CC BY
121
«ЕВРОПА» И «ЗАПАД»
В ГРУЗИНСКОМ ПОЛИТИЧЕСКОМ ВООБРАЖЕНИИ И НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
Максим КИРЧАНОВ
кандидат исторических наук, преподаватель кафедры международных отношений и регионоведения факультета международных отношений Воронежского государственного университета (Воронеж, Россия)
Грузинский националистический дискурс после «революции роз»
Политические процессы 2000-х годов, связанные с крушением поставторитарных режимов и поиском новых путей развития, в значительной степени актуализировали проблемы наций и национализма1.
В 2003 году в Грузии был отстранен от власти Э. Шеварднадзе. Это событие стало переломным моментом в истории республики; в рамках грузинского националистического дискурса оно в значительной степени гиперболизировано.
Так, Т. Авалиани пишет: «В ноябре 2003 года, после двух гражданских войн, 12-летней смуты и неопределенности, наступившей после распада СССР, Грузия первая на постсоветском пространстве прорвала «железный занавес» Российской империи. «Революция роз» окончательно освободила грузинский народ от имперской диктатуры, коммунистического наследия и приступила к строительству нового, цивилизованного и демократического государства»2.
Революция стала одним из ключевых моментов актуальной политической истории Грузии.
Комментируя ситуацию, сложившуюся в Грузии после «революции роз», известный политолог Г. Арешидзе полагает, что новые элиты получили в наследство страну, кото-
1 В 2000-х годах восточноевропейские интеллектуалы после некоторого снижения интереса к этим темам во второй половине 1990-х годов стали активнее обсуждать проблемы наций и национализма, развития этничности и идентичностей, строительства политических наций (см.: Kalanj R. Liberalno i kom-unitaristicko poimanje identiteta. Prilog analizi identiteta hrvatskog drustva // SE, 2005, Vol. 14, No. 1—2. S. 53—73; Он же. Zov identiteta kao prijeporno znanstveno pitanje // SE, 2003. Vol. 12, No. 1—2. P. 47—68; Lutz-Bachmann M. «Svjetska drzavnost» i ljudska prava nakon kraja naslijedene «nacionalne drzave» // PM, 1999, Vol. XXXVI. Br. 3. S. 23—33.
2 Авалиани Т. Утраченные надежды грузинского народа [http://lazare.ru/post/28816/].
рая имела «квазисбалансированную конституционную основу с законодательной властью... деловое сообщество, которое не контролировалось государством... ряд полуде-мократических политических партий»3.
Таким образом, на развитие грузинского национализма во второй половине 2000-х годов влияли разнообразные акторы.
В результате «революции роз» в ноябре 2003 года к власти в Грузии пришли новые политические лидеры во главе с М. Саакашвили. В условиях страха политических элит Грузии перед русским национализмом, симптомы возрождения и активизации которого стали заметны в 2000-х годах4, новые лидеры более открыто, чем их предшественники, позиционировали себя в качестве политических националистов5 и западников, полагая, что будущее Г рузии состоит в интеграции в Европейский союз6 и НАТО, в последовательном политическом уходе с постсоветского пространства. По-видимому, президент М. Саакашвили относится к тому типу политических лидеров, которые, приходя к власти в периоды политической нестабильности под демократическими лозунгами, в значительной степени подвержены радикализации, в частности активному использованию не только лозунгов, но и принципов, основанных не на гражданском, но этническом национализме7.
По мнению грузинского публициста Г. Векуа, М. Саакашвили предпринял попытку радикальной десоветизации Грузии в сфере государственности, взяв на вооружение «политику вестернизации»8, направленную на «ускоренное создание, причем часто жесткими и даже силовыми методами, государства чисто буржуазного типа, которое в политологии и социологии называется «государство-нация»9.
С другой стороны, М. Саакашвили выступил в роли радикального реформатора, а к кризису и росту этнического национализма привело несоответствие реальной ситуации политическим планам и амбициям грузинских элит10.
В 2000-х годах в Г рузии назрел конфликт между двумя не полностью сложившимися политическими институциями — национальным (национализирующимся) государством и гражданским обществом11; и без того небогатый потенциал грузинской демок-
3 Арешидзе Г. Государственное строительство и правление в новой Грузии // Кавказ. Ежегодник КИСМИ / Под ред. А. Искандерян. Ереван, 2006. С. 47.
4 Политические элиты Грузии озабочены ростом русского национализма и радикальных настроений, которые определяются ими как имперские. Вероятно, этот политический страх вызван реальной активизацией русских националистов в период первого и второго президентства В.В. Путина, о чем свидетельствует рост числа националистических и так называемых патриотических публикаций (см., например: Бызов Л. Русское самосознание и российская нация // АГЖ, 2007, № 10. С. 14—33; Быгстрицкий А., Шушарин Дм. Имя нации // АГЖ, 2007, № 10. С. 2—11; Лукин В. Глобальная роль России и европейская идентичность // РГП, 2008, Т. 6, № 1. С. 8—17; Макаркин А. Россия или Русь? // АГЖ, 2007, № 10. С. 34—47).
