CC BY
246
3. Философский энциклопедический словарь / гл. ред. Л.Ф. Ильичев. М., 1983.
4. Фуре В.Н. // Вопр. философии. РАН. 2005. № 1. С. 164.
5. Рассадина Т.А. // Вести. Моск. ун-та. Серия 18. Социология и политология. М., 2005. № 4. С. 30, 56.
Поступила в редакцию 16.05.2007 г.
ОСОБЕННОСТИ ФРАНЦУЗСКОГО БРАКА В ЭПОХУ XVIII-XIX СТОЛЕТИЙ
К.С. Матвеева
Matveeva K.S. Peculiarities of a French marriage during the 18th - 19th centuries. In the second half of the 18th century a Christian monogamous marriage has replaced a prevailing variety of marriage forms in the high Middle Ages. The church has played a predominating role in the recognition of this form of marriage as a state form. A monogamous marriage contracted in church was the unique suitable marriage form in public opinion. The legal rights and duties existed not only between spouses, but also between parents and children. The conclusion of the marriage contract which preceded the marriage procedure got the increasing topicality in France of the 18th century. Such form of definition of conditions of spouses’ economic interaction concerned not only rich sections of the population, but also more needy people, foe whom family establishing did not imply great material contributions.
В 1754-1782 гг. наблюдалось резкое увеличение количества брачных договоров. Супруги при этом вносили определенные взносы, сумма которых составляла не менее 100 ливров [1]. В процентном соотношении брачные контракты во Франции XVIII в. составляли 95 % в Лионе, 93 % в Тулузе, 75 % в Париже, 72 % в Бордо, 70 % в Дижоне [2]. Таким образом, наблюдаемое к концу XVIII века увеличение брачных контрактов, а также возрастание их роли свидетельствует о коммерциализации брака.
Во избежание незаконных браков церковь оглашала о предстоящем венчании три праздничных дня или три воскресенья. Обязательным было первое оглашение, второго и третьего по разрешению епископа могло не быть. В то же время церковь иногда допускала «тайные браки» (les manages secrets) и «подпольные браки» (les manages clandistines) [3]. «Тайные браки» - браки, совершавшиеся в чужом приходе или ночью в целях скрытия факта венчания от посторонних. Все необходимые формальности при данной форме брака были соблюдены: обязательно согласие родителей, присутствие священника и двух свидетелей. В 1715 г. Ж. де Сен-Бев - теоретик канонического права - издал «Словарь вопросов совести», в котором разъяснялся порядок проведения «тайного брака».
Совершавшиеся в начале ХУНТ в. «подпольные браки» признавались недействительными, так как совершались они при нарушении норм, установленных Тридентским собором. Венчание совершалось без согласия родителей. Священника подвергали строгому дисциплинарному взысканию, а иногда за этим следовало лишение сана. Жених подвергался уголовной ответственности за похищение невесты.
Таким образом, единственно полноценным браком в ХУТТТ в. считался брак, заключенный в церкви при соблюдении всех правил, установленных Тридентским собором. Без ритуального освещения церковью союз любовников не расценивался социально полноценным окружающими и самими влюбленными. Не получив согласия родителей, а следовательно, не имея прав на официальное венчание, влюбленные иногда заменяли обряд венчания взаимными обетами верности, данными в церкви. Святость места в сознании молодой пары давало разрешение на продолжение их союза. Так, граф де Тили, объясняя в письме своей возлюбленной Софи де Лорвиль невозможность официального брака, писал о том, что в церкви, «в присутствии того, кто видит все и кто допускает лишь то, чего желает, у подножия его алтаря, нам не будет нужды в посредничестве его служителей, чтобы взять его в свидетели на-
шей непоколебимой воли вместе пойти по этой земле». Ночью в церкви Святого Людовика граф де Тили со своей возлюбленной дали обет верности друг другу, после чего он мог считать ее своей женой [3].
