ОТ ДОГОВОРА О ДРУЖБЕ К ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ: ТУРЕЦКО-СОВЕТСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 1945-1960 ГГ. ПО БРИТАНСКИМ ДОКУМЕНТАМ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

2. Коряковцев А.А. Подготовка офицеров военно-морского флота в ведущей военной школе России // Морской сборник. - 2017. - Т. 2049. - №12. - С. 35-37.

3. Кунц Н.З., Владимиров А.И. Становление и развитие суворовских военных и нахимовских военно-морских училищ // Военный академический журнал. - 2015. - № 3 (7). - С. 49-61.

4. Лосик А.В., Федулов С.В. Работа ленинградской судостроительной индустрии и военной науки Ленинграда в интересах военно-морского флота страны накануне и в годы Великой Отечественной Войны. Историография проблемы // Восемнадцатые петровские чтения (история, политология, социология, философия, экономика, культура, образование и право). - 2017. - №2. - С. 127-130.

References and Sources

1. Myasnikova K.D. Sovremennoe sostoyanie i razvitie morskogo i rechnogo flota Rossii // Molodoj uchenyj. - 2016. - №13-1(117). - S. 66-69.

2. Koryakovcev A.A. Podgotovka oficerov voenno-morskogo flota v vedushchej voennoj shkole Rossii // Morskoj sbornik. - 2017. - T. 2049. - №12. -

5. 35-37.

3. Kunc N.Z., Vladimirov A.I. Stanovlenie i razvitie suvorovskih voennyh i nahimovskih voenno-morskih uchilishch // Voennyj akademicheskij zhurnal. - 2015. - № 3 (7). - S. 49-61.

4. Losik A.V., Fedulov S.V. Rabota leningradskoj sudostroitel'noj industrii i voennoj nauki Leningrada v interesah voenno-morskogo flota strany nakanune i v gody Velikoj Otechestvennoj Vojny. Istoriografiya problemy // Vosemnadcatye petrovskie chteniya (istoriya, politologiya, sociologiya, filosofiya, ehkonomika, kul'tura, obrazovanie i pravo). - 2017. - №2. - S. 127-130.

ЛИХАЧЕВ ВИКТОР ГЕННАДЬЕВИЧ, - заведующий отделением колледжа Государственного университета морского и речного флота имени адмирала С.О. Макарова, аспирант Ленинградского государственного университета им. А.С. Пушкина.

LIHACHEV, VIKTOR G. - Head of Department in College, Admiral Makarov State University of Maritime and Inland Shipping; Pushkin Leningrad State University, Ph.D. student (suna-kivach@yandex.ru).

УДК 94(560) «1945/1960»

ЙЕШИЛБУРСА БЕХЧЕТ КЕМАЛ ОТ ДОГОВОРА О ДРУЖБЕ К ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ: ТУРЕЦКО-СОВЕТСКИЕ ОТНОШЕНИЯ 1945-1960 ГГ. ПО БРИТАНСКИМ ДОКУМЕНТАМ

Ключевые слова: Турция, Советский Союз, Россия, советско-турецкие отношения, внешняя политика Турции.

Традиционно отношения СССР к Турции определялось стратегическими интересами, связанными, в первую очередь, с проблемами взаимодействия на Черном море, а также с близостью этой страны к жизненно важным объектам на Украине и в Закавказье. На основе документов британского архива, в статье рассмотрены основные вехи процесса ухудшения двусторонних отношений в 1945-1960 гг. Показано, что после окончания Второй мировой войны отношения СССР и Турции резко обострились. Причины этого автор видит в стремлении СССР получить односторонние преимущества, связанные с попытками инициировать передачу части турецких территорий Армении и Грузии, а также установить военный контроль над проливами. Именно это превратило Турцию в союзника Запада в холодной войне. После смерти И. Сталина советская сторона попыталась восстановить отношения с Турцией на довоенном уровне, однако турки с осторожностью восприняли эту инициативу. Показано, что турецкая политика в отношении СССР в полной мере согласовывалась с правительствами Великобритании и США. Лишь обострение советско-американских отношений в начале 1960-х годов заставило Турцию пересмотреть свои зависимые отношения с Соединенными Штатами и занять более компромиссную позицию в отношениях с Советским Союзом. В последующем это привело к новому периоду хороших турецко-советских отношений, продолживших традиции эпохи Ататюрка.

YESILBURSA, BEHCET KEMAL FROM FRIENDSHIP AGREEMENT TO COLD WAR: TURCO-SOVIET RELATIONS IN 1945-1960-IES

ACCORDING TO BRITISH DOCUMENTS

Keywords: Turkey, Soviet Union, Russia, Turco-Soviet Relations, Turkish Foreign Policy.

Traditionally, relations between the USSR and Turkey were determined by strategic interests, connected primarily with the problems of interaction in the Black Sea, as well as with the proximity of this country to vital facilities in Ukraine and the Transcaucasus. On the basis of documents from the British archive, the article considers the main milestones of the deterioration of bilateral relations in 1945-1960. It is shown that after the end of the Second World War, relations between the USSR and Turkey became sharply aggravated. The author sees the reasons for this in the desire of the USSR to obtain unilateral advantages associated with attempts to initiate the transfer of part of the Turkish territories of Armenia and Georgia, as well as to establish military control over the straits. This is what made Turkey an ally of the West in the cold. After the death of I. Stalin, the Soviet side tried to restore relations with Turkey at the pre-war level, but the Turks took this initiative with caution. It is shown that the Turkish policy towards the USSR was fully coordinated with the governments of Great Britain and the USA. Only the aggravation of Soviet-American relations in the early 1960s forced Turkey to reconsider its dependent relations with the United States and take a more compromise

position in relations with the Soviet Union. Subsequently, this led to a new period of good Turkish-Soviet relations that continued the traditions of the Ataturk era.

1. 1945-1953 гг.

Традиционно советское отношение к Турции определялось стратегическими концепциями, связанными с вопросами доминирования на Черном море и близостью Турции к жизненно важным объектам на Украине и в Закавказье. Турецко-советское противостояние в регионе имело глубокие корни, восходящие к борьбе между Россией и Османской империей, которая началась в XV веке с постепенного завоевания турками Черноморья, Закавказья и Балкан. В течение XVIII - XIX вв. Россия расширила свою территорию, в значительной степени за счет сокращения Османской империи. И только с развалом Российской империи в 1917 году российское ирредентистское стремление к закреплению в «теплых морях» и получению доступа к Средиземному морю было фактически прекращено [1; 2; 3; 4]. В результате, турецко-советские отношения переживали время расцвета в эпоху Ататюрка, а затем и в 1960-х и 1970-х годах.

Однако после Второй мировой войны в турецко-советских отношениях произошел спад. 19 марта 1945 года Советское правительство сообщило правительству Турции о своем решении отказаться от Договора о дружбе и ненападении от 17 ноября 1925 года. Утверждалось, что в новых условиях, возникших в результате Второй мировой войны, Договор утратил актуальность. Посол Турции в Москве Селим Сарпер 7 июня 1945 года на встрече с министром иностранных дел СССР В.М. Молотовым попытался вновь наладить хорошие отношения. Однако В.М. Молотов в обмен на восстановление договора потребовал военной базы в проливах, а также территориальных уступок в Карс-Ардаганском регионе. Турция не приняла эти требования. В результате, 1945 год стал началом периода ухудшения отношений между Турцией и СССР, который продолжался до 1953 года.

Министр иностранных дел Турции Хасан Сака, находившийся с визитом в Лондоне в январе 1946 года, смог обсудить турецкие проблемы с Государственным секретарем по иностранным делам, который, в свою очередь, сообщил ему о, казалось бы, обнадеживающих дискуссиях, которые он имел с маршалом Сталиным в Москве, а также заверил в британской заинтересованности в этом вопросе. На второй встрече с Государственным секретарем месяц спустя министр иностранных дел Турции спросил, будет ли британское правительство рассматривать возможность адаптации англо-турецкого альянса к современным условиям. Это предложение позднее было отражено послом Турции в Лондоне в меморандуме, в котором содержалось предложение о том, что Государственный секретарь должен подтвердить в парламенте значение, которое британское правительство придает альянсу с Турцией. В ответ на эти предложения госсекретарь заявил, что, хотя британское правительство придает большое значение принципу англо-турецкого альянса, второй вариант представляется ему более предпочтительным, поскольку оно хотело бы иметь еще одну возможность для наблюдения за развитием Организации Объединенных Наций, прежде чем приступать к обсуждению вопроса о модификации договора. Этот ответ, дополненный приветственными словами госсекретаря в адрес Турции в его выступлении в Палате общин 21 февраля, полностью удовлетворил правительство Турции [5; 6].

С рассматриваемого времени публикация в прессе статей об армянских и грузинских претензиях на восточные провинции Турции и разоблачение враждебной советской радиопропаганды находились в сфере постоянного внимания турецкого правительства и народа. Эти проблемы питали возмущение турецких газет, в результате чего между двумя странами разгорелась информационная война, которая сама по себе затрудняла какое-либо улучшение их официальных отношений. В Анкаре, Искендеруне и других городах проходили антикоммунистические демонстрации, организованные студентами. Эти турецкие контратаки в январе вызвали протест со стороны советского посольства, и турецкое правительство сочло целесообразным пригласить ветерана-журналиста Хюсейна Кахида Ялчина, который был откровенным сторонником дела союзников на протяжении всей войны,

а теперь стал самым ожесточенным критиком Советского Союза, провести краткий тур за границей в надежде, что в его отсутствие война с прессой может затихнуть, а дальнейшие провокации будут устранены. Эти надежды, однако, оказались тщетными [5].

Армянский ирредентизм был еще одним оружием в арсенале Москвы против Турции. Зимой 1946 года советский генеральный консул в Стамбуле начал формирование регистрационных списков армян, желающих вернуться в Советскую Армению, что вызвало определенное беспокойство турецкой стороны. На пути потенциальных эмигрантов никаких препятствий не было, и общее ощущение состояло в том, что советская акция, учитывая обстоятельства, была довольно провокационной. К тому же Турции было бы лучше без этих элементов в ее армянском меньшинстве, имевших симпатии к коммунизму. Генеральный консул СССР заявил, что зарегистрировано 8000 армян, а турецкие источники давали не более 1400 человек. Какова бы ни была реальная цифра, не было предпринято никаких шагов для включения потенциальных эмигрантов из Турции в конвои, выезжающие из Греции в государства Леванта и в другие места. Позднее, летом значительное возмущение вызвало известие о том, что Французская коммунистическая партия организовала встречу, на которой высказывались требования уступки трех восточных провинций Турции Советской Армении и создания независимого Курдистана [5; 7].