5 Об особенностях и направлениях развития и функционирования националистического дискурса в период президентства М. Саакашвили см.: George J.A. Minority Political Inclusion in Mikheil Saakashvili’s Georgia // EAS, 2008, Vol. 60, No. 7. P. 1151—1175.
6 О европейском направлении во внешней политике Грузии см.: Fean D. Making Good Use of the EU in Georgia: The «Eastern Partnership» and Conflict Policy // Russie.Nei.Visions, September 2009. 19 pp.
7 О подобных политических лидерах и факторе национализма см.: Vladisavljevic N. Institutional Power and the Rise of Milosevic // Nationalities Papers, 2004, Vol. 32, No. 1. P. 183—205.
8 О политической динамике до августа 2008 года в Грузии см.: German T. Abkhazia and South Ossetia: Collision of Georgian and Russian Interests // Russie.Nei.Visions, June 2006. 19 pp.
9 Векуа Г. Государство-нация против этноса, народа и федеральной империи [http://www.centrasia.ru/ newsA.php?st=1242237840].
10 О взаимосвязи усиления этнического национализма с политическими кризисами см.: Tambiah S.J. The Nation-State in Crisis and the Rise of Ethnonationalism. В кн.: The Politics of Difference: Ethnic Premises in a World of Power / Ed. by E.N. Wilmsen, P. McAllister. Chicago — London, 1996. P. 124—143.
11 О подобных политических процессах на территории Европы см.: Grubisa D. Kriza demokracije u Europi: izmedu nacionalne drzave i europske vladavine // AHPD, 2006, Br. 7. S. 125—148; Krupnick Ch. Expecting
ратии был исчерпан, что привело к кризисным тенденциям и некоторой авторитариза-ции режима.
Комментируя политические изменения 2003 года, белорусский политолог В. Чернов полагает, что «в Грузии один авторитарный лидер сменил другого путем очередного, правда на этот раз бескровного, восстания, названного «революцией роз», которое на поверку оказалось лишь переворотом «снизу», организованным контрэлитой под демократическими лозунгами»12.
Интеллектуальные координаты национализма: «Европа» и «картвелоба»
В рамках политического дискурса 2000-х годов были актуализированы моменты, связанные с символическим и ритуальным контентами национализма, а также с проблемами грузинской политической независимости13.
В 2000-х годах оказались востребованными термины, подчеркивающие связь с «гру-зинскостью» (каЛиН drosa, sakartvelos drosa14, каПиИ БахйшСро, 8ахе1шаро 8ака11уе1о, 8акаП-уе1оБ Бахе1тс1ро)15 и имеющие символическое значение; они были призваны актуализировать грузинскую идентичность.
К 2000-м годам грузинский националистический дискурс подвергся определенной этнизации; эта тенденция стала все чаще прослеживаться в гуманитарных исследованиях, ставших одной из сфер националистического воображения. Грузинские интеллектуалы, несмотря на возможность открытого политического участия, предпочитали культивировать национализм в научном дискурсе16.
В то время, когда европейские интеллектуалы были вынуждены констатировать тенденции кризиса национального государства и отмирания этнических национализмов17, грузинский национализм с характерными для него мощными этническими трендами демонстрировал завидную динамику не только функционирования, но и усиления.
More from Democracy in Central and Eastern Europe // The Whitehead Journal of Diplomacy and International Relations, 2005, Vol. 14, No. 3. P. 149—165.
12 Об этом подробнее см.: Чернов В. Революция и порядок // Пал1тычная сфэра, 2007, № 8. С. 43.
13 О националистическом контенте гражданских ритуалов см.: Azaryahu M. State Cults: Independence Celebrations and Soldier Memorials, 1948—1956. Sde-Boker, 1995; Kook R. Changing Representations of National Identity and Political Legitimacy: Independence Day Celebrations in Israel, 1952—1998 // NI, 2005, Vol. 7, No. 2. P. 151—171.
14 Kartuli drosa c sakartvelos drosa (груз.) — «грузинский флаг».
15 Kartuli saxelmcipo, saxelmcipo sakartvelo, sakartvelos saxelmcipo (груз.) — «грузинская кровь».
16 См.: Baratasvili K. Mahmadiani mesxebis kartuli gvarebi. Тбилиси, 1997; Gvasalia J. Agmosavlet Sakartvelos istoriuli geograpi. Тбилиси, 1991; Lortkipanidze V. Samc’kxe-Dzavaxeti XIX—XX saukuneebshi. Тбилиси, 1994; Cereteli N. Kartveli da osi kxalkxebis urtiertobis istoridan. Тбилиси, 1991; Babunasvili E., Uturgaidze Th. Anton pirvel-is gramatika da misi erovnul-istoriuli mnisvneloba. Тбилиси, 1991; Kotinovi P., Mepharishvili L. Ilia Cavcavadze da sa-gramatiko paekroba (1886—1894). Тбилиси, 1992 (все на груз. яз.).
