CC BY
58
О. А. Кузнецова
ОТ ВЛАСТНЫХ ПОЗИЦИЙ В ЭТНИЧЕСКИХ ГРУППАХ К СТАТУСУ НАЦИОНАЛЬНЫХ ЭЛИТ
После распада СССР, реализации права титульных народов на самоопределение и формирования на постсоветском пространстве «национальных» государств произошло обострение конфликтов как между отдельными этносами внутри стран, так и между вновь возникшими политическими образованиями. Достаточно вспомнить кровавые события армяно-азербайджанского столкновения в Нагорном Карабахе, межэтнические конфликты в Ферганской долине, Абхазии, Приднестровье, недавний вооруженный конфликт в Южной Осетии.
Во всех этих событиях особая роль принадлежит политическим элитам, которые, несмотря на многонациональную структуру обществ, в основу построения государств положили этнический принцип, а в качестве идеологии некоторые из них выбрали «воинствующий национализм». Так, в Грузинской ССР, по данным всеобщей переписи населения Советского Союза 1989 г., проживали более 120 народностей, из них наиболее крупными этническими группами являлись грузины (68,8 %), армяне (9 %), русские (7,4 %), азербайджанцы (5,1 %), осетины (3,3 %), абхазы (1,7 %). Проживание на грузинской территории такого множества народностей не помешало З. Гамсахурдии провозгласить лозунг «Грузия для грузин!».
В Казахстане, хотя и в более мягкой форме, без провозглашенных лозунгов, явно реализовывалась стратегия «казахизации» населения. Государственным языком признан только язык титульной народности, на административные и хозяйственные должности назначают только казахов, «по-казахски» провели и приватизацию государственной собственности. Сельские жители (как правило, казахи) получали на руки по 120 приватизационноинвестиционных купонов, а городские (как правило, русские) — по 100. В результате, если еще в 1989 г. в Казахской ССР проживали 40,8 % русских и 36 % казахов, то в 1994 г. казахов стало 44,3 %. Аналогичных примеров на постсоветском пространстве достаточно много.
Чтобы выяснить, чем обусловлены описанные выше процессы, почему социальные группы, участвующие в процессе принятия политического решения, идентифицируют себя в первую очередь по этническому признаку, а националистическую идеологию используют как механизм удержания власти, необходимо обратиться к истории. Причем не к советской эпохе, а к более ранним периодам, связанным со становлением самих народностей, их этно-национальной идентификации и этно-национальных политических элит.
Вхождение территорий, на которых сейчас находятся суверенные государства, в состав Российской империи было обусловлено разнообразными причинами, и народы, там проживающие, имели собственную политическую историю, различные статусы в прежних политических образованиях и разные уровни развития этнического самосознания. Например, особенностью среднеазиатской государственности* до вхождения в состав Российской
* В советской науке рассматриваемый регион назывался Средняя Азия и Казахстан, сегодня общепринятое название — Центральная Азия.
© О. А. Кузнецова, 2009
империи было отсутствие политического деления по этническому принципу. Как правило, государственные образования выстраивались вокруг мультикультурных центров (Бухара, Денау, Хорезм и др.) или в долинах (Дарваз, Гиссар, Фергана и др.), а границами служили природно-ландшафтные барьеры, такие как горные хребты, пустыни, реки. Как отмечает, узбекский ученый А. Ильхамов, «Средняя Азия не имела традиций государственного строительства по национальному признаку..., и все существовавшие здесь до российской колонизации государства образовывались по династическому или территориальному признаку» [5]. Сохранение вплоть до конца XIX в. родоплеменных отношений способствовало тому, что первостепенное значение имела родовая и территориальная идентификация. Приверженность традиционным устоям, особенно у кочевых народов, тормозила консолидацию этнического самосознания (среди среднеазиатских народов только таджики занимались земледелием, среди узбеков были и кочевые, и оседлые группы, туркмены занимались и скотоводством, и земледелием, а казахи и киргизы долгое время занимались кочевым скотоводством).