Советская оккупация иранского Азербайджана (советские войска выведены из Ирана весной 1946 г. - ред.) усилила у Турции чувство окружения, питая опасения, что нарастающая волна агрессии одновременно поднимается на ее восточной и западной границах. В ходе заседаний Совета Безопасности в Нью-Йорке, как и год назад, убеждение в том, что советские амбиции носили характер слишком фундаментальный и упорный, чтобы рассчитывать на мирное развитие договорного процесса, постепенно лишь укреплялось, что нашло открытое выражение в турецкой прессе [5].

В начале лета (1946 г. - ред.) появились факты, свидетельствующие о том, что вмешательство Советского Союза во внутренние дела Турции, которое пережило неудачу предыдущей осенью, вновь активизировалось. В это время появились два новых периодических издания - «Гюн» и «Герчек», содержание которых соответствовало обычным коммунистическим директивам. В какой-то степени они способствовали исчезновению «Тан» и «Ла-Турки», которые были закрыты осенью годом ранее. Кроме того, наблюдались признаки того, что коммунистическими элементами предпринимаются серьезные попытки проникнуть в ряды Демократической партии с целью либо разделить партию, либо контролировать ее руководство. Действительно, после того, как выборы закончились, было обнаружено, что средства, израсходованные советскими источниками от имени демократов в восточной Турции, превысили расходы на пропаганду Республиканской партии. Хотя при этом и не было никаких доказательств наличия связей между советским агентами и лидерами Демократической партии, и даже данных, что последние знали о коварной поддержке, которую они получали [5; 4].

Постепенно цель советской кампании становилась более ясной. Учитывая плохие отношения между двумя странами, довольно странно выглядели действия советского посла в Анкаре, в ходе официального посещения МИД Турции зимой намекнувшего исполняющему обязанности министра иностранных дел Шумеру, что Советское правительство будет готово временно отказаться от вопроса о территориальных претензиях для достижения урегулирования вопроса о проливах. В июне Виноградов (Виноградов С.А. - до 24.02.1948г. Чрезвычайный и Полномочный Посол СССР в Турции - ред.) пошел дальше. В беседе с премьер-министром М. Сараджоглу он заявил, что выход из сложившегося тупика должен быть найден в устранении проблемы границ и уступке России военной базы. Когда, однако, эти претензии были отклонены Сараджоглу, Виноградов заявил, что если Турция признает, что проливы имеют для Советского Союза большее значение, чем для любой другой страны, а также согласится вести переговоры на этой основе, разговоров о трех провинциях или военной базе больше не будет. Однако премьер-министр ответил, что советские требования должны быть полностью сняты до того, как на соответствующие предложения может быть

предоставлен любой ответ. Предложения, подобные тем, которые выдвинул Виноградов, примерно в то же время были также сделаны туркам послом Югославии и временным поверенным в делах Польши. По-видимому, весь корпус советских союзников получил в это время инструкции в отношении контактов с турецким правительством. Тот же метод ранее уже был применен болгарским министром, который зимой заявил, что безопасность Турции должна быть найдена на путях сотрудничества с другими черноморскими державами, и добавил, что одним из главных препятствий на пути к сближению Турции и СССР является пребывание в должности премьер-министра Сараджоглу - неосмотрительность, которая повлекла за собой немедленный протест турецкой стороны. Более удивительным было схожее заявление шведского министра, который, однако же, принес извинения и попросил, чтобы его неделикатность была забыта [5: 8].

Эти разговоры и общий тон советской пропаганды подтверждают мнение, высказанное летом в Стамбуле в частном порядке послом Турции в Москве о том, что целью советского наступления является стремление оказать давление на правительство Турции, поставленное перед чрезмерными требованиями, которые впоследствии могли бы быть сняты в обмен на более тесное взаимопонимание. Последнее, конечно же, могло включать требование разрыва альянса с Великобританией. Фактически, г-н С. Сарпер (посол Турции в СССР в 1944-1946 гг. - ред.) после этого визита в Стамбул в Москву уже не вернулся, и вскоре был назначен послом в Рим. Он был заменен в Москве Фаиком Зини Акдуром -тогдашним послом Турции в Софии, который ушел на новый пост в ноябре 1946 года [5; 4].

В течение лета 1946г. интерес к вопросу о проливах усилился, поскольку, в соответствии с Конвенцией Монтрё, Конвенция автоматически продолжала действовать в течение еще одного пятилетнего периода, если бы ни одна из подписавших ее сторон не потребовала пересмотра этих условий до 9 августа. Поэтому вопрос состоял в том, решит ли Советский Союз потребовать такого изменения до указанной даты; и 8 августа советский Временный поверенный в Анкаре вручил записку с требованием внести изменения в Конвенцию. После ссылки на нарушения Конвенции, которые, как утверждалось, были допущены Турцией во время войны, в записке предлагалось пять изменений:

1. проливы должны оставаться всегда открытыми для торговых судов всех стран,

2. к прохождению военных кораблей Черноморских держав,

3. запрещается прохождение военных кораблей других держав, за исключением специально предусмотренных случаев,

4. Режим проливов, будет находиться в компетенции Турции и других Черноморских держав,

5. Турция и Советский Союз, как наиболее заинтересованные державы, должны совместно обеспечить защиту проливов и предотвратить их использование другими государствами в целях, враждебных Черноморским державам [5; 9].

В соответствии со статьей 29 Конвенции, это требование о пересмотре должно было быть поддержано одной или двумя державами-подписантами (в соответствии с характером изменений) и доведено до сведения всех договаривающихся сторон. Пренебрежение этой процедурой, однако, не использовалось как возражение против советских предложений.

Первые три предложения были направлены правительством Турции правительству Соединенного Королевства еще в ноябре 1945 года, и спор вызвали, главным образом, четвертое и пятое требования. Премьер-министр Турции сослался на советскую ноту в декларации о политике от 14 августа, в которой заявил, что Турция связана международной конвенцией и будет защищать свои суверенные права, но готова провести переговоры о пересмотре Конвенции Монтрё с ее союзниками и другими заинтересованными государствами. При этом он изменил свой проект в соответствии с предложениями британского правительства. Одновременно советские власти активизировали психологическую войну, заявив, что обнаружили в немецких архивах сообщения бывшего посла Германии в Анкаре о Сараджоглу, предложившего расчленение России. Во-вторых, они объявили, что британские военные власти располагают базой на станциях Чанаккале и

РЛС во Фракии и Черноморском районе, которыми управляют британские кадры, что они контролируют аэродром в Ешилькёй (Уе§Пкоу) и имеют 5000 советников и инструкторов в Турции. Анатолийское информационное агентство опровергло первое из этих сообщений, а министерство иностранных дел отрицало последнее. Тем не менее, они часто повторялись в советской пропаганде [5; 8].

Советская записка, копии которой были направлены советскими посольствами правительствам Великобритании и США, обсуждалась двумя министрами иностранных дел (государственными секретарями) в Париже, а британский и американский послы в Анкаре дали правительству Турции аналогичные рекомендации. Оба правительства выразили туркам свою готовность принять участие в конференции и посоветовали правительству Турции выразить свою готовность сделать то же самое. При этом ясно, что данное предложение не подразумевало согласия с какими-либо конкретными советскими предложениями [5].

Британское правительство, с учетом советских претензий, указало, что соглашение в Потсдаме допускает прямые переговоры между каждым из трех правительств и правительством Турции, как говорилось в советской записке, но не предусматривало двустороннего пересмотра Конвенции. Было также указано, что в советских предложениях не упоминается Организация Объединенных Наций, в целях и принципах которой любое изменение Конвенции Монтрё должно быть последовательным. Наконец, британское правительство отметило, что уже давно международно признано, что режим проливов касается не только Черноморских держав и Турции, но и других государств, и далее выразило мнение, что Турция, как соответствующая территориальная держава, должна по-прежнему нести ответственность за оборону и контроль Проливов. В американском ответе также отмечались права стран, не входящих в число Черноморских держав, на проливы и необходимость связать режим проливов с Организацией Объединенных Наций; любая агрессия против проливов должна была рассматриваться Советом Безопасности. При этом оба правительства заявили о своей готовности участвовать в любой возможной конференции

[5; 4].

Турецкий ответ, переданный временному поверенному в Советском Союзе в Анкаре 22 августа, содержал 20 страниц. В первой его части были подробно рассмотрены советские заявления о нарушениях Конвенции в военное время. Здесь отмечалось, что случаи, когда имели место технические нарушения, доказывают необходимость обновления приложения к Конвенции. Но турецкая сторона не считала, что сама Конвенция нуждается в пересмотре или что турецкий контроль был неадекватным. Тем не менее, в документе были приняты первые три советских предложения в качестве основы для обсуждения; четвертое и пятое предложения отклонялись. Четвертое предложение игнорировало тот факт, что Конвенция вступила в силу до 1946 года и игнорировало интересы других подписавших ее сторон. Пятое предложение было несовместимо с неотъемлемыми правами Турции на суверенитет и с интересами ее безопасности. Самая верная гарантия для Советского Союза заключалась в восстановлении дружеских отношений с Турцией и обращении к Организации Объединенных Наций. Были опубликованы тексты американских и турецких ответов. В свою очередь, ответ британского правительства не был опубликован до ноября 1946 года, хотя, разумеется, он был доведен до сведения турецкого правительства, но турецкое мнение было удовлетворено заявлением госсекретаря о британской позиции в Палате общин 23 октября 1946 года [5; 6].

Между тем, психологическая война продолжалась в форме слухов, один из которых исходил якобы из советского генерального консульства в Стамбуле и заключался в том, что русские собираются напасть на Стамбул 13 или 18 сентября и что на болгарской границе замечены большие концентрации бронетанковых войск. Правительство Турции приняло особые меры предосторожности, в Босфоре начался ажиотаж, а пограничные гарнизоны находились в состоянии тревоги в течение почти трех недель. 25 сентября советский временный поверенный в Анкаре передал вторую внушительную записку. Хотя большая часть ее состояла из аргументов против защиты правительством Турции своего контроля над

проливами во время войны, нота была скорее примирительной по тону и с удовлетворением отметила одобрение правительством Турции первых трех предложений в качестве основы для обсуждения. В записке говорилось, что, поскольку Черное море является внутренним морем, проливы отличаются от других водных путей, и особое положение Черноморских держав было признано договорами между Турцией и Советским Союзом в 1921 году и с Закавказской и Украинской Республиками в 1922 году Выражалось сожаление, что турки отвергли пятое предложение, не зная конкретных предложений советского правительства. Вновь выдвигая обвинения о присутствии британских военных в Турции, записка констатировала, что если Турция примет военные меры в проливе в союзе с нечерноморскими державами, такие действия будут несовместимы с безопасностью Черноморских держав. В записке был сделан вывод о том, что советские предложения согласуются с Организацией Объединенных Наций и что предстоящей конференции по проливам должны предшествовать прямые контакты между правительством Турции и Потсдамскими державами [5; 4].