17 Об этом подробнее см.: Dogan M. Comparing the Decline of Nationalisms in Western Europe: The Generational Dynamic // ISSJ, 1993, No. 136. P. 177—198; Он же. Nationalism in Europe: Decline in the West, Revival in the East // NEP, 1997, Vol. 3, No. 3. P. 66—85; Jenkins R. The Ambiguity of Europe // ES, 2008, Vol. 10, No. 2. P. 153—176; Moxon-Browne E. Eastern and Western Europe: Towards a New European Identity? // CPol, 1997, Vol. 3, No. 1. P. 27—34.
В этой ситуации в рамках политического дискурса Грузии наблюдался ренессанс европейской идеи и веры в западные культурные и политические основания грузинской нации, популярных среди грузинских интеллектуалов в советский период как форма политического и интеллектуального протеста и выражения несогласия18.
Подобный «западнический» дискурс функционирует как часть наследия антисоветского оппозиционного национализма — концепты «Запад» и «Европа» играли тогда важную роль, а понятие «европейскость» в равной мере применялось и к грузинскому, и к европейскому обществу.
Грузинский социум имеет определенный опыт позиционирования себя в качестве европейского; на протяжении по меньшей мере трех столетий грузинские интеллектуалы прилагали значительные усилия, чтобы не только казаться европейцами в глазах образованных жителей Запада, но и действительно быть ими. Однако ни Запад, ни Европа не могли воспринимать Грузию подобным образом.
К XX веку такая стратегия самопозиционирования дала определенные результаты; в западных университетах возникли кафедры картвелологии, занимавшиеся изучением грузинского и родственных ему языков, а также истории, культуры и литературы Грузии.
В XX веке Кавказ перестал быть для европейцев слабо структурированным архаичным Востоком: благодаря принудительной модернизации (в виде авторитарной советизации и индустриализации) он трансформировался в регион, где достаточно четко прослеживались границы между отдельными национальными группами и сообществами.
Национализм и воображаемая география
Сложно определить, с какой именно точки зрения западные интеллектуалы были склонны рассматривать Армянскую и Грузинскую ССР. Очевидно, что они четко отличали обе республики как от соседней, преимущественно мусульманской, Азербайджанской ССР, так и от национальных автономных образований в составе РСФСР; не исключено, что благодаря стараниям национальных диаспор грузин и армян был сформирован весьма позитивный образ этих республик. Некоторые западные исследователи были склонны считать эти земли с их развитыми традициями христианства и насчитывающей не одно тысячелетие национальной историей если и не частью Запада, то оторванной от Западной Европы европейской периферией.
Разумеется, основным фактором, формировавшим подобную воображаемую географию19, было то, что и армяне, и грузины были христианами. Поэтому в глазах значительной части европейского и западного интеллектуального сообщества, видевшей в христианстве одну из важнейших основ западной цивилизации, Грузия объективно выглядела «своей» страной (по сравнению с Азербайджаном или РСФСР, проводившей политику принудительной атеизации).
18 О европейской идее в Грузии см.: Нодиа Г. Образ Запада в грузинском сознании. В кн.: Этнические и региональные конфликты в Евразии. М., 1997. Кн. 3. Международный опыт разрешения этнических конфликтов / Под ред. Б. Коппитерса, Э. Ремакля, А. Зверева. С. 150—180.
19 Об этой проблеме в теоретическом плане см.: Голдсуърди В. Измислянето на Руритания. Империализма на въображението. София, 2004 (см. также: Странджева А. Европа и подвижността на културните й граници [http://www.bulgc18.com/modernoto/astrandzheva.htm]).
Вероятно, подобная «география» начала формироваться еще в XVIII веке усилиями грузин, которые оказывались на Западе; благодаря контактам с образованными грузинами в Европе, в европейских университетах, возник значительный интерес к Грузии, ее истории, языку, литературе и культуре.
Кроме того, определенные представления о Грузии у европейцев сформировались благодаря британскому исследователю Кавказа Д.М. Лэнгу20, умершему в год появления на политической карте мира независимой Грузии (1991 г.). Его усилиями на Западе сложился европейский образ Г рузии.
Исследователь полагал, что в далеком прошлом предки грузин, раселившись от Испании до Закавказья, доминировали на территории Европы, доказательством чего, по его мнению, служит родственный грузинскому баскский язык. Лэнг был склонен позиционировать грузин как кавказских европейцев, подчеркивая, что антропологически они близки к грекам и итальянцам; он также полагал, что политическое и социальное развитие средневековой Грузии гораздо ближе к западноевропейскому феодализму, нежели к процессам, протекавшим у ее мусульманских соседей. Имело место и определенное влияние Ирана, но оно, вероятно, не было определяющим.