Нижние слои социальной иерархии городского населения еще рассматривали любовь и взаимное согласие как достаточное и необходимое условие для брака. «Брак совершенен единственно согласием сторон, все остальное только церемония, не являющаяся необходимой» [4]. Понимание значения
«любви» по-разному трактовалось в XVIII в.: любовь как склонность, любовь как взаимопонимание и взаимоуважение, любовь как страсть. Специфику понимания любви в Галантном веке объясняет французский исследователь Ф. Лебрен, который говорит о том, что не было слова более двусмысленного, чем слово «любовь» [5]. Любовь в понимании страсти допускалась лишь в сельской местности, где чувства, по мнению горожан, были примитивны и естественны. В городе общение с манерными, изящными женщинами считались упоительными: «возле них проводишь время в каком-то опьянении», -объяснял Эдмон Ретиф своему брату крестьянину [6].
Сезонность браков во Франции XVIII в. определялась каноническими предписаниями и народными традициями. Особенно заметная зависимость от хозяйственных циклов наблюдалась в селе. Большее количество свадеб наблюдалось в ноябре, январе, феврале, т. е. в месяцы, предшествовавшие постам. Во время крупных постов. Великого - в марте месяце и Рождественского - в декабре, браки заключались среди католиков в исключительных случаях. Неблагоприятным месяцем для свадеб (особенно среди молодых пар в Южной Франции) считался месяц май [2]. Данная примета, распространенная у многих индоарийских народов, а также и у русских, уходила корнями в далекое прошлое. Месяцы, предшествовавшие крупным постам, т. е. ноябрь, январь, февраль были самыми плодородными для свадеб.
Со временем сезонность браков изменяется, но наиболее популярными для свадеб остаются ноябрь, январь и февраль. В некоторых городах возросла популярность свадебного месяца марта, примером тому является французский город Нанси, где в период
с 1788 по 1815 гг. наблюдалось наибольшее количество свадеб [7]. Причиной тому является ослабление влияния церкви на матримониальное поведение той части населения, которая в период революционной эпохи приняла на себя элементы новой культуры и рассматривала церемонию бракосочетания лишь как фиксацию нового гражданского состояния. Другой причиной, объясняющей легализацию браков в ранее запретные месяцы, является политическая игра новой власти, желающей продемонстрировать свою лояльность и стремление к преодолению предрассудков. Доказательством тому служит высокий показатель брачности в марте месяце в революционизированных северных и югозападных районах Франции. В то же время западные и юго-западные районы все еще сохраняли верность традициям [2, р. 80].
Следует отметить, что к середине XVIII в. во Франции возросло процентное соотношение вдов и вдовцов по сравнению с предыдущим столетием. Повторные браки были довольно частым и скорым явлением особенно для мужчин. Многие мужчины женились до истечения первого года вдовства, их процентное соотношение составляло: 80 % для группы овдовевших мужчин в возрасте 20-29 лет, 72 % для группы 30-39 лет, 52 % для группы 40-49 лет. Для женщин отмечались несколько иные показатели: 67 % для группы 20-29 лет, 46 % в группе 30-39 лет и 20 % в группе 40-49 лет. Если до истечения первого года вдовства женились почти половина мужчин, то женщин, выходивших замуж до истечения первого года вдовства насчитывалось лишь '/4 от общего числа вдов. [2, р. 80]. Данное промедление объяснялось не столько трудностями выбора достойной партии, сколько соблюдением годичного траура как обязательного условия сохранения наследства (особенно касается тех районов, где действовало римское право) [8].
Мужчины - вдовцы в силу своей состоятельности имели большее преимущество при выборе молодых партнерш. Так, например, в Туле накануне Революции в 95 % браков новая супруга мужчины-вдовца была моложе его. Женщины-вдовы заключали повторный брак с мужчинами более молодого возраста в 60 % случаев. В случае брака двух вдовцов в 50 % - моложе была жена, в 25 % - более молодой был муж. Объяснением данного
распределения являлась не половая структура населения (что наблюдается во Франции в наши дни), а тот факт, что из-за высокой смертности при родах возрастная группа 25-30 лет не являлась многочисленной.
