CC BY
560
P. V. Sivtseva-Maksimova, M.N. Diachkovskaya
Scientific heritage of G.M.Vasiliev in the aspect of the problems of literary criticism and philology in 1950-1970
The article deals with the scientific and literary heritage of G.M.Vasiliev (1908-1981), a professional translator, researcher of literature and folklore. The authors of the article give special attention to the G.M.Vasiliev’s literary criticism which reflected ideological situation in middle of the XX century. Here the scientist’s view on disputable issues of studying the heritage of Yakut classical writers was analytically researched. In the article you will find scientific assessment of the prosody works by G.M.Vasiliev that allowed Yakut science entered the section of fundamental research in Russia. In the article literary and social activity which preserved the unique handwritings of literary and scientific character is shown from the modern position.
Key words: literary translation, literary criticism, epic poetry, creative work of A.E.Kulakovsky and P.A.Oyunsky, problems of author’s text, poetic terminology.
— —
УДК 820 /89 82 (100) С.Н. Барашкова, С.Ф. Желобцова
особенности поэтики современной женской прозы
Рассмотрены особенности поэтики современной женской прозы на материалах западно-европейской, русской и японской литератур. Жанрово-стилевые поиски авторов анализируются с точки зрения типологии и писательской индивидуальности. Подбор оригинального текстового материала позволяет выявить своеобразие построения сюжета, композиции, художественных приемов. Актуальность статьи состоит в изучении гендерного аспекта произведений рубежа веков.
Ключевые слова: гендер, литература, проза, архетип, хронотоп, сюжет, композиция, образ, поэтика, мифологизм, реинтерпретация.
Глобализация жизни на рубеже веков отчетливо проявляет тенденцию художественной литературы к отражению женского сознания, о чем много и дискуссионно пишет феминистская критика [1].
Традиционное представление о женской прозе как о «дамской» беллетристике принципиально изменяется социально-психологической, мировоззренческой, художественной значимостью феномена личности героини, стремящейся самодостаточно самоопределиться в жизни. Нельзя не видеть, что судьба женщины, эстетика женского образа, психологическая глубина ее характера всегда определяли художественный уровень любой литературы, ее поиски духовного идеала. Читательская востребованность произведений западно-европейской, русской и японской литератур убеждает в своевременности литературоведческого осмысления женской прозы как нового и самобытного явления мировой литературы сегодня.
БАРАШКОВА Светлана Николаевна - к. филол. н., доцент ФИЯ ЯГУ
E-mail: beta-sigma-no@mail.ru
ЖЕЛОБЦОВА Светлана Федотовна - к. филол. н., доцент ФЛФ ЯГУ
E-mail: beta-sigma-no@mail.ru
Актуальны вопросы поэтики в стилевых поисках современных писательниц, произведения которых стали бестселлерами книжного аукциона. Нобелевской премией награждена австрийка Эльфрида Елинек, Букером
- россиянки Людмила Петрушевская, Татьяна Толстая, Людмила Улицкая. В список 100 книг наиболее значительных немецких писателей ХХ столетия вошел роман Анны Зегерс «Седьмой крест». К числу наиболее популярных и успешных беллетристов последнего десятилетия относят Наоми Суэнага - члена японского Пэн-клуба, мировые литературные премии неоднократно получала Банана Ёсимото, которую критики называют «Мураками в юбке» и национальной надеждой страны Восходящего солнца XXI века. Номинантами альтернативных литературных премий перманентно становятся все новые авторы, наполняющие женскую литературу детонирующей силой протеста, взрывающего привычные устои мужской идеологии.
Антология западно-европейской литературы XIX-XX вв. пронизана чувственным пафосом феминистских устремлений Джейн Остин, настаивавшей на свободе равноправного выбора партнера женщиной. Культовые героини Жорж Санд стоически разделили драму революционного времени со своими товарищами по борьбе. В английской провинции грезили о трудовом равенстве персонажи сестер Бронте; Симона де Бовуар вступила в
диалог-поединок, отстаивая женское право на самодостаточность. Аскеза становится жизненным принципом героинь Кристы Вольф, Эльфриды Елинек, романы которых стали знаковыми в обновленном культурном пространстве.
