CC BY
92
________ВЕСТНИК ТОМСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА___________
2008 История №1(2)
УДК 930.8+940.1
О.Н. Папушева
ОСОБЕННОСТИ ДЕФОРМАЦИИ
КОДА ПРИВАТНОЙ ЖИЗНИ ИСПАНЦЕВ КАК ВЫРАЖЕНИЕ ДУХОВНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО КРИЗИСА XVII в.
(ПО МАТЕРИАЛАМ ПЛУТОВСКИХ РОМАНОВ)
Анализируется трансформация гендерных установок сознания и поведения идаль-гии и городских слоев, оказавшихся в ситуации социально-психологического кризиса. Источником реконструкции является сознание пикаро, отраженное на страницах плутовских романов второй половины ХУ1—ХУЛ в., чей информационный ресурс до сих пор не привлекал внимания отечественных историков. В сочетании с наработанным историографическим материалом данный литературный источник позволяет выявить особенности деформации ценностного ряда, связанного с приватной сферой, проследить взаимосвязь между актуализацией негативных женских стереотипов и ростом психологической напряженности в модернизирующемся испанском обществе, а также пути её преодоления.
Частную (или приватную) жизнь можно рассматривать, выражаясь словами Ю.Л. Бессмертного, как «один из важнейших индикаторов ситуации в обществе» [1. С. 5]. За последние годы в исторической науке и в других смежных с ней областях гуманитарного знания наработан материал, который позволяет говорить о том, что существует некая взаимосвязь между общими смысловыми диспозициями идентичности и характером, а также структурой гендерных установок сознания и поведения личности. Семья в этом смысле, по словам Э. Фромма, выступает как некий механизм интериоризации психологической атмосферы общества и может быть рассмотрена в качестве «психологического агента» определенного социального поля [2. С. 405]. Частная жизнь, таким образом, представляется благодатным исследовательским полем для изучения духовно-психологического кризиса испанского общества XVII в.
Следует признать, что круг научной литературы, в которой с позиции истории ментальности анализировались бы матримониальные практики испанцев (в частности, представителей городского сословия и мелкого дворянства) раннего Нового времени, недостаточно широк. В этом плане Испании повезло гораздо меньше, чем, скажем, Франции или Англии. На недостаток работ, как общего плана, так и исследований, сосредоточенных на анализе духовно-психологических особенностей приватной сферы Испании раннего Нового времени, указывали, в частности, авторы XXIII тома «Истории Испании Менедеса Пидаля» [3. С. 411]. Однако имеющийся историографический материал вкупе с литературным источником позволяет выявить некоторые особенности деформации ценностного ряда, связанного с приватной сферой, добавив, тем самым, еще несколько штрихов в картине испанского кризиса XVII в.
При чтении романов, прежде всего, обращает на себя внимание тот факт, что определяющей установкой матримониального поведения плутов является стремление извлечь максимальную выгоду из брака. Однако это расчет совсем иного свойства, нежели тот, с которым мы можем столкнуться в исторических срезах бытования другого времени и других культур.
Он не похож на не осознаваемый еще в полной мере расчет, который движет героями легендарного эпоса «Песнь о Нибелунгах» Зигфридом и Гунтером, пустившимися в дальний путь, прослышав о красоте и богатстве Кримхильды и Брюнхильды. Получить в жены самую лучшую женщину означало бы еще раз доказать свою доблесть и силу, своё превосходство. Конечно же, не стоит сбрасывать со счетов и материальные выгоды, которые сулил брак со знатной женщиной. Однако не меньшую роль в выборе брачной партии играли такие «нематериальные» обстоятельства, как ореол знатности, наконец, престиж хороших манер, воспитания, словом, всего того, что всегда обладает особой притягательной силой для не имеющих данного культурного капитала [4. С. 231]. Кроме того, по меткому замечанию Ю.Л. Бессмертного, «от выбора брачной партии или же от её изменения зависела ... судьба рода, его благополучие и процветание», так как, «согласно древним представлениям, все основные достоинства человека - и особенно рыцарские доблести - считались врожденными качествами, передававшимися с кровью отца или матери» [5. С. 286]. В целом, стремление получить в жены самую лучшую женщину, которое движет многими героями европейских рыцарских романов зари Средневековья, очень близко к понятию «честного расчета». Как правило, добивающийся руки должен был и сам продемонстрировать свои лучшие качества, чтобы добиться результата. Еще раз оговоримся, что в силу специфики сознания этой эпохи расчет большей частью не осознается.