Первой реакцией премьер-министра Турции на вторую ноту было короткое сообщение о том, что продолжение разговора нецелесообразно, поскольку советская точка зрения была изложена и в полной мере обсуждена. Посол Великобритании рекомендовал Турции категорический отказ обсуждать конкретные предложения. Но слишком резкого ответа следовало избегать, продолжая общую линию, которую турецкое правительство уже приняло. Британское и американское правительства вновь изложили свои взгляды Советскому правительству. Американская нота добавила, что Турция должна по-прежнему нести основную ответственность за оборону проливов, и что в случае нападения или угрозы нападения решение должно приниматься Советом Безопасности [5].

Турецкий ответ, который был дан 18 октября (в соответствии с предложениями британского правительства), состоял в том, что недавний обмен нотами между двумя правительствами разъяснил соответствующие точки зрения в соответствии с Потсдамским соглашением и что подписавшее его государство, желая изменить Конвенцию, теперь должно взять на себя инициативу, предусмотренную Конвенцией для созыва заседания, при участии Соединенных Штатов Америки, для пересмотра. Кроме того, в турецкой ноте подробно рассматривались советские обвинения в нарушениях Конвенции в военное время и тезис о том, что проливы являются исключительной заботой Черноморских держав. Отмечалось, что совместная защита проливов будет означать ущемление турецкого суверенитета, и что турецкое правительство будет защищать Проливы в будущем, как и в прошлом. Отмечалось, что намек советского примечания о военных мерах, в сочетании с нечерноморскими державами, был абсолютно не обоснован. Утверждение о том, что советские предложения совместимы с принципами Организации Объединенных Наций, не могло быть согласовано с предложением, которое игнорировало существование Организации Объединенных Наций и подразумевало нарушение суверенитета соседа [5; 4].

Советский военный атташе проинформировал турецкого директора по военной разведке о том, что пятое советское предложение было всего лишь предположением, что турецкое правительство должно взять на себя обязательство усилить свою оборону в любой точке, указанной Советским правительством, однако ему сказали, что это предложение неприемлемо [5].

26 октября 1946 года британский посол в Москве был проинформирован о том, что Советское правительство не разделяет мнение британского правительства о том, что прямые переговоры между тремя правительствами, представленными в Потсдаме, и турецким правительством, были завершены, и поэтому они считают, что конференция будет преждевременной. 28 ноября посол Великобритании в Москве сообщил Советскому правительству в кратком письменном ответе, что, принимая к сведению его позицию, британское правительство придерживается своего мнения о том, что больше нет никакой необходимости в продолжении прямой переписки между каждым из трех правительств и правительством Турции, и что любое дальнейшее обсуждение должно состояться на

международной конференции. Турецкие и американские ноты остались без ответа, но президент Инёню (Исмет Инёню - преемник Ататюрка, второй президент Турецкой республики, 1938-1950 гг. - ред.), воспользовавшийся возможностью возобновления работы парламента 1 ноября, заявил, что Турция согласилась с тем, что Конвенция Монтрё должна адаптироваться к современным условиям и будет приветствовать изменения, согласующиеся с законными интересами сторон и уважением ее территориальной целостности и суверенных прав [5, 8].

Интерес, проявленный Соединенными Штатами к вопросу о проливах, очень вдохновил как правительство Турции, так и общественное мнение. В общих политических заявлениях президента и премьер-министра уже стало привычным сразу после обращения к Североатлантическому союзу с Великобританией подчеркивать стремление к дружбе с Соединенными Штатами. Поскольку споры о проливах продолжались, этот факт был очень заметен и указывал на то, что в дополнение к интересам, официально заявленным правительством Соединенных Штатов, американская пресса уделяла гораздо больше внимания этому предмету и текстам соответствующих заметок, чем сделала пресса в Соединенном Королевстве. Визит военных кораблей США «Миссури» в Стамбул в апреле и «Рандольф», «Фарго», «Перри» и «Доннер» - в Смирну в ноябре был встречен с большим энтузиазмом. Американские заявления по поводу последнего случая о том, что визит был неофициальным и не имел особого значения, были проигнорированы. Турецкая сторона проявила максимум общественного приветствия и гостеприимства. Растущий интерес Америки к Турции, в первую очередь, конечно, реакция на послевоенное разочарования в отношении советских целей и действий в целом, был усилен благоприятным впечатлением от посещения страны американскими журналистами, в частности г-ном Никербокером и гном Седжвиком. Они создали в сознании своих многочисленных читателей картины Турции, как единственного государства, противостоявшего СССР и являвшегося примером модернизации и реального демократического эксперимента для всех стран Ближнего и Среднего Востока и Юго-Восточной Европы. Этому впечатлению они были обязаны, главным образом, встречам с турками, организованным им британским посольством. И такое же благоприятное впечатление сформировал ряд посетивших Турцию британских журналистов, включая Филлипса Прайса (Phillips Price) и Кимче (Kimche), а также Бакли, Галлахера и Хау. В течение рассматриваемого года Турция, казалось, заметно улучшила прессу по обе стороны Атлантики. Это было особенно заметно в Соединенных Штатах, где, как сообщил британскому послу посол США, типичная ассоциация страны до этого определялась «террористическими деяниями Турции в Армении» [5].

Посол США Эдвин Уилсон принял британского посла в частном порядке на следующий день после его прибытия и пригласил его на обед, прежде чем он представил свои верительные грамоты; и с самого начала выразил большой интерес к тому, чтобы всеми возможными способами всячески поддерживать Соединенные Штаты в Турции, как незаменимое средство против советской экспансии по всему Ближнему и Среднему Востоку. Бирнс проявил симпатию к этой точке зрения в беседах с ведущими членами британской делегации в Париже, причем не только по конкретным вопросам проливов, но также и в отношении возможности помочь туркам в модернизации их обороны.

В марте 1947 года декларация Трумэна (о выделении военной помощи Турции - ред.) оказала глубокое психологическое воздействие на смягчение беспокойства, вызванного советскими претензиями на проливы и восточные территории, а также советскими действиями в Азербайджане, усилением захвата балканских государственных образований и открытого пространства в Греции с одновременной угрозой вторжения русских в Эгейское море. С другой стороны, опасения, которые в это время звучали на московском радио, состояли в том, что соглашение Турции с США о помощи, подписанное в Анкаре 12 июля, превращает ее в американского вассала. Психологический эффект американской программы помощи, а затем и предложений в рамках плана Маршалла, а также повторные заверения о британской верности альянсу восстановили турецкий моральный дух в отношении агрессии

со стороны Советского Союза [10; 6]. И все же, хотя первоначальное исключение Турции из списка получателей помощи по плану Маршалла было исправлено, сумма, выделенная для нее окончательно, вызвала в Турции большое разочарование. Помощь Маршалла Турции была щедрой, но турки были склонны жаловаться на то, что они не получали столько, насколько велика их ценность для Западной Европы, а также те жертвы, которые они делали

В 1948 году интерес Турции к иностранным делам был основан на страхе перед СССР. Поэтому все международные события инстинктивно оценивались в контексте опасений российской агрессии. Поэтому было понятно, что турки продолжали, как и в предыдущем году, настойчиво добиваться положительных заверений в том, что они могут опираться на англо-турецкий альянс 1939 года. Они сообщили как британскому, так и американскому правительствам, что рассматривают предлагаемый Атлантический Пакт, как рассчитанный на повышение опасности агрессии против Турции, если он не был связан со Средиземноморским пактом, включая Турцию [11].

Чувства изоляции и неизбежной опасности лежали в основе внешней политики Турции и в 1949 году. Никаких изменений в отношениях Турции с Советским Союзом в это время не произошло. Никто не пытался скрыть реальное состояние враждебности между двумя странами, и турецкая пресса, в том числе полуофициальный «Улус», энергично откликнулись на пропаганду из Москвы. Поэтому вполне естественно, что Турция в течение года пыталась получить еще более твердые заверения в поддержке Запада против возможной российской агрессии. Турция дала понять о своем желании быть включенным в Североатлантический пакт или, по крайней мере, связаться с ним каким-либо видом средиземноморского договора. Поэтому исключение из НАТО было серьезным ударом, несмотря на заверения в отношении позиции Турции, которая подтверждала подпись пакта. Турецкие государственные деятели пытались оправдаться перед своим собственным народом, что англо-франко-турецкий альянс (который недавно подтвердили французы), по-прежнему остается обязательным для них, а доктрина Трумэна дала все необходимые гарантии, и что членство в пакте просто повлекло бы неудобные обязательства. Однако в общении с представителями западных держав они приняли другую линию. Их разочарование в связи с Атлантическим пактом побудило турков с большим энтузиазмом приветствовать их признание Советом Европы, хотя они были несколько огорчены тем фактом, что их не пригласили стать членами-учредителями. Министр иностранных дел Турции отметил, что, наконец, Турция принята как европейское государство и что таким образом достигнута цель политики вестернизации Ататюрка [12; 4].

В 1950 году отношения Турции с Советским Союзом остались неизменными (несмотря на обновление руководства страны после поражения Народно-республиканской партии на выборах - ред.). И хотя статья в «Красном знамени» в апреле, вновь настаивавшая на необходимости пересмотра Конвенции о проливах, вызвала некоторое беспокойство, возобновления прямого российского давления в это время не последовало [13].

В 1951 году приближающееся вступление Турции в НАТО и ее поддержка предложений по Ближневосточному командованию привели к возобновлению советского давления, которое не оказывалось на Турцию с 1946 года. В ноябре правительство Турции было проинформировано о том, что Советский Союз рассматривает присоединение Турции к НАТО и строительство баз на турецкой земле с помощью США в качестве свидетельства использования Турции империалистическими державами в агрессивных целях против Советского Союза. 24 ноября эта новость была использована СССР, чтобы объявить, что предлагаемое Ближневосточное командование является агрессивным по намерениям и заявить, что Турция, вместе с другими членами-учредителями, будет нести ответственность за ситуацию, которая может возникнуть в результате его создания. Правительство Турции встретило этот натиск с большой твердостью и уверенностью. В ответ на первую российскую ноту оно возложило ответственность за сложившуюся в то время ситуацию на само Советское правительство, подтвердив, что военные меры, которые предпринимает Турция, целиком рассчитаны на самооборону. В своем ответе на ноту о командовании на

Ближнем Востоке турецкое правительство пошло еще дальше и контратаковало, подвергнув критике советскую политику в арабских странах. Хотя оно не верило, что тон этого ответа повлияет на советскую политику, турецкое правительство не хотело казаться провокационным, слишком сильно отклоняясь от позиций трех других правительств (Англии, США и Франции). В конечном итоге, ответ был послан в более умеренных выражениях. 10 декабря министр иностранных дел Мехмет Фуад Кёпрюлю (в 1950-1957 гг. -ред.) заявил, что Турция не намерена уступать требованиям других народов на территории Турции, и что военные базы будут использоваться в сотрудничестве с союзниками Турции только в случае агрессии [24].

