CC BY
180
Лев ГУДКОВ
Особенности российского популизма
Популизм — совокупность различных по характеру идеологических явлений (массовых общественных настроений, политических движений), периодически возникающих в новейшей истории. Общность популистских движений проявляется лишь в одном: имеет место прямая апелляция демагога1 к массе как номинальному источнику суверенитета за поддержкой на основании того, что демагог (партийный вождь, лидер социального движения, публицист) непосредственно выражает «волю народа», его желания и тревоги. Право на такую позицию демагога обосновывается тем, что наличная политическая, или, более широко, институциональная, система (то есть истеблишмент, политические элиты, партии, экономическая организация, режим и т.п.) не отражает реальных интересов «народа», что власть (средства управления) узурпирована или монополизирована одними и теми же партиями, группировками, агентами влияния финансово-промышленных или транснациональных корпораций и т.п. Популисты убеждены, что правительство и администрация стали слишком бюрократизированными, оторванными от населения, а их деятельность слишком формализованной, выхолощенной, оказалась в руках чиновников — либо высокомерных технократов, либо коррумпированных до такой степени, что это состояние стало нетерпимым для значительной части населения. В любом случае, критика популистов исходит из того, что власти (правительство, президент) представляют и защищают интересы лишь определенных категорий населения (крупного бизнеса, столичной бюрократии и т.п.). Главная особенность популизма состоит в резком осуждении экономической или политической элит, констатации раскола страны, наличия непреодолимых противоречий между основной массой населения («народом») и властью («системой», «режимом», правящей много лет или неупраздняемой партией). Требование солидарности с популистским лидером или его партией, императивы поддержки
1 Понятие «демагог» здесь берется в безоценочном или ценностно-нейтральном смысле, так, как оно употребляется М. Вебером в его работах.
его политики характеризуются модальностью безальтернативности, моральным долженствованием, ставшим непреложным ввиду некой надвигающейся угрозы существованию коллективного целого (национальной безопасности, благополучия, сохранения базовых ценностей общества или духовных традиций как условия гарантий будущего всего «народа») и подчеркиванием значимости «общего блага» и необходимости учета интересов всего населения.
В обычном состоянии в современных обществах популистские представления или лозунги характеризуют субкультуры маргинальных социальных слоев, апеллирующих к предшествующим или еще более ранним историческим фазам формирования «общества». Они затрагивают и поднимают пласты культуры, лежащие ниже горизонта актуальных событий и текущих общественно-политических дискуссий (например, обращаются к идеологиям времен формирования национального государства, «единства народа» или к моментам коллективного «величия» и триумфа). В России, помимо уже названных, легко добавляются идеологемы брежневского или сталинского социализма, воспроизводимые преемниками советской партийной номенклатуры — нынешними коммунистами, такие как требование «социальной справедливости», понимаемой как уравнительное перераспределение, как борьба с «олигархами», защита бедных и пр. Популизм выдвигает — в качестве безусловной, самоочевидной основы общественного консенсуса (уже не требующей специальных усилий и аргументов по доказательству своей значимости и убедительности) — самые тривиальные лозунги, включающие компоненты даже не «вчерашнего», а «позавчерашнего дня», а потому хорошо знакомые, как бы всем понятные и легко усваиваемые. Такого рода массовые установки и соотносимые с ними аргументы не связаны прагматически с текущими проблемами и ситуациями. Чаще всего они носят характер общих деклараций, функция которых — мобилизация сторонников или удержание, сохранение слабеющей коллективной идентичности, а не практическое решение насущных вопросов. Примитивность
и политическая неинструментальность этих призывов массами не сознается.
Чаще всего обозреватели имеют дело с состоянием, которое можно назвать «спящим популизмом». Но в определенных ситуациях популизм переходит в активную фазу, превращаясь в такое движение, которое, быстро распространяясь, захватывает сознание не только депремированных или фрустрирован-ных социальных групп, но и более широких слоев населения, осознавших неустойчивость своего положения или утрату перспективы1. Возникающие противоречия воспринимаются и характеризуются популистами не просто как отдельные нарушения принципов справедливости и порядка, но и как ситуация надвигающегося кризиса или даже приближающейся «тотальной» катастрофы (массового обнищания, наплыва мигрантов, засилья «чужих» — приезжих, отбирающих у местных рабочие места, этнических меньшинств, подрывающих традиционные ценности и образ жизни «большинства» коренного населения). Тем самым постулируется противоречие между двумя «сущностями»: тотальной недифференцированной массой или «целостностями» («народом», «трудящимися», «эксплуатируемыми странами», нациями, регионами, классами и т.п.), наделяемыми предельно общими характеристиками и свойствами, и негативно определяемыми привилегированными «мень-
1 Популизм как явление сам по себе не предполагает какой-либо идеологической определенности. В начале ХХ века популизм был характерен не только для любых тоталитарных движений, но и для почти всех партий. В той или иной степени, выбор между либеральными демократиями, нацизмом и коммунизмом определял политическую ситуацию во многих европейских странах, от Швеции с ее нейтралитетом и правлением социал-демократов (идеология «Народный дом») до только что образованных государств Центральной и Восточной Европы -Венгрии, Польши или балтийских республик. В Италии в начале 1920-х, помимо фашизма, обладающего, несомненно, всеми чертами популистского движения, действовали партии, которым были близки идеи, резко расходящиеся с фашизмом, но вместе с тем обладающие всеми признаками популизма, например, Народная партия Италии (Partito Popolare Italiano), основанная священником, социологом, политическим и профсоюзным деятелем Л. Стурцо. Ее можно считать первой в Италии (и отчасти - в Европе) христианско-демократической, социально ориентированной политической партией с явной антифашистской направленностью (из-за чего ее руководство вынуждено было к середине 1920-х эмигрировать). Поэтому, рассматривая проблему в исторической перспективе, можно сказать, что популизм приводит к социальным изменениям, природа которых обусловлена спецификой соответствующих идеологий: в одних случаях он способствует установлению авторитарных или тоталитарных режимов (как это было в начале ХХ века в Италии, России, Германии, в странах Центральной и Восточной Европы), в других облегчает выход из состояния тоталитаризма (как это было в Испании, в конце 1980-х в европейских странах бывшего соцлагеря и СССР и в других странах).
шинствами» — правительством, глобальными транснациональными корпорациями, «вашингтонским истеблишментом», «бюрократией ЕС», «путинским режимом» и т.п., которым приписывают черты эгоизма, алчности, бездушного формализма, репрессивности, склонности к тотальной регламентации, а также неспособности к решительным действиям по выходу из «кризиса» или же склонности к поспешным решениям, которые ведут к ухудшению качества жизни больших масс населения. Страх и неопределенность будущего обостряют рессан-тимент и социальную зависть «большинства». Таким образом, основу консолидации составляют чувства (чаще всего мнимые) сострадания с обиженными, угнетенными, бедными и солидарности с ними. Поэтому конфликты такого рода приобретают смысл как бы этического противостояния.