Рубеж веков отчетливо проявил в литературе России женскую прозу, авторы которой активно становятся лауреатами престижных литературных премий, номинантами альтернативных проектов. Присущие героиням, созданным мужским воображением русских классиков, духовная экспрессия, любовь-страсть, безоглядный поступок-порыв, сделавшие Татьяну Ларину, Настасью Филипповну, Сонечку Мармеладову, Наташу Ростову, Анну Аркадьевну кумирами на все времена. Парадоксально меняются в творчестве Дины Рубиной, Виктории Токаревой, Оксаны Робски. Воспоминания о том, что у истоков японской классики стояли Мурасаки Сикибу и Сэй Сёнагон, придают дерзости молодым, эпатажно отказывающимся от догматических представлений о японке в пресловутом кимоно, послушной гейши, вечной служанки мужа и сына. Образную систему романов Наоки Мори структурируют девочки-подростки, преподающие своим матерям личностную модель поведения, аргументированную современными представлениями о нравственных ценностях, моральных категориях.
Опыт сопоставительного анализа женских страниц западно-европейской и русской литератур на примере романов Людмилы Улицкой [2] и Кристы Вольф [3] выявляет функциональность архетипа, связанного с идеей фольклоризма литературы, базой генетической преемственности, когда оптимизация эпического начала делает персонажи узнаваемыми в социальном плане, по-человечески близкими современному читателю. Жанровая природа романа Л. Улицкой «Медея и ее дети» вин-тажно проявляет архетипическое сознание главной героини Медеи Синопли, которая с библейской точностью восстанавливает в маленьком дворике своего крымского дома обетованное пространство и по жизненной логике бросает вызов фатальному року, обрастая родственными связями многочисленных племянников и их детей и внуков. Л. Улицкая - генетик по профессии - в своем романе воссоздает органику бытового и бытийного: «Там между большим орехом и старым айлантом была натянута веревка, и Медея, проводящая обыкновенно свой обеденный перерыв в хозяйственных хлопотах, развешивала густо подсиненное белье. Темно-синие тени гуляли по голубому полотну латаных простыней, простыни медленно, парусообразно выгибались, грозя развернуться и уплыть в грубо-синее небо» [2, с. 48]. Бездетная Медея магически притягивает к себе людей, создавая семью, которую, неистово любя, не сохранила «первородная» Медея. Кульминационными в развитии сюжета романа становятся эпизоды ее встреч и расставаний с людьми, которые инстинктивно ищут в ней материнское тепло и женское понимание. Мотивация действий и чувств ге-
роини романа немецкой писательницы Кристы Вольф «Медея. Голоса» иная: «Мы произносим имя и вступаем, раз уж перегородки прозрачны, в ее времена, желанная встреча, и она без колебаний и страха встречает наш взгляд из своих древних глубин. Детоубийца? Впервые
- укол сомнения. И это надменная издевка в пожатии ее плеч, в гордом отвороте головы - ей уже нет дела до наших сомнений и до наших стараний восстановить справедливость. Она удаляется. Уходит от нас - далеко вперед? Или - глубоко назад? ... Когда-нибудь мы обязательно встретимся. Хочется верить, что теперь она подле нас, это тень с магическим именем, в котором сошлись времена и эпохи, сошлись болезненно и нестерпимо. Тень, в которой наше время настигает нас. Это женщина, неистовая ... Теперь мы слышим ... голоса» [3, с. 98]. Криста Вольф возрождает миф, позиционируя жертвенность Медеи в борьбе между варварской Колхидой и цивилизованным Коринфом. При этом виновниками ее «преступления» становятся мужчины - «большие дети, страшные и несносные, вот они кто, Медея. И таких все больше ... Но самим-то им отчаяние не по плечу, отчаяние они сбагривают на нас, кто-то же должен скорбеть, но только не он, значит, женщина» [3, с. 101]. При этом обе героини вбирают в свое сердце чужую боль, скорбь, вину, формируя новый уровень архетипического содержания женской миссии на земле. Стилистически узнаваем эпилог, озаренный светом исповедального признания Медеи: «Я очень рада, что через мужа, оказалась приобщена к этой семье и что мои дети несут в себе немного греческой крови, Медеиной крови. До сих пор в Поселок приезжают Медеины потомки - русские, литовские, грузинские, корейские ... Мы привезем сюда нашу маленькую внучку, родившуюся от нашей старшей невестки, черной американки родом с Г аити. Это удивительно приятное чувство - принадлежать к семье Медеи, к такой большой семье, что всех ее членов даже не знаешь в лицо и они теряются в перспективе бывшего, не бывшего и будущего» [2, с. 103].
