CC BY
392
КУЛЬТУРОЛОГИЯ. ИСТОРИЯ КУЛЬТУРЫ
Культура в истории
УДК 94(47+57)«1905/1917»
А. Б. Николаев *
ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ ИСТОРИКИ О А. Ф. КЕРЕНСКОМ В 1917 ГОДУ *
В статье анализируются труды отечественных историков, посвященных А. Ф. Керенскому в 1917 г. В статье указывается, что специальных работ о Керенском после выхода в 1938 г. «"Краткого курса" истории ВКП(б)» в советской историографии не было. Это объяснялось установками, которые содержались в «Кратком курсе». Ситуация изменилась в годы перестройки, когда появился ряд работ, в которых начался отказ от установок «Краткого курса». Автор анализирует специальные труды современных историков и приходит к выводу о том, что вплоть до сегодняшнего дня так и не появилось фундаментального исследования, посвященного деятельности Керенского в 1917 г. В статье также указаны важнейшие лакуны в изучении политической биографии А. Ф. Керенского: во-первых, участие в Февральской революции; во-вторых, анализ деятельности на посту министра юстиции Временного правительства; в-третьих, взаимоотношения с М. В. Родзянко в частности и Временным комитетом Государственной думы в общем.
Ключевые слова: А. Ф. Керенский, Г. А. Герасименко, А. Г. Голиков, Г. З. Иоффе, Б. И. Колоницкий, В. И. Ленин, Г. Л. Соболев, Л. М. Спирин, В. И. Старцев, С. В. Тю-тюкин, В. П. Федюк.
A. B. Nikolaev Russian historians about A. F. Kerensky in 1917
The article analyzes the works of Russian historians about A. F. Kerensky in 1917. The article states that after publishing of the «Short Course of the History of the All-Union Communist Party» in 1938 there were no special works about Kerenskii in the Soviet historiography. It is connected with the guidelines of the «Short course». The situation has changed in the years
* Николаев Андрей Борисович — доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой русской истории Российского государственного педагогоческого университета им. А. И. Герцена, abn_mbox@mail. ru.
** Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 15-33-12016 «Революция 1917 года в исторической памяти русской культуры».
240 Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 2
of Perestroika, when there were published some works that began to reject guidelines of the «Short course». The author analyzes the special works of modern historians and argues that until today there is no fundamental work about Kerenskii in 1917. The article also identifies major gaps in the study of the political biography of A. F. Kerenskii: firstly, his participation in the February revolution; secondly, the analysis of his activity as the Minister of justice in Provisional Government; thirdly, his relationship with M. V. Rodzianko and the Temporary Committee of the State Duma.
Keywords: A. F. Kerenskii, G. A. Gerasimenko, A. G. Golikov, G. Z. Ioffe, B. I. Kolonitskii, V. I. Lenin, G. L. Sobolev, L. M. Spirin, V. I. Starcev, S. V. Tjutjukin, V. P. Fedjuk.
Александр Федорович Керенский, несомненно, является одной из самых ярких фигур русской революции 1917 г. Сказать, что ему не повезло в отечественной историографии, нельзя. Уже в 1917 г. появились публицистические работы, в которых содержались первые попытки осмысления вклада А. Ф. Керенского в революцию. В подавляющем большинстве это были брошюры и статьи, прославлявшие Керенского [2; 3; 8; 25; 39]. Но тогда же публиковались и работы, авторы которых давали ему нелестные и даже уничижительные характеристики. Весьма преуспел в оскорблениях и обвинениях Керенского В. И. Ленин, который называл его «демократическим краснобаем» [20, с. 63], «дурачком» [24, с. 215] и «хвастунишкой» [23, с. 395], империалистом [22, с. 294], бонапартистом и корниловцем [21, с. 250]. В. Петров на страницах газеты «Новая Русь» опубликовал серию статей, посвященных «черным страницам» истории Февральской революции, одним из «злых гениев» которой и был, по утверждению автора, А. Ф. Керенский [27].
После Октябрьской революции долгое время специальных исследований, посвященных А. Ф. Керенскому, не выходило. И лишь в 1925 г. появилась работа Д. Ф. Сверчкова о трех «метеорах революции», среди которых был и Керенский [30]. Несколько позднее Сверчков издал очерк о Керенском отдельной брошюрой. Характеризуя Керенского, Сверчков, в частности, назвал его «фигляром» [29, с. 31].
В 1938 г. вышел «Краткий курс "Истории Всесоюзной коммунистической партии (большевиков)"», который дал советским историкам идеологические и фактологические ориентиры в освещении истории революции 1917 г., отход от которых грозил различными организационными выводами. Любопытно, что о роли Керенского в событиях Февральской революции авторы «Краткого курса» не написали ни строчки. Впервые о Керенском говорится лишь в связи с его вступлением в состав первого коалиционного Временного правительства: представитель партии эсеров во Временном контрреволюционном правительстве [13, с. 180]. Вновь Керенский предстал на страницах «Краткого курса» как участник Государственного совещания, которое проходило в Москве 12-15 августа 1917 г. Но о нем говорится не как о министре-председателе Временного правительства, а как об эсере, который «расхваставшись, грозил в своей речи на совещании "железом и кровью" подавить всякие попытки революционного движения» [13, с. 191]. Далее сообщается, что Корнилов «предварительно сговаривался» «о своем контрреволюционном выступлении» с Керенским. «Но в самый момент корниловского выступления Керенский <...> отмежевался от своего союзника». Авторы «Краткого курса» объясняли эту измену так:
«Керенский опасался, что народные массы, поднявшись против корниловщины и разгромив ее, заодно сметут и буржуазное правительство Керенского, если оно не отмежуется теперь же от корниловщины».
Но оказывается, если следовать изложению «Краткого курса», «эсеро-меньшевистские лидеры, в том числе Керенский», боялись не гнева народных масс, а наступающих на Петроград корниловцев и поэтому «искали в эти дни защиты у большевиков, ибо они убедились, что единственная реальная сила в столице, способная разбить Корнилова, — это большевики» [13, с. 192]. Иными словами, «Краткий курс» определил основные черты характеристики Керенского, которому должны были теперь следовать советские историки, а именно: эсер, входивший в контрреволюционное Временное правительство, соучастник заговора Корнилова, предавший его. Учитывая тот факт, что «Краткий курс» умалчивал об участии Керенского в Февральской революции, советским историкам следовало поступать так же. Несомненно, они могли опираться и на те характеристики, которые дал Керенскому В. И. Ленин.