Популизм — это всегда реакция на внезапно обнаружившиеся дисфункции или открывшуюся недееспособность государственных и политических институтов. Во внимание при изучении подобных случаев чаще всего принимаются популистские реакции «низов» на дисфункции, реже популизм верхов, пытающихся выйти из нарастающих трудностей управления, которые чаще всего ими же порождены. Такого рода кризисные ситуации, как правило, отмечают пределы больших идеологий или исчерпание ресурсов веры в них. Подобные институциональные дисфункции (реальные или мнимые) осознаются публикой как очень серьезные социально-политические или социально-экономические дефекты склеро-тизированной социальной системы, утратившей способность адекватно реагировать на негативные факторы (внешние или внутренние, экономические, экологические, социальные или военные). Такими аргументами могут быть угроза снижения доходов среднего класса (конец эпохи процветания, как в США в 2000-е) или обнищания в результате очередного экономического кризиса (для России это спад жизненного уровня населения в ходе трансформации институциональной структуры в 1992—1994 годах или после кризиса 2008—2009 годов, вызвавшего массовые акции протеста уже в конце 2010-го и в особенности в 2011—2012 годах), наплыв мигрантов, опасности сепаратизма, утраты национальной самобытности регионов (как в Италии, Испании, Бельгии и даже Великобритании) и пр. Важно отметить (в качестве диагностического признака), что популисты оперируют тотальными категориями апеллятивного целого — народа,
страны («Альтернатива для Германии», «Национальный фронт» во Франции, «сделаем Америку снова великой», «возрождение России как Великой державы» и т.п.), соотносимыми со столь же глобальными и недифференцированными понятиями глобальных угроз или вызовов. Такая риторика обеспечивает аморфные социальные массы средствами (само)иденти-фикации, которые сочетают как позитивные компоненты для подкрепления самохарактеристики, так и негативные, работающие от противного, от угрозы целому. И то, и другое образует основу для консолидации и противостояния политическим противникам. Гипертрофия тотальных понятий в общественно-политической риторике, вытесняющих прагматические, технократические постановки политических проблем, становится симптомом неблагополучия; подобный дискурс дискредитирует и вытесняет представления о действующих акторах, многообразии общества, функциональной специфике отдельных институтов и социальных практик, делая ничтожными общепринятые до этого способы определения и решения насущных вопросов, политические процедуры целеполагания и целедостижения. Взамен этого утверждается идеология прямого действия. Посредством этого населению предлагаются или навязываются самые простые и примитивные, но понятные и убедительные образы реальности и воображаемые способы решения всех проблем. Такие способы аргументации, порождая необоснованные иллюзии и надежды, помещают обывателя в пространство национальных фобий, исторических мифов и утопий достижения бесконфликтного и беспроблемного существования, чем, собственно, и достигается возбужденное состояние общества, являющееся условием и предпосылкой последующей массовой мобилизации.
Популизм характерен как для стран с устоявшейся политической культурой, основанной на ценностях и идеях представительной демократии, так и для стран запаздывающей, догоняющей или незавершенной, несостоявшейся модернизации. Особенность последних заключается в том, что, хотя они и ориентируются на западные образцы «современных» или «развитых обществ», признавая, по крайней мере номинально, значимость демократии, объективность права, независимое судопроизводство, но, не обладая устойчивыми правовыми институтами, постоянно подвергаются опасности установления авторитарного правления или диктатуры, точно так же апеллирующих к «народу», как и их собственная оппозиция,
призывающая к борьбе против узурпации государственной власти. Сами факторы «кризиса» или признания недееспособности действующих институтов могут различаться настолько кардинально, что встает вопрос: а есть ли здесь нечто общее? В стилистических особенностях выражения популизма в разных странах, безусловно, можно найти много общего. Но, с моей точки зрения, у них настолько разный генезис, условия и социально-политические формы артикуляции и выражения, что возникают сомнения, имеем ли мы дело с одним и тем же феноменом или это объединение по аналогии (гомоморфизм) разнородных сущностей и явлений. Причины и идеологическое наполнение популизма в развитых странах и странах бывшего социализма, посттоталитарных странах ЦВЕ, на постсоветском пространстве или в развивающихся странах, например в Латинской Америке, Китае или Юго-Восточной Азии, слишком сильно различаются, чтобы можно было говорить о популизме как едином явлении. Даже в пределах стран бывшего соцлагеря мы сталкиваемся с настолько разными формами популизма — польского, венгерского, украинского, российского, грузинского и др., что невольно возникает мысль о невозможности генерализации данных явлений, не имеющих между собой ничего общего, кроме дисфункции институтов или их неадекватности возникающим «вызовам времени». Поэтому я хотел бы говорить здесь только о России, основываясь на наших исследованиях.
При первом взгляде на проблему кажется, что российский популизм — явление совсем недавнее: его актуальность наблюдатели связывают главным образом с появлением в 2010—
2011 годах на политической сцене русских националистов (стихийные выступления на Манежной площади в Москве1 и других городах), ростом протестного движения в 2011—
2012 годах, деятельностью Алексея Навального, создавшего «Фонд борьбы с коррупцией», или других, второстепенных и менее известных внесистемных политиков — Е. Ройзмана, С. Удаль-цова, В. Мальцева, использующих неконвен-
1 Экономический кризис 2008--2009 годов был лишь условием выражения массового недовольства, но триггером стали действия суда и правоохранительных органов, не защищавших обычных людей от злоупотреблений коррумпированной полиции, местной администрации и т.п. Взрывчатую смесь протеста и возмущения образовал не сам факт злоупотреблений должностными лицами, а подрыв ими легитимности системы, основывающейся на смешении социалистических лозунгов равенства и заботы о народе, национализме (великодержавной идеологии и имперской спеси) и социальной справедливости (то есть того, что образует общий консенсус «государственного патернализма»).
циональные формы обращения к публике и к электорату.
