М. Ю. ЛЕРМОНТОВ В КРИТИКЕ ЖУРНАЛА «МОСКВИТЯНИН» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК

Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви

№ 2 (5) 2021

С.М. Телегина

М. Ю. Лермонтов в критике журнала «Москвитянин»

УДК 821.161.1-95:1(470)

DOI 10.47132/2588-0276_2021_2_130

Аннотация: В статье дан анализ критических оценок произведений Лермонтова, содержащихся в рецензиях С. П. Шевырева, А. Е. Студитского, К. С. Аксакова, А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, Ю. Ф. Самарина, А. А. Григорьева, опубликованных в «Москвитянине», крупнейшем журнале «православно-русского направления» середины XIX в., издаваемом М. П. Погодиным. Особое внимание уделено оценкам поэзии и прозы Лермонтова лидера русской консервативной критической мысли С. П. Шевырева в контексте полемики, которую он вел с главой либерального критического направления «Отечественных записок» В. Г. Белинским и с критиком, педагогом и составителем «Полной русской хрестоматии...» (1843) А. Д. Галаховым.

Ключевые слова: «Москвитянин», С. П. Шевырев, роман «Герой нашего времени», поэзия М. Ю. Лермонтова, любомудры, «поэтическая московская школа», «поэзия мысли», Ф. В. Булгарин, А. С. Пушкин, К. С. Аксаков, И. В. Киреевский, А. А. Григорьев, А. Д. Галахов, А. С. Хомяков, Ю. Ф. Самарин, С. Н. Дурылин.

Об авторе: Светлана Михайловна Телегина

Исследователь творчества М. Ю. Лермонтова, член Московского Лермонтовского общества.

E-mail: [email protected]

ORCID: https://orcid.org/0000-0002-2565-636X

Для цитирования: Телегина С.М. М.Ю. Лермонтов в критике журнала «Москвитянин» // Русско-

Византийский вестник. 2021. №2 (5). С. 130-165.

RUSSIAN-BYZANTINE HERALD

Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church

No. 2 (5) 2021

Svetlana M. Telegina

M.Y. Lermontov in the Criticism of the "Moskvityanin" Journal

UDC 821.161.1-95:1(470)

DOI 10.47132/2588-0276_2021_2_130

Abstract: The article provides an analysis of critical assessments of Lermontov's works contained in reviews by S. P. Shevyrev, A. E. Studitsky, K. S. Aksakov, A. S. Khomyakov, I. V. Kireevsky, Yu. F. Samarin, A. A. Grigoriev, published in Moskvityanin, the largest journal "Orthodox Particular attention is paid to the assessments of Lermontov's poetry and prose of the leader of Russian conservative critical thought S. P. Shevyrev in the context of the controversy that he led with the head of the liberal critical direction of Domestic Notes V. G. Belinsky and with the critic, teacher and compiler of the "Complete Russian Chronicle..." (1843) A. D. Galakhov.

Keywords: Moskvityanin, S. P. Shevyrev, novel "Hero of Our Time", M. Yu. Lermontov's poetry, lyubomudra, "poetic Moscow school", "thought poetry", F. V. Bulgarin, A. S. Pushkin, K. S. Aksakov, I. V. Kireevsky, A. A. Grigoriev, A. D. Galakhov, A. S. Homyakov, Yu. F. Samarin, S. N. Durylin.

About the author: Svetlana Mikhailovna Telegina

Researcher of creativity M. Y. Lermontov, member of the Moscow Lermontov Society.

E-mail: [email protected]

ORCID: https://orcid.org/0000-0002-2565-636X

For citation: Telegina S. M. M. Y. Lermontov in the Criticism of the "Moskvityanin" Journal. Russian-Byzantine Herald, 2021, no. 2 (5), pp. 130-165.

На роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»1 и на его первый и единственный прижизненный поэтический сборник2 откликнулись все значительные литературные периодические издания и все ведущие русские критики того времени. А. А. Григорьев отмечал, что «литература была тогда все и одно в области духа. Литературные симпатии были вместе и общественными и нравственными симпатиями, равно как и антипатии. Новое воззрение литературное поднимало решительную борьбу»3. Журналы «Отечественные записки» (18181884) и «Москвитянин» (1841-1856), отражавшие в своей деятельности два основополагающих направления русской критической мысли, столкнулись в острой полемике в оценке творчества молодого автора, ярко заявившего о себе и как поэт, и как прозаик.

Редактора «Москвитянина» Михаила Петровича Погодина (1800-1875) Лермонтов знал по университету — именно профессор Погодин экзаменовал поэта по истории при поступлении; в дальнейшем Лермонтов слушал его лекции, популярность которых была очень высока. Я. И. Костенец-кий (1811-1885), учившийся одновременно с Лермонтовым, вспоминал, что Погодин давал студентам «понятие о критической стороне истории, о существовании летописей и других исторических источников, и разбирал их и объяснял с поразительной для нас ясностью. <...> На лекциях его <...> всегда было множество студентов других факультетов и даже посторонних слушателей»4.

Степан Петрович Шевырев (1806-1864) заведовал в журнале «Москвитянин» критическим отделом. Профессор Московского университета, он был одним из тех, кто положил начало систематизации русского литературного наследия. С 1834 г. Шевырев читал лекции по истории всеобщей словесности (поэзия), изданные в 1835 г. в двух томах под названием «История поэзии». Эта книга была награждена Демидовской премией, ее положительно оценил А. С. Пушкин. «Курс, написанный мыслящим, исполненным критического ума писателем», — отмечал Н. В. Гоголь5. В 1836 г. Степан Петрович впервые в университете начал читать курс истории русского языка по памятникам, а в следующем году — историю русской словесности, представляющую древние образцы родного языка. По мнению современного исследователя, в «Истории русской словесности, преимущественно древней» (1846) «Шевырев предложил „исторический" метод анализа литературных явлений, ставший предтечей

С. П. Шевырев. Худ. Э. А. Дмитриев-Мамонов, 1840-е гг.

1 Лермонов М. Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова. Ч. 1, 2. СПб: Тип. Ильи Глазунова и К°, 1840.

2 Его же. Стихотворения М. Лермонтова. СПб: Тип. Ильи Глазунова и К°, 1840.

3 Григорьев А. Белинский и отрицательный взгляд в литературе // Эстетика и критика / Вступ. ст., сост. и примеч. А. И. Журавлевой. М., 1980. С. 236.

4 Бродский Н.Л. М. Ю. Лермонтов: Биография, 1814-1832. Т. 1. М., 1945. С. 239.

5 Гоголь Н. В. История поэзии С. Шевырева // Его же. Полное собрание сочинений. [В 14 т.] Т. 8. Статьи. М., 1952. С. 199.

историко-культурной методологии в России»6. М. П. Погодин писал о своем соратнике и друге: «Шевырев сделал много для своего времени, он дал сочинения, которые надолго еще останутся лучшими источниками сведений о словесности, как русской, так и иностранной; он дал разборы, в которых заключается много верных, поучительных замечаний о важнейших произведениях искусства; он содействовал образованию тысячей студентов, которых он выучил писать по-русски»7.

С творчеством С. П. Шевырева Лермонтов познакомился еще в годы учебы в Московском университетском благородном пансионе (1828-1830), где учился и Степан Петрович (1818-1822), и Лермонтов также как и Шевырев посещал в пансионские годы кружок С. Е. Раича. Московские любомудры — Д. В. Веневитинов, А. С. Хомяков и С. П. Шевырев — основали один из самых значимых русских журналов 20-х гг. XIX в. — «Московский вестник» (1827-1830), издателем которого стал М. П. Погодин.

Поэзия любомудров опиралась на классическую немецкую философию, а основой стал «московский тип образованности», когда философское знание привлекает дворянскую интеллигенцию более, чем социальные и политические проблемы. С. Н. Ду-рылин писал, что «Гете для Шевырева [и любомудров] — не только величайший поэт современности, он еще основоположник современной эстетики. <...> Шевырев старался раскрыть русскому читателю связь поэтического дела Гете с общим устремлением европейской культуры, как бы приучая их быть русскими европейцами.»8 В статье «О состоянии просвещения в России» («Несколько мыслей в план журнала») Д. В. Веневитинов сформулировал кредо любомудров — «поэзия неразлучна с философией»: «Философия и применение оной ко всем эпохам наук и искусств — вот предметы, заслуживающие особенное наше внимание, предметы, тем более необходимые для России, что она еще нуждается в твердом основании изящных наук и найдет сие основание, сей залог своей самобытности и, следственно, своей нравственной свободы в литературе, в одной философии, которая заставит ее развить свои силы и образовать систему мышления.»9 По мнению любомудров, «поэзия мысли» должна была сменить пушкинскую «школу гармонической точности».

Пушкин сотрудничал в «Московском вестнике», хвалил стихи Шевырева и Веневитинова, но их единомышленником в деле создания «поэзии мысли» не стал. 2 марта 1827 г. он писал А.А. Дельвигу: «Ты пеняешь мне за „Московский вестник" — и за немецкую метафизику. Бог видит, как я ненавижу и презираю ее; да что делать? Собрались ребяты теплые, упрямые; поп свое, а черт свое.»10 А 4 марта 1827 г. М. П. Погодин, благоговевший перед Пушкиным, но считавший его «поэтом чувства», а не мысли, в своем дневнике отмечает: «К Пушкину — [он] декламировал против философии, а я не мог возражать дельно и больше молчал, хотя очень уверен в нелепости им говоренного»11.

Журнал «Московский вестник» стал источником знакомства Лермонтова-пансионера с творчеством Шевырева, его поэзией, переводами и критическими статьями, поскольку почти в каждом номере журнала публиковались стихи Степана Петровича; приоритет введения мысли в отечественную поэзию принадлежал ему, он стал вдохновителем этого направления поэзии, главой «поэтической московской школы». В «Обозрении русской словесности за 1827 год» Шевырев подчеркивал:

6 Крупчанов Л.М. История русской литературной критики XIX века. М., 2005. С. 101.

7 Погодин М. П. Отрывок из воспоминания о С. П. Шевыреве, читанного в заседании Общества любителей Российской словесности 17 января 1865 года // Русский архив. 1865. Вып. 3. Стб. 389.

8 Дурылин С.Н. Русские писатели у Гете в Веймаре // Литературное наследство. 1932. Т.4-6. С. 454.

9 Цит. по: История русской литературы: В 4 т. Т. 2. От сентиментализма к романтизму и реализму. Л., 1981. С. 347.

10 Пушкин А.С. Письмо Дельвигу А.А., 2 марта 1827 г. Москва // Переписка А.С. Пушкина: В 2 т. М., 1982. Т. 1. С. 399-400.

11 Погодин М.П. Из «Дневника» // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб., 1998. Т. 2. С. 22.

«Философия есть наука ближайшая к словесности <...>. Мысль отражается в слове; чем зрелее и богаче мысль, тем зрелее и слово <...>, тем богаче и содержание словесности»12. Бессмертие творческой мысли — так можно определить основополагающую тему его лирики:

Падет в наш ум чуть видное зерно И зреет в нем, питаясь жизни соком; Но час придет — и вырастет оно В создании иль подвиге высоком И разовьет красу своих рамен, Как пышный кедр на высотах Ливана: Не подточить его червям времен, Не смыть корней волнами океана; Не потрясти и бурям вековым Его главы, увенчанной звездами, И не стереть потоком дождевым Его коры, исписанной летами. Под ним идут неслышною стопой Полки веков — и падают державы, И племена сменяются чредой В тени его благословенной славы.

13

При всем том, он вводил в свои стихи архаизмы, сопрягая их с современным ему русским просторечием, что делало поэзию несколько тяжеловесной, такая «поэзия мысли» не могла стать заменой пушкинскому поэтическому канону с его безукоризненным техническим совершенством. Авторитетный и оригинальный лермонтовед нашего времени, профессор МГУ А. И. Журавлева (1938-2009) отмечала: «По-настоящему адекватный ответ триумфальным достижениям пушкинской стиховой традиции последует чуть позже — это будет поэзия Лермонтова и Тютчева, вырастающая на почве московской культуры, культуры университетской. Поэзия, созданная в неизбежном творческом споре с пушкинской и художественно сопоставимая с ней на главном поле — лирическом»14. И далее Журавлева делает интересное заключение: «Если никто не прокламировал задачу „московской школы" так открыто и настойчиво, как Шевырев, то едва ли кто решил эту задачу так убедительно, как Лермонтов. Собственно, без него все разговоры о „московской школе" выглядели бы, пожалуй, умозрительно»15. Мы к этим словам еще вернемся, когда будем говорить о критическом разборе Шевыревым сборника «Стихотворения М. Лермонтова».

Лермонтова не могли не заинтересовать поэты, утверждавшие, что русскую поэзию необходимо наполнить философским содержанием. О том, что юный пансионер внимательно читал все, что выходило из-под пера Степана Петровича Шевырева, говорят лермонтовские наброски и планы в этот период. Шевырев возвращал читателей «Московского вестника» к национальным истокам — народной поэзии, к русской песне, в том числе к фольклорной разбойничьей песне. Не без влияния шевыревской поэзии пятнадцатилетний Лермонтов записывает: «Если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях.»16 В 1829-

12 [Шевырев С.П.] Обозрение русской словесности за 1827 год // Московский вестник. 1828. Ч. 1. № 1. С. 61.

13 Его же. Мысль // Поэты 1820-1830-х годов: В 2 т. Л., 1972. Т. 2. С. 164.

14 Журавлева А. И. «Московская поэтическая школа» и проблема альтернативных путей в литературе. Лермонтов и Шевырев // Ее же. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М., 2002. С. 29.

15 Там же.

16 Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Л., 1979-1981. Т.4. С.353. Далее цитаты Лермонтова по этому изданию приводятся с указанием тома и страниц.

1831 гг. он создает баллады «Атаман», «Воля», в основе которых — фольклорная разбойничья баллада, а в стихотворной повести «Преступник» он использовал мотивы и отдельные стихи знаменитой «Русской разбойничьей песни» Шевырева (1828). Кроме того, не без влияния поэзии любомудров, в этот период ученичества Лермонтов использует жанры философского монолога. В юношеском стихотворении Лермонтова «Чаша жизни» (1831), отмеченном ярким символическим образом, слышны реминисценции из стихотворения Шевырева «Две чаши» (1826), но, надо отметить, что эта близость у Лермонтова даже в ранних стихах не переходила в тождество. Образ-символ будет присутствовать и в юношеских шедеврах («Парус», «Нищий»), и в стихотворениях зрелого периода («Утес», «Тучи» и др.).

В пансионские годы Лермонтов, вероятно, имел представление не только о творчестве Шевырева, но и о его личности, и о его литературной позиции, если исходить из лермонтовского стихотворения 1829 г. «Романс» («Коварной жизнью недовольный.»), адресатом которого в лермонтоведении считается Степан Петрович Шевырев перед его отъездом в Италию17. Из стихотворения ясно, что добровольный внешне отъезд героя вынужден внутренними причинами: его преследует «обман» и «низкая клевета» «презрительных людей», также ясна и позиция автора, сочувствующего герою18:

Коварной жизнью недовольный, Обманут низкой клеветой, Летел изгнанник самовольный В страну Италии златой. «Забуду ль вас, сказал он, други? Тебя, о севера вино? Забуду ль, в мирные досуги

Как веселило нас оно?

*

Снега и вихрь зимы холодной, Горячий взор московских дев, И балалайки звук народный, И томный вечера припев? Душа души моей! тебя ли Загладят в памяти моей Страна далекая, печали,

Язык презрительных людей? *

Нет! и под миртом изумрудным, И на Гельвеции скалах, И в граде Рима многолюдном Все будешь ты в моих очах! (Курсив мой. — С. Т.) (1, 22).

Этому отъезду предшествовала нашумевшая острая полемика С. П. Шевырева с Ф. В. Булгариным, начало которой было положено критическим «Обозрением

17 В начале 1829 г. княгиня З. А. Волконская предложила Шевыреву стать домашним учителем и воспитателем ее сына Александра, с которым она уезжала в Италию. Шевырев был постоянным посетителем салона княгини, он принял ее предложение и в мае 1829 г. уехал в Италию.