Л. Улицкая рисует неброский портрет Синопли, в котором запоминаются ее греческая смуглость, плотный узел платка, закрывающий волосы, аскеза жестов и эмоций: «Черная шаль не по-русски и не по-деревенски обвивала ее голову и была завязана двумя длинными узлами, один из которых лежал на правом виске. Длинный конец шали мелкими античными складками свешивался на плечи и прикрывал морщинистую шею. Глаза ее были ясно-коричневыми и сухими, темная кожа лица тоже была в сухих мелких складочках» [2, с. 24]. «Русская» Медея интуитивно выбирает среди буйства красок южной природы, возникающей из ультрамарина моря, белоснежной пены, гламура цветущей фуксии, черные одежды скорби и тоски. К. Вольф антитезно создает образ еще счастливой и любимой мужем героини: «На берегу мы повстречали женщину, она стояла в море, волны омывали ее огненно-рыжие волосы и белую тунику»
[3, с. 19]. Можно говорить об особой технике авторской интерпретации образа, восходящего к мифопоэтической традиции. История творческого замысла романа «Кассандра» К. Вольф позволяет позиционировать особое мнение автора, которое помогает читателю расшифровать современное прочтение кодов древнего мифа: связь опасностей, катаклизмов, грозящих человечеству, с гендерным началом. Кассандра бесстрашна, мужественна, добра, женственна, она любит и любима, но ненавидит ложь и несправедливость. Она любознательна и мечтает о большем, чем униженное положение женщины в обществе. Ее несогласие быть только возлюбленной, приводит к конфликту с отцом, братьями, самим богом Аполлоном, в которых она явственно видит слабость, трусость и безволие мужчин. Писательница интерпретирует древний миф, концентрируя внимание читателей на переживаниях и чувствах героини, делает ее центральной фигурой произведения, выводя ее за пределы эпизода. Ведь «героем нашего времени» у Гомера был Ахилл, у Эсхила -Агамемнон. Месть древнегреческой героини за мужской обман и измену поглощается любовью Медеи ХХ века к девочке Нике, имя которой символизирует победу над роком.
В женской прозе талантливо и принципиально раздвигаются жанровые границы, отрицается стереотип о жанровой природе семейного романа, брутально взлелеянного мужской классической литературой, многозначно проявляя философский подтекст, гендерную подоплеку. Единение разных персонажей вокруг Дома Синопли происходит не по принципу брачных уз, осененных церковью, а по естественному тяготению людей к Добру и душевному покою. История продолжает взвешивать на своих весах «беду» и «вину» Медеи из древнего мифа. В прозе Л. Улицкой и К. Вольф художественно реализуются жанрообразующие процессы романа нового тысячелетия, его поэтики.