В 1952 году включение Турции в Организацию Североатлантического договора, ее спонсорство Ближневосточной оборонной организации и ее усилия по продвижению Балканской обороны вызвали острую реакцию ее коммунистических соседей. В начале года Советская Россия и Болгария протестовали против ее подчинения агрессивным замыслам англо-американского империализма; и в последующие месяцы советская политика в отношении Турции была отмечена спорадическими вспышками жесткой и оскорбительной пропаганды [15].

2. 1953-1960 гг.

В 1953 году Турция стала объектом советского «мирного наступления», начавшегося после смерти И. Сталина. 31 мая Советское правительство направило записку, в которой информировало правительство Турции о том, что у нее нет никаких территориальных претензий к Турции, поскольку теперь она считает возможным «обеспечить безопасность Советского Союза в районе проливов на условиях, приемлемых для Советского Союза и Турции». В июле правительство Турции направило нейтральный ответ, выразив удовлетворение по поводу отказа от территориальных претензий и напоминая Советскому правительству о том, что вопрос о проливах регулируется Конвенцией Монтрё. За этим последовала вторая советская нота, протестующая против предстоящих военно-морских визитов в Стамбул кораблей Британии и Соединенных Штатов. Турки возразили, что эти посещения проводятся в соответствии с Конвенцией Монтрё, а также, что у них нет никакого интереса в России. Еще одна советская записка по этому вопросу осталась без ответа. Турецкое правительство никоим образом не впечатлили эти маневры. Оно было убеждено, что в Москве не произошло изменений. Его единственная озабоченность заключалась в том, что более примирительная советская линия, смущая западное мнение, подрывает политику западных держав по наращиванию их обороноспособности и открывает путь к переговорам, которые могут предполагать уступки СССР. Турция по-прежнему была твердо убеждена в том, что только рост силы Запада может оказывать позитивное влияние на любые изменения, которые могут происходить в советской тактике, и что западные державы должны неуклонно проводить политику дальнейшего усиливая их единства и влияния [16; 17].

В 1954 году советская угроза оставалась главной заботой турок в области внешней политики. Они были убеждены, что любые изменения, которые происходили в российских методах (например, более дружелюбный тон, принятый Московским радио в 1954 году в Национальный день Турции), были результатом прогрессивного укрепления западных держав и не отражались на изменениях в основных советских целях. Поэтому они сочли необходимым не допускать ослабления усилий «свободного мира» по увеличению его силы и единства; продолжать в полной мере участвовать в делах НАТО [18].

В 1955 году традиционное недоверие Турции к России оставалось неизменным, и хотя в ряде случаев русские по тому или иному каналу проявляли стремление к более тесным культурным, экономическим или политическим отношениям с Турцией, турки подчеркивали свое отношение к улучшению отношений между Россией и Турцией, которое могло возникнуть только на основе улучшения отношений между Россией и Западом в целом [19; 17].

В 1956 году дружественные подходы к Турции из России продолжались большую часть года и включали в себя намеки на крупномасштабную экономическую помощь. Турция

сохраняла свою осторожную позицию и проявляла все большую обеспокоенность в связи с тем, что в течение года росло продвижение России на Ближний Восток, особенно в Египет и Сирию [20].

В 1957 году по отношению к СССР Турция сохранила свою осторожную позицию. Неоднократные заверения СССР о готовности оказать экономическую помощь Турции привели к визиту в Москву делегации «!§Ьапк» и заключению соглашения, в соответствии с которым она взяла на себя обязательство построить в Турции стекольную фабрику и фабрику по производству каустической соды. Однако на советское предложение о переговорах по политическим вопросам был дан ответ о том, что турецкое правительство не считает, что есть какие-либо политические вопросы, которые следует обсуждать между двумя странами. Последующий Сирийский кризис обусловил появление письма Булганина к Мендересу (Аднан Мендерес - премьер, 1950-1961), в котором почти не было скрытых угроз после турецкого шага против Сирии, на что Мандерес ответил однозначно. Позже Мендерес был в числе глав правительств держав НАТО, получивших еще одно письмо от Булганина накануне встречи глав правительств НАТО в Париже в декабре 1957 года, в котором содержалось предупреждение об опасностях действий, которыми Турция привязала себя к Америке. Между тем, Мендерес продолжал доминировать на турецкой политической сцене в 1957 году. Он руководил Турцией в условиях роста международной напряженности, продолжая поддержку НАТО и Багдадского пакта; противостоял советской пропагандистской кампании против Турции в связи с сирийским кризисом в начале осени, а также умело поддерживал обмен письмами между советскими и западными лидерами [21; 4].

Во внутренних и внешних делах 1958 год был для Турции важным годом. Однако турецко-советские отношения были стабильными [22]. В 1959 году основными интересами Турции была ее политика в отношении арабского мира и к разрядке между Востоком и Западом. Российская угроза была общим фактором и еще занимала немалое место в турецких умах. Тем не менее, пытаясь защитить себя от этого, усиливая Организацию Центрального Договора и поощряя сопротивление Ирана российским инициативам, Турция проявила сдержанность в отношении арабского мира. Эта тесная идентичность взглядов с Западом не отразилась на турецком отношении к ослаблению напряжения. Стремясь не быть забытыми, если Запад придет к договоренности с Советским Союзом, турки все же с трудом преодолевали их традиционные подозрения в отношении России. Учитывая географическое положение, было вполне естественно, что они придерживались взглядов о российской угрозе. Турки, однако, были по существу реалистами, и было трудно поверить, что они рискуют пойти очень далеко, чтобы идти на конфронтацию с СССР, независимо от мотивации [23].

В наступавшем 1959 году Турция столкнулась с новым испытанием политического мастерства и устойчивости ее политики в результате начала разрядки между Западом и СССР. Идея оттепели в разгар «холодной войны» была воспринята турками с подозрением, отчасти потому, что они считали, что лучше знают как бороться с русскими. Они не одобряли способы Запада, отчасти потому, что в довольно характерной турецкой манере радикализировали свой антироссийский статус и опасались потери прежнего положения, отказавшись от него, а отчасти потому, что при общем ослаблении напряженности их географическая и идеологическая позиции не могли по-прежнему оставаться столь же значимыми. Турецкие чувства беспокойства в данной связи проявлялись двумя способами. Один из них проявился во все более нетерпеливой серии обращений к британцам и американцам и, по мере возможности, к некоторым другим правительствам стран НАТО, о том, что Соединенным Штатам, Соединенному Королевству и Франции собираются создать некий мир к которому будет предложено присоединиться и России. Во-вторых, Турция являлась объектом российской политики «кнута и пряника», в которой протесты по поводу ракетных баз, сменялись предложениями экономической помощи и приглашениями к обмену визитами на высоком уровне. Турецкое правительство опровергло первое без каких-либо трудностей, гораздо легче, чем в более серьезных случаях в прошлом, но оно сочло

необходимым проявить определенную реакцию на более дружественные аспекты российской политики. Оно приняло отдельные шаги в сфере экономической помощи, такие как строительство завода. Оно отправило стареющего министра здравоохранения в Москву, что оказалось таким шоком для старого джентльмена, что у него был сердечный приступ по прибытии. Министр иностранных дел Турции и посол СССР обменялись обедами; последний сказал несколько слов, предупредив, что Турция не должна рисковать отсутствием движения по пути сотрудничества. Турки, с некоторой осторожностью, выразили свое удовлетворение возможностью понижения напряженности, но при этом выступили с четкими заявлениями о том, что они не собираются рассматривать какое-либо отдельное соглашение с СССР и ослабить западный фронт [24].

Было бы неразумно для руководства Турции не пойти в направлении формирования истинной дружбы с Россией, поскольку в противном случае, если международный климат действительно улучшался, оно сталкивалось с болезненными решениями. Ожидалось, что руководители будут принимать решения, как государственные деятели в других стран, исходя из их взглядов на интересы Турции. Премьер-министр Мендерес считал, что он должен оставаться у власти, потому что он лучше, чем кто бы то ни было мог обеспечить возрождение Турции и ее развитие. Он был убежден в том, что будущее для Турции, которого он желал, в значительной степени, зависит от быстрого экономического развития; Он верил в западную ориентацию Турции, как единственно возможный путь защиты от коммунистической России, и в то же время рассчитывал на экономическую помощь для возможного промышленного развития. Однако при этом Мендерес сохранял убеждение, что будущее Турции должно быть турецким, а не просто неполноценной копией Запада. Вернее говоря, продолжение стабилизации Турции в это время не должно было восприниматься как должное при любых обстоятельствах, но определялось рядом факторов, которые не всегда могут оставаться неизменными. Эти факторы можно перечислить следующим образом: если из-за международной разрядки защита от коммунистов России больше не являлась такой весомой необходимостью; если по той же причине западные державы больше не могли бы представить поддержку в такой же удовлетворительной форме, как в настоящее время; если бы Запад оказался слишком ответственным, чтобы игнорировать требование Турции о равенстве отношений и о встречах на высшем уровне или других крупных международных событиях; если бы стало ощущаться, что экономическое развитие Турции уже не может быть достигнуто с удовлетворительной скоростью только с помощью Запада и что полезный вклад в нее можно было бы получить без большой опасности с Востока; если рост турецкости в определенных аспектах развития турецкого государства вызвал серьезное отсутствие гармонии между Турцией и западными демократиями [24].