Лэнг подчеркивал, что в Грузии существовали «практически все социальные институты европейского феодализма». Что касается населения, то он предполагал, что оно, как и на средневековом Западе, делилось на свободные («кшсЪа») и несвободные («кша»)21 сословия; правление грузинского царя Вахтанга Горгасала он сравнивал с правлением легендарного короля Артура22.
Грузинский европеизм и националистическая доктрина
И. Бахтадзе писал по поводу общих корней грузинской и западноевропейской средневековых культур: «Вся письменная культура средневековья являлась такой единой и универсальной для христианского мира, что становилась сильной интеллектуальной базой входящих в него отдельных культур. Эта общность своими внутренними связями являлась намного прочнее и глубже, чем мы сегодня можем предположить»23.
Развивая эту мысль, Л. Бердзенишвили подчеркивает, что грузины — это европейцы, но скрытые. «По тому, как мы живем, трудно в нас угадать европейцев, потому что мы испорченные европейцы, но как только настоящие европейские вещи, в том числе музыкальные и эстетические, приближаются к нам, так мы отвечаем на это дело взрывом европейства, и каждый раз, как только появляется роман, как форма европейская, мы отвечаем хорошими романами, как только появляется европейская форма стиха, например, сонет, мы отвечаем»24.
20 См.: Лэнг Д. Грузины. Хранители святынь / Пер. с англ. С. Федорова. М., 2004.
21 «Kmoba» и «кша» — социальные группы населения в средневековой Грузии, которые, по мнению исследователей, идентичны сословиям западноевропейского феодализма.
22 См.: Лэнг Д. Указ. соч. С. 12—14, 108—111, 134.
23 Бахтадзе И. «Русский фактор» в культуристорической ориентации Грузии. С. 57 [http://anthropology. ru/ru/texts/bakhtadze/georgia_04.html].
24 Бердзенишвили Л. Грузия — Европа или Азия [http://dialogs.org.ua/crossroad_full.php?m_id=216].
История может стать, в зависимости от ситуации, важным политическим факто-ром25, и она не ограничивается только изучением прошлого. Вероятно, именно поэтому грузинские интеллектуалы, воспринимая Византию как восточную Европу, полагают, что средневековые грузино-византийские связи свидетельствуют о европейской принадлежности двух стран; «развал византийского мира не только перекрывал Грузии дорогу к Европе, но и отрывал от цивилизационных процессов, вызывая упадок конкретно-исторического опыта взаимоотношения с ними»26.
Здесь заметна преемственность с позднесоветской грузинской интеллектуальной традицией, в рамках которой принадлежность Грузии к христианской цивилизации воспринималась как принадлежность к западному культурному ареалу.
Д. Фридмэн полагает, что «объективная историография, как и любая другая история. пишется в определенном контексте и представляет собой проект определенного типа»27. Не является исключением и современное интеллектуальное пространство Грузии. В частности, И. Бахтадзе склонен описывать историю Грузии как европейскую: «Грузинский монарх-политик всегда одновременно являл монарха-просветителя. В этом смысле о многом говорит факт осуществления Грузией идеи «просвещенного монарха» еще тогда, когда идеал этот будоражил западную мысль. Побежденные политически, грузинские цари — Арчил, Вахтанг VI, Теймураз II именно его и олицетворяли. вся общая картина эпохи Ираклия II представляется как прямое отражение устремлений в сторону Запада. И неслучайно, что интеллектуальное лицо тогдашней Грузии создавал предводитель сторонников «Европии» — Антон Каталикос. Во второй половине XVIII столетия полностью оформляется картина западной ориентации и в самом факте присоединения к России и как бы окончательно формулируется магистральная культуристорическая ориентация Грузии на Запад»28.
Значительную роль в функционировании и воспроизводстве националистического дискурса в транзитных обществах играют интеллектуалы29.
Росту интереса к Европе30 и утверждению европеизма в интеллектуальном пространстве Грузии в значительной степени способствовало возвращение на позднем этапе существования СССР из Москвы в Тбилиси известного грузинского философа М. Ма-мардашвили31. В последние годы жизни он прочел в Тбилисском университете большой курс лекций по философии, которые способствовали росту популярности идей европейской идентичности; он пытался интегрировать концепт грузинской идентичности («kartveloba»)32 в европейский культурный и политический контекст.
Современные грузинские авторы полагают, что благодаря влиянию М. Мамардаш-вили в интеллектуальном дискурсе Грузии оказались востребованы мотивы противопо-
25 Об этом подробнее см.: Umkampfte Vergangenheit. Geschichtsbilder, Erinnungen and Vergangenheitspolitik im internationalen Vergleich / Hrsg. P. Bock, E. Wolfrum. Gottingen, 1999.