Вдовцы, находясь в лучших экономических условиях и предпочитая невест из малочисленной возрастной группы, ограничивали таким образом выбор для неженатых парней, что вызывало бурную негативную реакцию молодежи. Для молодых, но несостоятельных мужчин молодость невесты была дорогим товаром, поэтому женитьба на женщине - вдове преклонного возраста часто являлась началом продвижения по социальной лестнице. Таким образом, имея солидное приданное, вдова могла рассчитывать на брак с более молодым партнером.
В середине XVIII в. во Франции наблюдалось так называемое явление «шаривари». Данное явление - негативная реакция молодежи против повторных браков вдовцов, а иногда и против браков состоятельных мужчин, нарушающих традиции социальной или профессиональной эндогамии и тем самым сужающих брачный выбор для неженатой молодежи. Проявление данного рода протеста выражалось в ритуализированных народных празднествах. Такую же негативную реакцию молодежи вызывали повторные браки, имеющие большую разницу в возрасте между супругами, которые также становились объектами шаривари. Территориальная эндогамия во Франции середины XVIII в. была мало распространена. Следует отметить, что браки с чужаками не вызывали шаривари, тогда как реакция на браки вдовцов с девушками более раннего возраста была еще слишком острой.
Следует отметить, что в провинциальных городах Франции XVIII в. сохранялась профессиональная эндогамия. Так, например, 93 % текстильных рабочих в Нормандии состояли в браке с партнерами из той же профессиональной сферы, в Безансоне члены парламента с численностью 72 % были женаты на дочерях юристов [3, с. 359]. Несколько различные взгляды на профессиональную эндогамию наблюдались во Французском обществе XVIII в. Для буржуазии наличие профессиональной эндогамии являлось желательным, но необязательным фактом. В низших слоях социальной иерархии замуже-
ство девушки вне пределов своей профессиональной и социальной среды, особенно если партнер являлся представителем более выгодной социальной группы, считалось неправильным, оценивалось как попытка сужения брачного выбора и влекло за собой явление шаривари [9].
Шаривари появилось в результате эволюции праздника факелов, который отмечался в первое воскресенье Великого поста. В этот день молодежь танцевала и веселилась вокруг больших костров. Корни данного веселья восходят к языческому празднику проводов зимы. Это индоарийский древний праздник, который во второй половине был запрещен христианской церковью. Причиной тому было подозрительное отношение церкви ко всем языческим традициям, не ассимилированным христианством. Вопреки запретам церкви праздник еще отмечали в небольших городах до конца XVIII в. Природная тематика уже не играла существенной роли, т. к. главными в подобных празднествах были теперь антиматримониальные мотивы.
Во второй половине XVIII в. был создан специальный, запрещающий подобного рода празднества документ - «Постановление Парижского парламента, запрещающее издевательства над новобрачными в первую неделю Великого поста в Реньи» [10]. В документе имеется описание данного праздника. В провинции Лионэ, в небольшом городе Реньи каждый год в последний вторник перед Великим Постом, в день Марди Гра (в переводе с французского «грязный вторник») на центральной площади под бой барабанов собирались неженатые мужчины. Вооружившись топорами, они шли в ближайший лес, рубили деревья, делали вязанки из дров и укладывали их в телегу доверху. На этом первые подготовки к празднику заканчивались, и толпа расходилась домой. По истечении пяти дней, в первое воскресенье Великого поста холостые парни вновь собирались на площади. Под бой барабанов они отправлялись в лес к месту, где во вторник оставили телегу, полную вязанками дров, но теперь уже они заставляли шествовать всех мужчин, женившихся в текущем году. Женившиеся мужчины должны были попарно впрягаться в телегу держа путь до города. Холостяки во время пути несли длинные палки на плечах, били в
барабаны и насмехались над новобрачными извозчиками. По прибытию в город специально выбиралась дорога, имеющая уклон для того, чтобы телега ускоряла свой ход и неслась, залавливая запряженных в нее и случайных прохожих. Телега приезжала на площадь к окончанию вечерни, в то время когда прихожане уже выходили из церкви. Привезенные вязанки дров служили для постройки пирамиды. После дружного распития молодежью спиртных напитков в близлежащих кабаках пирамиду поджигали и танцевали у костра.