После смерти И. В. Сталина и развенчания культа его личности ситуация в исторической науке изменилась, но советские историки, как и прежде, продолжали следовать установкам «Краткого курса», затушевывая активное участие Керенского в Февральской революции [6; 28; 42] и всячески выпячивая его соглашательство, бонапаратизм и сговор с Корниловым [26, с. 535, 537, 633]. Исключение, пожалуй, составили труды В. И. Старцева, который, во-первых, приводил факты участия Керенского в Феврале 1917 г. и, во-вторых, встраивал его в историю Февральской революции через принадлежность к масонской организации «Верховный совет народов России». Этот же подход Старцев использовал и при анализе деятельности Керенского во Временном правительстве первого состава [34, с. 29, 30, 31, 60, 67, 77, 121-123, 190, 191, 211, 235; 37, с. 204-207]. Укажем, что Старцев привлекал внимание к фигуре Керенского и в своих работах, посвященных развитию революции в последующие периоды 1917 г. [36].
Интерес к личности и деятельности Керенского возрос в годы перестройки. В 1987 г. вышла монография Л. М. Спирина, один из параграфов которой назывался «Эсер Александр Керенский и прочие». Автор выплеснул на Керенского все те оскорбления и обвинения, которые уже прозвучали в его адрес на страницах работ Ленина и «Краткого курса». Для Спирина Керенский — представитель класса мелкой буржуазии, соглашатель, болтун, позер, бонапартист и корниловец [32, с. 197, 199, 210]. Любопытен очерк Г. З. Иоффе «Мистерия Керенщины», в котором автор ставит задачу перед собой и историками «разобраться в "революционной деятельности" Керенского, уяснить, как и почему он превратился в контрреволюционера». То, что автор поставил в кавычки революционную деятельность, говорило о том, что ее-то Керенский или не осуществлял, или этот вопрос требует дополнительного изучения. В связи с этим обратим внимание на то, что Иоффе, вслед за Спириным, заявил, что думские вожди оказались поневоле руководителями революции. Если отнести Керенского к думским вождям, то и он был вынужденным революционером. Не позабыл Иоффе привести бытующие представления, согласно которым «Керенский — опереточная фигура, этакий "революционный Хлестаков"».
И тут же поспешил то ли отмежеваться от этого представления, то ли подкрепить его: «Возможно, в Керенском и были некоторые хлестаковские черты». И если Иоффе «революционную деятельность» Керенского так и не показал, то обозначил временные рамки его перехода на позиции контрреволюции. По утверждению автора, он произошел после провала наступления на Юго-Западном фронте, в котором были обвинены большевики: «Керенский поплыл на контрреволюционной волне». Рассуждая о «корниловщине», Иоффе пишет о том, что Керенскому был нужен генерал, который бы под его контролем сумел обуздать революционное движение в армии, да и в тылу». Но «тогда, когда стало ясно, что Корнилов, не остановившись на разгроме большевиков и Советов, может выступить и против Временного правительства, <...> Керенский объявил его мятежником» [11, с. 12, 13, 15, 16, 19, 20]. В 1987 г. в сборнике «Встречи с историей» В. И. Старцев опубликовал статью, посвященную А. Ф. Керенскому. И вновь Старцев, эксплуатируя масонскую версию, проводит через нее в историю Февраля 1917 г. и Керенского. Говоря о событиях 27 февраля, когда восстание рабочих и перешедших на их сторону солдат против царизма «увенчалось полным успехом», члены масонской организации «Верховный Совет народов России» проявили в этот день «бешеную активность, стараясь всюду быть в самом центре». Керенский, по словам Старцева, избранный генеральным секретарем этой масонской организации, ведет себя именно так: «И всюду мы видим в этот день Керенского». Автор статьи указал, что Керенский «первый встретил восставших солдат и рабочих у Таврического дворца в два часа дня 27 февраля, предотвратил "стычку" со старым караулом и назначил новый». Кроме того, Керенский в этот день «по собственной инициативе принимает во дворце первых арестованных министров». Иными словами, Керенский действовал в дни Февраля 1917 г. как масон. Писал Старцев и о занятии Керенским поста министра юстиции, обращая внимание на его показную демократичность: «В свое министерство юстиции являлся вовремя, здоровался за руку с вахтером и курьером». И хотя, по словам Старцева, Керенский «числил себя по лагерю "революционной демократии"», но «истинные симпатии» его «были на стороне буржуазных министров». Интересны суждения Старцева относительно взаимоотношений между Керенским, ставшим министром-председателем после Июльского политического кризиса, и верховным главнокомандующим Л. Г. Корниловым. Старцев заметил, что Корнилов для Керенского был конкурентом. Любопытны и характеристики, которые дал Старцев Керенскому: «В ходе ликвидации корниловского мятежа весьма ярко обрисовались такие черты характера Керенского как вероломство, коварство, интриганство и мстительность».
По мнению автора, Керенский достиг вершины своей политической карьеры, когда не допустил «превращения Предпарламента в орган контроля над Временным правительством». Естественно, что в статье сообщается и о падении Керенского с политического Олимпа [33, с. 68-70, 73-75]. В 1990 г. вышла еще одна статья В. И. Старцева о Керенском, в которой был продолжен и усилен пересмотр существовавшего в советской историографии утверждения о том, что «Керенский ничего не сделал для победы Февральской революции». Вместе с тем Старцев не назвал Керенского революционером. Он ограничился
тем, что привел слова И. Г. Церетели, согласно которым Керенский являлся радикальным буржуазным демократом. Хотя рассказывая о деятельности Керенского на посту министра юстиции, Старцев назвал его революционным министром. Отметим, что автор обратил внимание на формирование культа личности Керенского как «Спасителя Отечества», писал о центризме и бонапартистском лавировании своего героя, назвав его «центристом-одиночкой». Старцев развил свои взгляды на взаимоотношения Керенского и Корнилова, заявив, что для Керенского Корнилов был главным врагом уже во время подготовки и проведения Государственного совещания [35, с. 79, 80, 81, 84]. С. В. Тютюкин, характеризуя советскую историографию, указал присущий ей стереотип образа Керенского:
.. .в личностном плане — это интеллектуальная посредственность, неврастеник, карьерист, демагог, позер и обманщик; как политик — явный «легковес», авантюрист, типичный мелкий буржуа, декларирующий «единение» всех классов российского общества, включая буржуазию, а на деле оказывающийся объективно прислужником последней [40, с. 6].
Вместе с тем в советской историографии перестроечного периода произошли перемены: в работах Иоффе и Старцева были заложены основы для нового взгляда на личность и деятельность А. Ф. Керенского.
