, что обе школы признают возможность совершенства рационального выбора и эффективность рынков в фазе экономического подъема. При наступлении же рецессии допустимо активное использование государством денежно-кредитных рычагов и других мер при проведении антициклической политики для восстановления рынка и его последующего функционирования в самодостаточном режиме.
Опыт применения неоклассического синтеза оставшиеся последовательные представителями кейнсианства признают в принципе негативным. Как считает Р. Скидельски, неоклассический синтез не был интеллектуально безупречным: «Он не смог упорядочить отношения между микро- и макроэкономикой. Отсутствовала логика перехода от оптимизирующего поведения индивидов, предполагаемого в сфере микроэкономики, к его вредным макроэкономическим последствиям, которые оправдывали теорию антициклической политики»8.
Вообще настоящий синтез научных направлений предполагает, что его результатом становится появление нового третьего направления, которое не представляет собой улучшенный вариант одного из двух. Безусловно, добиться его по многим причинам чрезвычайно сложно. Чаще всего речь может идти о дополнении и коррекции тех или иных положений базовой научной школы. Поэтому в этом случае больше основания говорить об использовании междисциплинарного дискурса, как диалога между совместимыми в научном плане позициями, ведущими к обновлению и улучшению теоретического знания, результатом которого становится расширение проблемного поля, совершенствование аналитического аппарата, а также уточнение и дополнение гипотез и научных результатов.
Примером такого междисциплинарного дискурса можно считать подключение научного аппарата институционализма в область политэкономических исследований. Наверное, так можно рассматривать выдвижение идеи создания «институциональной политической экономии», предложенной в 2005 г. Ее инициаторы в подготовленном манифесте так сформулировали свою цель: «Союз между политической экономией и инсти-туционализмом более чем естественен. Главным положением всякого институционализма является то, что хозяйство может функционировать только в соответствующих институциональных формах. ... Институциональная политическая экономия в принципе не считает возможным отделять анализ хозяйственных рынков от рефлексии по поводу их политических и этических оснований»9.
В свою очередь, и политическая экономия вправе использовать аналитический аппарат и научные наработки институционализма для встраивания их в современную политическую экономию, преодолевая узость и ограниченность экономцен-тричного подхода. Такого же внимания политэкономы могли бы уделить разработкам представителей современного посткейнсианства (труды Дж. Робинсон, Н. Калдора, А. Лейон-хуфвуда, С. Вайнтрауба, Г. Мински и др.), которые позволяют с аналитической стороны подкрепить политэкономические исследования в области проведения государством макроэкономической политики.
4. Постнеклассическая методология в области по-литэкономических исследований. Как уже отмечалось, в современном наукознании происходит разворот в сторону формирования постнеклассической методологии. Для нее характерен переход к комплексным исследовательским программам междисциплинарного типа, в которых происходит сращивание теоретических и экспериментальных исследований, прикладных и фундаментальных знаний10. Ее главными параметрами становятся: преодоление разделения объекта и субъекта, сочетание дедуктивного и индуктивного методов, взаимосвязь экономических и неэкономических отношений, соотношение сущностных и поверхностных отношений, корневых и наблюдаемых явлений с непосредственным выходом в хозяйственную практику и экономическую политику и.д.
Речь, естественно, не идет о фронтальном отказе от использования традиционных методов, накопленных в области политэкономических исследований, а о том, что происходящий методологический разворот в науке должен быть осмыслен и все положительное следует взять для методологического переоснащения современной политэкономии.
5. О роли политэкономии в современной экономической науке и обществе. Классическая политэкономия на протяжении почти всего XIX века была научным лидером, выступая в тот период своеобразным «теоретическим мейнстримом». И такую лидирующую роль выполняла, поскольку, убедительно критикуя уходящий феодализм, предлагала достаточно точную и объемную характеристику преимуществ развивающегося капитализма. Может ли она сегодня выступить в роли теоретического лидера, замещая в этом качестве неоклассику? И вообще возникает вопрос, в чем смысл и конечный результат борьбы с неоклассической ортодоксией?