26 Бахтадзе И. Указ. соч. С. 58.
27 Friedman J. History, Political Identity and Myth // Lietuvos etnologija. Lithuanian Ethnology. Studies in Social Anthropology and Ethnology, 2001, No. 1. B. 41.
28 Бахтадзе И. Указ. соч. С. 59.
29 О роли интеллектуалов в транзитном обществе см.: Pazanin A. Uloga intelektualaca u Novoj Evropi // AHPD, 2007, Br. 6. S. 331—339; 1нтэлектуалы: па-за межамi кампетэнцьп. Размова з 1гарам Бабковым // Пал1тычная сфэра, 2005, № 4. С. 5—9.
30 О росте интереса к европейской проблематике в Грузии свидетельствуют, в частности, публикации исследований, посвященных истории Европы и грузино-европейским связям (см.: Grishikashvili A. Polonet-sakartvelos urtiertoba. Тбилиси, 2006. 274 с., на груз. яз.).
31 О восприятии М. Мамардашвили в контексте развития грузинской интеллектуальной традиции см.: Андроникашвили 3., Майсурадзе Г. Грузия-1990: филологема независимости, или Неизвлеченный опыт // НЛО, 2007, № 83 [http://magazines.russ.ru/nlo/2007/83/an10-pr.html].
32 «Kartveloba» (груз.) — термин, сложно переводимый на русский и английский языки, примерно идентичный понятиям «русскость» и «Englishness».
ставления грузинского мира как части Запада и европейской культурной традиции миру византийско-русскому, ассоциируемому с Востоком33.
Европеизируя историческое прошлое: интеллектуальные практики грузинского национализма
Под влиянием М. Мамардашвили в рамках грузинского интеллектуального дискурса утвердился устойчивый европейский нарратив, который проявляется в стремлении «воображать» историю и прошлое страны в европейских категориях. Подобному тому, как «современная этничность искусственно навязывается глубокой древности»34, современные грузинские интеллектуалы и политики стремятся европеизировать историю Грузии.
Например, А. Джохадзе подчеркивает, что «до XIII века грузинское общество было идентично феодальному обществу западноевропейского типа; типологически Грузия относилась к западноевропейской цивилизации. Это означало, что в ее социальной инфраструктуре была реализована идея свободы личности — правда, в виде системы прав и обязанностей сложной вассальной иерархии»35.
Акцентируя внимание именно на европейском содержании грузинской истории, Л. Бердзенишвили полагает, что проявлением европеизма стала и поэма «Витязь в тигровой шкуре», которая определяется им «как поэма исключительно европейская», хотя и «основанная на абсолютно восточном сюжете, но идеология-то там платоновская, то есть самое главное, что там говорится: кто не ищет друга — самому себе он враг. Это же не просто восточная, а очень давняя восточная, то есть совсем европейская мудрость. Там абсолютно все об Азии, там Аравия, там Индия, там Китай, но там только европейские идеи»36.
В этом контексте история предстает как конструкция, в значительной степени сознательно мифологизированная интеллектуалами, а восприятие исторического прошлого связано с пересмотром идентичности на современном этапе развития грузинского общества.
В описании / написании грузинского опыта утвердилось применение терминов, подчеркивающих общность грузинского и европейского политического и исторического опыта: «raindoba», «midzшroba»37, «цивилизация Руставели» — «эпоха Данте».
Известный грузинский историк М. Лордкипанидзе также склонна описывать историю средневековой Грузии в европейских исторических категориях. В ее исследованиях38 фигурируют такие термины, как «agara», «^шип», «mokme», <^1екхЬ> и т.п.39
33 См.: Шатиришвили 3. «Старая» интеллигенция и «новые» интеллектуалы. Грузинский опыт // НЗ. 2003, № 1. С. 47.
34 Шнирельман В.А. Войны памяти. Мифы, идентичность и политика в Закавказье. М., 2003. С. 18.
35 Джохадзе А. Россия глазами грузина [http://www.apsny.ge/society/1177005060.php].
36 Бердзенишвили Л. Указ. соч.
37 «Raindoba» и «midznuroba» (груз.) — термины, призванные описать характерные для культуры средневекового Запада понятия «рыцарство» и «куртуазность».
38 См.: Lordkipanidze M. Georgia in the XI—XII Centuries [http://www.georgianweb.com/history/mariam/].
39 «Agara» (груз.) — термин, идентичный западноевропейскому «феоду», «aznauri» (груз.) — феодалы, «mokme» (груз.) — рыцарство, «glekxi» (груз.) — крестьяне.
Терминология, используемая при изучении истории, призвана акцентировать внимание на общих чертах и параллелях; в данном случае происходит формирование образа Грузии как страны, история которой протекала в рамках европейского контекста.
