CC BY
0
УДК 821.521
DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.08
А.С. Борисова
© Борисова А.С., 2024
ОСОБЕННОСТИ НАРРАТИВИЗАЦИИ ЛИЧНОГО И ПОКОЛЕНЧЕСКОГО ОПЫТА В РАССКАЗАХ «МУЖЧИНА, КОТОРЫЙ ВОЗВРАТИЛСЯ ДОМОЙ» (1971) ГОТО МЭЙСЭЯ И «ПЕРСИКИ» (1972) АБЭ АКИРЫ
Аннотация. Для японских писателей «поколения интровертов», чей литературный дебют пришелся на конец 1960-х - начало 1970-х годов, характерны интроспективная манера изложения с отсутствием четкой структуры сюжета, во многом восходящая к «Я-роману» предыдущих десятилетий, а также взгляд на жизнь через призму повседневного опыта и воспоминаний.
Рассказы «Человек, который возвратился домой» Гото Мэйсэя и «Персики» Абэ Акиры объединяет общий принцип выстраивания длинного ассоциативного ряда на основе образов из прошлого самих авторов. Внутренний монолог протагонистов по ходу повествования все более обрастает деталями, объединенными сложными ассоциативными связями в духе традиционного эссеистического жанра дзуйхицу; таким образом, описание личного опыта переходит в нарративизацию поколенческих стереотипов и конфликтов.
Отсутствие сквозного сюжета свидетельствует о принадлежности к литературному течению, и в обоих случаях намеренная размытость воспоминаний выявляет субъективный характер воспоминания и дает читателю возможность «заполнить пробелы» в соответствии со своим личным опытом.
Ключевые слова: «поколение интровертов»; сисёсэцу; японская литература; Гото Мэйсэй; Абэ Акира.
Получено: 10.01.2024 Принято к печати: 08.02.2024
Информация об авторе: Борисова Анастасия Сергеевна, кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры японской филологии Института стран Азии и Африки Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова, ул. Моховая, д. 11, стр. 1, 125009, Москва, Россия.
E-mail: alainnthebard@gmail.com
Для цитирования: Борисова А.С. Особенности нарративизации личного и поколенческого опыта в рассказах «Мужчина, который возвратился домой» (1971) Гото Мэйсэя и «Персики» (1972) Абэ Акиры // Литературоведческий журнал. 2024. № 2(64). С. 157-170.
DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.08
Anastasia S. Borisova
© Borisova A.S., 2024
CHARACTERISTICS OF NARRATIVIZATION OF PERSONAL AND GENERATIONAL EXPERIENCE IN
THE MAN WHO CAME HOME (1971) BY GOTO MEISEI AND PEACHES (1972) BY ABE AKIRA
Abstract. Introspective writing with little plot structuring and a view on life through the prism of everyday experience and memories are the main features of the works of the "introverted generation" Japanese authors who debuted in the period from the end of the 1960s to the beginning of the 1970s, and they continued the tradition of the "I-novel" genre of previous decades.
Short stories The Man Who Came Home by Goto Meisei and Peaches by Abe Akira are both written as a long chain of associations and reminiscences based on images from the authors' past. Inner monologues of protagonists in these stories gradually reveal more and more details and reflections similar to the fragmented writing of traditional zuihitsu essays and autobiographical contemplation turns into narrativization of generational stereotypes and conflicts.
The lack of a consistent plot is typical for the literary group, and in both stories the intended haziness of memories emphasizes the subjective character of human memory and gives the reader an opportunity to fill in the blank spots by their own experience.
Keywords: "Introverted generation"; shishosetsu; Japanese literature; Goto Meisei; Abe Akira.
Received: 10.01.2024
Accepted: 08.02.2024
Information about the author: Anastasia S. Borisova, PhD in Philology, Senior Lecturer at the Department of Japanese Philology, Institute of Asian and African Studies of M.V. Lomonosov Moscow State University, Mokhovaya Street, 11/1, 125009, Moscow, Russia.