С учетом накопленного в ее недрах критического потенциала в отношении природы капитализма и его эволюции, вряд ли, роль мейнстрима сможет закрепиться за современным политэкономическим знанием. Вполне возможно, что вообще назрел отказ от самой претензии на абсолютное научное лидерство в экономической науке. Оно, как правило, ведет к утверждению научной монополии, защищаемой далеко не столь безупречными методами. Поэтому обеспечение подлинного равноправия в научной сфере, плюрализм и добросовестная конкуренция научных школ — это то, что наиболее способствует развитию самой экономической науки. И в этом случае поли-тэкономическая школа со своими идеями может участвовать в такой конкуренции, главной целью которой становится поиск научной истины.
Более конкретно для настоящего периода такая роль поли-тэкономической школы равнозначна выполнению ею аналитически-критической функции, нацеленной на защиту социальных, гуманистических, экологических приоритетов в общественно-экономическом развитии. В науке всегда должна присутствовать критическая часть. В этой связи характерна такая оценка ситуации в современном капиталистическом обществе, высказанная М. Альбером. «Поскольку победа капитализма стала полной, он утратил свое зеркало и возможность самооценки. ... Как управлять тем, что не оспаривается?»11 Поэтому современная роль политической экономии заключается в том, чтобы она выступала как независимое от обслуживания власти и идеологии
крыло в науке, дающее критические и альтернативные оценки и свободное от идеологических штампов и догм.
Такой подход не исключает необходимости активного включения политэкономов со своим проектом в борьбу идей за видение развития экономики в будущем. Тем более, что в условиях нарастания потребности в осуществлении действительного перехода к «новой экономике» политическая экономия получит шанс для укрепления своей позиции.
6. Проблемы преподавания и подготовки учебников по политической экономии. Возрождение и развитие политической экономии в РФ и других государствах СНГ в число наиболее востребованных выдвигает задачу разработки привлекательного учебного курса и соответствующего набора учебников, раскрывающих ее современную версию. Произошедший общий слом старой системы образования, базирующейся как на советском, так и на дореволюционном опыте и европейской университетской традиции, привел к внедрению образовательных стандартов, построенных на принципах заимствования западного (американского) опыта, в которых политэкономическая ветвь экономического знания вытеснена на периферию. Поэтому в настоящее время сложилась ситуация, когда кадры будущих представителей экономической науки плотно вовлечены в орбиту неоклассической ортодоксии, что закрепляет ее монопольное положение в научно-образовательной сфере и в обучающейся среде. Этим создаются запретительные барьеры для воспроизводства альтернативных научных школ, фактически исключающие нормальную конкуренцию в научной сфере и существенно ограничивающий приток новых специалистов, ориентированных на политэкономическую проблематику. Ведь в науке не в меньшей степени «кадры решают все».
При этом следует учитывать, что не менее существенным барьером для развития политической экономии является отсутствие нового поколения учебников, которые были бы в состоянии создать реальную конкуренцию в учебной деятельности. Сегодня нельзя рассчитывать на привлечение интереса к ней, ограничиваясь только критикой теоретического мейнстрима или предлагая обновленные варианты изложения «Капитала» Маркса при всей их полезности. Требуется по-настоящему современный учебный курс, выдвигающий свою теоретическую парадигму и дающий ответы на актуальные проблемы экономического развития. И начинать целесообразнее всего с вводного курса, постепенно дополняя его более продвинутыми версиями и набором дисциплин, посвященных различным разделам по-литэкономической теории.
О том, что такая потребность в создании альтернативных учебников созрела, свидетельствуют и примечательные события, которые происходят в странах с уже давно сложившимися традициями экономического образования, опирающимися на неоклассическую школу. Речь идет о том, что в студенческой среде США и стран Европы нарастает протест относительно ее монополии в образовательном процессе. Это еще один важный признак и призыв к перемене в научно-образовательной сфере.