Европейский выбор Грузии: национализм и политический язык
Европеистские идеи характерны и для политического языка грузинских элит. Например, М. Саакашвили подчеркивает: «Грузинский народ выбрал европейский путь, и этот выбор останется неизменным. Наше европейское направление — не самоцель, а государственный выбор и государственная политика. Европа не должна бояться открыть нам двери, так как Грузия стоит на истинно демократическом пути. все, что мы делаем, позволяет нам еще больше сблизиться с Европой. Европа должна знать, что в лице Грузии она имеет близкого друга и сильного, надежного партнера, которому можно доверять»40.
Молдавские историки А. Куско и В. Таки полагают, что «история всегда использовалась для легитимации политических процессов и состояний»41. Поэтому Саакашвили активно формирует и поддерживает европейский имидж грузин как нации не только в контексте современности. По его словам, «грузины не просто европейцы, но европейцы пламенные. Европа всегда была первой, к кому мы обращались за помощью в лихую годину»42.
Аналогичные настроения характерны и для значительной части грузинских интеллектуалов, полагающих, что «все наше будущее в Европе: без Европы невообразимо спасение Грузии. Мы являемся европейской цивилизацией, и, если не вернемся к Европе, у Грузии как нации и государства нет будущего»43.
Истоки подобного политического европеизма в современной Грузии следует искать не только в тесных контактах грузинских политических элит с западными, но и в ранее существовавших интеллектуальных и политических традициях, которые базировались на политическом национализме, в том числе и на европеизме.
Оксидентальный оптимизм разделяется далеко не всеми представителями грузинского интеллектуального сообщества. В частности, Г. Нодиа полагает, что «выбор Грузии в пользу западной модели либеральной демократии во многом основан на интерпретации собственной идентичности; грузины считают, что им полагается быть демократичными, потому что они должны относиться к Западу. При этом социальный и исторический опыт западности в стране минимален»44.
Комментируя процесс (ре)интерпретаций истории, В.А. Шнирельман указывает на то, что «конструируя прошлое, люди стремятся обеспечить будущее, основанное на соответствующим образом интерпретированном или реинтерпретированном прошлом»45.
40 Грузия, наказанная за европеизм, просит поддержки у Европы // [http://www.apsny.ge/ana1ytics/ 1163794329^].
41 Куско А., Таки В. «Кто мы?» Исторический выбор: румынская нация или молдавская государственность // АЬ Imperio, 2003, № 1. С. 485.
42 [http://www.apsny.ge/ana1ytics/1163794329.php].
43 Рухадзе В. Грузинская военная стратегия должна перейти на партизанскую тактику [http://www. apsny.ge/interview/1247181355.php].
44 Нодиа Г. Грузия: измерения уязвимости. В кн.: Государственность и безопасность: Грузия после «революции роз» / Под ред. Бр. Коппитерса, Р. Легволда. Кембридж (Массачусетс), 2005. С. 85.
45 Об этом подробнее см.: Шнирельман В.А. Указ. соч. С. 12.
В современном интеллектуальном пространстве Грузии европеизм, сочетающийся с грузинским политическим и, в меньшей степени, этническим национализмом, оказался одним из универсальных исторических ориентиров, доказательством идентичности и ответом на вызовы маргинальности и периферийности46. Но именно этот своеобразный синтез европейского оптимизма правящих элит с национализмом грузинского общества, а также незавершенность государственного строительства в условиях фрагментации политического пространства47 серьезно осложняют выработку взвешенной стратегии европейской интеграции Грузии.
Часть грузинских авторов весьма скептически оценивает перспективу развития европейской идеи в Грузии. Например, Д. Барбакадзе обращает внимание на то, что в 2000-х годах европеизм уступил позиции атлантизму: «Бросается в глаза деталь, не смущающая ни интеллигенцию, ни широкие слои населения. Речь идет о тотальном исчезновении Европы как политического и культурного пространства из грузинской периодической печати и с телевидения. Вряд ли это случайность или следствие скудости поступающей информации о событиях в Европе. Это «упущение» имеет как понятные политические причины, так и психологическую подоплеку; ориентация на США возможна лишь при одномерном мышлении, что невозможно при включении Европы в систему своих координат»48.
Некоторые западные аналитики считают приверженность М. Саакашвили европеизму и оксидентализму весьма странным явлением. В частности, В. Пфафф констатирует: «Новый президент (Саакашвили) говорит, что его цель состоит в возвращении Грузии в евроатлантическое пространство. Возвращение? Но с XVI по XVIII век Грузия была поделена между Персией и Турцией, после чего в течение двух веков она была российской колонией, а в период с 1921-го по 1991 год являлась республикой в составе Советского Союза»49. Но дело здесь в том, что некоторые представители западного политического сообщества не совсем верно трактуют оксидентальный сигнал грузинских элит: те намекают не на Средневековье, а, в большей степени, на общеевропейское античное наследие.