18 Редактор собрания сочинений Лермонтова Б.М. Эйхенбаум впервые в 1936 г. прокомментировал, принял и обосновал высказанное ранее устно предположение И. Л. Андроникова о Шевыреве как адресате лермонтовского стихотворения. Эта версия была принята в лермонто-ведении и не оспаривалась до 1983 г., когда возможным адресатом «Романса» был назван Мицкевич, тем не менее, версия Эйхенбаума считается более убедительной (Вацуро В. Э. Мицкевич в стихах Лермонтова // Духовная культура славянских народов: Литература. Фольклор. История: Сборник статей к IX Международному съезду славистов. Л., 1983. С. 109-129).

русской словесности за 1827 год», опубликованным Шевыревым (без подписи) в первом номере 1828 г. «Московского вестника», где критик нелицеприятно отозвался о творчестве Булгарина и о газете «Северная пчела», определяя главный характер булгаринских «нравоучительных» произведений как «безжизненность: «У г. Булга-рина вы не найдете светлой, разнообразной, пестрой картины современных обычаев и характеров; он смотрит на них не своими глазами, а сквозь стекло чужеземных писателей, не русские нравы описывает, а переделывает чужие на русские, подражая в этом случае нашим комикам.»19 Щекотливость ситуации состояла в том, что статья появилась в тот момент, когда редактор журнала М. П. Погодин находился в Петербурге и устанавливал с влиятельным Булгариным литературные и личные контакты. «Я был угощаем в Петербурге Булгариным, который дал особый обед, — Пушкин, Мицкевич, Орловский пировали здесь вместе, — вспоминал Погодин, — и не успел я уехать из Петербурга, как пришла туда первая книжка с громогласным разбором. сочинений Булгарина. Он взбесился, называл меня изменником, и началась пальба.»20 На столь смелый выпад Шевырева с одобрением откликнулся Пушкин в письме к М. П. Погодину от 19 февраля 1828 г.: «О герой Шевырев! О витязь великосер-дый! — подвизайся, подвизайся!..»21 Он в этой статье получил от взыскательного критика высочайшую оценку, однако были задеты пушкинские друзья: Е. А. Баратынский, а во второй части — А. И. Дельвиг. Краткий разбор стихов Баратынского отличался тонким критическим анализом, но сдержанным выводом: «.желание блистать словами в нем [Баратынском] слишком заметно, и потому его можно скорее назвать поэтом выражения, нежели мысли и чувства»22. Дельвига ведущий критик «Московского вестника» упрекнул в смешении понятий «поэзия» и «проза» в его альманахе «Северные цветы», на что раздраженный Дельвиг писал Баратынскому из Харькова (март-май 1828 г.): «Как это ты, живучи в Москве, не приучил к повиновению мальчишек Шевыревых и им подобных? Это стыдно. Докажи им, что статья о литературе 1827 года совершенно школьническая, и какая! Даже Булгарин прав, говоря об ней.»23 Слова Дельвига о «правоте» Булгарина — намек на его антикритику «О статье: „Обозрение русской словесности за 1827 год", помещенной в первом нумере „Московского вестника" на 1828 год»24. Ответ Булгарина — придирчивая и несправедливая критика языка и стиля шевыревской статьи — включал сорок один пункт «грубых ошибок против логики и грамматики» и заканчивался такими словами: «Спросим теперь: могут ли люди, которые так мыслят и пишут, иметь голос в делах наук и словесности?..»25 Погодин назвал булгаринскую статью «преглупой», а Лермонтов в стихотворении — «низкой клеветой», поскольку такой грубый ответ был направлен против ученого, которого отличало «редкое познание русского языка» (И. В. Киреевский) и тонкий литературный вкус. Эта полемика получила известность в литературных кругах обеих столиц, несомненно, был осведомлен о ней и Лермонтов. Погодин старался сгладить острою ситуацию и напечатал сдержанный ответ Булгарину, а друзья Шевырева посоветовали ему ехать с княгиней Волконской в Италию, тем более Степан Петрович уже высказывал Погодину намерение оставить журналистику и посвятить себя науке.

«Три с половиной года, проведенные в Италии, стали для молодого литератора лучшей школой — „годами учения" (Lehrjahre), — отмечает современный исследователь

19 [Шевырев С. П.] Обозрение русской словесности за 1827 год. С. 77-78.

20 Погодин М. П. Из «Воспоминаний о Степане Петровиче Шевыреве» // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб., 1998. Т. 2. С. 38.

21 Пушкин А.С. Письмо М.П. Погодину. 19 февраля 1928 г. Петербург // Переписка А.С. Пушкина. Т. 2. С. 373-374.

22 [Шевырев С. П.] Обозрение русской словесности за 1827 год. С. 71.

23 Дельвиг А.А. Сочинения: Стихотворения. Статьи. Письма. Л., 1986. С. 310.

24 [Булгарин Ф.В.] О статье: «Обозрение русской словесности за 1827 год», помещенной в первом нумере «Московского вестника» за 1828 год // Северная пчела. 1828. № 11. 26 янв. С. 4.

25 Там же.

Л р. .¿а V".

Профессор С.П. Шевырев читает русскую словесность. Худ. Тихомиров, 1844 г.

И. Б. Гаврилов, — он выучил итальянский, испанский и английский языки и прочитал в подлинниках Данте, Петрарку, Ариосто, Шекспира, Сервантеса, Кальдерона и др. Постоянно проживая в Риме на вилле князей Волконских, Шевырев совершал регулярные путешествия по Италии, осматривая художественные памятники Флоренции, Венеции, Неаполя, Милана и др. городов, стремясь „отгадать тайну красоты"»26. Вторую поезду за границу Шевырев совершил в 1838-1840 гг. Он посещал лекции археологического института в Риме, слушал лекции в Берлине, Мюнхене, Париже, Лондоне, работал в библиотеках, встречался с западноевропейскими учеными. «Получил <...> международное научное признание как доктор философии Императорского Королевского Пражского университета, действительный член Королевского Афинского Общества изящных искусств и Королевского Датского Общества Северных Антиквариев»27.

Возвратившись в 1840 г. в Россию, Шевырев преподает в Московском университете и возглавляет критический отдел в журнале «Москвитянин», первый номер которого открывался его программной статьей «Взгляд русского на современное образование Европы»28, где были заявлены основные идеи и задачи нового журнала. Шевырев дал блестящий анализ европейского просвещения и указал на роль России в мировой культуре, высказывая предположение, что «в роковую минуту, может быть, она же назначена от Провидения быть великим Его орудием к спасению человечества». При этом автор статьи называет ряд неизбежных недостатков, которые вынесли русские из дружеского общения с Западом, и «самый неприятный», характерный

26 Гаврилов И.Б. Степан Петрович Шевырев о «Русском воззрении» // Христианское чтение. 2016. № 1. С. 241.

27 Там же. С. 254.

28 Москвитянин. 1841. Ч. 1. № 1. С. 219-296.

для современной отечественной литературы, — «русская апатия». «Эта апатия причиною в нас и лени, которая одолевает свежую молодежь нашу, и бездейственности многих литераторов и ученых, которые изменяют своему высокому призванию.»29

И далее Шевырев, не называя имени, впервые упоминает М. Ю. Лермонтова и его роман: «Да, разочарование Запада породило у нас одну холодную апатию. Дон-Жуан произвел Евгения Онегина, один из общих русских типов, метко схваченный гениальною мыслию Пушкина из нашей современной жизни. Этот характер повторяется нередко в нашей литературе: о нем грезят наши повествователи, и еще недавно один из них, блистательно вышедший на поприще поэта, нарисовал нам ту же русскую апатию, еще степенью больше, в лице своего героя, которого мы, по чувству национальному, не хотели бы, но должны признать героем нашего времени»30.

По мнению Шевырев, устоять в своей самобытности под натиском Запада нам помогут три коренные чувства, сохраненные русским народом, «в которых семя и залог <...> нашему будущему развитию. Мы сохранили наше древнее чувство религиозное. <...> Чувство государственного единства <...>. У нас только царь и народ составляют одно неразрывное целое. <...> Эта связь утверждена на взаимном чувстве любви и веры и на бесконечной преданности народа царю своему <...>. Третье коренное чувство наше есть осознание нашей народности. <...> Этим чувством роднятся и действуют заодно обе наши столицы, и то, что замышлено в северной, проходит через Москву <...>. Москва есть то верное горнило, в котором пережигается все пришлое с Запада и получает чистую печать русской народности.»31 (Курсив мой. — С. Т.). Эти три коренные чувства, сформулированные Шевыревым, стали основой «православно-русского направления» в общественной мысли России, которое он проповедовал в статьях журнала «Москвитянин». Именно в этом журнале литературно-критическая деятельность профессора Шевырева получила наивысшее развитие, он разбирал все достойные внимания произведения современной литературы и откликнулся на роман М. Ю. Лермонтова и на сборник его стихотворений.

Аналитическая статья Шевырева о «Герое нашего времени»32 в «Москвитянине» открывала цикл «разборов замечательнейших современных произведений изящной словесности, появившихся в нашем Отечестве в течение трех лет»33, и предварена была разделом «Вместо введения», в котором автор знакомил своих читателей с «критическим способом воззрения, каким будет руководствоваться»34, отмеченным единством «критики исторической» и «критики эстетической»: «Двояким образом можно рассматривать произведения изящной словесности по тем двум сторонам, которые каждое из них в себе заключает. Одною из этих сторон обращается оно к жизни

29 Шевырев С. П. Взгляд русского на современное образование Европы / Публ., подгот. текста Л. Н. Беленчук // Вестник ПСТГУ. Серия IV: Педагогика. Психология. 2007. Вып. 4 (7). С. 171.

30 Там же. С. 171-172.

31 Там же. С. 173.

32 Его же. «Герой нашего времени» М. Лермонтова // Москвитянин. 1841. Ч. 1. № 2. С. 515-538.

33 Его же. Вместо введения // Там же. С. 507.

34 Там же.

Лермонтов после валерикского боя. Худ. Д. П. Пален, 23 июля 1840 г.

современной и служит ей отражением. <...> Чем произведение выше, тем более оно имеет точек соприкосновения с текущею жизнию. Мы вменим себе в особенную обязанность подмечать движение общественной мысли в нашей словесности <...>. Мы употребим все усилия, необходимые для разрешения вопроса жизненного: в какой степени словесность наша отражает жизнь нашего общества? В какой степени может она служить зеркалом русского быта со всем его бесконечным разнообразием?..»35

Шевырев называет литературно-критическую деятельность, которую он начинает в журнале «Москвитянин», «скользким поприщем», ибо ставит перед собой задачи серьезные, сложные и смелые: «.есть в ней [словесности] сторона другая <...>. Эту сторону называем мы эстетическою, или художественною. <...> Вся эта сторона исключительно принадлежит автору. В ней отражаются и творческий его талант, и душа его, и характер, и образование. <...> В глубине произведения будет таиться поэтическая мысль, на которую, кроме творца ее, никто не имеет права. Ее тайна кроется в святилище души его. Обличить эту тайну поэта, проникнуть в ее источник — вот самое трудное, самое важное дело критики.»36 Воистину задача трудновыполнимая, ибо подлинный душевный портрет всегда остается сокровенной тайной, известной только Богу. Русский философ И.А. Ильин отмечал: «.О живой душе писателя критику нечего распространяться; она ему не дана и не известна. <.> И наивно было бы думать, что усвоение его художественного акта равносильно постижению его души»37.

Полемический тон статей Шевырева, его эрудиция, многосторонняя образованность, глубокая мысль, тонкий критический анализ, остроумие — все это снискало ему высокий авторитет среди патриотически настроенных современников и лидерство в русской критике того времени. Глубокое и сложное, но неоднозначное суждение С. П. Шевырева о Лермонтове можно рассматривать только в контексте той ожесточенной полемики, которую апологет русской жизни Шевырев вел с главой либерального критического направления «Отечественных записок» В. Г. Белинским, известным своими западническими симпатиями, дерзкими инвективами против русской истории и русской самобытности. Отмечая это, будет справедливым сказать, что Белинский сумел оценить и поэзию, и «Героя нашего времени» Лермонтова, и смело поставил его в один ряд с великими писателями мировой литературы, и это при том неблагоприятном впечатлении, которое получил критик после первой встречи с поэтом38. Однако он смог подняться над личной обидой и с исключительной проницательностью заявил, что роман «Герой нашего времени» представляет собой «совершенно новый мир искусства». Шевырев был несравнимо образованнее Белинского, но «неистового Виссариона» выручал природный дар, то острое

35 Там же. С. 508-509.

36 Там же. С. 509-510.

37 Ильин И.А. О чтении и критике // Его же. О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Мюнхен, 1959. С. 11.

38 «Лермонтов, громадою ума своего и какою-то тайной души, был опытнее, старше, зрелее Белинского, — отмечал В. В. Розанов. — Тут вовсе дело не в фактическом знании; а в какой-то способности посмотреть на жизнь, взглянуть на людей: и в момент понять в них то, что Белинский до гроба так и не понял, и не мог бы понять, проживи он хоть и до семидесяти лет (РозановВ.В.В.Г. Белинский (К 100-летию со дня рождения) // Его же. Собрание сочинений. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 504-505). С Лермонтовым Белинский познакомился в Пятигорске летом 1837 г., но расстались они с неприязнью, поскольку поэт высказал о Вольтере, в то время весьма почитаемом молодым критиком, пренебрежительное мнение, в котором проявилась та удивительная зрелость лермонтовского ума, на которую указывал Розанов: «„Да я вот что скажу вам о вашем Вольтере, — заключил в конце Лермонтов, — если бы он явился теперь к нам в Чембар, то его ни в одном порядочном доме не взяли бы в гувернеры". Белинский в течение нескольких секунд посмотрел молча на Лермонтова, потом, взяв фуражку и едва кивнув головой, вышел из комнаты. <.> [После такого неудачного знакомства] Белинский иначе не называл Лермонтова, как пошляком, а Лермонтов Белинского — недоучившимся фанфароном, который, прочитав несколько страниц Вольтера, воображает, что проглотил всю премудрость» (Сатин Н. М. Отрывки из воспоминаний // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 251).

эстетическое и критическое чутье, которое И. С. Тургенев называл у него «особым инстинктом прекрасного», вот почему многие критические оценки Белинского так точны и до сего времени имеют основополагающее значение.

Полярность мировоззрений и непримиримость позиций Шевырева и Белинского привели к тому, что полемика приобретала все более острый характер, а резкий тон доходил до оскорбительного, они обменивались колкими статьями, не скупясь на взаимные обвинения. Полемика началась еще в 1836 г. статьей Белинского «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя"»39, которая предлагала не диалоговое общение, а была нацелена на конфронтацию, хотя и не содержала резких выпадов. Для университетского профессора Шевырева, высокообразованного, но эмоционального, Белинский, человек, который нигде серьезно не учился, был «рыцарем без имени». «Вот его внешние признаки, — пишет Шевырев, — цельная, из одного куска литая броня наглости прикрывает в нем самое невинное невежество. <...> На щите вместо девиза, кривыми и громадными (любимое его слово), буквами, написано: убеждение. <...> Сам, бобыль литературный, последний внук литератора-промышленника, он не хочет уважать никаких преданий, не признает никакого авторитета, кроме того, который он сам возведет <...>. Беда предмету его убеждения <...>. Если случится ему признать кого-нибудь за талант, он подносит ему тотчас эпитет громадного; поклоняется ему наравне с Шекспиром»40.