Иное дело атмосфера плутовских романов. Здесь сплошь и рядом главенствует не просто расчет, но легкоциничное и в то же время настойчивое утверждение его в качестве важнейшего поведенческого ориентира. В этом смысле «деловая» установка на брак пикаро не имеет ничего общего ни с описанным рыцарским кодом поведения, ни с «честными намерениями» бюргера, который стремился не только укрепить посредством брака деловые отношения со своими партнерами, сохранить или преумножить своё имущество, но и найти хорошую хозяйку для своего дома. Х.А. Маравалль, ссылаясь на наблюдения Е. Фигенс, отмечает: «В испанском обществе времени правления Изабеллы дом был трудовой, производственной единицей и работа жены была необходима для мужа: она наблюдала за счетами, занималась ремесленными работами, которые не требовали чрезмерных физических усилий, вместе со служанками заботилась о питании служащих и по-матерински наблюдала за юными подмастерьями» [6. С. 644]. Возлагаемый на женщину круг обязанностей был настолько важен, что это не могло не сказаться на росте её престижа как хозяйки дома. И хотя в странах европейского центра дистанция между престижем мужа и жены в общественном сознании еще долгое время будет оставаться значительной, она существенно сократится по мере укрепления
рыночных отношений и развития городской экономики. Во многом благодаря этому семейное пространство постепенно заполнится более одухотворенными, эмоциональными отношениями.
В отличие от рыцаря и бюргера матримониальное поведение пикаро определяется в большинстве случаев «жаждой наживы», которую трудно определить как «честную». Уже в самом раннем плутовском романе «Жизнь Ла-сарильо с Тормеса...» мы находим яркий пример брачного союза, основанного на выгоде. Ласарильо женится на служанке своего покровителя, которая до того как вышла за него замуж, три раза родила. Однако настоятель, сосватавший свою любовницу за Ласарильо, советует ему думать о своей выгоде и не слушать людские пересуды. «Ласаро с Тормеса! - внушает он. - Кто обращает внимание на болтовню злых языков, тому в жизни не преуспеть. Меня нимало не беспокоят разговоры о том, что жена твоя ходит ко мне ... Ручаюсь, что в этом нет никакого ущерба ни для её, ни для твоей чести. Не придавай же значения пересудам, а придавай значение лишь тому, что непосредственно касается тебя, а именно твоей собственной выгоде». После этого разговора, по признанию самого Ласарильо, они «все трое вновь зажили в мире и согласии» [7. С. 251]. «Деловая» установка на брак просматривается и в поведении Гусмана, когда он за три тысячи дукатов согласился взять в жены дочь крупного дельца [8. Ч. 2. С. 374]. Паблос из романа Ф. Кеведо рассчитывал при помощи женитьбы существенно поправить как своё социальное, так и материальное положение. Он всю ночь не мог заснуть, «так как был озабочен мыслями, что ... делать с приданым». «Больше всего, - вспоминал позднее плут, - меня тревожил вопрос, обзавестись ли домом или же пустить его в оборот под проценты. Я не знал, что будет лучше и выгоднее для меня» [9. С. 352].
Женитьба на богатой женщине означала для пикаро быстрое решение материальных проблем, а также возможность повысить свой социальный статус. В пользу довольно широкого распространения подобной мотивации не только среди маргиналов, но и среди «добропорядочных» членов общества свидетельствует материал, накопленный в рамках конкретно-исторических исследований. Авторы XXIII тома «Истории Испании» указывают на тот факт, что в XVII в. резко возрос размер приданого, которое давали отцы за своих дочерей. Причем эта практика была широко распространена не только среди аристократии, но и в среднем сословии. Компенсация, которая выплачивалась жениху, была столь велика, что была способна «разрушить состояние самого богатого магната» [3. С. 414]. На первый взгляд это явление того же порядка, что и «демонстративная избыточная щедрость» рыцарей времени классического Средневековья, свидетельствующая лишь о стремлении продемонстрировать свой высокий социальный статус. Однако испанские исследователи отмечают, что не только отцовская привязанность и сословная честь, но и чрезмерная жадность женихов заставляют увеличивать размер приданого. Особенно велики были компенсации в случае неравного брака. Известно, например, что вторая жена Лопе де Веги была дочерью обеспеченного мясника. За брак с нею знаменитый драматург, имеющий дворянство, получил 22382 реала. Конечно же, денежные компенсации могли быть и значительно выше. В этих условиях на брачном рынке успехом пользовались
лишь богатые наследницы. Большая часть потенциальных невест, не имея солидного приданого, вынуждена была отправляться в монастырь либо вставать на путь авантюризма.
Анализ плутовских романов позволяет утверждать, что деформации подверглись не только установки, связанные с выбором брачной партии, но и весь комплекс установок, регулирующий взаимоотношения между супругами. Плуты нарушают все нормы официальной морали, преступают законы чести, не просто закрывая глаза на любовные похождения своих жен, но и выступая в качестве их сутенеров. На страницах романа Ф. Кеведо можно встретить любопытный эпизод. Паблос, вступив в группу странствующих комедиантов, решил приударить за одной из актрис. Не зная, с какой стороны подступиться к этой женщины, он спросил совета у её мужа (не догадываясь, впрочем, кем тот ей приходится). Он признался, что хочет потратить на её милости двадцать или тридцать эскудо. На что муж красотки, расценив это предложение, как весьма выгодное, ответил: «Мне не подобает говорить про это, ни соваться в такие дела, так как я прихожусь ей мужем. Но, говоря беспристрастно, ибо никакие страсти меня не волнуют, на неё можно было бы истратить любые деньги, ибо ни другого такого тела, ни другой такой резвушки в делах любовных нет на всей земле» [9. С. 366].