Важно подчеркнуть, что для артикуляции недовольства и выражения недоверия к политической системе в условиях подымающегося репрессивного авторитаризма требовалась не просто свобода высказываний и критики, но и определенная легитимация самих претензий к власти: выдвижение «законных» предлогов и поводов для протеста против манипуляций нормами Конституции для передачи президентского поста («рокировка» Путина и Медведева), обвинения в фальсификации на выборах-2011, нарастающие скандалы из-за злоупотреблений властью высокопоставленными чиновниками, необходимость более последовательной «борьбы с олигархами» и пр. Но самым приемлемым в такой ситуации стала именно критика коррупции, то есть безусловное нарушение закона чиновниками разного уровня, обычно — по мнению населения — ставящих себя над законом, присваивающих себе эксклюзивные права в толковании норм закона. Это обстоятельство, весьма чувствительное для российской власти, точно схвачено Навальным. Поднятый им лозунг «Единая Россия» — партия жуликов и воров», даже в отсутствии у него доступа к СМИ, разделяли в эти годы 40—45% населения (что больше, чем собирала на выборах сама партия власти, агитирующая за Путина). Публикация разоблачительных материалов о коррупции в высших эшелонах российской власти принесла ему общую известность и стала основой относительного успеха на выборах московского мэра, хотя победить тогда ему и не удалось. Но сама по себе тема коррупции не была бы столь значимой, если бы она не стала выражением массового рессантимента и признанием того, что государство не выполняет своих обязательств перед населением. Именно «незаконность» обогащения теми, кто, располагая административными ресурсами, «должен был бы заботиться о народе», а вместо этого заботится о себе, воспринимается как нарушение базовых принципов социальной справедливости. Повторю: не сам факт воровства и казнокрадства чиновников (это обстоятельство не слишком возмущает людей), а то, что это предполагает лицемерное пренебрежение принципами, на которых держалась легитимность советской власти, идеология советского социализма. Эрозия данных оснований и стала фактором консолидации всех политических сил, боровшихся за власть в период горбачевской перестройки, ельцинских реформ, перехода от Ельцина к Путину. Считается нормой, на которой настаивает абсо-
лютное большинство россиян, что государство должно обеспечивать «нормальный уровень благосостояния всем гражданам» (53%), а также «помощь всем, кто попал в трудное положение» (безработным, социально слабым группам населения)» (25%). Этот принцип считают обязательным 80% опрошенных, причем такие показатели практически не меняются по меньшей мере с 1999 года (время первого замера подобных установок)1. Лишь 3—4% высказывают радикально либеральные взгляды, считая, что зависимость от государства даже в такой форме — причина индивидуальной и общественной несвободы. И одновременно такое же преобладающее большинство (75—78%) ясно сознает, что государство не собирается или неспособно на выполнение подобных обязательств (рис. 1)2. Большинство людей уверены, что повлиять на правительство или администрацию более низкого уровня они не могут3.
Несоответствие ожиданий государственной заботы и проявлений реального презрения начальства к подданным вызывает наибольшие сомнения в правомочности тех, кто во власти, занимать высокие посты, ставя под сомнение не саму политическую систему, а лишь легитимность статуса конкретных ее представителей, поскольку единственным объяснением отсутствия наступления массового процветания в общественном мнении становится широко распространенная убежденность в эгоизме и воровстве тех, кто у власти (табл. 1, 2), вынужденности или принуждении населения рассчитывать в этих условиях на самих себя (что воспринимается не просто как отклонение от нормы, а как признак разложения государства; на помощь государства рассчитывают не более 20%, в массе своей это самые бедные группы, одинокие пенсионеры, многодетные родители, инвалиды и др.).
«Крымская» волна патриотической консолидации, националистической эйфории, продолжавшаяся с марта 2014 по лето 2016 года, заметно снизила все претензии населения к власти,
1 Общественное мнение-2016. Ежегодник. М.: Левада-Центр, 2017. С. 22, табл. 2.13 (далее - ОМ).
2 Там же, табл. 2.12.
3 Всего 1-3% считают, что обычные люди могут влиять на принятие решений федеральными или местными - районными или региональными - властями (еще 13-18% полагают, что власти в какой-то мере могут учитывать настроения граждан), остальные 80% не верят, что население может как-то воздействовать на администрацию любого уровня и отстаивать свои интересы (ОМ. С. 53, табл. 4.13 и 4.12). Абсолютное большинство россиян (в среднем за последние 10 лет - 60%) полагает, что правящую элиту интересует только сохранение и укрепление собственной власти, не согласны с этим вдвое меньше - 28% (ОМ. С. 53, табл. 4.14).
но устранить их полностью даже эти события не смогли.
Выход Алексея Навального — внепартийного деятеля, не связанного ни с одной организованной политической структурой, — на общественно-политическую сцену и сам факт его массовой популярности означал, что сложившаяся партийная структура, а именно четыре псевдопартии, допущенные кремлевской администрацией к выборам (то есть имеющие санкцию на участие в электоральных кампаниях и ограниченный допуск к федеральным СМИ и т.п.), плюс «внесистемная оппозиция» («Яблоко», «Парнас» и другие мелкие или номинально существующие, заре-
гистрированные, но не допускаемые к реальным выборам партии), испытывает серьезный кризис (и уже не столь прочна, как раньше). То, что он: а) получил очень широкую известность (пусть даже негативную благодаря работе кремлевских троллей и телевизионных «объ-яснителей», как надо понимать ту или иную информацию или события); б) его готова поддержать значительная доля населения вопреки усилиям властей по его дискредитации, свидетельствует о наличии дефицита средств представления интересов и взглядов многих граждан. «Нейтрализация» и вытеснение прежних «демократических» партий, а также целый ряд других мер подавления политического плюра-
Рисунок 1
КАК ГОСУДАРСТВО И ГРАЖДАНЕ ВЫПОЛНЯЮТ СВОИ ВЗАИМНЫЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВА
В какой мере государство выполняет свои обязанности перед гражданами России
В какой мере граждане России выполняют свои обязанности перед государством
80 70 60 50 40 30 20 10 0
1
■
1
111111. ■ Г
11111111111111 11
80 70 60 50 40 30 20 10 0
гГ
ПИПЧШМ
I
В полной мере выполняют + по большей части выполняют По большей части не выполняют + совершенно не выполняют
В полной мере выполняют + по большей части выполняют По большей части не выполняют + совершенно не выполняют
Таблица 1
ЧТО, НА ВАШ ВЗГЛЯД, ЯВЛЯЕТСЯ ГЛАВНЫМ ПРЕПЯТСТВИЕМ НА ПУТИ РАЗВИТИЯ РОССИИ? (ответы ранжированы по последнему замеру)
1998 2016
август апрель
Коррупция властей 43 49
Власть, думающая только о себе, игнорирующая интересы общества 26 27
Неисполнение на местах принятых законов, указов, саботаж чиновников 34 26
Незаинтересованность, пассивность, равнодушие людей к происходящему в стране 18 17
Отсутствие продуманной программы развития страны 14 17
Клановые интересы властных группировок, их борьба 9 16
Число опрошенных 1500 1600
* Приводятся лишь те варианты ответов, которые дали более 10% опрошенных, ранжировано по 2016 г.
лизма (отказ от выборов губернаторов, запрет региональных партий, цензура в СМИ, репрессии против гражданского общества) лишили значительную часть избирателей представительства, что отразилось на массовом падении интереса к политике, неучастии в выборах и других формах действовавшей легитимации политического порядка путинизма. Допущенные к выборам (а значит, к работе парламента) партии перестали быть механизмом репрезентации массовых (групповых, региональных, экономических) ценностей и интересов (или никогда не играли такой роли, ограничиваясь декларациями о намерениях ее играть). Имитирующая многопартийность политическая система, сложившаяся после 2004 года, образует один внутренне связанный механизм прокремлевской мобилизации, наступающей
во время периодических электоральных кампаний, характеризующихся предопределенностью результатов благодаря новым полит-технологиям, эффективной кремлевской пропаганде, сочетающейся с информационной монополией федеральных СМИ, зависимых от Кремля, или региональных СМИ, подчиненных губернаторам. Но, как видно из рис. 2, эффект подобной мобилизации в 2011— 2012 годах, как и в 2016-м, был почти нулевым.
