CC BY
37
УДК 82.091. 821.134.2. 821.1.61.1. С. И. Пискунова
доктор филологических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова; e-mail: claraluz@inbox.ru
«ЛАСАРИЛЬО» В РОССИИ
В статье рассматривается рецепция сюжета и жанра классической испанской повести, прообраза пикарески (плутовского романа) «Жизнь Ласарильо с Тормеса» вместе с ее «продолжениями» и переработками в русской литературе с середины XVIII в. до 70-х гг. XX в., от перевода романа Хуана де Луна на русский язык (1775) В. Г. Вороблевского до «поэмы» (антиромана) Вен. Ерофеева «Москва - Петушки». Судьба русского «Ласа-рильо»: и повести, и героя изучается в контексте развития романной прозы в России и ее особой разновидности - «исповеди антигероя».
Ключевые слова: русский роман; испанская пикареска; европейский плутовской роман; «исповедь антигероя»; «Жизнь Ласарильо с Тормеса»; Ф. М. Достоевский «Записки из подполья»; Вен. Ерофеев «Москва - Петушки»; русский постмодернизм.
Piskunova S. I.
Ph. D. (History of Literature), full professor, writer; e-mail: claraluz@inbox.ru
«LAZARILLO» IN RUSSIA
The article deals with the reception of the plot and the genre of Spanish classical story, a prototype of the "picaresque" novel, "A Life of Lazarillo de Tormes", in Russian literature beginning from the second half of the Eighteenth century till the end of the Twentieth, particularly from the Russian translation of Juan de Luna's novel about Lazarillo by V.Voroblevski till Venedict Yerofeev's "poem" "Moscow - Petushki". The author of the article investigates the fortune of Russian "Lazarillo" in the context of the evolution of Russian Action and its specific mode - the "confession of an anti-hero".
Key words: Russian novel; Spanish picaresque; European roguish novel; "confession of anti-hero", "The Life of Lazarillo de Tormes", F. M. Dostoyevski "Notes from the Underground"; Venedict Yerofeev "Moscow - Petushki"; Russian Postmodernism.
Первый русский «Ласарильо» - «Жизнь и приключения Лаза-риля Тормского, написаные им самим на гишпанском языке, с коего пер. на фр., ныне же с последнего на росс.» Василия Григорьевича Вороблевского (1730-1797), - принадлежит перу одаренного прозаика, драматурга, режиссера крепостного театра Н. П. Шереметева. Это был перевод романа писателя Хуана де Луна [9; 14], сделанный с брюссельского (1701) издания французской (авторской) версии
изначально написанного по-испански сочинения. В основе романа арагонца (?) де Луна (1573? - после 1635), эмигрировавшего в 1612 г. во Францию, а позднее - в Англию, лежала так называемая планте-новская редакция (1595) классической повести «Жизнь Ласарильо с Тормеса» (сохранились четыре, сделанные в разных типографиях, издания 1554 г.), которую де Луна отредактировал, осовременив язык оригинала и частично по-своему переписав. Кроме того, Хуаном де Луна была написана и новая версия1 продолжения жизнеописания Ласаро - новая «Вторая часть» (1620), полемичная по отношению ко «Второй части» 1555 г.
Неопределенность финала и отсутствие четкой авторской позиции - классическая черта пикарески. В этом плане роман де Луна вполне вписывался в сложившуюся жанровую традицию. Поэтому и прочитывался он с двух противоположных точек зрения: одни издатели представляли его читателю как рассказ о приключениях «жизнерадостного» слуги многих господ, другие - завершали сообщением о смерти героя безо всякой надежды на воскресение. При этом французские переводчики и издатели второй половины XVII в. нередко вымарывали из «Ласарильо» де Луна антиклерикальные мотивы, заменяли священников и монахов на представителей иных сословий. Взамен на первый план выходили мизогинные (т. е. женоненавистнические) мотивы, столь близкие «бюргерскому» мировосприятию, а также усиливалась тема противостояния «низового» героя и дворянской знати. Так, третий хозяин Ласарильо - героя классической повести, вальядолидский эскудеро, т. е. третьеразрядный
1 Первое продолжение «Ласарильо» 1554 г. - «Вторая часть Ласарильо с Тормеса, его невзгод и злоключений» была опубликована в 1555 г. в Антверпене также без указания на авторство в той же типографии Мартина Нуцио, в которой несколькими месяцами ранее было напечатано одно из четырех сохранившихся изданий «оригинального» «Ласарильо». «Ласарильо-II» поступил в продажу под общим с «Ласарильо» 1554 г. переплетом (типографии того времени печатали книги в виде отдельных тетрадей - pliegos и сброшюровывали их непосредственно перед вручением покупателю в особо заказанные переплеты). Оба «Ласарильо» были переизданы в том же 1555 г. компаньоном Нуцио - Гильермо Симоном, который, чтобы подчеркнуть единство двух «частей» повести, снял в «Ласарильо-I» разделение на главы. Вместе с «Ласарильо» 1554 г. в издании Плантенов (1595) «Ласарильо-тунец» был переведен на английский (1596), французский (1598) и итальянский (1635) языки.
