CC BY
87
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
Литература России.
V W
Современный литературный процесс
Фольклор. Структура текста. Мотивационный и концептуальный анализ. Традиции и их отражение в современной прозе
УДК 821.511.131
И. В. Пчеловодова
ОСОБЕННОСТИ КОМПОЗИЦИИ УДМУРТСКИХ ЛИРИЧЕСКИХ ПЕСЕН
В статье рассматривается композиция удмуртских лирических песен, которые делятся на краткосю-жетные и сюжетные. Выделяются мотивы-инварианты (размышления, тоски, одиночества), встречаемые во всех тематических группах и наиболее ярко характеризующие песенное творчество удмуртов.
In this article we research composition of poetical texts of udmurt lyric songs. There are plot and short plot songs in udmurt tradition. We select following motives: thought about the fate and state of mind of the performer (homesickness, loneliness). These motives characterize udmurt folk song tradition.
Ключевые слова: композиция, удмуртские лирические песни, краткосюжетные, сюжетные, мотивы.
Keywords: composition, udmurt lyric songs, plot songs, short plot songs, motives.
Удмуртские лирические песни, в отличие от многочисленных исследований этого жанра в русской фольклористике, до сих пор не являлись темой специальных исследований. Записанные в разных районах Удмуртской Республики и за ее пределами, включенные в разного рода сборники, они, в зависимости от специализации исследователей, систематизировались на основе либо филологической классификации (по тематическим группам), либо музыковедческой (бытование, музыкальные особенности).
В своей статье мы остановимся на филологической классификации и проанализируем минимальные структурные единицы фольклорного текста - мотивы. В фольклористике термин «мотив» принято воспринимать как единицу фольклорной системы, структурообразующий элемент сюжетосло-жения. Б. Н. Путилов выделяет три уровня значения данного термина:
1. Это «зерно сюжета», «формула, породившая сюжет», в этом значении мотив совпадает с понятием «сюжетная тема».
2. На инвариантном уровне - это стереотип, схематическое обобщение ситуации, коллизии, события, поступка, характеристики.
3. На уровне отдельных текстов - это конкретная реализация стереотипа, схемы [1].
Удмуртские лирические песни по своей тематической направленности можно разделить на пять
блоков, которые были выделены удмуртскими исследователями М. П. Петровым [2] и П. К. Позде-евым [3]: о судьбе/жизни, о любви, сиротские и батрацкие, о беглых и тюремные, солдатские.
По структуре поэтического текста удмуртские лирические песни делятся на краткосюжетные, или многомотивные, и сюжетные. Первые большее распространение получили на юге Удмуртии. Сюжетные песни более всего зафиксированы в северноудмуртской песенной традиции.
Краткосюжетные песни складываются из набора мотивов-строф, расположенных в любой последовательности, но сходных по эмоциональному состоянию. Поэтические тексты не имеют четкой
ПЧЕЛОВОДОВА Ирина Вячеславовна — кандидат филологических наук, младший научный сотрудник Удмуртского института истории, языка и литературы Уральского отделения РАН (УИИЯЛ УрО РАН) © Пчеловодова И. В., 2009
закрепленности в доследовании строф, при этом каждая из них уже содержит зерно сюжета, являясь его своеобразным лаконичным изложением [4]. Эти песни сохранили генетическую связь с обрядовыми песнями на уровне композиции (нанизывание мотивов, сходных по эмоциональному тону, вопросно-ответная форма), художественных приемов (психологический параллелизм, отрицательный параллелизм, вариационный параллелизм, ступенчатое сужение образов, синтаксический параллелизм, метафорическая антитеза), образов.
Наряду с общефольклорным фондом существует определенный набор мотивов, характерных для того или иного жанра устного народного творчества.
Для краткосюжетных песен характерны внешне статичные мотивы, констатирующие факт эмоционального выражения и душевного состояния. Мы выделяем две основные темы лирических песен: констатация факта счастливой жизни/любви и несчастливой жизни/любви. В удмуртских лирических песнях наибольшее распространение получила тема несчастливой жизни/любви. Она раскрывается через мотивы предопределенности, разлуки/расставания/отъезда, смерти. Различны способы выражения обозначенных тем. Основной мотив выражения счастливой жизни/любви - мотив-прославление:
родного дома/родителей:
Анай полын анай туш тырос -Родной нэнийэ кад'эз овол.