В подобных мероприятиях участвовали взрослые мужчины достигшие брачного возраста (старше 18 лет), но не женившиеся в основном по причине материальных обстоятельств. «Факельное воскресенье» для женатых мужчин было довольно неприятным событием, которое они всячески пытались избежать. Некоторые новобрачные мужчины в целях избежания упряжки в телегу покидали город на время празднеств. Были случаи, когда новобранцев, вернувшихся в город уже после праздника, все же хватали и приводили на площадь, где находился большой колодец. Женатых мужчин привязывали к стулу и холостяки, доставая из колодца по ведру воды, выливали им на голову. Затем вся компания шла в кабак, и новобранца заставляли пить наравне со всеми [11].
Следует отметить, что данные мероприятия являлись не просто проявлением отголосков диких нравов средневековья, подобные несанкционированные народные праздники в середине XVIII в. являлись результатом накопившихся недовольств против существующих матримониальных реалий. Поведение неженатых парней объяснялось несколькими мотивами:
1) унижение новобранцев (имеющих материальную возможность для создания семьи) являлось своего рода расплатой за их социальное благополучие;
2) желание сделать вызов церкви посредством проведения подобных праздников в первое воскресенье Великого поста (да еще и у ворот собора), когда все увеселенья строжайше не разрешались и осуждались церковью;
3) нарушение общественного порядка как демонстративное игнорирование запретов светских властей.
Объектами «шаривари» также становились женатые мужчины имевшие внебрачные связи с девушками, в результате чего следовало рождение ребенка. В Бовези, например, перед домом неверного мужа, так и перед домом новоявленной матери - одиночки холостяки устраивали «кошачьи концерты» [12]. Следует отметить, что проявление негатива в данных случаях связано не столько с протестом против нарушения норм сексуальной морали (к женскому адюльтеру молодежь относилась более спокойно), сколько с тем фактом, что брачный выбор сужался, так как мать-одиночка исключалась из круга потенциальных невест.
Таким образом, во Франции по сравнению с предшествующим периодом отмечается снижение брачности. Во второй половине XVIII в. в Париже уровень брачности колеблется от 0,65 % до 0,85 % по соотношению динамики численности населения и динамики браков [13], в Страсбурге уровень брачности от 0,8 % до 1,3 % [14]. Возможной причиной снижения брачности могло быть увеличение отсрочек добровольных браков, а также вынужденные отсрочки браков.
Среди факторов, определяющих уровень брачности конца XVIII в. - начала XIX в. (т. е. последние десятилетия Старого периода и период Революции), выделяют внешний экономический фактор. Важным фактором, по мнению исследователя - историка С.А. Лосева, является колебание продовольственных цен [15]. На примере Страсбурга С.А. Лосев проследил корреляцию между ростом сельскохозяйственных цен и динамикой брачности. Таким образом, скачки цен, вызванные урожайными либо неурожайными годами, оказывали влияние как на брачность, так и на рождаемость. В свою очередь состояние сельской экономики также зависело от климатических условий. Следует отметить, что к концу XVIII столетия внешние стихийные факторы стали оказывать меньшее воздействие на брачность французских городов [16].