Сегодня уже можно уверенно утверждать: политическая экономия имеет значение, как для экономической науки, так и для развития общества.
1 Один из первых представителей школы национальной экономии Ф.Лист в 1841 г. так раскрывал отличия национальной экономии от классической политэкономии. Если первая «учит, каким образом данная нация при современном положении всего света и при наличности особых национальных отношений может сохранять и улучшать свое экономическое положение», в то время как вторая «исходит из гипотезы, что нации всего земного шара образуют собою одно общество, пребывающее в вечном мире» (Лист Ф. Национальная система политической экономии. М., 2005. — С.116).
2 О дискуссиях в СССР по поводу политэкономии в широком смысле см.: Гловели Г. Политэкономия в широком смысле: элементы институциона-лизма и утопизма // Вопросы экономики. — 2010. — № 10.
3 См.: Пороховский А.А. Политическая экономия — основа и стержень экономической теории // Экономист. — 2012. — № 1.
4 Более подробно о взаимосвязи всеобщего и особенного в экономическом развитии и ее трактовках разными научными школами см.: Рязанов В.Т. Хозяйственный строй России: на пути к другой экономике. — СПб., 2009. — С.93—123; Его же: Политическая экономия особенного: начала русской исследовательской традиции // Российский экономический журнал. — 2011. — № 5. — С.22-48.
5 О'Хара Ф. Современные принципы неортодоксальной политической экономии // Вопросы экономики. — 2009. — № 12. — С.38.
6 См.: Теория капитала и экономического роста / Под ред. С.С. Дзарасова. — М., 2004. — С.394.
7 Алле М. Экономика как наука. — М., 1995. — С. 49.
8 Скидельски Р. Кейнс. Возвращение мастера. — М., 2011. — С.134.
9 См.: Буайе Р., Бруссо Э., Кайе А., Фавро О. К созданию институциональной политической экономии // Экономическая социология. — Т.9. — № 3. — Май 2008. — С. 17-24 (www.ecsoc.msses.ru ).
10 См.: Степин В.С. Теоретическое знание (структура, историческая эволюция). — М., 2000 (http://www.philosophy.ru/library/stepin/07.html).
11 Альбер М. Капитализм против капитализма. — СПб., 1998. — С. 14.
открытость политэкономии и империализм
«МЭЙНСТРИМА»: ЭКОНОМИКС КАК ПРОШЛОЕ (ЧАСТь 2)*
А.В. Бузгалин,
профессор Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, доктор экономических наук, координатор Международной политэкономической ассоциации стран СНГ и Балтии
buzgalin@mail.ru
А.И. Колганов,
заведующий лабораторией по изучению рыночной экономики Московского государственного университета им М.В. Ломоносова, доктор экономических наук, профессор
В статье дается развернутый анализ современного состояния экономической науки, раскрываются причины доминирования «экономике» в последние десятилетия в науке и преподавании, которые в конечном итоге стали тормозом для дальнейшего объяснения новых явлений в быстро изменяющемся мире.
Будущее развитие экономической науки авторы связывают с исследовательскими возможностями современной политической экономии, ее реактуализацией в условиях качественных социально-экономических трансформаций.
Ключевые слова: «мэйнстрим», экономикс, политическая экономия
УДК 330
Экономика XXI века: адекватен ли economics для исследования ее специфики?
