ОТ «ЭСТЕТИЧЕСКОГО ГУМАНИЗМА» К «РУССКОМУ МИРОВОЗЗРЕНИЮ»: ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКИЕ ТРУДЫ С. П. ШЕВЫРЕВА 1820-1830-Х ГГ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК

Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви

№ 1(8) 2022

Н. В. Цветкова

От «эстетического гуманизма» к «русскому мировоззрению»: литературно-критические труды С.П. Шевырева 1820-1830-х гг.

УДК 1(091)(470)+82.091 DOI 10.47132/2588-0276_2022_1_117 EDN ZDUEPY

Аннотация: Впервые фундаментальное для С. П. Шевырева понятие «эстетический гуманизм» (В. В. Зеньковский) в период конца 1820-х и в 1830-е гг. рассмотрено в связи с его биографией и на широком фоне его литературно-критических трудов. В это время в его мировоззрении Петр Великий имеет значение и звание «русского Христа», открывшего России европейский мир философии и эстетики, образования и просвещения, литературы и культуры и формирующего идеологию и содержание русской идеи. Основами этой идеи станут немецкая философия и эстетика, маркирующие составляющие проекта российского просвещения, совмещающего лучшие достижения европейской науки: «германская философия», «искусство итальянское», «законодательство французское», «практическая жизнь английская». Исследование обращено к содержанию двух первых томов «Полного собрания литературно-критических трудов» С. П. Шевырева, вышедших в 2019 и в 2020 гг. В них опубликованы его научные сочинения («История поэзии», «Теория поэзии») и критические статьи, отражающие его деятельность в качестве главного критика журналов «Московский вестник» (1827-1830) и «Московский наблюдатель» (1835-1837).

Ключевые слова: С. П. Шевырев, «Полное собрание литературно-критических трудов» С. П. Шевырева, Петр Великий, русская идея, «эстетический гуманизм», немецкая философия, философская эстетика, Гете, Шиллер, русская философия, «русское мировоззрение», русская литература, филологическая наука, «Московский вестник», «Московский наблюдатель».

Об авторе: Нина Викторовна Цветкова

Кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии, коммуникаций и русского языка

как иностранного Псковского государственного университета.

E-mail: tsvetkova48@yandex.ru

ORCID: https://orcid.org/0000-0001-8767-8962

Для цитирования: Цветкова Н.В. От «эстетического гуманизма» к «русскому мировоззрению»: литературно-критические труды С.П. Шевырева 1820-1830-х гг. // Русско-Византийский вестник. 2022. № 1 (8). С. 117-153.

RUSSIAN-BYZANTINE HERALD

Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church

No. 1 (8)

2022

Nina V. Tsvetkova

From "Aesthetic Humanism" to "Russian Worldview": Literary-Critical Works of S. P. Shevyrev in the 1820s-1830s

UDC 1(091)(470)+82.091

DOI 10.47132/2588-0276_2022_1_117

EDN ZDUEPY

Abstract: For the first time S. P. Shevyryov's fundamental concept "aesthetic humanism" (V. Zenkovsky) has been considered in connection with his biography and in correspondence with his literary criticism at the end of the 1820-1830s. Peter the Great played a very influential role in his outlook at that period, as well as the idea of "the Russian Christ" who introduced Russia to European philosophy and aesthetics, education and enlightenment, literature and culture. Thus, he formed ideology and the subject matter of his Russian idea that will be based on secular German philosophy and aesthetics, the marking components for the project of Russian enlightenment, that combined the best achievements of European science: "German philosophy", "Italian art", "French legislation", "English life practices". The research aims at the first two volumes of Complete Literary Criticism by Shevyryov published in 2019 and 2020. His research works ("The History of Poetry", "The Theory of Poetry") and critical reviews showing his contribution as a leading critic in such journals as "The Moscow Herald" (1827-1830) and "The Moscow Observer" (1835-1837) are published.

Keywords: S. P. Shevyryov, "Complete Literary Criticism" (Vol. 1, 2), Peter the Great, Russian idea, "aesthetic humanism", German philosophy, philosophical aesthetics, Goethe, Schiller, Russian literature, Philology.

About the author: Nina Viktorovna Tsvetkova

Candidate of Philology, Associate Professor of the Department of Philology, Communications and Russian.

E-mail: tsvetkova48@yandex.ru

ORCID: https://orcid.org/0000-0001-8767-8962

For citation: Tsvetkova N. V. From "Aesthetic Humanism" to "Russian Worldview": Literary-Critical Works of S. P. Shevyrev in the 1820s-1830s. Russian-Byzantine Herald, 2022, no. 1 (8), pp. 117-153.

118 PyccKO-BmaHmuücKuü eecmHUK № 1 (8), 2022

Литературно-критическая деятельность С. П. Шевырева начинается в 20-х гг. XIX в. Этому периоду посвящен первый том первого в истории российской науки издания «Полного собрания литературно-критических трудов» в семи томах, которое включает его сочинения в период с 1823 по 1830 гг. Подавляющая их часть была опубликована в журнале «Московский вестник»1. Ряд его публикаций был помещен в журнале С. Е. Раича «Галатея» (1829-1830) и «Литературной газете» (1830) А. А. Дельвига.

Второй том (в двух книгах) обращен к трудам С. П. Шевырева 30-х гг. XIX в. Они обширны и разнообразны: от исследований по истории литературы древнеиндийской, еврейской, античной и др. до исследований по истории европейской литературы Нового времени, теории литературы, истории русской литературы; от статей о европейской культуре и искусстве до статей о проблемах русского театра и игре русских актеров, о русских художниках в Италии и их успехах и т.д. Его труды написаны с учетом современной европейской научной методологии, которая с середины 20-х гг. предпочитает философскому систематизму историческое изучение предмета. Молодой ученый использует ее в научных трудах и на занятиях в Московском университете, в критических статьях журнала «Московский наблюдатель» (1835-1837), стараясь выработать законы национальной критики (ст. «О критике вообще и у нас в России»).

В 1838 г. до отъезда за границу Шевырев прочтет лекцию «Общее обозрение развития русской словесности» и опубликует статью под тем же названием, подводя итог целому этапу своей деятельности критика и ученого. За четыре года он вырос из адъюнкта до экстраординарного профессора2. Не менее интенсивной была и деятельность общественная: человек небывалой энергии, он основал в университете русскую библиотеку с литературными текстами Нового времени и памятниками древней русской литературы, состоял в редакции «Ученых записок» университета и участвовал в издании «Журнала Министерства народного просвещения», исполнял обязанности секретаря на словесном отделении и в Обществе истории и древностей российских, состоял членом Общества любителей российской словесности, в течение 1835-1837 гг. возглавлял критический отдел журнала «Московский наблюдатель»3.

Период с 1820-х до конца 1830-х гг. в деятельности Шевырева имеет фундаментальную основу, которую В. В. Зеньковский определил термином «эстетический гуманизм». Философ считает, что начало его составило учение Шиллера о schone Seele4.

1 См. краткий комментарий Г. Е. Потаповой как о журнале, так и о главных вопросах отношений любомудров и А. С. Пушкина (Потапова Г. Е. «Московский вестник» // Пушкин в прижизненной критике. 1828-1830. СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге, 2001. С. 534-536).

2 См.: Петров Ф.А. С. П. Шевырев — первый профессор истории российской словесности в Московском университете. М.: Альтекс, 1999.

3 См.: Алексеева Е.Д.С.П. Шевырев в общественной жизни дореформенной России: дисс. ... кандидата исторических наук. М., 2006; Алексеева Е. Д. Шевырев и столетний юбилей Московского университета // Вестник Московского университета. Сер. 8: История. 2004. № 2. С. 106-121.

4 Прекрасной душе (нем.)

Портрет С. П. Шевырева по фотографии К. А. Бергнера, 1850-е гг.

Близкими этому эстетико-педагогическому учению Зеньковский назвал некоторых современников Шевырева: Жуковского, Карамзина, любомудров (Д. Веневитинова и И. Киреевского). Он писал, что для Карамзина и Жуковского, «для русского сентиментализма <...> чрезвычайно существенным является его эстетизирующий характер. Здесь имели место западные влияния (в особенности Шефтсбери, который впервые в западной философии сближает моральное чувство с эстетической сферой, что нашло свое выражение в известном учении Шиллера о schone Seele)»5. Однако высказывание Зеньковского в значительной степени относится к Шевыреву — любомудру, с пиететом относящемуся как к В. А. Жуковскому, так и к Н.М. Карамзину.

Развивая выводы Зеньковского, современные исследователи отмечают, что «Начиная с Н. Карамзина и В. Жуковского, в русском сознании утверждалась идея эстетического гуманизма, такого, каким он был выработан Ф. Шиллером, В. Гумбольдтом, поддержан и развит всей немецкой романтикой. Сущность этого течения, развившегося в эпоху уже вполне сложившейся системы секулярной культуры, заключалась прежде всего в благодушном оптимистическом взгляде на то, что эстетическая и моральная сферы в человеке настолько связаны одна с другой, что одно без другого развиваться не может. Это внутреннее единство двух (вполне секулярных) сфер души обеспечивало внутреннюю гармонию в человеческом духе»6. Для мироотношения Шевырева характерно стремление к «гармонии человеческого духа», которое он связывал с гуманитарной сферой человеческой жизни: филологической наукой, творчеством, воспитанием, образованием.

Наше более раннее обращение к проблеме «эстетического гуманизма» в журналистской деятельности. С. П. Шевырева на материале его статей в «Московском вестнике» и «Московском наблюдателе»7 в связи с трудной доступностью к журналам XIX в. лишь частично приблизило нас к разрешению проблемы. Теперь появилась возможность ее более глубоко осмыслить, понять, определить как этап в мировоззренческом, философско-эстетическом, научном развитии Шевырева благодаря изданию первых двух томов его «Полного собрания литературно-критических трудов».

Первый том включает статьи критика в журнале «Московский вестник», который издавал его друг — историк, преподаватель Московского благородного пансиона и Московского университета Михаил Петрович Погодин. Журнал, назначением которого было развитие просвещения в России, выступал, с одной стороны, с критикой официозных изданий Ф. В. Булгарина и Н. И. Греча и, с другой, — Н. А. Полевого, любителя и пропагандиста французского романтизма. В «Московском вестнике» активно сотрудничал А. С. Пушкин, знакомство которого с будущими участниками журнала — талантливыми и образованными молодыми москвичами, членами Общества любомудрия — произошло осенью 1826 г. В журнале опубликовано большое количество его произведений: отрывки из романа «Евгений Онегин», сцена из «Бориса Годунова», простонародная сказка «Жених», стихотворения «Пророк», «Поэт», «Чернь» и др. Пушкина не могли не привлекать талантливость, ученость и энтузиазм любомудров, но их страсть к философии явно отдаляла его от них. Тем более что целью участников «Московского вестника» было действенное стремление к европеизации России в таких областях, как филологическая наука, просвещение, культура, в связи с чем они активно обращались к немецкой философии.

По твердому убеждению признанного лидера Общества любомудров Д. Веневитинова, «философия и применение оной ко всем эпохам наук <...> — предметы, тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании

5 Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. и 4 ч. Л.: Эго, 1991. Т. 1. Ч. 1. С. 134-135.

6 Семина В. С., Баженова Т. П. Феномен «русского европейца в контексте русской культуры XVIII — середины XIX веков. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-russkogo-evropeytsa-v-kontekste-russkoy-kultury-xviü-serediny-xix-vekov (дата обращения: 19.01.2022).

7 Цветкова Н.В. «Эстетический гуманизм» в журналистской деятельности С.П. Шевырева («Московский вестник» и «Московский наблюдатель») // Вестник Псковского государственного университета. Сер.: Социально-гуманитарные науки. 2015. № 1. С. 166-174.

изящных наук и найдет сие основание, сей залог своей самобытности <...> в одной философии, которая заставит ее развить свои силы и образовать систему мышления»8. Веневитинов не только видит в философии основу просвещения и культуры и определяет задачу, которую должны выполнить любомудры, но говорит о том, как она должна быть исполнена: «<...> Мы не вникли в сущность познания (курсив мой. — Н. Ц.) и не можем похвалиться ни одним памятником, который бы носил печать свободного энтузиазма и истинной страсти к науке»9.

Пафос утверждения ума человека как маркер, определяющий поэтический талант или ученые способности, а также пафос нравственной свободы в статье Д. Веневитинова «В план журнала» соответствует общей атмосфере кружка любомудров, о которой говорит А. И. Кошелев: «Тут господствовала немецкая философия, т. е. Кант, Фихте, Шеллинг, Окен, Геррес и др. Тут мы иногда читали наши философские сочинения; но всего чаще и по большей части беседовали о прочитанных нами творениях немецких любомудров. Начала, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания, составляли преимущественный предмет наших бесед; христианское учение казалось нам пригодным только для народных масс, а не для нас, любомудров. Мы особенно высоко ценили Спинозу, и его творения мы считали много выше Евангелия и других священных писаний. Мы собирались у кн. Одоевского <...>. Он председательствовал, а Д.В. Веневитинов всего более говорил и своими речами часто приводил нас в восторг.»10 Кошелев говорит о скепсисе любомудров в отношении к религии и об их восторженном отношении к философии. В этот период они, «русские европейцы», «исповедовали» антропоцентрическую модель мира. В центр мироздания ими ставилась отдельная человеческая личность, которая объявлялась наивысшей ценностью и мерилом всех вещей. Способность к «продуктивному воображению» (И. Кант) признавалась ими первоосновой творческой деятельности во всех областях»11. Закономерно, что А. Кошелев подчеркивает вывод о «началах, на которых должны быть основаны всякие человеческие знания», которые волновали любомудров и в том числе Шевырева, потому что они искали эти начала в немецкой философии.

В ней возникает идея соединить частные науки с философией. Монография В. Виндельбанда «От Канта до Ницше: История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками»12 уже названием говорит о проблеме, волнующей в 20-е гг. XIX в. московских любомудров. По наблюдениям В. Виндельбанда, именно авторитетному среди любомудров Шеллингу в «Лекциях о методе университетского образования» принадлежит мысль связать философию с искусством и частными науками. В «Лекциях.» «изложена первая попытка вывести, руководствуясь философской мыслью, весь многогранный организм наук и посредством этого указать каждой науке ее задачу и метод»13. В. В. Прозерский также отмечает, что «процесс сближения литературы и философии проявился в Германии с гораздо большей интенсивностью, чем в других странах Европы. Он оказал благотворное влияние и на литературу, и на философию. Немецкая литература второй половины века украшена именами выдающихся писателей предромантического движения, „штюрмеров", романтиков, увенчана такими мощными фигурами „веймарского классицизма", как Гете

8 Веневитинов Д.В. Несколько мыслей в план журнала // Его же. Стихотворения. Проза. М.: Наука, 1980. С. 133.

9 Там же. С. 130.

10 Кошелев А.И. Записки Александра Ивановича Кошелева (1812-1883 годы). Berlin: B. Behr's Verlag (E. Bock), 1884. С. 12.

11 Семина В. С., Баженова Т. П. Феномен «русского европейца в контексте русской культуры XVIII — середины XIX веков. URL: https://cyberlenmka.m/artide/n/fenomen-msskogo-evropeytsa-v-kontekste-russkoy-kultury-xviii-serediny-xix-vekov (дата обращения: 19.01.2022).

12 Виндельбанд В. От Канта до Ницше: История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками. М. : Канон-Пресс-Ц : Кучково Поле, 1998. 492 с.

13 Там же. С. 280.

и Шиллер. Философы, в свою очередь, все больше направляли свой интерес в сторону литературы и искусства»14.

Активный интерес любомудров к немецкой философии, ее науке и литературе способствует среди них совершенно особому культу Шиллера и Гете, который найдет свое отражение в их журналах «Московский вестник» и «Московский наблюдатель» (1835-1837), где Шевырев станет главным критиком. В журналах он и его друзья обращаются к достижениям немецкой философской традиции, которая связана с именами Канта, Фихте, Шеллинга, Гердера, Гумбольдта и др. ученых и философов. Как замечает

B. Виндельбанд, «центром этого движения была романтическая школа. Ее стремления принципиально были обусловлены эстетической точкой зрения Шиллера, согласно с которой основные эстетические понятия и поэтические идеалы человечества должны быть добыты на почве философско-исторического подхода»15.