По мнению исследователей С.А. Лосева и Ж. Дюпакье, важным экономическим фактором, влияющим на уровень брачности, является динамика числа рабочих мест на рынке труда [17]. Условия хозяйственного обустройства имели важное значение, поэтому возможность создания новой семьи была на-
прямую связана с возможностью получения работы с заработком, достаточным для содержания семьи. Французский исследователь Ж.П. Пуссу изучал количественные и географические факторы брачной эмиграции в начале 1780-х гг. в двух городах одного региона Ангулем и Ла Рошель. В ходе своих исследований он заметил интересный факт, имея примерно одинаковое количество населения (16 тыс. человек - Ла Рошель и 13,5 тыс. человек - Ангулем), брачная эмиграция по численности и географическому охвату в городе Ла Рошель превышала эмиграцию в Ангулеме. Данная взаимосвязь объясняется тем, что Ла Рошель, являясь портовым городом, имел большее количество рабочих мест.
Другой группой внешних факторов, влияющих на брачность французов XVIII в., являются факторы политические, хотя изученность данных факторов в значительной мере хуже экономических. Изучением политических факторов на брачность занимался французский исследователь И. Муань [16]. Одним из основных политических факторов, оказывающих влияние на матримониальное поведение конца XVIII - начала XIX вв., были войны. Влияние военного фактора на уровень брачности проявлялось по-разному в различных частях страны. В работах французского социолога Муань прослеживается уровень брачности в период четырех войн (30-80 гг. XVIII в.) в городе Страсбурге. Замечено, что в последние годы войны наблюдался рост числа браков. Парадоксальным является значительный подъем брачности в годы семилетней войны и войны за Польское наследие (40-50 % браков за данный период времени). Причиной подобного роста количества браков в последние годы войн можно предположить вынужденную потребность в создании семьи, объясняющуюся большими потерями мужского населения и соответственно сужения брачного выбора партнеров, что влекло ускоренное стремление у молодых невест создания семьи.
Другой причиной брачного бума 17931794 гг. был декрет, изданный 23 февраля 1793 г., и его 12 статья «О наборе 300 тысяч» [18], которая освобождала от призыва в армию женатых мужчин. В то же время неудачи, начавшиеся на фронте в марте 1793 г., способствовали снижению воинского энту-
зиазма и угасанию желания пополнить армейские ряды. Таким образом, матримониальная стратегия, связанная с нежеланием изменения привычного социального статуса, сменилась угрозой выживания. В подобных условиях брак являлся поводом для уклонения от призыва.
Революционные события, повлекшие за собой полосу войн, длившихся с непродолжительными перерывами 23 года, изменили влияние военного фактора на брачность. Если в первые годы военных действий наблюдалась тенденция снижения брачности, которая объяснялась, прежде всего, экономическими факторами, а именно резким повышением цен, то уже в последующие годы, учитывая сложившуюся ситуацию и потери на фронте, отношение к бракам резко изменилось.
Французский исследователь П. Клеман-до объясняет ситуацию следующим образом: «в 1792 г. традиционная реакция на начало войны проявила себя уменьшением числа свадеб по причине широкой мобилизации и нарастания экономических проблем. В 1793 г. число браков резко возрастает. 30 % за год -рекорд, который Франции вряд ли удастся повторить». «Откуда такая охота к браку?» -задается вопросом П. Клемандо и сам же объясняет данный феномен легализацией разводов. Осознание того, что брачный союз в желаемый момент можно расторгнуть, стимулировало более быстрое и легкое заключение брака. Таким образом, данные причины объясняли брачный бум 1793-1794 гг.
Во избежание уклонения от призыва посредством брака были введены дополнительные ограничения в праве на освобождение от воинской повинности. Был издан закон Жур-дана от 19 октября 1793 г. «О способах комплектования армии», который гласил, что правом освобождения от призыва могут обладать лишь те мужчины, которые вступили в брак за 8 месяцев до издания 12 статьи декрета «О наборе 300 тысяч» (23 февраля 1793 г.) [7, р. 197]. В марте 1793 г. неудачи на фронте также послужили причиной нежелания вступать в армейские ряды. Угроза потери привычного социального статуса сменилась угрозой выживания. В то же время (1793-1794 гг.) наблюдается удорожание рабочей силы, которую возможно объяснить появлением большого числа «незапланированных» новых семей.