1960 год начался с роста напряженности между партиями в преддверии выборов, ожидавшихся в 1960 г., либо в начале 1961 года. Многие внешние наблюдатели считали, что выборы, скорее всего, приведут к победе демократов. Но правительство, похоже, уже в начале года пришло к выводу, что оно не может рисковать, поскольку демократы могут проиграть или выборы приведут к беспорядкам, которые армия не захочет подавлять на благо Демократической партии. Они были уверены, что не могут рисковать потерять власть из-за почти евангельской уверенности Мендереса в том, что ему суждено воссоздать Турцию, поскольку в последнее время он и другие лидеры партии пришли к выводу, что некоторые из их действий не будут подвергаться проверке недружественной администрацией. В то же время они все больше и больше раздражались критикой и пропагандой оппозиции и вскоре были втянуты в порочный круг репрессий. Фактически, они боялись потерять свою власть, причем ускорили это событие неразумными мерами, которые они сами предприняли для предотвращения такой перспективы. Некоторые из них считали, что, если новые правила не дают удовлетворительных способов обеспечения победы для их группы, тогда правила должны быть изменены. Именно это правительство намеревалось сделать, используя свое большинство голосов в Ассамблее для создания парламентской

комиссии, полностью укомплектованной членами Демократической партии, для расследования политической деятельности оппозиции [25; 26].

Вероятно, точка невозврата была достигнута посредствам предоставления этой комиссии практически неограниченных полномочий в сфере политической жизни страны и немедленному использованию этих полномочий, чтобы запретить всю политическую деятельность и даже освещение в прессе парламентских дебатов с учетом деятельности комиссии. Это было одно из более экстраординарных ошибочных постановлений правительства, которое полагало, что может навязать этот политический застой чисто политическими средствами, другими словами, без использования военной силы или методов принуждения. Оглядываясь назад, кажется, что оно не могло правильно проанализировать ситуацию в стране. Революция (военный переворот 27 мая 1960 г. - ред.) возникла потому, что армия наконец поняла, что пассивного сопротивления правительственным приказам подавлять демонстрации было недостаточно для того, чтобы разрешить кризис, в котором оказалась Турция, и что вместо этого они должны предпринять действия для изменения ситуации [26].

В целом, в стране проявились все признаки конца режима; даже во внешней политике напряжение становилось очевидным. Мендерес скорее завистливо говорил о тоталитарной системе СССР, а его соглашение об обмене визитами с Хрущевым можно рассматривать не только как благоразумный выход из ранее экстремальной антирусской позиции Турции, но и как надежду отвлечься от внутреннего кризиса [26].

3. Заключение.

Влияние революции на внешнеполитические отношения Турции было крайне незначительным. Как уже упоминалось, правительство Мендереса незадолго до своего падения попыталось сломать лед в отношениях с СССР, но из этого ничего не вышло. Первые заявления Революционного правительства заключались в том, что Турция остается верной союзу с Западом, но могут быть различные внешнеполитические нюансы. Было понятно, что они могут быть найдены, в значительной степени, на путях большей гибкости в отношениях с соседними государствами, то есть с Россией и арабским миром. Но на самом деле в сфере внешней политики вообще было трудно обнаружить какие-либо изменения. Русские думали, что у них есть возможность улучшить свое положение и очень сильно, возможно, с потерями для их собственной пользы, пытались убедить Турцию принять крупномасштабную экономическую помощь и осуществить обмен визитами на высшем уровне. Политика Турции по поддержанию своей прозападной ориентации осталась неизменной. В то же время, насколько это было возможно, курс на нормализацию трансграничных отношений с Россией умело и прочно утверждался в письме генерала Гюрселя к Хрущеву [26].

+++

1. 1945-1953

Traditionally, Soviet attitude to Turkey was governed by strategic concepts as a result of the latter's possession of the Black Sea Straits, and from its proximity to vital targets in Ukraine and Transcaucasia. Turco-Soviet enmity thus has deep roots going back to the struggle between the Russian and the Ottoman Empires, which began in the 15th century with the gradual conquest of the Black Sea, Transcaucasia and Balkans by the Turks. However, during the eighteenth and twentieth century, Russia expanded its territory largely at the expense of the declining Ottoman Empire. However, it was only with the collapse of the Russian Empire in 1917, that the Russian irredentist ambition enshrined in the "Warm Waters", the Russian/Soviet desire to gain access to the Mediterranean, was effectively abandoned [1; 2; 3; 4]. As a result, Turco-Soviet relations had their best time in the Atatürk era and later in the 1960s and 1970s as well.

However, after the Second World War, Turco-Soviet relations underwent a decline. On March 19, 1945, the Soviet government informed the Turkish government about its decision to renounce the Treaty of Friendship and Non-Aggression of November 17, 1925. It was argued that in the new conditions that arose as a result of the Second World War, the Treaty lost its relevance. Ambassador of Turkey in Moscow Selim Sarper on June 7, 1945 at a meeting with the Minister of Foreign Affairs of the USSR V.M. Molotov tried again to establish good relations. However, V.M. Molotov, in exchange for a restored treaty, demanded bases in the straits in addition to the Kars-Ardagan region. Turkey has not accepted these requirements. As a result, 1945 marked the beginning of a period of tension between Turkey and the USSR, which lasted until 1953. The Turkish Minister for Foreign Affairs, Hasan Saka, who was in London in January 1946, was able to put the Turkish case to the Secretary of State, who, in turn, informed him of the apparently reassuring discussions he had had with Marshal Stalin in Moscow and assured him of British interest in the matter. In a second interview with the Secretary of State a month later, the Turkish Minister for Foreign Affairs enquired whether the British Government would consider adapting the Anglo-Turkish alliance to modern conditions. This suggestion was later embodied by the Turkish Ambassador in London in a memorandum which contained the alternative suggestion that the Secretary of State should re-affirm in Parliament the value which the British Government attached to the Turkish alliance. In reply to these suggestions, the Secretary of State stated that while the British Government attached great importance to the principle of the Anglo-Turkish alliance, the second alternative appeared more preferable to him, inasmuch as he wished to have further opportunity for observing the development of United Nations before undertaking discussions about the modification of the treaty, a reply

which, with the Secretary of State's friendly references to Turkey in a speech in the House of Commons on 21 February, fully satisfied the Turkish Government [5; 6].

By the publication in the press of articles on Armenian and Georgian claims to Turkey's eastern provinces, and by a constant barrage of hostile propaganda over the wireless, the Soviet claims were kept continually before the eyes of the Turkish Government and people. This campaign drew indignant rejoinders from the Turkish newspapers, with the result that a sustained press war developed between the two countries which in itself made difficult any improvement in their official relations. Anti-communist demonstrations organised by students also took place in Ankara, Iskenderun and other cities. These Turkish counter-attacks drew a protest from the Soviet Embassy in January and the Turkish Government found it appropriate to invite the veteran journalist Hüseyin Cahid Yaljin, who had been an outspoken supporter of the Allied cause throughout the war and had now become the most bitter critic of the Soviet Union, to undertake a brief tour abroad in the hope that in his absence the press war might die down and further provocation be avoided. These hopes, however, proved in vain [5].

Armenian irredentism was another of the weapons in Moscow's armoury of propaganda against Turkey. During the winter of 1946, the Soviet Consul-General in Istanbul had opened registration lists for Armenians wishing to return to Soviet Armenia. This created some excitement at the time, but no obstacles were placed in the way of would-be emigrants and the general feeling was that, although the Soviet action was, given the circumstances, rather provocative, Turkey would be better off without those elements in its Armenian minority who had sympathies with communism. The Soviet Consul-General claimed that as many as 8,000 Armenians had been registered, while Turkish sources put the number at no more than 1,400. Whatever the real figure, no steps were taken to include the would-be emigrants from Turkey in the convoys leaving from Greece, the Levant States and elsewhere. Later in the summer, considerable resentment was caused by the news that the French Communist Party had organised a meeting demanding the cession of the three eastern provinces to Soviet Armenia and the creation of an independent Kurdistan [5; 7].

The Soviet occupation of Iranian Azerbaijan intensified the Turks' feeling of encirclement and the fear that a rising tide of aggression was now flowing strongly alike round its eastern and western frontiers. The proceedings of the Security Council in New York were followed with close but sceptical interest and, as the year drew on, the conviction that Soviet ambitions were of a nature too fundamental and obdurate to be checked by peaceful persuasion gradually gained ground and found open expression in the Turkish press [5].

Evidence began to come to light in the early summer that direct Soviet influence in Turkish internal affairs which had suffered a setback in the previous autumn was again becoming active. Two new periodicals, "Gün" and "Gergek", the contents of which followed the usual Communist directives, appeared and to some extent made good the disappearance of "Tan" and "La Turquie", which had been suppressed in the previous autumn. There were, furthermore, indications that serious attempts were being made to infiltrate crypto-communist elements into the ranks of the Democratic Party, with a view either to splitting the Party or to controlling its leadership. Indeed, after the elections were over, it was discovered that the funds expended by Soviet sources on behalf of the Democrats in eastern Turkey had exceeded the propaganda expenses of the Republican Party, although there was no evidence to suggest that any collusion existed between the Soviet agents and the Democratic leaders or indeed that the latter were even aware of the insidious support which they were receiving [5; 4].

The real purpose of the Soviet campaign was gradually becoming clear. Although the Soviet Ambassador in Ankara had adopted the strange attitude that he could not, in view of the bad relations between the two countries, pay an official visit to the Ministry of Foreign Affairs, he had in the winter intimated to Sumer, the Acting Minister for Foreign Affairs, that the Soviet Government would be prepared to drop temporarily the question of territorial claims in order to achieve a settlement of the Straits question. In June, Vinogradov went further and in conversation with the Prime Minister, Sarajoglu, declared that a solution of the present deadlock was to be found in the rectification of the frontiers and the cession of a base to Russia in time of war. When, however, these claims were dismissed out of hand by Sarajoglu, Vinogradov shifted his ground and Said that if Turkey would but admit that the Straits were of greater importance to the Soviet Union than to any other country, and would agree to negotiate with Russia on that basis, there would be no more talk of the three provinces or of a military base. The Prime Minister replied that the Soviet demands must be completely withdrawn before any answer could be given to such a proposal. Suggestions similar to those put forward by Vinogradov were also made to the Turks about the same time by the Yugoslav Ambassador and the Polish Chargé d'Affaires, and indeed, the whole corps of Soviet satellite Representatives appeared to have received instructions at this time to take soundings of the Turkish Government. The same technique had already been employed in the case of the Bulgarian Minister who, in the winter, had suggested that Turkish security was to be found in association with other Black Sea powers and added that one of the principal obstacles to a Turco-Soviet rapprochement was the continuance in office of the Prime Minister, Sarajoglu, an indiscretion which earned him an immediate rebuke. More surprising was a similar sounding by the Swedish Minister, who, however, repented and begged that his impertinence should be forgotten [5; 8].