E-mail: alainnthebard@gmail.com
For citation: Borisova, A.S. "Characteristics of Narrativization of Personal and Generational Experience in The Man Who Came Home (1971) by Goto Meisei and Peaches (1972) by Abe Akira". Literaturovedcheskii zhurnal, no. 2(64), 2024, pp. 157-170. DOI: 10.31249/litzhur/2024.64.08
Автобиографическая и биографическая проза является неотъемлемой частью литературы Японии с эпохи Хэйан (7941185), и уже в этот период ей присуща лирическая нарративизация личного опыта и размытая фрагментарная структура повествования. Характерная особенность и отличительная черта литературного процесса в Японии - более раннее развитие лирики по сравнению с эпосом. Биографическая проза во многом начинается с личных поэтических антологий придворных - прозаические фрагменты, поясняющие контекст стихотворения, приобрели самостоятельное художественное значение. Так зародился жанр «песенной повести» ута-моногатари, для которого характерно тесное единство прозы и поэзии [8, c. 16-17]. Помимо ута-моногатари биографическая проза была представлена также беллетризованными дневниками и мемуарами (никки) и эссеистическим жанром дзуйхицу. Все разновидности объединяет дискретность, отсутствие четкой композиции, большое внимание к эмоциональной составляющей, свободное обращение с фактами. В особенности это можно отнести к жанру дзуйхицу, специфику и роль которого в формировании стилистики японской литературы в целом изучал А.Н. Мещеряков [5, c. 151-152]. В хэйанской прозе в полной мере отражен как личный опыт авторов, так и опыт жизни дворцовой аристократии того времени в целом, и именно по этим произведениям в последующие эпохи будут воссоздавать и описывать быт и нравы эпохи Хэйан.
В дальнейшие исторические периоды биографическая и псевдобиографическая проза иногда уходила на второй план, в особенности в эпоху господства жанра воинской повести гунки-моногатари. Однако после Реставрации Мэйдзи, когда в Японию проникла западная реалистическая и натуралистическая литера-
тура, японские писатели почти всех направлений привнесли много черт классической прозы в произведения, написанные в новом стиле. Выдающиеся прозаики конца XIX - первой половины ХХ в. (Симадзаки Тосон, Куникида Доппо, Масамунэ Хакутё, Акутагава Рюноскэ и другие) основывали сюжеты своих произведений на эпизодах личной биографии или жизненном опыте своих знакомых, и для их произведений также характерна свободная композиция, интроспективная манера повествования с глубоким погружением в мысли и чувства персонажей, намеренно нечеткая граница между героями и их прототипами, особенно личностью автора. Акутагава Рюноскэ в дискуссии с неоромантиком Та-нидзаки Дзюнъитиро отстаивал художественный приоритет именно бессюжетного романа, считая его наиболее близким к поэзии и придавая особое значение достоверной передаче не самих событий, а присущей им атмосферы [3].
В ХХ в. автобиографическая натуралистическая проза получила такое распространение, что была выделена в направление «эгобел-летристики» ватакуси-сёсэцу (сисёсэцу). «Эгороманам» свойственна замкнутость автора на мире личных переживаний и одновременно пристальное внимание к мелким деталям эмоционального состояния и окружающей обстановки, интонации исповеди и дневниковых заметок. При этом читателям - современникам были близки описанные автором жизненные ситуации. Хотя критики противопоставляли ва-такуси-сёсэцу и социальной прозе, и монументальному роману, акцент на личном восприятии событий автором / персонажем (между которыми в этом жанре сложно провести четкую границу) не исключает глубокого анализа социальных взаимодействий периода и типажей представителей разных слоев общества.