Свой ответ в журнале «Отечественные записки» Белинский назвал «Педант», и эта характеристика закрепилась в среде западников. Критика «Отечественных записок» была, по сути, злым памфлетом, в котором автор бойким журналистским пером нарисовал издевательскую карикатуру на своего оппонента: «.Мой педант <.> не без ума и не без способностей; он только ограничен, но не глуп, только мелочно самолюбив, но не бездарен. <.> Натянутая важность лица, при смешной фигуре и круглом брюшке, сделала его похожим на лягушку, которая, в басне Езопа, хочет раздуться в вола. Самолюбие его действительно раздулось. <.> Мой педант принимает под свое критическое покровительство все бездарное и ложно моральное и наповал бранит все, в чем есть жизнь, душа, талант <.>. Педант все простит вам, кроме невыносимой для него обиды — быть умнее и талантливее его.»41

Надо признать, что Шевыреву нужна была немалая выдержка, чтобы продолжать борьбу с партией «Отечественных записок». Вероятно, восторженные оценки «неистового Виссариона» о романе и поэзии Лермонтова и панегирические статьи в «Северной пчеле» давнего литературного противника Степана Петровича Ф. В. Бул-гарина, давшего исключительно высокую оценку «Герою нашего времени» как «лучшему роману на русском языке», мешали Шевыреву сохранять беспристрастность,

39 Белинский В.Г. О критике и литературных мнениях «Московского наблюдателя» // Телескоп. 1836. Ч. XXXII. № 5. С. 120-154

40 Шевырев С. П. Взгляд на современное направление русской литературы. (Вместо Предисловия ко второму году «Москвитянина».) Статья первая. Сторона черная // Москвитянин. 1842. № 1. С. 28.

41 Белинский В. Г. Педант. Литературный тип // Его же. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т.6. Статьи и рецензии. 1842-1843. М., 1955. С. 72-74.

В. Г. Белинский. Худ. К. А. Горбунов, 1838 г.

но уже в первой рецензии на лермонтовский роман он сразу же признал выдающийся талант Лермонтова: «С особенным радушием готовы мы на первых страницах нашей критики приветствовать свежий талант при его первом явлении и охотно посвящаем подробный и искренний разбор „Герою нашего времени", как одному из замечательнейших произведений нашей современной словесности»42. Исходя из своего «критического метода воззрения», в основе которого лежало единство «исторической» и «эстетической критики», «талант г. Лермонтова» критик оценивает очень высоко: «Талант решительный и разнообразный, почти равно владеющий и стихом, и прозою. <...> Он и одушевленный лирик, и замечательный повествователь. Оба мира поэзии, наш внутренний, душевный, и внешний, действительный, равно для него доступны. Редко бывает, чтобы в таком молодом таланте жизнь и искусство являлись в столь неразрывной и тесной связи. <...> Верное чувство жизни дружно в новом поэте с верным чувством изящного. <...> На исполнении видна во всем печать строгого вкуса: нет никакой приторной выисканности, и с первого раза особенно поражают эта трезвость, эта полнота и краткость выражения, которые свойственны талантам более опытным, а в юности означают силу дара необыкновенного»43.

Отводя Лермонтову первое место в русской литературе послепушкинского периода, взыскательный критик говорит о несомненных достоинствах романа, указывая на мастерство автора в описании «картин величавой природы Кавказа», вообще колоритной кавказской жизни горцев, подчеркивая при этом преимущества Лермонтова перед стилем А. А. Бестужева-Марлинского: «С особенным удовольствием можем мы заметить в похвалу нового кавказского живописца, что он не увлекся пестротою и яркостью красок, а, верный вкусу изящного, покорил трезвую кисть свою картинам природы и списывал их без всякого преувеличения <...>. Дорога через Гуд-гору и Крестовую, Кайшаурская долина описаны верно и живо.»44 Останавливаясь на двух повестях — «Бэла» и «Княжна Мери» — с точки зрения «критики исторической», Шевы-рев должен признать, что они полностью отвечают тем требованиям к произведению изящной словесности, которые он предъявил в разделе «Вместо введения», — «служить зеркалом русского быта со всем его бесконечным разнообразием»: «[Автор] изобразил две картины, из которых первая взята более из жизни племен кавказских, вторая из светской жизни русского общества. <...> Там Азия, которой люди, по словам Максима Максимовича, „что реки: никак нельзя положиться!..". Но всего живее, всего поразительнее эта история похищения коня, Карагеза, которая входит в завязку повести. Она метко схвачена из жизни горцев. <.> Вся эта повесть вынута прямо из нравов черкесских. В другой картине вы видите русское образованное общество. <.> Весь этот мир — верный сколок с живой и пустой нашей действительности. Он везде один и тот же. в Петербурге и в Москве, на водах Кисловодска и Эмса. Везде он разносит праздную лень свою, злоязычие, мелкие страсти»45.

Тонко подмечены критиком характеристические черты «замечательнейших созданий поэта»: Бэлы («.дикое, робкое дитя природы, в котором чувство любви развивается просто, естественно <.>. Как мила, как грациозна <.> в ее простоте!»), княжны Мери («.в ней все природные чувства подавлены какою-то вредною мечтательностью, каким-то искусственным воспитанием. <.> Нам досадно на нее, когда она оглядывается на галерею, боясь, чтобы мать не заметила ее прекрасного поступка. <.> Мы отдаем всю справедливость наблюдательности [автора], которая искусно схватила черту предрассудка, не приносящего чести обществу, именующему себя христианским») и контрабандистки из «Тамани» («.причудливого создания, в котором отчасти слились воздушная неопределенность Гетевой Миньоны и грациозная дикость Эсмеральды Гюго»)46.

42 Шевырев С.П. «Герой нашего времени» М. Лермонтова. С. 516.

43 Там же. С. 515-516.

44 Там же. С. 519.

45 Там же. С. 520-521.

46 Там же. С. 523-524.

Шевырев дает емкую характеристику Грушницкому («.тщеславен. <.> Он любит без любви»), а особое предпочтение получает Максим Максимович: «Какой цельный характер коренного русского добряка, в которого не проникла тонкая зараза западного образования, который, при мнимой наружной холодности воина, наглядевшегося на опасности, сохранил весь пыл, всю жизнь души. <.> Свежая, непочатая природа! Чистая детская душа в старом воине! Вот тип этого характера, в котором отзывается наша древняя Русь! <.> Давно, давно мы не встречались в литературе нашей с таким милым и симпатичным характером, который тем приятнее для нас, что взят из коренного русского быта»47.

Интересно отметить, что Степан Петрович оставляет совершенно без внимания повесть «Тамань», кроме беглой характеристики загадочной Ундины. Художественное чутье критика не откликнулось на красоту стиля повести, которую считали «совершенством в художественном отношении» Лев Толстой, Дмитрий Григорович, Антон Чехов, Борис Зайцев, Иван Бунин и др. Тем не менее, Шевырев проходит мимо «двух маленьких эскизов», «Тамани» и «Фаталиста», которые, по его мнению, служат только дополнением к «двум другим значительнейшим» повестям, «Бэле» и «Княжне Мери».

Вторая часть статьи посвящена Печорину. Принимая все его слова буквально, вне авторского подтекста, того художественного намека, несущего скрытый смысл, который автор использует для изображения жизни человеческой души, сложных психологических состояний, критик не находит в характере Печорина ни одной сколько-нибудь положительной черты, ни одного доброго поступка, не верит ни одному благородному движению его души. («Мы не верим тому, чтобы в этом живом мертвеце могла сохраниться любовь к природе, которую приписывает ему автор»48): «Апатия, следствие развращенной юности и всех пороков воспитания, породила в нем томительную скуку, скука же, сочетавшись с непомерною гордостью духа властолюбивого, произвела в Печорине злодея. Главный же корень всему злу — западное воспитание, чуждое всякого чувства веры»49.

По мнению Шевырева, такой тип невозможен «в мире изящного искусства»: «Зло как главный предмет художественного произведения может быть изображаемо только крупными чертами идеального типа. Таким является оно в „Аду" у Данта, в „Макбете" Шекспира <.>. Поэзия допускает иногда зло героем в свой мир, но в виде Титана, а не Пигмея.»50 Иными словами, Печорин не отвечает требованиям «критики эстетической», но, как увидим далее, герой романа не выдерживает и «критики исторической», и в этом, считает Шевырев, «главный и существенный недостаток изображения». Подчеркивая авторский дар «наблюдателя-психолога», Шевырев делает одно тонкое замечание, хотя и сказанное мимоходом, но поколебавшее его стройную критическую концепцию: «А между тем эта душа была сильная душа, которая могла совершить что-то высокое. Он сам в одном месте своего журнала сознает в себе это призвание. <.> Когда взглянешь на силу этой погибшей души, то становится жаль ее, как одну из жертв тяжкой болезни века.»51 В этой характеристике Печорина Шевырев невольно сближается с Белинским. Но, в отличие от него, критик «Москвитянина», будучи поборником идеи официальной народности, рассматривал героя романа не только в социальном и моральном аспекте, но и в патриотическом, видя «корень всему злу в западном воспитании», а в характере Печорина — «тень западного недуга»: «По мнению автора, Печорин есть герой нашего времени. В этом выражается и взгляд его на жизнь, нам современную, и основная мысль произведения. Если это так, стало быть, век наш тяжко болен. <.> И в самом деле, если обратимся мы на Запад, то найдем, что горькая ирония автора есть тяжкая правда. <.> Печорин

47 Там же. С. 525-526.

48 Там же. С. 529.

49 Там же. С. 532.

50 Там же. С. 535.

51 Там же. С. 532.

не имеет в себе ничего существенного относительно к чисто русской жизни, которая из своего прошедшего не могла извергнуть такого характера. Печорин есть один только призрак, отброшенный на нас Западом, тень его недуга, мелькающая в фантазии наших поэтов. Вот существенный недостаток произведения»52.

Диагноз, поставленный Лермонтовым, в представлении Шевырева, является заслугой проницательного молодого прозаика, поэтому критик в конце статьи подтверждает высокую оценку нового романа, который «и в своем существенном недостатке имеет глубокое значение в нашей русской жизни. Все содержание повестей г-на Лермонтова, кроме Печорина, принадлежит нашей <.> жизни; но сам Печорин <.> — это призрак <.>. И в этом отношении произведение г-на Лермонтова носит в себе глубокую истину и даже нравственную важность. Он выдает нам этот призрак, принадлежащий не ему одному, а многим из поколений живущих, за что-то действительное — и нам становится страшно, и вот полезный эффект его ужасной картины. Поэты, получившие от природы такой дар предугадания жизни, как г-н Лермонтов, могут быть изучаемы в своих произведениях с великою пользою, относительно к нравственному состоянию нашего общества53. В таких поэтах без их ведома отражается жизнь, им современная: они, как воздушная арфа, доносят своими звуками о тех тайных движениях атмосферы, которых наше тупое чувство и заметить не может. Употребим же с пользою урок, предлагаемый поэтом»54.

Однако образ Печорина при игнорировании авторского контекста оказался в рецепции критика «Москвитянина» совсем не таким, каким он был представлен автором, для которого «история души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа.» (4, 225). Именно «историю души» современного человека раскрывал первый русский психологический роман, но эту историю в силу новизны воплощения нужно было еще научиться читать и понимать, не закрывая глаза на беспощадную правду.

Рецензия такого авторитетного критика, которого он знал и уважал еще в пансионские годы, несомненно, обратила особое внимание автора романа. Лермонтов написал свое конгениальное предисловие ко второму изданию «Героя нашего времени», в котором был ответ критикам, в том числе и С. П. Шевыреву: «Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критики. Но обыкновенно читателям дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль, что это так, особенно у нас. Наша публика так еще молода и простодушна, что не понимает басни, если в конце ее не находит нравоучения. <.> Эта книга испытала на себе еще недавно несчастную доверчивость некоторых читателей и даже журналов к буквальному значению слов. <.> Герой Нашего Времени, милостивые государи мои, точно, портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии. Вы <.> скажете, что человек не может быть так дурен, а я вам скажу, что ежели вы верили возможности существования всех трагических и романтических злодеев, отчего же вы не веруете в действительность Печорина? Уж не оттого ли, что в нем больше правды, нежели бы вы того желали?.. <.> Довольно людей кормили сластями; у них от этого испортился желудок: нужны горькие лекарства, едкие истины. Но не думайте, однако, после этого, чтоб автор этой книги имел когда-нибудь гордую мечту сделаться исправителем людских пороков. Боже его избави от такого невежества! <.> Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж Бог знает!» (4, 184).

52 Там же. С. 533, 536.

53 С этой мыслью Шевырева перекликается суждение С. Н. Дурылина: «Лермонтов был первым европейцем нашим, потому что первый заслышал <.> крик [Байрона об одиночестве и пустынности европейского человека] и повторил его за себя и за Россию, за будущее <.> в России» (Дурылин С.Н. Россия и Лермонтов (К изучению религиозных истоков русской поэзии) // Христианская Мысль. Киев, 1916. Кн. 2. С. 143).

54 Шевырев С. П. «Герой нашего времени» М. Лермонтова. С. 536-538.

Будучи в творчестве всегда «неотвлекаемо серьезен» (П. П. Перцов), Лермонтов принципиально уклонился от того опасного для писателя пути нравоучительной но-тации55, который привел Гоголя и Льва Толстого к творческому и духовному кризису, подчеркнув, что первый признак духовного выздоровления — видение своих пороков, излечить от которых может только Бог, ибо «кто сознает болезнь свою, тот близок к уврачеванию своему и легко найдет оное»56.

Выдающийся русский философ В. Ф. Асмус (1894-1975) подчеркивал: «Как поэт, наделенный редкой силой самосознания, Лермонтов великолепно знал сложную природу образов искусства, которые одновременно являются и даром поэтического вымысла, свободно комбинирующей фантазии, и точным до беспощадности, трезвым до глубин натуры изображением действительности. Для него не было ничего удивительного в откликах <.> на центральный образ „Героя нашего времени". Со снисходительным добродушием и терпением гения он преподал (в предисловии ко второму изданию романа) несколько уроков элементарной эстетики. <.> Ему в совершенстве была ведома эстетическая диалектика — одновременные и адекватность и неадекватность образов искусства, неподвластность их нормам натуралистической истины, под видом полноты лишь обедняющей действительность, и подчиненность их вольной и широкой правде художественного вымысла — той правде, которая открывает и запечатлевает не явное, но существенное, <.> и определяется непреложной необходимостью следования истине»57.

Гораздо сложнее понять и принять позицию Шевырева в рецензии на сборник «Стихотворения М. Лермонтова», которая была опубликована вскоре после первой статьи о «Герое нашего времени», в четвертом номере журнала «Москвитянин» за 1841 г.58 В этой небольшой книге содержится только двадцать шесть стихотворений из четырехсот и две поэмы из тридцати, написанных к тому времени поэтом. Лермонтов сам редактировал сборник и, как видим, произвел очень строгий отбор, хотя издатель А. Д. Киреев никоим образом не ограничивал объем будущего издания. Тем не менее, поэт забраковал даже такие юношеские шедевры, как «Парус», «Ангел», «Мой дом», «Небо и звезды» и др. «Если книжка так мала, то это исключительно благодаря великой требовательности автора. <.> Редактором самого себя Лермонтов оказался исключительно строгим, — писал профессор С. Н. Дурылин почти через сто лет после выхода сборника. — То, что сам Лермонтов предложил своему читателю, по безукоризненности выбора, по строго художественной выдержанности не может сравниться с тем, что считали возможным [впервые] предлагать своему читателю даже Пушкин, Гоголь, Тургенев, Достоевский, не говоря уже о Некрасове. <.> Для выступления в печати Лермонтов дождался наступления совершенной зрелости своего дарования. Пушкин явился в печати с ученическими подражательными стихами, изобличавшими влияние Державина, Жуковского, Батюшкова, французских поэтов XVIII в., он начал с „пробы пера", — Лермонтов дебютировал „Бородиным" и „Песней о Калашникове"; иначе сказать, Пушкин дал просочиться в литературу всей своей отроческой лирике — Лермонтов забраковал ее всю, сделав единственное исключение для „Ангела".»59

Совсем по-другому оценивал лермонтовский сборник профессор Шевырев, его статья начинается с откровенного сомнения в необходимости такого раннего издания молодым поэтом своего сборника: «Нам кажется, что еще рано было ему собирать

55 «Мерилом [в творчестве] всегда останется следующее правило: не стремись „учить", навязывать готовые теории и доказывать их; не посягай на проповедь; изображай, а не навязывай, и главное — не рассуждай вне образов; блюди тайну, свободу и неприкосновенность твоего художественного созерцания; пиши <.> ни для чего иного, как только для художества. И ты будешь верен классической традиции русского искусства» (Ильин И.А. О чтении и критике. С. 20).