Позицию Шиллера в «Московском вестнике» как никто другой выразит Шевы-рев в качестве поэта, переводчика, теоретика искусства слова, критика. В журнале он своим активным участием проводит в жизнь просветительскую программу, изложенную Д. В. Веневитиновым, высокий смысл которой, «опираясь на твердые начала философии, представить ей (России. — Н. Ц.) полную картину ума человеческого, картину, в которой бы она видела свое предназначение»16. Шевыреву важны выводы Веневитинова о философии как о «твердом основании изящных наук», о «своей нравственной свободе в литературе» как основе «своей самобытности». Именно перед ним стоит программная для любомудров задача создания критики и эстетической теории, которые выразили бы самосознание русской нации через осмысление ее словесности.

В статьях Шевырева в «Московском вестнике» критика действительно была силой самобытной и имела сильное влияние на формирование эстетических и этических представлений читателей, о чем говорят впечатления таких его современников, как Н. Надеждин, В. Белинский, Н. Гоголь, М. Лермонтов. В этот период формирующаяся русская идея Шевырева находит свое выражение в критике, в которой он должен был «отдать отчет в просвещении своего народа по произведениям его словесности, <...> определить дальнейшие пути национальной словесности, соответствующие национальной идее, народному „характеру"»17.

Для выполнения этой задачи Шевырев в «Московском вестнике» обращается к лучшим достижениям эстетической мысли Германии и ее писателям (Шиллеру, Гете, бр. Шлегелям, Шеллингу, Гердеру, Ж.-П. Рихтеру, Лессингу и др.). Так критик начинает культурный диалог, в первую очередь, с немецкой филологической наукой, эстетикой, литературой, а предметом его интерпретаций станут произведения Байрона, Шекспира и др. авторов. Более того, он сам выступает в роли переводчика и создателя текстов европейского уровня, что отметил его друг М. П. Погодин: «Весь 1827 год Шевырев работал неутомимо. Он помещал в журнале рецензии, стихотворения, переводы в стихах и прозе из древних и новых писателей. Шиллера. Гете. Гердера, Мандзони. Кальдерона, Лукиана, Платона. Дебюты Шевырева были блистательны. Рецензии, основанные на правилах науки, обнаруживали вкус и большую начитанность. Примечательнейший труд его, принадлежащий к этому времени, был перевод в стихах „Валленштейнова лагеря" Шиллера, заслуживший одобрение всех, начиная с Пушкина. Это была трудная для того времени задача, которая разрешена была очень удачно. Тогда же перевел он Мицкевича „Конрада Валленрода"»18. Шевырев создает, с одной стороны, переводы и оригинальные произведения словесного искусства,

14 Прозерский В.В. Первый шаг в эстетике// Жизнь и письмо: сб. ст.: к 70-летию А. А. Грякало-ва / Сост. С. А. Мартынова. СПб., 2018. С. 94.

15 Виндельбанд В. От Канта до Ницше. С. 270.

16 Веневитинов Д.В. Несколько мыслей в план журнала. С. 133.

17 Песков А.М. «Русская идея» и «русская душа»: очерки русской историософии. М: ОГИ, 2007.

C. 63.

18 Журнал Министерства народного просвещения. 1869. Февраль. С. 406.

с другой, — осмысливает их теоретические основы, соединив, таким образом, практику и теорию творчества.

Какие же теоретические основы филологической науки заложены и освоены Шевы-ревым во время его работы в «Московском вестнике»? По наблюдениям В. А. Мартынова, в критических статьях Шевырев приходит к выводу, что произведение словесности имеет «свой художественный мир», который должен понять критик, в своей оценке опирающийся не на субъективный приговор (хорошо — плохо)»19. Этот глубокий вывод применим ко всем статьям критика в «Московском вестнике».

Шевырев стремится пояснить и утвердить научные критерии оценки произведения. Его статья «Разговор о возможности найти единый закон для изящного», опубликованная в первом номере журнала, имеет программный характер, своим названием указывает на возможность существования закона, помогающего осмыслить изящное, кроме того развивает усвоенные в среде любомудров принципы романтизма, выявляет основную черту его эстетики — интерес к субъективному восприятию произведения искусства, главная роль в котором отведена «душе», с которой в эпоху романтизма связывалась целостность эстетического переживания и восприятия20.

Несмотря на то, что автор «Разговора.» не называет немецких поэтов и теоретиков искусства (Шиллера, Гете и др.), он идет по их стопам, выясняя такие критерии оценки, как эстетическая и этическая стороны произведения и вообще творчества: «Почему предмет, нас поражающий, прекрасен? Какие чувства он в нас производит? И какою силой он так сотворен?» Именно красота «примиряет нас со всем миром», считает он. Поэт видит в «прекрасной душе» природную спонтанность, побуждаемую непосредственностью красоты. Это благодатная душа, гармонизующая «инстинкт» и «моральный закон»21.

Шевырев строит и свой жизненный идеал по Шиллеру, как ранее в Дружеском обществе «шиллеризмом» увлекался со своими друзьями Жуковский22. В этом учении важным был пафос самосовершенствования личности, а главными составляющими являлись нравственная воля субъекта и его эстетическое воспитание.

Такой вывод вытекает из шиллеровской работы «О грации и достоинстве», которая раскрывала понятие «прекрасной души» («die schone Seele»), ставшее популярным в романтическую эпоху. Изучая работы Шиллера, современная исследовательница пишет о том, что, по его мысли, «человек должен наложить на свои склонности закон своей воли, он должен научиться благороднее желать. Этого можно достигнуть путем эстетической культуры, все подчиняющей законам красоты, которую Шиллер понимал, как наше состояние и наше действие одновременно. Красота оказывает

19 Мартынов В.А. Эпизод из жизни «русской идеи». С.П. Шевырев. Омск: Изд-во Омского гос. ун-та, 2011. С. 74.

20 См.: Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). М.: МАЛП, 1998. С. 202.

21 Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4: От романтизма до наших дней. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1997. С. 19.

22 См.: Вацуро В. Э. Лирика пушкинской поры: «Элегическая школа». СПб.: Наука, 1994. C. 28.

Десятый номер «Московского вестника» за 1827 г.

на человека гармонизирующее действие, не столько приводя в равновесие, сколько объединяя его обе природы, соединяя противоположные состояния чувствования и мышления. В результате этого соединения противоположность исчезает и возникает новое состояние эстетического человека, происходит возвышение человека со ступени чувственности на ступень разумности. При этом красота является не только необходимым, но и единственным условием этого возвышения»23.

Самосовершенствование человека, по твердому убеждению русских почитателей Шиллера, возможно с помощью эстетического воспитания и эстетического образования. Не случайно для Шевырева и его друзей-любомудров эстетика стала важнейшей областью приложения ума и таланта. Благодаря их усилиям в России возникает мощное направление философской эстетики, представители которой Д. В. Веневитинов, И. В. Киреевский, С. П. Шевырев дали оригинальные и глубокие для своего времени оценки творчества их современников, в первую очередь творчества Пушкина.

Культ «прекрасной души», помогающий Шевыреву разрешить проблему соотношения искусства и нравственности, найдет отражение в предпринятом им переводе «Разговора об истине и правдоподобии в искусстве (Из Гете)», в котором он обращает внимание на особенности восприятия искусства читателем: «Он (читатель. — Н.Ц.) чувствует, что для сего наслаждения надобно возвышаться вместе с художником, надобно из рассеянной жизни собирать самого себя, жить вместе с произведением, непрестанно созерцать его — и тем возвышать свое собственное существование»24. Подобные утверждения самого Шевырева найдем во многих его рецензиях на современные произведения словесности.

Глубоко и оригинально мысль об искусстве и нравственности раскрыта критиком при обращении к творчеству Пушкина, когда он подчеркивает в нем непрямолинейность в решении нравственных тем, полемизируя с теми, кто требовал от поэта «существ чисто нравственных, образцов добродетели». Шевырев напоминает, «что не дело поэта — преподавать уроки нравственности». При этом он объясняет основное кредо «эстетического гуманизма». Задачей поэта является создание «впечатлений», которые бы «привели душу в желанное согласие». В таком случае «они изящны, и поэт совершил свое дело». «Если иногда таковые впечатления производят действие нравственно злое на душу человека, не поэта обвиняйте <...>, но обвиняйте нечистую душу, нечисто принимающую сии впечатления» (1, 205).

Культ «прекрасной души» сближает Шевырева с Ф. Шлегелем, который обновление человечества мыслил «под знаком эстетики», «ибо эстетика» — «это философия целостного человека»25. Как теоретик искусства Шевырев в «Московском вестнике» в 1827-28 гг. решает проблемы критики и ее применения, во многом солидаризируясь с Ф. Шлегелем, который считал, что «ее сфера простирается <...> на всю область словесных искусств и языков»26. Таким образом, вся критическая деятельность Шевырева в журнале «Московский вестник» совершается под знаком «эстетического гуманизма», высшим проявлением которого станут статьи по теории искусства. Шевырев разделяет мысль Гете: «Совершенное искусство есть творение человеческого духа, следовательно, также творение природы. Совокупите в одно явление рассеянные предметы; самым простым из них дайте значение и важность — и это явление станет выше естества. Какой ум может постигнуть его? — ум гармонически образованный» (1, 107-108).

Как справедливо заметил В. А. Мартынов, «кульминация трактата Гете — классически точная формулировка понятия художественного мира»: «Произведение как живой

23 Лобанова. Л. П. Фридрих Шиллер. «Прекрасная душа». URL: https://portal-slovo.ru/pedagogy/41449. php (дата обращения: 06.02.2021).

24 Шевырев С.П. Полное собрание литературно-критических трудов: В 7 т. Т. 1. СПб.: Росток, 2019. С. 108. Далее цитируется по этому изданию с указанием в тексте в круглых скобках через запятую тома и страниц.

25 Цит. по: ПоповЮ. Философско-эстетические воззрения Фридриха Шлегеля // ШлегельФ. Эстетика. Философия. Критика: В 2 т. Т. 1. М., 1983. С. 10.

26 Там же.

процесс есть целостность. Условность, процессуальность, целостность — понятия, в самом общем виде определяющие идею восприятия произведения как особого мира, живущего по своим законам. Шевырев не только освоил эти понятия, но и сумел развить их»27.

Вывод современного ученого касается освоения Шевыревым «идеи восприятия произведения как особого мира», которое воплотилось в статье «Елена, классическо-романтическая фантасмагория. Междудействие к „Фаусту" из соч. Гете», посланной Гете и тепло воспринятой им28. Критик «Московского вестника» в этой статье испытывает, по наблюдениям Л. Удольфа, влияние идей братьев Шлегелей, т. к. говорит об изображенных Гете «двух художественных эпохах: классической и романтической»29, господствовавших в прошлом. Творческий последователь немецких филологов, Шевырев считает, что Гете разрешена «загадка рождения романтизма и звучной рифмы. Вместе с торжественным преображением красоты должно было духовно преобразиться и то искусство, которое ей служит, — поэзия» (1, 167). Шевырев объясняет переход действия из древности в средние века, что отразилось на форме произведения Гете: «Первая половина его написана совершенно во вкусе древнем <...>. Вторая половина фантасмагории совершенно противоположна первой: она во вкусе романтическом. Действие беспокойно и быстро, как и самый язык. Всякое чувство выражается в настоящем <...>. Вот почему Гете назвал сию фантасмагорию классическо-романтическою...» (1, 168-169). В прошлом, таким образом, Шевырев признает две формы поэзии: времен Античности — «древняя», и времен христианства — «романтическая», примыкая вместе с другими любомудрами (Д. Веневитинов, И. Киреевский) к русской философской эстетике.

О современной форме поэзии он пишет в статье «Веверлей, или Шестьдесят лет назад» В. Скотта. Ю. Манн заметил, что в современности критик увидел два типа художников: «Если Жан-Поля мы назовем идеальным романистом, то В. Скотту, как совершенно ему противоположному, прилично название исторического» (1, 141).

Подтверждается современность двух типов художников, по наблюдениям Ю. Манна, и шевыревским разбором повести И. Козлова «Чернец», а также статьей о «Манфреде» Байрона. Здесь он приходит к такому выводу: «В наше время существуют два противоположные направления поэзии <...>. Один род ее изображает жизнь человеческую с ее стихиями, как-то: характерами, действиями, случаями, чувствами, и проч., до малейшей подробности <...>. Другая поэзия употребляет происшествие одним средством, одною рамкою, для того только, чтобы вместить в нем идею высокую или сильное чувство <...>. Эта поэзия не любит мелочей; ее черты огромны, возвышенны, смелы; колорит ее темен, туманен» (1, 349-350).

Формы поэзии Шевырев соотносит с творчеством современных авторов, представителей двух «родов»: «К первому роду отнесутся Гете, Вальтер Скотт, Ирвинг Вашингтон, Купер, Мандзони, наш Пушкин. Ко второму — Шиллер, Байрон, Мур, Жуковский, Мицкевич, Раупах. Некоторые из упомянутых нами умели соединить сии два направления, и преимущественно Гете, который, своим „Гецом", „Вильгельмом Мейстером", „Германом и Доротеею" принадлежа к первому роду, „Фаустом" относится ко второму. Шиллер также в „Валленштейне" частью изменяет своему постоянному направлению. Наш Пушкин в „Кавказском пленнике" и „Бахчисарайском фонтане" переходит во второй род; но вспомним, что в сих произведениях он является более подражателем, нежели оригинальным поэтом» (1, 350). Таким образом, Шевырев указывает на существование в современности двух форм поэзии, описывая их свойства и не давая им названий, хотя он понимает Жан-Поля как «идеального романиста», а В. Скотта как «исторического». Условно говоря, Шевырев, выделяет в 1827 г. две формы поэзии: «идеальную» и «историческую».

27 Мартынов В.А. Эпизод из жизни «русской идеи». С. 74.

28 См. об этом: Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 210.

29 Цит. по: Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 211.

В развитии Шевырева-критика значительную роль играло творчество Шекспира, в котором он видел воплощение художественного идеала. В контексте такого восприятия написаны статьи «„Отелло, мавр венецианский". Трагедия Шекспира, переделанная на русский язык», «„Гец фон Берлихинген, Железная рука". Трагедия в пяти действиях. Сочинение Гете. Перевод с немецкого М. Погодина».

Трагедиям Шекспира как «свободного гражданина романтизма» Шевырев противопоставил драму классицизма: «Мир Шекспиров возвышается над обыкновенным <...>, людей обыкновенных возводит в высшие степени» (1, 343-344). Он считал, что ни русский переводчик «Отелло», ни французы «нимало не подозревали в Шекспире глубокого знания людей» (1, 345). Влияние Шекспира Шевырев находит в гетев-ской трагедии «Гец фон Берлихинген».

Осмысление творчества Шекспира и Шиллера, Байрона и Гете, поставит перед Ше-выревым проблему перевода, важную для русской гуманитарной науки, которую Ше-вырев развивает в свете «эстетического гуманизма». Так, его статья «„Манфред". Драматическая поэма в трех действиях. Сочинение Байрона. Перевел с английского М. В.» посвящена осмыслению двух видов перевода художественных текстов: поэтического и ученого. Первый вид стремится к изяществу выражений, что впервые в России показали, по словам критика, Мерзляков и Жуковский. Второй, «ученый вид» перевода заботится о верности в частях, что свойственно немецким ученым-переводчикам Фоссу и Бенде («новый перевод Шекспира»). Шевырев вынужден признать, что «ученых, немецких переводов у нас еще не было». Ему особенно интересны переводы Шекспира на русский язык. Подробно об одном из них критик пишет в статье «„Отелло, мавр венецианский". Трагедия Шакспира, переделанная на русский язык». Таким образом, критик «Московского вестника» уже в конце 20-х гг. начинает прокладывать путь к созданию основ русской герменевтики, несомненно опережая свое время.