Вхождение среднеазиатских народностей в состав Российской империи привело к некоторым изменениям структур их обществ. Прежнее размеренное течение жизни феодальнородовой общины «с характерными для нее отношениями строгой иерархии, экономической зависимости между имущими слоями и беднотой, переплетавшимися со сложной системой родственных уз и предпочтений, устойчивым авторитетом представителей аристократии» [1] было нарушено. Во-первых, с целью сохранения лояльности представители местной знати привлекались на царскую службу. Каждый губернатор из своих личных соображений, симпатий или антипатий пытался посадить на ханский престол выгодного для себя человека, нарушая тем самым устоявшееся равновесие властной иерархии. Во-вторых, с одной стороны, знакомство в самом широком смысле с наследием западной и русской культуры привело к «европеизации» элит и к появлению так называемой прослойки «евроинтеллигенции». С другой стороны, в противовес данному процессу происходило формирование «интеллигенции, воспитывающейся в духе восточной ортодоксии и национально-религиозной исключительности», представителей которой можно назвать «тюркофилами и поборниками панисламизма» [2]. Традиционные и религиозные идеи были особенно сильны среди узбеков, таджиков и туркмен. В-третьих, политика колониальной экспансии привела к возникновению напряженности земельных отношений и проблем с распределением воды. Усиление экономического давления на местное население нарушило существующий баланс. Появилось ощущение присутствия «чужих», притесняющих «своих», что способствовало ускорению формирования этнического самосознания местного населения, и уже в начале ХХ в. этот процесс нашел свое отражение в лозунгах и программах социально-политических движений и партий.
В отличие от Центральной Азии, в Закавказье еще на самых первых этапах развития общества сначала племена, затем этнически однородные племенные союзы в лице элитных групп становились активными субъектами политических игр. Так, завершение процесса становления армянской народности, осознание этнического единства и формирование первой армянской государственности (Государство Ервандуни) происходило одновременно в У11-У1 вв. до н. э. Несмотря на потерю политической независимости еще в XIV в., армяне продолжали жить на своих землях, сохраняли свои традиции, исповедовали христианство и почитали представителей собственной элиты.
Формирование грузинской народности проходило в III в. до н. э. под эгидой восточногрузинского Картлийского (Иберийского) царства, где впервые произошло объединение большей части грузинских племен. На протяжении многих столетий, помимо ощущения этнического родства, для основной массы населения была характерна и единая политическая
идентификация, которая поддерживалась исторической памятью о величии и независимости грузинского государства Багратидов. Представители клана Багратидов объединили Грузию под единой короной и правили ею на протяжении почти тысячи лет, способствуя развитию государственности и укреплению царской власти. Эта династия сохраняла свое высокое положение многие века и даже после присоединения Грузии к России [7].
Несколько иначе происходил процесс образования азербайджанской народности. Албания Кавказская — первое азербайджанское государство — существовало в период с III в. до н. э. до VII в. н. э., но завоевания других народов и государств, внесли собственные коррективы в самоидентификацию азербайджанцев. Становление и развитие их культуры, языка, национальной идентичности проходили под влиянием персидских, албанских, различных кавказских племен и этнических групп, при доминирующем влиянии тюркского этноса. Вплоть до начала ХХ в. азербайджанцы идентифицировали себя либо с тюрками, либо с иранцами.
Вхождение Закавказья в состав Российской империи сопровождалось сохранением за местной аристократией прежних привилегий и права устанавливать законы, самостоятельно вершить суд. Нерусских представителей высших сословий принимали на царскую службу. Например, сын последнего грузинского царя Георгия XII Давид Багратид, несмотря на свое известное вольтерьянство (безбожие французского толка) стал генерал-лейтенантом и сенатором.