На графике видны периодические (раз в четыре года) всплески электоральной мобилизации — кратковременного резкого повышения общественного тонуса, надежд или иллюзий, вызванных обещаниями властей и интенсивными стимуляциями оптимизма, который, впрочем, очень быстро спадает сразу после дня голосования. Если президентская кампания 1996 года, которая
Таблица 2
НАЗОВИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, КАЧЕСТВА, ПО ВАШЕМУ МНЕНИЮ, ХАРАКТЕРИЗУЮЩИЕ НЫНЕШНЮЮ ВЛАСТЬ (ответы ранжированы по последнему замеру)
1998 2001 2005 2008 2012 2015 2016
март январь ноябрь август ноябрь март ноябрь
Криминальная, коррумпированная 63 57 62 30 52 41 31
Бюрократичная 22 26 39 26 30 32 26
Законная 12 8 9 21 8 16 23
Далекая от народа, чужая 41 33 42 19 32 27 23
Сильная, прочная 2 5 7 16 10 18 19
«Своя», привычная 3 4 4 6 4 5 11
Паразитическая 18 12 15 5 11 12 11
Авторитетная, уважаемая 2 4 7 17 6 14 11
Непоследовательная 32 35 29 9 12 12 10
Эффективная 3 5 6 12 6 9 9
Недальновидная 28 22 25 8 12 14 9
Слабая, беспомощная 31 21 20 5 10 8 8
Келейная, закрытая 8 9 8 5 7 9 8
Непрофессиональная, безграмотная 13 12 12 5 8 9 8
Образованная, интеллигентная 6 10 13 19 11 14 8
Честная, открытая 3 2 3 9 4 7 7
Прагматичная 4 6 6 7 5 9 7
Компетентная 3 6 9 13 6 10 7
Справедливая 3 2 3 7 4 6 6
Ограниченная, неумная 12 7 8 2 6 5 5
Близкая народу, людям 2 4 5 9 5 5 4
Незаконная 13 11 16 5 9 7 4
Затруднились ответить 9 5 8 13 14 13 9
N=1600.
Рисунок 2
ПОКАЗАТЕЛИ ОПТИМИЗМА (соотношение позитивных и негативных ожиданий; затруднившиеся с ответом не учитывались)
3,6 3,4 3,2 3 2,8 2,6 2,4 2,2 2
1
1,6 1,4 1,2
1
0,8 0,6 0,4 0,2 0
ьО СО СО
СО СО СЛ
223
ьО СО СО
СО СО О?
223
и? СО СО
Политический оптимизм (Как вы думаете, что ожидает Россию в Экономический оптимизм (Как вы думаете, что ожидает Россию До июня 2008 г. N=2100; с июня 2009 г. N=1600.
пришлась на низшую точку кривой трансформационного кризиса, падения жизненного уровня населения, дала едва заметный прирост общественных надежд и ожиданий, то приход Путина и выборы 2000, 2004 и в особенности 2008 года показали всю силу концентрированной и умелой популистской пропаганды властей. Напротив, президентские выборы-2012, проходившие на фоне скандалов, связанных с фальсификациями голосов, волны массовых акций протеста и разочарования в их результатах, утраты обществом перспективы, отличались почти полным отсутствием интереса к ним. Столь же слабой была избирательная кампания думских выборов-2016. Экономический кризис и спад патриотической эйфории (после аннексии Крыма и начала конфронтации с Западом) парализовали массовый энтузиазм и демонстрации в поддержку власти.
Интерес к выборам хронически слабый (не интересовались предстоящими выборами и их результатами в 2003 году 52%, в 2011-м — 40%, в 2016-м — 57%). Уверены, что выборы не в состоянии принести какие-то изменения в их жизнь или улучшить их положение на протяжении всех 2000-х, три четверти россиян. 53—63% не в состоянии назвать партию, представленную своими депутатами в Госдуме, которая бы «выражала интересы таких людей, как сам» респондент. Это значит, что Государственная дума, российский парламент, не в состоянии «представлять интересы общества» (в январе
ближайшие месяцы в политической жизни?) в ближайшие месяцы в области экономики?)
1993 года так считали 68%, в ноябре 2007-го — 55%, в марте 2016-го — 60%:). Предстоящие выборы (в 2003-м, 2007-м, 2011-м, 2016-м) значительной частью населения расценивались как нечестные, с использованием «грязных» технологий, фальсификаций. Честными и открытыми их признавали лишь от 21—28% (2003) до 37—38% (в ноябре 2011-го и феврале 2016-го), хотя чем ближе к дате выборов, тем выше были ожидания «прозрачности» и справедливости правил политической конкуренции (так, в мае 2016 года эта доля поднялась до 44%). Доля «точно решивших принять участие в голосовании» постоянно снижалась с 1995—1996 годов вплоть до настоящего времени (с 43—47 до 20—23% в 2016-м)2. В итоге парламент перестает быть представительским институтом (93% в опросах последних пяти лет не представляют себе, чем занимаются депутаты и зачем все это нужно)3. Подавление деятельности негосудар-
1 То есть на эти установки не повлиял даже казус «Крымнаш».
2 Общественное мнение-2016. Ежегодник. М.: Левада-Центр, 2017. С. 109-113, 117-121. На протяжении 2006-2016 годов большинство опрошенных (в среднем 51%) полагали, что на выборах отсутствует реальная конкуренция, что это лишь имитация борьбы политических партий (не согласны с ними в среднем 34% респондентов, настаивающих на честности и открытости конкуренции) (ОМ. С. 122). Поэтому лишь явное меньшинство (5-6%) россиян верили (в 2000-2016 гг.) в то, что выборы могут заставить правительство делать то, что хотят простые люди (ОМ. С. 120, табл. 11.14).
3 Общественное мнение-2016. Ежегодник. М.: Левада-Центр. С. 102, табл. 9.4.3.
ственных общественных организаций и партий, не входящих в кремлевский пул, оборачивается стерилизацией не только публичного пространства, но и самих политических взглядов и убеждений. Начиная с 2009 года примерно половина респондентов (то есть каждый второй взрослый житель России) заявляют, что у них «нет никаких политических взглядов» или идеологических убеждений1. Среди тех, кто придерживается каких-либо политико-идеологических предпочтений, можно выделить прежде всего: а) сторонников государственного патернализма (людей с «социалистическими убеждениями», полагающих, что «государство должно обеспечивать социальную защиту населения», таких в целом 28—34%); б) «коммунистов» (12—18%; в) «русских патриотов» (9—13%) или г) трудно определимых сторонников режима «твердой руки» (14—18%); д) либералы и собственно демократы здесь присутствуют в очень скромной концентрации — 7—9%. Понятно, что сами по себе эти политико-идеологические идентификации не слишком устойчивы, они смешиваются или перетекают друг в друга, образуя достаточно аморфный и текучий конгломерат остаточных представлений. Иначе говоря, данные социологических исследований указывают не только и не просто на хроническое недоверие к важнейшему политическому институту в России, но и свидетельствуют о стерилизации или дискредитации демократических воззрений, а стало быть, об отсутствии каких-либо демократических начал в России. Демократия значима лишь как идеальная норма общественно-политического устройства, как момент групповой общественно-политической идентичности (ориентация на эту модель). Однако трудно отрицать тот факт, что люди (вне зависимости от их идеологических взглядов) отчетливо сознают, что реализация ее в нынешней России невозможна по многим причинам. Именно этот диссонанс и порождает состояние диффузного напряжения и разрыва между возможным и настоящим положением дел.