Начнем с достаточно жесткого утверждения: economics малопригоден для анализа качественных социально-экономических трансформаций. Мировая экономика XX-XXI вв. знаменуется началом качественных перемен, которые в рамках economics не находят адекватного отображения, фиксируясь как либо «внешние эффекты», либо временные состояния, связанные с незавершенностью продвижения к идеальной [рыночной] модели, либо как исключения из правил. Для экономических исследований и преподавания экономических дисциплин (а это процессы, идущие в эпоху интеграции науки и образования рука об руку) в эпоху качественных изменений в общественной жизни принципиально актуальными становятся парадигмы, акцентирующие внимание на качественной стороне, причинах и природе, закономерностях эволюции или инволюции, прогресса или регресса экономик, критериев последних и т.п. А это означает, в частности, изучение границ и пределов систем, обладающих конкретным системным качеством, их противоречий и т.п. материи, «запретной» для экономикс. Такие исследования и такое образование позволяют не бояться видеть новое, адекватно его оценивать (т.е. оценивать как новое качество, тип экономики, а не особую [странную] разновидность рынка) и, что особенно важно, не впадать в редукционизм.
Последнее требует некоторого комментария. Редукционизм, подразумевающий стремление к объяснению качественно новых феноменов всего лишь как разновидности хорошо известных старых или «исключения из правил», которым можно пренебречь — наиболее типичный «огрех» ортодоксальных теорий (в частности — economics) в период «заката» определенной социально-экономической системы, адептами которой являются представители ортодоксии.
Этот редукционизм рождается не на пустом месте, его продуцирует сама жизнь, практика: «защитные механизмы» старой системы стремятся подчинить, ассимилировать ростки нового, приспособить их к своей собственной пользе, что им до поры до времени (пока не грянут реформы и/или революции), как правило, и удается.
Упомянем в этой связи пример с выделением «несовершенной» конкуренции. Начнем с того, что сам термин «грешит» редукционизмом: любое отступление от идеала свободной конкуренции есть несовершенство. Но главное не в этом: «несовершенная» конкуренция в economics рассматривается, по сути, как некоторое исключение из господствующей модели совершенной конкуренции, причем задачей экономической
политики с точки зрения либерального мейнстрима является как раз восстановление этого «совершенства». Между тем для рынка на протяжении как минимум всего XX и начала XXI веков правилом стало господство более сложной и более прогрессивной, нежели «совершенная» конкуренция, системы новых отношений координации (регулирующее влияние монопольных структур, государства и т.п.), которые мейнст-рим пытается выдать за всего лишь видоизмененную (причем в худшую сторону) конкуренцию.
А теперь вернемся к поставленной выше проблеме качественных изменений в экономике, происходящих на протяжении последнего полувека как минимум. К важнейшим из них можно отнести следующие (авторы в данном случае всего лишь аннотируют известные из работ по постиндустриальной проблематике параметры)1.
Во-первых, изменения в природе технологий и, в частности, «факторов производства». Аксиомы economics включают выделение в качестве объекта исследования мира ограниченных массовидных ресурсов, удовлетворяющих массовидные потребности при рациональном поведении индивида (homo economicus), наличии достоверной информации и отсутствии так называемого фактора «неопределенности», а также трансакци-онных издержек. (Концепция трансакционных издержек интегрирована в современную науку, лежащую в рамках mainstream, но не в стандартный учебный курс economics.)
Однако по мере генезиса постиндустриального (информационного и т.п.) общества такие ресурсы, как культурные ценности, знания, know how, большая часть создаваемых творческой деятельностью информационных продуктов и многие другие наиболее дорогостоящие, конкурентоспособные, ключевые для прогресса экономики XXI в. ресурсы, становятся:
• неограниченными в том смысле, что уничтожить информацию в процессе потребления нельзя, ее могут потреблять все и бесконечно без ущерба для самого продукта2 (хотя, безусловно, сам набор информационных ресурсов ограничен);
• уникальными (они являются продуктом творческого труда и всякий раз как удовлетворяют, так и создают новую потребность);
• невоспроизводимыми, но тиражируемыми при минимальных издержках (например, стоимость нескольких дискет и нескольких минут труда — достаточные издержки для тиражирования сложнейшего информационного продукта; всемирные информационные сети делают эти издержки еще меньшими3).