Современная историография, продолжив тенденцию, наметившуюся в годы перестройки, обогатилась рядом специальных трудов, посвященных Керенскому. В 1992 г. в журнале «Отечественная история» опубликована статья А. Г. Голикова [10], в которой автор предпринял попытку проследить «эволюцию феномена Керенского в марте — октябре 1917 г., показать, как воспринималась эта личность массовым сознанием современников». При раскрытии темы исследования Голиков опирался преимущественно на материалы периодической печати, прежде всего, московской газеты «Русское слово». Опора именно на материалы этой газеты, пусть и выходящей огромным тиражом — 1 млн. экз. в марте 1917 г. — и названной современниками «фабрикой новостей», несомненно, обедняет образ Керенского, реально существовавший в прессе 1917 г. Справедливости ради заметим, что Голиков использует также «комплекты других осведомленных изданий», таких как «Утро России» и «Биржевые ведомости». Несмотря на достаточно узкую источниковую базу, автору удалось проследить эволюцию феномена Керенского в марте — октябре 1917 г.: «В марте — апреле он — "один из кумиров", популярность которого возрастает». Май 1917 г. — время, как утверждает Голиков, апогея «славы Керенского». В июле ситуация меняется: Керенский, ставший министром-председателем, «еще прославляется прессой как "герой русской революции"». Но пришло время оплаты «столь щедро раздававшихся прежде авансов». И далее Голиков пишет:
Так вершина карьеры Керенского оказывается отправной точкой краха его популярности. В начале августа ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов, менее чем за месяц до этого доверивший Керенскому спасение революции, впервые встретил его появление гробовым молчанием.
В сентябре — октябре 1917 г., по словам Голикова, Керенский для буржуазной прессы «уже не герой, а всего лишь актер, теряющий популярность и прилагающий судорожные усилия сохранить свое формально все еще первенствующее положение на подмостках политического театра» [10, с. 60-61, 71-72]. Данные выводы показывают, что материалы буржуазных периодических изданий вполне могут быть использованы при раскрытии темы «Керенский: pro et contra». Нельзя не отметить и то, что Голиков, пусть и попутно, показывает Керенского как активного участника Февральской революции. Керенский не только «приветствует пришедших к зданию Думы солдат и заменяет прежнюю охрану Таврического дворца», о чем уже писали советские историки, но и «отдает приказы об аресте царских министров» [10, с. 64].
В 1993 г. вышло в свет учебное пособие «Александр Керенский: любовь и ненависть революции». Сборник открывает вступительная статья Г. Л. Соболева «Александр Керенский. Штрихи к политическому портрету». Подчеркнем, что Соболев при характеристике Керенского не прибегал к оскорблениям и обвинениям, которыми была богата советская историография. Соболев, вслед за Старцевым, дал высокую оценку вклада Керенского в победу Февральской революции. Он привел отдельные факты, свидетельствующие о тех решительных шагах, которые предпринял Керенский в борьбе со старым режимом в дни Февраля 1917 г. Соболев так и не рискнул назвать Керенского революционером. Вместе с тем он указал на «официальные и неофициальные связи» Керенского «с революционными организациями и воинскими частями», которые и «сделали его средоточием информации, стекавшейся во дворец со всех концов столицы и ее окрестностей». Опираясь на приведенные сведения об участии Керенского в Февральской революции, Соболев оспорил «сложившееся в исторической литературе представление о том, будто появление Керенского в составе Временного правительства носило случайный характер». На страницах своей работы Соболев размышляет над причинами «стремительной политической карьеры» Керенского, «волшебной роли слова в революционную эпоху вообще и в революции 1917 года в частности». Именно поэтому, анализируя деятельность Керенского во Временном правительстве, он обращает пристальное внимание в первую очередь на то, росла или падала его популярность в тылу и на фронте в зависимости от предпринимаемых им мероприятий, включая и его выступления перед различными аудиториями. Соболев, уделяя некоторое внимание проблеме «Керенский — Корнилов», старательно избегает характеристики Керенского как участника заговора Корнилова. Но один раз он все-таки упоминает о «глубокой вовлеченности Керенского в планы верховного главнокомандующего "навести порядок" в стране» [31, с. 17, 18, 20-22, 23, 28, 36].
Третьим значимым исследованием, посвященным Керенскому, стала монография Г. З. Иоффе «Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов» (М., 1995). Как и в перестроечной статье «Мистерия Керенщины», Иоффе умолчал об участии Керенского в событиях Февраля 1917 г., ограничившись лишь указанием на его вклад в то, что великий князь Михаил Александрович отказался от престола. Отметим, что Иоффе подверг критике высказывание Ленина о том, что «Керенский — корниловец, "рассорившийся с Корниловым
случайно"». Он пишет: «Керенский не был корниловцем. Он был демократом в прямом, классическом понимании этого слова» [12, с. 38]. Беда Керенского, по словам Иоффе, состояла в том, что он пытался маневрировать «между двумя крайностями — левой и правой — даже тогда, когда их уже разделяла пропасть.» [12, с. 92].
Вслед за работой Иоффе опубликован целый ряд исследований, в центр которых была поставлена политическая биография Керенского. Среди них: небольшая коллективная монография М. И. Басманова, Г. А. Герасименко и К. В. Гусева [4], книга В. П. Федюка [41] и брошюры В. Л. Стронгина [38] и В. Г. Канина [14], которые в виду их апологетического характера здесь рассмотрены не будут. В коллективной монографии 1996 г. главы, посвященные участию Керенского в политической жизни России в 1917 г., написаны Г. А. Герасименко. Отдельную главу он посвятил участию Керенского в Февральской революции. Автор сообщает о том, что именно Керенский «проявил решимость», когда 27 февраля к зданию Таврического дворца подошли солдаты:
Керенский поздравил солдат с революцией, попросил их следовать за собой и провел в здание Думы с целью разоружить жандармов, охранявших Таврический дворец. Кроме того, их предполагалось поставить на защиту Государственной думы в случае нападения той части войск, которая сохраняла верность царскому правительству.