дворянин, да еще сомнительного для испанцев (с точки зрения «чистоты крови») происхождения, в переводах-переделках творения де Луна превращался в «благороднейшего» аристократа. Адаптированным в развлекательную повесть, роман де Луна (а с ним и история Ласаро) просуществовал во Франции до XVIII столетия, когда в Европе (включая уже и Россию) началась новая - сентименталист-ская эпоха в истории формирующегося новоевропейского романа.
«Ласариль» В. Г. Вороблевского был опубликован в 1775 г. и позднее дважды переиздавался: под названием «Терпигорев» в 1792 г. и под изначальным названием в 1794 г. Это был предназначенный для массового читателя1 аналог уже известных русским ценителям литературы нравоописательных авантюрно-бытовых романов Лесажа2, использовавшего не только нарративную схему испанской пикарески, но и сюжеты и образы испанской литературы XVII в. (прежде всего испанского театра), эсклуатирующего интерес «цивилизованных» европейцев к становящейся все более далекой от Европы загадочной полувосточной запиренейской стране.
Но плутовской роман не был рассчитан ни на читательское сопереживание, ни на изживание в «бурном» воображении читателя из «третьего» сословия своей невостребованности в застойном мире. Открывающий «Жизнь... Лазариля», или «Увеселительные приключения Гусман д'Альфараша» (опубликованный в 1785 г. русский перевод лесажевской переделки «Гусмана де Альфараче») «простой» русский читатель эпохи сентиментализма сталкивался с жестокостью мира, метафизической «старческой» горечью разочарованного повествователя. Характерно, что к концу жизни чуткий к веяниям времени В. Г. Вороблевский начинает переводить поделки эпигонов Ж.-Ж. Руссо. Время «Лазариля» в России XVIII в. ушло, не успев начаться.
0 существовании подлинного «классического» «Ласарильо» (1554) русской образованной публике стало известно лишь столетие спустя, когда в 12 номере журнала «Северный вестник» за 1892 г. появилась статья профессора Московского университета Николая Ильича Стороженко (1836-1906) «Возникновение реального романа» [11]. В ней известный ученый-компаративист, англист и американист
1 О формировании массовой словесности в Западной Европе см. [12].
2 О значении творчества Лесажа для становления русского романа см.
[13].