В послевоенной литературе интроспективность в сочетании с нарративизацией личного опыта и переживаний была присуща в первую очередь авторам «первого послевоенного поколения». Среди них и писатели, тяготевшие к описанию военного опыта в экзистенциалистской манере (Нома Хироси, Сиина Риндзо и др.), и авторы, предпочитавшие более традиционный декадентский стиль (Дадзай Осаму). Дебют «поколения интровертов» пришелся на период экономического роста в 1960-х годах, и в их творчестве сочетается внимание к малым формам и частной жизни, характерное для предыдущего литературного направления «третьих
новых». «Интроверсия», суггестивность, взгляд, направленный в глубину собственных мыслей и воспоминаний, является их отличительной чертой, в прозе авторов этого направления зациклен-ность на собственных переживаниях почти вытесняет прочие темы. Название группы изначально дал литературовед Хидэо Одагири в 1971 г., критикуя писателей за «интроверсию» как отказ от гражданской позиции в пользу зацикленности на собственной личности и невнимание к масштабным общественным процессам [12, р. 158], но позже оно стало употребляться и как общее определение творческой манеры.
При этом в своих произведениях писатели-интроверты, хоть и опосредованно, ставили и важные социальные вопросы, связанные с отчуждением и деперсонализацией жителя большого города, разрывом между поколениями, поиском идентичности. Ё. Ивамото характеризует творчество «поколения интровертов» как одновременно порождение и выражение атмосферы возрождающейся и развивающейся Японии того времени и критику преуспевающих, материалистически настроенных «экстравертов» [11, р. 385].
А.В. Палагина указывает на абсолютное преобладание субъективного начала в их творчестве, в чем «интровертов» упрекали критики, считавшие, что это отвлекает внимание от более масштабных проблем. При этом описание поглотившей современников рутины, ненадежности даже собственной памяти, темной изнанки культуры глянца передает мироощущение японского городского жителя [6].
И Гото Мэйсэй, и Абэ Акира являются яркими представителями данной литературной группы, и именно Гото Мэйсэя (Гото Акира, 1932-1999) можно считать ее главным идейным вдохновителем. Он родился в семье предпринимателя на территории Кореи в период японской оккупации, вместе с родными уехал в Японию после Второй мировой войны, подростковые годы провел в городе Асакура префектуры Фукуока. Воспоминания о детстве, жизнь большой состоятельной семьи, резкие перемены в жизни, потеря родных позже найдут отражение в его прозе. Писать он начал еще в студенческие годы, когда изучал литературу в Университете Васэда, и его дебютный рассказ «Красно-черные записки», посвященный подростковым мечтам и опыту переживания поражения Японии, был выдвинут на конкурс молодых авторов журнала «Бунгэй».
Гото специализировался на русской литературе и исследовал творчество Н.В. Гоголя, а впоследствии, уже в зрелом возрасте, даже выпустил книгу «Метод смеха, или Николай Гоголь», где не только сопоставил творческий метод Гоголя с современной литературой абсурда, но и интерпретировал гоголевский смех как способ описания человека - «комического существа» и общества, где все люди таковы [4]. Ему близко комическое позднего Гоголя, когда комизм скрывается за отстраненным и грустным повествованием, что сближает его с юмором жанра ракуго эпохи Эдо. Он писал, что «комедия, как ее понимаю я, является комедией в первую очередь потому, что изначально непонятно, в чем причина [юмора]» (цит. по: [7]). Как оммаж гоголевской «Шинели» он выпустил в 1973 г. роман «Нападение с обоих флангов», где герой Акаки, чья фамилия непосредственно отсылает к герою Гоголя, пытается разыскать военную шинель, в которой в далекой юности вернулся в Японию. Связанные с шинелью воспоминания перерастают в свободный поток впечатлений и ассоциаций. В том же году выходит роман «Сорокалетний Обломов», сочетающий автобиографические темы и отсылки к русской литературе. В это и последующие десятилетия Гото также много обращается к гротеску Кафки.