56 Исаак Сирин, прп. Слова подвижнические. М., 1993. С. 9.

57 Асмус В. Ф. Круг идей Лермонтова // М. Ю. Лермонтов. М., 1941. Кн. 1. С. 127-128.

58 Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // Москвитянин. 1841. Ч. 2. Кн. 4. С. 525-540.

59 Дурылин С.Н. Как работал Лермонтов // Его же. Собрание сочинений: В 3 т. Т.3. М., 2014. С. 463-464.

свои звуки, рассеянные по альманахам и журналам, в одно: такого рода собрания и позволительны, и необходимы бывают тогда, когда уже лирик образовался и в замечательных произведениях запечатлел свой оригинальный, решительный характер. <.> Да, признаем, что мы в недоумении. Мы хотели бы начертать портрет лирика; но матерьялов еще слишком мало для того, чтобы этот портрет был возможен. К тому же, с первого раза, поражает нас в сих произведениях какой-то необыкновенный протеизм таланта, правда, замечательного, но, тем не менее, опасный развитию ори-гинальному»60. Такое заявление критика в самом начале статьи не сулило ничего хорошего для поэта, хотя на фоне русского литературного процесса XIX в., на первый взгляд, в определении «поэт-Протей»61 нет ничего уничижительного, поскольку про-теизм воспринимался в тот период как отзывчивость, всемирная и национальная, присущая не просто талантливому писателю или поэту, но художественному гению, который «обнаруживает могущество Протея, способного являться во всех формах» (В. Г. Белинский). Протеизм — это еще и умение использовать опыт предшественников, все многообразие отечественной и мировой литературы. И. П. Эккерман записал слова И. В. Гете о благотворном влиянии на начинающего художника опыта мастеров прошлого: «4 января 1827. Гете очень хвалил стихи Виктора Гюго. „Это большой талант, — сказал он, — и на него повлияла немецкая литература <.>. Внимательно в него вчитываясь, я начинаю понимать, откуда происходит он сам и ему подобные свежие таланты. От Шатобриана, бесспорно, обладающего риторически-поэтическим даром. <.> В искусстве едва ли не главенствующую роль играет преемственность. Когда видишь большого мастера, обнаруживаешь, что он использовал лучшие черты своих предшественников и что именно это сделало его великим."»62. Самого Гете называли Протеем, вкладывая в это определения высшую похвалу его гению.

Определение Пушкина как поэта-Протея дал в 1832 г. Н. И. Гнедич в поэтическом послании «Пушкину по прочтении сказки его о царе Салтане и проч.», которая, как известно, является вольной обработкой народной сказки «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», записанной известным русским собирателем фольклора, историком и литературоведом А. Н. Афанасьевым в пяти вариантах.

Пушкин, Протей

Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

Уши закрой от похвал и сравнений

Добрых друзей;

Пой, как поешь ты, родной соловей!..63

Пушкин удивлял современников и пушкинистов многообразием тем и стилей, они отмечали в его текстах реминисценции, скрытое и прямое цитирование из русских и зарубежных авторов, синтез разных начал поэзии предшественников, он как Протей менял свой облик. Эту особенность творческой манеры расценивали обычно как великое новаторство, как новое художественное открытие первого поэта. Гнедич в стихотворении также говорит о «несравненности» гения Пушкина в постижении «таинства русского духа и мира». После Гнедича определение «гений-Протей», «поэтический Протей» в отношении Пушкина использовал Белинский, но глубокое объяснение

60 Шевырев С.П. Стихотворениям. Лермонтова // М.Ю. Лермонтов: pro et contra. Личность и идейно-художественное наследие М. Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей: антология: В 2 т. Т. 1. СПб., 2013. С. 148.

61 Протёй (др.-греч. Прютеид) — в древнегреческой мифологии морское божество; сын Посейдона и Геры. Обладал уникальной способностью к перевоплощению (метаморфозе), принимал любые обличья (Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М., 1991-1992. Т. 2. С. 342).

62 Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни / Пер. с нем. Н. Ман. М., 1986. С. 189, 191.

63 Гнедич Н. И. Письмо Пушкину А. С., 23 апреля 1832 г. Петербург // Переписка А. С. Пушкина: В 2 т. М., 1982. Т. 1. С. 361-362.

этому явлению дал Гоголь в 1845 г.: «Сам Гете, этот Протей из поэтов, стремившийся обнять все, как в мире природы, так и в мире наук, показал уже сим самым наукообразным стремленьем своим личность свою <...>. Все наши русские поэты <...> удержали свою личность. У одного Пушкина ее нет. Что схватишь из его сочинений о нем самом? <...> Наместо его предстанет <...> чудный образ, на все откликающийся <...>. И как верен его отклик, как чутко его ухо! Слышишь запах, цвет земли, времени, народа. В Испании он испанец, с греком — грек, на Кавказе — вольный горец, в полном смысле этого слова; с отжившим человеком он дышит стариной времени минувшего; заглянет к мужику в избу — он русской весь с головы до ног.»64

По определению Гоголя, протеизм Пушкина выражается в его редкостной способности «откликаться» на чужие миры и культуры и в то же время всегда сохранять свое национальное лицо русского поэта. Несомненно, на гоголевскую характеристику обратил внимание Достоевский и преломил ее в своей речи о Пушкине в тезис о всемирной отзывчивости Пушкина: «.не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине ее, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном.»65

В то время термин «протеизм» по отношению к Пушкину уже не использовался несколько десятилетий, поскольку определение «Пушкин-Протей» сочли неудобным, обедняющим наследие первого поэта России, и ученые заменили его термином «пародия», подразумевая под ним «стилизацию» и «имитацию», как это объяснялось в «Словаре древней и новой поэзии» (1821). Видный советский пушкинист, профессор Г. П. Макогоненко прямо указывает, что на смену терминов и вообще «на направление изучения Пушкина, несомненно, повлиял С. П. Шевырев [своей рецензией на Стихотворения М. Лермонтова], первым отождествивший протеизм с подражанием. Художник-протей, по Шевыреву, — подражатель, имитатор, повторитель чужого...»66 (Курсив мой. — С. Т.).

Развивая свою мысль о протеизме Лермонтова, Шевырев порой теряет чувство меры, делая обидные для поэта сравнения и пренебрежительные выводы: «Начиная с Жуковского, <.> каждый из замечательнейших лириков наших имеет вместе с оригинальностью своей поэтической мысли и оригинальность внешнего выражения, отмеченную в особенности стиха, принадлежащего лицу поэта и соответствующего его поэтической идее. <.> Можно заметить, что даже бездарные стихотворцы имеют свой особенный род какофонии <.>. Когда вы внимательно прислушиваетесь к звукам <.> новой лиры, которая подала нам повод к такому рассуждению, вам слышатся попеременно звуки то Жуковского, то Пушкина, то Кирши Данилова, то Бенедиктова; примечается не только в звуках, но и во всем форма их созданий; иногда мелькают обороты Баратынского, Дениса Давыдова; иногда видна манера поэтов иностранных — и сквозь все это постороннее влияние трудно нам доискаться того, что, собственно, принадлежит новому поэту и где предстает он самим собою. Вот что выше назвали мы протеизмом. Да, г-н Лермонтов как стихотворец явился на первый раз Протеем с необыкновенным талантом: его лира не обозначила еще своего особенного строю; нет, он подносит ее к лирам известнейших поэтов наших и умеет с большим искусством подладить свою на строй, уже известный»67.

Скрупулезно Шевырев делает выписки, «для того, чтобы очевидными примерами доказать истину»68, перечисляет примеры перекличек стихов Лермонтова со стихами

64 Гоголь Н.В. В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность // Его же. Полное собрание сочинений: [В 14 т.] Т. 8. С. 380, 384.

65 Достоевский Ф.М. Дневник писателя. 1880 август. Глава вторая. Пушкин: очерк. Произнесено 8 июня в заседании Общества любителей российской словесности // Его же. Собрание сочинений: В 15 т. СПб., 1995. Т. 14. С. 438.

66 Макогоненко Г. П. Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1830-1833). Л., 1974. С. 261.

67 Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra. С. 148-150.

68 Там же. С. 156.

предшественников и современников, подчас проявляя заметный субъективизм и некорректно указывая на видимые ему признаки реминисценций. Создается впечатление, что критика «интересует только то, в чем Лермонтов не Лермонтов»69. Так, по его мнению, «„Казачья колыбельная песня" (1840), при всей красоте своей и истине, своим содержанием напоминает подобную колыбельную песенку В. Скотта: „Lullaby of an infant chief"»70. Дурылин писал, что такую версию можно принять за анекдот71, ибо только изощренное в своей предвзятости критическое воображение могло отказать в самобытности поэту, создавшему в этом стихотворении высокий образец поэтического перевоплощения, когда поэт так вживается в чувство матери, что говорит от ее имени с непринужденностью и простодушием колоритной и чистой народной речи.

Известно, что Шевырев чрезвычайно высоко ценил поэзию В. Бенедиктова, называя его «поэтом мысли», а Лермонтова считал его подражателем: «„Молитва" (1837) и „Тучи" (1840) до того отзываются звуками, оборотами, выражением лиры Бенедиктова, что могли б быть перенесены в собрание его стихотворений. Прочтите и поверьте сами наше замечание <...>. Читая эти стихи, кто не припомнит „Полярную звезду" и „Незабвенную" Бенедиктова?»72 Припомним и мы:

В дни, когда в груди моей чувство развивалося Так свежо и молодо

И мечтой согретое сердце не сжималося От земного холода, —

В сумраке безвестности за Невой широкою, Небом сокровенная,

Как она несла свою тихо и торжественно

Грудь полуразвитую!..

(Вл. Бенедиктов. «Незабвенная»)73.

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою Пред Твоим образом, ярким сиянием, Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием, Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в свете безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой Заступнице мира холодного. (М. Лермонтов. «Молитва». 1837) (1, 380).

А. А. Григорьев через 20 лет недоумевал, как можно было «млеть в пифическом восторге от поэзии Бенедиктова и выискивать грамматические ошибки в стихах Лермонтова»74. Не понятно пристрастие высокообразованного критика, не почувствовавшего в лермонтовском стихе дыхание святыни, не увидевшего разницы между

69 Дурылин С.Н. В своем углу. М., 2006. С. 17.

70 «Колыбельная юному вождю». 1815. Приведем подстрочный перевод первой строфы:

О, тише, мое дитя, скоро придет время,

Когда твой сон будет нарушен трубой и барабаном,

Поэтому тише, мой дорогой, отдыхай, пока можешь,

Борьба начинается с мужественностью, а пробуждение — с началом дня. (Цит. по: Павлова М.В. О. Чюмина — переводчик поэзии В. Скотта (конец XIX в.) // Имагология и компаративистика. Томск, 2015. № 2. С. 147-157).

71 Дурылин С.Н. В своем углу. С. 18.

72 Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra. С. 154-155.

73 Стихотворения Владимира Бенедиктова. Первая книга. [Изд. третье]. СПб., 1842. С. 4.

74 Григорьев А.А. Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия // Его же. Эстетика и критика. М., 1980. С. 303.

гениальным стихотворением — гимном высокому чувству, которое «не ищет своего». (1 Кор 13:5), и грамотно сделанными стихами, являющими читателю изящную форму, где нет души.

Резкое неприятие у критика вызвала лермонтовская «Дума», названная им «черной, траурной, роковой»: «.такие произведения, нарушая гармонию чувства, совершенно противны миру прекрасного, потому что эти думы не могут отозваться приятно в душе ваших сверстников. <.> Не так, не так, как вы, понимаем мы современное назначение высшего из искусств у нас в отечестве. Нам кажется, что для русской поэзии неприличны <.> мечты отчаянного разочарования, не истекающего ниоткуда.»75 Вероятно, университетский профессор, входивший на правах родственника в дом московского генерал-губернатора Д. В. Голицына, знал жизнь менее боевого армейского поручика. Вот что пишет их современник В. В. Боборыкин (1817-1885) — родной дядя известного писателя П. Д. Боборыкина, учившийся вместе с Лермонтовым в юнкерской школе, но, по собственному признанию, не подозревавшего масштаба его дарования: «Обладая несколькими тысячами рублей и полною, безответственною свободою и не имея никакой определенной цели, <.> я приехал жить в Москву, тратя время на обеды, поездки к цыганам, загородные гулянья и ежедневные посещения Английского клуба, где играл в лото по 50 руб. асс. ставку и почти постоянно выигрывал. Товарищами этого беспутного прожигания жизни и мотовства были молодые люди лучшего общества <.>. Между ними назову: князя А. Б<арятинского>, барона Д. Р<озена>, М<онго-Столыпина> и некоторых других. И вот в их-то компании я <.> в 1840 году встретил М. Ю. Лермонтова, возвращавшегося с Кавказа <.>. Мы друг другу не сказали ни слова, но устремленного на меня взора Михаила Юрьевича я до сих пор забыть не могу: так и виделись в этом взоре впоследствии читанные мною его слова:

Печально я гляжу на наше поколенье!

Его грядущее — иль пусто, иль темно.

<.> Нужно было особое покровительство провидения, чтобы выйти из этого маразма. Не скрою, что глубокий, проникающий в душу и презрительный взгляд Лермонтова, брошенный им на меня при последней нашей встрече, имел немалое влияние на переворот в моей жизни, заставивший меня идти совершенно другой дорогой, с горькими воспоминаниями о прошедшем»76. Если к этому свидетельству присоединить обнаруженные уже в XX в. красноречивые письма родственника и приятеля Лермонтова — А. А. Столыпина-Монго к сестре М. А. Бек (во втором браке Вяземской)77, то становится очевидно, что «героев» своей «Думы» поэт несколько лет наблюдал совсем рядом.

Несмотря на то, что для Шевырева «новый поэт предстает каким-то эклектиком, который, как пчела, собирает в себя все прежние сладости русской музы»78, критик обнаруживает в ряде стихотворений «особенную личность поэта, не столько

75 Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra. С. 158.

76 Боборыкин В.В. Три встречи с М.Ю. Лермонтовым // М.Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1989. С. 181.

77 А.А. Столыпин — М.А. Бек. Декабрь 1840 г. Тифлис: «.Я нарисую вам картину времяпрепровождения здесь. В 10 часов я подымаюсь, мы пьем кофе: Гагарин, Васильчиков, Жерве и я, — потом мы поем все знакомые арии, потом. Я лично не делаю ничего, а, впрочем, я курю, лежа на персидских коврах. В час дня легкий завтрак, потом все уходят на прогулку, делают визиты. К пяти возвращаются, обедают и затем отправляются в турецкие бани, чтобы сделать себе массаж. После это пьют чай и ложатся. За исключением праздников, во весь день ни о чем не приходится думать. <.> После этого думайте о нашей жизни что вам угодно, но, что бы вы ни сказали, я в данное время не переменю ее ни на какую другую.» (Недумов С.И. Ближайшее окружение поэта. А. А. Столыпин (Монго) // Кавказские Минеральные Воды в описаниях, очерках, исследованиях за 200 лет. Антология: В 3 т. Ставрополь, 2011. Т. 1. С. 786-787.

78 Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra. С. 156.

в поэтической форме выражения, сколько в образе мыслей и в чувствах <.>. Лучшие стихотворения в этом роде, конечно, „Дары Терека" и „Колыбельная казачья песен-ка"79. Оба внушены поэту Кавказом, оба схвачены верно из тамошней жизни.»80 В «Трех пальмах» и в стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива.» Шевырев отмечает «верное искреннее, простосердечное чувство природы <.>. Это чувство, святое и великое, может быть зародышем многого прекрасного. Прекрасны и глубоки чувства дружбы, выраженные в стихах „Памяти А. И. О-го", и чувства религиозные в двух „Молитвах"»81, но и в них Шевырев уловил подражание Пушкину и Бенедиктову, а в «военной песенке „Бородино"» — Денису Давыдову.

