CC BY
60
УДК 1(091)
А. В. Марунов
РУССКАЯ ФИЛОСОФСКАЯ ПРОЗА КАК ФОРМА ВРЕМЕНИ 1820-1830-х гг.
Многие произведения русской литературы прошлого и современности характеризуются сегодня как философские. Неточное употребление этого термина серьезно затрудняет изучение философской прозы, возникающей и существующей на границе философского познания и собственно художественного творчества. Разгадку философской прозы как гибридного образования следует искать как в специфике собственно искусства, так и в самой философии.
В данной статье мы попытаемся выявить влияние отечественной философии на становление и развитие русской философской прозы 1820-1830-х гг. Для России эта проблема имеет большое значение, т. к. ее историческое и культурное развитие не укладывается в традиционные схемы и образцы. Понимание специфики и значения русской философии в рамках мирового философского процесса в значительной степени связано с пониманием серьезных различий между формами западного и русского философствования.
Отличительной чертой отечественной философии является специфика самого стиля философствования. Если в западной философии, начиная с XVII в., господствовал сугубо рациональный, «научный» метод изложения, то в русской философской традиции рационалистический стиль никогда не был основным. Более того, многие мыслители решительно отвергали его как ложную форму философского познания, не позволяющую дойти до сути главных проблем бытия. В русском духовном характере образное, художественное, интуитивное отношение к миру обладало явным преимуществом перед абстрактно-образным его освоением, поэтому и в философии ведущим оказался эмоционально-образный стиль философствования, отдающий предпочтение ярким художественным образам и аналогиям, интуитивным прозрениям, а не строгим логическим рассуждениям [5. С. 5].
Все это позволяет объяснить интерес к такому феномену в истории отечественной философии, как русская философская проза 1820-1830-х гг., представленная именами любомудров В. Ф. Одоевского, Н. В. Станкевича, Д. В. Веневитинова и др. Именно их усилиями была заложена стилевая и содержательная основа, определившая своеобразие русской философской традиции, фундаментом которой стало глубинное родство отечественной философии и литературы.
Русская литература первой четверти XIX в. и русская литература в целом развивалась под знаком философии, что в значительной степени определяло особенности
© А. В. Марунов, 2009
общекультурного развития этой эпохи. Философия захватывает все стороны русской жизни, активно вторгается в литературу, науку, искусство, педагогику. Присутствие философской мысли в научном трактате, в статье, в учебнике, в прозаическом литературном произведении было заявкой на общекультурную доброкачественность и актуальность.
Общественное сознание передовой русской интеллигенции после подавления движения декабристов обнаружило стремление уйти в область философских исканий, интел-лектуализироваться, откликаться на все прогрессивные тенденции в науке. В. Г. Белинский в статье о М. Ю. Лермонтове XIX век называл веком рефлексии, считая, что безверие людей, охлаждение их к жизни—это результат «переходного состояния духа, в котором для человека все старое разрушено, а нового еще нет, и в котором человек есть только возможность чего-то действительного в будущем и совершенный призрак в настоящем» [2. С. 253].
В критике и эстетике возрастает интерес к проблеме мечты, идеала. Идеал эпохи носит всеобщий характер и, обладая интенсивностью и яркостью художественного образа, способствует проникновению во внутренний мир человека, стремясь зафиксировать утрату гармонии в окружающем мире.
В русской культурной традиции второй половины 1820-х гг. и до начала 1840-х гг. существовал широкий круг литераторов, способных к философскому постижению действительности. По мысли В. Кожинова, «русская эстетическая мысль развивала традиции немецкой классической эстетики, воплотившейся прежде всего в трактатах Канта, Гегеля, Шеллинга, и теоретических размышлений Гете и Шиллера» [7. С. 191]. Речь идет, конечно, не о простом продолжении, но о творческом развитии, которое включает в себя и существенную полемику, и диалектическое отрицание традиции на русской почве.
Следует заметить, что «философизация» русской культуры в целом и литературы в частности не была абсолютно новым явлением в период после 1825 г., и этому есть свое объяснение. С. Шевырев, стоявший на эстетических позициях, характерных для кружка любомудров, в статье «О критике вообще и у нас в России» писал о своеобразии русской национальной художественной мысли: «Там в Западной Европе творцы поэты открывают начало литературы: здесь критик есть первый ее начинатель. Там является Поэзия без сознания, по вдохновению... здесь совершенно обратно, здесь Критика в начале, Поэзия за нею...» [11. С. 493]. После 1825 г. философское течение в русской литературе обретает новое качество, становится более социально и теоретически осознанным, приобретает своих выразителей.