Гусман де Альфараче в самом начале своей «карьеры» пикаро сожалел, что у него нет хорошенькой сестренки. «Если у тебя есть такой ходкий товар, как смазливая сестренка, - рассуждал он, - всегда найдешь охотника купить её и под такой залог получишь все, что душе угодно» [8. Ч. 1. С. 109]. Суждение это отнюдь не случайно. По всей видимости, явление это было широко распространено в Испании переходного периода. «В Мадриде, -вспоминал Гусман, - я знавал немало мужей, не имевших иного ремесла и дохода, как прибыль от хорошенького личика, вполне заменяющего их женам приданое. В этом они искали и обрели золотую жилу; именно поэтому многие охотно берут в жены красивых девушек, - из тех, которые знают свое дело, понимают, что к чему и умеют жить. Одним словом, оба супруга устраиваются так умно, что, не обмолвившись ни словом, отлично друг друга понимают и знают, что им надо делать» [8. Ч. 2. С. 454].
Женившись во второй раз исключительно из-за страсти (которая была столь сильна, что не позволила Гусману получить степень бакалавра), плут вместе с молодой женой переселяется в Мадрид, помня о том, что «в столице всякий может жить по-своему, никому нет дела до других, и даже соседи по дому зачастую незнакомы между собой» [8. Ч. 2. С. 362]. Столкнувшись с нуждой, Гусман нашел простой выход - использовать прелести своей молодой супруги. «Я превратил в барыш разврат собственной жены, - вспоминал плут, - больше того, сам ему потворствовал, соглашался со всем, молчаливо давая понять жене, чего от неё жду. Конечно, бывает, что человеку приходится делать вид, будто он не замечает своего срама; иные так поступают от любви или от невыносимого стыда или во избежание скандальной огласки. Это не только не позорно, но могло бы считаться даже заслугой, ибо несчастье постигло бедного мужа помимо его воли. Я же не только мирился с развратом в своем доме, но, случалось, сам его покрывал! Я смотрел на все
сквозь пальцы и не желал понимать, что честный дом и жена-певунья вещи несовместимые; негоже позволять женщине ублажать пением посторонних мужчин. Да еще норовил задурить голову честным людям, требуя, чтобы и они делали вид, будто у меня все обстоит честно и благородно, тогда как на деле все было бесчестно и низко. Я посылал её выпрашивать для меня должности и отличия у сановных господ, в неё влюбленных, и притворялся, будто она не опозорена.» [8. Ч. 2. С. 471-473]. Знаменательно, что при этом Гусман всю вину за организацию этого «семейного предприятия» перекладывает на плечи жены. Он негодует по поводу того, что «женщины отбились от рук, распустились, потеряли всякий страх и уважение», что его доброе имя погибло, честь была запятнана и «все это ради одного лишь пропитания» [8. Ч. 2. С. 448]. Однако, несмотря на переживаемый кризис гендерной идентичности, плут не отказывается от «нечестного» дохода, приносимого его женой, и даже ставит это щекотливое дело на широкую ногу.
Другой плут Трапаса, герой романа А. Кастильо-и-Солорсано, проиграв приданое своей супруги, мечтает о том, чтобы «Эстефания занялись не подобающим честной жене ремеслом» [10. С. 460], дабы вывести семью из нужды. После смерти Эстефании своё спасение Трапаса видел в выгодном браке своей дочери. Старый мошенник полагал, что «избавить от бедности может лишь одно - богатый жених; и это была еще самая честная из его мыслей, ибо, предоставив дочери полную свободу самой искать жениха, он в душе был бы не прочь, чтобы Руфиника - так звали дочку - стала сетью для уловления кошельков тех юношей, которые её обхаживали» [10. С. 461].
Покрывая разврат своих жен, сестер, дочерей, а иногда и открыто способствуя ему, плуты осознают, что их поведение - грех. «Я и думать забыл, -раскаивался позднее Гусман, - о том, что таинство брака свершается ради служения божьей воле и освящено заботой о продолжении рода и воспитании потомства; думал я только об утехах и радости» [8. Ч. 2. С. 448]. Пикаро отчетливо понимают, что нарушают строгий канон христианского брака, который утверждает, что брак необходим для того, чтобы служить Богу, усмирять сексуальную природу человека, растить детей. Они знают, что преступают законы чести, которая в Испании долго выступала в качестве регулятора внутрисемейных отношений. Читаем у М. Алемана: «Только моя жена - так принято думать в Испании - может обесчестить меня, запятнав свою честь, ибо муж и жена - одно целое и честь у них общая» [8. Ч. 1. С. 240]. Однако перспектива получить солидный доход, предлагая интимные услуги своих жен, сестер и дочерей, оказывается гораздо привлекательнее.