Средь матерей матерей очень много -[Но] подобной моей родной матери,
нет.
[5]
мужа/жены/супружеской жизни:
Улонлэн, пэ, шулдырэз, Кузэн-палэн улыкы.
[Этой] жизни-де веселье,
Когда супружеской четой живешь.
[6]
любимого/любимой:
Овол, дыр, дуннеын сяськаос Италмас сяськалэсь чеберез. Овол, дыр, дуннеын, ой, нылъёс Яратон туганлэсь мусоез.
Нет, наверно, на свете цветов Красивее цветка купавы. Нет, наверно, на свете, ой, девушек Красивее моей любимой.
[7]
Тема несчастливой жизни/любви выражается с помощью мотива-размышления о жизненных ценностях, мотива-сожаления/переживания, мотива-жалобы/сетования, мотива-состояния тоски, одиночества, мотива-предсказания.
Как правило, в песнях о судьбе/жизни находит отражение несчастливая судьба человека, сравниваемая, например, с жизнью кукушки - мотив-размышление о собственной судьбе:
Адямиос но, ой, полын адями Котькы еез трос, Одигезлэсь но одигез Мынэсьтым шудтэмез овол. Тылобурдо но, ой, полти
тылобурдо, Кикылэсь но шудтэмез овол.
Среди людей
Много разных людей [встречается].
Нет никого
Несчастливее меня.
Среди птиц да, ой, много [разных]
птиц [встречается], Нет несчастливее кукушки.
[8]
Пытаясь понять причину своей несчастливой судьбы, человек объясняет это как данность свыше («Шудтэм гожтэм Инмаре» - «Быть несчастливым мне Богом суждено») или несчастливой судьбой своих родителей:
Мон-а шудо луо ай, Мемей-дядяй шудтэм бере.
Буду ли я счастливой(ым), Если родители несчастливы.
[9]
Осознание того, что счастье (шуд) дается в жизни не каждому человеку, порождает горестные размышления о собственной судьбе:
Бамы чыжыт учкыны но, Шудэ овол улыны.
Лицо у меня румяное, Да счастья в жизни нет.
Согласно традиционному мировоззрению, счастье имеет способность прятаться от людей или ищет того человека, который заслужил право быть счастливым. Поэтому его необходимо порой даже искать. В этом случае Счастье может изображаться в песне как живое существо:
Кошкем, дыр, мынам шудъёсы но, Пегзем, дыр, мынам шудэ. Ветлэ, дыр, со дунне вылти, Яратон муртъёссэ утчаса.
Ушло, наверно, мое счастье, да, Спряталось, наверно, мое счастье. Ходит, наверно, по свету, Ищет тех, кто ему понравится.
[11]
Несчастливая жизнь может быть предсказана на основе некоторых поверий. Например, способность петь в удмуртской культуре имеет двойной смысл. С одной стороны, поющий человек почитаем и уважаем всеми в деревне, в то время как человек, не умеющий петь, вызывает насмешки. С другой стороны, умение петь является своего рода предсказанием несчастной жизни, что способствует появлению устойчивого мотива-предсказания:
Туж пичи дыръям усто вал Кырзаны но вераны. Соку, ой, ик но тодэмын вал, Шудтэм луо шуыса.
Когда маленькая была, Мастерицей петь была. Тогда уже было известно, Что несчастлива буду.
[12]
Предсказателем будущего является и образ соловья:
Ведра кути, карнан кути, Вулы мыно шуыса. Карнан пумам учы чирдиз,
Ас улонме малпаса.
Узыр муртлэн шор чиньыяз Чиля азвесь зундэсэз. Начар муртлэн бам кузятиз Ваське пось синкылиез.
Ведро взяла, коромысло взяла, Чтобы за водой сходить. На краю коромысла соловей [сидел и]
пел,
О моей жизни размышляя.
У богатого человека на среднем пальце Блестит серебряное кольцо. У бедного человека по лицу Катятся жгучие слезы.
[13]
Размышляя о своей судьбе, удмурт не противится ее воле, а принимает ее такой, какая она есть. Это связано, по-видимому, с восприятием судьбы как данности свыше, сопротивление которой невозможно. Предпочтительнее даже смерть в младенческом возрасте, чем осознание несчастливой доли, что выражается через мотив смерти:
Шудтэм улонме тодсал ке, Мугорме но ой будэтысал.