Проза Дины Рубиной формируется стилеобразующей ролью ахронии, понимаемой как алогичная подвижность основных компонентов текста, парадоксальным образом создающая его художественную целостность. «Ахро-ния «лежит» в зазоре между временем и пространством, связывая их между собой в хронотоп, - уточняет И. Кузин, - хронотоп есть выявленная к доступности ахрония (отсутствующее начало), ибо пространственное время перестает быть просто временем» [4]. Сюжет рассказа «Область слепящего света» [5] развивается из кратковременных встреч героев, концентрированно исчерпывающих тему фатально трагической любви. При этом объективное время укладывается в пятнадцатиминутный пробег, пятиминутное ожидание, недельную болезнь, место определяется конференц-залом, дачей, вокзалом, Москвой, Иерусалимом, соответствует субъективным импульсам сумбурных и сильных чувств. Воспоминания героини о первой любви («На долгом светофоре»), завершившиеся заведомо несчастным браком, вставлены
в рамку хронотопа, когда во временной связи прошлое приобретает в настоящем истинную ценность [6]. Банальное свидание случайных любовников или мальчик, отвергнутый с юношеским максимализмом, озаряются светом забытого, но необходимого сейчас, как это происходит с повзрослевшей «стоиеновой певичкой» из романа Наоми Суэнага [7]. В структурных связях реальных и придуманных автором событий рождается особый художественный мир, развивающийся в литературном времени. В этом плане важна мифопоэтизация реального времени, пронизывающая структурно текст. Принцип дихотомии реализуется в том, что эти писательницы в поиске себя возвращаются в безмятежное прошлое, что подчеркивается семантикой заголовка произведений, варьирующего экспрессию слов «солнечный» и «райский»: «Летом двор был полон знойной, райской жизнью. Он гудел и вибрировал этой жизнью, как улей со сладостным медом» [5, с. 165]. Примеры ретроспекции выявляют фрагменты текста, когда детский мир гармонирует с первыми представлениями о красоте: «И тут меня неожиданно осенило: все великие певцы рождаются с особым шариком в горле. ... Когда человек поет, шарик приходит в движение, придавая его голосу самые разные оттенки, и звуки этого голоса выплескиваются на слушателей фонтаном разноцветных брызг» [7, с. 141]. Авторское повествование раскрывает логику формирования индивидуального образа Идеала, сюжетно взорванного жестокими реалиями действительности. Так маленькая Ринки, мечтающая стать великой певицей, проглатывает «суперболл» - двухсантиметровый резиновый шарик, который должен был предать ее голосу особое звучание. Но даже страшная рвота, вызванная соевым соусом, варварски вымывшим из нее «голосовой шарик», не умаляет ее фанатичной любви к иконе японской эстрады Харуми Мияко и той жемчужине, которую «море омывает своими волнами, и с каждым разом на жемчужине образуется новый тоненький слой перламутра. И она сверкает радужным блеском» [7, с. 141]. Наоми Суэнага исследует разные состояния героини: от искренне возвышенных до натуралистически бытовых в сценах, где уже «стоие-новая певичка» донашивает артистические костюмы, отмечая в тетрадке, где и что она одевала и с благодарностью принимает монетки, зажатые в палочки для еды, засунутые в рукава кимоно, вырез китайского платья, из рук подвыпивших посетителей пансионата для бедных стариков.
Жанровые поиски современной прозы дают посыл к обогащению литературных приемов. Сновидения нередко отворачивают героинь от повседневных дел, сиюминутных тревог и радостей, открывая простор бессозна-ния, в котором они вновь переживают горечь утраты, предчувствие беды: «потоки крови, в которых и она барахталась, вот она наутро и пошла к морю очиститься ... накатила лютая скорбь, вот и сейчас она проснулась и распахнута вовне, как распахнута вся моя память, вы-
проставшая разом все эти обломки воспоминаний, словно пашня, изрыгающая по весне из земных глубин новые камни» [3, с. 27]. Сюжет романа адекватно развивается в провидческом сне о муже Медеи Синопли, в годовщину смерти которого она узнает о близких взаимоотношениях его с сестрой.
В рассказе Д.Рубиной «Воскресная месса в Толедо» [5] функцию обстоятельств реальности передает навязчивый сон, который сопровождает героиню всю жизнь. Тревога, рожденная сном, из которого осязаемо запомнилось: «Мостовая средневекового города. И я иду по ней босая... Довольно явственная мостовая - крупная галька. Выложенная ребром, - рыбий косяк, прущий на нерест ... мощенная крутая улочка, и я по ней иду босая, так явственно, что стопа ощущает холодную, ребристую гальку» [5, с. 587] ведет автора по городам и странам. Есть все: брусчатка, круглый булыжник, аккуратный красный кирпичик «елочкой», но ни в Голландии, ни во Франции, ни в Италии она не находит этого места, куда уже с 1992 года могут вернуться изгнанные 500 лет назад из Испании евреи и где живут сегодня представители ее рода Эспиноса.
Композиция романа Киоко Мори «Дочь Шидзуки» лишена характерной для романного жанра обстоятельной экспозиции. Началом развития сюжетных линий становится сон матери, в котором она видит себя «посреди деревенских детей в красных и синих кимоно, ловящих сухие рисовые лепешки, похожие на разноцветные камешки» [8, с. 5]. Знакомая картина - праздник постройки нового дома - резко сменяется тревогой за дочь, «которая бегала вокруг сакуры в своем розовом платьице и ловила белые лепестки, разлетающиеся на ветру, словно конфетти» [8, с. 6]. Испуг и страх за дочь подтолкнули беспомощную Шидзуко к трагическому шагу, сопровождаемому шорохом бумажных клочков, предсмертной записки: «Они разлетались по комнате, словно белые лепестки сакуры, а может, как рисовые лепешки со стропил нового дома» [8, с. 13].