Налицо кризис ценностных ориентиров, и не просто кризис, а явная победа деформированных норм и стереотипов поведения. В условиях системного кризиса, который постиг в означенное время Испанию, когда все «честные» источники дохода, такие как производственная, финансовая, торговая деятельность, оказываются недоступными или сопряжены с огромными экономическими и психологическими трудностями, «нажива любой ценой» становится определяющей установкой сознания. Проникновение этой установки в матримониальную сферу свидетельствует о тотальности и тяжести переживаемого испанским обществом кризиса.
Следует отметить, что ригидный механизм супер-эго не позволяет личности быстро избавиться от прошлого опыта, именно поэтому в сознании плутов по-прежнему удерживаются идентификации, свойственные патриархальной системе ценностей. В условиях изменяющегося общества они призваны играть роль защитного механизма. Испанец, ввергнутый в хаос не-сформировавшихся рыночных отношений и остро переживающий трудности затянувшегося Перехода, стремился утвердить себя любой ценой, что неизбежно приводило к настойчивому акцентированию различий между идеальными женскими образами «честной жены», «честной вдовы» и зловредной женской природы, с другой стороны.
Источник позволяет зафиксировать актуализацию ценностей авторитар-но-патриархатного типа. «Честная женщина» добродетельна, религиозна, послушна воле мужа, терпелива, вся жизнь её сосредоточена за стенами дома. Большое значение в комплексе качеств, свойственных «честной жене», с точки зрения не только пикаро, но и большинства мужского населения Испании, придается «трудолюбию», «хозяйственности», «домовитости». В плутовских романах не раз подчеркивается, что женщина должна сидеть дома, воспитывать детей, заниматься домохозяйством. «Насколько мила и приятна добродетельная хозяйка, - читаем у Матео Алемана, - пекущаяся о процветании своего дома, настолько же противна, невыносима и ненавистна та, которая забывает свой долг» [8. Ч. 2. С. 389]. Маркос де Обрегон считает, что девушкам достаточно будет научиться «доставлять удовольствие своим мужьям, воспитывать детей и управлять домом» [11. С. 499].
Домовитость, хозяйственность, ведение затворнического образа жизни приветствуются авторами романов и их героями. «У честной вдовы, - пишет М. Алеман, - дверь на замке, окно на запоре, дочь за работой, в доме порядок, ни частых гостей, ни лишних вестей. Праздность до добра не доводит. У матери-лентяйки - дочь-гулёна. Где мать оступилась, дочь поскользнется, а, выйдя замуж, не станет домовитой хозяйкой». И далее, давая наставления отцам, М. Алеман советует «помнить о родительском долге, не давать женщинам потачки, получше приглядывать за своим домом, а не запускать глаза к ближнему». «Пусть не забывают, - поучает автор, - что их женам, сестрам и дочерям больше пристало сидеть с иглой, чем с гитарой, и прилежней хозяйничать дома, чем отплясывать у соседей». «Плоха та хозяйка, что таскается по гостям», - добавляет автор [8. Ч. 2. С. 56].
Подобное внимание авторов романов к образу «честной жены», хорошей хозяйки при ближайшем рассмотрении оказывается не только привычным повторением прописных истин, взятых из кладезя народной мудрости (Ьа уі^а Ьот^а, 8и риегіа сеп^а (поговорка) - У честной вдовы дверь на запоре), но и вкупе с многочисленными антифеминистскими высказываниями плутов свидетельствуют о глубоком социально-психологическом кризисе, переживаемом мужской частью населения Пиренеев в условиях вызова XVII в. Социально-психологическая напряженность переходного периода, помимо всего прочего, выразилась и в актуализации скрытой враждебности к женщинам.
Плуты и авторы романов вменяют женщинам в вину полный перечень всех возможных пороков. Читаем в самом раннем произведении пикаресного жанра трагикомедии Ф. Рохеса «Селестине»: «. кто перечислит их (женщин) обманы, проделки, плутни, их непостоянство, слезы, изменчивость, нахальство? Ведь все, что ни взбредет им в голову, они проделывают тут же, не раздумывая. Их притворство, их язычок, ух увертки, забывчивость, равнодушие, неблагодарность, непостоянство, их уверения и отречения, их изворотливость, спесь, чванство, малодушие, вздорность, высокомерие, заносчивость, безволие, хвастовство, похоть, распутство, неряшество, трусость, наглость, их колдовские чары и обольщения, издевки, словоблудие, бесстыдство, сводничество! Погляди, что за умишко таится под этими величественными и изящными чепцами! А какая сущность под этими пышными воротниками, этой роскошью, этими длинными и чопорными платьями? Какое несовершенство, какие стоки грязи под размалеванными храмами! О них сказано: орудие дьявола, начало греха, погибель райского блаженства! Не знаешь ты разве молитвы в праздник святого Хуана, где говорится: женщины и вино склоняют мужчину к вероотступничеству? И еще: се женщина, се древнее коварство, лишившее Адама райских утех; она род человеческий низринула в ад; её презрел Илья-пророк и прочее» [12. С. 42]. Как видим, суждение, не выходя за рамки традиционных средневековых представлений, имевших широкое хождение, согласно которым женщина - «сосуд зла», несет в себе новую акцентуированно-агрессивную интонацию.