Соответственно и потребности во все большей степени становятся уникальными и постоянно изменяющимися (что отража-
* Данный текст по согласованию с авторами перепечатан из журнала «Горизонты экономики, №2(2012), в котором эта статья первично была опубликована, наряду с другими пленарными докладами Первого международного политэкономического Конгресса стран СНГ и Балтии (16-17 апреля 2012 г., г. Москва).
ется в превращенной форме в феномене искусственной погони за новизной) и, кроме того, весьма далеко уходят от утилитарных благ и услуг4. Качества рационального экономического человека, и раньше не полностью определявшие поведение людей, модифицируются, а экономическая рациональность играет все меньшую роль5. Экономическая жизнь протекает в условиях, где неопределенность является ключевым фактором.
П родолжим. Качественные изменения происходят не только в факторах производства, но и в самих основах экономической жизнедеятельности: на смену индустриальным технологиям идут информационные, на смену репродуктивному индустриальному труду приходит творческая деятельность и т.д. Изменяется и структура общественного производства: растет не просто сфера услуг, но роль знаниеинтенсивной экономики6. Более того, среди важнейших стимулов и ограничений экономической жизнедеятельности даже в рамках капиталистической системы все большее значение приобретают не только соображения прибыли, но и глобальные ценности и проблемы (экологические, гуманитарные, геополитические и т.п.).
Более того, названные технологические трансформации создают предпосылки для изменений в основах экономических отношений. Подрываются реальные основы абстрактной модели совершенного рынка (конкуренция, эквивалентность обмена и т.п.), имеет место неотчуждаемость продукта творческого труда, по-иному распределяются издержки производства принципиально «непотребляемого» информационного продукта, формируются «адаптивные» корпорации и предпринимательство, имеющие «посткапиталистическую» природу, являющиеся «постбизнесом»7.
Однако в рамках стандартной модели economics все эти изменения либо игнорируются, либо указывается на то, что такие феномены выходят за рамки стандартного курса экономической теории.
Здесь, конечно, нельзя оставить в стороне мощную систему контрдоводов, опирающихся на факты торможения научно-технического прогресса в конце XX — начале XXI вв., «ренессанс» homo economicus на волне неолиберализма, прогресс мелкого независимого бизнеса в информационном секторе и сфере услуг, развитие массового промышленного производства в новых индустриальных странах, интернет-торговля приносит большую симметрию информации и сокращает транзакционные издержки и т.п. Кроме того, современный прогресс информационных технологий сосредоточивается преимущественно в сфере финансов, торговли и других трансакций, далеких от созидания культуры как таковой. Это на первый взгляд позволяет «восстановить в правах» economics как описание механизмов функционирования рынка в условиях массового производства.
Но все эти контрдоводы указывают (за небольшим исключением) либо на маркетизацию («орыночнивание») нерыночных по своей природе процессов (творческая душа человека низводится до «человеческого», а солидарность и товарищество — до «социального» капитала, образование — до способа формирования профессионалов, адекватных рыночному спросу...), либо на всего лишь наличие определенных попятных тенденций, «откатов» и зигзагов в общей логике прогресса. Последнее порождает и еще один негативный феномен: наиболее важные факторы развития современного общества — творческая деятельность, высокие технологии, инновации — в развитых странах все более сосредоточиваются не в сферах «прорыва» (науке, образовании), не на решении экологических и социальных проблем, а в сфере обслуживания фиктивных сфер бизнеса, того, что мы назвали «превратным сектором» (финансовые спекуляции, масс-культура и производство иных симулякров — типичные примеры этого). И все же названные контртенденции «остановки прогресса», «ухода от прогресса» не отменяют общей закономерности: наиболее перспективные и прогрессивные сферы жизни современного социума в любом случае оказываются «по ту сторону» областей, являющихся собственным предметом economics.