Как теоретик филологической науки Шевырев в статьях «Московского вестника» создает свою систему родов и жанров поэзии. Уже было доказано, что в этот период ему гораздо ближе были представления Жан-Поля, предварившего теорию литературных родов Гегеля30. Склонность к теоретику искусства, идущему против немецких догматических эстетиков-идеалистов, пожалуй, выражает наиболее важные умонастроения Шевырева в это время, выявляет его личностные качества: творческую чуткость и одаренность, устремленность к тому новому в науке о литературе и искусстве, что он наблюдает в Европе.

Теорию драматического искусства, которую критик прекрасно знал по трудам братьев Шлегелей, он осмыслял и развивал при обращении к современной русской драме. Анализируя произведения современной русской словесности, он рассматривает своеобразие психологии национального характера. В то же время русскому теоретику важно сказать об оригинальности поэтической фантазии, языка, образов также с учетом национального своеобразия.

Например, в «художественном мире» современной комедии («„Писатели между собой". Комедия в пяти действиях, в стихах, соч. Вас. Головина», «„Благородный театр". Оригинальная комедия в стихах. Соч. М. Н. Загоскина», «„Сборы на Невский проспект". Комедия в одном действии вольными стихам. Соч. С. А. Ольхина» и др.) он стремится увидеть русскую жизнь, национальные характеры, динамику действия.

Наряду с традиционной комедией критик «Московского вестника» принимает и явно облегченный для массового зрителя ее жанровый вариант — водевиль, не отказывается от его осмысления, обращаясь к ряду французских примеров: «„Тридцать лет, или Жизнь игрока". Новая трилогия. Соч. Виктора Дюканжа. Переведенная с французского Ф. Ф. Кокошкиным», «„Ватель, или Потомок великого человека". Комедия-водевиль. Соч. Скриба и Мазера. Перевел с французского П. Арапов» и др. Шевырев досадует на неготовность русских комедиографов добиться успеха в этом жанре.

30 См.: Бознак О. А. Литературная деятельность С. П. Шевырева (1840-1850-х гг.): дисс ... кандидата филологических наук. СПб., 2004. С. 24.

В «Московском вестнике» Шевырев осмысляет не только драму, но и проблему жанровых особенностей романа — нового жанра для России. Анализируя статью критика о романе В. Скотта «Веверлей», Ю. В. Манн увидел в его выводах то, что «сближает всех представителей философской эстетики в России, т.е. признание за этим жанром синтетической природы». Шевырев пишет: «Роман, наравне с эпопеей, лирою, драмой, имеет свое начало в общих законах поэзии. <...> Удел каждого рода поэзии ограничен; но есть род ее всеобъемлющий, неограниченный, ничего не исключающий» (1, 140). В. Г. Белинский придет к подобному выводу в статье «Взгляд на русскую литературу 1847 года».

Ю. В. Манн увидел в рецензии «настоящий культ Вальтера Скотта»31, выделив в представлениях Шевырева «идею историзма, в той ее форме, которая состояла в признании родственности человеческих характеров на всех стадиях исторического процесса и которая была подсказана историографии XIX века именно творчеством Вальтера Скотта»32.

Многие статьи Шевырева посвящены современному жанру повести как переводной, так и оригинальной: «„Андрей, князь Переяславский". Соч. Бестужева А.А. (б.п.)»; «„Чернец". Киевская повесть. Соч. И. Козлова. Издание третье», «„Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая". Соч. И. Козлова», «„Хиосский сирота". Соч. Платона Ободовского», «„Двойник, или Мои вечера в Малороссии". Соч. А. Погорельского», «„Обрученные". Миланская повесть XVII столетия, найденная и изданная А. Мандзони. 3 части», «„Киргизский пленник". Повесть в ст. Н. Муравьева». С особым сочувствием Шевырев писал о «Двойнике, или Моих вечерах в Малороссии» А. Погорельского, хотя и назвал первые две повести из этого сборника «явным подражанием Гофману» (1, 362), безошибочно высоко оценив лишь «Лафертовскую маковницу»: «Ибо в ней фантазия не преступает позволенных границ чудесного, — и все образы <...> яснее и живее говорят воображению и даже оставляют приятное впечатление» (1, 362).

Высокие эпические поэмы («„Александроида". Современная поэма в 24 песнях. Сочинение Павла Свечина», «„Дмитрий Донской, или Начало российского величия". Героическая поэма. Сочинение Александра Орлова»), несмотря на иронию, будут рассмотрены корректно в системе поэтических родов, как и «„Малороссийские песни", изданные М. Максимовичем», в анализе которых критик определит жанровую разновидность лирического рода, выделяя следующие ее черты: выражение народного духа, чувства, образа мыслей и т. д.

В своей критической деятельности Шевырев осваивает разные жанры: диалог, монографическая рецензия, литературное обозрение. В форме годичных обзоров Шевырев предпочитает анализировать развитие современной литературы («Обозрение русской словесности за 1827 год») или периодических изданий («Обозрение русских журналов в 1827 году. „Московский Телеграф"», «Обозрение литературных русских журналов (Продолжение). „Северная Пчела"»). Благодаря этому жанру, критик воссоздает целостную картину развития словесности, журнального движения, просвещения и культурного развития России. Справедливо мнение В. М. Марковича, который считал, что Шевырев «форму обзорной статьи <...> использовал для утверждения исторического подхода к литературным фактам. Такой подход представлялся ему необходимым условием для формирования национального самосознания — процесса, особенно важного в данный исторический момент, когда Россия, по мысли Шевырева, приближается к «возрасту размышляющего мужества»33.

Шевырев обращался к тем произведениям, которые, по его словам, «или подвигают вперед литературу, или представляют приятный результат прежних ее усилий, или служат жалким доказательством господствующих еще у нас предрассудков, замедляющих успехи ума и потому неоспоримо входящих также в характеристику века»

31 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 316-317.

32 Там же. С. 317.

33 Маркович В.М. Комментарии // Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М.: Высшая школа, 2004. С. 256.

(1, 200). Позиция критика отражала мечту любомудров о таком просвещении России, которое бы позволило «встать с веком наравне», создать национальную словесность, эстетическую науку и критику на уровне европейском. И это стремление проявляется в высоких требованиях к произведениям словесности, в обязательном философском оснащении эстетики и критики, влияющих на состояние современной литературы. Так, анализируя «Грамматику» Н. Греча, Шевырев мечтает о том, «чтобы законы нашего языка и словесности утвердились на основании незыблемом, коего первый краеугольный камень должна положить философия, как наука ума чистого (курсив мой. — Н.Ц.)» (1, 213).

Он видит заблуждение отечественных ученых в том, что они стремятся действовать не в одной области науки, что, по его мнению, вредит развитию как просвещения, так и словесности: «Мы в немощном бездействии смотрим на Европу; но <...> не созрели еще для того, чтобы деятельное принять участие в деле европейского просвещения. Наша младенческая многосторонность не позволяет нам еще предаться какому-нибудь одному известному стремлению. Мы еще ученики» (1, 202).

В период ученичества, по убеждению Шевырева, Россия должна избрать для себя в качестве примера просвещение Франции, Англии или Германии. Но эти европейские страны, в отличие от его отечества, где «краеугольным камнем» науки и словесности до сих пор мыслилась философия, в конце 20-х гг. предпочитают историю и политику. Шевырев констатирует, что «ученые Германии, приявши путеводный светильник из рук философии, из мира идеального бросаются в мир существенный — в историю. <...> Во Франции хотят видеть в истории не повесть некоторых лиц <...>, а историю народа. <...> В Англии самая поэзия принимает форму истории» (1, 201).

Возникает противоречие: стремление Шевырева «деятельное принять участие в деле европейского просвещения» не соотносится с направлением науки Европы. Однако это противоречие критик в статьях «Московского вестника» пытался преодолеть. Не случайно Ю. Манн обращает внимание на «начатки критического отношения к философскому систематизму» в его статьях34. Это наблюдение подтверждается, как мы показали, в стремлении Шевырева рассматривать произведения словесности по родовому (или жанровому) принципу, основой которого стала категория национального, включающая историко-культурные представления: история страны, природные факторы (особенности местности, климата и т.д.), своеобразие психологии национального характера. Русскому теоретику важно сказать об оригинальности поэтической фантазии, языка, образов также с учетом национального своеобразия.

Свое «Обозрение русской словесности за 1827 год» он начинает с воспоминания о Ломоносове и «Державине необразованном», пророчествуя о «новом гении», «который, может быть, уже таится в России» (1, 203). Шевырев не отождествляет его пока с Пушкиным, но очень скоро в итальянском дневнике 1830 г. назовет именно его «типом чисто русским», «гением с запоем»35.

В современной поэтической шкале, по мысли критика состоящей из трех поколений поэтов (старшее, среднее и молодое), Пушкин отнесен к поэтам среднего поколения. Шевырев делает выводы о его творческом развитии, полемизирует с теми, кто требовал от поэта «существ чисто нравственных, образцов добродетели» (1, 205).

Он рассматривает творчество Пушкина в его движении от «Братьев разбойников» и «Цыган» к третьей песни «Онегина» и «Борису Годунову», отрывки из которых публиковались в «Московском вестнике»: «В первых двух произведениях еще не совсем исчезли следы глубоких впечатлений Байрона». В «Цыганах» «заметна какая-то странная борьба между идеальностью байроновскою и живописною народностью поэта русского. <...> В сей борьбе видишь, как поэт хочет изгладить в душе впечатления чуждые и бросается невольно из своего прежнего мира призраков в новую атмосферу существ, дышащих жизнью. Но в третьей песни „Онегина" свободный и мужающий поэт совершенно отклоняет от себя постороннее влияние» (1, 203).

34 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 220.

35 Шевырев С. Итальянские впечатления. СПб., 2006. С. 199.

Признаки зрелости Пушкина-художника критик усматривает в появившихся в его творчестве героях, связанных с русской историей и жизнью и несущих в себе черты народности. Для Шевырева творчество Пушкина является примером воплощенного национального самосознания, о чем мечтали Д. Веневитинов и другие любомудры. Ю. В. Манн справедливо называет шевыревские выводы «бесспорно заметным явлением в русской критике»36. Однако проницательность и глубина изменяют Шевыреву в оценке поэзии Е. Баратынского, обвиненного критиком в подражательности.

В обзоре современной прозы Шевырев выделил два имени: Булгарина и Фукса, обладающего «теплотой чувства или мысли, которая роднит душу читателя с писателем и которая совершенно отсутствует в сочинениях г. Булгарина. Главное в их характере — безжизненность, общие места» (1, 209). Шевырев точно определил особенности личности и литературной деятельности Булгарина: «Г. Булгарин, кажется, завладел монополиею в описании нравов; но писатель без своего воззрения на мир, без глубокомыслия, с одними только обветшалыми правилами, без проницательности, без иронии, никогда не успеет в этом роде» (1, 209). В таком определении критик показал свою прозорливость, дав прогноз развитию этого писателя.

Таким образом, в обзоре русской литературы 1827 г. Шевырев выделил как самое оригинальное и современное в русской литературе творчество Пушкина («Онегин», «Борис Годунов»). Оно приближается к высокому критерию словесности, выражающей «русскую идею». Пушкин, по мысли Шевырева, самобытен, поэтому именно с ним связано национальное самопознание и самосознание.

В обозрении «Московского телеграфа» важное значение Шевырев отводит журналу как первостепенному средству просвещения в России, роль которого «указывать своим соотечественникам на все новые, современные явления в обширной области творений ума человеческого, как в своем отечестве, так и в других государствах; разрешать по возможности все современные вопросы, ибо всякий век, всякий народ, всякий человек имеет свои задачи, для разрешения которых живет и действует» (1, 247).

Шевырев уверен, что «посредством журналов можно Россию сделать в отношениях литературно-ученых, так сказать, современною Европе» (1, 248). Он считает, что «Московский телеграф» — «лучший журнал в России и более соответствующий общему назначению журнала» (1, 249). Но одновременно он принципиально не принимает в журнале Н. Полевого «младенческую многосторонность, объемлющую все науки в малом и поверхностном объеме» (1, 248).

Бесстрашно, объективно и резко написана Шевыревым статья о литературной части «Северной пчелы» Булгарина и Греча, которая критикуется не только с эстетической, но и с этической стороны. Шевырев прямо сказал о том, что в «Северной пчеле» «критика заменяется так называемою литературною тактикой, честь усовершенствования которой принадлежит единственно гг. издателям» (1, 284). Он имел смелость раскрыть арсенал «литературной тактики», перечислив причины похвальных рецензий, и возмутиться тем, что в руках издателей «находится участь всей литературы русской» (1, 292). Шевырев снова повторил самые нелицеприятные оценки, характеризующие посредственную прозу Булгарина, с одобрением воспринятые Пушкиным, который с восторгом писал в письме к М. П. Погодину: «О герой Шевырев! О Витязь Великосердный! — подвизайся, подвизайся!»37

В «Московском вестнике» Шевырев старается оценить практически все российские периодические издания, обращается к альманахам за 1828 г. («Северные цветы» О. Сомова, «Невский альманах» Е. Аладьина, «Драматический альманах для любителей и любительниц театра» А. Иванова, «Московский альманах истории, словесности и нравственности» С. Глинки). Он воспринимает альманахи так же серьезно, как и журналы, оценивая их значение в деле эстетического и этического воспитания современников.

36 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 213.

37 Пушкин — М.П. Погодину. 19 февраля 1828 г. // Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. Т.2. М., 1982. С. 374.

О деятельности Шевырева в «Московском вестнике» (1827-1830) В.А. Мартынов писал: «Его оценки гораздо ближе нашим сегодняшним, нежели оценки Полевого, Сомова, Булгарина, Вяземского — наиболее активных критиков 1827-1828 гг. Шевырев „угадал" будущее место в русской литературе почти всех, о ком писал: Пушкина, Козлова, Подолинского, Погорельского, Булгарина, Байрона, Мандзони. Характеристики Байрона, В. Скотта, отрывка из „Фауста" Гете важны тем более, что в лице Шевырева русское литературное сознание едва ли не впервые пыталось говорить на равных с Западом, говорить с уважением и достоинством, т. е. критически, заявляя о своем праве на самостоятельное присвоение современной европейской литературы»38.

Первый том «Полного собрания литературно-критических трудов» С. П. Шевыре-ва, таким образом, открывает личность талантливую, цельную, полностью отдающуюся филологическим штудиям, в которых воплотилась «русская идея» — стать с веком наравне, стать достойными европейцами в области гуманитарного знания и просвещения, осознавшими свой самобытный путь.

Осознание русского пути происходит особенно интенсивно за границей, куда Шевырев уезжает в самом конце февраля 1829 г. в качестве учителя сына кн. З. А. Волконской. За границей начинается активный процесс его самоидентификации. Так, в самой первой публикации из-за границы (Берлин, май 1829 г.) он подчеркивает свою связь с отечественной культурой, вслед за Карамзиным называя свои записки «Отрывками из писем русского путешественника». Шевырев полон мыслей и планов о России, ее просвещении, искусстве и культуре.

В дневнике (1829-1832 гг.) Шевырева оформятся его представления о России, ее истории, современности и будущем, о русской литературе, критике, культуре и просвещении. Здесь он проявит высокий уровень самопознания, выработку которого Веневитинов считал «самой насущной умственной потребностью России»39, воплотит оригинальную философию, о которой мечтал И. Киреевский, утверждавший: «Философия немецкая вкорениться у нас не может. Наша философия должна развиваться из нашей жизни, создаться из текущих вопросов, из господствующих интересов нашего народного и частного быта»40. Чтобы осознать все это и отразить в дневнике, Шевыреву суждено было покинуть Россию, увидеть и понять мир русской жизни издалека.

Для 24-летнего Шевырева служение отечеству — естественный выбор, которому он будет верен до конца дней своих. В этом его убеждают и дневниковые записи Байрона, из которых Шевырев выписывает самое для него значительное, мысленно соизмеряя собственный жизненный путь с судьбой английского поэта. Важнейший для Шевырева общественно-политический опыт Байрона запечатлен в записи, сделанной на французском языке: «Слова Байрона: „Человек обязан делать для общества нечто большее, чем писать стихи"»41.