Необходимо отметить, что аналогичную политику проводили и в Средней Азии. Так, Султан Шир-газы Каип-улы (Младший жуз) стал майором и адъютантом фаворита Екатерины Великой графа П. А. Зубова. Потомки последнего хана Букеевской орды Джангира (сам он был генерал-майором) даже получили (хотя и не удержали) титул князей Российской империи, а один из сыновей — Губайдулла Джангиров — после окончания Пажеского корпуса дослужился в русской армии до высшего чина «полного генерала» рода войск — генерала от кавалерии, и т. д. [3]. Тот факт, что среди кооптированной верхушки были неправославные и даже нехристиане, свидетельствует о том, что большее значение придавалось сословному фактору, нежели религиозному или этническому. Но все же, уже в 20-х гг. XIX в. с целью ослабления влияния мусульманских ханов и беев, при рекрутировании в местные административные органы Закавказья, стали отдавать предпочтение представителям христианских народностей: русским, армянам и грузинам. Районы Эривани, Джавахетии и Нахичевани были открыты армянским беженцам для поселений. Иммиграцию христианской народности рассматривали как военно-политический проект по формированию кавказской Армении, как средство «разбавления» мусульманского населения, как фактор укрепления Российской империи на южных границах.
Впоследствии опасения потери русского политического доминирования в регионе привели к отказу от политики «регионализации», которая предполагала предоставление некоторой доли автономии и сохранение местных традиций. Выбранный курс на «централизацию» в конечном итоге приобрел вид «русификации», которая выразилась в принудительной интеграции. Сложившаяся ситуация усложнялась тем, что возникали противоречия между экономически успешной армянской буржуазией, отстающей от нее грузинской аристократией и оказавшимися в еще более низком положении представителями тюркско-мусульманской общины, в том числе ее молодой буржуазией. Мозаичное расселение народов, социальностратификационное неравенство этнических групп послужили причиной межэтнических конфликтов, которые проявились уже в 1905 г. в виде «татаро-армянской резни». Дискриминационные действия относительно коренного населения привели к результатам, противоположным ожидаемым. Произошло укрепление этнической идентичности и ее политизация,
консолидация местных элит. Особый подъем наблюдался среди армянских и грузинских элит, в среде которых зрели идеи национально-территориальных разграничений. Активизировалась деятельность политических партий и социально-политических движений.
В более сложной ситуации оказались так называемые «малые народы», такие как украинцы и белорусы. Эти крестьянские народы не рассматривались как самостоятельные этнические группы, а воспринимались только в контексте отношений с владевшим ими дворянством. Проблема формирования украинской народности как до революции 1917 г., так и сегодня является одной из самых политически ангажированных и наиболее обсуждаемых не только в научных, но и политических кругах. Не вступая в дискуссию, отметим, что, по официальным источникам, ни в период Древней Руси, ни в период Московского царства, ни в имперской России не было упоминаний об украинской и белорусской народностях. Понятия «Малая Русь», «Белая Русь», «Великая Русь» отражали территориальное деление, а слово «украина» употреблялось в значении «граница», «окраина»*. Тогда возникает вопрос, в связи с чем, малороссы стали рассматривать себя как самостоятельную народность?
Некоторые исследователи отмечают, что этнообразующей для украинского народа стала идея вольного казачьего самоуправления, позднее трансформировавшаяся в идею казачьего государства**. Ее рождение связано с вторичной колонизацией лесостепных просторов, опустевших после татарского нашествия. Основной массе переселенцев с западных территорий были чужды идеи «польской» и «литовской» государственности, благодаря чему, осознав собственные интересы, новая политическая элита воплотила их в идее гетманского государства, которое самостоятельно выстраивало отношения с Речью Посполитой, Россией, Турцией и стремилось подчинить себе обширные территории. Сохранению этой идеи способствовало и то, что, находясь уже в составе Российской империи в течение столетия, Малороссия имела собственное правительство, законы, институты (остальные территории современной Украины в то время находились в составе других государств).
Несмотря на то, что в течение некоторого времени украинцы имели собственную государственность, в Российской империи они рассматривались как одна из ветвей русского народа. Поэтому появление литературы на украинском языке и попытки обосновать самостоятельность украинского народа воспринимались как заговор немцев и австрийцев, направленный на подрыв единства русской нации. Отождествив развитие самобытной украинской культуры с сепаратизмом, имперское правительство предприняло ряд шагов: в 1863 г. «валуевским» указом были введены ограничения на использование украинского языка, в 1867 г. секретный указ царя, подписанный в Эмсе, запрещал публикации произведений и театральных представлений на украинском языке. Именно эти указы способствовали тому, что украинский язык как средство художественного выражения приобрел политическую значимость, а представители искусства и науки стали политическими деятелями. Уже к концу XIX в. творческой интеллигенцией и политическими деятелями была разработана политическая концепция формирования единого украинского государства, нашедшая свое отражение в программах политических партий.