По определению Шевырева, в поэме «Песнь про царя Ивана Васильевича.» «стихотворец-Протей является во всем блеске своего дарования», это «мастерское подражание эпическому стилю русских песен, известных под именем собирателя их Кирши Данилова <.>. Нельзя довольно надивиться тому, как искусно поэт умел перенять все приемы русского песельника. <.> это не набор выражений из Кирши, не подделка, не рабское подражание, — нет, это создание в духе и стиле наших древних эпических песен. Если <.> свободное подражание может взойти на степень создания, то, конечно, в этом случае. <.> К тому же содержание этой картины имеет глубокое историческое значение — и характеры опричника и купца Калашникова чисто народные»82.

Как видим, даже при такой комплиментарной оценке Лермонтов для Шевырева остается подражателем. Вместе с тем, без сомнения, поэма произвела на Шевырева очень сильное впечатление, он упоминает ее в полемике с Г. Д. Галаховым, о которой будем говорить ниже. Здесь Степан Петрович приглушает подражательный акцент, подчеркивая, что «дальнейшее развитие Лермонтова, как поэта русского» повторило бы «процесс развития Пушкина»: «Есть одно стихотворение у Лермонтова, которое служит нам верною порукою в том, что это сделалось бы впоследствии: мы разумеем прекрасную его „Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова", в которой он так глубоко выразил чувство нашей древней семейной чести в лице купца Калашникова и иронию власти — историческую черту в характере Ивана Грозного, свидетельствуемую всеми его сочинениями. Тут верный зародыш будущей русской простой, незатянутой драмы из нашего древнего быта; тут порука для нас в том, что Лермонтов обратился бы от характеров-призраков, каковы его Мцыри и Печорин, к характерам существенным, историческим, которых давно ожидает русская поэзия от поэтов нового поколения, идущих по следам Пушкина»83.

И хотя сам Шевырев неоднократно подчеркивал свое искреннее стремление к беспристрастной оценке художественных произведений, его странное отношение к лермонтовской поэзии все-таки остается загадкой до сего дня, несмотря на то, что учеными в ХХ в. был сделан сравнительный анализ Шевырева-поэта с Лермонтовым и уже в наше время даже высказывалось мнение, что «Лермонтову-поэту Шевырев завидовал» и в его критических разборах «сквозит едва скрываемое раздражение»84. Современный исследователь К. В. Ратников в своей книге указывает на «прежние литературоведческие стереотипы», когда «советские литературоведы усматривали в литературно-критических суждениях Шевырева одни лишь нападки и придирки, якобы имевшие своей целью дискредитацию его общественной позиции»85. Конечно,

79 У Лермонтова: «Казачья колыбельная песня».

80 Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra...С. 157.

81 Там же. С. 154.

82 Там же. С. 150.

83 Шевырев С.П. [Рецензия.] Полная русская хрестоматия // Москвитянин. 1843. 4.III. № 6. С. 503.

84 Катаев В.Б. Московский университет и Лермонтов // Мир Лермонтова. СПб., 2015. С. 906.

85 Ратников К. В Критическая оценка С. П. Шевыревым творчества М. Ю. Лермонтова (Пересмотр прежних литературоведческих стереотипов // Его же. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. Ч. 2. Челябинск, 2007. С. 41.

нельзя сказать, что Шевырев не признавал выдающийся талант Лермонтова, здесь просматривается явная предвзятость советских ученых к «реакционному критику Николаевской эпохи», — безусловно, признавал, особенно талант прозаика, что подтверждают глубокие и взвешенные оценки критика в рецензии на роман «Герой нашего времени». Но если быть объективными, то не следует впадать и в другую крайность и представлять Шевырева апологетом Лермонтова. Из всего сказанного выше видно, что рядом с высокими или просто положительными оценками поэзии Лермонтова у Шевырева всегда присутствуют оговорки о его протеизме, эклектизме, что особенно заметно в оценке «Песни про царя Ивана Васильевича.», о чем сказано выше.

Тем не менее, как уже упоминалось, сам Шевырев наравне с Хомяковым из всех любомудров вызывал у Лермонтова неизменный, живой интерес, и связь между лирикой Шевырева и Лермонтова можно проследить не только в пансионский период поэта (о чем говорилось выше), но и в зрелых произведениях. А. И. Журавлева обращает внимание на три очевидные параллели: «Дары Терека» Лермонтова — «Тибр» Шевырева, «Спор» Лермонтова — «Петроград» Шевырева, лермонтовская «Родина» — «К непригожей матери» Шевырева86. Но следует подчеркнуть, что разработка тем совершенно разная и, повторим, эта близость никогда не переходила у Лермонтова в тождество. По мнению А. И. Журавлевой, «при всей учености и теоретичности Шевырева его роднит с Лермонтовым некая лирическая непосредственность. <.> Философическая риторика и аллегоризм у Лермонтова перерастали постепенно в емкую философскую символику, а расширение ритмико-мелодического репертуара <.> дало новые возможности стиху в разработке живой речи. <.> Живая лирическая нить к Лермонтову тянется не столько от „олимпийца" Тютчева, сколько от „педанта" Шевырева. В своем знаменитом стихотворении „Мудрость" Шевырев очень точно сказал о себе: „Мои все жилы были струны, / Я сам — хваления орган". Поэт как сосуд познающего духа, как нечто отдельное от своей собственной человеческой личности — таков художник у любомудров. Это поэзия мысли, а не мышления, как у Лермонтова. Мысль связана с внебиографическим „я", мышление — процесс внебиографически невозможный. Поэзия мышления — это, собственно, синоним поэтической духовной биографии <.>. Категория становления необходима в поэзии мышления, т. е. в философской лирике, связывающей интеллектуальный план с личным. И этот переворот в создаваемой московскими поэтами философской лирике был совершен Лермонтовым. Если считать, что Шевырев как поэт несколько недореализовался в Шевыреве-поэте, то в поэте Лермонтове он реализовался вполне (хоть сам этого, судя по его критическим отзывам о Лермонтове, и не заметил)»187 (Курсив мой. — С. Т.).

На жесткость критики Шевыревым поэзии Лермонтова обратил внимание А. С. Хомяков, всегда высоко ценивший лермонтовский «истинный талант и как поэта, и как прозатора»88; он писал летом 1841 г. Н. М. Языкову: «В „Москвитянине" был разбор Лермонтова Шевыревым, и разбор не совсем приятный, по-моему, несколько несправедливый; Лермонтов отмстил очень благоразумно: дал в „Москвитянин" славную пьесу „Спор Шата с Казбеком", стихи прекрасные»89. Стихи эти, переданные Лермонтовым через Самарина, были одобрительно встречены славянофилами. Ю. Ф. Самарин в мае 1841 г. писал М. П. Погодину: «Посылаю Вам приношение Лермонтова в Ваш журнал. Он просит напечатать его просто, без всяких примечаний от издателя, с подписью его имени. Радуюсь душевно и за него, и за Вас, и за всех читателей „Москвитянина"»90. Следует отметить, что после такого жесткого разбора

86 Журавлева А. И. «Московская поэтическая школа» и проблема альтернативных путей в литературе. Лермонтов и Шевырев. С. 33-34.

87 Там же. С. 31-33.

88 А. С. Хомяков — Н. М. Языкову. 20 мая 1840 г. // Хомяков А. С. Полное собрание сочинений: В 8 т. Т. 8. Письма. М., 1900. С. 95.

89 А. С. Хомяков — Н. М. Языкову. <1841> // Там же. С. 104.

90 Цит. по: Захаров В.А. Летопись жизни и творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. М., 2017. С. 578.

его поэзии в «Москвитянине» «русоман»91 Лермонтов сам сделал шаг к сближению с православно-патриотическим журналом, среди литераторов это было редким явлением. Здесь, видимо, сыграла роль лермонтовская любовь к старомосковскому историческому миру, к народной поэзии, народному быту и народной речи — ко всему тому, что пропагандировал погодинский журнал. При всем том Лермонтов смотрел на проблемы современной жизни глазами гения, получившего, по определению самого же Шевырева, от природы дар предугадания жизни, поэтому в нем проявлялась удивительная зрелость ума, он видел то, что человек обыкновенный, хотя и блестяще образованный, заметить не может. Удивительно, что, понимая этот дар Лермонтова, Шевырев проглядел в нем своего единомышленника.

Даже П. А. Вяземский, скептически относившийся к Лермонтову, писал 22 сентября 1841 г., уже после смерти Лермонтова, Шевыреву: «Кстати о Лермонтове. Вы были слишком строги к нему. Разумеется, в таланте его отзывались воспоминания, впечатления чужие; но много было и того, что означало сильную и коренную самобытность, которая впоследствии одолела бы все внешнее и заимствованное. Дикий поэт, то есть неуч, как Державин, например, мог быть оригинален с первого шага; но молодой поэт, образованный каким бы то ни было учением, воспитанием и чтением, должен неминуемо протереться на свою дорогу по тропам избитым и сквозь ряд нескольких любимцев, которые пробудили, вызвали и, так сказать, оснастили его дарование. В поэзии, как в живописи, должны быть школы.»92

В шевыревском определении дара Лермонтова как подражательного, как «поэта-протея» (хотя и с оговоркой — «с необыкновенным талантом»), в этом стремлении принизить оригинальность лермонтовской поэзии, сказался не только «художественный дальтонизм» Шевырева, но, по меткому определению Ю. Ф. Самарина, его «неспособность забыть себя в присутствии высокого создания», ибо жесткая оценка была опять же направлена в пику восторгам Белинского, и Лермонтов, которого превозносил «неистовый Виссарион», попал Шевыреву под горячую руку в этой литературной борьбе. Степан Петрович, несомненно, обратил внимание и на статью В. С. Межевича о «Стихотворениях М. Лермонтова», опубликованную в булгаринской газете «Северная пчела», в которой поэзия Лермонтова получила высокую оценку как проникнутая «русским духом, глубиною мысли самобытной, независимой от чуждого влияния»93. Сам же Лермонтов не примыкал ни к одной из литературных партий, его мысль была обращена на вечную духовную борьбу, ту борьбу, о которой позже скажет герой Достоевского: «Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей». Он сумел «из литературы, из романтического канона, первым в России прорваться к высочайшей религиозной проблеме о конечных судьбах Зла и Добра»94, поскольку был, по определению архим. Константина (Зайцева), явлением «свехлитературным»95, ему удавалось почти невозможное — «быть вне литературы или над литературой» (А. А. Ахматова).

Самарин, утонченный интеллектуал «с возвышенным характером», в письме к К. С. Аксакову дал проницательную характеристику Шевыреву-критику, которая проясняет и причину его ошибочных суждений: «В Шевыреве нет той простоты и того смирения, без которых не может быть доступна тайна художественного произведения, не может быть полного наслаждения. Я считаю его неспособным

91 «Я видел русомана Лермонтова в последний его проезд через Москву. „Ах, если б мне позволено было оставить службу, — сказал он мне, — с каким бы удовольствием поселился бы я здесь навсегда".» (Вигель Ф.Ф. Письмо к Н.В. Сушкову в Симбирск. 1840 // Щеголев П.Е. Лермонтов. Воспоминания, письма, дневники. М., 1999. С. 366).

92 П. А. Вяземский — С. П. Шевыреву. 22 сентября 1841 г. // Русский Архив. 1885. Кн. 2. С. 307.

93 Межевич В. С. Стихотворения М. Лермонтова (Письмо к Ф. В. Булгарину) // М. Ю. Лермонтов: pro et contra. С. 86.

94 Дурылин С.Н. Судьба Лермонтова // Русская мысль. 1914. № 10 (окт). С. 12.

95 Константин (Зайцев), архим. Лермонтов (1814-1841). К 150-летию рождения // Его же. Чудо русской истории. М., 2000. С. 723.

Лермонтов на смертном одре. Гравюра И. Матюшина с барельефа М. Цейдлера 1884 г., выполненного по картине Р. Шведе 1841 г.

забыть себя в присутствии высокого создания, забыть, что он критик, что он изучал искусство, что он был в Италии, и потому должен понимать и видеть больше, лучше и прежде других, которые не были в Италии и не изучали искусства. Зато никогда не откроется ему то, что утаено от премудрых и открыто младенцам.»96 Тем не менее, Шевырев писал в ответ на упреки П. А. Вяземского: «Лермонтова ценить я умел: выразил я его и в своих разборах, и в своем стихотворении»97. Нелицеприятные оценки не помешали Степану Петровичу проявить высокое благородство характера, откликнувшись на смерть поэта проникновенными стихами и анонимным горьким некрологом «Кончина Лермонтова» в журнале «Москвитянин»: «Еще утрата в русской литературе! Одна из прекрасных надежд ее, М. Ю. Лермонтов, скончался на Кавказе 15-го июля. Давно ли мы радовались его расцветанию — и уже должны оплакивать потерю! Он был представителем самого младшего поколения словесности нашей; бодро шел вперед; развитие его обещало много; Кавказ посылал ему новые вдохновения. Теперь все кончено. Сердце обливается кровью, когда подумаешь, сколько прекрасных талантов погибает у нас безвременно!»98

Глубокое потрясение Шевырева отразилось и в его стихотворении «На смерть поэта», проникнутом острым чувством скорби и сожаления о невосполнимой

96 Ю. Ф. Самарин — К. С. Аксакову. <Вторая половина октября 1842 г.> // Русский Архив. 1880. Кн. 2. С. 298-299.

97 С. П. Шевырев — П. А. Вяземскому. 15 декабря 1841 г. // Письма М. П. Погодина, С. П. Шевырева и М. А. Максимовича к князю П. А. Вяземскому 1825-1874 годов: (из Остафьевского архива). СПб., 1901. С. 139.

98 [Шевырев С.П.] Кончина Лермонтова // Москвитянин. 1841. 4.V. № 9. С. 320.

потере. Это был самый ранний поэтический отклик на лермонтовскую трагическую гибель, напечатанный в конце 1841 г. (Русская беседа. СПб., 1841. Т. 2. Б/стр.):

Не призывай небесных вдохновений На высь чела, венчанного звездой; Не заводи высоких песнопений, О юноша, пред суетной толпой. Коль грудь твою огонь небес объемлет И гением чело твое светло, — Ты берегись: безумный рок не дремлет И шлет свинец на светлое чело. (С. П. Шевырев. «На смерть поэта»99).

Несмотря на это, мнение Шевырева о поэзии Лермонтова после его смерти в принципе осталось без изменений. Во второй части большой статьи «Взгляд на современную русскую литературу. Сторона светлая», посвященной вопросам «состояния русского языка и слога», Шевырев, называет Лермонтова «последователем Пушкина» и отмечает преемственную связь лермонтовской прозы с повестями Пушкина, делая, как и прежде, оговорки о лермонтовском таланте, не успевшем развернуться во всей самобытности и оставшемся лишь «отблеском нашего великого гения»: «Судьба этого Поэта, чудесным образом, во многих подробностях связалась с судьбою Пушкина. Ему как будто назначено было, на первых порах его развития, явиться самым верным и ярким отблеском нашего великого гения. Это спутник, светло вспыхнувший тотчас после того, как закатилась планета, и погасший тем же путем, в той же бездне, как и она, не успев образоваться сам особенным миром. Никто из всего нового поколения не был призван к тому, чтобы так душевно понять и глубоко усвоить себе искусство Пушкина. Это наследство не упрек оригинальному таланту Лермонтова, который не мог выбрать лучшего учителя и не имел времени раскрыться во всей красе своей самобытности. Простота и оконченность внешних форм в его повести достались ему по преданию от его наставника, которому со временем он верно бы наследовал»100.