Российские выборы при Путине превратились в ритуалы аккламации тех, кто уже у власти или кого назначает на выборные позиции администрация президента. Но такое положение дел не могло не обернуться дискредитацией всех партий, включая и партии внесистемной оппозиции. Это обстоятельство (вместе с исчезновением образа будущего из-за отсутствия общественных дискуссий и механизмов публичного целеполагания и критической оценки политики) усилило сознание того, что
1 Там же. С. 111, табл. 10.7.
«сделать ничего нельзя» и что «всегда будет так, как сейчас», немного лучше, немного хуже, «жить трудно, но терпеть можно». В этом отношении причины популизма последнего времени — деградация институциональной системы путинизма, в первую очередь партийно-политической и правовой системы режима. Абсолютное большинство россиян волнуют вопросы роста цен, нестабильность или снижение доходов, угроза потери работы, снижение социальных выплат и расходов государства на социальные нужды. Собственно, политические проблемы — борьба за власть различных клик и партий, возможности участия в этом, личная ответственность за происходящее, последствия внешней политики руководства России, произвол и беззаконие администрации, конфликты с соседними странами, ситуация на Кавказе, состояние гражданского общества и ограничение прав человека и т.п., — волнуют и интересуют самое незначительное меньшинство населения, об этом заявляют от 2—3 до 15% респондентов. Эти проблемы остаются вопросами, на которые люди не распространяют возможности своего влияния, отдавая их власти как обладающей полномочиями и правом их решения на свой вкус без участия общества.
Как видно из табл. 3, отчуждение от политики за четверть века выросло более чем вдвое (с 44 до 80%). Глубокое недоверие к судебной системе, укоренившееся в массовом сознании убеждение, что суды защищают лишь интересы государства и привилегированных групп чиновников, что рядовой человек не в состоянии найти в суде справедливость и защиту и т.п., становятся причиной эрозии или даже исчезновения представлений о сложности институциональной системы общества или убежденности населения в их декларативном и ничего не значащем для обычных людей характере. Следствием этого оказывается сохранение или распространение самых примитивных традиционалистских или персоналистских представлений об общественно-политической жизни. Если доходы населения падают, если дороги строятся долго, дорого и с огромными дефектами, то для обывателя это означает, что кто-то из влиятельных лиц или групп присваивает, крадет, расхищает государственные средства, предназначенные «для людей». Поэтому неудивительно, что 75—85% опрошенных в замерах общественного мнения в разные годы полагали, что органы государственной власти полностью или в очень значительной степени поражены коррупцией, что те, кто у власти, заботятся только о своих интересах ее сохра-
Таблица 3
КАК БЫ ВЫ ОЦЕНИЛИ СВОЕ УЧАСТИЕ В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ?
1989 1990 1991 1993 1994 2015 2016
Политика меня не интересует, я не разбираюсь в политике 14 11 20 26 27 34 38
Я считаю, что у меня по-прежнему нет возможности влиять на события политической жизни 19 21 18 18 23 32 27
Я в последнее время разочаровался в политике 11 14 16 16 16 16 15
Для меня самое важное - судьба моего родного народа 31 25* 27* 24* 17 6 8
Я всегда принимал и принимаю участие в общественной жизни 13 7 3 3 4 5 6
Я чувствую, что для меня сейчас открылась возможность реального участия в политической жизни 4 1 1 1 2 4 4
Затруднились ответить 19 20 15 12 12 3 3
Число опрошенных 1600 2456 2800 1800 3960 1600 1600
* Политикой интересуюсь мало, но всегда готов встать на защиту моего родного народа.
нения или личного обогащения. Около трети опрошенных полагают, что масштабы разложения увеличились в сравнении с тем, что было в 1990-е и тем более в советское время. В отличие от более общих тем — соблюдения властями Конституции, независимости суда от правящих кланов, прав человека, честности выборов и т.п., — вопросы коррупции допустимо обсуждать (по крайней мере, до недавнего времени, до публикации ФБК материалов о семействе Чайки, панамских офшорах, «Димоне» и других фигурах из высшего руководства страны). Сам режим периодически — опять-таки в чисто популистских целях — изображает теми или иными жестами свою готовность к самоочищению, борьбе с оборотнями в погонах и т.п., предлагая обществу свою трактовку периодических чисток среди чиновничества (особенно там, где ведомственное или региональное начальство обросло слишком сильными связями, накопило ресурсы собственного политического капитала, что для центральной власти кажется опасным). Эта тематика разрешена до тех пор, пока она затрагивает коррупцию как частные случаи, не давая их в качестве обобщенных характеристик самого режима. Поэтому в год в СМИ появляются не менее восьмисот различных информаций о возбуждении уголовных расследований против чиновников среднего уровня (не выше, скажем, замгубер-натора или замминистра; арест Улюкаева был исключением в этом ряду). Другими словами, тема коррупции и злоупотреблений власти становится заместителем вытесненной политической тематики и участия в ней. Более того, сама по себе «политика» в условиях авторитарного режима все более и более сводится к крайне
узкому понятию борьбы или критики действующего режима1. От 48% (2006) до 40% (2016) опрошенных уверены, что нынешний режим будет стараться запретить любую критику власти под видом «борьбы с экстремизмом»; 58—41% (тот же период времени) полагали, что под этим предлогом нежелательные оппозиционные политики отстранялись от участия в выборах. Поэтому в политическом поле остаются лишь партии, которые выражают интересы «силовых структур», «олигархов» или федеральной и региональной «бюрократии», то есть тех сил, на которые опирается Путин и интересы которых он выражает в своей поли-тике2.
Именно из опыта собственной общественно-политической несостоятельности, отказа от участия в политике и возникает архаический запрос на «чудо» или «сильную руку», способную навести в стране порядок и обеспечить принципы справедливости общественного устройства (табл. 4). Если в 1989 году,
1 Именно такое понимание лежит в основе принятых в 2012-2016 годах множества репрессивных законов, ограничивающих права граждан на мирные демонстрации, свободу слова, деятельность НКО, преследования критиков власти и т.п. Даже демократия в самом обыденном понимании сводится к «свободе», то есть «безнаказанности» граждан, критикующих власти. Но фокус массового недовольства все сильнее сосредоточивается именно на проблеме коррупции власти. «Коррупция в органах власти недопустима, и с ней нельзя мириться» - так считают 84% россиян (февраль 2016-го) и одновременно признают ее неупразднимой. В свою очередь, власть все чаще и чаще расценивает критические выступления оппозиции с обличением коррумпированных политиков и чиновников высшего ранга как попытки дестабилизации политической системы и контрабанды идей «цветных революций».