по основной специальности, уделявший немало внимания и романской литературе - особенно эпохи Возрождения и Романтизма, а также литературе русской и «малорусской» (ведь он возглавлял кафедру всеобщей литературы!), описывает процесс зарождения и развития жанра романа от «библейских повествований о Юдифи, Эсфири и др.», «древнейших памятников повествовательной литературы» Индии и египетской повести о двух братьях до знаменитых пастушеских романов Монтемайора, Сиднея и Д'Юрфе. Но главная цель Стороженко - в видении «реально-бытового романа в Испании» [11, с. 57]. В качестве первого образца такого романа ученый и представляет читателю повесть «Жизнь Лазарильо из Тормеса», изданную, по имевшимся у него сведениям, в Бургосе в 1554 г., которую он подробнейшим и достаточно точным образом (хотя и не без комических анахронизмов) пересказывает. Делает он это не по испанским источникам, а используя труды зарубежных коллег, прежде всего американца Джорджа Тикнора, знатока французской словесности, успевшего за недолгое время пребывания в опасной для путешественников иностранцев Испании «смутного» времени1 изучить язык, полюбить испанский народ и испанские романсы. Двадцать лет спустя, будучи профессором Кэмбриджского университета (Бостон, США) и собрав в основанной им Бостонской библиотеке все доступные на тот момент исследования в области гуманитарных наук, Тикнор на протяжении 1838-1848 гг. создал свод новейших (на то время) сведений по истории испанской литературы, изданный в 1849 г. Трехтомная «История испанской литературы» Дж. Тикнора в переводе Н. И. Стороженко выходила в Москве на протяжении 1883-1891 гг. Н. И. Стороженко заимствовал у Дж. Тикнора мысль об «американском золоте» (использовавшуюся позднее не им одним), погубившем Испанию, развратившем испанцев и ставшем почвой для появления в стране «паразитов, плутов, авантюристов и других подонков общества», в общем - «пикаро», а также об отражении «нравов и жизни» этих пикаро в плутовских повестях и романах. Но Дж. Тикнор был не единственным источником Н. И. Стороженко. В статье для «Северного Вестника» московский ученый использовал эпохальные
1 Дж. Тикнор путешествовал по Испании с мая по ноябрь 1818 г. (канун восстания генерала Р. Риего 1820 г.) и больше туда не возвращался, хотя, уже обосновавшись в Бостоне, часто посещал Европу и жил там долгое время.
«Испанские розыскания» французского ученого А. Мореля-Фасьо [15], а главное, его перевод бургосского издания «Ласарильо» (1554) на французский язык (по этому переводу и сделан пересказ Н. И. Сто-роженко). При этом Н. И. Стороженко отметил и некоторые важные особенности поэтики «Ласарильо», которые позднее будут долго не замечаться: в частности, художественное единство испанской повести, которое создается «автобиографической формой», дающей рассказчику возможность представить все описываемое в свете своего «наивно-лукавого юмора» [11, с. 68].
Вслед за Н. И. Стороженко «Жизнь Лазарилло» была высоко оценена и В. Сиповским - автором двухтомных «Очерков по истории русского романа» [10], и писателями демократического направления, например В. Г. Короленко. В 1893 г. появился и первый, но очень далекий от совершенства перевод «классического» «Ласарильо» на русский, сделанный якобы с испанского языка киевским учителем-итальянистом Гливенко, и лишь в 1931 г. в издательстве «Academia» вышла в свет первая версия лучшего на сегодняшний день перевода повести, принадлежащего К. Н. Державину1.
Таким образом, «старая» испанская повесть, кажется, никоим образом не могла ни участвовать в становлении русской прозы в период ее формирования, ни как-либо отозваться в русской литературе в годы ее расцвета в XIX в. и тем более в XX в. Но в истории литературы помимо контактных связей и непосредственных, прямых, влияний существуют, как известно, связи бесконтактные, влияния опосредованные, существует также и то, что М. М. Бахтин называл «памятью жанра». Давно установлено, что «Ласарильо» не в меньшей, если не в большей степени, чем «История жизни пройдохи по имени дон Паблос» Франсиско де Кеведо и даже классика плутовского жанра - «Гусман де Альфараче» - Матео Алемана, отозвался в творчестве многих хорошо и давно известных в России романистов, таких как Лоренс Стерн, Оливер Голдсмит, Чарльз Диккенс, -тех прозаиков, чье мироощущение на утратило связи с евангельским духом, который можно назвать эразмизмом в широком смысле слова. Ведь Ласарильо как герой первых трех глав повести 1554 г., голодный мальчик-подросток, окруженный жестоким злорадным миром «добрых христиан», чуть ли ни единственный персонаж пикарески -представитель «малых сих» в буквальном значении слова.
1 В этом переводе название повести звучало как «Жизнь Ласарильо и его беды и несчастья».
И пускай Лоренс Стерн будет пародировать детскость Ласарильо печальной взрослой «детскостью» Тристрама Шенди, в своем повествовании так и не перешагнувшего рубеж своего пятилетнего возраста. Воистину детским открытым взглядом на мир будут наделены любимые взрослые герои-чудаки Стерна, такие как пастор Йорик - персонаж «Жизни Тристрама...» и герой-повествователь «Сентиментального путешествия». Естественно, что и весь «стер-нианский слой» русской литературы первой половины XIX в.1, будет так или иначе связан с опытом автора «Ласарильо».