Именно Керенский, по словам Герасименко, положил начало ритуалу встречи войск, прибывавших к Таврическому дворцу. Ритуал состоял в том, что перед войсками с короткими приветственными речами выступали депутаты Государственной думы. Ценно замечание автора о том, что Керенский «чрезвычайно много делал для организации новой власти». И далее автор сообщает об участии Керенского в «судьбе» Петроградского Совета рабочих депутатов, вхождению его (Керенского) в состав Временного правительства и т. д. Герасименко подчеркивает: «Конечно, все, чего, достиг Керенский уже в первые дни Февральской революции, было его личной заслугой». Но отдавая дань масонской версии Февраля 1917 г., замечает, что «свой потрясающий успех Керенский по праву должен был разделить с масонской ложей». И далее Герасименко рисует перед читателями образ Керенского-масона, каждый шаг которого был направлен на достижения главенствующей роли в правительстве, а достигнуть ее можно было лишь став военным министром. Любопытно, что и речи, с которыми Керенский успешно выступал перед различными аудиториями, тоже находились в сфере влияния масонской организации и ее политики. Так, Герасименко пишет: «Керенский и его покровители из масонской ложи раньше других осознали величайшую роль и значение слова в революционной обстановке». Доказывая роль масонства в революции, Герасименко подчеркивает, что «не без помощи масонов Керенский почти монопольно влиял на решение кадровых вопросов в стране». Показав Керенского как масона и инструмент масонской организации, Герасименко пишет о его взглядах. По словам автора, Керенский и «ему подобные политики» несли России «идеалы демократии, <...> адекватным выражением которых являлись свобода, равенство, братство» [4, с. 70-79, 81]. В следующей главе — «Возвышение» — Герасименко характеризует
деятельность Керенского сначала как министра юстиции, а затем и военного министра. Автор приводит сведения об энергичной и напряженной деятельности Министерства юстиции, но подчеркивает, что эта работа «не являлась для Керенского главным занятием». По утверждению автора, Керенского, «занимали две важнейшие проблемы: завоевание популярности в народе и достижение высшей власти в стране». Заняв пост военного и морского министра, Керенский, «отдавая себе отчет в том, что события могут вынести его на вершину власти только в случае победоносного хода войны, <...> немедленно занялся подготовкой армии к наступлению». В связи с этим он занялся реорганизацией системы управления армией и флотом и наведением порядка. Но этим он не ограничился. Керенский, готовя армию к победоносному наступлению, «максимально использовал силу слова», выступая «в полках и соединениях, на судах и базах, в штабах и окопах». Характеризуя эти речи в мае — июне 1917 г., Герасименко приводит любопытную характеристику Керенского:
На трибуне он последовательный и страстный защитник интересов народа, а в кругу единомышленников — высокомерный и чванливый, презрительно отзывающийся о том же народе и способный в любой момент попрать его права.
Автор считает, что «провал наступления ударил и по авторитету военного и морского министра». Именно с этого момента, по словам Герасименко, начался закат звезды Керенского. Вместе с тем автор вынужден признать, что «поражение на фронте послужило трамплином, позволившим Керенскому окончательно овладеть высшей государственной властью» [4, с. 89-91, 95-97, 98, 102]. Заметим, что Герасименко в этой главе ни разу не упомянул о масонстве Керенского и влиянии масонства в достижении им высшей власти в стране. Не пишет он и о демократических идеалах, присущих Керенскому в дни Февральской революции. Можно предположить, что в интерпретации Герасименко масонские связи и демократические идеалы перестали играть сколько-нибудь значимую роль для Керенского по мере приближения к желаемой цели, т. е. обладанию высшей властью в государстве. Последняя глава, интересующая нас, называется «На вершине власти». В ней Герасименко рассказывает о деятельности Керенского в июле — октябре 1917 г., когда он возглавлял Временное правительство. Автор сосредоточивает свое внимание на том, как Керенский устранял те препятствия, которые мешали ему стать единоличным правителем России. Любопытно, что увлекшись изучением этого вопроса, Герасименко не уделил должного внимания выяснению взаимоотношений Керенского и генерала Корнилова. Да, Герасименко пишет, что именно в Корнилове Керенский «увидел человека, способного выдавить дух "вольности" из армии». Но главное, по мнению автора, состояло в том, что «корниловский мятеж <...> Керенский использовал для расширения своей власти». Автор характеризует и власть, и Керенского в следующих словах: «Керенский с вдохновением и радостью окунулся в стихию бесконтрольности и всевластия». Одновременно с этим «администрация Керенского наращивала усилия, направленные на подавление народного движения, усилилась деятельность военных судов». Эта борьба, основанная на применении насильственных методов, успеха не имела. Что понимали, как замечает Герасименко, «лидеры эсеров и меньшевиков». Все
это привело к тому, что «к моменту Октябрьского вооруженного восстания Керенский лишился не только народной поддержки: он потерял политический кредит и тех партий, с помощью которых пришел к власти». Любопытно, что и в этой главе Герасименко не упоминает о масонских связях Керенского. Что касается демократических идеалов Керенского, то они в ней присутствуют. Так, он пишет, что
став по существу диктатором, Керенский, не колеблясь, пустил в ход хлыст и палку и не умер от угрызений совести и душевных терзаний между демократическими убеждениями и деспотическими способами правления.
Приведем и второе высказывание Герасименко:
С высоты огромной власти он стал смотреть на народ, как на взбунтовавшихся рабов и пытался выбить из него последние надежды не только на подлинные демократические ценности, которые так щедро пропагандировал, когда шел к власти, но и на нормальную человеческую жизнь [4, с. 109, 119, 120, 125, 128, 129].
Из рассуждений автора следует, что Керенский свои демократические
идеалы/убеждения, все-таки, сохранил, а народ оказался недостоин их.
В. П. Федюк в своей книге, пожалуй, несколько шире, чем в предыдущих работах отечественных историков, показывает участие Керенского в событиях Февральской революции. Впервые, в частности, было упомянуто о том, что Керенский установил для задержанных сановников правила поведения в Министерском павильоне, который превратился в арестное помещение, а также и то, что он подписал разрешение на издание «Бюллетеня думских сообщений». На этом новизна, правда, и заканчивается. Говоря о деятельности Керенского на посту министра юстиции, автор замечает, что «именно его Министерство было инициатором наиболее радикальных перемен». В частности, речь идет о законе от 20 марта об отмене национальных и вероисповедных ограничений, а также об отмене смертной казни 12 марта 1917 г. «Недели через две-три» текущая работа Керенскому наскучила. Он предпочитал «делать большую политику». В связи с этим интерес представляет рассуждение Федюка о русской армии: «.тот, кто сумел бы направить ее в нужное русло, мог заранее считать себя победителем». Поэтому Керенский, являясь министром юстиции, «с середины марта <...> совершил ряд поездок на фронт». По словам Федюка, «Керенский начал кампанию по смещению Гучкова и не особенно скрывал это». В результате Апрельского политического кризиса из Временного правительства ушли А. И. Гучков и другой антагонист Керенского — П. Н. Милюков, было создано коалиционное правительство. Пост военного и морского министра в этом правительстве занял Керенский. В. П. Федюк считает, что именно с этого момента «Керенский с полным правом мог, считать, что верховная власть уже в его руках». Новый статус привел и к изменениям в личности Керенского: «Министр-идеалист постепенно уступал место вождю, властному и уверенному, хотя бы внешне» [41, с. 80, 82, 85-87, 103, 105, 119, 142]. Третью часть книги Федюка открывает параграф, который называется «Первая любовь революции». В нем автор, вслед за современниками событий 1917 г. и историками, пытается разобраться в феномене Керенского:
Даже в февральско-мартовские дни, когда эйфория, казалось бы, захлестнула всех, в сознании людей подспудно нарастало ощущение чего-то страшного. Страна ждала лидера, человека, способного совершить чудо. Эти надежды на лучшее постепенно стали отождествляться с Керенским.