2 То же самое, впрочем, относится и к режиму в целом, персонифицируемому фигурой В. Путина. См.: Общественное мнение-2016. Ежегодник. М.: Левада-Центр, 2017. С. 92, табл. 9.2.10 и 9.2.11.
в период, когда на горизонте обозначился предстоящий крах советской системы, 44% россиян считали недопустимым концентрацию власти в одних руках (сказывался опыт существования в условиях тоталитарного режима), то сразу после начала институциональных реформ и попыток демонтажа советской системы возник обратный импульс — резкий подъем консервативных и популистских настроений массы: к 1996 году доля таких ответов упала до 18% и с тех пор сохраняется практически без изменений (в момент аннексии Крыма и патриотической мобилизации она достигла низшей точки — 15%) (см. табл. 4).
Но есть и более глубокие причины для сохранения российского популизма в спящем виде или его эпидемического распространения: конец идеологии транзита. Утрата перспективы дальнейшей эволюции страны, идеи «лучшего будущего», туманность целей общественного движения, выходящих за рамки идеалов потребительского обществ, активируют нижележащие слои идеологических представлений, характерных для советского времени. Я имею в виду принципы социальной справедливости, равенства (уравнительности), которые должно обеспечивать «правильное», то есть «заботящееся о людях», государство (или его дублеры из оппозиции). Именно эти моменты лежали в основе мощной и последовательной путинской пропаганды против оппонентов режима.
Обличая демократов и их идеологию реформ, пропаганда использовала сохранявшиеся от советских времен представления о хищническом, диком капитализме, насаждаемом либералами и западниками в своих частных и корыстных интересах, о реформаторах, разрушивших великую державу и приведших к массовому обнищанию людей «в лихие девяностые». Уничтожая слабые правовые и рыночные институты, которые были заложены при Ельцине, нынешний режим использовал всю популистскую демагогию для дискредитации самой идеи демократии и прав человека как привнесенной с Запада, как чуждой русскому духу и национальным традициям, соответственно, навязывая отношение к либералам, оппозиции, правозащитникам как обанкротившимся политикам и безответственным болтунам, политиканам, национал-предателям, иностранным агентам и т.п. Но, распространяя мнения о «естественности» и «очевидности» всеобщей ангажированности и вменяя всем оппонентам качества продажности, зависимости от власти (пусть даже от чужой, тут важны именно акценты на всеобщности продажности), сервильности СМИ, вредности интернета, коррупционности всех общественных деятелей и политиков, а не только оппозиционеров, кремлевские политтехнологи и пропагандисты одновременно (уже непреднамеренным и неконтролируемым образом)
Таблица 4
БЫВАЮТ ЛИ ТАКИЕ СИТУАЦИИ В ЖИЗНИ СТРАНЫ, КОГДА НАРОДУ НУЖЕН СИЛЬНЫЙ И ВЛАСТНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ, «СИЛЬНАЯ РУКА»?
945 899 999
6 9 9
6 0 0 2
7 0 0 2
8 0 0 2
9 0 0 2
0 2
0 2
0 2
0 2
0 2
0 2
0 2
0 2
XI IX VII IX III III VII X VII IX III IX III III XI XI
Нашему народу постоянно нужна «сильная рука»
Бывают такие ситуации, когда нужно сосредоточить всю полноту власти в одних руках
Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы вся власть была отдана в руки одного человека
Затруднились ответить
25 35 33 37 42 45 43 40 44 42 35 43 41 31 32 35
16 23 27 32 31 29 29 31 33 29 39 31 31 46 39 37
44 23 24 18 20 18 18 25 19 22 22 17 20 15 21 21 16 18 15 13 8 8 10 5 5 8 5 9 8 7 9 7
Число опрошенных
000 000 500
1— со со
0 0 5 2
0 0 6
0 0 6
0 0 5
0 0 6
0 0 6
0 0 8
0 0 8
0 0 6
0 0 6
0 0 6
0 0 6
0 0 6
порождают массовые представления о тотальном, всеобщем цинизме и оппортунизме, подрывая тем самым и основания для массовой веры в существование общего блага, альтруизма и идеализма, веру в человеческую солидарность. Их место занимает всеобщее недоверие и конспирологическое сознание. Не так важно, кто будет скрытым правителем мира, «Доктором Зло», важна привычная система объяснения всего в таких категориях — заговора, тайного соглашения об общих действиях или раздела сфер влияния. Можно сказать, что убедительность самой идеи «тайных сил», «тайного комитета» или «масонской ложи», определяющей происходящее в мире, проистекает из привычного образа таинственной и непостижимой, непредсказуемой власти, сидящей в Кремле и разрабатывающей планы, определяющей судьбу мировой политики (Сталин или Политбюро, ЦК КПСС, другие полностью закрытые для обывателя инстанции, наделяемые традиционными чертами причастных к «чуду, тайне и авторитету» и частично замещающие их).
Тем самым пропаганда уничтожает значимость всех социальных и публичных институтов и общественных организаций, а не только внесистемных политических партий и движений. В итоге образ ЕР в общественном мнении («партии власти») складывается (по крайней мере, у значительной части россиян) из признания ее статуса как правительственной партии и в то же время — из рессантимента, из подобострастия к ее лидерам и руководству, из недоверия, отвращения к ее функционерам. Пределы поддержки КПРФ заданы памятью
0 коммунистическом прошлом и сталинизме, родством с советской номенклатурой. Восприятие ЛДПР окрашено устойчивым мнением о Жириновском как политическом шуте и о его партии как обслуживающей интересы режима или отраслевых и региональных лоббистов, играющей на самом низком национализме и ксенофобии. С деятельностью СР у населения ассоциируется лишь полное банкротство принципов социальной справедливости. Поэтому показатели доверия к политическим партиям (в ряду доверия к основным институтам) стоят в самом низу шкалы из восемнадцати позиций (предпоследняя ступень, ниже только профсоюзы)1. Это значит, что социальное недовольство и напряжение, скрытые конфликты не могут быть в полной мере артикулированы, они подавлены и вытеснены из
1 См.: Общественное мнение-2016. С. 84, табл. 9.1.1.
публичной сферы и самого массового сознания, но их причины не исчезают. Поэтому общественное мнение работает по своей логике (от обратного), утверждая, что все политики — воры и негодяи. Деидеализация и цинизм при отсутствии возможности открытых дискуссий, участия в общественно-политической деятельности, а значит, и отказа от ответственности за происходящее в стране становятся условиями распространения популизма.
Появление таких фигур, как Навальный (которого я бы рассматривал как парадигмаль-ный пример «внесистемного» российского популиста), предопределено кризисом сложившейся партийно-политической и идеологической системы, репрессиями или подавлением многообразия политических форм и общественных организаций. В этих условиях для независимого политика открыт лишь один выход: обличение коррупции власть имущих2.