These conversations and the general tone of Soviet propaganda tended to confirm the view expressed privately by the Turkish Ambassador to Moscow (who was in Istanbul during the summer) that the real object of the Soviet offensive was to frighten the Turkish Government which would emerge from the elections with excessive demands which could later be dropped in exchange for a close understanding. This, of course, would include the severance of the British alliance. In fact, Mr Sarper never returned to Moscow after this visit to Istanbul, but was shortly afterwards appointed Minister to Rome. He was replaced in Moscow by Faik Zihni Akdur, the then Turkish Minister to Sofia, who left for his new post in November [5; 4].

During the summer interest in the Straits question quickened for, under the terms of the Montreux Convention, the Convention would automatically continue in force for a further period of five years unless a demand for a revision of these terms was made by any of the signatory powers before 9 August. The question was therefore whether the Soviet Union would decide to demand such modification before the specified date; and on 8 August the Soviet Chargé d'Affaires in Ankara handed in a note demanding modification of the Convention. After citing violations of the Convention alleged to have been permitted by Turkey during the war, the note proposed five changes:

1. the Straits to remain always open to merchant shipping of all countries,

2. to the passage of warships of the Black Sea Powers,

3. the passage of warships of other Powers to be forbidden except in cases specially provided for,

4. the Straits regime to be within the competence of Turkey and the other Black Sea Powers,

5. Turkey and the Soviet Union as the Powers most interested should by their common means ensure the defence of the Straits and

prevent their utilisation by other states for purposes hostile to the Black Sea Powers [5; 9].

Under Article 29 of the Convention this demand for revision should have been supported by one or two of the signatory Powers (according to the nature of the modification) and notified to all contracting parties; the neglect of this procedure was not however used as an objection to the Soviet proposals.

The first three proposals had been suggested to the Turkish Government by the United States Government in November 1945, and the controversy centred essentially round the fourth and fifth demands. The Turkish Prime Minister referred to the Soviet note in a declaration of policy on 14 August in which he said that Turkey was bound by international convention and would defend its sovereign rights, but was prepared to negotiate a revision of the Montreux Convention with her Allies and other interested states. He modified his draft in accordance with suggestions by the British Government. The Soviet authorities simultaneously intensified their nerve warfare first by claiming to have discovered in the German archives reports from the former German Ambassador in Ankara about Sarajoglu having suggested the dismemberment of Russia; and secondly, by announcing that the British Military Authorities had a base at Qanakkale and Radar stations in Thrace and the Black Sea area operated by British personnel, that they controlled the aerodrome at Ye§ilkoy and had 5,000 advisers and instructors in Turkey. The Anatolian News Agency denied the first report and the Foreign Office denied the latter which has nevertheless frequently been repeated in Soviet propaganda [5; 8].

The Soviet note, copies of which had been delivered by the Soviet Embassies to the British and the U.S. Governments also, was discussed by the two Secretaries of State in Paris, and the British and American Ambassadors in Ankara gave the Turkish Government substantially similar advice as to their reply. Both Governments expressed to the Turks their own willingness to take part in a conference, and advised the Turkish

Government to express their readiness to do the same while making clear that this offer did not imply agreement with any specific Soviet proposals

[5].

The British Government, by acknowledging the Soviet communication, pointed out that the agreement at Potsdam allowed for direct conversations between each of the three Governments and the Turkish Government but had not, as the Soviet note stated, provided for negotiations. It was pointed out that the Soviet proposals did not mention the United Nations with whose purposes and principles any modification of the Montreux Convention must be consistent. Finally, the British Government pointed out that it had long been internationally recognised that the Straits regime concerned other states besides the Black Sea Powers and Turkey and further expressed the view that Turkey as the territorial power concerned should continue to be responsible for the defence and control of the Straits. The American reply also insisted on the concern of other than Black Sea powers with the Straits and on the necessity of relating the Straits regime to the United Nations and said that any aggression against the Straits would clearly be a matter for action by the Security Council, Both Governments stated their willingness to participate in any eventual conference [5; 4].

The Turkish reply, handed to the Soviet Chargé d'Affaires in Ankara on 22 August, contained 20 pages. The first half refuted in detail the Russian allegations of wartime violations of the Convention, maintaining that in so far as technical violations had taken place, these proved the necessity of bringing the Annex to the Convention up-to-date; they did not believe that the Convention itself needed to be revised or that Turkish control had been inadequate. The reply nevertheless accepted the first three Soviet proposals as a basis for discussion but rejected the fourth and fifth proposals. The fourth proposal ignored the fact that the Convention was in force until at least 1956 and ignored the interests of the other signatory powers. The fifth proposal was incompatible with Turkey's inalienable rights of sovereignty and with its security. The surest guarantee for the Soviet Union lay in the restoration of friendly relations with Turkey and in recourse to the United Nations. The texts of the American and Turkish replies were published; that of the British Government's reply was not published until November 1946, though of course communicated to the Turkish Government, but Turkish opinion was much reassured by the Secretary of State's statement of the British case in the House of Commons on 23 October 1946 [5; 6].

Nerve-warfare continued in the shape of rumours, one of which, traced to the Soviet Consulate General in Istanbul, was that the Russian would attack Istanbul on September 13th or 18th and that there were large concentrations of armoured troops on the Bulgarian frontier. The Turkish Government took special precautions, a boom was laid in the Bosphorus and the frontier garrisons were in a state of alert for nearly three weeks. On 25 September the Soviet Charge d'Affaires in Ankara handed in a second note of considerable length. Although much of it consisted of arguments against the Turkish Government's defence of their control of the Straits during the war, the note was rather more conciliatory in tone and noted with satisfaction the Turkish Government's acceptance of the first three proposals as a basis for discussion. The note contended that as the Black Sea was an inland sea, the Straits were different from other waterways and the special position of Black Sea Powers had been recognised by treaties between Turkey and the Soviet Union in 1921 and with the Transcaucasian and Ukrainian Republics in 1922. It complained that the Turks had rejected the fifth proposal without knowing the concrete suggestions of the Soviet Government. Obviously alluding to the allegations referred to the British military establishments in Turkey, the note said that if Turkey took military measures in the Straits in conjunction with Non-Black Sea Powers, such action would be inconsistent with the security of the Black Sea Powers. The note concluded that the Soviet proposals were in accord with the United Nations and that a conference should be preceded by direct conversations between the Turkish Government and the Potsdam Powers [5; 4].

The Turkish Prime Minister's first idea in reaction to the second note was to reply briefly that there was no purpose in continuing the conversation as the Soviet point of view had been noted and fully discussed the British Ambassador recommended that a categorical refusal to discuss specific proposals in any circumstances, or too curt a reply, should be avoided and suggested a general line which the Turkish Government adopted. Both the British and the United States Governments restated their own views to the Soviet Government; the American note adding that Turkey should continue to be primarily responsible for the defence of the Straits and that in the event of an attack or threat of an attack action should be taken by the Security Council [5].

The Turkish reply which was given on 18 October stated (in accordance with the suggestions made by the British Government) that the recent exchanges of notes between the two Governments had clarified the respective points of view in accordance with the Potsdam Agreement and that the signatory state desiring modification of the Convention should now take the initiative foreseen by the Convention for summoning a conference, including the United States of America, for a revision. In addition, the Turkish note repudiated in details both the Soviet charges of wartime violations of the Convention and the thesis that the Straits were the exclusive concern of the Black Sea Powers. It repeated that joint defence of the Straits would mean the derogation of Turkish sovereignty but that the Turkish Government would defend the Straits in the future as in the past, and declared that the Soviet note's allusion to military measures in concert with non-Black Sea Powers was totally unfounded. The claim that the Soviet proposals were compatible with the United Nations could not be reconciled with a proposal which ignored the existence of the United Nations and implied the violation of a neighbour's sovereignty [5; 4].

The Soviet Military Attaché informed the Turkish Director of Military Intelligence that the fifth Soviet proposal was really only a suggestion that the Turkish Government should undertake to reinforce their defences at any given point indicated by the Soviet Government; he was told that this proposal was unacceptable [5].

On 26 October 1946 the British Ambassador in Moscow was informed in a note from the Soviet Government that the latter did not share the opinion of the British Government that direct conversations between the three Governments represented at Potsdam and the Turkish Government were completed, and that therefore they considered a conference would be premature. On 28 November the British Ambassador in Moscow informed the Soviet Government in a brief written reply that while taking note of their views, the British Government adhered to their opinion that there was no longer any purpose in continuing direct correspondence between each of the three Governments and the Turkish Government and that any further discussion should take place at an international conference. The Turkish and American notes had remained without reply, but President Inonu took the opportunity of the reopening of Parliament on 1 November stated that Turkey agreed that the Montreux Convention needed adaptation to modern conditions, and would welcome modifications consistent with the legitimate interests of the parties and its territorial integrity and sovereign rights [5; 8].

The interest shown by the United States in the Straits question greatly encouraged both the Turkish Government and public opinion. It had already become customary in general policy statements by the President and Prime Minister to lay special stress on their desire for friendship with the United States immediately after the reference to the Alliance with Great Britain. As the Straits controversy developed, the fact was much noticed and complained of that in addition to the interest shown officially by the United States Government, the American Press gave much greater prominence to the subject and to the texts of the respective notes than did the Press in the United Kingdom. The visits of the United States warships Missouri to Istanbul in April and Randolph, Fargo, Perry and Donner to Smyrna in November, were greeted with the greatest enthusiasm, and the American statements on the latter occasion that the call was quite informal and without special significance were ignored and the maximum of public welcome and hospitality was offered. The growing American interest in Turkey, primarily of course a reflex of the post-war post disillusionment about Soviet aims and activities generally was stimulated by the favourable impression formed by visiting American journalists, notably Mr Knickerbocker and Mr Sedgwick. These devoted themselves to creating in the minds of their numerous readers a picture of Turkey as the only neighbouring state that was standing up to Russia and as one which was setting an example in modernisation and real democratic experiment to all the countries of the Near and Middle East and South-eastern Europe. They owed this impression largely to the facilities for meeting Turks, arranged for them by the British Embassy, and the same favourable impression was formed by a number of visiting British journalists, including Phillips Price, and Kimche, as well as Buckley, Gallacher and Howe, so that Turkey seemed to have had a remarkably better press on both sides of the Atlantic during the year under review than might easily have been the case. This was particularly so in the United States where, as the U.S. Ambassador informed the British Ambassador, the typical association of ideas had been "Turkey-Armenia-atrocities" [5].