Рассказ «Мужчина, который возвратился домой» вышел в 1971 г. и представляет собой бессюжетный поток размышлений персонажа, названного просто «мужчина», чьи профессия, возраст, социальный статус и прошлый опыт основаны на личности и биографии автора. Писатель, женатый мужчина средних лет, живущий в городской квартире с семьей, приезжает домой после недельного отсутствия и находит письмо от матери. Мысли о детстве и родных местах перемежаются наблюдениями за текущей жизнью, в тексте рассказа много развернутых описаний членов семьи и их историй. Герой задается вопросом, что для него значит посещение родных мест, мать, представительница своего поколения со сложными отношениями в большой семье, привязанная к дому, родному городу, традициям («...в каждом письме матери, по какому бы поводу оно ни писалось, обязательно назывались один-два цветка, которые цвели в то время. В открытках внукам мать иногда даже рисовала цветы. Было ли это характерной чертой японки, родившейся в эпоху Мэйдзи? Или просто самым доступным развлече-
нием, придуманным для себя матерью? [2]»), становится для него нитью, связывающей его с прошлым. Притом что мужчина подчеркивает свое отчуждение от остальных родственников, он в деталях, вплоть до запахов («...он до сих пор помнит, как, войдя в лавку, сразу же окутывался запахом керосина, его сменяли запахи сои и мисо, потом - запахи сахара и соли, а примерно посреди лавки плавал запах сакэ. Пахло там еще и металлическими напольными весами, деревянными мерками, и, наконец, витал запах типографской краски - обычный в лавке, торгующей школьными учебниками для корейцев [2]»), вспоминает лавку родителей из детства, эпизоды встреч с уже взрослыми братьями и сестрами, облик старого одноэтажного дома матери с крохотным садом.
Частным домам с их одновременно открытостью для гостей и автономностью противопоставляется городская кооперативная квартира, которая в годы написания рассказа становится своеобразным символом жизни в большом городе и появляется в большинстве произведений «поколения интровертов» (о роли и изображении жилых комплексов данти в творчестве Гото Мэйсэя особо пишет П. Тиллак [14]). В родном доме мужчины несколько поколений семьи жили на единственном этаже, и даже ненадолго уединиться в традиционном японском жилье очень сложно. Хотя современные горожане имеют отдельные квартиры и радуются тому, что получили собственные комнаты, приватности не становится больше: приходившим к жене героя ученицам надо было идти через кабинет мужчины, их голоса были постоянно слышны через тонкие перегородки, одновременно в квартире работал телевизор для детей. К. Исода в эссе «Дилемма чувства дома» об изменениях и переосмыслении жилого пространства в послевоенной культуре и литературе ссылается именно на этот рассказ, когда рассуждает об исчезновении гармоничного разграничения между внутренней частью дома и общей территорией [13, р. 56-57]. Героя поражает то, что планировка квартиры абсолютно идентичная и в его доме, и у всех знакомых.
Размышления о семье для героя (и самого писателя) - повод задуматься о прошлом, окинуть взглядом весь опыт предыдущей жизни. «Возможно, именно поэтому рассуждения мужчины о том, что пожилой человек должен олицетворять прошлое, были сродни его желанию считать именно так» [2]. Старые письма в коробках,
фотографии, где мать моложе него нынешнего, школьные грамоты и даже фраза из «Детства» Толстого, произнесенная именно по-русски, - не только личные воспоминания, но и ниточки, связывающие настоящее с ушедшей Японией довоенных и военных времен. Постепенно документы прошлого теряются и исчезают, мужчина спрашивает себя, когда и из-за чего так же исчезнут бумаги, связанные уже с его сыном. Выбираются приметы времени, детали интерьера, бытовые предметы, узнаваемые и для читателей того же возраста, выросших в большой традиционной семье, живущих в новых городских кварталах и воспитывающих детей-школьников. Исторические изменения подчеркивает сам способ изложения, когда в мыслях герой постоянно сравнивает довоенный и нынешний быт, общение в детстве с отцом и собственное взаимодействие с сыном в такой же ситуации. Мелкие бытовые мотивы, например описание впечатления от обуви жены и «большого размера, стоптанных» туфель ее учениц в прихожей, напоминают детали портрета «современных учащихся» еще довоенной литературы вроде Ёсико в «Постели» Таямы Катая и рисуют зримый и узнаваемый образ современной обстановки.