В поэтике современной прозы значима реинтерпретация сказочных мотивов. Идея женского счастья парадоксально объединяет пациенток провинциального роддома, переживших криминальный аборт, тяжелый выкидыш, неудачную операцию в рассказе Виктории Токаревой «Волшебная сказка Шарля Перро» [10]. В этом рассказе автор дает психологическую характеристику грузному товароведу Наде, вагоновожатой Маше, учительнице младших классов Татьяне, 19-летней Кате, цыганке Зине, матери двоих пятнадцатилетних дочерей Ирине. В восприятии озлобленных и напуганных действительностью женщин сказочный сюжет о спящей красавице переосмысливается как реальный факт возможного будущего. Игровая свобода ахронии разворачивает литературную реминисценцию как необходимый элемент художественной системы произведения. Стилевое начало выразительно подчеркивается национальным колоритом. Вос-
произведение сказочного сюжета о спасении безмолвной сестрой братьев-лебедей реализуется в эстетике «ёдзе» (намек), которой следует японская литература. Для Ме-гуми, героини романа К.Мори «Одинокая птица», близкими становятся не страдания принцессы, а состояние младшего брата, оставшегося с лебединым крылом: «... Какие чувства он испытывал, разглядывая свое крыло? ... Или он жалел, что никогда больше не взлетит? ...Может хотел остаться лебедем» [9, с. 314].
Художническая неповторимость ярко и обостренно проявляется в кульминационных эпизодах сюжетного действия, когда героини принимают решения о побеге из мира, в котором нет высоких чувств, нюансно адекватных их пониманию дружбы и любви, верности и нежности. Примечательно, что самобытность характера каждой подчеркивается ее способностью театрализовать свое ролевое участие. Людмила Петрушевская, проведя своих персонажей по «сказочным» дорогам Эроса, темным переулкам городского дна, освещенным площадям открытой публицистики, назвала свой последний авторский сборник концептуально жестко и по-женски откровенно «Жизнь - это театр» [11]. Для героини повести В.Токаревой «Сентиментальное путешествие» естественно возвращение из Венеции, Флоренции, Рима в деревню Жуковка, к кобелю Чуне под внутренний монолог: «Жизнь - это театр. Когда меняются декорации, то и меняется драматургия. Пошел другой сюжет: завтраки, обеды, ужины, мытье посуды, а в перерывах - работа» [10, с. 157]. Романова не в силах разорвать семейный круг, вяжет свой премьерный венок, в который равнозначно вплетает придуманного незнакомца, превращающего любовь-лебедь в любовь-ворону и джинсы для мужа. Все это нарисуется на холстах, возникнут облепленные лепестками фиолетовой гортензии в альбомных листах у японской художницы на страницах романа «Дочь Шидзуки», станут сильным эмоциональным посылом к выбору дочери Юки профессии фотографа. Креативные фотоработы Юки сопоставимы с черно-белой фотографией, остановившей летящий шарф, гибельную черноту воды, взмах руки, черную шляпу на фоне падающего снега, диссонирующую с возрастной усталостью поэтессы-юбилярши. Интересную мизансцену выстраивает молодая скрипачка Марина Ковалева в повести Виктории Токаревой, подводя печальные итоги лесбийских игр премьерным танцем среди голубых и розовых [10]. А маленькая девочка из самой покупаемой на Западе книги Бананы Ёсимото обставляет свой уход в небытие с режиссерской выверенностью, делая его зрелищным для родных и подруг, бенефисом для себя: «Скоро превращусь в ничтожный труп, и вы, дураки, будете вокруг него плакать» [12, с. 156].