Причем, если в XV в., как мы это можем наблюдать в трагикомедии Ф. Рохеса, все женские пороки группируются вокруг феномена женской ин-дивидуации (по преимуществу в сексуальной сфере), обнажая при этом страх мужчин потерять инициативу в отношениях со слабой половиной человечества, то в более поздних плутовских романах, относящихся к концу XVI—XVII в., мы наблюдаем несколько иной набор негативных характеристик, среди которых на первом месте вовсе не случайно стоят алчность, жадность, расточительность, бесхозяйственность, а уж затем вероломство, чванство, непостоянство, обман и т.д. Этот факт указывает на то, что область мужских страхов стремительно разрастается, включая в себя различные фобии, связанные с экономической и как следствие с личностной состоятельностью. Так, например, Маркос де Обрегон сетует на то, что женщины пользуются своими прелестями «только для того, чтобы присваивать и похищать имущество, притворяясь любящими тех, с кого им хочется содрать шкуру, чтобы только сравняться в нарядах с теми, которые по своему происхождению, унаследованному от предков, родились благородными и почтенными, богатыми и знатными, - ибо им кажется, что не должно быть на земле различия и неравенства между женщинами и женщинами, как на небе есть различие между ангелами и ангелами» [11. С. 634].
Герой романа М. Алемана Гусман де Альфараче причиной своего разорения считает бесхозяйственность, мотовство и чванство жены. «Сеньора моя супруга, - жаловался Гусман, - не собиралась ни в чем себе отказывать и совсем не умела беречь копейку. У отца она привыкла к баловству и роскоши, и когда вошла в мой дом, всякая домашняя работа была ей в тягость» [8.
Ч. 2. С. 384]. Роль женатого мужчины очень скоро начинает тяготить ловкого мошенника. «Пока я не женился, - говорит Гусман, - я был богат, а теперь женат - и беден. Друзья веселились у меня на свадьбе, а я горюю после свадьбы. Они провели у меня несколько сладких минут и разошлись по домам; а я у себя дома терплю множество горьких часов и единственно по той причине, что так угодно моей богоданной супруге из-за её глупого чванства. Была она расточительница, мотовка, транжирка; мечтала лишь о том, чтобы я возвращался домой, нагруженный дарами, словно неутомимая пчела. Если же руки у меня были пусты, то она прямо-таки из себя выходила. Несчастный я человек! Ни ласковые речи, ни уговоры отца, ни мольбы родственников и знакомых - ничто не могло вернуть мне её расположения. Она не желала мира: душа её находила мир только в раздоре. Я прямо не знал, что и делать. Выхода не было; исчезло то, что только и могло её умиротворить, а именно деньги» [8. Ч. 2. С. 390].
Женившись, мужчина, в представлении плутов, не только терпел материальные лишения, вынужден был много работать, чтобы выполнять прихоти жены, но и оказывался полностью в её власти. В романе М. Алемана можно прочитать настоящий плач об обедневшем муже, которого автор называем не иначе как Лазарем, погребенным в могиле женской низости, откуда ему уже не встать во веки веков. «Он заточен в темном и крепком гробу, - обращается М. Алеман к «прекрасной сеньоре», - засыпан землей твоих назойливых просьб, запеленат в саван твоих прихотей, которые старался исполнять вопреки собственной пользе, выгоде и удовольствию! Связанный по рукам и ногам, он отдан в твою власть, - а ведь ты должна ему покоряться! Но он молчит: на плечах его тяжкая ноша; он вынужден бороться с нуждой, которую и терпит-то, может быть, по твоей милости.» [8. Ч. 2. С. 393].
Желая видеть в женах рачительных домохозяек, авторы романов и их герои опасаются того, что женщины, проводящие большую часть своей жизни за стенами дома, обретут неограниченную власть над всеми домочадцами, в том числе и над мужчинами. В. Эспинель указывает на то, что много женщин, «благодаря хитрости и притворной доброте, делаются главами своих домов, хотя они заслуживают, чтобы их собственные головы были сняты с плеч!» [11. С. 500]. У М. Алемана можно встретить пример аналогичного «захвата власти». Будучи на службе у повара, плут Гусман заметил, что «хозяйка была у них за хозяина, делала все, что вздумается, к тому же была упряма и к молодым мужчинам неравнодушна. Не диво, что муж в каждом госте подозревал любовника и опасался собственной тени» [8. Ч. 2. С. 101].