Первоначальный набор его лозунгов ничем не отличался об обычных клише популизма — ксенофобия, защита от мигрантов, опасность вырождения русских, незаконная приватизация 1990-х и т.п. тезисы русского национализма, дополняемые старыми обвинениями коммунистов гайдаровской команды реформаторов. По мере включения в политический процесс популистская риторика Навального меняется; постепенно прежние тезисы все больше и больше уступают требованиям правовых и социальных реформ, что делает его уже политиком другого плана и масштаба, ставшим самым опасным противником путинского режима. Навальный в этом плане собрал наиболее характерные тезисы и положения разных мелких и даже маргинальных групп недовольных — националистов разных мастей, либералов, региональных политиков, представителей депремированных групп (вроде обманутых вкладчиков, экологов, притесняемых жителей
2 Коррупция - тема, допущенная к публичному обсуждению самим режимом, провозгласившим борьбу с ней одним из приоритетов своей политики. Но чем чаще «бритва» ФСБ, СК или генпрокуратуры срезает по этим мотивам неугодных высокопоставленных чиновников, тем меньше доверия к ним со стороны обывателя, рассматривающего все лозунги «борьбы с коррупцией» как дешевую демагогию и попытку добиться доверия и поддержки со стороны населения. Абсолютное большинство опрошенных видят в инициировании расследования сверху либо внутриклановые разборки, либо зачистку власти от неугодных или проштрафившихся чиновников, пусть даже очень высокопоставленных, вполне справедливо полагая, что сериал под этим или близким к нему названием (например, борьба с «оборотнями в погонах», «с предателями в своих рядах» и т.п.) имеет к настоящей борьбе с казнокрадством, хищениями, теневыми и неформальными сделками такое же отношение, как «борьба нанайских мальчиков» к олимпийским состязаниям.
отдельных микрорайонов, пенсионеров и т.п.), в отношении которых российские власти ведут жесткую, даже дискриминационную политику. Впрочем, такого рода повороты свойственны ему лишь в последние годы. Положительная часть его программы до сих пор неясна большей части населения. Отчасти это может объясняться тем, что Навальный, отрезанный от доступа к СМИ, вынужден использовать принципиально другие средства доведения до публики своих целевых положений: социальные сети, личное общение с населением, публичные акции — митинги, демонстрации и т.п., что ограничивает его возможности полноты изложения и аргументации. Дефицит позитивной политической программы с успехом компенсируется не просто критикой коррупции властей, но акцентом на несправедливости сложившегося при Путине социального порядка в целом. Такого рода несправедливость воспринимается тем серьезнее, чем более жесткими становятся запреты на дискуссии о возможных изменениях политической системы, подрывающих базу путинского консенсуса: идею стабильности режима.
Подытожу сказанное: российский популизм возник не сегодня; он (по крайней мере, значительная часть его, включая и идеи Великой державы, национального превосходства, особой миссии русского народа и т.п.) был важнейшей составной частью идеологических ресурсов советского тоталитаризма и остается таковым у всех посттоталитарных партий и политических режимов, возникших на постсоветском пространстве. Это обстоятельство следует принять во внимание, поскольку других серьезных идеологических ресурсов у них нет. Поэтому популизм как идеологический потенциал этих партий и режимов оказывается гораздо более значимым фактором, чем идеология «возвращения в семью европейских народов», строительства демократических институтов и других программ, номинально провозглашенных после краха СССР. Эта часть массовой социально-политической культуры практически не осознана и не осмыслена политологами, социологами или историками, находящимися под гипнозом риторики демократического транзита посттоталитарных стран. Те или иные компоненты популизма были характерны для всех стадий разложения советской системы.
Очень огрубляя, можно сказать, что мы имеем дело с несколькими последовательными фазами русского популизма, наблю-
давшимися после краха советской системы. Прежде всего следует назвать борьбу с привилегиями партаппарата, которую использовал Ельцин, будучи секретарем МГК КПСС (еще на стадии перестройки и конфронтации с горбачевским Политбюро, советской номенклатурой); чуть позже — обещания младоре-форматоров, заверявших население в быстром наступлении эпохи национального процветании после завершения начатых ими реформ и окончательного поражения сторонников советской власти (ваучерная приватизация и пр.). Вторая фаза отмечена антиреформаторской демагогией Жириновского в 1993 году и перелицованных коммунистов в их конфронтации с Ельциным; стиль Жириновского вскоре был подхвачен многочисленными мелкими политическими партиями, главным образом радикальными националистами (русскими, татарскими, якутскими, чеченскими и др.), аграрными лоббистами и пр. Третьим вариантом (и следующей фазой) популизма была риторика «суверенной демократии», «стабильности», имперской «консервативной модернизации» или реставрации Великой державы, появление «духовных скреп» у Путина и другие лозунги, положенные в основу легитимности его режима и сохраняющиеся вплоть до начала нынешнего кризиса системы. Наконец, можно говорить о четвертой фазе популизма, представленной такими фигурами, как Навальный.
Выделю важнейшие элементы, на которых строится российский популизм (вне зависимости от характера демагога): а) обращение от имени простого большинства населения, которое якобы является носителем суверенитета, духовных ценностей и т.п. Здесь главное — идеологема единство народа (общество без должной институциональной, региональной, культурной, языковой, исторической и прочей дифференциро-ванности); образец — риторика «тысячелетней России», органическое единство которой сохраняется на всем протяжении обозримой «истории» страны, морально-политическая общность населения и власти, удерживаемая «духовными скрепами», русское государство как доминантная коллективная ценность); б) Империя, то есть особая цивилизация Великой державы, утверждающей свои права и интересы на подконтрольном пространстве, без учета интересов и мнений соседних стран, любая возможность демонстрации этой силы и военной мощи становится основанием для коллективной гордости и чувства националь-
ной чести, исключительности, превосходства1;
в) государственный патернализм — мифология заботливого попечительского государства, на самом деле принуждающего население к подчинению, навязывающего людям отношение к своим интересам и действиям как первостепенным потребностям, население в этом случае становится заложником политики режима и разделяет его триумфы и преступления;
г) «равенство всех» перед властью, а по существу уравниловка, нивелирование, лишающие людей субъективной автономности и сознания своих прав, достоинства, утверждающие приоритеты государства и ничтожность отдельного человека; такого рода требования сводятся к воспитанию «необходимости самопожертвования» ради так называемых «коллективных ценностей»2. Распространению популизма в России способствует отсутствие представлений о сложности общества, вполне последовательное и целенаправленное подавление государственными институтами представлений
0 многообразии социальных сил, интересов, сложности социальной структуры постсоциалистического социума. Невыраженность, неар-тикулированность таких интересов достигается стерилизацией (включая прямую цензуру) средств репрезентации публичности и, как следствие, возникает примитивность самой картины общества: все просто, одномерно, «национально». За этим стоит шельмование и дискредитация любых точек зрения, позиций, интересов, кроме государственно-властных, очернение или делегитимация «Других» как «чужих или враждебных» всему коллективному целому. По существу, такое видение однообразной тотальности населения (исключительно как ресурса государства, инерция «морально-политического единства власти и народа») является продуктом, транслируемым поздне-советской реальностью. Факторы, обеспечивающие стерилизацию более сложной картины действительности (включая и «возможное» будущее), сводятся к сохранению представле-
1 Соответственно, проявления несостоятельности, невозможности подобной демонстрации оказывают сильнейшее фрустрирующее воздействие на общественное сознание; чувство хронического стыда («великий народ, а живем в бедности и неустройстве») - столь же устойчивый компонент коллективной идентичности, как и имперская гордость и спесь, характерная для русских. Это не разные элементы, а две стороны одной медали, составные части национального комплекса неполноценности, выражающиеся в тех или иных формах популизма, активируемых либо властями, либо лидерами оппозиции.