К восторженному почитателю и продолжателю Стерна - Дени Дидро, автору «Племянника Рамо» (1762), восходит и особый жанр русской прозы, который Н. В. Живолупова назвала «исповедью антигероя» [6]. Исследовательница творчества Ф. М. Достоевского, не думавшая ни о «Ласарильо», ни о приоритете испанской пикаре-ски в плане пародийно-иронической переориентации исповедального дискурса, Н. В. Живолупова, тем не менее, проницательно обозначила многие параметры восходящей, в конечном счете, к жанровой традиции «Ласарильо»2. Главный из многочисленных парадоксов, на которых, согласно наблюдениям Живолуповой, строится «исповедь антигероя», состоит в том, что читатель должен судить о некоем, далеко не идеальном, а часто даже отталкивающем существе (выслушивать его, вступать с ним в контакт, сострадать ему - находить в нем «человека внутреннего»), руководствуясь теми сведениями, которые предоставляет ему сам «антигерой». Ускользая из кругозора завершающего его авторского взгляда, герой-повествователь «исповеди антигероя» (которая не может не стать и своего рода
1 Описанный и исследованный В. В. Виноградовым во многих исследованиях, в том числе [4, с. 251].
2 О том, что оба сквозных архетипических персонажа прозы Достоевско-
го - «смешной человек» и «человек из подполья» - восходят к испанскому
пикаро писал и итальянский русист Стефано Алоэ [1], имеющий, в отличие
от многих пишущих о плутовском романе, вполне адекватное представление
об испанской пикареске и ее генетической связи с «Исповедью» Аврелия Августина. «...Человек, который падает в бездну греха и униженности... пессимист и циник, инертный мизантроп, исключенный из общества: не это ли описание пикаро?» - задается риторическим вопросом С. Алоэ, характеризуя героя Достоевского и констатируя факт «второстепенного непосредственного влияния» на его появление именно испанского (а не только и не столько жильбласовского) плутовского жанра [1, с. 78].
антиисповедью), в конечном счете, обретает свободу творческого самоутверждения - ту, на которую делает робкую заявку Ласа-ро, сравнивающий себя с Цицероном в прологе к читателю. Ограничиваясь русской традицией и выстраивая ее от Достоевского1, Н. В. Живолупова включает в ряд творцов «исповедей антигероя» и Венедикта Ерофеева - создателя поэмы «Москва - Петушки», классического завершения упомянутого жанра на русской почве.
В числе предшественников В. Ерофеева (влияние некоторых из них, например Стерна и раннего Достоевского, на свое творчество сам автор поэмы «Москва - Петушки» признавал) [5, с. 521], можно назвать и анонимного автора «Ласарильо»2. Даже с формально-композиционной точки зрения «Ласарильо» и поэму Ерофеева сближает многое3: и разделенный на отрезки-главки путь-испытание, и встречи героя, стремящегося стать незаметным («как все»), с представителями социального «дна», и анекдоты, и рассказы-исповеди собутыльников, и скатологические и прочие мотивы, связанные с «материально-телесным низом» (правда, у Ерофеева, как и в «Ла-сарильо», этот самый «низ» перемещается наверх - область глотки, горла, рта: в глотку Ласарильо слепец засовывает свой мерзкий нос в поисках пропавшей колбасы, каковая, непрожеванная, через рот воришки и выскакивает; все, что «неправильно» употребил «Веничка», тем же путем обращается в блевотину...). Вино воскрешает избитого Ласарильо к жизни, беспробудное «винопитие» дает «Веничке» возможность хоть как-то претерпевать «холод» и «горе» человеческого существования, куда-то двигаться, идти. Сам же мотив «целительного вина» превращается под пером русского писателя в раблезиански-неистощимый перечень разного рода спиртных напитков и самоубийственно-смертельных «коктейлей».
1 Влияние Стерна и Дидро на Достоевского - факт общеизвестный.
2 Известно, что писатель сдал все экзамены за I курс филологического фак-та МГУ, в том числе и по зарубежной литературе («Ласарильо» изучается именно на этом курсе), т. е. Вен. Ерофеев должен был прочесть «Ласарильо», а память у создателя «Венички», как пишут мемуаристы, была феноменальная.