Петр Великий — это идеал, о котором он пишет в дневнике. Это единственный для него в истории России реформатор и просветитель. Именно ему Шевырев намерен активно подражать в своей жизни и деятельности. Он постоянно оглядывается на своего кумира, прощает ему все грехи и пороки, придумывает пословицу для русских: «Будь [христианином] человеком по Христу, будь русским по Петру» (Д, 187), чтобы повторять ее и следовать ей в жизни.

В письме Погодину из Рима от 27 октября 1829 г. он это хорошо объяснит: «Мне часто приходит мысль: всякому из нас по частям должно продолжать дело Петра и потом еще приготовлять Россию и к обратному плану, т.е. возвращать русских к русскому. Надо бы нам вербовать Петров из высшего класса: у нас нужен Христос или князь профессор, т.е. искупитель ученого звания, так как Петр был искупитель

38 Мартынов В.А. Эпизод из жизни «русской идеи». С. 79.

39 Веневитинов Д.В. Стихотворения. Проза. М.: Наука, 1980. С. 128.

40 Киреевский И. В. Избранные статьи. М.: Современник, 1984. С. 13.

41 Шевырев С. Итальянские впечатления. СПб.: Академический проект, 2006. С. 250. Далее дневник цитируется по этому изданию с указанием в тексте в круглых скобках пометки «Д» и через запятую страниц.

России»42 (курсив мой. — Н. Ц.). В таком сугубо православном пасхальном жизнепонимании (выделено мной. — Н. Ц.) Шевырев осознает свое предназначение в историческом бытии отечества.

Важны записи, сделанные в августе 1830 г., в которых сконцентрированы выводы о будущем России, о путях его достижения. Самый главный его проект — это проект российского воспитания и просвещения, записанный 9 августа. В нем первенство принадлежит «своей вере», «своему отечеству, «своему языку», но в котором также должны быть совмещены лучшие научные достижения европейской науки: «германская философия», «искусство итальянское», «законодательство французское», «практическая жизнь английская». Так Шевырев в главной идее своего проекта, подобно Петру I, «водворяет европейство (т.е. образован<ное> человечество) в россиянах» (Д, 213). Автор дневника убежден, что «русское понятие об отечестве должно ближе, нежели кто-нибудь из других народов, сливать с понятием о человечестве, ибо ведь Россиею только можем мы действовать и на все человечество.» (Д, 182). Обратим внимание на то, что, в отличие от Веневитинова, проект Шевырева начинается с обращения к вере, которую И. В. Киреевский в таком значении и полноте, как Шевырев, обретет гораздо позднее своего друга.

Широкий гуманистический подход в духе Гердера, который был близок в свое время Веневитинову, остается важным для И. Киреевского, свойствен Шевыреву в его программе российского воспитания и просвещения. Еще нет противопоставления России Западу. Автор в своем дневнике постоянно обращается к осмыслению особенности русского исторического пути, русского национального характера. Например, в записи 9 октября 1830 г. он пишет: «Отдавая справедливость всем и каждому из народов европейских, не забудем мы, русские, что истина, добродетель и изящество — три цели человеческие (курсив мой. — Н.Ц.) <...>, выше всего и будем в себе тесно сливать сии три идеи с идеею России: вот единое средство нам достойно и человечески удержать свой народный характер при бесстрастии к чужому» (Д, 182). В выводах Шевырева русское просвещение, образование, философия, искусство и т. д. основываются на таких понятиях «эстетического гуманизма», как «истина, добродетель и изящество».

Для Шевырева важно эстетическое начало в народной жизни. Путешествуя за границей, он пишет в дневнике: «У немцев гораздо более эстетической жизни, чем у русских: причина тому — свобода. <...> Всякое эстетическое наслаждение требует свободы.» (Д, 48). Понятие эстетической жизни у русского философа нераздельно с понятием свободы. И народную жизнь Италии он восхищенно описывает как последователь «эстетического гуманизма». Например, он говорит о чувстве прекрасного, возникающем во время народного праздника в Риме, когда «улицы устилаются коврами цветов разного рода», цвета и формы, когда в украшении принимает участие «простой народ» (Д, 144).

7 марта 1829 г., в первый год пребывания в Риме, Шевырев записывает в дневнике: «У меня родилась мысль написать Рассуждение об эстетической жизни народа, а особенно о степени развития оной у русских. Этой брошюрой хорошо бы мне возобновить мое литературное поприще по возвращении в Россию. Если буду издавать журнал, то цель его будет — распространение жизни эстетической в России» (Д, 48). По возвращении в Россию Шевырев действительно с 1835 г. участвует в журнале «Московский наблюдатель».

Второй том «Полного собрания литературно-критических трудов» Шевырева обращен к его публикациям 30-х гг., на которые большое влияние окажет его пребывание за границей. Во время пребывания за границей он остро почувствует оппозицию «свое / чужое», остро осознает свою связь с Россией, ее историей. Жизнь в Европе принесет особое мироотношение: в нем всегда в основе сравнение. И сравнение России и европейских стран в области истории, искусства, науки, литературы и т.д.

42 РО ИРЛИ. Ф. 26. № 14. Л. 58 об.

ведет Шевырева от ученичества к глубокому осознанию «своего / чужого», а затем и к соперничеству. В нем живет деятельный соперник, который соизмеряет возможности русского таланта с европейскими, русской истории — с историей европейских стран, России — с Европой. С молодым энтузиазмом он старается творить критику и эстетику, теорию перевода, стремится новые европейские открытия в области словесности, ее теории и критики сделать достоянием России.

Чтобы понять значение трудов Шевы-рева, опубликованных во втором томе, необходимо учитывать его беспримерные по широте и глубине филологические штудии во время пребывания в Италии. Они готовят достижения Шевырева в области преподавательской деятельности в Московском университете, в качестве главного критика журнала «Московский наблюдатель» (1835-1837). В Риме он жил в доме З. А. Волконской. Атмосфера этого дома оказала благотворное влияние на его эстетическое, творческое и профессиональное развитие. Здесь он был окружен европейскими знаменитостями: учеными, писателями, художниками, музыкантами и не менее известными русскими путешественниками.

В Риме он находится в центре европейской образованности, культуры, искусства. К его услугам библиотеки и рукописные памятники. Он много путешествует по Италии, стране великого искусства в разные эпохи ее истории, стране гениальных поэтов, художников, архитекторов, скульпторов, на всю жизнь сохранив благоговение к Данте и Микеланджело. Годы, проведенные в Италии, были временем интенсивного, радостного и упорного ученичества и труда, раздумий о судьбе России, о ее просвещении и науке. Как вспоминал М. Погодин, «три с лишком года, проведенные им в Италии, образовали в нем истинного ученого. Кроме Рима, он провел достаточное время в Неаполе и его окрестностях и имел случай изучить все примечательное в других классических городах Италии, как-то: во Флоренции, Болоньи, Венеции, Милане, Генуе, Парме и Перуджии. В Риме он возобновил свои занятия классическою филологией и изучал писателей Греции и Рима. К этому присоединил историю Рима и его древностей, руководствуясь сочинениями Нибби, Нардини, Нибура и Бунзе-на; изучал историю древнего и нового искусства, постоянно посещая Ватикан, храм св. Петра, Капитолий и частные галереи Рима; здесь прочел Винкельмана с комментариями; Лессингова „Лаокоона" и увидел, как бесплодны одни эстетические умозрения отвлеченных теоретиков Германии. В Риме же изучил итальянский язык и, при руководстве опытного учителя Соци, читал с комментариями Данта, Петрарку, Боккаччио, Ариоста, Тасса, соединяя с историей итальянской литературы историю Италии средних веков. Здесь же он занимался английским языком и словесностью, преимущественно чтением Шекспира, под руководством весьма опытного англичанина, Гамока, который особенно хорошо объяснял творения великого поэта; выучился также испанскому языку у испанского каноника, Франческо Марина, издавшего весьма хорошую испанскую грамматику, и с ним читал Сервантеса и Кальдерона»43.

43 Погодин М.П. Воспоминания о Степане Петровиче Шевыреве // ЖМНП. СПб., 1869. Ч. CXLI. С. 408.

Две книги второго тома «Полного собрания литературно-критических трудов» С. П. Шевырева

Весной 1831 г. Шевырев запишет в дневнике восторженное и хорошо продуманное признание: «О как велико назначение моего отечества! Не должен ли я радоваться тому и всякую минуту благодарить Бога за то, что я родился русским. Я — русский! Когда-то мои соотечественники скажут: „Мы русские" — с тем же восторгом, с каким я теперь говорю это. Боже! Если я когда-нибудь перестану действовать на благо России, а начну жить для себя только, — пошли на меня молнию и прекрати мое существование. Но уж за то, Бог, если я буду действовать все во благо России неутомленно, то не мешай мне смертью, дай мне 100 лет жизни на сию деятельность» (Д, 141).

Служение России и русской идее в области гуманитарной науки, масштабно соотнесенной Шевыревым с деятельностью Петра Великого, станет первостепенной и главной задачей его жизни. Уже на первых страницах в итальянском дневнике он намечает области будущих проектов, выступая настоящим реформатором в разных отраслях гуманитарного знания: составляет наброски к «эстетике для русских» «в порядке историческом», задумывается над «исторической пиитикой», занимается интерпретацией художественных текстов Гомера, Шекспира, Данте и других крупнейших авторов Античности, Средневековья, поэтов и писателей Нового времени, готовя подробные материалы к будущей дилогии («История поэзии», 1835; «Теория поэзии», 1836), к сочинению «Дант и его век» (1834), увидевшему свет уже после приезда Ше-вырева в Россию из Италии. Он пытается разрешить такие первостепенные проблемы русской филологической науки, как современный литературный язык, история и теория литературы, литературная критика, стихотворный перевод.

Какие ученые определяют развитие будущего русского ученого-филолога? В области эстетики, истории и теории литературы ориентирами для Шевырева по-прежнему будут Винкельман, Лессинг, Гердер, Жан-Поль Рихтер, бр. Шлегели. Он не принимает Гегеля, с эстетикой которого знакомится в Риме, ведет там же о нем жаркие споры с Гарчинским — польским поэтом, другом Мицкевича. Не случайно Ю. В. Манн замечает его склонность к тем, «кто был ближе к индуктивной, нефилософской теории искусства»44.

В трудах немецких ученых Шевырев нашел важные для себя идеи. Гердер покорил его уважением ко всем народам мира, убежденностью в их равноправии, в отказе от «европоцентризма в истории культуры»45, привлек его и тем, что, подобно Шеллингу и Фр. Баадеру, говорил о великом историческом будущем России. Благодаря Винкельману и его книге «История искусств древности» в творческом сознании Шевырева происходит «формирование общей концепции истории искусств», которая «на длительный срок определит систему художественных ценностей и предпочтений поэта. „Проект эстетического музея", возникший из чтения „Истории искусств древности", связан с ней теснейшими родственными узами»46.

Подобно Шевыреву, Лессинг в свое время также был озабочен судьбой национальной литературы, науки и культуры, искал новые пути их развития. Так появились знаменитые сочинения «Гамбургская драматургия», «Лаокоон, или О границах живописи и поэзии». Для Шевырева идеи Лессинга, как показывают многочисленные заметки дневника, вызывают творческую рефлексию: он применяет их к области теории литературы, считая особенно важной мысль об отличительных родовых свойствах литературы47.

Однако теперь, ориентируясь на немецкую литературу и ее «нефилософских» теоретиков, Шевырев стремится постигнуть и приобщиться к историческому мышлению в области литературы, критики, теории литературы, на основе которого он считает возможным создание в России национальной литературы и критики. Таким образом,

44 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 224.

45 Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества. М.: Наука, 1977. С. 633.

46 Лаппо-Данилевский К.Ю. Шевырев и Винкельман // Русская литература. 2002. № 2. С. 27.

47 Михайлов А.В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. М.: Наука, 1989. С. 78.

поворот в европейской науке, в частности немецкой, к историческому направлению, к историческому мышлению стимулирует рефлексию русского ученого-гуманитария, который судьбу русской литературы, науку о ней и критику делает предметом своих размышлений и глубочайшего и всестороннего исследования.

Как считает А. В. Михайлов, и что важным было для Шевырева, историческое мышление способствует «освобождению от риторического типа слова», от риторического типа культуры, который «обязывал признавать общезначимые и рассчитанные на вечность правила творчества»48.

Закономерен выбор Шевырева: при нащупывании собственной методологии ему более всего помогает Жан-Поль и «Приготовительная школа эстетики», в которой «никто не станет искать <...> эстетических рецептов и формул, никто не станет ставить ее в ряд отвлеченно-теоретических трактатов по эстетике. Вместо этого будет видеть в ней перворазрядный по своему значению документ центральной и критической эпохи в истории немецкой культуры.»49 Жан-Поль — один из тех теоретиков, идеи которого обусловят самобытность русской литературы, о чем Шевырев напишет в 1835 г. в журнале «Московский наблюдатель» в статье «О критике вообще и у нас в России», осмысляя также и функцию критики.

В. М. Маркович считает, что «именно с представлением об особой природе критики связаны важнейшие надежды Шевырева и прежде всего его вера в возможность такого развития русской словесности, которое бы оказалось одновременно управляемым и живым, потому что критика «причастна и к строгим законам науки <...>, и к живой жизни искусства»50.

Итог работы, проведенной Шевыревым для русской филологической науки в Италии, огромен. Им осмыслены «эстетика для русских» «в порядке историческом», «курс пиитики» — все то, что относится к теории гуманитарной науки, что должно быть обращено к истории, но не к философии. В этот момент в сознании молодого ученого актуализируются вопросы восприятия и понимания мира поэта или писателя, и в его работах возникает феномен интерпретации, что связано с несомненным знанием и влиянием Шлейермахера.

После возвращения Шевырева в Россию в сентябре 1832 г. и в связи со смертью профессора кафедры красноречия и его учителя А. Ф. Мерзлякова он, казалось, окажется на пороге Московского университета. Заметим, что Пушкин не безосновательно видел в нем ученого нового типа. Наряду с Пушкиным поддерживали его кандидатуру В. Жуковский, З. Волконская, друзья М. Погодин, Н. Рожалин, Н. Языков. С. С. Уваров, тогда товарищ министра народного просвещения, был заинтересован в нем как в университетском преподавателе. Но, не имея ученого звания, Шевырев не имел права даже на должность адъюнкта.

Ф. А. Петров так рассказывает о первых ступенях Шевырева к университетскому поприщу: «Факультетское собрание сочло, что опубликованное им „Рассуждение о возможности ввести итальянскую октаву в русское стихосложение" (1830) доказывало ученое знание итальянского и отечественного языка, однако признало необходимым, чтобы он написал диссертацию по истории искусств или словесности Древнего или Нового времени»51.

Для получения звания адъюнкта Шевырев пишет сочинение «Дант и его век», материалы для которого он собирал и осмыслял будучи в Италии. Защита состоялась летом 1833 г., а с осени этого же года он начинает свою службу в Московском университете в должности адъюнкта. С 1834 г. он читает лекции по разным предметам,

48 Там же.

49 Михайлов А.В. «Приготовительная школа эстетики» Жан-Поля — теория и роман // Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М., 1981. С. 45.

50 Маркович В.М. Уроки Шевырева // Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М., 2004. С. 26.

51 Петров Ф.А. С.П. Шевырев — первый профессор российской словесности в Московском университете. М.: Альтекс, 1999. С. 7.

среди которых совсем новая и им созданная «История древней русской словесности», без которой теперь невозможно представить филологического образования. Служба в университете, к которой Шевырев, как и ко всему в своей жизни, относился честно, серьезно, с полной отдачей сил и знаний, приносит удовлетворение и открывает новые научные горизонты: в 1835 г. выйдет в свет «История поэзии», в 1836-м — «Теория поэзии», его докторская диссертация.