В своей работе по изучению французской семьи исследователь С.А. Лосев считает, что легализация развода сыграла меньшую роль в проявлении брачного бума, объясняя кратковременным характером брачного бума, который завершился уже в 1794 г., хотя первые ужесточения в законе о разводе появились лишь спустя 2 года.
Французские исследователи констатируют снижение брачного возраста как результат брачного бума. В данном вопросе мнения несколько разделяются: авторы работы по «Истории французского населения» считают, что брачный возраст снизился на 2-4 месяца [19], однако французский исследователь Репе Сдийо считает, что разница превзошла на 6-7 лет [20].
Коэффициент брачности резко возрос, так, по примеру Страсбурга в 1788 г. он составлял 0,8 %, тогда как в 1794 г. уже 1,3 % [14]. В 1795 г., когда значительное число уклонившихся от воинской службы успели завести семью, наблюдается резкое падение числа браков на 26,5 % по сравнению с показателями 1794 г. [20, р. 67].
Таким образом, влияние военной ситуации на брачность очевидно. Рост числа браков 1796-1798 гг. совпадает с победами в Италии, Германии и Египте. После поражения в Италии и провала Египетской экспедиции в 17991800 гг. следовало снижение брачности. Новый подъем количества заключенных браков наблюдается в 1801-1802 гг. после Люне-вильского и Амьенского мирных договоров, а также снижения уровня брачности в 1803 г. после возобновления войны. Данные по городам: Париж, Тулуза [21], Страсбург,
[14, р. 248], Нанси [7, р. 197-198] - подтверждают общефранцузские показатели. Военный фактор оказывал непосредственное влияние на матримониальное поведение посредством экономики, изменение которой главным образом сказывалось на уровне цен.
Во второй половине XVIII в. наблюдается уменьшение регионального разнообразия моделей брака, которая объясняется увеличением доли мигрантов среди супружеских пар как следствие возраставшей мобильности населения. Таким образом, во второй половине XVIII в. в городах возрос процент новых семей, где один из супругов являлся иммигрантом, хотя в сельской местности еще преобладала территориальная эндогамия до 80-х гг.
XVIII в. Широкий географический ареал иммигрантов наблюдался в небольшом городе Экс-ан-Провансе, несмотря на менее оживленное южное направление миграции [22].
Большое количество иммигрантов наблюдалось в Париже. За счет этого мужское население столицы в 80-х гг. XVIII в. ежегодно прибавлялось на 0,1 [2, р. 474]. Так как миграция по большей мере была мужской, то главами семейств нередко становились жители других местностей. Таким образом, возникали некоторые противоречия между привычными стереотипами матримониального поведения и нормами местного обычного права и местными традициями. Естественная унификация моделей брака проявлялась в большей степени среди буржуазии и дворянства.
Социальная модель брака во Франции
XVIII в. имела различную специфику в зависимости от социального происхождения лиц, вступающих в брак, причем социальная эндогамия играла существенную роль в выборе партнера. Таким образом, определение «французской модели брака» XVIII в. усложняется социальной дифференцированно-стью ее моделей. Так, например, модель брака преуспевающего буржуа естественным образом отличалась от модели брака крестьянина или рабочего мануфактуры, поэтому попытка выделения общефранцузской модели брака на основе матримониального поведения в данном случае выглядит не совсем уместной. «Канонизированная» в наполеоновскую эпоху буржуазная модель брака стала неотъемлемой частью демографической культуры социальной элиты, которая на протяжении долгого времени существовала одновременно с плебейской моделью брака до тех пор, пока в постиндустриальном обществе не начался процесс унификации брачной модели.