Более того, даже реальные механизмы функционирования сферы трансакций (наиболее близкой для алкаемого economics «свободного» рынка) лишь отчасти описываются стандартной микро- и макроэкономической теорией. Последняя напоминает реальную жизнь данного сектора примерно так же, как политэкономия социализма напоминала реальную жизнь экономики дефицита и плановых сделок: «экономика классной доски» не хочет видеть того, что реально наиболее значимые трансакции
в современном мире совершаются на основе методов неэкономического (политического, межличностного и т.п.) манипулирования, подобного тому, как политэкономия социализма не хотела видеть блата и бюрократизма. Лишь развивающийся как продолжение Экономикс неоинституционализм отчасти фиксирует некоторые проявления этой тенденции, но даже не ставит вопроса об их обобщении и выделении качественных изменений в природе «рынка» (мы бы сказали — позднего капитализма), трактуя все это по прежнему в стиле некоторых отступлений от совершенства». В результате специфические, характерные именно для этой новой экономики методы практического анализа и предвидения оказываются тем более эффективными, чем менее они опираются на аксиомы economics8.
Тем не менее подчеркнем: было бы совершенно неверным считать, что выросшие на economics специалисты не способны «работать» с проблемами, лежащими «по ту сторону» массового материального производства, использующего ограниченные ресурсы. Они это делают, но делают, либо выходя за рамки аксиом этой теории, либо «греша» редукционизмом, сводя новый мир к привычным чертам старого, благо сделать это пока несложно, ибо эти новые феномены пока по преимуществу существуют только в обличье старых рыночных форм, описываемых economics. Подобно тому, как первоначально представители третьего сословия рядились под дворянство («мещанин во дворянстве»), вместо того, чтобы свершить [буржуазную] социальную революцию: отменить сословное неравенство и заставить дворянство жить по своим — буржуазным («мещанским») — новым правилам.
Однако differentia specifica рождающегося на наших глазах нового не-толъко-экономического мира далеко не сводимы к пунктирно выделенным выше изменениям в технологиях. Они обусловлены сложной системой отношений и противоречий.
Во-вторых, гигантские корпоративно-финансовые группировки, характеризующиеся комплексной структурой «многоканальных» вертикальных связей и власти (объемы оборота, капиталы таких группировок насчитывают многие сотни миллиардов — если уже не триллионы — долларов, превышая бюджеты многих стран), становятся реальными хозяевами мировой экономики.
Каждая из таких группировок включает несколько структурных уровней, связанных между собой сложной системой каналов власти. В основании, самом низу иерархии находится слой наемных работников (сотни тысяч человек), превращаемых в замкнутую касту корпоративных служащих данной системы компаний («фирма-семья»), зависимых во многих случаях от нее не только экономически, но и социально. На следующем уровне располагаются многообразные иерархические системы служащих-профессионалов и управляющих (десятки тысяч человек), причем эти системы характеризуются собственными закономерностями, ценностями и т.п. На среднем уровне — «многоэтажная» система финансовых институтов (банков, пенсионных фондов, многоуровневых холдингов, венчурных корпораций, спрятанных в оффшорах капиталов и т.п.). На верхнем уровне находятся реальные хозяева этих размытых финансово-хозяйственно-политических образований, сращенные с государственным аппаратом, СМИ и репрессивными организациями. Это обладающая не только собственностью, финансами и административной властью, но и прежде всего информацией и разветвленными каналами влияния на властные структуры на национальном и наднациональном уровнях номенклатура глобального капитала.
«Каналами» социально-экономических связей и распределения власти между названными уровнями становятся не просто «пучки» прав собственности, но и контроль за информацией, отношения управления и планирования, сложная «пирамида» внутреннего и внешнего финансового контроля, административного и иного внеэкономического регулирования, личная уния, психологический и культурный климат и даже «идеология» фирмы; «редуцированные», как бы «перенесенные» рыночные отношения (например, трансфертные цены) в рамках этих сложных комплексов играют подчиненную роль.
«Внутренняя» жизнь такой структуры становится важной частью предмета социо-политико-гуманитарно-ориентиро-ванной экономической теории (а не только менеджмента), ибо значительная часть экономических процессов и отношений, определяющих реальный облик сегодняшней экономики, скла-