Во втором томе «Полного собрания литературно-критических трудов» опубликовано сочинение «Дант и его век», которое представляет интерес как попытка воплотить «историческую методу» в подробное и целостное исследование творчества любимого поэта. Данте отведена роль «главы романтической поэзии», показано ее соответствие итальянской жизни XIII и XIV столетия в разных ее проявлениях: от культурных и бытовых до философских и религиозных. Чтобы воплотить в полной мере исторический метод при рассмотрении творчества Данте, Шевырев начинает свой труд с отделения первого, включающего жизнеописание поэта, которое строится на данных его предшественников (Иосифа Пелли, Джованни Боккаччо, Филиппа Вил-лани и др.), изучавших биографию Данте; на анализе истории знаменитых предков. Здесь же рассматриваются богословские, поэтические, политические и другие интересы его юности и молодости, объясняющие особенности его личности, характер, жизнь и судьбу в потоке исторического времени. Обращается писатель к осмыслению разнообразных форм и тематики произведений, написанных до «Божественной комедии»: к «Новой жизни» и «О народном красноречии», к «Пиру» и «Монархии». Внимание ученого привлекают активные и целенаправленные поиски Данте при создании принципов общеитальянского литературного языка. Ведь именно на народном языке до поэмы написаны его философские трактаты «Пир» и «Монархия».

Основная часть научного труда Шевырева посвящена исследованию «Божественной комедии»: в отделении втором изложено ее содержание с подробным пересказом всех частей, где в «Аду» Шевырев узнает изображение дантовской эпохи в политической жизни Флоренции, а в «Раю» — стихии современной автору комедии жизни монастырской и т.д. В отделении третьем «Дант-философ» рассмотрено значение комедии «в трояком отношении: как полной системы мироучения и наук XIII и XIV в., как особого художественного типа в истории поэзии, и как решительного проявления языка итальянского»52. В отделении четвертом «Дант-художник» произведен эстетический разбор поэмы. В отделении пятом «Дант — творец языка итальянского» рассмотрен язык комедии. Таким образом, исследование поэмы предполагает обращение к самому широкому кругу вопросов, в который включены исторические, поэтологи-ческий и языковой.

Из пяти отделений научного сочинения большая часть (третье, четвертое и пятое) посвящена поэме Данте как произведению искусства слова, потому что Шевыреву важна собственная оригинальная интерпретация художественного текста. Сохраняя общефилософский подход к родовой природе «Божественной комедии», он все-таки старается выйти за его пределы, включая в поле своего зрения наблюдения над образами героев и автора, над его жанровой природой, композицией, поэтическим языком и т. д. Он стремится к эстетическому анализу.

Можно сказать, что в первом сочинении, написанном после возвращения в Россию, он предлагает тот аналитический подход к произведению литературы, который совмещает достижения современной ему русской критики: принципы «философской эстетики» Надеждина и одновременно эмпирического подхода к литературному произведению Н. Полевого53. Маркович В. М. заметил эти свойства методологии Шевырева на примере написанной позже «Истории поэзии», хотя появились они в конце 20-х — начале 30-х гг. в дневнике.

52 Шевырев С.П. Дант и его век // Полное собрание литературно-критических трудов: В 7 т. Т. 2. Кн. 1. СПб.: Росток, 2020. С. 174. Далее цитируется с указанием в тексте в круглых скобках через запятую тома, книги и страниц.

53 Маркович В. М. Уроки Шевырева. С. 27-28.

В сочинении «Дант и его век» Шевырев дает почти исчерпывающий эстетический разбор, которому посвящено четвертое отделение. Он хорошо понимает «глубокое религиозно-нравственное значение всей поэмы», героем которой является сам поэт и «человек вообще», сознающий свой грех и достигающий рая. Религиозный и этический смыслы обусловливают «аллегорический характер» произведения, соответствуя «богословскому веку» (2, 1, 209). В приведенных выводах о соответствии смыслов и эстетических особенностей произведения своему времени можно узнать логику рассмотрения поэм Гомера в дневнике, когда Шевырев, различая поэмы по времени написания, показывал, как это отражалось на их содержании, на их общем художественном строе.

В определении произведения Данте по родовому признаку Шевырев использует принципы «философской эстетики», опираясь на представления Шеллинга, который считал, что в «Божественной комедии» слились «все стихии поэзии (эпос, лира, драма. — Н. Ц.), включая и дидактическую» (2, 1, 220). Напомним, что в дневнике ученый связывал с поэмой Данте лирический род. В сочинении он приходил к выводу об эпической стихии, присущей поэме Данте как олицетворяющей своеобразие южной итальянской поэзии в отличие от северной. Эпическому началу в стиле Данте он видит соответствие в живописи Микеланджело. «Известному стилю поэзии всегда отвечает известный стиль живописи» (2, 1, 220), — утверждает Шевырев в своем научном сочинении. Соотнося поэтический и живописный стили, писатель объясняет своеобразие истории культурных эпох (итальянского Возрождения, английского Возрождения), выявляя их типологическую близость. А «стихия эпического», отмеченная им в дневнике как характерная черта греческой и итальянской фантазии, позволяет ему увидеть сходство в творчестве античных поэтов и поэта Возрождения (соответственно — Гомера, Вергилия и Данте).

В анализе языка «Божественной комедии» Шевырев соотносит свои наблюдения с представлениями о современном ему русском литературном языке, исходит из романтических выводов о том, что творцом языка литературы выступает народ. «Дант хватал из уст народа всякое слово, какое только ему попадалось, лишь бы только вложить в него мысль свою» (2, 1, 229), — напишет он в своем научном сочинении, показывая, как естественный материал литературного языка и грубое народное просторечие, и пословицы, и игру слов и т.д. Даже глаголы, созданные в итальянском языке от существительных, Данте использует в комедии и сам создает их по народному образцу. То же он осуществляет и при создании глаголов от числительных, наречий, местоимений, примеры которых Шевырев приводит в своем научном сочинении.

Итак, «Дант и его век» — первое научное сочинение, демонстрирующее исторический метод при осмыслении личности и биографии художника слова, его произведения в контексте эпохи, а также по родовому (жанровому) признаку, в единстве с «философским воззрением». Такая методология способствует появлению «Истории поэзии», первая часть которой была опубликована в 1835 г. Второй том будет завершен в целом к 1835 г., но опубликован посмертно в 1892 г.

Во вступлении к первому тому «Истории поэзии» (1835) Шевырев прямо скажет: «Изучение мое есть чисто историческое в соединении с философским воззрением. Но общие исследования и положения я позволял себе тогда только, когда они могли быть основаны на событиях и явлениях видимых»54. И свою цель он объяснит так, чтобы выявить главное в методологии: «Устремлять <...> к историческому и положительному изучению образцовых произведений словесности в них самих, не довольствуясь чужими суждениями и не доверяя умозрительным теориям» (И1, II).

Пафос этих утверждений ученого заключается в том, что современная наука, по его мнению, должна обратиться непосредственно к осмыслению произведений

54 Шевырев С. История поэзии. 2-е изд. Т. 1. СПб., 1887. С. I. Далее цитируется по этому изданию с указанием в тексте в круглых скобках буквенной пометки «И», тома и, через запятую, страницы.

«История поэзии» С. П. Шевырева

словесности, к их художественному миру, что свойственно литературном интерпретации, методология которой способствует глубокому прочтению текста, проникновению в авторское начало и в большой степени соответствует сущности исторического метода.

Совершенно справедливо анализируя основополагающие идеи и «историческую методу» первой части дилогии Шевырева, Ю. Манн говорит о его «оппозиции <...> философским тенденциям», близости братьям Шлегелям и Жан-Полю, о стремлении создать «идеал исторической пиитики», осуществляемый писателем с учетом классификации трех периодов истории искусства, установленной философской эстетикой, при этом добавляя «этнографический последовательный план истории поэзии»55. Но эти идеи и раньше присутствовали в сознании писателя.

В таком понимании методологии филологической науки он, несомненно, оказывается новатором, старающимся внедрить самые современные тенденции европейской науки в России, подчинить их задачам отечественного просвещения. Как считает Ф. А. Петров, в «Истории поэзии» «Шевырев сделал очень важный шаг по преодолению консервативных сторон романтизма, к критике немецкой философии и эстетики, на путь конкретно-исторического изучения проблем этой области»56. Эту же мысль высказали В. К. Кантор и А. Л. Осповат, подчеркнув противопоставление Шевыревым «исторической методы» в исследовании искусства направлению «философской эстетики» в своей «Истории поэзии»57. По мнению З. А. Каменского, такие тенденции способствуют переходу от эстетики романтизма к эстетике критического реализма58. В свете сказанного исследователями обратим внимание на определение современной формы поэзии, которое дано Шевыревым в первой части дилогии и которое он заимствует от Жан-Поля, склоняясь к такому выводу: «Жизни, жизни требует поэзия»

55 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 230-231.

56 Петров Ф. А. С. П. Шевырев — первый профессор российской словесности в Московском университете. С. 10.

57 Кантор В.К., Осповат А.Л. Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982. С. 14.

58 Каменский З. А. Н. И. Надеждин. М., 1984. С. 87.

(И1, 58), но при этом без рабского ее копирования, потому что «жизнь, природа дают богатое вещество поэту; но идея художественная, идея бессмертная есть собственность бессмертной души его» (И1, 61).

Таким образом, в «Истории поэзии» Шевырев показывает краткую историю поэзии народов Западной Европы. В стремлении ученого представить историю мировой поэзии, по его определению, как «бесконечную галерею», соотносимую с «историей человечества» (И1, 67) есть, на наш взгляд, концептуальный подход, подразумевающий рассмотрение истории всеобщей литературы в ее родовых и жанровых дефинициях. Уже в другую эпоху А. Н. Веселовский, развивающий исторический метод, тоже будет создавать историю всемирной литературы, опираясь на идею становления и эволюции художественных форм.

Самой интересной в «Истории поэзии» для писателя среди европейских стран является Германия, которая первой восстает против французского влияния в области истории словесности благодаря деятельности Лессинга — теоретика, особо почитаемого русским ученым. Германия — родина «позднейшей литературы Европы» (И1, 46), что обусловливает ее оригинальное развитие, потому что «великим поэтам Германии предшествовало блистательное поколение глубокомысленных критиков» (И1, 47), а значит, «поэзия Германская была плодом науки» (И1, 47).

Для писателя этот вывод о Германии как стране, заключающей историю словесности европейской и принявшей лучшие достижения эстетической науки, образовавшей «ученое эклектическое направление» (И1, 48), особенно важен. Создавая в итальянском дневнике проект российского образования, Шевырев отводит своему отечеству роль, подобную Германии как стране позднейшей в истории европейской культуры и просвещения. Еще раз повторимся: он считает, что в России не только история словесности, но и области воспитания и просвещения должны быть основаны на эклектическом усвоении европейских достижений.

Органичным продолжением «Истории поэзии» стала «Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов». Философское по своей сути сочинение Шевырев намечает и выполняет «в порядке историческом». Многое в нем, как и в «Истории поэзии», писатель обдумал заранее, на страницах итальянского дневника. Это касается, в первую очередь, восприятия немецких теоретиков поэзии и вообще немецкой теории на страницах дневника. Он считает, что и в России, как в Германии, теория поэзии должна повлиять на плодотворный ход развития национальной словесности.

Посвящая немецким теоретикам (Винкельману, Гердеру, Лессингу, Жан-Полю, Гете, Шиллеру, А. и Ф. Шлегелям и др.) отдельные главки своей научной монографии, Шевырев, как и в дневнике, не может сдержать восторга перед Жан-Полем, благоговения перед Винкельманом, Гердером, Лессингом, Гете и Шиллером.

В самом конце «Теории поэзии» Шевырев делает вывод: «История наук важна повсюду, но особенную имеет важность в нашем отечестве, которое, заключая европейское образование, должно представить и в науках знание полное, всестороннее, окончательное. Для того, чтобы какая-нибудь наука принялась корнем на нашей почве и принесла впоследствии русский плод, необходимо, чтобы почва сия была удобрена историческим ее изучением: ибо избрание доброго и лучшего в науке, о чем мы должны пещись для нашего отечества, и местное применение оной к нашим народным свойствам и потребностям возможны только при сравнительном изучении ее развития у всех предшествовавших нам народов. История науки только может служить прочным основанием для ее здания и ручаться за его неколе-бимость»59. Таким образом, заключение второй части дилогии обращает нас к проекту российского просвещения вообще и к науке о литературе в частности, которым Шевырев служил всю свою жизнь.

59 Шевырев С. Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов. М., 1836. С. 367-368.

В этом проекте особенно важен для России опыт Германии, о котором Ше-вырев говорит следующее: «Теория в Германии представляет действие двух элементов: философского (умозрительного) и критического (опытного), из гармонического слияния коих должна родиться полная и совершенная наука»60.

Таким представляет Шевырев то лучшее, что должно войти в состав русской теории поэзии. Но в современном состоянии российской науки, по мнению ученого, побеждает «наклонность к односторонней умозрительной теории немецкой; нельзя не пожелать того, чтобы эмпирическое изучение искусства взяло верх над философским, которое у нас равнозначительно поверхностному. Историческое направление современной Европы нас к тому весьма кстати призывает»61.

Примерами «умозрительной теории» в современной Германии для Шевырева стали Аст и Бахман, идеи которых заняли господствующее положение в России. Сравнивая этих теоретиков, Шевырев некоторое

преимущество находит в эстетике Бахма- «Теория поэзии» С. П. Шевырева

на. Однако в теории последнего он видит

ложные идеи об искусстве: «Для него искусство более существует в идее, нежели в явлении. <...> Его эстетика есть наука искусства в идее»62. Для Шевырева совершенно неприемлемо бахмановское мнение об отсутствии различий между разными видами искусств, разными родами поэзии, в котором уничтожено само свойство искусства. Шевырев полагает, что задача писателя — возвратиться к самому предмету искусства, к поэзии в ее родовых, жанровых признаках, к ее языку.

В критике и неприятии Аста и Бахмана как авторов ложных представлений в области теории поэзии Шевырев готовит для себя принципиального, образованного, влиятельного в мире журналистики противника в лице Н. И. Надеждина. В надеждинском «Телескопе» совсем еще недавно печатались его статьи, присылаемые из Италии. Но уже в 1835 г. наметились явные противоречия, возникшие в связи с неприятием Надеждиным «Истории поэзии» Шевырева, отразившиеся в полемике на страницах «Телескопа» и «Московского наблюдателя». Вторая часть дилогии «Теория поэзии» еще больше закрепляла их.

Представления Надеждина разделяют в 1830-х гг. Белинский, Станкевич, Бакунин и др. О дилогии Шевырева на страницах «Телескопа» и «Московского наблюдателя» разгорится полемика между Шевыревым и Надеждиным. «Плечо к плечу против Шевырева выступили Надеждин, Белинский, поддержанные Станкевичем, М. Бакуниным, К. Аксаковым»63.

И хотя метод Шевырева поддержали Плетнев, Пушкин и др., современный исследователь заметит, что «История поэзии» и «Теория поэзии» — «это единственные

60 Там же. С. 372.

61 Шевырев С. Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов. С. 372.

62 Там же. С. 348.

63 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 279.

ТЕОР1Я ПОЭ31И

ВЪ ИСТОРИЧЕСКОМЪ РАЗВИТ1И У ДГЕВНИХЪ И НОВЫХ/. НЛРОДОВЪ.

СОЧ1М1ЕН1Е,

ПИСАННОЕ НА СТЕПЕНЬ ДОКТОРА Фн.ЮСОФСКЛГО ФАКУЛЬТЕТА ПЕРЕАГО 0ТДЬ.1ЕН1Я,

Лдъюпктомъ .Чоскоескаго Университета

СТЕПДПОМХ ШЕВЫГЕВЫМЪ.

Вь ТН1ЮГРА41Н II. Степанова.

1836.

капитальные труды»64, которые были созданы представителем исторического направления в науке о литературе, подчеркнув тем самым одиночество их автора и его уязвимость.