Героинями названных авторов нередко становятся женщины, имеющие опыт нелегкой женской судьбы, творческие профессии, взрослых детей и т.д., но по-прежнему способные к высоким чувствам. Психологиче-
ское исследование характеров безымянной журналистки и стоиеновой певички открывает натуру сильную, умеющую эмоционально защитить свою любовь. Символич-на в этом плане трансформация вещной детали: ключ у Дины Рубиной, «барабанные палочки» у Наоми Суэна-ги. Одна ключом бесстрашно открывает замерзший замок на даче, благодарно получает из рук гостиничного портье ключ в предчувствии встречи, а он открывает им дверь, всего лишь для того, чтобы вынести мусор, уже зная о гибели любовницы в взорвавшемся самолете из Тель-Авива над Черным морем. Ринка готова выбросить «барабанные палочки» и отказаться от сольной карьеры ради любимого, который продолжает жить на два дома.
Проблема особенностей поэтики актуализирует разнообразие жанров, художественно оригинальный материал и выявляет типологические особенности прозы в ее авторском звучании. Все эти писательницы новаторски меняют каноническую форму многостраничного романа, отдавая предпочтение удобной малоформатности, позволяющей положить книгу в карман и прочитать ее в паузе между остановками, обеденного перерыва, в городской очереди. Жанровообразующее начало рассказов нередко связано с художественными принципами новеллы, лирического дневника, эссе, а также можно встретить авторское определение - «маленькая повесть». Прием дихотомии, индивидуально осмысленный, позволяет вычерчивать свою траекторию движения сюжета во времени и пространстве. Взаимосвязь литературы и фольклора, мифологии и современности воссоздается вин-тажно, когда архетип приобретает актуальное звучание. Драматизм сюжетных линий, суммируя в разной степени трагическое и лирическое, сентиментальное и романтическое, передает все оттенки женских эмоций. Исследование особенностей поэтики производится в параметрах глубокого понимания национального менталитета, эт-
нических традиций, эстетических требований времени, делает имена писательниц узнаваемыми, а их героинь
- любимыми для читательской аудитории, органично вписывая гендерную прозу в контекст новой мировой литературы. Обращение к различным национальным литературам позволяет представить реальную картину духовного потока времени, когда конкретные социальные конфликты и ускоренные процессы становятся поводом к серьезным размышлениям о самоценности женщины, дарующей жизнь.
Л и т е р а т у р а
1. Мелешко Т. Современная отечественная женская проза: проблемы поэтики в гендерном аспекте (Основные подходы к изучению женской прозы) www.a-z.ru/women_cd1/html/br_gl_2. Йшг (дата обращения: 24.03.09).
2. Улицкая Л. Медея и ее дети. - М., 2004. - 318 с.
3. Вольф К. Медея. Голоса. - М., 2006 // lib.ru/INPROZ/ WOLF_K7wolf.txt (дата обращения: 10.02.09).
4. Кузин И. Ахрония как хронотоп: формальная характеристика события // Официальный сайт кафедры истории философии факультета философии и политологии СПбГУ // history. philosophy.pu.ru/forum/index (дата обращения: 24.03.09).
5. Рубина Д. Гладь озера в пасмурной мгле. - М., 2007.
- 668 с.
6. Рубина Д. Несколько торопливых слов любви ...: повесть и рассказы. - М., 2007. - 304 с.
7. Суэнага Наоми. Стоиеновая певичка, или Райский ангел.
- СПб., 2005. - 350 с.
8. Мори Киоко. Дочь Шидзуко. - М., 2006. - 254 с.
9. Мори Киоко. Одинокая птица. - М., 2006. - 318 с.
10. Токарева В. Сентиментальное путешествие: повести, рассказы. - М., 2005. - 316 с.
11. Петрушевская Л.С. Жизнь - это театр: автор. сборник.
- М.: Амфора, 2007. - 400 с.
12. Ёсимото Банана. Цугуми. - СПб., 2006. - 445 с.
S.N. Barashkova, S.F Zhelobtsova
The unique poetics of modern Feminine prose
The article examines the poetics of West-European, Russian, and Japanese modern feminine prose. Genres and styles are analyzed from the typology and author's individuality aspects. The authentic texts study reveals the unique peculiarities of the plot, composition, and literary devices. It is topical to research the gender aspect in works of fiction at the turn of the century. The article is intended for Philology majors and professors of Modern Literature.
Key words: gender, literature, prose, archetype, setting, plot, composition, image, poetics, mythologism, reinterpretation.