Федюк характеризует также деятельность Керенского на посту военного и морского министра, но не задается вопросом о том, сыграл ли провал наступления русской армии на Юго-Западном фронте какую-либо роль в его биографии. Любопытные суждения высказывает автор, говоря о «вершине власти», которой достиг Керенский, став министром-председателем:
Родившаяся в июле конструкция власти была очень неустойчивой. Она всецело зависела от одного человека, от его капризов, настроения, переменчивого поведения. Кого-кого, а Керенского никак нельзя было назвать образцом последовательности.
Федюк весьма подробно описывает взаимоотношения Керенского и Корнилова, называет выступление генерала Корнилова «мятежом», считает, что Керенский, выступив против Корнилова, потерял поддержку со стороны своих сторонников, которые с именем Корнилова связывали с лета 1917 г. свои надежды на порядок в стране [41, с. 147, 211, 274, 294]. Если это и так, то Керенский, если бы даже он и не выступил против Корнилова, все равно утратил бы эту поддержку, т. к. навести порядок в стране был не в состоянии. Страницы, посвященные последним месяцам пребывания Керенского у власти, не содержат сколько-нибудь ценной информации или характеристик Керенского. Заметим, что В. П. Федюку так и не удалось сосредоточиться исключительно на биографии Керенского. Слишком много внимания автор уделил окружению Керенского, характеристикам различных составов Временного правительства и описанию различных событий революции 1917 г.
Интерес представляют работы Б. И. Колоницкого о Керенском. Так, в статье «Загадка Керенского», развивая тезисы перестроечной литературы, Колоницкий пишет о выдающейся роли Керенского в дни Февральского восстания, называет его лидером и энтузиастом революции [16, с. 166]. Укажем, что Колоницкий в своих трудах изучает не политическую биографию Керенского, а только процесс формирования в 1917 г. образа А. Ф. Керенского и его культа личности. Среди участников этого процесса — представители интеллигенции, солдаты и офицеры, а также и периодическая печать, которая использовала «такие штампы для характеристики Керенского: "рыцарь революции", "львиное сердце", "первая любовь революция", "народный трибун"<.. .>» [16, с. 165]. Естественно, что и сам Керенский был активным участником формирования собственного культа личности. В связи с этим любопытно замечание Б. И. Колоницкого: «Образ "революционного вождя" диктовал стиль выступлений Керенского. Современникам в его речах слышались ноты из эпохи Французской революции <...>» [18, с. 106]. Объемную статью посвятил Колоницкий политическому значению знаменитого выступления Керенского 29 апреля 1917 г. перед делегатами-фронтовиками. В историю оно вошло как речь о «взбунтовавшихся рабах», неспособных стать «свободными гражданами». Автор доказывает, что «речь о "взбунтовавшихся рабах" была успешным политическим ходом, способствовавшим достижению
его тактических целей»: созданию такой конфигурации коалиции, которая была бы ему выгодна. Не менее важен и другой вывод автора, связанный с тем, что Керенский «обогатил свою репрезентацию "вождя революции"»:
Вождь, воспитывающий в гражданском духе революционный народ, обличая «взбунтовавшихся рабов», и, одновременно, образец гражданского поведения, пример для подражания — создавая такой образ, Керенский получал дополнительный властный ресурс [15, р. 49-50].
Анализируя речь А. Ф. Керенского 26 мая 1917 г. в московском Большом театре, Колоницкий пишет, что само выступление оценивалось организаторами митинга-концерта в Большом театре «не только политически, но и эстетически: слияние музыки огромного концерта и речей знаменитых ораторов (прежде всего Керенского) создавало необходимый эффект демонстрации "единой красоты человека"». «Тема "единой красоты человека", соединяющего политику и искусство» звучала, как указывает Колоницкий, в памфлете Андрея Белого «Революция и культура» (М., 1917), который, «возможно, и одобрительно отзывается о "романтическом" политическом стиле революционного министра». Здесь же Колорницкий обращает внимание и на то, что «впоследствии и "актерство" Керенского, и феминизация его образа будут использованы в пропагандистских атаках на революционного министра» [17, с. 266, 267, 268]. Кстати, феминизацию образа Керенского Б. И. Колоницкий изучает в специальной работе, опубликованной в 2013 г. Автор утверждает в ней:
Феминизация образа Керенского была присуща самым различным элементам политического спектра, и правым, и левым, и верхам, и низам. В этом проявлялась крайняя изоляция Керенского, которого накануне Октября фактически никто не поддерживал [19, с. 100].
Несомненно, что огромный материал, собранный и проанализированный Б. И. Колоницким, может быть использован для написания полноценной политической биографии Керенского.
В 2012 г. вышла монография С. В. Тютюкина, посвященная А. Ф. Керенскому [40]. В историографическом обзоре Тютюкин обращает, в частности, внимание на вклад Б. И. Колоницкого в изучение личности Керенского. Он пишет, что «вряд ли можно согласиться» с Колоницким в том, что «Керенский был центральной фигурой Февральской революции (такой фигуры, на мой взгляд, вообще не было)» [40, с. 16]. Следуя этой своей установке, С. В. Тютюкин посвятил участию Керенского в Февральской революции всего 22 страницы [40, с. 107-129]. Автор приводит в ней уже известные сведения о деятельности Керенского в дни Февральской революции, о «штабе Керенского» (Военная комиссия ВКГД), о вступлении его в должность министра юстиции Временного правительства и первых его мероприятиях на этом посту, а также и об участии Керенского в последнем акте революции — отказе великого князя Михаила Александровича от восприятия верховной власти. Любопытна авторская характеристика Керенского в дни Февраля 1917 г.:
Невозможно подсчитать, сколько речей в разных местах и по разным поводам произнес Керенский 27 февраля и в последующие революционные дни. Да и внеш-
не он как-то сразу преобразился: говорил громко, отчетливо, властно, глаза его горели. Керенский все время отдавал какие-то распоряжения, вел телефонные переговоры, буквально метался по Таврическому дворцу, создавая впечатление, что является чуть ли не единственным человеком, который все знает, все понимает и поэтому по праву отдает приказы окружающим [40, с. 112].
Вместе с тем в этой главе отсутствует полномасштабная картина участия Керенского в событиях Февраля 1917 г. — некоторые сюжеты прописаны пунктиром, а другие вообще обойдены молчанием. Так, говоря о роли Керенского в организации перехода воинских частей на сторону революции днем-вечером 27 февраля, он ограничился следующим замечанием:
Когда после полудня 27 февраля к Таврическому дворцу стали подходить перешедшие на сторону революции войска, именно Керенский одним из первых приветствовал их от имени Думы, ввел внутрь дворца, приказал встать в караул и охранять здание от возможного нападения сторонников старого режима [40, с. 112].
Но известно, что Керенский утром-днем 27 февраля предпринял ряд шагов для организации движения восставших полков к Государственной думе.