При кажущейся бессюжетности и бесструктурности отдельные зарисовки внутреннего монолога героя соединены ассоциативной связью, похожей на композицию дзуйхицу, стихотворных цепочек рэнга или средневековых поэтических антологий. Способ подобной связи фусимоно, сначала служивший для создания смысловой целостности рэнга, позже перешел и в другие виды искусства, прежде всего традиционный театр. Он предполагал ассоциативную связь соседних фрагментов через однородность (названия растений и животных), семантическую (разные виды осадков, разное время суток) или пространственно-временную (сезонные явления) смежность, противопоставление (антонимы наподобие черного и белого). Наряду с фусимоно существовал и противоположный способ построения сарикирай, требовавший тематического разграничения идущих рядом фрагментов, и позже именно он вышел на передний план [1, р. 90-94]. Соседние описания внутри рассказа как объединены смежностью тематики (обстановка дома, схожие ситуации в разные периоды жизни), так и разграничены обязательным чередованием воспоминаний о прошлом и рассуждений из настоящего. Если к какой-то теме герой возвра-
щается в мыслях по ходу рассказа, то она показывается уже с другой стороны и связывается с предыдущим фрагментом (например, в начале герой рассуждает о выборах на примере истории соседа -члена муниципалитета, а далее снова вспоминает об этом, когда задумывается об отношениях с младшим братом и его политической активности).
Особого внимания заслуживает и сам непринужденный, разговорный стиль изложения, создающий ощущение живого потока мыслей, что характерно для «поколения интровертов», стремившихся показать внутренний мир человека без литературного приукрашивания. Рассказ изобилует риторическими вопросами, передающими сомнения героя в оценке и интерпретации событий, попытки вспомнить подробности ушедшего прошлого. При этом вопросы еще и располагают читателя ответить на них, исходя из собственного опыта. Это характерно для японской литературы, в которой с раннего Средневековья литературное высказывание должно было не только выражать идеи и эмоции автора, но и инициировать диалог с читателем или слушателем, что породило такие жанры коллективного искусства, как упомянутые выше цепочки рэнга и более ранние рэнку, пятистишия из двух строф разных авторов.
Абэ Акира (1934-1989) почти ровесник Гото Мэйсэя, но его детский и подростковый опыт во многом отличался от жизни Гото, и в его творчестве заметно сильнее компонент переживания горечи, травматического опыта, личного и общественного кризиса. Он родился в Хиросиме в семье морского офицера, а большую часть жизни провел в районе Кугэнума г. Фудзисава префектуры Канагава, куда его отца перевели вскоре после рождения сына. Конфликты родителей, жизнь со старшим умственно отсталым братом, тяжелое разочарование отца после поражения Японии во Второй мировой войне позже нашли отражение в прозе Абэ. После выпуска из Токийского университета, где Абэ изучал французскую литературу на филологическом факультете, он работал на радио и телевидении (на «Радио Токио», позже переименованном в TBS, вплоть до 1971 г., когда принял решение профессионально заняться литературой).
Его первый рассказ «Детская комната», вышедший в 1962 г., посвящен детским воспоминаниям об эпизодах жизни старшего
брата-инвалида и был удостоен премии журнала «Бунгакукай» для начинающих авторов. Личный опыт писатель предпочитал выражать в произведениях краткой формы в виде внутреннего монолога, описывающего сцены из прошлого, чаще всего от собственного лица, что как бы давало возможность читателю непосредственно наблюдать процесс рефлексии автора. После публикации в 1970 г. повести об отце «У командира выходной» и появления сборников рассказов в 1970-х годах творчество Абэ получило больше внимания критиков, и ему были присуждены еще две литературные премии.