Таким образом, к началу ХХ в. в Российской империи под влиянием непоследовательной дискриминационной политики произошла политизация и радикализация этнических
* Названия Малая Россия и Великая Россия были впервые использованы константинопольским патриархом при разграничении Галицкой и московской метрополий в XIV в. и стали применяться со времен царя Алексея Михайловича после Переяславского договора 1654 г.
** Один из представителей данной концепции — Носевич В. См. : Носевич В. Белорусы: становление этноса и «национальная идея» // Белоруссия и Россия: общества и государства / отв. ред. Д. Е. Фурман. М., 1997.
элит. Причины данного процесса необходимо искать в совокупности факторов. Во-первых, в XIX в. был нарушен принцип кооптации нерусских элит в высшие слои Российской империи, гарантировавший с XVI в. ее целостность. Был надломлен стержень сословной структуры — союз правящей династии и дворянства. Одной из причин отказа от прежней политики послужили процессы национального государственного строительства в Европе, которые полным ходом проходили в XIX в. Переход на курс культурного поглощения инородного населения был вызван тем, что Российская империя должна была себя проявить как русская национальная держава. Во-вторых, Россию, как и центрально-европейские страны, в середине XIX в. затронул процесс модернизации, который привел к регионализации экономических интересов. Структурные социальные изменения открыли новые каналы восходящей мобильности, обогащения и достижения более высоких статусных позиций для различных социальных групп. Это активизировало местных разночинцев и представителей буржуазии, но сохранение традиционных барьеров в продвижении способствовало выдвижению ими политических требований, среди которых наиболее актуальным стало требование предоставить определенные властные полномочия региональным элитам. Разрастанию национализма на окраинах способствовала и ситуация, сложившаяся в сфере применения родного языка. Модернизационные процессы требовали от обычных жителей образование, которое можно было получить только на русском языке, местные языки и наречия стали неконкурентоспособными.
В-третьих, социально-экономические преобразования затронули глубинные основания жизнедеятельности человека, его ориентацию в пространстве, мироощущение. Еще в период родовой организации общества в качестве основы ориентации человека в пространстве, его эмоциональной и действенной защиты выступала идентификация с «Мы». Выдвижение на первый план «Мы», а не «Я» связано с тем, что только целостная сплоченная общность «своих» обеспечивала выживание отдельного индивида. Потому идентификационное основание становится важнейшим символом, первостепенной ценностью. По мере формирования сложной структуры социальных отношений возникают новые идентификационные ориентиры для «Мы». В традиционном обществе семейная, родоплеменная, затем этническая принадлежность, язык, религия взаимно дополняют и усиливают друг друга, а принадлежность к государству играет второстепенную роль. Модернизационные процессы сначала разделили этническое и языковое самоопределение, затем обесценили с точки зрения выживания прежние интеграторы и потребовали перехода к новым механизмам социальной сплоченности. В западных обществах таким социально-интеграционным механизмом стала «нация» как политическое образование, как «согражданство». Именно в рамках нации-государства стало возможным в условиях новых экономических реалий преодолеть разобщенность, возникающую на основе прежних идентификаторов, сформировать общество с более гибкими структурами. В национальном государстве разрушаются внутренние границы между общностями, что дает индивидам шанс быть более мобильными и социально активными, реализовывать себя в социуме вне зависимости от религии, этнической принадлежности.
Западная идея «нации», основанная на индивидуальном начале, не нашла отклика в Российской империи. Слишком сильны были здесь принципы коллективизма, и ее культура не испытала влияния идей гуманизма эпохи Возрождения и идей естественных прав личности эпохи Просвещения. Так же она не затронула и народы Центральной Азии, Закавказья.