Труды Шевырева, задуманные в его дневнике на рубеже 20-30-х гг., далеко опережая время, узаконили ту методологию, которая предвосхитит и определит основы русского академического литературоведения. И. В. Ягич заметит, что когда Шевырев в Московском университете начал читать лекции о русском языке и истории словесности, «историческое направление стало вытеснять эстетические разборы»65. Продолжателями дела ученого, подчас не осознавая связи с ним, станут его талантливые ученики. Среди них — Ф. И. Буслаев, Н. С. Тихонравов, А. Н. Веселовский, о чем уже в первом издании «Русской философской эстетики» 1969 г. заметит Ю. В. Манн, что повторит в начале нашего века другой исследователь66.

В журнале «Московский наблюдатель» Шевырев создает на основе исторического метода свою концепцию современной ему литературы. В первом номере журнала в его программной статье «Словесность и торговля» Шевырев говорит о критике, которая «утвердится на верных правилах науки, на положительных свидетельствах истории словесности» (2, 1, 320). Но наиболее глубокое понимание критики Шевырев изложит в другой, тоже программной статье журнала — «О критике вообще и у нас в России» (2, 1, 356-372).

В литературном мире критик видит животворящую силу искусства, с одной стороны, а с другой стороны, — силу удерживающую — в лице науки, представляющей избранных, и предания, представляющего вкусы толпы. Жизнь литературного мира заключается в постоянном противоборстве этих сил. Роль критики, по мнению Ше-вырева, состоит в регулировании отношений между творчеством, с одной стороны, и наукой и преданием, с другой.

Анализируя эту статью Шевырева, Л. М. Крупчанов видит в ней утверждение новой для 1830-х гг. методологии в осмыслении современных литературных явлений: «Дело не в том, что Шевырев отказался от философского мышления, с которым он соприкоснулся в кружке любомудров, или порвал с немецкой эстетикой и философией вообще, а в смене методологии: уклонившись от немецкой идеалистической философии искусства (в том числе и гегельянства), которую он называет „синтетической", Шевырев предложил „исторический" метод анализа литературных явлений, ставший предтечей историко-культурной методологии в России»67.

Именно критика, по Шевыреву, может определить развитие русской литературы и культуры в «железный век». Однако в России с появлением «Библиотеки для чтения» читающая «публика» «руководствуется ее суждениями», ее произвольными оценками и выводами. С горькой иронией критик отмечает, что литературное и эстетическое образование русского народа осуществляет тот, кто «спрятался под маску татарина» и ввел полную произвольность в своих критических суждениях.

Для Шевырева — профессионального филолога и просветителя — важна личность критика, с одной стороны, как знатока, опирающегося на достижения науки, а с другой, — как человека, осознающего меру ответственности за свои оценки. В таком понимании он основывается на опыте образованного меньшинства в лице Пушкина и сотрудников «Современника», а также мировой культуры: «Все величайшие критики мира, выходя на это трудное и скользкое поприще, где личность человека справедливо подвергается подозрениям в самолюбивой гордости, <...> старались прикрывать свои личные мнения или правилами науки, или голосом

64 МаннЮ.В. Историческое направление литературоведческой мысли (1830-1840-е гг.) // Возникновение русской науки о литературе. М., 1975. С. 303.

65 Ягич И.В. История славянской филологии. СПб., 1910. С. 661.

66 Ратников К. В. Ранние этапы в развитии литературной теории в России: «История поэзии» и «Теория поэзии» С. П. Шевырева в контексте выработки национального метода в литературоведении // Русская словесность: теория и практика. Липецк, 2001. С. 69.

67 Крупчанов Л.М. История русской литературной критики XIX века. М., 2005. С. 100-101.

предания, или голосом мнения общественного, или общим языком мысли, одним словом, старались уничтожать свое лицо, а говорить как будто от лица истины, от лица рассудка и вкуса, подкрепленного свидетельствами истории» (2, 1, 365-366).

Выступая за то, чтобы правилом современной журналистики стало каждое критическое выступление, подкрепленное подписью автора, Шевырев высказывает следующее пожелание: «Чтобы всякая критика была скреплена подписью имени рецензента (курсив Шевырева. — Н.Ц.)». Значение имени автора для Шевырева, отразившееся в его журнальных статьях 30-50-х гг., впервые было осмыслено О. А. Бознак68. В дневниковой записи от 1 апреля 1831 г. Шевырев говорит о понимании «свободы книгопечатания», которая неотделима от ответственности за печатное слово, возложенное на имя сочинителя.

Для Шевырева и в середине 1830-х гг. идеи «эстетического гуманизма» важны и обусловливают его отношение к состоянию современной литературы, журналистики и ее творцам: поэтам и писателям, критикам, журналистам, книгопродавцам. Наличие твердых этических начал в современной культуре для критика — самый важный критерий, определяющий его восприятие современного литературного и журнального дела, о чем он скажет в 1835 г. в программных статьях журнала «Московский наблюдатель»: «Словесность и торговля» и «О критике вообще и у нас в России». В современности Шевырева тревожит процесс коммерциализации литературы: массовая литература и шире — массовая культура вытесняют истинное искусство, которое воплощает вечные эстетические и этические ценности.

В названных статьях «Московского наблюдателя» проблема обращена к участникам литературной жизни: литератору, книгопродавцу, критику. Единственную возможность не допустить укрепления и развития низкопробной литературы Шевырев видит в этической ответственности каждого, кто участвует в литературном и журнальном деле: «Благородная задача литератора состоит в том, чтобы свой успех <...> не только согласить, но и подчинить нравственному успеху общества». Благородная задача книгопродавца — «в том, чтобы согласить сбыт с успехом образования» (2, 1, 318), «благонамеренная критика», в свою очередь, должна быть «дельной, честной, непроизвольной» и иметь научные основы. Даже имя литератора он оценивает как средство «личной человеческой честности автора» (2, 1, 320), отвергая аноним и псевдоним, которыми так охотно пользовался О. Сенковский.

Будучи верующим человеком, Шевырев считает, что имя — «духовная конкретная норма личностного бытия»69, о чем писал П. Флоренский. Имя для писателя означает и жизнь, и судьбу, и честь. Он принципиально подписывает все свои главные статьи в журнале «Московский наблюдатель». Такую позицию Шевырева объясняет Ю. М. Лотман, приходя к выводу, что «личная человеческая честность автора делается

68 Бознак О. А. Литературно-критическая деятельность С. П. Шевырева 1840-1850-х годов: дисс. ... канд. филол. наук. СПб., 2004. С. 194-246.

69 Флоренский П. Имена. СПб., 2007. С. 51.

Обложка «Московского наблюдателя» за 1835 г.

критерием истинности его сообщения»70 в послепетровскую эпоху, когда меняется статус писателя.

В борьбе с Сенковским и массовой литературой Шевырев в итоге потерпел поражение. Однако в критическом отделе «Московского наблюдателя» он опубликовал принципиально важные для себя статьи, в которых как теоретик и критик литературы опередил свое время, предвосхитил важные открытия, оказавшие решительное влияние на развитие теории литературы, истории литературы и критики в России. Впервые в истории русской критики в «Московском наблюдателе» писатель показал плодотворность «исторической методы» в осмыслении отечественной и европейской литературы XVIII в. и первых десятилетий XIX в. Шевырев в журнальных публикациях стремится объединить историческое и эстетическое начала при осмыслении художественного произведения, стараясь подчинить традиции философской эстетики историческому методу. Белинский, напротив, теоретически определит тот же подход к произведениям литературы, основываясь на идеях философской эстетики, в 1842 г. в статье «Речь о критике».

Раньше Белинского Шевырев в статье «Разбор сочинений Кантемира» доказывает, какие глубокие возможности открывал избранный им подход к художественному произведению. «На что напал Кантемир в своей первой сатире? — спрашивал Шевы-рев. — На невежество, на борьбу его предрассудков с наукою и просвещением, потому что это было главная задача той эпохи. <...> Это было великое действие драмы, начатой Петром Великим» (2, 1, 541). Останавливаясь на эстетической составляющей критической оценки произведений Кантемира, Шевырев обращает внимание на их жанр, на влияние Горация в форме и изложении. Определяя историческую сторону оценки, Шевырев современность жанра сатиры в эпоху Петра объясняет главными потребностями времени, хотя жанр соответствует понятию «век» и по содержанию. В итоге критик приходит к выводу, что сатиры являются «выражением общественной жизни» России и что издание сочинений Кантемира — событие и своевременное, и значительное. В этих сочинениях он видит материал для «критической истории русской литературы» (2, 1, 538), создание которой считает необходимым.

Разбор Шевырева в «Московском наблюдателе» 1836 г. «Портретная галерея русских писателей. Кантемир» как будто намечает основные положения будущей статьи Белинского 1845 г. Сходство, иногда дословное, в восприятии и оценке сатир Кантемира у критиков не случайно: оно предопределено единством критического метода, о котором Белинский писал: «Критика историческая без эстетической и, наоборот, эстетическая без исторической будет односторонняя, а следовательно, и ложна. Критика должна быть одна.»71

Свой принцип критики Шевырев оригинально осуществляет на материале истории русской литературы XVIII в. В его анализе художественная сторона сочинений Кантемира рассматривается «в отношении к эпохе, к исторической современности»72 — как определит позднее черты историзма Белинский. М. Аронсон считает, что в поисках Шевырева главным достижением явились именно критерии историзма73.

Современная литература в журнальных статьях «Московского наблюдателя» стала предметом глубокого систематического исследования Шевырева. В одной из статей «Московского наблюдателя» он пытается определить задачи литературы, сообразуясь с характером времени: «Психологические задачи о человеке всего более привлекают теперь наше внимание. <...> Анатомия души есть наука века.» (2, 1, 529). В емкой формуле критик высказывает мысль, в это время близкую Бестужеву-Марлинскому, Кюхельбекеру, Баратынскому и другим современникам. Опираясь на исторический метод, Шевырев устанавливает связь между чертами времени и особенностями

70 Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Т.1. Таллин, 1992. С. 369.

71 Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. М.: Худож. лит., 1981. Т. 6. С. 294.

72 Там же. С. 284.

73 Аронсон М. Поэзия С. П. Шевырева // Шевырев С. П. Стихотворения. Л.: Советский писатель, 1939. С.VШ-X.

литературного развития, между характером века и художественной формой. По его мысли, наиболее совершенным современным жанром литературы должна стать психологическая повесть. Чтобы передать содержание времени — «анатомию души» — писателю нужно быть глубоким исследователем мира души человека. Верное изображение века, по Шевыреву, — психологическое изображение. Жанр повести обладает важными художественными возможностями для этого. Вот почему в разборе «Трех повестей» Н. Ф. Павлова Шевырев утверждает: «Повествователь должен быть психологом» (2, 1, 342). «Дар описывать душу и вникать в ее движения», с точки зрения критика, является самым значительным достоинством современного писателя. Воспринимая талант автора «Трех повестей» как психологический, Шевырев по-своему определил эстетическую ценность его произведений и связь писателя с «исторической современностью».

С жанром психологической повести критик в журнале сближает исторический роман, который отражает внутреннюю жизнь народа в определенный исторический период. В определение этого жанра он вносит требование исторической точности. Разбирая роман «Скопин-Шуйский», Шевырев пишет: «Нельзя не заметить, что этот роман, представляя в подробности внешние исторические события, слишком мало раскрывает перед нами внутреннюю жизнь эпохи и русского народа в начале XVII века. Роман не есть еще история, отгаданная в подробностях: он более чем история: он есть жизнь» (2, 1, 516). В таком определении повторятся выводы периода «Московского вестника», когда он утверждал, что В. Скотта «можно назвать автором книги жизни». Ю. В. Манн обращает внимание на то, что уже в это время «в концепцию Шевырева входит идея историзма, в той ее форме, которая состояла в признании родственности человеческих характеров на всех стадиях исторического процесса и которая была подсказана историографии XIX века именно творчеством Вальтера Скотта»74.

С теорией повести (романа), созданной на страницах «Московского наблюдателя» его главным критиком, спорили Белинский и Надеждин. Для Белинского, который защищал «поэзию реальную», в повести (романе) было недостаточным изображение «психологии души». Но еще менее приемлемой могла быть теория романа для На-деждина, который тоже считал его самым современным жанром, видел в нем синтез трех родов поэзии: лирики, эпоса, драмы. Свою теорию романа издатель «Телескопа» подтверждал, подробно анализируя романы В. Скотта. «Полная картина жизни» в романах шотландского писателя, по мнению Надеждина, возникала в большой степени потому, что «ему равно дозволяется и эпическая форма рассказа, и лирическая форма переписки, и драматическая форма разговора»75.

Жанр драмы тоже становится предметом рассмотрения в статьях журнала. Наряду с динамикой действия в драме, по мысли Шевырева, должно быть особое содержание, особый предмет изображения. Например, в статье о драме Н. Кукольника «Князь Михаил Васильевич Шуйский» он ратует за то, чтобы предметом изображения современной русской драмы стал героический мир истории, и обращает внимание на «Историю государства Российского» как возможный источник сюжетов. Сочинение Карамзина, по словам критика, «дает новое направление словесности, способствует к развитию национального в ней духа» (2, 1, 324). В современности, воплощаясь в художественную структуру драмы, история Карамзина «может иметь снова влияние на жизнь народа» (2, 1, 324).

Историческая драма, в центре которой явится высокое событие национальной истории, должна вообще стать фактом современной духовной жизни России. Неслучайно Шевырев неудачу драмы Н. Кукольника «Джулио Мости» объясняет неверным предметом изображения: в центре ее — частная история души главного героя.

В последовательно развивающейся в критическом отделе журнала «Московский наблюдатель» теории родов и жанров, по мысли Шевырева, современной лирической

74 Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). С. 317.

75 Телескоп. 1831. Ч. 4. № 13. С. 92.

поэзии принадлежит особенно широкая область изображения: и «важные вопросы века», и «анатомия души», и мир природы, и т.д. Среди современных поэтов наиболее значительным для Шевырева является Е. А. Баратынский. Страницы его статьи в «Московском наблюдателе», посвященные разбору «Осени», по существу, являются первым в истории науки о литературе серьезным откликом на зрелую лирику Баратынского. «Направление, которое принимает его муза, — писал Ше-вырев, — должно обратить внимание критики. Редки бывают его произведения, но всякое из них тяжко глубокою мыслию, отвечающею на важные вопросы века» (2, 2, 43). В поэзии Баратынского Шевырев почувствовал философское осмысление человеческой души и духовной жизни времени, ибо «новый поэт переводит пейзаж в мир внутренний и дает ему обширное, современное значение: за осенью природы рисует поэт осень человечества, нам современную.» (2, 2, 43). По мысли Шевырева, через психологизм, через «анатомию души» Баратынский приходит к философскому осмыслению современности. В отличие от Белинского, негативно отозвавшегося о сборнике «Сумерки», Шевырев в своих оценках оказался глубоким и объективным. Восприятие поэзии Баратынского Пушкиным и по-новому «открытая» поэзия Баратынского в XX в. подтверждают это.

Проблема создания поэзии мысли в «Московском наблюдателе» остается приоритетной еще со времен «Московского вестника». Для этого многое делает сам главный критик журнала, уверенный в том, что время пушкинской поэзии «гармонической точности» прошло, что современная поэзия должна быть философской и, значит, имеющей и новый язык, и новые рифмы и ритмы. Шевырев выступает инициатором и автором стихотворной реформы, над которой он размышлял еще в Италии, пытаясь в переводе седьмой песни «Освобожденного Иерусалима» Т. Тассо показать ее на практике.