The U.S. Ambassador, Edwin Wilson, received the British Ambassador privately on the day after the latter's arrival and invited him to lunch before he had presented his credentials; and from the very first expressed his great interest in increasing by every possible means all kinds of support of the United States for Turkey as the indispensable rampart against Soviet expansion over the whole Near and Middle East. Byrnes showed

his sympathy with this point of view in conversations with the leading members of the British Delegation in Paris, not merely on the specific issues of the Straits, but also in regard to the possibility of assisting the Turks in modernizing their defences.

In March 1947 the Truman declaration had a profound psychological effect in allaying the anxieties caused by the Soviet claims on the Straits and the eastern territories, by the Soviet machination in Azerbaijan, by the tightening hold on the Balkan satellites and the open wound in Greece with its threat of a Russian incursion into the Aegean. The fears which were expressed vociferously by Moscow radio, that the United States Aid agreement, which was signed in Ankara on 12 July, would transform Turkey into an American satellite. However the psychological effect of the American Aid programme and later of the Marshall offer, and the re-assurances of British fidelity to the alliance had restored Turkish morale regarding direct aggression by the Soviet Union [10; 6]. Though the initial omission of Turkey from the list of recipients of Marshall Aid was rectified, the amount finally allocated caused great disappointment in Turkey. Marshall Aid to Turkey had been generous, though the Turks were inclined to complain that they did not receive as much as their value to Western Europe and the sacrifices they were making warrant.

In 1948 Turkish interest in foreign affairs was based on fear of Russia. Therefore all international events were instinctively judged in relation to the fear of Russian aggression. It was therefore understandable that the Turks continued, as in the previous year, to seek constantly for positive reassurances that they could rely on the Anglo-Turkish alliance of 1939. They informed both the British and the United States governments that they regarded the proposed Atlantic Pact as calculated to increase the danger of aggression against Turkey unless it were linked up with a Mediterranean Pact including Turkey [11]. However, the feeling of isolation and imminent danger lay in the roots of Turkish foreign policy in 1949. There had been no change in Turkey's relations with the Soviet Union. But nobody had attempted to conceal the real state of hostility between the two countries, and the Turkish press, including the semi-official Ulus, responded vigorously to propaganda from Moscow. It was only natural therefore that Turkey tried throughout the year to obtain some more solid assurances of Western support against possible Russian aggression. It made clear its desire to be included in the Atlantic Pact, or at least to be associated with it by some form of Mediterranean pact. Exclusion from the NATO was therefore a severe blow, in spite of the assurances on Turkey's position which accompanied the signature of the pact. Turkish statesmen tried to pretend to their own people that the Anglo-Franco-Turkish Alliance (which the French had recently affirmed was still binding on them) and the Truman doctrine gave all the guarantees needed and that membership of the pact would merely have entailed inconvenient commitments. However, they adopted a different line in speaking to the representatives of the Western Powers. Their disappointment over the Atlantic Pact caused the Turks to welcome with all the more enthusiasm their admission the Council of Europe, even though they were somewhat aggrieved by the fact that they had not been invited to be a founder member. The Turkish Minister of Foreign Affairs pointed out that Turkey had at last been accepted as a European State and that the crown achievement had thus been made on Ataturk's policy of westernisation [12; 4].

In 1950 Turkey's relations with the Soviet Union remained unchanged, and though an article in Red Fleed in April, insisting once again on the need for revision of the Straits Convention, caused some anxiety, there was no renewal of direct Russian pressure [13].

In 1951 the impending entry of Turkey into the NATO and its support for the Middle East Command proposals produced a renewal of Soviet pressure, which had not been directly exerted against Turkey since 1946. In November the Turkish Government were informed that the Soviet Union regarded the adherence of Turkey to the NATO and the construction of bases on Turkish soil with American assistance as evidence of the design of the imperialist powers to make use of Turkey for aggressive purposes against the Soviet Union. This note was followed on 24 November by one denouncing the proposed Middle East Command as aggressive in intention and stating that Turkey, together with the other founder members of the Command, would bear the responsibility for the situation which might arise from its establishment. The Turkish Government, fortified by their increased feeling of security, met these attacks with great firmness and confidence. Their reply to the first Russian note placed the responsibility for the world situation at that time on the Soviet Government themselves and affirmed that the military measures which Turkey was taking were designed entirely for self-defence. In their reply about the Middle East Command the Turkish Government were anxious to go further and to counter-attack by exposing Soviet machinations in Arab countries. But although they did not believe that the tone of their reply would affect Soviet policy, the Turkish Government did not wish to appear provocative by diverging too far from the attitude of the other three governments (the British, the United States and the French governments). The reply eventually sent was therefore expressed in more moderate terms, and on 10 December the Foreign Minister Fuad Koprulu stated that Turkey did not intend to cede to other nations' bases on Turkish territory and that only in the event of aggression would such bases be used in collaboration with Turkey's allies [14].

In 1952 Turkey's inclusion in the North Atlantic Treaty Organisation, her sponsorship of the Middle East Defence Organisation, and her efforts to promote Balkan defence did not escape the notice of its communist neighbours. Early in the year both Soviet Russia and Bulgaria protested against her subservience to the aggressive designs of Anglo-American imperialism; and during the following months Soviet policy towards Turkey was marked by sporadic outbursts of abusive propaganda [15].

2. 1953-1960

In 1953 Turkey came in for its share of the Soviet "peace offensive" following the death of Stalin. On 31 May, the Soviet Government sent a note informing the Turkish Government that it had no territorial claims on Turkey as it now considered it possible "to ensure the security of the Soviet Union in the area of the Straits on conditions acceptable alike to the Soviet Union and to Turkey". In July, the Turkish Government sent an inoffensive reply, expressing satisfaction at the renunciation of territorial claims and reminding the Soviet Government that the Straits question was regulated by the Montreux Convention. This was immediately followed by a second Soviet note protesting against the then impending British and United States naval visits to Istanbul. The Turks retorted that these visits were permitted under the Montreux Convention and that they were, therefore, none of Russia's business. A further Soviet note on the same subject was left unanswered. The Turkish Government was in no way impressed by these Russian manoeuvres. It was convinced that there had been no change of heart at Moscow; its only concern was that the apparently more conciliatory Soviet line might, by confusing Western opinion, undermine the resolution of the Western powers to build up their defences and open the way to negotiations which might involve concessions to Russia. Turkey remained firmly convinced that it was to the growth of the strength of the West that has been due any modifications which there may have been in Soviet tactics, and that the moral to be drawn was that the Western powers should steadfastly pursue their policy of further strengthening their unity and power [16; 17].

In 1954 the Russian threat remained the main preoccupation of the Turks in the field of foreign policy. They were convinced that any changes that there may have been in Russian methods (for example, in the more friendly tone which the Moscow radio adopted in 1954 on Turkey's National Day) were the result of the progressive strengthening of the western Powers and reflect no change in the basic Soviet objectives. They therefore considered it essential that there should be no relaxing of the free world's efforts to increase its strength and unity; and they accordingly continued to play their full part in the affairs of the North Atlantic Treaty Organisation [18].

In 1955 Turkey's traditional mistrust of Russia remained unchanged, and though on several occasion the Russians, through one channel or another, indicated their desire for closer cultural, economic or political relations with Turkey, the Turks maintained their attitude that improvement of relations between Russia and Turkey could come about only through an improvement of relations between Russia and the West as a whole [19; 17].

In 1956 friendly approaches to Turkey from Russia continued through most of the year and included hints of large-scale economic assistance. Turkey maintained her attitude of cold reserve and became increasingly perturbed as the year advanced over growing Russian penetration of the Middle East area, especially in Egypt and Syria. To Turkey's relief the year passed without any of the signatories of the Montreux (Straits) Convention availing itself of the option under article 29 of asking for an amendment of any of its provisions [20].

In 1957 towards Russia Turkey maintained its attitude of cool reserve. Repeated assurances from Russia of its readiness to give economic aid to Turkey led to a visit to Moscow by a delegation of the "I§bank" and the conclusion of an agreement under which Russia undertook to build a glass, and a caustic soda factory in Turkey. However, the Russian suggestion for talks on political questions received a reply that the Turkish Government did not consider that there were any political questions to be discussed between the two countries. The Syrian crisis produced a letter from Bulganin to Menderes containing scarcely veiled threats of the consequences of a Turkish move against Syria, to which Menderes returned a firm reply. Later Menderes was among the Heads of Governments of the NATO Powers to receive a further letter from Bulganin on the eve of the meeting of the NATO Heads of Government in Paris in December 1957 in which he was warned of the dangers to Turkey of tying herself to America.

Menderes continued to dominate the Turkish scene in 1957. He had steered Turkey through some vexing international problems. He had continued Turkish support for NATO and the Baghdad Pact; he dealt coolly and steadily with propaganda campaign mounted against Turkey (inter alia) by Soviet Russia over Syria, in the early autumn, and he had kept his end up well in the exchanges of letters between Soviet and Western leaders [21; 4].

In both internal and external affairs 1958 was a year of importance for Turkey. However, the Turco-Soviet relations were stable [22]. In 1959 Turkey's main points of interest were its policy towards the Arab world and its attitude towards a dátente between East and West. The Russian threat was a common factor and overshadowed anything else in Turkish minds. Nevertheless, while seeking to protect itself against this by strengthening the organisation of CENTO and encouraging Iranian resistance to Russian overtures, Turkey showed restraint in its attitude towards the Arab world. This close identity of views with the West was not reflected in the Turkish attitude towards a dátente. While anxious not to be left out if the West should come to an arrangement with the Soviet Union, the Turks nevertheless found it difficult to overcome their traditional suspicions of Russia. In view of their geographical position, it was natural enough that they should take a parochial view of the Russian threat and a rapprochement would be against all their best instincts. The Turks, however, were essentially realists and it was difficult to believe that they would risk going very far towards hitching their wagon to the Soviet star whatever the incentives [23].

As the year went on Turkey came to be faced with a new and exacting test of political skill and steadiness resulting from the beginnings of dátente between the West and Russia. The idea of a thaw in the cold war came to be regarded with suspicion by the Turks, partly because they believed that they knew best how to deal with the Russians and they did not altogether approve of West's ways of doing this, partly because they had in rather characteristic Turkish fashion committed themselves root and branch to an extreme anti-Russian position and feared some loss of face in abandoning it, and partly because in a general dátente their geographical and ideological position might not command so high a reward as it was at that time. Turkish feelings of concern on these subjects manifested themselves in two ways. One was an increasingly impatient series of remarks to the British and the Americans and, as occasion offered, to some of other NATO governments, to the effect that the United States, the United Kingdom and France were in danger of setting up a kind of world directorate, in which Russia would be invited to join. Secondly, Turkey had been subjected to the usual Russian inducements of the "stick and carrot" variety, with notes of protest about rocket bases followed rapidly by offers of economic aid and invitations to the exchange of high-level visits. The Turkish government had rebuffed the former with no more difficulty than on many more serious occasions in the past, but they had felt it necessary to make some show of response to the more friendly aspects of the Russian offensive. They had accepted some individual items of economic aid, such as the building of a factory; they sent the ageing Minister of Health on a visit to Moscow, which proved such a shock to the old gentleman that he had a heart attack on arrival; the Turkish Foreign Minister and the Soviet Ambassador exchanged dinners; the latter said some words of warning to the effect that Turkey should not risk missing the co-existence band-wagon; the Turks replied with some guarded expressions of satisfaction at the possibility of a lowering of tension, but with clear statements that they did not intend to consider coming to any separate agreement and so weakening the Western front [24].