Если бы знал(а), что буду несчастлив(а), Не вырастил(а) бы своего тела. [14]
Не менее значительную часть составляют песни, в которых одним из основных элементов является мотив-сожаление о проходящей и прошедшей молодости. Главное значение здесь придается времени. Время соотносится с продолжительностью человеческой жизни, которая делится на три основных этапа: рождение - молодость - старость/смерть. Крайними точками временного пространства человека являются рождение и смерть, между которыми и проходит жизнь [15]. Молодость - середина человеческой жизни, период расцвета человека, его физической зрелости. Бесермяне этот период жизни сравнивали с периодом летнего солнцестояния, наиболее «сильной частью года» [16]. Необратимость течения жизни (= молодости) приносит человеку самые тяжелые переживания. Быстротечность молодости ярко показана в сравнении с некоторыми бытовыми или природными явлениями. Пора молодости, например, значительно короче времени остывания чая или падения осинового листа:
Ортчиз пинал дауре Чаша чай но сиятозь, Чаша чай но стятозь.
Луиз ке, ой луоз Та пинал дауре Пипулэн чуж куарез Бергаса усьытозь.
Прошла моя молодость Быстрее остывающего чая,
Быстрее остывающего чая. [17]
Если будет, ой, будет Эта молодость
Короче того, как осиновый желтый лист, Кружась, падает. [18]
Время, отпущенное человеку, направлено только вперед (линейное время). Как все в природе соответствует определенному времени года, так и человеческий возраст соотносится с расцветом и увяданием природы:
Ой, уг лу толалтэ Сяськаез поттыны. Ой, уг лу берыктыны Шулдыр нылдыр даурез.
Ой, нельзя зимой Цветок вырастить. Ой, нельзя вернуть Веселую девичью пору.
[19]
Нередко молодость представлена в образе живого существа. Она, как и человек, может выражать свои горестные чувства слезами:
Та пинал но дауръёсы Ортче меда, ортчемез
потыса? Ортчемез потыса ортчысал
ке,
Ой бордысал, кымин(ь) но
выдыса.
Эта молодая пора По своей ли воле проходит?
Если бы [она] хотела проходить,
Не плакала бы навзрыд [букв.:
'ничком упав'].
[20]
Противоположностью молодости выступает старость, которая неизменно приходит ей на смену (мотив противопоставления молодости/старости). В песнях изображается, как молодое и стройное тело, перенеся все невзгоды и тяготы жизни, теряет красоту. При этом старость также может выступать в виде одушевленного лица:
Сяська кадь ымныры, Сюсьтыл кадь мугоры, Дырыз ке вуылиз, Пересьмон басьтоз.
Мое лицо, словно цветок, Тело, словно свеча [стройное], Время придет,
Состарятся (букв.: 'старость
возьмет/заберет').
[21]
Расставание с родным пространством, отдаленность от родного и близкого окружения являются одной из причин неблагополучного душевного состояния человека. Разлука создает ситуацию взаимного горя родителей и детей, которая усугубляется пониманием состояния одиночества и тех, и других. Мотив расставания/разлуки генетически связан со свадебными песнями проводов невесты и рекрута:
Тон эн мозмы, мусо мемие, Тон эн вера «Огнам кылисько». Аслэсьтым мон сюлэм
шунытме, Мемие, тон доры кельтисько.
Ты не скучай, милая матушка, Ты не говори «Одна остаюсь». Тепло своего сердца,
Матушка, я тебе оставляю. Этот же мотив наиболее распространен и в песнях о несчастливой любви:
[22]
Тон ик монэ яратид но, Тон ик монэ вунэтид. Тон ик монэ, пинал муртэ, Астэ малпаны кельтид.
Куштиськид, муртэз кутид,
Аюкиськыса улыкум.
Милойэ кошкиз туж кыд'окэ, Монэ огнамэ со кэл'тиз.
Ты же меня полюбил, да, Ты же меня и позабыл. Ты же мне, молодой, О себе думы оставил.
Бросил(а) ты меня, другую(ого)
нашел(ла), Пока в разлуке мы с тобой были.