В записях дневника (от 25 марта 1830 г.), как уже было замечено, он снова и снова возвращается также к своему переводу стихотворения Шиллера «Четыре века», опубликованному еще в «Московском вестнике» в 1827 г. Перебой метра, вызвавший замечание Погодина несколько лет назад, в памяти Шевырева так свеж потому, что для него это явление принципиальное, тоже связанное с планами стихотворной реформы, с судьбой русского стиха. В этом же ряду нужно понимать и оценки поэзии Бенедиктова на страницах журнала «Московский наблюдатель». В стихах Бенедиктова, названного Шевыревым «поэтом мысли», критика привлекают не столько тематика, сколько особенности поэтики. Отмечая в них «многие созвучия, заменяющие рифмы», критик утверждает: «Это нововведение может быть развито с пользой для языка. Свежая мысль непременно освежит и формы» (2, 1, 406). По мнению современных ученых76, реформаторство Шевырева в его переводах, его восторженные отзывы о стихах Бенедиктова предшествуют не только новаторству Некрасова, но и поискам поэтов конца XIX — начала XX в.

Критические штудии Шевырева в журнале «Московский наблюдатель» подготавливают настоящее теоретическое исследование, которое можно было бы назвать «Разделение поэзии на роды и виды». В 1841 г. автором сочинения под таким названием стал Белинский, несомненно, испытывающий влияние идей «исторической методы» Шевырева.

Статья Белинского «Разделение поэзии на роды и виды» была написана в качестве введения к будущему труду «Теоретический и критический курс истории русской литературы». В журнале «Московский наблюдатель» Шевырев по-своему воссоздал планы Белинского, который обратился к ним в результате критического отношения к гегелевской системности. В результате таких наблюдений ошибочным

76 См.: Гинзбург Л. Из литературной истории Бенедиктова // Поэтика. Вып. 2. Л., 1927. С. 83103; Шимкевич К. Бенедиктов, Некрасов, Фет // Поэтика. Вып. 5. Л., 1929. С. 105-134; Маймин Е. Об одном переводческом опыте С. Шевырева // Мастерство перевода. Сб. 9. М., 1973. С. 385-405; Рассадин С. Между верою и знаньем, или Русский неудачник. Владимир Бенедиктов // Его же. Русские, или Из дворян в интеллигенты. М., 2005. С. 315-328.

нам кажется утверждение о том, что «Для современного <...> Белинскому литературоведения вовлечение современной литературы в сферу научного познания, взгляд на нее как на предмет исторического и систематического изучения, выделяемого в специальную область, — все это было тенденцией совершенно необычной»77. На самом деле такая тенденция была совершенно обычной для «современного Белинскому литературоведения» в лице Шевырева, которому принадлежит важнейшая роль в развитии русской науки о литературе.

Шевырев уже в середине 1830-х гг. на материале современной ему русской литературы создает теорию родов — часть науки о литературе. В. Е. Хализев считает, что в эпоху романтизма в понимании критиков теория родов сводится к «неким умопостигаемым сущностям, фиксируемым философскими категориями <...>. Тем самым их рассмотрение оказалось отторгнутым от поэтики (учения о словесном искусстве)». По словам В. Е. Хализева, подобное произошло в эстетике Шеллинга и Гегеля. Белинский был продолжателем Гегеля, концепцию которого русский критик транслировал в работе «Разделение поэзии на роды и виды»78.

Исторический метод Шевырева, напротив, способствует объяснению специфики каждого рода и связан с учением о словесном искусстве. Шевырев говорит о сохранении чистоты каждого рода, определяет подходы к анализу литературного произведения как художественного мира, обусловленного авторской фантазией, в связи с чем на страницах «Московского наблюдателя» его критическая статья приближается к интерпретации. Лучшими интерпретациями в «Московском наблюдателе» стали статьи Шевырева о пушкинских произведениях последних лет, а также о «Миргороде» Гоголя. Обращение критика к методологии интерпретации свидетельствует о том, что принципы «эстетического гуманизма» теряют для него актуальность. Свидетельством тому станет неприятие Шевыревым того, что так занимало представителей философской критики, — поиска современной формы поэзии. Более того, его не интересует, в отличие от Белинского, главенствующая роль того направления, которое будет соответствовать этой форме поэзии («реальная» или «идеальная»). Его заботит «прежде всего поиск и утверждение исторического взгляда на художественное развитие человечества» и, в частности, России79, а также развитие русской самобытной поэзии, бытие которой связано с историей страны, о чем сказано в «Истории поэзии»: «История поэзии есть та же история жизни человечества, но только взятая в лучшие ее мгновения» (2, 2, 244).

Таким образом, «исторический взгляд на художественное развитие человечества» и России, обращение к методологии литературной интерпретации у Шевыре-ва способствуют переоценке отношения к «эстетическому гуманизму». Тем более что «исторический взгляд на художественное развитие» России в критических статьях Шевырева оказывается и в области прозы, и в области стиха удивительно плодотворным и прозорливым, прогнозирующим творчество М. Ю. Лермонтова, Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, а также некрасовскую стихотворную реформу. Другими словами, ученый предугадывает особенности литературного процесса в русской литературе XIX в.

В «Московском наблюдателе» Шевырев выступит автором статей о «Миргороде» Гоголя и о произведениях Пушкина. Их можно классифицировать как примеры критических статей, где исторический метод обретает особую полноту благодаря интерпретации, подобной интерпретации в тех статьях, которые Шевырев ранее посвятил Гомеру, Шекспиру, Данте. Сам факт такого отношения к творчеству современных авторов позволяет Шевыреву сразу определить масштаб таланта не только Пушкина, о котором он говорил в дневнике как о русском национальном поэте, но и Гоголя.

77 Кургинян М. С. Синтез эстетического и исторического принципов изучения литературы. В. Г. Белинский // Возникновение русской науки о литературе. [Б. м.], 1975. С. 420.

78 См.: Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 1999. С. 295.

79 Анненкова Е. И. Гоголь и Шевырев (Эстетическое и духовное. Проблемы взаимодействия) // Гоголевский сборник. СПб.: Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена, 1993. С. 155.

Пушкин и Гоголь. Худ. Н. Алексеев, 1847 г.

Шевырев обращается к творчеству своих современников и, подобно Шлейермахеру, показывает, что «пониманию подлежат не только высокие образцы античной литературы или тексты Священного Писания, — пониманию подлежат вообще любой устный или письменный текст, любой речевой акт», как определяет это современный ученый80. Шевыреву в трудах немецкого филолога близко то, что «существеннейшей идеей» его «герменевтической системы», «обнаруживающей романтические истоки его философии, становится идея личности: на что бы ни было направлено понимание, каков бы ни был его объект, оно в конце концов всегда оказывается направленным на человека, на личность, выразившую себя посредством языка через тот или иной объект»81.

В статье о «Миргороде» внимание и понимание Шевырева направлено на личность Гоголя, чтобы определить его творческую индивидуальность, представить «черты физиономии автора», особенности его фантазии. Таким образом, он первым среди современников писателя говорит о Гоголе, как «о личности, выразившей себя посредством языка», о ее уникальной черте — юморе. Шевырев уверен, что писатель «нашел его в Малороссии, <...> откупорил этот веселый дух из заветной кубышки какого-нибудь малороссиянина, потому что в литературе русской, и простонародной и образованной, мы не находим предания о такой простодушной веселости» (2, 1, 346).

Следуя методологии Шлейермахера, Шевырев показывает, как проявляет себя автор «Мирогорода». А т.к. у немецкого предшественника русского критика, по словам

80 Ляпушкина Е. И. Введение в литературную герменевтику. СПб., 2002. С. 5.

81 Там же.

П. П. Гайденко, интерпретация «носила <...> отчетливо выраженный психологический характер»82, можно сделать вывод, что оба (Шевырев и Шлейермахер) стремятся «понять именно „как" исследуемого или переводимого текста, чтобы постигнуть индивидуальность говорящего через сказанное им, чтобы через множество частных выразительных средств — особенностей стиля, речи, построения фразы и построения произведения в целом — постигнуть стилистическое единство произведения, а тем самым понять духовную целостность индивидуальности его автора»83.

При осмыслении индивидуальности Гоголя-художника Шевырев определяет юмор писателя не только по национальному признаку, но выявляет его главные черты как психологические, свойственные природе человека: «искренность», т.е. «непритворность» и «неистощимость» (2, 1, 347). И в психологическом истолковании категории комического русский писатель близок своему немецкому предшественнику. Х.-Г. Гадамер подчеркивал, что «детище Шлейермахера <...> — это психологическая интерпретация. Она является в конечном счете дивинационным подходом, самопогружением „внутреннего проистечения" структуры данного произведения, воспроизведением творческого акта»84.

В методологических поисках Шевырева можно увидеть предвосхищение идей Дильтея, который, по наблюдению современного ученого, в «саму процедуру понимания <...> вносит психологизирующий момент»85, при этом для немецкого ученого второй половины XIX в. была важна историческая дистанция между интерпретатором и интерпретируемым, что неважно было для русского критика.

В статье о «Миргороде» в поле зрения Шевырева проблема гоголевского юмора, который он рассматривает на широком фоне европейской культуры: в соизмерении с традициями гротесковой английской карикатуры (Гильр, Роландсон, Круикшенк), интимной французской карикатуры Э. Ж. Пигаля, мольеровской комедии, с традициями юмора немецких писателей (Жан-Поль, Тик, Гофман) и английского писателя Фильдинга. Критик утверждает: гоголевский юмор «мне кажется оригинальным, <...> в нем есть черта какого-то забывчивого простодушия, черта, которой вы не найдете в юморе немецком, ни даже в английском. Это юмор без британской брюзгливости, которою так резко отличается Фильдинг, и без немецкого педантизма, столь яркого в Жан-Поле и Гофмане» (2, 1, 350). Шевырев сетует на то, что в «Арабесках» «этот юмор малороссийский не устоял против западных искушений и покорился в своих фантастических созданиях влиянию Гофмана и Тика » (2, 1, 350-351).

Стараясь рассмотреть юмор Гоголя в сравнении со своеобразием смешного у разных западноевропейских писателей, художников, Шевырев осмысляет такую категорию герменевтической философии, как «предрассудок», т.е. «авторитет традиции». Как считает П. П. Гайденко, «восстановить авторитет традиции — одна из главных задач философской герменевтики Гадамера»86. Сравнивая особенности гоголевского юмора с манерой европейских писателей, Шевырев выступает за отталкивание от иностранных традиций и ратует за сохранение гоголевской самобытности.

Статья о «Миргороде» Шевырева имеет теоретическое вступление, в котором он излагает собственное понимание смешного. Опираясь на «Поэтику» Аристотеля, он принимает такое определение: «Смешное есть бессмыслица безвредная» (2, 1, 349). На этом определении базируется теоретическое рассуждение о трех родах смешного: «фантастическом», «аллегорическом» и «прямо снятом с жизни» (2, 1, 349), к которому критик относит талант Гоголя. К теоретическому рассуждению примыкает начало статьи, посвященное эмоциональному восприятию «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», а также аналитическое рассмотрение природы гоголевского смеха на материале первого сборника и «Арабесок». Вторая

82 Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентальному: новая онтология XX века. М., 1997. С. 393.

83 Там же.

84 Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 234.

85 Ляпушкина Е. И. Введение в литературную герменевтику. С. 10.

86 Гадамер Х.-Г. Истина и метод. С. 425.

часть статьи обращена к интерпретации трех повестей «Миргорода»: «Старосветских помещиков», «Тараса Бульбы» и «Вия».

Современный ученый называет аналитические характеристики гоголевского смеха, данные писателем, «глубокими суждениями»: «По мысли Шевырева, именно такой смех может открыть людям глаза на бессмыслицу, таящуюся в их жизни <...>. Открытие истины, считает критик, возможно именно потому, что такой смех не обличает изображаемую жизнь»87. Но, наряду с «глубокими суждениями», В. М. Маркович видит «поразительную слепоту»88 Шевырева, не оценившего в «Старосветских помещиках» «мысли о привычке», в противовес Белинскому, для которого именно она позволяла увидеть в повести Гоголя «поэзию реальную». Однако пафос творчества Гоголя, по мысли критика, не столько в изображении прозы жизни, сколько в его духовной индивидуальности, в особом комическом таланте, имеющем национальную основу: смех Гоголя малороссийский. Рассмотрение свойств творческой личности ведет Шевырева к открытиям, которые связаны с ее духовным миром, с тоской по высшему идеалу.

Шевырев рассматривает развитие таланта Гоголя, его движение от «Вечеров» к «Арабескам» и «Миргороду», которое связано, по его мнению, с нежелательным влиянием Гофмана и Тика, с изменением свойств творческой фантазии: в «Старосветских помещиках» и «Тарасе Бульбе» «фантазия от описаний лирических восходит уже к созданиям характеров и картин, отличающихся силою и яркостью кисти» (2, 1, 351).

С восхищением критик говорит о повести «Тарас Бульба» как отмеченной «печатью народности» (2, 1, 352). Для Шевырева это понятие соотносится с изображением героической жизни казаков, их свободолюбием, что отражено в цитируемом им отрывке о Запорожской Сечи — «этого гнезда, откуда вылетают все те гордые и крепкие, как львы, откуда разливается воля и казачество на всю Украйну!» (2, 1, 352).

Так критик «Московского наблюдателя» как будто проговаривается о пафосе современной поэзии, где не должно быть места «убийственной мысли о привычке, потому что она должна обратиться к темам высоким, гражданственным». Напомним, что в современной драме Шевырев предполагал обращение к сюжетам «Истории государства Российского» Карамзина, а в поэзии — к миру философских представлений о жизни, человеке, природе. Размышления об «убийственной мысли о привычке» (2, 1, 352) в «Старосветских помещиках», о пафосе «Тараса Бульбы» находятся в одном идейном контексте с представлениями Шевырева о критике, которая оказывает решающее действие на развитие литературы России, в которой должно быть изображение идеального, преобразующего жизнь.

Идеальной для Шевырева станет личность Пушкина, человека и художника. В «Московском наблюдателе» он обращается к интерпретации пушкинских текстов, которым посвятит часть статьи «Перечень Наблюдателя», вышедшей после смерти поэта и включающей анализ материалов первой книжки «Современника» за 1837 г. Первая часть статьи «Перечень Наблюдателя» посвящена памяти Пушкина и интерпретации его произведений, помещенных в посмертном номере «Современника»: «Была пора: наш праздник молодой.», «Отцы пустынники и жены непорочны.», «.Вновь я посетил.» «Герой», «Медный всадник»; «пиес в прозе», т.е. его критических высказываний и статей.

Шевыреву при обращении к произведениям Пушкина, как и Гоголя, важна методология Шлейермахера, которая отличается «отчетливо выраженным психологическим характером». Заметим, что ученый при интерпретации пушкинских и гоголевских текстов предшествует также Дильтею в том, что, по определению П. П. Гайденко, «обосновывает необходимость особого метода гуманитарных наук, в отличие от наук естественных», что связано с «понимающей психологией», которая «предполагает

87 Маркович В. М. Уроки Шевырева. С. 29.

88 Там же.

непосредственное постижение целостности душевно-духовной жизни, проявлением которой будет всякое действие, всякое отдельное выражение, запечатленное в историческом тексте»89. В отличие от Дильтея, Шевырев снова обращается не к историческим, а к современным ему пушкинским текстам. Ему не надо переноситься в прошлое, как Дильтею, но при этом Шевырев, как и зарубежный философ, стремится к «конгениальному пониманию» пушкинского Я.

Самая главная задача критика при обращении к стихотворениям Пушкина — не столько сказать об их художественном своеобразии, сколько увидеть человеческий облик автора, сокровенные черты личности. О Пушкине Шевырев писал Погодину в 1830 г.: «Я в Риме лучше понял назначение России и Пушкина»90, а в дневнике того же года он сделает вывод: «В Пушкине тип чисто русской. Пушкин — гений с запоем: это явление только в России возможно» (Д, 91).

Он почти дословно повторит в дневнике о Пушкине то, что писал за два месяца раньше о Петре Великом: «Петр есть тип чисто русского»91. При искреннем и восхищенном отношении к личности и творчеству Пушкина, отразившемся в соизмерении его с Россией и Петром Великим (они мыслятся равновеликими), в Италии Шевырев в этом же году пишет стихотворение программного характера о поэтическом языке, о судьбе русской поэзии, развитие которых связывает скорее с Державиным. «Послание к А. С. Пушкину» для него — поэтически выраженная декларация задуманной им стихотворной реформы, предполагаемой как часть общего проекта российского просвещения, воспитания и культуры.