2 Путин: «Главная черта русского человека - готовность к подвигу и самопожертвованию»; «Я должен быть таким, каким меня хочет ви-
деть большинство народа». URL:http://polit.ru/news/2016/10/08/putin3/; http://rg/2016/12/11/vladimir-putin-podnial-tost-za-geroev-otechestva.html.
ний о недифференцированности или примитивности, одномерности социальной структуры общества. Если исходить из данных социологических исследований, мы имеем крайне бедную структуру представлений об устройстве общества даже по сравнению с советским временем: более 80% населения относит себя к занимающим средние или нижние социальные пози-ции3. Это значит, что не работают важнейшие социальные маркеры общественного статуса, достижения, мобильности, имеющие универсалистский характер (нет признания морального, культурного, социального авторитета, репутации, нет принятых обществом систем референций). Их заменяют наборы, агрегаты неформальных или теневых социальных индикаторов групповой принадлежности, потребительского статуса, доступа к властным позициям, знаки партикуляристских общностей — региональные, внутрикорпоративные, клановые, мафиозные, коррупционные и т.п.).
Поэтому навязываемая пропагандой идея однородности (одномерности) общества, снятия очевидных классовых или групповых противоречий и различий принимается населением, поскольку ложится в русло не только новой демагогии власти и ее партии ЕР (как выражение патриотизма и лояльности («Путин это Россия, нет Путина — нет России») как условие «стабильности» или неизменности системы несменяемого господства), но и старой советской идеологии. Принимаемые массами представления о безальтернативно-сти социального порядка (и, соответственно, вытеснения возможности Иного и Иных интересов, других позиций, автономии других групп) облегчают возникновение ответных реакций массового популизма, являющегося в некотором роде негативом официальной идеологии. Чем сильнее делается акцент на псевдообщественных искусственных образованиях (таких как ОНФ, «Молодая Россия», «Наши», общественные палаты или советы при различных спецслужбах и силовых ведомствах), имитирующих «общество», тем скорее население отзывается негативно, отвечая режиму чисто популистскими настроениями и акциями. Другими словами, условием солидарности при сохранении авторитарного режима может быть только фактор негативной идентичности (консолидация от противного). Поэтому так велика роль разнообразных «врагов», функцию которых могут исполнять самые разные персонажи (как во власти, так и в оппозиции — они
3 Гудков Л. Парадоксы социальной структуры в России // ВОМ. 2016. № 1-2. С. 95-125.
в этом плане находятся в зеркальных по отношению к друг другу позициях и взаимосвязях). Наличие «ярлыков» делает избыточной выработку позитивных программ как властью, так и оппозицией, поскольку такого рода интеграция не нуждается в рациональном целеполагании, изложении и обосновании объемов предполагаемых ресурсов, институциональных стратегий, решении задач, анализе средств достижения целей и учете предвидимых последствий, как негативных, так и позитивных, и пр. Но точно так же условием быстрого роста популизма можно считать и низкий уровень доверия к институтам (или их дискредитация), примитивность публичного дискурса и коллективного сознания, массовидность «элит». Значимыми оказываются простейшие формы интеграции и демаркации: мы/они, власть/народ (без посредников и механизмов представительства, обмена, кооперации и разделения функций), общество как игра с нулевой суммой и другие идеологические особенности недифференцированного социального тела.
Трудности определения понятия «популизм» связаны не только с противоречивостью и разнородностью фактического материала, включаемого в объем этого понятия. Попытки типологизации популизма (например, различения популизм низов, то есть популизм претендующих на власть, борющихся за власть, и популизм верхов, легитимирующий уже полученную власть) или описания «фаз эволюции популизма» (популизм как «нормальное» и общераспространенное средство политической конкуренции, инструмент дополнительного привлечения масс для проведения определенной политической программы в отличие от охранительного популизма как тактики консервативного удержание власти) не позволяют выявить и зафиксировать содержательные особенности популизма как идеологии, тем более определить его специфику как политического движения исходя из своеобразия целей или выбора средств массовой мобилизации и поддержки. Такая смазанность диагностических признаков популизма делает неясным, в чем собственно отличие популистской партии от любых других, «нормальных» партий, стремящихся завоевать внимание, доверие и поддержку масс. Установить такие принципиальные различия невозможно, если следовать строгим нормам доказательства. Причина в том, что основная функция понятия «популизм» (и его кон-
ституции и использования) определяется его назначением — быть оценочным (а не описательным или аналитическим понятием), то есть служить инструментом для дискредитации оппонентов или дистанцирования от них. Поэтому само понятие содержит неустранимо негативный момент (как бы ни старались подчеркнуть его «хороший» или» плохой» характер). Суть методических трудностей работы с этим понятием заключается в том, что популизм из дескриптивного инструмента быстро становится одним из важнейших компонентов риторического дискурса или суггестивного языка описания («конституирования реальности»), образующего консенсус понимания для устоявшихся парламентских партий демократического толка. Эти партии, озабоченные необходимостью выработки определенных ограничений в допуске к борьбе за власть конкурентов, не разделяющих общепринятые, хотя и негласные, нормы политического взаимодействия (политического этикета и пр.), дистанцируются от лидеров таких движений. Несистемные (непарламентские) партии получают ресурс влияния именно благодаря тому, что они отказываются признавать «правила игры», принятые до сих пор между прежними партиями, нарушают целый ряд табу, пренебрегают сложившимся порядком выработки партийных программ (норм целеполагания) и тактик их реализации (нормы и практики целедостиже-ния). Их ресурс заключается в том, что обычно исключается из риторики партий, включенных в устоявшуюся систему парламентской власти. Закрепленные временем практики политического взаимодействия солидных партий определяют устойчивость (высокую степень согласия) подобного межпартийного консенсуса (дискурса, риторики), придавая ему видимость «существования», статус самоочевидной реальности, хотя, повторюсь, речь идет всего лишь о степени согласованности негативного определения «Другого» и характере действия в отношениях с ним. Поэтому дисквалифицирующее или дискредитирующее определение новых оппонентов (называние их «популистами») держателями монополии на демократию может быть подхвачено истеблишментом, партиями власти, в свою очередь, проводящими политику заигрывания с массами, подкупа населения с целью мобилизации поддержки своей позиции и уничтожения противника.