Абэ считается продолжателем литературной традиции вата-куси-сёсэцу, и его произведения относят к разновидности эгобел-летристики синкё-сёсэцу («роман психологического состояния»), который критик Накамура Мурао противопоставлял хонкаку-сёсэцу («подлинному роману»). В литературной дискуссии еще 1924 г. Накамура указывал на локальный японский характер этого жанра, передающего непосредственный личный опыт, в отличие от классического западного романа, создававшего реалистическую картину общественной жизни. Накамура считал образцом настоящего романа «Анну Каренину» Л.Н. Толстого и сожалел о том, что в Японии нет подобных авторов. Критикам эгоромана возражал литературовед и писатель Кумэ Масао, который полагал, что вата-куси-сёсэцу - самый «чистый» прозаический жанр, потому что ближе к реальности, чем повествование всезнающего рассказчика о вымышленных персонажах, и именно синкё-сёсэцу для него самая выразительная из всех разновидностей эголитературы [10].
Рассказ «Персики» (1972) - внутренний монолог от первого лица, построенный вокруг одного воспоминания из детства. «Я» (границу между лирическим героем и автором здесь провести фактически невозможно) припоминает эпизод, как зимним вечером они с матерью везут детскую коляску с персиками по тропе вдоль соснового леса. Его удивляет противоречивость воспоминания («Персики - зимой? Лягушки и водяные улитки зимой? Как же я мог до сих пор не заметить это? [9]») и одновременно четкость образа в памяти со всеми подробно прописанными деталями. Удивленный тем, как воспоминание словно бы ускользает при попытке «разглядеть картинку повнимательнее», герой пытается рассуждать логически, цепляясь за каждую деталь эпизода, чтобы восстановить реальный ход событий.
Детали пейзажа в размышлениях вызывают ассоциации с легендами про лис, которые накладывают чары на проходящих, с историями про двух утонувших людей, услышанными от матери и кузенов соответственно: про дальнюю родственницу матери, молодую монахиню-самоубийцу из Киото или Нара и мальчика, чей призрак якобы плачет на речном берегу. Для героя они больше похожи на старинные легенды и привносят нотку японской традиционной культуры в рассказ, что характерно для прозы «поколения интровертов». От облика и датировки коляски «я» переходит к возможному временному контексту эпизода и рассуждает о том, кто из родственников что делал в это время. «Я» вспоминает всё больше подробностей: мелкие ссоры с братом, планы матери выращивать собственные персики, даже неловкая ситуация с предполагаемой симпатией матери к постороннему мужчине и конфликтом между матерью и отцом, повода которого герой не помнит, но связывает с образом того самого мужчины, который помогал ухаживать за персиковыми деревьями и подолгу беседовал с матерью у ограды сада. Намеками подается травматичная тема супружеской измены и внебрачной беременности, о которой сам автор не подозревал в детстве, хотя слышал сплетни и разговоры. В японской литературе принято раскрывать атмосферу ситуации через косвенные ассоциации, и мрачное настроение трагических историй оказывается созвучно с чувством тяжелого разлада в семье.
Характерным является и итог рассказа, когда «я», начав с рассуждения о ненадежности памяти и перебрав все подробности и зацепки, возвращается к исходной картинке, не найдя ответа на вопрос. Персики и коляска становятся для него символом детства и хрупкости как детства, так и самой памяти, а эпизод из прошлого, при попытке убедиться в его реальности больше похожий на кон-фабуляцию, дает повод вспомнить события и ощущения ушедших лет. В отличие от «Мужчины.», здесь не появляется настоящее, нет сравнения с людьми и ситуациями послевоенного времени, а есть только погружение в глубины прошлого, и неслучайно здесь появление традиционных мотивов и даже описания семейной истории в духе старинных преданий. Традиционные мотивы также выражены в рассуждениях о временах года с перечислением природных примет и праздничных атрибутов (когда герой вспоминает зиму, то сомневается, не были ли это зимние овощи или
даже рисовые колобки для новогоднего стола, а не персики). Стиль при этом похож на изложение Гото: ассоциации и эпизоды словно бы цепляются один за другой, перемежаясь риторическими вопросами.