It would have been insulting to the rulers of Turkey to go much further than this in the direction of forming a true friendship with Russia, and in the event that the international climate genuinely improved they would be faced with painful decisions. It was expected that they would make their decisions like statesmen in most other countries, on the basis of their view of Turkey's interests. The Prime Minister Menderes believed that he should remain in power because he was best able to manage the revival of Turkey and its growth into a more fully developed power; the belief that a future for Turkey of the kind that he wanted depended largely on fairly rapid economic development; his belief in the Western alignment of Turkey as providing the only possible defence from communist Russia and at the same time a just acceptable level of economic aid to make industrial development possible; the belief that Turkey's future should be Turkish and not merely an inferior copy of the West. If correct, the continuation of Turkey's alignment at that time was not to be taken for granted in all circumstances, but is determined by a number of factors which may not always remain the same. These factors can be listed as follows: if, because of international dátente, defence against Communists Russia no longer appeared to be such a weighty necessity; if, for the same reason, the Western Powers no longer seemed likely to provide it in so satisfactory a form as at present; if the West appeared too seriously to disregard Turkey's claim to equality of treatment in consultation about summit meetings or other large-scale international developments; if it began to be felt that Turkey's economic development could no longer be achieved at a satisfactory rate with the help of the West alone and that a useful contribution to it could be obtained without too much danger from the East; if the growth of Turkishness in certain aspects of the Turkish state caused serious lack of harmony between Turkey and the Western democracies [24].

The year of 1960 began with a high state of tension between the parties and with an election expected either at some time in 1960 or early in 1961. Many external observers thought that an election was likely to result in a further Democrat victory. But the government seemed to have come to the conclusion sometime early in the year that they could not take the risk of going to the country, either because they might lose or because an election would give rise to disorders which the army would be unwilling to suppress for the benefit of the Democrat Party. They were determined not to take the risk of losing because of Menderes' almost evangelical belief that he was destined to rebuild Turkey and because latterly he and other leaders of the party came to feel that some of their activities would not bear scrutiny by an unfriendly administration. At the same time, they became more and more upset by the criticism and propaganda of the Opposition and were soon drawn into a vicious circle of repression. In fact, they worried about the thought of losing their power and hastened that event by the unwise measures which they took to prevent. Some of them were of the opinion that, if the new rules did not provide a satisfactory means of ensuring victory for their band, then the rules must be changed; and this was what in effect the government set out to do by using their majority vote in the Assembly to set up a parliamentary commission, staffed entirely by members of the Democrat Party, to investigate the political activities of the Opposition [25; 26].

The point of no return was probably reached with the grant to this commission of practically unlimited powers over the political life of the country and the immediate use of these powers to forbid all political activity, and even the reporting in the press of parliamentary debates with regard to the commission's activities. It was one of the government's more extraordinary mis-judgements to believe that they could impose this kind of political standstill by purely political means, in other words without the use of military force or of the methods of coercion which most other dictatorships have found to be necessary. It seemed in retrospect that they could never properly have analysed the power situation in the country. The revolution came about because the Army finally realized that passive resistance to the government's orders to repress demonstrations was not enough to solve the crisis in which Turkey found itself and that they must instead take positive action to change the situation [26].

There were signs towards the end that even in foreign policy the strain was becoming apparent. Menderes was heard to mention rather enviously on more than one occasion now much easier it was for a totalitarian system like Russia to carry out measures of economic development in a sort time, and his agreement to exchange visits with Khrushchev may be regarded not only as a prudent withdrawal from Turkey's previously extreme anti-Russian position, but also as a hope of distraction from the internal crisis [26].

3. Conclusion

The impact of the Revolution on Turkey's foreign relations was remarkably small. As already mentioned, the government of Menderes had decided shortly before their fall to try and break the ice with Russia, but nothing came of this. Almost the first statements of the Revolutionary government were to the effect that they remained faithful to their alliances with the West (NATO and CENTO), but that there might be nuances of difference in the application of their foreign policy. It was understood that these might be found largely in a greater suppleness in the handling of relations with neighbouring states, i.e. Russia and the Arab world. It was, in fact, been hard to detect any changes at all. The Russians thought they had an opportunity to improve their position and pressed very hard, probably too hard for their own good, to persuade Turkey to accept large scale economic aid and exchange of top level visits. Both were refused and Turkey's policy of maintaining its Western connexion unimpaired, but, so far as this allowed, of normalizing trans-frontier relations with Russia was ably and firmly stated in a letter from General Gürsel to Khrushchev [26].

Литература и источники

1. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/59231, R 17969/6/44, "The Bosphorus and the Dardanelles", 6 January 1947.

2. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FCO51/244/RR6/12, "Turco-Soviet Relations 1962-1971".

3. UK National Archives, formerly the Public Record Office (pro). FCO51/296/RR6/4, "Turco-Soviet Relations 1962-1972".

4. Baskin Oran (ed.), Türk Di§ Politikasi, Cilt-I: 1919-1980 (Istanbul: lleti§im Yayinlari, 2003. p. 499-520.

5. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/67305B, "Review of Events in Turkey-1946", by Sir Kelly, 4 February 1947.

6. Bruce R. Kuniholm, The Origins of the Cold War in the Near East (Princeton: Princeton University Press, 1980), p. 359-382.

7. Kamuran Gürün, Türk-Sovyet lli§kileri (Ankara: Türk Tarih Kurumu Yayinlari, 1991), p. 276-316.

8. Galia Golan, Soviet Policies in the Middle East (Cambridge: Cambridge University Press, 1990), p. 29-43.

9. George Lenczowski, The Middle East in the World Affairs, 4th edition, (Ithaca: Cornell University Press, 1980), p. 134-136.

10. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/72540/R840, "Annual Report for Turkey, 1947", From Sir David Kelly to Attlee, 15 January 1948.

11. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/78661/R1033/1011/44, "Turkey: Annual Review for 1948", From Sir David Kelly to Bevin, 28 January 1949.

12. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/87933/RK1011/1, "Turkey: Annual Review for 1949", From Sir Noel Charles to McNeil, 7 January 1950.

13. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/95267/RK1011/1, "Turkey: Annual Review for 1950", From Sir Noel Charles to Bevin, 13 January 1951.

14. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/101848/WK1011/1, "Turkey: Annual Review for 1951", by Knox Helm, 2 January 1952.

15. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/107547/WK1011/1, "Annual Report on Turkey for 1952", From Knox Helm to Anthony Eden, 9 January 1953.

16. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/112921/WK1011/1, "Annual Report on Turkey for 1953", From Knox Helm to Antony Eden, 1 January 1954.

17. Robert O. Freedman, Moscow and the Middle East (Cambridge: Cambridge University Press, 1991), p. 15-25.

18. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FCO9/RK1011/1, "Turkey: Annual Review for 1954", From Sir James Bowker to Sir Anthony Eden, 7 January 1955.

19. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/123999/RK1011/1, "Annual Review for 1955", From James Bowker to Selwyn Lloyd, 16 January 1956.

20. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/130174/RK1011/1, "Turkey: Annual Review for 1956", From James Bowker to Selwyn Lloyd, 5 February 1957.

21. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/136450/RK1011/1, "Annual Report on Turkey for 1957", From James Bowker to Selwyn Lloyd, 4 February 1958.

22. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/144739/RK1011/1, "Annual Report for Turkey for 1958", 17 February 1959.

23. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/153030/RK1011/1, Minute by E. N. Smith, 9 February 1960.

24. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/153030/RK1011/1, "Annual Political Review for Turkey, 1959", From Sir Bernard Burrows to Selwyn Lloyd, 26 January 1960.

25. Musa Qasimli, Türkiye-Sovyet Sosyalist Cumhuriyetleri Birligi lli§kileri, 1960-1980 (Ankara: Atatürk Ara^tirma Merkezi Yayinlari, 2013), p. 23-96.

26. UK National Archives, formerly the Public Record Office (PRO). FO371/160212/RK1011/1, "Annual Report on Turkey for 1960", From Sir Bernard Burrows to the Foreign Office, 6 January 1961.

ЙЕШИЛБУРСА БЕХЧЕТ КЕМАЛ - доктор исторических наук, профессор, Университет Улудаг (Турция, г. Бурса) YE SILBURS A, BEHCET KEMAL - Doctor of History, Professor, University Uludag (Turkey, Bursa) (bkyesilbursa@uludag.edu.tr).

УДК 94(47).084.9

МОКРИНСКИХ А.С., МУРТАЗИНА Р.А. НАЧАЛО ОСВОЕНИЯ ЦЕЛИНЫ: К ВОПРОСУ ОБ АЛЬТЕРНАТИВАХ АГРАРНОЙ ПОЛИТИКИ КПСС В 1953-1954 ГГ.

Ключевые слова: целина, аграрная политика, Н.С. Хрущев, экстенсивный и, интенсивный пути развития, сельское хозяйство, социальное положение.

Статья посвящена исследованию аграрного вопроса на начальном этапе периода политического лидерства Н.С. Хрущева. На основании архивных и других исторических источников, авторы выделяют основные задачи в рамках решения проблемы малоземелья крестьян, анализируют особенности реформы сельского хозяйства. Показаны территории, на которых программа освоения целинных и залежных земель дала первые положительные результаты. Отмечены основные отрицательные последствия ориентации на экстенсивное развитие аграрного сектора экономики. Обоснован вывод о том, что курс на вовлечение в оборот новых земельных массивов, в первую очередь, обуславливался стремлением политического руководства СССР получить немедленный, причем значительный, прирост производства зерна. Единственным крупным политиком, выступившим против экстенсивной программы развития, предложенной Н.С. Хрущевым, стал В.М. Молотов, считавший масштабную распашку земель на востоке страны «тупиковым» путем развития земледелия. Однако при этом он не смог предложить разумной альтернативной программы.