Не пишет автор и об активной деятельности Керенского в вопросе об арестах представителей старой власти. Известно, что уже 27 февраля Керенский отдал соответствующий приказ и передал восставшим список лиц, подлежащих аресту, он же приказал арестовать И. Г. Щегловитова. Однако Тютюкин уделяет внимание другой «важной составной» части деятельности Керенского «с первых же дней революции», а именно: «добровольно взятой им 27 февраля обязанности наблюдения за арестами и содержанием под стражей бывших министров и других влиятельных сановников Российской империи» [40, с. 114]. При этом автор выступает сторонником версии, согласно которой аресты проводились с целью спасения представителей царского режима от народной расправы, а сам Керенский являлся идеологом бескровной революции. Доказывая этот тезис, Тютюкин приводит слова Керенского: «Знайте, что Государственная дума не проливает крови» [40, с. 114].
Нельзя согласиться с утверждениями автора о том, что Керенский не был центральной фигурой Февраля 1917 г., а также и о том, что «такой фигуры вообще не было». Керенский, несомненно, был центральной фигурой Февральской революции, но фигурой не единственной! Несомненно, что в ее решающие дни важнейшую роль играл председатель IV Государственной думы М. В. Родзянко, от личной позиции которого зависел не только исход Февральской революции, но и основные черты политического строя новой России, пусть и только на переходный период — вплоть до созыва Учредительного собрания. Можно утверждать, что Родзянко и Керенский были лидерами Февраля 1917 г.
Вопрос о назначении А. Ф. Керенского министром юстиции изложен автором достаточно полно. Вместе с тем автор обошел молчанием позицию той политической силы, опираясь на которую Керенский и заработал свой думский политический капитал. Речь, естественно, идет о трудовиках и об их отношении к вхождению в состав Временного правительства в качестве министра юстиции лидера их фракции в IV Государственной думе. В связи с этим
интерес представляет интервью члена ЦК трудовой группы М. Е. Березина, данное им газете «Русская воля». В нем он сообщил следующее:
Еще в ночь на 28 февраля перед нами стал вопрос об организации власти, при условии вступления в состав Временного правительства представителя нашей партии А. Ф. Керенского, и тогда же я отстаивал ту точку зрения, что наш товарищ должен войти в состав кабинета [5].
Несомненно, что поддержка, оказанная Керенскому со стороны трудовиков, должна была его укрепить в намерении занять пост министра юстиции. Не исключено и то, что трудовики, представлявшие в Государственной думе крестьянство, могли иметь среди солдатских депутатов своих сторонников. Именно поэтому Керенский в первую очередь заручился их согласием, заглянув, как пишет Тютюкин, «на совещание к солдатам и быстро, под дружную овацию зала, убедил их в необходимости иметь в составе Временного правительства хотя бы одного социалиста» [40, с. 117].
С. В. Тютюкин замечает, что М. А. Романов «был очень запуган членами Временного правительства во время встречи на Миллионной» [40, с. 129]. Можно утверждать, что угрозы в адрес представителей Дома Романовых («будут немедленно вырезаны в Петрограде») и лично великого князя Михаила, за жизнь которого Керенский не ручался, подкреплялись конкретными фактами зверских убийств людей, живущих в те дни с ним по соседству (граф Г. Э. Штакельберг) или даже из его окружения (сенатор А. В. Чарторийский). Это странное совпадение — угрозы Керенского и убийства людей из окружения великого князя Михаила Александровича — так пока и не изучено историками.
В пятой главе — «Заложник демократии» — рассказывается о деятельности Керенского на посту министра юстиции. Давая характеристику А. Ф. Керенского, С. В. Тютюкин совершенно справедливо указывает, что Керенский «откровенно манкировал своими советскими обязанностями», оставаясь зампредом Петросовета,
зато, добровольно играя роль несуществующего вице-премьера кабинета, считающего, что как единственный представитель демократии в правительстве он имеет полное право вмешиваться во все обсуждаемые дела.
Можно согласиться с утверждением автора о том, что «позиция Керенского в правительстве была по-своему уникальной и считалась важнее, чем какой-либо другой пост во Временном правительстве» [40, с. 154].
С. В. Тютюкин, замечая, что Керенский не исполнял свои советские обязанности, не пишет о его отношениях с Государственной думой. Вместе с тем Керенский, представляясь 4 марта в Министерстве юстиции, заявил: «Господа, я принял от исполнительного комитета Государственной] думы пост министра юстиции — пост блюстителя права и законности в стране» [7]. В первой декаде марта в официальных документах в большинстве случаев он указывал свою думскую принадлежность. А. Ф. Керенский 6 и 28 марта 1917 г. посетил Государственную думу, где встречался с Родзянко и другими думцами. Во время первого посещения обсуждался вопрос о возобновлении законодательной
деятельности Государственной думы [9], а в ходе второго Керенский отвечал на различные вопросы думцев [1].
Шестая глава — «Главноуговаривающий» — посвящена показу деятельности Керенского на посту военного и морского министра. Одним из первых его мероприятий стало подписание «Декларации прав солдата» (11 мая 1917 г.). С. В. Тютюкин, анализируя ее, приходит к выводу о том, что в ней был сохранен дух приказа № 1 Петрограского совета рабочих и солдатских депутатов, но были изъяты те его места, которые провоцировали солдатскую «вольницу». Автор также справедливо замечает, что этот документ «не удовлетворил ни крайне правых, ни крайне левых политиков, да и солдатская масса отнеслась к нему «довольно прохладно», т. к. «Декларация» расширяла права офицеров и предусматривала «наказания за нарушение воинской дисциплины вплоть до применения вооруженной силы» [40, с. 169].
Много внимания уделяет автор поездке Керенского на Юго-Западный фронт в мае 1917 г. в преддверии обещанного союзникам наступления русской армии. В ходе ее он, по словам Тютюкина, произнес десятки речей. Здесь же он приводит их модель:
Керенский до предела взвинчивал себя, затем передавал этот огромный эмоциональный заряд аудитории и покорял ее внешней простотой и вместе с тем глубоким патриотическим чувством, создавая ощущение необыкновенной своей слитности с солдатской массой, к которой он обращался.
Речи Керенского вызывали неизменный восторг у солдат. В связи с этим Тютюкин делает ценное замечание:
то, что происходило во время майской поездки Керенского на фронт и в тыловые гарнизоны, было важной составной частью вовсю происходившего тогда процесса формирования в России культа личности Керенского [40, с. 172].
Но, как пишет автор в заключении к книге, «эффект от его патриотических речей, обращенных к солдатам и офицерам, оказался кратковременным и не сумел поднять у них наступательного духа». Провал наступления, как считает автор, для самого Керенского стал «серьезным ударом по его престижу» и продемонстрировал «прямое нежелание значительной части солдат и офицеров продолжать войну в любой форме» [40, с. 294]. Причем автор, подготавливает читателя именно к такому исходу событий, сообщая о неудаче Керенского во время импровизированного митинга, состоявшегося 14 июня в г. Тарнополе, в ходе которого солдаты и офицеры Гренадерского и Павловского гвардейского полков отказались ему повиноваться и довели его до бешенства [40, с. 182]. Провал наступления, замечает автор, «был великодушно прощен Керенскому как "главноуговаривающему" русской армии, причем прощен и правительством, и общественностью» [40, с. 294]. О чем, в частности, говорил тот факт, что ему удалось реализовать свою мечту — стать премьером [40, с. 188].