Подводя итоги, можно выделить то, что объединяет рассказы. Во-первых, оба автора выстраивают сложную картину рассуждений и воспоминаний, используя небольшой триггер (письмо матери, воспоминание-эпизод) и давая волю свободному потоку мыслей, убирают дистанцию не только между автором и героем, но и между автором / героем и читателем. Зыбкость восприятия опыта на временной дистанции подчеркивается самим стилем изложения с большим количеством форм сомнения и риторических вопросов. Во-вторых, хотя оба рассказа посвящены сугубо личному опыту, они состоят из узнаваемых примет времени и должны вызвать отклик у читателей, которым знакомы и старинные дома, и времена года с яркими деталями пейзажа и особой сезонной едой, и городские кварталы данти, и переживания военных лет. Личный опыт у писателей «поколения интровертов» становится скорее «срезом» поколенческого опыта, что и обусловило популярность их произведений. Также в обоих рассказах есть и описания социальных проблем Японии, как 1960-1970-х годов, так и времен детства авторов: семейные конфликты, чувство отчуждения в проблемной семье и в обезличенной городской среде.
Список литературы
1. Бреславец Т.И. Очерки японской поэзии IX-XVII веков. М.: Наука; Восточная литература, 1994. 235 с.
2. Гото М. Мужчина, который возвратился домой. Современная японская новелла. М.: Радуга, 1985. URL: https://libking.ru/books/prose-/prose-contemporary/ 141689-meysey-goto-muzhchma-kotoryy-vozvratilsya-domoy.html (дата обращения: 10.12.2023).
3. Забережная О.А. Спор о бессюжетном романе: литературные дискуссии Акутагава и Танидзаки // Японские исследования. 2019. №4. С. 60-71.
4. Ито С. Вараи-но хо:хо:: сёхё:; урасабисий «сугарэта» ю:моа [«Метод смеха»: литературный обзор; «Горький» юмор одиночества]. Good Life with Books, 2019. URL: https://book.asahi.com/artide/12288503 (дата обращения: 12.12.2023).
5. Мещеряков А.Н. Древняя Япония: культура и текст. М.: Наука, 1991. 223 с.
6. ПалагинаА.В. Поколение интровертов (яп. найко:-но сэдай). Японский клуб ИСАА МГУ, 2022. URL: https://m.vk.com/@jpclubiaasmsu-pokolenie-introvertov-yap (дата обращения: 12.12.2023).
7. Рехо К. Русская классика и японская литература. М.: Художественная литература, 1987. URL: http://nippon-history.ru/books/item/fD0/s00/z0000019/st006.shtml (дата обращения: 10.12.2023).
8. Шашкина О.В. Изучение литературного жанра ута-моногатари в современной японской науке // Вестник РУДН. Серия: Литературоведение, журналистика. 2006. № 1(9). С. 16-21.
9. AbeAkira. Peaches. URL: https://faculty.weber.edu/srogers/archive/2500/handouts/ abe.pdf (дата обращения: 21.12.2023).
10. FowlerE. The Rhetoric of Confession: Shishosetsu in Early Twentieth-Century Japanese Fiction. University of California Press. 1992. 364 p. URL: https:// publishing.cdlib.org/ucpressebooks/view ?docId=ft0k400349&chunk.id=d0e2558& toc.id=&brand=ucpress (дата обращения: 28.12.2023).
11. Iwamoto Yoshio. Yoshikichi Furui: Exemplar of the "Introverted Generation" // World Literature Today. 1988. Vol. 62. Ыо. 3. P. 385-390.
12. Lee H. The Politics of Postcoloniality and the Literature of "Being-in-Japan" (Zainichi) // The Trans-Pacific imagination: rethinking boundary, culture and society / ed. N. Sakai, H. Yoo. Singapore: World Scientific, 2012. P. 141-165.
13. Tansman A., KoichiI. Isoda Koichi's "The Dilemma of Domestic Sensibilities": An Introduction // Journal of Japanese Studies. 1995. Vol. 21. Ыо. 1. P. 33-63.
14. TillackР. Concrete Abstractions: Goto Meisei's Hapless Danchi Dwellers and Japan's Economic Miracle // Positions. 2015. Vol. 23(2). P. 231-257.
References
1. Breslavets, T.I. Ocherki yaponskoi poehzii IX-XVII vekov [Essays on Japanese Poetry of the 9-17 Centuries]. Moscow, Nauka; Vostochnaya literatura Publ., 1994, 235 p. (In Russ.)