Милый мой уехал очень далеко, Меня одну он оставил.
[23]
[24]
[25]
Особая привязанность удмурта к своему дому, деревне, разлука с любимым человеком вызывают сильное чувство тоски, выражающееся в песнях через мотив-состояние тоски, одиночества. Остав-
шись без поддержки родных и близких людей, одинокий человек сравнивает себя с одиноким гусем, оторвавшимся от своей стаи:
Мон улисько туж кыдёкын, Аобзыса усем луд зазег пи сяин.
Я живу очень далеко, Словно оторвавшийся от стаи
дикий гусенок.
[26]
Наиболее ярко чувство ностальгии проявляется в песнях сибирских удмуртов. Покинув свои края в начале XX в. во время проведения столыпинской аграрной реформы, часть удмуртских семей переселилась в Сибирь (Красноярский край и Томскую область). В песнях сибирских удмуртов отражается любовь к своим родным местам и желание увидеть их:
Зарни меда Кузёбай но, Азвесь меда Кузёбай? Куать писпулэсь йылзэ огса
Адзиськоз меда Кузёбай?
Неноку но мон ой малпа, Италмас толзоз шуса. Неноку но мон ой малпа, Сибыре лыкто шуса.
Золотое ли мое Кузебаево, Серебряное ли мое Кузебаево? Если срубить верхушки шести
деревьев,
Покажется ли за ними мое
Кузебаево?
Никогда я не думал(а), Что купава отцветет. Никогда я не думал(а), Что в Сибири буду жить.
[27]
В современных условиях поводом для жалобы на свою несчастную судьбу становится даже то обстоятельство, когда человек временно отлучен от родного окружения - попадает в больницу, чужую для него обстановку:
Оло нош шудтэме понна Больничаын мон кыллисько.
Или потому, что несчастлива, В больнице я лежу.
[28]
В песнях о любви мотив тоски по любимому/любимой отражает душевное состояние влюбленных, находящихся в разлуке:
Туганэ кошкиз Туж но кид'окы. Сюлэмам кэл'тиз Туж с'экыт кайгы.
Уехал мой любимый Очень далеко, В моем сердце оставил Большую печаль.
[29]
Девушка предпочитает умереть или вообще не познавать чувства любви, чем испытать горечь переживания из-за разлуки/расставания с любимым человеком:
Туганлэсь куштэмзэ тодысал ке, Кокыин дыръя ик мед куло
вылиськем.
Тодысал ке, ой чигысал Та льомпу сяськаез. Яратыса ой ветлысал, Аюкиськонмес тодсал ке.
Если б знала, что милый бросит, Умереть бы в колыбели.
Если бы я знала, не сорвала бы
Цветка яблони.
Не любила бы тебя,
Если бы знала о нашей разлуке.
[30]
[31]
Сетование и жалоба на судьбу - наиболее распространенный мотив в группе песен о семейной жизни:
Марлы меда мон утчаськем Для чего только я искала
Пинал дыръям кузпалэз? В молодости свою половинку?
Кузпалэз ой ке утчасал, Если бы не искала,
Куректыса улонэз но ой луысал. Переживаний и страданий бы не
познала.
Кузпалэ ке ой лувысал, Не было бы мужа,
Нылпие но ой лувысал. И детей бы не было.
Нылпиосы кошкизы но, Дети разъехались, да,
Мозмыса улисько ини. Теперь живу, по ним скучая. [32]
Одним из мотивов выражения беззащитности перед судьбой, ее предопределенности, безысходности, состояния одиночества является мотив сиротства, социальная семантика которого позволяет объединить песни не только необрядовые, как у других народов [33] (сиротские, батрацкие, солдатские, тюремные, песни беглых), но и обрядовые (свадебные песни проводов невесты, рекрутские), сохранившиеся до сих пор [34].
Понятие мотива тесно переплетается с понятием сюжета, так как, обладая конструктивными сюжетообразующими свойствами, мотив может обеспечить логику повествовательного движения, передавая события в их причинно-следственной связи. Действие лирической песни выстраивается на основе «сюжетной ситуации» [35]. Динамический элемент здесь хотя и встречается, но не в том развернутом виде, в каком он дается, например, в сюжетике нарратива. Складывается он главным образом из действий героя или его намерений совершить тот или иной поступок.