Следует отметить, что в этой главе автор уделил недостаточное внимание тому, каким образом Керенскому удалось стать во главе Временного правительства. Автор сослался лишь на то, что «с помощью "братьев-масонов" Некрасова и Терещенко и министров-социалистов Чернова и Церетели Керенский искусно
создал обстановку, в которой уже давно тяготившейся властью премьер Львов решил, наконец, подать в отставку» [40, с. 188]. Думается, что указанный сюжет необходимо было рассмотреть подробнее, прописав позицию в этом вопросе советских органов и Государственной думы.
В последних трех главах показана деятельность Керенского на посту главы Временного правительства. Не анализируя их полностью, остановимся лишь на отдельных сюжетах. Автор пишет, что в постсоветский период было реанимировано, высказанное еще современниками мнение, «согласно которому генерала Корнилова нельзя считать ярым контрреволюционером и что никакого "мятежа" фактически не было» [40, с. 234]. С. В. Тютюкин, кажется, даже присоединяясь к этому взгляду, пишет: «.антиправительственный заговор в военной среде, несомненно, имел место, но организован он был очень неумело, по-дилетантски». Автор справедливо утверждает, что «победили в этих событиях демократические силы, а не Керенский, и это предрешило его падение в октябре 1917 г.» [40, с. 251].
Укажем, что С. В. Тютюкин так и не определился с тем, как обозначить события конца августа 1917 г. То он называет главу, посвященную выступлению Корнилова «Несостоявшийся мятеж» [40, с. 234], то «мятежом», с оговоркой «если его можно таковым считать» [40, с. 248], то путчем [40, с. 249, 250], то ненастоящим мятежом («в настоящий мятеж он не вылился» [40, с. 251]). То есть все-таки мятеж, пусть и ненастоящий/несостоявшийся? Но уже в следующей главе и заключении Тютюкин, наконец, определяется с тем, что события конца августа были корниловским путчем [40, с. 265, 266, 267, 299]. На наш же взгляд, события конца августа 1917 г. можно назвать «расколом в феврали-стах», которым воспользовались и большевики, значительно усилившие свои позиции. И в связи с этим встает вопрос о том, можно ли и их в полной мере рассматривать как «февралистов»?
В главе «Политическая агония» кратко описывается последний период премьерства Керенского. Как указывает автор, «этот термин принадлежит Милюкову и был применен им в «Истории Второй русской революции» к сентябрьско-октябрьскому "послекорниловскому" и самому неудачному периоду в жизни и государственной деятельности Керенского в 1917 г.» [40, с. 265]. Соглашаясь с такой характеристикой этого периода, Тютюкин обращает внимание на основные его события, говорящие именно об «агонии власти». В частности, он пишет о том, что Керенский настоял 1 сентября «на официальном объявлении России демократической республикой, тем самым, «нарушив, наконец, свято исповедовавшийся принцип "непредрешенства" будущих постановлений Учредительного собрания» [40, с. 265]. Керенский, вместе с тем, не хотел немедленно решать вопрос о мире и о земле. Можно утверждать, что разрушая принцип «непредрешения», он и сделал еще один шаг к разрушению той политической системы, которая сложилась в начале марта 1917 г., и тем самым лишь приблизил падение собственной власти. Неудачной была для Керенского и попытка решить вопрос о правительственной власти, опираясь на Демократическое совещание [40, с. 270]; отказал в поддержке Временного правительства Предпарламент, потребовавший «от Керенского немедленно объявить о начале мирных переговоров, передаче всей помещичьей земли
в ведение земельных комитетов и о создании, наряду с Временным правительством, Комитета общественного спасения» [40, с. 278].
В заключительной части монографии — «Еще раз о феномене Керенского» — Тютюкин дает список политических просчетов Керенского, совершенных им в 1917 г., который представляет особую ценность. Дело в том, что он позволяет охарактеризовать Керенского с позиции «contra», т. е. как неудачливого политика, человека, оказавшегося не на своем месте. Приведем этот список:
неоправданное затягивание выборов в Учредительное собрание и отказ от проведения до решения последнего крупных социальных реформ (в том числе и самой важной для России — аграрной); упорное продолжение опостылевшей народу и практически ставшей уже невозможной, особенно после полного провала организованного Керенским июньского наступления русских войск, войны с Германией и Австро-Венгрией; переоценка степени угрозы Временному правительству со стороны правых, контрреволюционных сил; нежелание покинуть премьерский пост после начала корниловского путча, хотя сделать это советовали даже ближайшие соратники Некрасов и Терещенко; кадровые ошибки (смещение Колчака, Брусилова, Савинкова, откровенная слабость второго и третьего коалиционного составов Временного правительства, включая министров-социалистов); фактический паралич премьерской деятельности Керенского в решающий, сентябрьско-октябрьский период 1917 г., когда как никогда нужны были новые идеи и смелые практические шаги по укреплению висящей на волоске власти Временного правительства [40, с. 299].
Даже беглый взгляд на этот список показывает, что Керенский не совершал ошибок в дни Февральской революции и во время своего министерства в первом составе Временного правительства, что на мой взгляд, далеко от истины.
Подводя итог, можно утверждать, что политическая биография А. Ф. Керенского привлекала и привлекает внимание специалистов по истории революции 1917 г. Вместе с тем вплоть до сегодняшнего дня так и не появилось фундаментального исследования, посвященного деятельности Керенского в 1917 г. Среди важнейших лакун в политической биографии Керенского (периода революции 1917 г.), так и не закрытых отечественными исследователями, назовем, во-первых, участие Керенского в Февральской революции; во-вторых, анализ его деятельности на посту министра юстиции Временного правительства; в-третьих, взаимоотношения с М. В. Родзянко в частности и Временным комитетом Государственной думы в общем.
ЛИТЕРАТУРА
1. А. Ф. Керенский в Государственной] думе // Биржевые ведомости. — 1917. — 29 марта (веч. вып.).
2. Ассиар Л. Керенский в тылу. — М.: Типо-Литограф. Бр. Менерт, 1917. — 31 с. — (Силуэты революции).
3. Ассиар Л. Силуэты революции. Керенский на фронте. — М.: Б. и., 1917. — 29 с.
4. Басманов М. И., Герасименко Г. А., Гусев К. В. Александр Федорович Керенский. — Саратов: Изд.-во Центр Сарат. гос. экон. акад., 1996. — 248 с.