В контексте роста национальных настроений в Грузии усилилась и национализация гуманитарных исследований50; она затронула почти все гуманитарные периодические
46 О роли европейской идеи как фактора преодоления маргинальности см.: Horolets А. Sram od zaosta-losti: simbolicka konstrukcija Europe u poljskom tisku // ET, 2008, Vol. 38. S. 61—80.
47 О подобных сложностях, предвидимых Ю. Хабермасом в начале 1990-х годов (см.: Habermas J. Citizenship and National Identity: Some Reflections on the Future of Europe // Praxis International, 1992, Vol. 12, No. 1. P. 1—19), с которыми столкнулись транзитные и национализирующиеся государства Восточной и Центральной Европы, см.: Csergo Z., Goldgeier J.M. Nationalist Strategies and European Integration // Perspectives on Politics, 2004, Vol. 2. No. 1. P. 21—37; Kasapovic M. Regionalna komparatistika i Istocna Europa: kako se raspala Is-tocna Europa // AHPD, 2007, Br. 5. S. 74—97; Vujcic V. Nacionalizam, gradanstvo i strategije integracije u Europsku Uniju // AHPD, 2007, Br. 6. S. 99—117.
48 Барбакадзе Д. Между «ничто» и «нечто»: наблюдения грузинского писателя [http://magazines.russ.ru/ nz/2003/1/barb.html].
49 Цит. по: Нодиа Г. Грузия: измерения уязвимости. С. 98 (см. также: Pfaff W. Europe Has Historical Limits: The Baltics vs. the Caucasus // The International Herald Tribune, 28 February 2004). О восприятии Грузии в европейском контексте см.: Коппитерс Б. Грузия в Европе: идея периферии в международных отношениях. В кн.: Этнические и региональные конфликты в Евразии. С. 181—206.
50 О национализации исторических исследований и факторе развития исторического воображения в контексте развития национализма см.: Kasianov G. «Nationalized» History: Past Continuous, Present Perfect, Future... В кн.: A Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography / Ed. by G. Kasianov, Ph. Ther. Budapest — N.Y., 2009. P. 7—24; Hagen M. von. Revisiting the Histories of Ukraine. В кн.: A Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. P. 25—50; Kappeler A. From an Ethnonational to a Multiethnic to a Transnational Ukrainian History. В кн.: A Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. P. 51—80; Ther Ph. The Transnational Paradigm of Historiography and its Potential for Ukrainian History. В кн.: A Laboratory of Transnational History: Ukraine and Recent Ukrainian Historiography. P. 81—115.
издания, выходящие в Грузии, в том числе и журнал «Archival Bulletin», посвященный работе грузинских архивов.
Грузинские национально ориентированные авторы подвергают радикальной ревизии историю грузино-российских отношений; зачастую они оперируют такими терминами, как «жертва», «завоеватель», «колония» и «колонизатор»51; культивируется нарратив о том, что политика сотрудничества грузинских царей с Россией была губительна для Грузии.
Например, А. Джохадзе полагает, что «Грузия оставалась в выигрыше только когда отказывалась от попыток сближения с северным единоверным соседом и следовала политической воле агрессивнейших мусульманских империй. Правда, со стратегической точки зрения такой компромисс грозил, в конечном счете, привести к ярко выраженным изменениям национальной и культурной идентичности, но в качестве тактического маневра и временного отступления он иногда давал положительные результаты. Для иллюстрации достаточно вспомнить 112-летний период мусульманского правления в Картли (1632—1744 гг.), когда в стране воцарились относительный мир и порядок, а в грузинской культуре даже имел место своего рода «ренессанс»52.
Предварительные выводы: политический потенциал грузинского европеизма
В целом современные грузинские исторические исследования, основанные на доминировании европейской парадигмы, играют значительную роль в функционировании и воспроизводстве националистического дискурса.
Наиболее ярко грузинский европеизм проявляется в противопоставлении «Грузии / Европы (Запад) России / Азии (Восток)».
Грузинский национализм демонстрирует поразительные адаптационные способности при реагировании на внешние и внутренние вызовы.
Э. Смит полагает, что «национализм только на непродолжительное время приобретает первостепенное значение — в период государственных кризисов, внешней опасности, завоевания и защиты территории или в период внутреннего господства враждебной этнической или культурной группы.»53. Подобное заключение, скорее всего, ошибочно. Напротив, грузинский опыт свидетельствует, что национализм способен глубоко институционализироваться в политическом пространстве страны.