Образ вздорной, корыстной и зловредной жены, настаивающей на своём, всеми правдами и неправдами стремящейся одержать верх над своим аргу-сом-мужем, педалируемый авторами романов, - еще одно подтверждение роста психологической напряженности в испанском обществе времени правления «трех Филиппов». На первый взгляд причины всплеска антифемини-стских настроений, имевшего место во всех европейских странах, переживающих переходный период, должны быть одинаковыми. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что, имеющие, несомненно, общую при-
роду, они существенно варьируются в зависимости от динамичности и успешности модернизационных процессов.
Скажем, на английской почве рост мизогинистских представлений в середине XVI в., нашедших выражение в так называемой памфлетной войне, вызван страхом мужской части населения перед растущей экономической самостоятельностью женщин. Не секрет, что в силу ряда причин (последствия Черной Смерти, динамичное развитие городской экономики) женский труд в Англии оценивался так же высоко, как и мужской. Кроме того, процент домохозяйств, управляемых женщинами, в английском королевстве был довольно высок. Все эти факторы способствовали тому, что мужчины рассматривали женщин в качестве конкурентов в экономической борьбе. В Испании же женщина очень долго находилась в тени мужа, отца или брата. Даже вдовы, материально обеспеченные и обладающие относительной свободой выбора, зачастую спешили поскорее выйти замуж, «чтобы не быть жертвой пересудов» [8. Ч. 2. С. 279]. Кризис производственной сферы, затронувший в первую очередь ремесленный сектор, отразился и на роли женщины, чья хозяйственная деятельность практически была сведена к нулю. Поэтому женщина, в большинстве случаев, не рассматривалась как конкурент в «честной» экономической борьбе, а выступала главным фактором увеличения расходов.
«Есть женщины, - говорит М. Алеман, как бы продолжая тему женской вздорности и мотовства, - которые выходят замуж потому, что они от природы щеголихи; брак, по их мнению, создан для того, чтобы рядиться, смотреть на других, показывать себя; каждый день одеваться и причесываться на новый лад. Жена, видя, что ей не позволяют франтить и модничать, гулять и веселиться подобно другим, или еще того почище, переворачивает все вверх дном и пускает в ход все свое коварство, чтобы отомстить и насолить несчастному супругу» [8. Ч. 2. С. 401].
Обвинения в расточительстве, неразумных тратах, в стремлении блистать в обществе в дорогих нарядах и драгоценностях подчас выходили далеко за рамки домашней сферы и приобретали политическую окраску. И хотя ведовские процессы в Испании не получили такого распространения, как, например, во Франции, тем не менее обвинения в экономической неудаче звучали не только в адрес этнических чужаков (например, евреев, морисков, генуэзцев и т.д.), но и в адрес женщин, которые выступали зачастую в роли «козла отпущения». Так, например, Х.А. Маравалль, ссылаясь на суждения Ф. Ке-ведо, утверждает, что женщина в Испании на рубеже XVI-XVII вв. превращается в фактор кризиса Монархии, все состояние которой пошло на удовлетворение женского тщеславия [6. С. 647]. Таким образом, женщина в сознании пикаро выступает не только главным и очень опасным фактором увеличения расходов, но также причиной всех трудностей переходного периода. В современной психологии это явление получило название «психологическая проекция». По мнению К. Хорни, индивид, переживающий состояние тревоги или страха, пытаясь от неё избавиться, «проецирует» свои враждебные импульсы на внешний мир, который кажется ему чрезмерно агрессивным [13. С. 50-51].
Аналогичный психологический перенос в разных вариациях (охота на ведьм, памфлетная война, рост домашней агрессии и т.д.) можно наблюдать и в других европейских странах в раннее Новое время. Так, например, в Англии попытки мужчин защитить себя от угрозы разрушающегося привычного мира вылились, так сказать, в «закручивание гендерных гаек». На практике это нашло отражение в ужесточении законодательства против колдовства, против нарушителей общественной морали, против попрания патриархальных прав [14. С. 71-80]. В Испании дело обстояло несколько иначе.
Не будем отрицать, в изучаемый период церковь и государственная власть в лице кортесов и муниципалитетов предпринимали массу усилий для того, чтобы привить обществу моральные принципы. Так, например, еще в 1551 г. Кастильские кортесы нашли каноническое законодательство о браке слишком либеральным и приняли решение о запрещении тайных (не освященных церковью) браков. В XVII в. власти многих королевств Кастилии предприняли массированную атаку против домов терпимости, объявив занятие проституцией уголовным преступлением. Мужья, попустительствующие разврату своих жен, с точки зрения сторонников ужесточения морали, должны подвергаться не только общественному порицанию, но и уголовному наказанию. Кроме того, следует отметить, что в Испании по-прежнему в силе оставалось варварское законодательство, которое позволяло обманутому мужу безнаказанно расправиться с женой и её любовником.