5. Беседа с М. Е. Березиным / Правительственный кризис // Русская воля. — 1917. — 3 мая.
6. Бурджалов Э. Н. Вторая русская революция. Восстание в Петрограде. — М.: Наука, 1967. — 407 с.
7. В министерстве юстиции // Биржевые ведомости. — 1917. — 5 марта (утр. вып.).
8. Высоцкий В. Александр Керенский / Московская просветительная комиссия при Временном комитете Государственной думы. — М.: Типогр. Т-ва Рябушинских, 1917. — 31 с.
9. Гессен А. Государственная] дума существует // Биржевые ведомости. — 1917. — 7 марта (веч. вып.).
10. Голиков А. Г. Феномен Керенского // Отечественная история. — 1992. — № 5. — С. 60-73.
11. Иоффе Г. Мистерия Керенщины. Чьи интересы защищал претендент в диктаторы // Переписка на исторические темы: Диалог ведет читатель / сост. В. А. Иванов. — М.: Изд-во полит. лит-ры, 1989. — С. 11-28.
12. Иоффе Г. З. Семнадцатый год: Ленин, Керенский, Корнилов / отв. ред. А. К. Соколов. — М.: Наука, 1995. — 238 с.
13. История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс / под ред. комиссии ЦК ВКП (б). Одобрен ЦК ВКП (б). 1938 год. — [М.:] Гос. изд-во полит. лит-ры, 1938. — 351 с.
14. Канин В. Г. Керенский. Не может быть демократии без свободы и социальной справедливости. — М.: Экслибрис-Пресс, 2006. — 80 с.
15. Колоницкий Б. И. «Взбунтовавшиеся рабы» и «великий гражданин». Речь А. Ф. Керенского 29 апреля и ее политическое значение // Journal of Modern Russian History and Historiography. — Leiden: Koninklijke Brill NV, 2014. — Vol. 7. — P. 1-51.
16. Колоницкий Б. И. Загадка Керенского // Звезда. — 1994. — № 6. — С. 163-171.
17. Колоницкий Б. И. Керенский как «новый человек» и новый политик: К изучению генеалогии культа личности // Человек и личность в истории России (конец XIX-XX век). Материалы международного научного коллоквиума. Санкт-Петербург, 7-10 июня года. — СПб.: Нестор-История, 2013. — С. 262-274.
18. Колоницкий Б. И. Культ А. Ф. Керенского: образы революционной власти // Отечественная история. — 1999. — № 4. — С. 105-108.
19. Колоницкий Б. И. Феминизация образа А. Ф. Керенского и политическая изоляция Временного правительства осенью 1917 года // Межвузовская научная конференция «Русская революция 1917 года: проблемы истории и историографии». Санкт-Петербург, 16 ноября 2012. Сборник докладов. — СПб.: Изд-во СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 2013. — С. 91-103.
20. Ленин В. И. Товарищам, томящимся в плену // Ленин В. И. Полн. собр. соч. 5-е изд. (далее — ПСС). — М.: Изд-во полит. лит-ры, 1969. — Т. 31. — С. 60-66.
21. Ленин В. И. О героях подлога и об ошибках большевиков // Ленин В. И. ПСС. — М.: Изд-во полит. лит-ры, 1969. — Т. 34. — С. 248-256.
22. Ленин В. И. Доклад Совета Народных Комиссаров 13 (26) января / Чрезвычайный Всероссийский железнодорожный съезд 5-30 января (18 января — 12 февраля) 1918 г. // Ленин В. И. ПСС. — М.: Изд-во полит. лит-ры, 1974. — Т. 35. — С. 292-305.
23. Ленин В. И. Тяжелый, но необходимый урок // Ленин В. И. ПСС. — М.: Изд-во полит. лит-ры, 1974. — Т. 35. — С. 393-397.
24. Ленин В. И. Речь на митинге в Алексеевском манеже 7 апреля 1918 г. Газетный отчет // Ленин В. И. ПСС. — М.: Изд-во полит. лит-ры, 1974. — Т. 36. — С. 214-215.
25. Леонидов О. Л. Вождь свободы А. Ф. Керенский. 2- е доп. изд. — М.: Кошница, 1917. — 33 с.
26. Минц И. И. История Великого Октября: в 3 т. 2-е изд. — М.: Наука», 1977. — Т. 2. — 1008 с.
27. Петров В. — Керенский — душа приказа № 1. Черные страницы из истории русской революции // Новая Русь. — 1917. — 6 октября.
28. Пушкарева И. М. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России / отв. ред. В. Я. Лаверычев. — М.: Наука, 1982. — 320 с.
29. Сверчков Д. Керенский. 2-е изд. — Л.: Прибой, гос. тип. им. Евг. Соколовой, 1927. — 133 с.
30. Сверчков Д. Три метеора: Г. Гапон. Г. Носарь. А. Керенский. — Л.: Прибой, 1926. — 252 с.
31. Соболев Г. Л. Александр Керенский. Штрихи к политическому портрету // Александр Керенский: любовь и ненависть революции. Дневники, статьи, очерки и воспоминания современников / сост., вступ. ст. Г. Л. Соболева; научн. ред. Ю. П. Смирнов — Чебоксары: Изд-во Чувашского университета, 1993. — С. 6-53.
32. Спирин Л. М. Россия 1917 год: Из истории борьбы политических партий. — М.: Мысль, 1987. — 335 с.
33. Старцев В. «Взлет» и падение Александра Керенского // Встречи с историей. Научно-популярные очерки. — М.: Молодая гвардия, 1987. — С. 66-75.
34. Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава / под ред. О. Н. Знаменского. — Л.: Наука, Ленингр. отд-е, 1980. — 256 с.
35. Старцев В. Керенский: шарж и личность // Диалог. — 1990. — № 16. — Ноябрь. — С. 76-86.
36. Старцев В. И. Крах керенщины / под ред. О. Н. Знаменского. — Л.: Наука, Ленингр. отд-е, 1982. — 271 с.
37. Старцев В. И. Революция и власть. Петроградский Совет и Временное правительство в марте-апреле 1917 г. — М.: Мысль, 1978. — 256 с.
38. Стронгин В. Л. Керенский. Загадка истории. — М.: АСТ-Пресс, 2004. — 315 с. — (Историческое расследование).
39. Тан [Богораз-Тан В. Г.] А. Ф. Керенский. Любовь Русской Революции // Герои дня. Биографические этюды. Общественно-политический еженедельник. — 1917. — № 1. — 4 с.
40. Тютюкин С. В. Александр Керенский. Страницы политической биографии (1905-1917). — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2012. — 309 с. — (Люди России).
41. Федюк В. П. Керенский. — М.: «Молодая гвардия», 2009. — 406 с. — (Жизнь замечательных людей: вып. 1156).
42. Черменский Е. Д. IV Государственная дума и свержение царизма в России. — М.: Мысль, 1976. — 316 с.