Через год в статье «Критический перечень русской литературы 1843 года» под впечатлением только что опубликованного в альманахе «Утренняя заря» неизвестного ранее стихотворения «Валлерик» (так!) Шевырев опять говорит о Лермонтове как о преемнике Пушкина, который для него недосягаем как художник, поэтому возможность поставить Лермонтова на русском литературном Парнасе рядом с Пушкином или даже выше него воспринимается Шевыревым с негодованием и расценивается как кощунство, как угроза Пушкину. Он подчеркивает, что, в отличие от Пушкина, который «был полным цветом Русской Поэзии», «в стихах Лермонтова отзывается явно отголосок лиры другого»101, тем самым в который раз указывая на подражательный характер лермонтовской поэзии: «Из стихов Утренней Зари всех замечательнее конечно последнее стихотворение Лермонтова: Валлерик. Формы его прекрасны своею простотою; но они все-таки напоминают до того Пушкина, что мы еще и отсюда не можем отгадать, какое новое направление принял бы талант Лермонтова. <.> Мы всегда останемся убеждены, что дарование Лермонтова назначено было к великому развитию, что самое направление его духа изменилось бы, и что литература наша в лице его понесла великую потерю. Несмотря на то, мы не можем без негодования слышать суждения тех непризванных критиков, которые <.> готовы теперь же поставить Лермонтова выше

99 РозановИ. Лермонтов в поэзии его современников // М.Ю. Лермонтов. М., 1948. Кн.2. С. 782-793.

100 Шевырев С. П. Взгляд на современную русскую литературу. Ст. 2. Сторона светлая: Состояние русского языка и слога // Москвитянин. 1842. Ч. 2. № 3. С. 175-176.

101 Его же. Критический перечень русской литературы 1843 года // Москвитянин. 1843. № 3. С. 182.

Пушкина. Такое мнение вперяется даже и молодому поколению, и обнаруживает в судьях только ограниченность и слабость ума, <...> совершенное отсутствие основательных познаний в истории нашей Словесности, и может быть еще гадкую, притаенную мысль, которая ненавистна была бы душе самого Лермонтова <...>. Пушкин был полным цветом Русской Поэзии. <...> У Пушкина всякой стих сотворен и льется из полной души возмужалого Поэта; в стихах Лермонтова отзывается явно отголосок лиры другого. Да не подумают некоторые, что мы хотим унижать дарование Поэта, которого утрату сами сильно чувствовали и оплакивали. Нет, но мы восстаем только против вопиющей несправедливости, против ложного направления, которое хотят навязать молодому, свежему поколению. Дело в том, что поэзия Русская в лице Лермонтова не сделала ни шагу вперед против Пушкина, потому что сам Поэт не успел еще достигнуть той зрелости развития, какой достиг Пушкин. Лермонтова же хотят употребить как средство для того, чтобы расторгнуть через него союз молодого поколения с Пушкиным и нарушить связь преданий.»102

В 1843 г. вышла «Полная русская хрестоматия, или Образцы красноречий и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей» историка литературы, критика и педагога Алексея Дмитриевича Галахова, предназначенная для учебных заведений России. Хрестоматия выдержала около сорока изданий и использовалась в преподавании до 1918 г. Выход этого пособия заслуженно называют событием в литературной жизни, поскольку Галахов впервые вводил в школьный обиход произведения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тютчева, Фета, Тургенева, Гончарова, Л. Толстого и многих других отечественных авторов. Сам автор-составитель впоследствии писал в воспоминаниях: «Мысль о составлении хрестоматии была внушена мне недостатком такого сборника, по которому учащиеся могли бы знакомиться с образцовыми творениями родной словесности не только периодов Ломоносовского и Карамзинского, но и следовавшей за ними эпохи Пушкина, который еще не допускался в школу, хотя уже прошло несколько лет после его смерти»103. Из М.Ю. Лермонтова в «Полную русскую хрестоматию.» Галахов поместил фрагменты из «Героя нашего времени», «Мцыри», «Демона» и несколько стихотворений: «Ветка Палестины», «Молитва» («В минуту жизни трудную»), «Казачья колыбельная песня», «Парус», «Воздушный корабль», «Из Гете».

Однако профессор Шевырев подверг резкой критике «Полную русскую хрестоматию.», увидев в ней нарушение принципа исторической преемственности. Особое недовольство было высказано Степаном Петровичем по поводу включения в Хрестоматию, предназначенную для учебных заведений России, произведений Лермонтова как подражательных и содержащих, по его мнению, грамматические ошибки, о чем критик писал в рецензии, опубликованной в «Москвитянине»: «Имя его [Лермонтова] поставлено два раза в предисловии, наравне с именами Карамзина, Крылова, Жуковского, Пушкина и даже Шиллера и Гете. Все это, признаюсь, может дать ученикам самые ложные понятия о поэзии Запада и нашей. Такие строки имен, без разбора поставленных, ничего не значат в журнальной статье; но в учебнике они производят вред неискоренимый. Да не подумают читатели, чтобы мы хотели посягать на славу молодого поэта, который умер во цвете лет и которого потеря до сих пор нам чувствительна. Мы с радостью приветствовали прекрасное его дарование; не признавали только направления в некоторых пиесах, но уверены были, что оно изменилось бы впоследствии потому, что не представляло ничего оригинального, а отзывалось очевидным подражанием. <.> Судьба рановременно скрыла от нас все богатство будущего, еще не развившегося в Лермонтове, и не позволила ему занять первенствующее место наравне с теми творцами и двигателями Русского слова, которые до конца раскрыли дар, от Бога им данный, и были полными выразителями той или другой стороны в Русской Поэзии. Я спрашиваю: какое

102 Там же. С. 181-182.

103 Галахов А.Д. История одной книги // Его же. Записки человека. URL: http://az.lib.ru/g/ galahow_a_d/text_1888_zapiski_cheloveka.shtml (дата обращения: 12.12.2020).

новое начало и что творческого внесено было Лермонтовым в мip Русской поэзии или Русского слова для того, чтобы стать ему наравне с Карамзиным, который претворил всю Русскую прежнюю речь в новую и довел нас до просвещенного сознания нашей народности; наравне с Жуковским, который внес стихию романтическую в нашу Поэзию и вместе с Батюшковым преобразил формы Русского стиха; наравне с Пушкиным, который воспринял в себя все приготовленное предшественниками и творчески внес полное сознание народного духа в Поэзию. <.> Лермонтов <.> начал с того, что совместил в лире своей звуки всех тех поэтов, которые, начиная с Жуковского, были его учителями. Оригинальность же его собственного таланта едва-едва начала только выражаться в Кавказских его стихотворениях, как судьба прервала нить его жизни.»104

Составитель, будучи в то время педагогом Московского Александровского института благородных девиц и малоизвестным критиком, «не подчиняясь авторитету нападающего, поднимает брошенную им перчатку и немедленно вступает с ним в бой»105. Возникла бурная полемика в прессе, неожиданный ход которой вызвал интерес литературной Москвы. А. П. Елагина в письме к А. Н. Попову отметила: «Литература наша отличается перебранкою Шевырева с Галаховым за хрестоматию и чуть ли это не единственное явление»106. В ответе на критику Шевырева Галахов писал: «Девять писателей произведены мною в знаменитости, по мнению г. Шевырева. Лермонтов, Соколовский, Кольцов, Струговщиков, Красов, Майков, Алексеев, Огарев, И. Панаев. Где же прочие восемьдесят семь, [помещенные в хрестоматию,] от Ломоносова до Фета? Разве они исчезли в лучах славы современных корифеев нашей словесности, моих знаменитостей? <.> Между исчисленными писателями, действительно, не в шутку, есть знаменитость — и моя, и ваша, и всех нас. Это — Лермонтов, который в некоторых стихотворениях: Горные вершины, Воздушный корабль, пишет стихом Жуковского, в Новоселье, Трех пальмах, Дарах Терека, Споре, Тамаре, возвысился до Пушкина, а в Думе и Герое нашего времени стал выше их. Г. Шевы-рев, подметив букву и не прочитав духа, открыл когда-то, что Лермонтов подражал не только Жуковскому и Пушкину, но даже г. Бенедиктову! Упрямство, противное духу любознательности, принуждает его держаться мнения, однажды высказанного <.> — и вот 6-й № «Москвитянина» производит автора Новоселья в подражатели. Марлинскому?! Сходство внешнего посмеялось над прозорливостью критика; форма мысли закрыла от него мысль, он забыл, что тем же метром стиха, тем же строением периода могут выражаться не те же мысли. Он поступил, как поступают те, которые по одинаковому переплету книг заключают о тожестве их содержания. <.> Лермонтов — подражатель! Что ж это за Прометей такой, который едва вышел в свет, как разом усвоил себе слово первых поэтов наших: там пишет как Жуковский и Пушкин, здесь как никто?.. <.> Но, главное, при некотором подобии формы, заметном в некоторых пьесах, у Лермонтова свое миросозерцание <.>. До того богат он собственным добром, так глубока его мысль и оригинально содержание его песен, что не сумеет подражать ему не только г. Бенедиктов, но и Жуковский. Слона-то и не приметил г. Шевырев. <.> „Какое новое начало (спрашивает он) и что творческого внесено было Лермонтовым в мир русской поэзии или русского слова для того, чтобы стать ему наравне с Карамзиным, Жуковским Батюшковым и Пушкиным?" Отвечаю: мысль, от вас ускользнувшая. <.> В поэме „Мцыри" Лермонтов только что подражатель Жуковскому? — Любопытно знать, какая именно пьеса Жуковского послужила образцом Лермонтову? Уж не Шильонский ли Узник, записанный одними мужскими стихами, как и „Мцыри"? Так это, во-первых, не Жуковский, а Байрон. А во-вторых, стало быть, и Жуковский или Байрон подражали Ломоносову, который в „Вечернем размышлении о Божием величестве" употребил одни мужские рифмы? Что за понятие о подражании! Я сегодня написал

104 Шевырев С.П. [Рецензия.] Полная русская хрестоматия. С. 501-503.

105 Галахов А.Д. История одной книги.

106 Е. П. Елагина — А. Н. Попову. 30 сент. (1843) // Русский Архив. 1886. Вып. 3. С. 343. Памятные даты России. К 220-летию со дня рождения М. П. Погодина (1800-1875) 155

стихотворение ямбическим размером, вы завтра воспользуетесь тем же размером: следовательно, вы подражаете мне! Помилуйте г. Шевырев!..»107

Вместе с тем, в этой полемике Шевыревым было высказано одно важнейшее замечание: он первый выступил против представления Белинского о Лермонтове как о «певце демона», и это было великое начинание. С. П. Шевырев прямо указывал, что Белинский «самою позорною клеветою чернит совесть покойного поэта перед всей русской публикой, не в шутку уверяя ее, что русская поэзия в лице Лермонтова в первый раз вступила в самую тесную дружбу, с кем бы вы думали?.. с чертом! Такой чертовщины никогда еще не бывало в русской критике. <.> Лучшая дань уважения, какую можем теперь принести дарованию Лермонтова, будет состоять в том, чтобы защитить память усопшего поэта от той клеветы и того неуважения, которыми его пятнают.» Следует отметить, что в этой же статье, посвященной разбору хрестоматии А. Галахова, Шевырев обращает внимание на отрывок из «Демона», указывая только на смысловые несоответствия и грамматические ошибки в стихах, но не делая даже намека на тот инфернальный соблазн темы, о котором писали в дальнейшем мыслители Серебряного века.

К тому же отметим, что славянофилы, несмотря на неприятие образа Печорина, никогда не обвиняли Лермонтова в «демонизме». А. С. Хомяков видел в «Демоне» Лермонтова не религиозный соблазн, а только дань западной традиции и «болезненное сознание своего одиночества и своего бессилия». Трактовку же, акцентирующую внимание на «демонизме» Лермонтова, Хомяков называл слепой («безглазой»): «.Скорбя о себе и о всем, что их окружало в обществе, [лучшие представители нашего просвещения] часто оглядывались с утешительной, но неясною надеждою на ту великую Русь, от которой они чувствовали себя оторванными. Я мог бы это показать в последних творениях Пушкина; но ни в ком болезненное сознание своего одиночества и своего бессилия не высказалось так ясно, как в Лермонтове. <.> Эта черта в нем гораздо важнее, чем мнимый демонизм, принятый им <.> с Запада и восхищавший близорукую публику и безглазую критику»108. Тем не менее, ряд философов Серебряного века не вняли предостережениям славянофилов и, продолжив критическую «чертовщину» Белинского, создали весьма устойчивый миф и породили последователей, которые стали бесцеремонно приписывать Лермонтову речи его персонажей, тем самым культивируя его богоборческий образ.

В 1845 г. по договоренности с Погодиным журнал «Москвитянин» начал неофициально редактировать видный славянофил И. В. Киреевский, некогда издатель и редактор «Европейца»; так славянофилами была предпринята попытка издавать свой журнал, в их редакции вышло три номера. Сам Иван Киреевский для обновленного «Москвитянина» подготовил более десятка работ, среди которых была программная статья «Обозрение современного состояния словесности», где автор показал общее направление и особенности культурного развития России в сравнении с Западной Европой и дал глубокий анализ современных журналов и газет.

Говоря о журнале «Отечественные записки» как выразителе западничества, Киреевский упоминает Лермонтова, с иронией замечая, что журнал, «.стараясь уменьшить литературную репутацию Державина, Карамзина, Жуковского, Баратынского, Языкова, Хомякова, на место их превозносит И. Тургенева и Ф. Майкова, поставляя их таким образом в одну категорию с Лермонтовым, который, вероятно, сам избрал бы себе не это место в литературе нашей»109. П. В. Анненков писал впоследствии о высоком уровне «славянофильских» выпусков журнала, особо выделяя статьи И. В. Киреевского, при чтении которых стало ясно, что «для славянской партии тип европейской

107 Галахов А.Д. Ответ г. Шевыреву на разбор его «Полной русской хрестоматии.». Ст. 2 // Отечественные записки. 1843. Т. 30. № 9. Отд. 8. С. 35-37, 39.

108 Хомяков А. С. О возможности русской художественной школы // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века. М., 1982. С. 136.

109 [Киреевский И.В.] Обозрение современного состояния словесности. Ч.2 // Москвитянин. 1845. Ч. 2. № 3. С. 25.

цивилизации столь же дорог, как и любому европейцу, но дорог не как готовый образец для подражания, а как надежный вкладчик в капитал собственных умственных сбережений русской народной культуры, как хороший пособник при обработке ею самой своего капитала»110.

В том же году в «Москвитянине» была опубликована рецензия Константина Аксакова на стихотворение И. С. Тургенева «Разговор», которое, по мнению критика, являет собой только тусклое подражание Лермонтову: «Всякое сколько-нибудь замечательное или сильное явление имеет своих, часто неудачных, подражателей. В последнее время нашей литературы Лермонтов был таким явлением и также увлек за собою многих неудачных подражателей; к их числу принадлежит и г. Тургенев, сочиняющий, подобно Лермонтову, и в стихах, и в прозе. Перед нами теперь его небольшое стихотворение „Разговор", написанное размером „Мцыри". <.> Дело вот в чем: старик, который называется здесь отшельником, живет один в пустынном месте <.>. Вдруг является молодой человек, и разговор начинается. Пришлец говорит несколько в духе героев Лермонтова; но здесь не видать только таланта сего последнего. <.> В этом рассказе выражается ясно (впрочем, только одни буквы, один чисто голословный смысл заставляет догадываться о направлении) тот холодный, с виду красивый и сильный, но, в сущности, жалкий, гнилой и бесплодный эгоизм, который являлся в некоторых произведениях Лермонтова, выдвинутый всею силою его необыкновенного таланта. Но как слаба копия! особенно, если вспомнить оригинал, в котором столько дарования, столько красот поэтических»111.