Признавая величие личности и творчества Пушкина в истории русской культуры, писатель в этот период считает, что необходима реформа русской поэзии, т. к. пушкинская поэзия достигла высшей формы в своем развитии и не может быть продуктивной для будущего современной русской поэзии. Напомним, что в «Литературных мечтаниях» Белинский совершенно определенно заявит о конце пушкинского периода, а с появлением Лермонтова свои надежды в области поэзии свяжет с его творчеством, что повторит в цикле «Сочинения Александра Пушкина».

В «Перечне Наблюдателя» весь комплекс шевыревских представлений конца 20-х — начала 30-х гг. о личности и творчестве Пушкина присутствует. Но смерть поэта задает новую временную перспективу: теперь критик воспринимает последние произведения Пушкина как итоговые в его жизни и творчестве. Несомненно, что драматизм событий влияет на критика. Стараясь выявить психологические особенности личности Пушкина, открыть и понять мир души художника, он интерпретирует тексты стихотворений, за которыми в современной науке твердо закрепилось определение «философская лирика». Но Шевырев видит и понимает в них свое, открывая глубины души личности необыкновенной в ее отношениях к друзьям, к религии, к потомкам и вообще к будущему. Стихотворения Пушкина «Была пора: наш праздник молодой.», «Отцы пустынники и жены непорочны.», «.Вновь я посетил.», по словам Шевырева, «особенно замечательны своим содержанием и довершают нам портрет его как человека» (2, 2, 39).

Смерть Пушкина как будто «разрешает» прикоснуться к глубинам души великой личности. Погружение в мир художника открывает Шевыреву его «нравственный характер», в котором «дружба была <.> чем-то святым, религиозным», в котором «глубокое религиозное чувство всегда таилось на светлом дне души его» (2, 2, 39), в котором была благородная способность «к великому самоотвержению», чтобы «великодушно уступить бремя своей державы литературной» (2, 2, 40) молодому поколению, ни в чем не питая к нему зависти. В высказываниях критика Пушкин предстает перед вечностью в целостности своей душевно-духовной жизни как религиозный человек, приближающийся по своим качествам к идеалу, как гармоничная личность в отношении к людям и миру. Такое понимание Пушкина приходит в тот период

89 Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентальному. С. 396.

90 РО ИРЛИ. Ф. 26. № 14. Л. 116 об.

91 Там же. С. 187.

деятельности Шевырева, когда происходит явный «возврат к церковному мировоззрению» или «построение цельного мировоззрения на основе церковного сознания»92, о чем говорит В. В. Зеньковский.

Наступившая для Пушкина вечность диктует Шевыреву такое понимание и определение его личности, в котором неразделимы и гармоничны «истинный поэт и человек» (2, 2, 40), что предвосхищает выводы А. А. Григорьева, для которого в поэте заключается не только «наш самобытный тип», но и «художественно-нравственная мера»93.

В интерпретации Шевырева Пушкин предстает как великий художник слова. Во всех своих замечаниях, в размышлениях о наводнении Петербурга как «эпизоде, достойном <...> быть поэмою», об умении в «двух с половиной стихах» очертить «петербургский потоп», о «великом мастере в отделке», о поэме «Медный всадник» как произведении с «высшей степенью зрелости в отношении к художественным формам языка» Шевырев старается понять «творческий акт создателя», как принято было в практике Шлейермахера. Шевырев делает такой вывод: «Эскиз был стихиею неудержного Пушкина: строгость и полнота формы, доведенной им до высшей степени совершенства, которую он и унес с собою как свою тайну, и всегда неполнота и неокончанность идеи в целом — вот его существенные признаки» (2, 2, 41).

«В этой оценке Шевырева, — пишет Е. А. Маймин, — вполне проявилось кардинальное различие поэтических принципов Пушкина и поэтов-любомудров. То, что Шевырев назвал не совсем точно и что он почитал за недостаток, на деле было высочайшим проявлением свободного пушкинского гения и достижением реалистического искусства»94. Но принципы интерпретации позволяют в выводах Шевырева увидеть нечто иное: он старается понять «творческий акт создателя», как принято было в практике его предшественника Шлейермахера, который был филологом-классиком. У критика совсем нет цели развенчать гений Пушкина, но есть стремление показать собственное прочтение «Медного всадника» и других произведений в таком ключе, который открывает черты творящей личности. И главная черта, по мысли Шевырева, заключена в его определении «неудержный Пушкин». В. И. Даль дает такое объяснение слову «неудержный»: «Не могущий быть удержан, сдержан, остановлен, обуздан, укрощен»95. Используя такие определения, Шевырев говорит о Пушкине как вечно движущемся явлении русской жизни, как созидающем будущую классическую русскую литературу.

Через несколько лет в статье «Москвитянина» выражение «эскиз был стихией неудержного Пушкина» Шевырев истолкует с учетом творческой индивидуальности поэта и в исторической перспективе. Он напишет: «Вся поэзия Пушкина, как современная ему Россия, представляет чудный, богатый эскиз недовершенного здания, которое народу русскому и многим векам его жизни предназначено долго, еще долго строить — и кто же из нас с чувством надежды не прибавит? — и славно докончить»96. Такое понимание творчества Пушкина и русской литературы, продолжающей и развивающей его традиции, станет основополагающим в «органической» критике А. А. Григорьева и в почвеннической критике его последователя Н. Н. Страхова.

Таким образом, первые два тома «Полного собрания литературно-критических трудов» С. П. Шевырева показывают значительный масштаб его деятельности как создателя русской идеи, которая должна была воплотиться в проект русского гуманитарного просвещения и образования, главный пафос которого заключался в стремлении стать достойными европейцами. Для исполнения замысла Шевырев и его товарищи стремились в своей деятельности синтезировать лучшие достижения европейской философии,

92 Зеньковский В. История русской философии. URL: https://azbyka.ru/otechnik/Vasilij_Zenkovskij/ istorija-russkoj-filosofii (дата обращения: 12.01.2022).

93 Григорьев А.А. Искусство и нравственность. М., 1986. С. 79.

94 Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М.: Наука, 1976. С. 118.

95 Даль В. Толковый словарь: В 4 т. Т. 2. М.: Русский язык, 1982. С. 540.

96 Москвитянин. 1841. Ч. 5. С. 270.

гуманитарной науки, искусства, «практической жизни». В этот период Шевырев разделяет идеи «эстетического гуманизма», который действительно способствовал творческому освоению и усвоению достижений западноевропейского гуманитарного знания, просвещения, искусства. Однако сам процесс освоения способствовал движению Шевырева и некоторых «русских европейцев», например, И. Киреевского, к историзму97. Когда историческое направление в гуманитарном знании начинает вытеснять философскую эстетику, когда на первый план в методологии выступает литературная интерпретация как наука о духе, Шевырев обращается к истории русской литературы и к ее современности. Интерпретация гоголевских повестей и особенно пушкинских произведений в посмертном журнале «Современник» способствуют окончательному повороту Шевырева к русской традиции: к русскому мировоззрению98, православной религии и построению на их основе гуманитарной сферы России (ее просвещения и воспитания, филологической науки, журналистики и т.д.), что происходит в 1840-е гг.

Источники и литература

1. Алексеева Е.Д.С.П. Шевырев в общественной жизни дореформенной России: диссертация ... канд. ист. наук. М., 2006.

2. Алексеева Е.Д. Шевырев и столетний юбилей Московского университета // Вестник Московского университета. Сер. 8: История. 2004. № . 2. С. 106-121.

3. Анненкова Е. И. Гоголь и Шевырев (Эстетическое и духовное. Проблемы взаимодействия) // Гоголевский сборник. СПб.: Рос. гос. пед. ун-т им. А. И. Герцена, 1993. С. 143-160.

4. Аронсон М. Поэзия С. П. Шевырева // Шевырев С. П. Стихотворения. Л., 1939. С. V-XXXII.

5. Белинский В.Г. Собр. соч.: В 9 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1981. 678 с.

6. Бознак О. А. Литературная деятельность С. П. Шевырева (1840-1850 гг.): диссертация ... канд. филол. наук. СПб., 2004.

7. Веневитинов Д.В. Стихотворения. Проза. М.: Наука, 1980. 608 с.

8. Виндельбанд В. От Канта до Ницше: история новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками / Пер. с нем. Введенский А. И. М. : Канон-Пресс-Ц : Куч-ково Поле, 1998. 492 с.

9. Гаврилов И.Б. К характеристике философии воспитания С.П. Шевырева // Христианское чтение. 2017. №4. С. 200-219.

10. Гаврилов И.Б. Степан Петрович Шевырев о «русском воззрении» // Христианское чтение. 2016. № 1. С. 229-289.

11. Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988. 699 с.

12. Гайденко П.П. Прорыв к трансцендентальному: новая онтология XX века. М.: Республика, 1997. 494 с.

13. Гинзбург Л. Из литературной истории Бенедиктова // Поэтика. Вып. 2. Л., 1927. С. 83-103.

14. Григорьев А.А. Искусство и нравственность. М.: Современник, 1986. 349 с.

15. Гулыга А.В. Гердер и его «Идеи к философии истории человечества» // ГердерИ.Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. С. 612-648.

16. Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М.: Искусство, 1981. 448 с.

17. Зеньковский В. История русской философии. URL: https://azbyka.ru/otechnik/Vasilij_ Zenkovskij/istorija-msskoj-filosofii (дата обращения: 12.01.2022).

97 См.: Лушников Д.Ю., свящ, Гаврилов И.Б., Иванов П.К. И. В. Киреевский о характере христианского просвещения. Философско-педагогический контекст // Христианское чтение. 2019. № 1. С. 167-179.

98 См.: Гаврилов И.Б. Степан Петрович Шевырев о «русском воззрении» // Христианское чтение. 2016. № 1. С. 229-289; Гаврилов И.Б. К характеристике философии воспитания С. П. Шевырева // Христианское чтение. 2017. № 4. С. 200-219.

18. Каменский З.А. Н. И. Надеждин. М.: Искусство, 1984. 208 с.

19. Кантор В. К., Осповат А. Л. Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М.: Искусство, 1982. С. 7-41.

20. Киреевский И.В. Избранные статьи. М.: Современник, 1984. 383 с.

21. КошелевА.И. Записки Александра Ивановича Кошелева (1812-1883 годы). Berlin:

B. Behr's Verlag (E. Bock), 1884. 272 с.

22. Крупчанов Л.М. История русской литературной критики XIX века. М.: Высш. школа, 2005. 383 с.

23. Кургинян М. С. Синтез эстетического и исторического принципов изучения литературы. В. Г. Белинский // Возникновение русской науки о литературе. М.: Наука, 1975.

C. 415-452.

24. Лаппо-Данилевский К.Ю. Шевырев и Винкельман // Русская литература. 2002. №2. С. 3-27.

25. Лобанова Л.П. Фридрих Шиллер. «Прекрасная душа». URL: https://portal-slovo.ru/ pedagogy/41449.php (дата обращения: 06.02.2021).

26. Лотман Ю. М. Избранные статьи: В 3 т. Таллин, 1992. Т. 1. 479 с.

27. Лушников Д. Ю, свящ, Гаврилов И.Б., Иванов П. К. И. В. Киреевский о характере христианского просвещения. Философско-педагогический контекст // Христианское чтение. 2019. № 1. С. 167-179.

28. Ляпушкина Е.И. Введение в литературную герменевтику. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2002. 96 с.

29. Маймин Е.А. Русская философская поэзия. М.: Наука, 1976. 200 с.

30. Маймин Е. Об одном переводческом опыте С. Шевырева // Мастерство перевода. Сб. 9. М.: Советский писатель, 1973. С. 385-405.

31. Манн Ю.В. Историческое направление литературоведческой мысли (1830-1840гг.) // Возникновение русской науки о литературе. М.: Наука, 1975. С. 272-297.

32. Манн Ю. Русская философская эстетика (1820-1830-е гг.). М.: МАЛП, 1998. 381 с.

33. Маркович В.М. Комментарии // Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М.: Высшая школа, 2004. С. 252-303.

34. Маркович В.М. Уроки Шевырева // Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М., 2004. С. 7-60.

35. Мартынов В.А. Эпизод из жизни «русской идеи». С. П. Шевырев. Омск: Изд-во Омского гос. ун-та. 2011. 332 с.

36. Михайлов А.В. «Приготовительная школа эстетики» Жан-Поля — теория и роман // Жан-Поль. Приготовительная школа эстетики. М.: Искусство, 1981. С. 7-45.

37. Михайлов А.В. Проблемы исторической поэтики в истории немецкой культуры. М.: Наука, 1989. 230 с.

38. Москвитянин. М., 1841. Ч. 5.

39. Переписка А. С. Пушкина: В 2 т. Т. 2. М.: Худож. лит., 1982. 576 с.

40. Песков А. М. «Русская идея» и «русская душа»: очерки русской историософии. М.: ОГИ, 2007. 104 с.

41. Петров Ф.А. С.П. Шевырев — первый профессор истории российской словесности в Московском университете. М.: Альтекс, 1999. 57 с.

42. Погодин М. П. Воспоминания о Степане Петровиче Шевыреве // ЖМНП. СПб., 1869. Ч. CXLI.

43. Попов Ю. Философско-эстетические воззрения Фридриха Шлегеля // Шлегель Ф. Эстетика. Философия. Критика: В 2 т. Т. 1. М.: Искусство, 1983. С. 7-39.

44. Потапова Г.Е. «Московский вестник» // Пушкин в прижизненной критике. 18281830. СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге, 2001. С. 534-536.

45. Прозерский В.В. Первый шаг в эстетике // Жизнь и письмо: сб. ст.: к 70-летию А. А. Грякалова / Сост. С. А. Мартынова. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2018. С. 93-106.

46. Ратников К. В. Ранние этапы в развитии литературной теории в России: «История поэзии» и «Теория поэзии» С. П. Шевырева в контексте выработки национального метода

в литературоведении // Русская словесность: теория и практика. Липецк: Изд-во Липецк. гос. пед. ун-та, 2001. С. 67-70.

47. Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4.: От романтизма до наших дней. СПб.: ТОО ТК «Петрополис», 1997. 880 с.

48. Семина В. С., Баженова Т. П. Феномен «русского европейца в контексте русской культуры XVIII — середины XIX веков. URL: https://cyberleninka.ru/article/n/fenomen-russkogo-evropeytsa-v-kontekste-russkoy-kultury-xviii-serediny-xix-vekov (дата обращения: 19.01.22).

49. Телескоп. М., 1831. Ч. 4. № 13.

50. Флоренский П. Имена. СПб.: Авалон; Азбука-классика, 2007. 336 с.

51. Фонд С. П. Шевырева: РО ИРЛИ Ф. 26. № 14. Л. 58 об.

52. Фонд С. П. Шевырева: РО ИРЛИ. Ф. 26. № 14. Л. 116 об.

53. Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 1999. 398 с.

54. Шевырев С. Итальянские впечатления. СПб.: Академический проект, 2006. 648 с.

55. Шевырев С.П. История поэзии. Том первый, содержащий историю поэзии индейцев и евреев, с присовокуплением двух вступительных чтений о характере, образовании и поэзии у главных народов Западной Европы. М.: Тип. А. Семена, 1835. 333 с.

56. Шевырев С.П. Об отечественной словесности. М.: Высшая школа, 2004. 304с.

57. Шевырев С.П. Полное собрание литературно-критических трудов: В 7 т. Т.1. СПб.: Росток, 2019. 656 с.

58. Шевырев С.П. Полное собрание литературно-критических трудов: В 7 т. Т.2: В 2 кн. СПб.: Росток, 2020. 688 с.; 824 с.

59. Шевырев С.П. Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов. М.: Тип. А. Семена, 1836. 271 с.

60. Шимкевич К. Бенедиктов, Некрасов, Фет // Поэтика. Вып. 5. Л., 1929. С. 105-134.

61. ЯгичИ.В. История славянской филологии. СПб.: Изд. Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук, 1910. 961 с.