Появление сюжетного повествования в удмуртских лирических песнях связано и с определенным влиянием русских народных песен: баллады, «жестокого» романса [36]. В. П. Аникин объясняет возникновение сюжета в русских лирических песнях также влиянием народной баллады: «Баллады непосредственно предшествовали сюжетным лирическим песням и передали им ряд своих свойств» [37].
Таким образом, удмуртские лирические песни представлены краткосюжетными и сюжетными песнями, в которых выделяется несколько мотивов-инвариантов, встречающихся во всех тематических группах лирических песен - мотив-размышление о жизненных ценностях/судьбе, мотив-состояние тоски, одиночества.
Размышления отражают сожаление по поводу прошедшей молодости, мысли о собственной судьбе, нередко вызванные отдаленностью от родного дома, родителей, родной земли. Особая привязанность удмуртов к своему краю, осознание отдаленности от близких людей вызывали сильное чувство тоски и одиночества на чужбине, лишая защищенности, уверенности и спокойствия. Наиболее ярко это выражается в песнях сибирских удмуртов, а также в песнях беглых, тюремных, батрацких и солдатских песнях.
Размышляя о своей судьбе, удмурт не противится ее воле, а подчиняется ей. Это никак не связано со слабостью этнического характера или безволием, а определяется уровнем мировоззренческих установок, когда любая жизненная ситуация воспринималась как предопределение свыше, потому вопрос о противостоянии был невозможен в принципе. Драматические коллизии хотя и возникают по причине вмешательства извне, но вмешательство даже конкретного человека (разлучницы, например) воспринимается как проявление злого рока/судьбы, основная внешняя реакция при этом -покорность, подчинение, приятие данности без бурного протеста. Но психологический диссонанс невозможен без эмоционального разрешения: состояние внутреннего надлома, «проговаривание» ситуации в рамках дозволенного реализуется в песне. Именно с этими явлениями связано, на наш взгляд, превалирование состояния тоски и одиночества в текстах удмуртских песен. Эти черты отличают удмуртскую лирическую песню от русской, в которой общие представления о судьбе уже заменены конкретными образами родителей, мужа, общества, власти. Диктат их воли вызывает бурный протест лирического героя.
Примечания
1. Путилов Б. Н. Мотив // Народные знания. Фольклор. Народное искусство. Свод этнографических понятий и терминов / отв. ред. Б. Н. Путилов, Г. Штробах. М.: Наука, 1991. Вып. 4. С. 83-85.
2. Удмурт калык кырзанъёс (ньыльчуръёс) / сост. М. Петров. Ижевск: Удгиз, 1936. 176 с.
3. Жингырты, удмурт кырзан! / сост. и авт. вст. статьи П. К. Поздеев. 2-е изд. Устинов: Удмуртия, 1987. 374 с.
4. Более подр. об этом см.: Кондратьев М. Г. Чувашская савра юра и ее татарские параллели. Чебоксары, 1993. 80 с.
5. Кельмаков В. К. Образцы удмуртской речи 2. Срединные говоры. Ижевск: УИИЯЛ УрО АН СССР, УдГУ, 1990. С. 69.
6. Там же. С. 103.
7. Личный архив этнографа Л. С. Христолюбовой.
8. Каталог отдела литературы и фольклора Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Дело 11. С. 52.
9. Там же. Д. 11. С. 138.
10. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 898. С. 37-38.
11. Там же. Д. 761. С. 49.
12. Там же. Д. 982. С. 29.
13. Там же. Д. 686. С. 16-17.
14. Там же. Д. 982. С. 29.
15. Владыкин В. Е. Религиозно-мифологическая картина мира удмуртов. Ижевск: Удмуртия, 1994. 384 е.; Наговицына Е. А. Удмуртский фольклорный текст в научном наследии Юрьё Вихманна: дис. ... канд. филол. наук. Ижевск, 2002. 182 с.
16. Попова Е. В. Время как одна из категорий традиционной модели мира бесермян // Удмуртская мифология / под ред. В. Е. Владыкина / УИИЯЛ УрО РАН. Ижевск, 2004. С. 126-127.
17. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 218. С. 436.
18. Удмурт калык кырзанъёс (ньыльчуръёс). С. 143.