В Российской империи, являющейся династическим государственным образованием, произошло закрепление этно-национальных идентификационных механизмов. Социальноэкономический кризис способствовал обвинению во всех бедах «чужих», ощущение притеснения, дискриминации «своих» способствовало возникновению этнической напряженности,
националистических настроений. Элиты, осознавая свои интересы, получили в руки механизм, позволяющий добиться новых властных позиций. Тем более, что сформулированные идеологемы отвечали настроениям, ощущающих себя угнетенными общностей. Чем успешнее проходил процесс модернизации, тем все более обострялся этнический конфликт, менялись требования этнических элит. Первоначальное стремление защитить самобытность культуры, облегчить вхождение представителей своей народности в социально-экономическое пространство, сменилось требованием «национального освобождения». По сути, это требование того, как утверждает Э. Геллнер, «чтобы политические и экономические единицы совпадали, а также, чтобы управляемые и управляющие внутри данной единицы принадлежали к одному этносу» [4].
Причем, национализм затронул и русские (великорусские) элитные группы. Борьба за ресурсы в сложной этнокультурной среде заставляла искать преференции, эксклюзивное право на доступ к власти. По этому поводу А. Н. Куропаткин писал: «Для скорейшего подъема духовных и материальных сил русского племени одного равенства в правах с более культурными иноземцами и инородцами недостаточно. Необходимо, чтобы русское племя в России пользовалось большими правами, чем инородцы и иноземцы» [6]. Именно русский национализм становился символом угнетения других народов. Он придавал любым местным националистическим требованиям ореол борьбы за свободу, еще более накаляя обстановку, уничтожая на корню возможность сохранения единства Российской империи как политического образования.
В таких условиях призыв революционным путем обеспечить «всем нациям, населяющим Россию, подлинное право на самоопределение», местными элитами рассматривающийся как возможность захвата и укрепления собственной власти, был воспринят и реализован.
К сожалению, история ничему не научила постсоветские политические элиты. После распада Советского Союза, на этапе становления независимости, как и в период распада Российской империи, определяющими политический процесс настроениями стали ультранационалистические. Их распространение было обусловлено социально-экономическими проблемами, а также сохранением многих элементов традиционной коллективистской культуры. В таких условиях мифологемы «великого исторического прошлого» позволили обосновать претензии титульных наций на суверенитет, а националистическая риторика правящих групп явилась удобным способом достижения власти и контроля над доходами. Одно не учитывают постсоветские политические элиты: их дискриминационная политика не только выступает в качестве основы для недовольства нетитульных народностей, но и может стать поводом для выдвижения требований их суверенизации.
При становлении государственности естественным и необходимым условием ее сохранения является процесс формирования единой идентичности, при этом политическая элита должна стать выразителем объединяющей идеи, в том числе и национальной. Основная ошибка политических элит на постсоветском пространстве заключается в том, что они в условиях несовпадения этнических и вновь образующихся политических границ, взяли курс на строительство государств титульных наций вместо национальных государств. Современные элиты, как и в досоветский период, опираясь на традиционную культуру, идентифицируют себя с этнической группой, а не с нацией (в западном понимании), стремятся закрепить у населения этно-национальную идентичность, а не сформировать гражданскую. При этом они не учитывают последствия своих действий.
Можно предположить, что, изменив стратегию национального строительства, политические элиты разрешат и предотвратят многие этнические конфликты, сохранят в целостности государственные образования. Их задача заключается в следующем: отказаться от властных позиций в этнических группах и стать национальными элитами.
Литература
1. Аманжолова Д. А. Казахское общество в 1-й четверти ХХ в.: проблемы этноидентификации // Россия и Казахстан: проблемы истории (ХХ-ХХІ вв.). С. 16.
2. Букейханов А. Киргизы // Формы национального движения в современных государствах. СПб., 1910. С. 596-597.
3. Вяткин М. П. Батыр Срым. М.; Л. С. 8.
4. Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. С. 5.
5. Ильхамов А. Узбекистан: этносоциальные проблемы переходного периода // Социол. исследования. 1992, № 2. С. 12.
6. Куропаткин А. Н. Россия для русских: Задачи русской армии. Т. 3. СПб., 1990. С. 241.
7. Аэнг Д. Грузины. Хранители святынь / пер. с англ. С. Федорова. М., 2004. С. 120-121.