Константин Аксаков был лично знаком с Лермонтовым, по-видимому, через Ю. Ф. Самарина; все трое были гостями на именинном обеде в честь Н. В. Гоголя (9 мая 1840 г.). Известно, что Печорина славянофилы не приняли, Константином Сергеевичем даже была предпринята попытка высмеять людей печоринского типа в неоконченной комедии «Отвлеченные люди» (1857). При этом славянофилы (Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, С. Т. Аксаков, К. С. Аксаков) оценивали лермонтовский дар предельно высоко как «необыкновенный талант». Проф. Е. И. Анненкова отмечает: «.можно понять, что Лермонтов внутренне, личностно Константину Аксакову был близок: напряженной духовной жизнью, открытостью души и одновременно — затаенным ощущением, что не может быть понят и оценен людьми в полной мере. <.> На первый взгляд, они антиподы (внутренняя рефлексия одного и цельность другого), но сущностно они не противоположны друг другу»112. В юности и того, и другого, осознававших себя в контексте всего мироздания, тревожили вечные вопросы бытия: такие точки соприкосновения двух поэтов можно найти и ранней лирике К. Аксакова, и в его переписке с М. Г. Карташевской.

А. С. Хомяков в этом же втором номере журнала за 1845 г. опубликовал статью «Письмо в Петербург», в которой отразились основные идеи славянофилов, когда, наряду с обращением к национальным истокам, признается и усвоение общечеловеческого опыта в науке и культуре: «Россия около полутораста лет занимает у своих западных братии просвещение умственное и вещественное <.>. Мы многое узнали, во многом почти уравнялись со своими учителями, но ничто нам не досталось даром. <.> Мы называем свою словесность и считаем ряды почетных имен, и эта словесность по мысли и слову доступна только тем, которые <.> уже расторгли живую цеп. преданий старины <.>. Были, без сомнения, и в словесности нашей явления, которые кажутся исключениями; но <.> до нашего времени не было ни одного поэта (в стихах или прозе), который бы во всей целости своих творений выступил как человек вполне русский, как человек, вполне свободный от примеси чужой. Конечно, тупа та критика, которая не слышит русской жизни в Державине, Языкове и особенно в Крылове, а в Жуковском, в Пушкине и еще более, может быть,

110 Анненков П.В. Литературные воспоминания, М., 1960. С. 182.

111 Аксаков К.С. «Разговор» Ив. Тургенева. // Его же. Эстетика и литературная критика. М., 1995. С. 105.

112 Анненкова Е.И. Лермонтов в рецепции славянофилов // Мир Лермонтова. СПб., 2015. С. 624. Памятные даты России. К 220-летию со дня рождения М. П. Погодина (1800-1875) 157

в Лермонтове не видит живых следов старорусского песенного слова, и которая не замечает, что эти следы всегда живо и сильно потрясают русского читателя, согревая ему сердце чем-то родным и чего он сам не угадывает. Тупа та критика, которая не сознает во всей нашей словесности характера особенного и принадлежащего только нам.»113 (Курсив мой. — С. Т.).

Хомяков интонационно сделал акцент на словах о Лермонтове. В Петербурге, в «самом нерусском городе», в среде пушкинских друзей, Лермонтов не встретил понимания, с холодным скептицизмом они наблюдали за его шагами в литературе, досадуя на его претензии на трон русского литературного Парнаса. Близкий друг Пушкина П. А. Плетнев писал Я. К. Гроту 8 ноября 1840 г.: «Лермонтов гонится за известностью в роли Пушкина, — и тем смешон: таково о нем мнение Вяземского же»114. А в письме от 4 февраля 1841 г. снисходительная ирония Плетнева сменяется откровенным раздражением: «.читали еще Белинского статью о поэзии Лермонтова. Уж надоел с своим широковещанием, а паче с возгласами о мировой гениальности Лермонтова»115. А после смерти Лермонтова Плетнев «прославил» себя в лермон-товедении злой инвективой в адрес поэта в день его памяти, прямо скажем, странной для респектабельного ректора Императорского Санкт-Петербургского университета; он пишет Коптеву 15 июля 1845: «О Лермонтове я не хочу говорить потому, что и без меня говорят о нем гораздо более, нежели он того стоит. Это был после Байрона и Пушкина фокусник, который гримасами своими умел толпе напомнить своих предшественников. В толпе стоял Краевский. Он раскричался в „Отечественных записках", что вот что-то новее и, следовательно, лучше Байрона и Пушкина. Толпа и пошла за ним взвизгивать то же <.>. Придет время, и о Лермонтове забудут.»116

Не так встретили Лермонтова славянофилы, несравнимо добрее оказались они к лермонтовскому дару. Из биографии известен живой интерес Лермонтова к Хомякову, современники отмечали, что «Лермонтов с Хомяковым во многом имел сходство»117. С. Н. Карамзина называла Лермонтова «совершенным двойником Хомякова и лицом, и разговором»118, а Самарин отметил, что на именинном обеде в честь Гоголя у Погодина «ему [Лермонтову] понравился Хомяков». По мнению Дурылина, в последний период жизни «сознание Лермонтова определялось как близкое к религиозному сознанию славянофилов»119. Их сближали идейно-эстетические взгляды на русскую национальную самобытность, им одинаково был дорог весь тон русского духа во всех его проявлениях и созданиях. В последние годы жизни Лермонтова связывала дружба с выдающимся славянофилом Ю. Ф. Самариным, в дневнике и письмах которого отражены их общение и беседы, служащие важнейшим источником для понимания мировоззрения поэта. В письме к И. С. Гагарину Самарин дает яркий психологический портрет поэта: «Это в высшей степени артистическая натура, неуловимая и не поддающаяся никакому внешнему влиянию благодаря своей неутомимой наблюдательности <.>. Прежде чем вы подошли к нему, он вас уже понял <.>. Он наделен большой проницательной силой и читает в моем уме. <.> Мне жаль, что я его не видел более долгое время, — я думаю, что между ним и мною могли бы установиться отношения, которые помогли бы мне постичь многое.»120 Характеристика Лермонтова, данная Самариным, — одна из самых проницательных в мемуарной литературе

113 Хомяков А.С. Письмо в Петербург // Его же. О старом и новом. Статьи и очерки. М., 1988. С. 76.

114 Цит. по: Шеголев П.Е. Лермонтов. Воспоминания. Письма. Дневники. М., 1999. С. 374.

115 Цит. по: Мануйлов В. А., Гиллельсон М. И., Вацуро В. Э. М. Ю. Лермонтов: Семинарий. Л., 1960. С. 26.

116 Письма П. А. Плетнева к Д. И. Коптеву (1844-1846) // Русский архив. 1877. Вып. 12. С. 365.

117 Там же. С. 236.

118 М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 277.

119 Дурылин С.Н. Россия и Лермонтов (К изучению религиозных истоков русской поэзии) // Христианская Мысль. Киев, 1916. Кн. 3 (март). С. 121.

120 М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 383.

о поэте, и как отличается она от определений Лермонтова пушкинскими друзьями. А. П. Елагина, лично знавшая Лермонтова, его биографу П. А. Висковатову высказывала такое же сожаление, как и Самарин: «Жаль, что Лермонтову не пришлось ближе познакомиться с сыном моим Петром <Киреевским> — у них некоторые взгляды были общие»121. Дурылин считал, что «славянофилы первые увидели русское лицо Лермонтова сквозь его романтический грим. <.> Лермонтов <.> как-то так прикасался к народной душе, что сблизился с теми, кто цель своей жизни <.> видели в постоянстве этого прикосновения.»122

За три месяца редактирования «Москвитянина» И. В. Киреевским число подписчиков журнала увеличилось почти вдвое, а влияние журнала в среде литераторов России заметно упрочилось. Тем не менее, после выхода третьего номера И. Киреевский отказался от его дальнейшего редактирования из-за противоречий с Погодиным и проблем со здоровьем, расстроенным напряженной работой.

В первом номере за 1846 г. «Москвитянина» был опубликован обзор молодого сотрудника журнала, переводчика и автора учебников по русской грамматике А. Е. Студитского «Русская словесность в 1845 году», где автор дает оценку лермонтовской «Думы». Стихотворение, по его словам, было принято читающей публикою «с общими рукоплесканиями, и какое стихотворение? — Правда — исполненное грозной силы, но зато — обрекающее нас на совершенное ничтожество, — где уверяли нас, что <.> самый прах наш оскорбит потомок

Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом

Хороша мысль, хорошо и сравнение! И к этой-то почти мысли примкнула наша изящная словесность, также как и некоторые наши журналы <.>. Могучий проповедник, человек, в котором странно соединилось великое дарование с разрушительным направлением, который своими созданиями, хотя немногими, умел в одно время возбуждать в читателе тоску и наслаждение, сошел с поприща литературы и жизни. Но мысль его нашла других проповедников, из которых один — не ниже, если не выше Лермонтова по своему таланту <.>. Сюда мы относим, во-первых, Гоголя <.>. Мрачная „Дума" Лермонтова, развиваемая в нашей словесности, далеко несправедлива вообще, хотя, может быть, справедлива в отношении к некоторым людям. Есть еще возможность отыскать разбросанное наследие предков, есть люди, которые действуют не так, как герои Гоголя, есть надежда на будущую славу вместо презрения, а потому не нужно еще ни топиться, ни резаться, ни стреляться, а жить и трудиться, а от жизни и труда придет к нам и спокойствие, и довольство.»123 Как видим, в оценке «Думы» Студитский солидарен с Шевыревым, но при этом молодой критик оценивает талант Лермонтова как «великое дарование могучего проповедника с разрушительным направлением».

В 1947 г. Самарин опубликовал в «Москвитянине» большую статью «О мнениях „Современника" исторических и литературных»; это одна из самых значительных работ философа, где он вел полемику К. Д. Кавелиным, автором статьи «Взгляд на юридический быт древней Руси», с А. В. Никитенко и его литературными взглядами и с В.Г. Белинским об отличительных чертах и принципах натуральной школы. Самарин считал натуральную школу чисто «петербургским» явлением, в основе которого лежало «презрение» к своему предмету, в отличие от Гоголя, у которого под изображением действительности скрывалась душевная, скорбная исповедь»124.

121 Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1987. С. 325.

122 Дурылин С.Н. Россия и Лермонтов. Кн. 3. С. 118, 121.

123 Студитский А. Русская словесность в 1845 году // Москвитянин. 1846. № 1. С. 253-254, 262.

124 Самарин Ю. Ф. О мнениях «Современника» исторических и литературных // Его же. Сочинения Ю. Ф. Самарина: [В 12 т.] Т. 1. Статьи разнородного содержания и по польскому вопросу. М., 1877. С. 82.

Кроме того, в статье автор поднимает вопрос о сомнительном содержании современной литературы, наполненной эпигонами Гоголя и Лермонтова: «У нас принято, что в каждой книжке журнала должна быть повесть и стихи, и они являются к сроку — но что за повести и что за стихи? Если бы не было этого искусственного требования, из всех изящных произведений, напечатанных в последние пять лет, многие ли удостоились бы увидеть свет? <.> Обратимся к внутреннему содержанию нашей изящной литературы. Лермонтова уже нет; Гоголя вы устраняете. После них много ли она приобрела? Приобрела ли она что-нибудь, хоть одну мысль, хоть один образ или тип, который бы не был слепком с их же созданий? Мы не можем назвать приобретением, что Иван Иванович, обязанный бытием своим Гоголю, являлся под именем Степана Ивановича или Василия Степановича, Селиван — под именем Кондрата или Мишки, Осип — под именем Васьки и т.д. Или что стихотворение Лермонтова „Люблю отчизну я, но странною любовью.", подкрашенное и распущенное на воде, подавалось двадцать раз; или, наконец, что „Вечный жид" выходил, кажется, тремя изданиями и выходит вновь. А за исключением всего этого балласта много ли останется? Великий художник напишет картину; плохие ученики переймут манеру и недостатки; с учеников станут списывать другие; за ними маляра; потом та же картина литографируется, потом она явится на лаковых коробочках и наконец на чем-то среднем между табакеркою и тавлинкою. Неужели это все доказывает, что за недостатком великих живописцев есть живопись?»125

В 1850 г. в «Москвитянин» пришла группа начинающих литераторов-единомышленников: А. Н. Островский, Т. И. Филиппов и Е. Н. Эдельсон, А. А. Григорьев, Н. В. Берг, Б. Н. Алмазов, Л. А. Мей и др., получившая название в литературной среде «молодая редакция». В 1851 г. критический отдел «Москвитянина» возглавил Ап. Григорьев, уже имевший опыт критической деятельности в других журналах; он стал лидером и теоретиком кружка молодых литераторов «Москвитянина». Аполлон Александрович был натурой творческой, ярко талантливой, эмоциональной — человеком удивительной широты и полноты, он вошел в историю русской литературы как редкостно образованный русский критик, как оригинальный мыслитель и как талантливый поэт. Философ и богослов русского зарубежья В. Н. Ильин считал, что «русская литература в сущности имела только одного настоящего критика в XIX веке, но этот единственный — Аполлон Григорьев. <.> Своеобразный синтез тонкого, проницательного философского дара с утонченным и глубоким артистизмом сделал Григорьева основателем особой эстетической теории познания на русской почве, в известном смысле „русским Шопенгауэром" <.> Пушкин, Лермонтов, Гончаров, Лесков, Лев Толстой и все самое значительное не только в русской, но и в мировой литературе, — все это нашло отзвук в этом упоенном красотою страждущем Русском Дионисе.»126

Критические статьи и публикации Ап. Григорьева вызывали острую полемику в литературных кругах того времени. Именно в период службы в журнале «Москвитянин» Григорьев разрабатывает основные положения теории «органической критики», согласно которой источником и основой искусства, в том числе и изящной словесности, должна быть национальная почва. Кроме того Григорьев называл себя приверженцем исторической критики, когда при анализе произведения литературный критик учитывает миросозерцание писателя, которое определяется «временными и местными историческими обстоятельствами».

Отношение Аполлона Григорьева к творчеству Лермонтова на протяжении его литературной деятельности было неоднозначным и претерпело эволюцию от утверждения, что «хищный тип», ярко представленный Лермонтовым в Печорине, чужд русскому характеру, а в лермонтовской поэзии отсутствует позитивное, утверждающее начало, до более взвешенной, зрелой и глубокой оценки, которая отражена в цикле его статей «Лермонтов и его направление (Крайние грани развития отрицательного взгляда)»

125 Там же. С. 68-69.

126 Ильин В. Н. Аполлон Григорьев — страждущий русский Дионис // Его же. Пожар миров. М., 2010. С. 412, 441.

(Время. 1862. № 10), когда Лермонтов для Григорьева стал «великой художественной силой», а его деятельность — важной страницей в развитии русского самосознания.