Однако на практике все эти строгие законы зачастую не выполнялись. Следует оговориться, что даже представители Церкви и правители не спешили следовать установленным ими же моральным принципам. Случаи разврата, которые рассматривались в XVI в. инквизицией, были немногочисленны, виновные же наказывались слабым покаянием. В начале XVII в. испанские короли зачастую жаловали своим приближенным право распоряжаться публичными домами в том или ином королевстве, и эта милость считалась почетной. Сам король Филипп IV, как отмечали испанские историки, «несмотря на его холодную и бесстрастную внешность, имел жгучий и чувственный темперамент, над которым его глубокая религиозность не могла властвовать». Его многочисленные приказы, направленные против публичных грехов, не помешали ему иметь множество внебрачных детей [3. С. 418].
На этом фоне отнюдь не исключением кажется случай, который описывает в своем романе М. Алеман. Устами своего героя он рассказывает об одном муже, который не просто мирился с изменами своей жены, так как они приносили солидный доход, но даже рассматривал их как норму. «Когда любовник его жены вступил в связь с другой женщиной, муж этот собственной персоной пошел требовать от него объяснений и спрашивал, чем нехороша его жена, за что он её бросил, и даже пырнул изменника ножом, правда, до смерти не убил» [8. Ч. 2. С. 455]. Читатель легко улавливает смеховые интонации, которые подспудно звучат у Гусмана при описании этого случая. Однако действия «расчетливого мужа» не вызывают у автора (рискнем предположить, что и у читающей аудитории) резкой неприязни, поэтому здесь нет злого, сатирического смеха, направленного на разоблачение зла. Курьез этот вызывает лишь насмешку, легкую иронию. Не принимая поведение «обма-
нутого мужа» как нормальное (ведь с точки зрения официальной морали такой муж, или, по выражению современников, «попустительствующий рогоносец» - преступник), Гусман в то же время рассматривает его как вполне обычное дело. Ведь «предприимчивым мужем» движет знакомое и понятное большинству испанцев стремление «получить доход любой ценой».
Возвращаясь к сравнению с Англией, следует отметить, что выход из духовно-психологического кризиса в этой стране был постепенно найден в виде «разделения общественной и частной сферы». Что касается Испании XVII в., нужно признать тот факт, что кризис социального сознания в матримониальной сфере так и не был преодолен.
Мужское население Испании не готово было принять новые установки, вырабатываемые в матримониальной сфере, возможно, по причине их неоформленности, неустойчивости (в Испании изучаемого периода формирование буржуазной приватности так и не было завершено). Однако и традиционные установки, зафиксированные в их сознании, прежде всего ценности, свойственные патриархальному семейному укладу, несмотря на их постоянное артикулирование, в условиях Перехода переставали служить надежным регулятором внутрисемейных отношений. Так как в обществе еще не выработался гибкий механизм адаптации индивидуальных планов и поведенческих стереотипов супругов относительно друг друга, то существование брачных союзов, основанных на взаимном долженствовании, а не на властных отношениях, было весьма проблематично. Именно поэтому большинство плутов-мужчин подвергает матримониальную сферу откровенному репрессированию, что на практике нашло выражение, по меткому замечанию Х.А. Маравалля, в «бегстве от брака». Следует оговориться, что судьбы героинь плутовских романов и их отношение к браку выглядят несколько иначе. Несмотря на то, что в их сознании также превалирует установка на свободную от семейных тягот жизнь, плутовки охотнее, чем плуты, вступают в брак.
Семейная жизнь вызывает у плутов-мужчин много нареканий. Понимая ценность стабильных семейных отношений, пикаро и близкие к ним апика-радо тем не менее склоняются к жизни, свободной от брачных уз. В плутовских романах много жалоб с их стороны на тяжёлую жизнь в браке. Так, например, Матео Алеман, видимо, исходя из своего жизненного опыта, советует не вступать в брак. «Кто завидует утехам супружества, - пишет он, - не замечая, что из десяти тысяч едва ли наберется десяток счастливцев, тому я советовал бы предпочесть одинокую, но спокойную жизнь холостяка бедствиям и тревогам неудачно женатого» [8. Ч. 2. С. 532]. Его роман буквально пестрит случаями и притчами, которые должны были, по замыслу автора, заставить мужчин задуматься о целесообразности супружества. «Недаром, -повествует М. Алеман, - рассказывают одну притчу об одном несчастном муже: он плыл морем на корабле; налетела сильная буря, и капитан отдал распоряжение выбросить за борт весь лишний груз; тогда, взяв на руки свою жену, этот человек бросил её в море. Позднее его хотели отдать под суд, но он оправдывался тем, что исполнил приказание капитана, ибо другого столь же тяжелого и бесполезного груза среди его вещей не было» [8. Ч. 2. С. 408].