Огромная роль в становлении русской философской прозы, наряду с поэзией и эстетикой, принадлежит группе литераторов, объединившихся в т. н. московский кружок любомудров. Творчество участников этого кружка, в частности В. Ф. Одоевского, в 20-е гг. XIX в. представляет собой первый на русской литературной почве опыт создания философской прозы. Е. А. Баратынский в середине января 1826 г. писал А. С. Пушкину: «Надо тебе сказать, что московская молодежь помешана на трансцендентальной философии» [1. С. 292].
Перед русской прозой встала задача освоить немецкую философию и на этом фундаменте создать качественно новый тип прозы, что привело «к перестройке не только ряда категорий эстетики» [8. С. 5], но и ее форм, стремящихся к логически связной системе опосредованных выводов, заключенных в основном в художественных образах.
Речь шла не о том, чтобы сблизить сферы философии и литературы, перелить в прозу философское содержание, освоить «философский» стиль мышления, хотя и это имело место, но о том, чтобы закрепить за философией ведущее место, создать прозу,
в которой все организуется рационально выраженной и сформулированной идеей, а не способом образного мышления писателя.
Немецкое любомудрие возбуждало если и не общее сочувствие, то, по крайней мере, любопытство у молодого поколения, которое обратилось к первоисточнику и читало немецкую эстетику на языке оригинала. Немецкая философская терминология широко распространилась в России: не было книги, журнальной статьи, где не заметно было бы ее влияние. «Но удивительно,—замечал И. В. Киреевский,—что когда мы вникаем несколько внимательнее в это всеобщее распространение философских знаний, то увидим, что настоящий источник его находится не в изучении философских писателей, не в усвоении тех или других систем, но, так сказать, в том воздухе, которым мы дышим» [6. С. 42].
После разгрома декабристов передовая русская мысль начинает испытывать давление и опеку реакционной государственной машины. Ища выхода из тупика, дворянская интеллигенция не стремится к чистому отвлеченному знанию, как это было в Германии, а, побуждаемая стремлением выжить в обстановке реакции, приходит к социальной философии действия через гегельянские и шеллингианские философские системы. В этот период может показаться, что русская интеллигенция жила только теоретическими интересами. Но это не совсем так. Мятущееся сознание стремилось найти точку опоры для миропонимания и, найдя ее в немецкой философии, устремилось к разрешению первоочередных проблем русской духовной жизни.
Вопрос о будущности русского народа в ряду других наций мира, с особой остротой поставленный с позиций философии истории П. Я. Чаадаевым, а также борьба за свободу личности—таковы главные проблемы русской общественной жизни после 1825 г. Вот как оценивал А. И. Герцен политическую обстановку этой эпохи: «Первые десять лет после 1825 г. были страшны не только от открытого гонения всякой мысли, но от полнейшей пустоты, обличившейся в обществе; оно пало, оно было сбито с толку и запугано. Лучшие люди разглядели, что прежние пути развития вряд ли возможны, новых не знали. Серое осеннее небо тяжело и безотрадно заволокло душу» [4. С. 288].
Поиск новых идеалов, обращение к проблемам развития внутренней духовной жизни личности, стремление выработать новое миросозерцание, осознать новые цели общественной жизни—таковы основные проблемы русской культуры конца 1820-1830-х гг. Это была эпоха напряженных философских и нравственных поисков. Эстетический идеализм и натурфилософия Шеллинга больше всего отвечали этим настроениям. Русская культура выбрала путь самопознания личности и проникновения в сущность природы, дающий возможность индивиду спроецировать эти духовно-философские искания на практическую деятельность. «Самопознание,—писал Д. В. Веневитинов,—вот идея, одна только могущая одушевить вселенную, вот цель и венец человека...» [3. С. 182].