В 1852 г. Григорьев публикует в журнале статью «Русская литература в 1851 году», а в 1853 г. — «Русская изящная литература в 1852 году». Определяя исходную точку современного состояния словесности, критик принимает за основание Гоголя, допуская и некоторое косвенное влияние Лермонтова: «Каждая литературная эпоха имеет своего главного представителя, от которого, как от исходного пункта, ведет она свое начало. <...> Таким гением литературной эпохи, которую переживаем мы до сих пор, по всей справедливости может быть назван Гоголь.»127 Однако, оценивая творчество Гоголя, Григорьев приходит к утверждению, что его идеалы искусственны, в отличие от Островского, творчество которого, по мнению критика, подчинено истинным идеалам, ибо «тот только истинный художник в наше время, кто, установивши возможное равновесие идеала и действительности в душе, относится к действительности во имя вечных и разумных требований идеала.»128

В представлении Григорьева, «на суде исторической критики всякое дело получает значение по плодам его — и, каков бы ни был талант поэта, одного только таланта, как потенции, еще недостаточно. Важное дело в поэте то, для чего у немцев существует общепонятный и общеупотребительный термин die Weltanschauung и что у нас, taut bien que mal, переводится миросозерцанием». Исходя из этого, замечает Григорьев, «мы смотрим на Лермонтова не как на лирического поэта, владевшего, в особенности в последних стихотворениях, медным литым стихом, не как на писателя, лучше и проще которого не писал по-русски никто после Пушкина, а <.> с исторической точки зрения, [т. е.] мы смотрим на дело Лермонтова, взвешиваем то слово, которое завещал он миру, и, к сожалению, должны сознаться, что слово это далеко не так веско, каким оно казалось лет за несколько назад <.>. По крайней мере, нельзя не видать, что значение этого дела чисто отрицательное. <.> Ведь этот Печорин, который развился под влиянием обстоятельств, чуждых настоящему русскому быту, этот Печорин, уже для нас в настоящую минуту мираж, призрак, потерявший даже свою грандиозность. <.> Надобно <.> сознаться, что „герой того времени" умер и не воскреснет более, что то поколение, которого „грядущее иль пусто иль темно", <.> не то, которое живет теперь»129. В период сотрудничества в «Москвитянине» Григорьев считал, что «во-первых, умерло совсем направление, которое обозначали и обозначают именем лермонтовского. <.> Во-вторых, умирает явно направление лермонтовское, принявшее гоголевскую форму, т.е. работавшее над действительностью с постоянною заднею мыслию о грубости этой действительности.»130

Должно было пройти несколько лет, чтобы произошла переоценка лермонтовского творчества в самый плодотворный и значительный период критической деятельности Григорьева — период его сотрудничества в журналах Ф. М. и М. М. Достоевских «Время» и «Эпоха», ярко выразившаяся в цикле статей «Лермонтов и его направление (Крайние грани развития отрицательного взгляда)», где критик отмечает, что «.за отрицательный взгляд были в то время жизнь и литература», а в «хищном типе» Печорина и в «смирном типе» Максима Максимыча писатель отразил неотъемлемые части русского бытия. Эти же мысли Григорьев развивает в статье «Оппозиция застоя, некоторые черты из истории мракобесия»131, где глава «органической критики» дал исторический анализ полемики вокруг Лермонтова. В этот период Григорьев видел в творчестве Лермонтова «поворот к почве, поворот к народности», а в самом Лермонтове, «этом великом, хотя не высказавшимся даже

127 Григорьев А.А. Русская литература в 1851 году // Его же. Сочинения. Издание Н. Н. Страхова. Т. 1. СПб., 1876. С. 8.

128 Его же. Русская изящная литература в 1852 году // Там же. С. 58.

129 Его же. Русская литература в 1851 году. С. 8-9.

130 Его же. Русская изящная литература в 1852 году. С. 51, 53.

131 Его же. Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия // Его же. Эстетика и критика. М., 1980. С. 275-311.

вполовину духе», как и Гоголь, — «будущего великого живописца нашего быта»132. Григорьев был единственным критиком «Москвитянина», кто, при всей противоречивости своих оценок, почувствовал мощь лермонтовской натуры, прямо назвав поэта: «великий дух». На рубеже XIX-XX вв. это определение будет развивать религиозно-философская критика Серебряного века, указывая при этом на пророческую силу лермонтовского дара и на его неоспоримое право на свое неделимое царство в мире русской словесности.

Итак, «Москвитянин» в течение пятнадцати лет, до закрытия в 1856 г., уделял пристальное внимание творчеству Лермонтова, стремясь дать беспристрастную характеристику яркому таланту. Ведущий критик журнала С. П. Шевырев, при неприятии образа Печорина, высоко оценил талант Лермонтова-прозаика, особо отметив авторский дар «наблюдателя-психолога»; указал на «глубокое значение романа в нашей русской жизни», советуя «употребить с пользою урок, предлагаемый поэтом». Вместе с тем в поэзии Лермонтова критик увидел в основном «какой-то необыкновенный протеизм таланта, правда, замечательного, но, тем не менее, опасный развитию оригинальному», «его лира не обозначила еще своего особенного строю». Эта точка зрения осталась неизменной на протяжении всей критической деятельности Шевыре-ва. Идейно-эстетическая позиция журнала была близка Лермонтову, все, что пропагандировал «Москвитянин» отвечало его взглядам на русскую национальную самобытность. Лермонтов не скрывал своей любви к Москве, не раз провозглашенной им в своих произведениях и письмах, к русскому историческому миру, своих симпатий к монархии, ценил родовое дворянство, открыто говорил о своем нерасположении к европеизму133; его лирика, «вырастающая на почве московской культуры», насыщена емкой философской символикой, — все это говорит о том, что С. П. Шевырев не распознал в Лермонтове своего идейного единомышленника и своего соратника в деле создания поэзии мысли.

Источники и литература

1. [Булгарин Ф.В.] О статье: «Обозрение русской словесности за 1827-й год», помещенной в первом нумере «Московского вестника» за 1828-й год // Северная пчела. 1828. № 11. 26 янв. С. 4.

2. [Киреевский И.В.] Обозрение современного состояния словесности. Ч.2 // Москвитянин. 1845. Ч. 2. № 3. С. 18-30.

3. [Шевырев С.П.] Кончина Лермонтова // Москвитянин. 1841. Ч. 5. № 9. С. 320.

4. [Шевырев С.П.] Обозрение русской словесности за 1827-й год // Московский вестник. 1828. Ч. 1. № 1. С. 59-84.

5. Аксаков К. С. Эстетика и литературная критика / Сост., вступ. ст., коммент. В. А. Коше-лева. М.: Искусство, 1995. 526 с.

6. Анненков П. В. Литературные воспоминания, М.: Художественная литература, 1960. 688 с.

7. Асмус В. Ф. Круг идей Лермонтова // М. Ю. Лермонтов. М.: Изд-во АН СССР, 1941. Кн. 1. С. 83-128. (Литературное наследство. Т. 43/44).

132 Его же. Лермонтов и его направление (Крайние грани развития отрицательного взгляда) // Его же. Собрание сочинений Аполлона Григорьева. Вып. 7. М., 1915. С. 1-96.

133 Известно, что в конце жизни Лермонтов планировал издание своего журнала, свободного от каких-либо чужеземных влияний; не одобряя прозападное направление «Отечественных записок», он говорил А. А. Краевскому: «Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам все тянуться за Европою и за французским. <.> Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное...» (М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. С. 312).

8. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. Т. 6. Статьи и рецензии. 1842-1843 / АН СССР; ИРЛИ. М.: Изд-во АН СССР, 1955. 799 с.

9. Бенедиктов В. Стихотворения Владимира Бенедиктова. Первая книга. [Изд. 3-е]. СПб., 1842. 128 с.

10. Бродский Н.Л. М.Ю. Лермонтов: Биография. 1814-1832. Т.1. М.: Гослитиздат, 1945. 348 с.

11. Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М.: Современник, 1987. 494 с.

12. Вяземский П.А. Письмо к С. П. Шевыреву 22 сент. 1841 г. // Русский архив. 1885. № 6. С. 307.

13. Гаврилов И.Б. Степан Петрович Шевырев о «русском воззрении» // Христианское чтение. 2016. № 1. С. 230-289.

14. Галахов А.Д. История одной книги // Галахов А.Д. Записки человека. URL: http:// az.lib.ru/g/galahow_a_d/text_1888_zapiski_cheloveka.shtml (дата обращения: 12.12.2020)

15. Галахов А.Д. Полная русская хрестоматия, или Образцы красноречия и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей. Ч. 1-2. М.: Тип. А. Семена при Имп. медико-хирург. акад., 1843. Ч. 1. 454 с. Ч. 2. 504 с.

16. Галахов А. Ответ г. Шевыреву на разбор его «Полной русской хрестоматии.» // Отечественные записки. 1843. Т. 30. № 9. Отд. 8. С. 35-42.

17. Гоголь Н.В. В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений: [В 14 т.] М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1937-1952. Т. 8. Статьи. С. 369-409.

18. Григорьев А.А. Белинский и отрицательный взгляд в литературе // Эстетика и критика / Вступ. ст. и примеч. А. И. Журавлевой. М.: Искусство, 1980. С. 235-275.

19. Григорьев А.А. Оппозиция застоя. Черты из истории мракобесия // Григорьев А.А. Эстетика и критика / Вступ. ст., сост. и примеч. А. И. Журавлевой. М.: Искусство, 1980. С. 275-311.

20. Григорьев А. А. Собрание сочинений Аполлона Григорьева / Под ред. В. Ф. Саводни-ка. Вып. 7. М.: Типо-литография Т-ва И. Н. Кушнерева и К°, 1915. 101с.

21. Григорьев A.A. Сочинения. Издание Н.Н. Страхова. Т.1. СПб.: Типография тов-ва «Общественная польза», 1876. 656 с.

22. Дельвиг A.A. Сочинения. Л.: Художественная литература, 1986. 472 с.

23. Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1880 август. Глава вторая. Пушкин: очерк. Произнесено 8 июня в заседании Общества любителей российской словесности // Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: В 15 т. СПб.: Наука, 1995. Т. 14. С. 425-440.

24. Дурылин С.Н. В своем углу. М.: Молодая гвардия, 2006. 879 с.

25. Дурылин С.Н. Как работал Лермонтов // Дурылин С.Н. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 3. М.: Изд-во журнала «Москва», 2014. С. 448-568.

26. Дурылин С.Н Россия и Лермонтов (К изучению религиозных истоков русской поэзии) // Христианская Мысль. Киев, 1916. Кн. 2 (февр.). С. 137-150; Кн. 3 (март). С. 114-128.

27. Дурылин С.Н. Русские писатели у Гете в Веймаре. Шевырев и Гете // Литературное наследство. М.; Л., 1932. Т. 4/6. С. 450-476.

28. Дурылин С.Н. Судьба Лермонтова // Русская мысль. 1914. № 10 (окт). С. 1-30.

29. Дурылин С. У Толстого и о Толстом. // Прометей: альманах серии «ЖЗЛ». Т. 12. М.: Молодая гвардия, 1980. № 12. С. 199-226.

30. Е. П. Елагина — А. Н. Попову. 30 сент. (1843) // Русский Архив. 1886. Вып. 3. С. 343.

31. Журавлева А.И. Лермонтов в русской литературе. Проблемы поэтики. М.: Прогресс-Традиция. 2002. 288 с.

32. Захаров В.А. Летопись жизни и творчества Михаила Юрьевича Лермонтова. М.: Центрполиграф, 2017. 799 с.

33. Ильин В. Н Аполлон Григорьев — страждущий русский Дионис // Ильин В. Н. Пожар миров. М.: Прогресс-Традиция, 2010. С. 412-453.

34. Ильин И.А. О тьме и просветлении. Книга художественной критики. Мюнхен, 1959. 203 с.

35. История русской литературы: В 4 т. Л.: Наука, 1980-1983.

36. Кавказские Минеральные Воды в описаниях, очерках, исследованиях за 200 лет. Антология: В 3 т. / Под ред. проф. В. А. Шаповалова, проф. К. Э. Штайн. Ставрополь: Издательство СГУ, 2011. Т. 1. 888 с.

37. Константин (Зайцев), архим. Чудо русской истории. М.: НТЦ Форум, 2000. 864 с.

38. Крупчанов Л.М. История русской литературной критики XIX века. М.: Высшая школа, 2005. 382 с.

39. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Л.: Наука, 1979-1981.

40. М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: Художественная литература, 1989. 672 с.

41. Макогоненко Г.П. Творчество А.С. Пушкина в 1830-е годы (1830-1833). Л.: Художественная литература, 1974. 376 с.

42. Мануйлов В. А., Гиллельсон М. И., Вацуро В. Э. М. Ю. Лермонтов: Семинарий / Под ред. В. А. Мануйлова. Л.: Учпедгиз, 1960. 460 с.

43. Мир Лермонтова. СПб.: Скрипториум, 2015. 976 с.

44. Мифы народов мира. Энциклопедия: В 2 т. М., 1991-1992.

45. Павлова М. В. О. Чюмина — переводчик поэзии В. Скотта (конец XIX в.) // Имагология и компаративистика. Томск, 2015. № 2. С. 147-157.

46. Переписка А. С. Пушкина: В 2 т. М.: Художественная литература, 1982.

47. Письма М. П. Погодина, С. П. Шевырева и М. А. Максимовича к князю П. А. Вяземскому 1825-1874 годов: (из Остафьевского архива) / Предисл. и примеч. Н. Барсукова. СПб: Тип. М. Стасюлевича, 1901. 222 с.

48. Письма П. А. Плетнева к Д. И. Коптеву (1844-1846) // Русский архив. 1877. Вып. 12. С. 365.

49. Погодин М.П. Из «Воспоминаний о Степане Петровиче Шевыреве» // Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб.: Академический проект, 1998. Т. 2. С. 33-39.

50. Погодин М. П. Отрывок из воспоминания о С. П. Шевыреве, читанного в заседании Общества любителей российской словесности 17 января 1865 г. // Русский архив. 1865. Вып. 3. Стб. 381-390.

51. Поэты 1820-1830-х годов: В 2-х т. Л.: Советский писатель, 1972. Т. 2. 792 с.

52. Пушкин в воспоминаниях современников: В 2 т. СПб.: Академический проект, 1998.

53. Ратников К. В. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX века. Ч. 2. Челябинск: Околица, 2007. 220 с.

54. Самарин Ю. Ф. Сочинения Ю. Ф. Самарина: [В 12 т.] М.: Издание Дмитрия Самарина, 1877-1911. Т. 1. Статьи разнородного содержания и по польскому вопросу / [Авт. предисл. Д. Самарин]. 1877. 404 с.

55. Студитский А. Русская словесность в 1845 году // Москвитянин. 1846. № 1. С. 225-262.

56. Хомяков А. С. О возможности русской художественной школы // Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / Сост., вступ. ст. и примеч. В. К. Кантора и А. Л. Осповата. М.: Искусство, 1982. С. 126-151.

57. Хомяков А. С. Письмо в Петербург // Хомяков А. С. О старом и новом: Статьи и очерки. М., 1988. С. 70-82.

58. Хомяков А.С. Полное собрание сочинений: В 8 т. М.: Унив. тип., 1886-1900. Т.8. Письма. 1900. 543 с.

59. Шевырев С. П. [Рецензия.] Полная русская хрестоматия, или Образцы красноречий и поэзии, заимствованные из лучших отечественных писателей. М., 1843 / Составил А. Га-лахов // Москвитянин. 1843. Ч. 3. № 5. С. 218-248; Ч. 3. № 6. С. 501-533.

60. Шевырев С.П. «Герой нашего времени» М. Лермонтова // Москвитянин. 1841. Ч.1. №2. С. 515-538.

61. Шевырев С.П. Взгляд на современное направление Русской литературы. (Вместо Предисловия ко второму году Москвитянина) Ст. 1. Сторона черная // Москвитянин. 1842. № 1. С. 1-32.

62. Шевырев С. П. Взгляд на современную русскую литературу. Ст. 2. Сторона светлая: Состояние русского языка и слога // Москвитянин. 1842. Ч. 2. № 3. С. 153-191.

63. Шевырев С. П. Взгляд русского на современное образование Европы / Публ. Белен-чук Л. Н. // Вестник ПСТГУ. Серия IV: Педагогика. Психология. 2007. Вып. 4 (7). С. 149-177.

64. Шевырев С.П. Вместо введения // Москвитянин. 1841. Ч. 1. № 2. С. 507-514.

65. Шевырев С. П. Критический перечень русской литературы 1843 года // Москвитянин. 1843. №3. С. 175-194.

66. Шевырев С.П. Стихотворения М. Лермонтова // М. Ю. Лермонтов: pro et contra. Личность и идейно-художественное наследие М. Ю. Лермонтова в оценках отечественных и зарубежных исследователей и мыслителей: антология: В 2 т. СПб.: РХГА, 2013-2014. Т. 1. 2013. С. 148-160. (Русский Путь).

67. Шеголев П.Е. Лермонтов. Воспоминания. Письма. Дневники. М.: Аграф, 1999. 528 с.

68. Эккерман И. П. Разговоры с Гете в последние годы его жизни / Пер. с нем. Н. Ман. М.: Художественная литература, 1986. 689 с.

69. Ю. Ф. Самарин — К. С. Аксакову. [Вторая половина октября 1842 г.] // Русский Архив. 1880. Кн. 2. С. 298-299.