1. Poossou J.P. Bordeaux et le Sud-Ouest au XVIII siecle. P., 1983. P. 607.
2. Histoire de la Population francaise. P., 1988. T. 2. P. 308.
3. Gaudemet J. Le manage en Occident: les moers et le droit. P., 1987. P. 309-311.
4. Labrousse E. Le Couple interdit. P., 1980. P. 174.
5. Lebrun F. // Histoire de la Population frangaise. P., 1988. T. 2. P. 310.
6. Ретиф де ла Бретон. Совращенный поселянин. Жизнь отца моего. М., 1989. С. 81.
7. Clemendot P. // Contribution a l’Histoire demographique de la Revolution frangaise. Serie 2. P., 1965. P. 200.
8. Glasson E. Histoire du droit et des institutions de la France. P., 1903. T. 8. P. 494.
9. Castan N. // Charivari: Actes de la table ronde organise a Paris 25-27 avril 1977. P. 202.
10. Arret du Parlement de Paris interdisant les brimades infligees aux nouveaux manes le premier dimanche de Careme a Regny. Archives Nationales. ADI 24.
11. Archives Nationales. ADI 24.
12. Burguier A. // Charivari: Actes de la table ronde organise a Paris 25-27 avril 1977. P. 193.
13. Le petit B. Les villes dans la France moderne; 1740-1840. P. 1974. P. 142.
14. Le Moign Y. // Contribution a l’Histoire demographique de la Revolution frangaise. Serie. 2. P., 1965. P. 240.
15. Лосев C.A. Брак и семья во Французском городе во второй половине XVIII в. - начале
XIX в. Самара. 1997.
16. Le Moign Y. Population et subsistence a Strasbourg au XVIII siecle. P. 27-28.
17. Dupaquier J. // Histoire de la Population frangaise. T. 2. P. 413-434.
18. Archives parlementaire. T. 59. P. 169.
19. Sedillot R. Le cout de la Revolution. P., 1987. P. 30.
20. Histoire de la Population frangaise. P., 1988. T. 3. P. 67.
21. Coppolani J. // Contribution a l’Histoire demographique de la Revolution frangaise. Serie 2. P. 232-233.
22. Бродель Ф. Что такое Франция? М., 1994. Т. 2.1. C. 155.
Поступила в редакцию 21.03.2007 г.
СОЦИАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ ЧТЕНИЯ: ИСТОРИКО-СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ
Н.А. Стефановская
Stefanovskaya N.A. Reading social models: sociological historical analysis. Sociological historical analysis of reading conceptions carried out by the author helps to reconstruct some social reading models typical for different historical periods. They can be classified in three types: sacred, subjective, social-rational. Singling out the general and special aspects of these models can become the base for forming the general theoretical reading model.
Чтение как один из сложнейших и до настоящего времени не получивший однозначного определения феномен культуры имеет множество ракурсов исследования. В рамках становления и бурного развития в гуманитарном знании такого междисциплинарного научного направления, как коммуникативи-стика, особый интерес может представлять ретроспективный ракурс отношения к чтению как духовной коммуникации. На фоне социальной тенденции прояснения возможных смыслов и последствий всеобщего тотального «схватывания» коммуникацией даже в гуманитарных науках наблюдается увлеченность информационно-технологическими сторонами коммуникации, что делает коммуникацию прерогативой не столько человеческого мира, сколько социально-технологического универсума, по отношению к которому человек выступает то как функция, то как объект, то как атрибут, то как потребитель [1].
Во всех случаях человек востребуется лишь частично, в зависимости от того, какой «фрагмент» сегодня нужен коммуникации.
По нашему же мнению, в социологическом контексте особенно важны именно духовные стороны и аспекты коммуникации, представляющие человека в его целостности, что неизбежно обращает нас к философским трактовкам чтения. Эвристическая значимость углубленного ретроспективного анализа социально-философских представлений о духовной коммуникации и чтении как духовной коммуникации обусловлена тем, что «многие духовные качества людей, проявлявшиеся во всемирно-историческом опыте, свойственны социальной природе человека как родового существа. Поэтому они обладают особой стабильностью, прочностью... Поскольку в истории человечества действуют некоторые общесоциологические законы развития, постольку и в духовной деятельно-