24 января 2004 года в монастырском комплексе Гелати (Кутаиси) состоялась инаугурация М. Саакашвили54; во время церемонии президент говорил не только о христианс-
51 Kipshidze N. War Between Georgia and Russia, and the Trail of Russian Boots // Archival Bulletin, 2008, No. 3. P. 17—23; Rostiashvili K. To the Respected Sons of Abkhazia // Archival Bulletin, 2008, No. 3. P. 11—16; Sarsevanidze K. May Almighty Help Us Take Back Abkhazia and the Tskhinvali Region! // Archival Bulletin, 2008, No. 3. P. 26—37.
52 Джoxaдзe A. Указ. соч.
53 CMim Е. Націоналізм. Теорія, ідеологія, історія. Київ, 2004. С. 29.
54 Об этом подробнее см.: Catholicos-Patriarch to Bless Saakashvili as President of Georgia // InterPress,
24 January 2004. О политической составляющей гражданских ритуалов в контексте развития национализма см.: Kpuвoлan A. Конструируя новое пространство. Белорусский опыт визуализации Дня Независимости // Палітьічная сфэра, 2007, № 8. С. 81—93.
m
кой55, но и европейской грузинской политической идентичности, указывая на то, что грузины «являются не просто старыми, но древними европейцами»56.
Место для проведения инаугурации было выбрано не случайно; оно символизирует не только христианский выбор Грузии, но и ее многовековый политический опыт. Кроме того, именно в Гелати похоронен Давид IV Строитель — одна из центральных фигур грузинского национального пантеона.
Таким образом, инаугурация президента стала своеобразным актом коммеморации, призванным подчеркнуть преемственность между средневековой и современной грузинской государственностью.
Кроме того, по инициативе М. Саакашвили был изменен государственный флаг Грузии: на смену знамени, принятому грузинскими социал-демократами в 1918 году, пришел новый флаг с пятью красными крестами57, символизирующий, кроме всего прочего, религиозную58 составляющую грузинской национальной идентичности.
Символическая сторона функционирования грузинского националистического дискурса в период президентства М. Саакашвили оказалась чрезвычайно важной; грузинский политический национализм начал активно использовать практики исторической коммеморации как средства укрепления идентичности. В частности, 23 ноября 2006 года в Тбилиси на площади Свободы был установлен памятник Георгию Победоносцу59. Это событие было призвано подчеркнуть утверждение националистического или национально ориентированного дискурса в восприятии грузинского прошлого. С другой стороны, церемония несла в себе определенный символический контент: Грузия позиционировалась не только как страна, сохранившая свою свободу и идентичность, но и готовая ее защищать.
Таким образом, были предприняты шаги для создания исторического и символического фундамента и фона той политической стратегии, которой придерживались правящие элиты Грузии.
55 Роль религиозных трендов в функционировании современного грузинского националистического дискурса, вероятно, не следует преувеличивать. Национализм — идеология в значительной степени анти-традиционная. Исторический процесс модернизации периферий был связан с их секуляризацией. С другой стороны, учитывая замедленные темпы и отставание модернизации в Центрально и Восточной Европе по сравнению с Западом, следует принимать во внимание религиозные тренды. Проблема соотношения религии и национализма исследована относительно полно (см.: Boneta Z. Politicki identiteti periferija // RzS, 2004, Vol. 34, No. 3—4. S. 143—158; Marinovic Jerolimov D. Tradicionalna religioznost u Hrvatskoj 2004: izmedu kolek-tivnog i individualno // SSe, 2005, Vol. 43, No. 2. S. 303—338; Marinovic Jerolimov D., Zrinscak S. Religion Within and Beyond Borders: The Case of Croatia // SoC, 2006, Vol. 53, No. 2. S. 279—290).
56 Georgian President Optimistic about Future in Inauguration Speech // BBC Monitoring Former Soviet Union,
25 January 2004.
57 О государственной символике в контексте развития национализма см.: Жикик Б. Амблемот на трите прста: како србите го конструираа визуелниот имиц на нивниот национален идентитет во деведесеттите години од дваесеттиот век // ЕАЗ, 2004, № 4. С. 10—25; Лялькоу I. Пытаньне дзяржаунай сымболт у Беларуси псторыя i сучасны стан [http://arche.bymedia.net/2002-1/lalk102.html].
58 О религиозном факторе в значительной степени секуляризированных европейских обществах и на-ционализмах см.: Sekulic D., Sporer Z. Religioznost kao prediktor vrijednosnih orijentacija // RzS, 2006, Vol. 37, No. 1—2. S. 1—19; Sram Z. Religioznost i drustvena svijest: analiza odnosa na uzorku gradana Subotice // CuS, 2001, Vol. 36, No. 4. S. 389—419; Он же. Dimenzije etnocentrizma i nacionalna pripadnost // DI, 2002, Vol. 11, No. 1. S. 1—22.
59 Об этом событии и его интеллектуальных предпосылках см.: Андроникашвили 3. Слава бессилия. Мартирологическая парадигма грузинской политической теологии // Ab Imperio, 2007, No. 4. С. 87—120.