19. Владыкина Т. Г. Удмуртский фольклор: проблемы жанровой эволюции и систематики. Ижевск: УИИЯЛ УрО РАН, 1997. С. 130.
20. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 218. С. 43.
21. Удмурт калык кырзанъёс (ньыльчуръёс). С. 145.
22. Фонограммархив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. МК 183/1. Ст. В.
23. Личный архив этнографа Л. С. Христолюбовой.
24. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 206. С. 55.
25. Кельмаков В. К. Образцы удмуртской речи. Северное наречие и срединные говоры. Ижевск: Удмуртия, 1981. С. 183.
26. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 530. С. 265.
27. Атаманов М. Г. Сибирская группа удмуртов // Вордскем кыл. 2004. № 10. С. 87.
28. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 530. С. 308.
29. Атаманов М. Г. Граховские говоры южноудмуртского наречия // М-лы по удмуртской диалектологии / отв. ред. Р. Ш. Насибуллин / НИИ при СМ УАССР. Ижевск, 1981. С. 59.
30. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 530. С. 340.
31. Каталог отдела литературы и фольклора Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 7. С. 48.
32. Научно-отраслевой архив Удмуртского ИИЯЛ УрО РАН. Д. 323. С. 44.
33. Акимова Т. М. Лирический образ песен о «сироте» // Русский фольклор / отв. ред. В. Е. Гусев. Л.: Наука, 1971. Т. XII. С. 55-66.
34. Пчеловодова И. В. Мотив сиротства в удмуртских народных песнях // М. П. Петров и литературный процесс XX в.: м-лы Междунар. науч. конф., посвященной 100-летию со дня рождения классика удмуртской литературы (1-2 ноября 2005 г., г. Ижевск) / отв. ред. С. Т. Арекеева, Т. И. Зайцева / УдГУ. Ижевск, 2006. С. 174-183.
35. Кравцов Н. И. Поэтика русских народных лирических песен: учеб. пособие по спецкурсу. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1974. Ч. 1. С. 38.
36. Пчеловодова И. В. Балладные сюжеты в удмуртских лирических песнях // Вестник Поморского ун-та. 2006. № 6. С. 194-198.
37. Аникин В. П. Генезис необрядовой лирики // Русский фольклор / отв. ред. В. Е. Гусев. Л.: Наука, 1971. Т. XII. С. 5.
УДК 82-343.4
Е. И. Аутобиноба
ОБРАЗ СЛОВА В РУССКИХ ВОЛШЕБНЫХ СКАЗКАХ
Обычно действия героя волшебной сказки связывают с чудесным подвигом в далёком тридесятом царстве. В. Я. Пропп считал, что существует только два способа разрешения конфликта между героем и антагонистом: бой/победа, трудная задача/её решение. Однако в некоторых сюжетных типах существуют иные способы испытания героя. Например, испытания заключаются в реализации героем речевой коммуникации, его коммуникативной компетентности. Рассмотрению такой формы испытаний героя посвящена эта статья.
Usually the actions of the main character of folk fairy tales are connected with a magic feat in a faraway kingdom. V. Propp considered that there were only
ЛУТОВИНОВА Елена Ивановна - кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИСВ РАО г. Москва
© Лутовинова Е. И., 2009
2 typos of conflict decision between the main character and his antagonist: either fight and victory or difficult task and its solution. However, in some types of plots there are other means of trials for the main character. For example, trials can be involved in the form of communication of the main character. The article is devoted to analyzing of such forms of communication.
Ключевые слова: герой волшебной сказки, сюжетный тип, подтип; испытания героя, сказочная этикет-ность, магическое слово, образ слова, вербальная коммуникация, диалог, монолог, косвенное повествование.
Keywords: the main character of folk fairy tales; a plot type, sub-type; trials of the character; fairy ethicathy; a word of the magi; a word image; verbal communication; dialogue, monologue; a reported narration.
Обыденные представления о сказке связывают действия героя с чудесным подвигом в далёком тридесятом царстве. Авторитет В. Я. Проппа заставляет исследователей вслед за ним утверждать, что существует только два способа разрешения конфликта между героем и антагонистом: бой/победа, трудная задача/её решение. Однако в большинстве сюжетов существуют иные способы испытания героя и различные способы выхода из трудной ситуации. Герой сказки обла-