Эпоха «общественного недуга», как ее называл В. Г. Белинский, отразилась в творчестве писателей-любомудров с огромной силой. Оно вобрало в себя горечь и тревогу людей, переживших крушение декабристских идеалов, поставивших лично для себя и для государства вопрос о праве на насилие. В их творчестве прозвучали мотивы страдания и тревоги за человечество. Трагические условия русской действительности тех лет естественно и неотвратимо вызвали в прозе и поэзии 1830-х гг. настроения душевной скорби, безысходной тоски, жажду углубленного самоанализа, рефлексию. Творчество любомудров включалось в общекультурный контекст философских поисков, способствующих пробуждению общественного самосознания. Постепенно наступает время, когда рефлексия превращается в более логизированное явление, приобретает философский
характер, поэтому и литература переживает своеобразную эволюцию, интеллектуализи-руется и осваивает не просто философскую терминологию, но философский способ мышления, который проникает в ткань художественного образа. Идея не только не заслоняет собой живой образ, но часто содействует его возникновению. Философское мышление, проникшее в художественный образ, устанавливает между эстетическим субъектом и объектом новые связи и соотношения. Именно в области философии, эстетики и литературы осуществляются в русской культуре поиски возможностей целостного проявления личности. Так, И. В. Киреевский в «Обозрении русской словесности за 1831 год» замечал: «Между тем как в других государствах дела государственные, поглощая все умы, служат главным мерилом их просвещения, у нас неусыпные попечения прозорливого Правительства избавляют частных людей от необходимости заниматься политикой, и таким образом, единственным указателем нашего умственного развития остается литература. Вот почему в России следовать за ходом словесности необходимо не только для литераторов, но и для каждого гражданина, желающего иметь какие-нибудь понятия о нравственном состоянии своего отечества» [6. С. 133].
В эстетике и литературе личность стремится найти гармонию, единство разума, воли и действительности. «Поэзия и философия—вот душа сущего»,—восклицал Н. В. Станкевич [10. С. 197]. Теоретическая мысль, сколь бы могущественной она ни казалась, никогда не играла в эту эпоху самоценную роль. Философией увлекались, ее изучали, видели в этой науке ключ ко всем тайнам бытия. Но вот характерное признание Н. В. Станкевича в письме к Я. М. Неверову: «Философию я не считаю моим призванием; она, может быть, ступень, через которую я перейду к другим занятиям...» [10. С. 158-159]. Далее он замечал: «Деятельность... вот одно прибежище мне!» [10. С. 170] Подобные же мысли высказывали в разное время Д. В. Веневитинов и В. Ф. Одоевский, их постоянно мучила неполнота самоосуществления. Философия была для них «вратами в мир действительный», была «горнилом», через которое можно было «провести... статью за статьей прежнего кодекса» (Герцен). Таково типичное понимание роли и значения философской мысли для общественного и художественного развития России 1830-х гг.
Развитие философии мыслилось лишь в том направлении, которое открывало пути к решению сложных проблем современного общественного бытия. «Живя среди абстракций и варварства,— вспоминал это время Н. И. Сазонов,— мыслящее меньшинство русской молодежи, воодушевленное любовью к родине и свободе, с неутомимым рвением искало выхода, который примирил бы ее с народом» [9. С. 196]. Именно в русской эстетической мысли, основанной на немецкой философии, начало возрождаться свободолюбие.
Таким образом, процесс формирования русской философской прозы неразрывно связан с ведущей тенденцией общественной мысли 1830-х гг. к выявлению философии личности и истории, с внедрением проповеднического и публицистического начала в литературу. Общий процесс поиска смысла бытия, универсальных идей, атмосфера бурных кружковых споров вокруг наследия немецкой философии — все это способствовало внедрению философии в искусство.
Процесс рождения и утверждения оригинальной русской прозы неразрывно связан с поиском «общих начал» бытия, циклизацией малых форм и жанров, освоением дидактикориторических форм высказывания. Эти два процесса тесно переплетались в эпоху жгучих дискуссий о правах и обязанностях личности. Философская проза в этом смысле стала формой времени и художественной лабораторией общественно-философских поисков.
1. Баратынский Е. А. Стихотворения, поэмы, проза, письма. М., 1951.
2. Белинский В. Г. Собр. соч.: в 9 т. М., 1981. Т. 4.
3. ВеневитиновД.В. Избранное. М., 1956.
4. ГерценА.И. Собр. соч.: в 30 т. М., 1956. Т. 9.
5. ЕвлампиевИ. И. История русской философии. М., 2002.
6. Киреевский И. В. Полн. собр. соч. М., 1911. Т. 2.
7. Кожинов В. В. Немецкая классическая эстетика и русская литература // Традиция в истории культуры. М., 1974.
8. Манн Ю. В. Русская философская эстетика. М., 1969.
9. СазоновН.И. Философия и общественная жизнь в России // Литературное наследство. М., 1941. Т. 41.
10. Станкевич Н. В. Переписка // Николай Владимирович Станкевич. Переписка его и биография, написанная П. В. Анненковым. М., 1857.
11. Шевырев С. Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов // Московский наблюдатель. 1835. Ч. 1.