2. Goto, Meisei. "Muzhchina, kotoryi vozvratilsya domoi" ["The Man Who Returned Home"]. Sovremennaya yaponskaya novella [Modern Japanese Short Story]. Moskva, Raduga Publ., 1985. Available at: https://libking.ru/books/prose-/prose-contemporary/141689-meysey-goto-muzhchina-kotoryy-vozvratilsya-domoy.html (date of access: 10.12.2023). (In Russ.)
3. Zaberezhnaya, O.A. "Spor o bessyuzhetnom romane: literaturnye diskussii Akutagawa i Tanizaki" ["Polemics on Plotless Novel: Literary Discussions of Akutagawa and Tanizaki"]. Yaponskie issledovaniya, no. 4, 2019, pp. 60-71. (In Russ.)
4. Ito, Seiko. "Warai-no Ho:ho:: Shohyo:; Urasabishii 'Sugareta' Yu:moa" ["'Method of Laughter': A Literary Review; 'Bitter' Humour of Loneliness"]. Good Life with Books, 2019. Available at: https://book.asahi.com/article/12288503 (date of access: 12.12.2023). (In Jap.)
5. Meshcheryakov, A.N. Drevnyaya Yaponiya: kul'tura i tekst [Ancient Japan: Culture and Text]. Moscow, Nauka Publ., 1991, 223 p. (In Russ.)
6. Palagina, A.V. "Pokolenie introvertov (yap. rt^W^ff naiko:-no sedai)" ["The Introverted Generation (jap. rt^W^ff naiko:-no sedai)"]. Yaponskii klub ISAA MGU, 2022. Available at: https://m.vk.com/@jpclubiaasmsu-pokolenie-introvertov-yap (date of access: 12.12.2023). (In Russ.)
7. Reho, K. Russkaya klassika i yaponskaya literatura [Russian Classics and Japanese Literature]. Moscow, Khudozhestvennaya literature Publ., 1987. Available at: http://nippon-history.ru/books/item/f00/s00/z0000019/st006.shtml (date of access: 10.12.2023). (In Russ.)
8. Shashkina, O.V. "Izuchenie literaturnogo zhanra uta-monogatari v sovremennoi yaponskoi nauke" ["Contemporary Studies of the Uta-Monogatari Genre in Japan"]. Vestnik RUDN, Seriya: Literaturovedenie, zhurnalistika, no. 1(9), 2006, pp. 16-21. (In Russ.)
9. Abe, Akira. "Peaches". Available at: https://faculty.weber.edu/srogers/archive/2500/ handouts/abe.pdf (date of access: 21.12.2023). (In English)
10. Fowler, E. The Rhetoric of Confession: Shishosetsu in Early Twentieth-Century Japanese Fiction. University of California Press, 1992, 364 p. Available at: https://publishing.cdlib.org/ucpressebooks/view?docId=ft0k400349&chunk.id=d0e 2558&toc.id=&brand=ucpress (date of access: 28.12.2023). (In English)
11. Iwamoto, Y. "Yoshikichi Furui: Exemplar of the 'Introverted Generation'". World Literature Today, vol. 62, no. 3, 1988, pp. 385-390. (In English)
12. Lee, H. "The Politics of Postcoloniality and the Literature of 'Being-in-Japan' (Zain-ichi)". The Trans-Pacific imagination: rethinking boundary, culture and society, ed. N. Sakai, H. Yoo. Singapure, World Scientific, 2012, pp. 141-165. (In English)
13. Tansman, A., Koichi, I. "Isoda Koichi's 'The Dilemma of Domestic Sensibilities': An Introduction". Journal of Japanese Studies, vol. 21, no. 1, 1995, pp. 33-63. (In English)
14. Tillack, P. "Concrete Abstractions: Goto Meisei's Hapless Danchi Dwellers and Japan's Economic Miracle". Рositions, vol. 23(2), 2015, pp. 231-257. (In English)