1G8
Вечный студент и начинающий влюбленный дон Клеофас Леандро Перес Самбульо, герой романа Л. Геверы, в самом начале романа, рискуя жизнью, убегает по крышам от служителей правосудия, которые хотят заставить его жениться на некоей «поддельной девице» донье Томасе де Битигудиньо. Дону Клеофасу «вовсе не хотелось услышать «да будут двое едина плоть» (окончательный приговор священника, иже в силе отменить лишь викарий Заупокой, судья мира иного)» [15. С. 384]. Герой романа В. Эспинеля Маркос де Обрегон за свою жизнь так и ни разу не был женат, хотя и признавал брак самым святым делом [11. С. 519]. Из всех плутов, пожалуй, только Ла-сарильо можно считать человеком, вполне довольным своим семейным положением. Однако этот удачный брак вряд ли стоит принимать всерьез, учитывая явный пародийный характер этого текста и обстоятельства женитьбы героя [7. С. 25G-252].
Таким образом, установка на безбрачие, несмотря на признание того, что «мирный брак - блаженство, земной рай», господствует в сознании плутов. У М. Алемана находим пример, который подтверждает этот тезис. «Беседовали три друга, - повествует автор. - Один сказал: «Блажен тот, кто женился на хорошей женщине». Второй возразил: «Блажен тот, кто, женившись на дурной, вскоре её потерял». А третий заметил: «Блаженней всех почитаю я того, у кого вовсе не было жены, ни хорошей, ни дурной» [8. Ч. 2. С. 53G-531].
Итак, анализ гендерных установок сознания и поведения пикаро позволил выявить существенные деформации кода приватной жизни испанцев в условиях вызова XVII в. Стремление к «легкой наживе» является определяющей смысловой установкой идентичности не только экономического поведения пикаро и близких к ним апикарадо, но зачастую лежит в основе их матримониальных практик. Поиск «виновников» всех бед Империи и личных неудач ведется не только среди преуспевающих, а потому вызывающих зависть чужаков, будь то мавры, мориски, евреи или протестанты, но и среди представительниц слабого пола. Диалогически партнерский тип отношений со «слабым» полом подсознательно репрессируется, и в этом достаточно прозрачно просматривается параллелизм динамики гендерных отношений общему стилю социальных установок сознания и поведения. Иными словами, есть все основания полагать, что выявленный код приватной жизни этого слоя, та деформация, которую претерпела гендерная идентичность пикаро в плутов -ских романах, могут служить своеобразной экспертизой тех выводов, которые были сделаны ранее относительно кризиса психосоциальной идентичности испанцев второй половины XVII в. [об этом см. 16].
Литература
1. Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени. М., 1996. С. 5.
2. Фромм Э. Бегство от свободы // Фромм Э. Догмат о Христе. М., 1998. С. 176-414.
3. Historia de Espana. Por Ramon Menendes Pidal. Tomo XXIII. La crisis del siglo XVII. La poblacion, la economia, la sociedad. Madrid, 1996.
4. Николаева И.Ю. Французская гендерная идентичность в историко-культурном интерьере: истоки и особенности (к постановке проблемы) // Адам и Ева. Альманах гендерной истории. М., 2002. С. 223-254.
5. Бессмертный Ю.Л. Брак, семья и любовь в средневековой Франции // Пятнадцать радостей брака и другие сочинения французских авторов XIV-XV веков. М., 1991.
6. Maravall J.A. La literatura picaresca desde la historia social: siglos XVI y XVII. Madrid, 1986.
7. Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения // Плутовской роман. М., 1989. С. 203-252.
8. Алеман М. Гусман де Альфараче: В 2 ч. М., 1963.
9. Кеведо Ф. История жизни пройдохи по имени дон Паблос // Плутовской роман. М., 1989. С. 253-378.
10. Солорсано А. Севильская куница, или Удочка для кошельков // Плутовской роман. М., 1989. С. 451-621.
11. Эспинель В. Жизнь Маркоса де Обрегон // Испанский плутовской роман. М., 2000. С. 477-834.
12. Рохас Ф. Селестина // Плутовской роман. М., 1989. С. 21-202.
13. Хорни К. Невротическая личность нашего времени. СПб., 2002.
14. Карначук Н.В. Изучение частной и общественной жизни англичан в эпоху раннего Нового времени: проблемы междисциплинарного подхода // Полидисциплинар-ные технологии исследования модернизационных процессов. Томск, 2005.
15. Гевера Л. Хромой бес // Плутовской роман. М., 1989. С. 379-450.
16. Николаева И.Ю., Папушева О.Н. Особенности ранней модернизации в Испании сквозь призму ценностных установок испанских «пикаро» (по материалам плутовских романов) // Полидисциплинарные технологии исследования модернизационных процессов / Под ред. Б.Г. Могильницкого, И.Ю. Николаевой. Томск, 2005.