3 См. также: Бераха Л. Традиция плутовского романа в поэме Венедикта Ерофеева [2]. Канадский славист первым заметил и сходство Венеч-ки с Ласарильо: «Веничка в отсутствии, а не в отрицании, он Ласарильо, а не лермонтовский Демон последнего дня. Он - в пустоте, протянувшейся между полюсами того, что ушло, и того, что осталось» [2, с. 89].
В самом имени героя первой пикарески, как и в мифологическом подтексте сюжета «Ласарильо», развернута евангельская тема воскрешения Лазаря, которую, очевидно, отнюдь того не осознавая, подхватывает автор поэмы «Москва - Петушки». Его «Веничка» уподобляет себя не только Лазарю, но и расслабленному, к которому обращены проходящие через поэму рефреном слова Христа: «Встань и иди!».
Наконец, именно в «Ласарильо» 1554 г. есть тема особых отношений героя с Высшей Силой (в лесажевской ветви плутовского жанра она показательно отсутствует). Господь ведет Ласарильо-подростка по жизни, в «Ласарильо-тунце» спасает из моря, превратив в рыбу, в финале романа Хуна де Луна оставляет на поругание злым мальчишкам (не эти - так им подобные мальчишки появятся в конце поэмы Ерофеева). Отсюда - уже отмечавшаяся ранее не раз постоянная оглядка Ласаро-автора письма Вашей Милости на текст Священного Писания, соизмерение всего произошедшего с ним со строками и ситуациями Писания, которое то цитируется в патетическом ключе, то пародируется, то перефразируется: эта же особенность строения «Москва - Петушки» поражает читателей и критиков поэмы, видящих в ней как бы доселе невиданное, святотатственное отождествление сакрального и профанного.
Но мало кто разглядел в самом главном «предмете» поэмы Ерофеева - теме беспробудного пьянства - связь с ритуалом Евхаристии, ключевым сюжетом как «Ласарильо», так и многих других творений испанской прозы Золотого века1. В «сакральной пародии» на Евхаристию в третьей главе «Ласарильо» 1554 г. запечатлелось двойственность сознания «христианских гуманистов» XVI столетия: они продолжали верить в наставления Эразма, в писаниях которого символ «мистического тела Христова» свидетельствует о возможности примирения и воссоединения человечества, и вместе с тем не могли не видеть процесса распада, разрушения раннехристианского
1 Хотя Н. В. Живолупова еще в 1992 г. заметила: «В поэме Ерофеева пьянство героя выглядит как нечто парадоксальное: оно делает Венечку виновным перед Богом и в то же время фамильяризует контакт с ним <. .> Все это как бы превращает процесс пьянства в акт некоего мистического единения с Богом, в шутовскую, пародийную форму причащения, внутреннее смысловое содержание которого остается неизменным - «кровь Нового Завета», изливаемая «во оставление грехов» [7, с. 90].
общинного идеала, разъятия и распыления любых духовно-телесных общностей в жерновах цивилизации Нового времени. И если об эраз-мистских корнях мироощущения В. Ерофеева, о которых пишет современный исследователь [16], можно спорить (эразмизм Ерофеева так же апофатичен, как и вся его религиозность1), то за разбросанными по тексту поэмы «осколками» реалий современной творцу советской жизни нельзя не разглядеть образа разлагающегося Тела убитой большевиками России, о чьей скоропостижной кончине в 1918 г. писал столь любимый Ерофеевым Василий Розанов.
Однако стремление «Венички» в акте совместного распития спиртного причастить к исчезающему народу хотя бы тех увечных, в ком еще теплится жизнь2, входит в неразрешимое противоречие с надеждой путника попасть в Земной Рай - Петушки, на лоно к своей Царице, к колыбели Младенца-сына. Отдельным, личным, своим Раем «Веничка», помимо собственной воли, должен пожертвовать (в этом его участь резко отличается от участи толедского городского глашатая), так как изначально обречен на заклание.
Тема воскрешения Лазаря в «Москва - Петушки» постепенно уступает место теме жертвоприношения: «Плутовская форма сначала выявляется, а потом стирается», - справедливо замечает критик [2, с. 80]. Путь-дорога «Венички» «сворачивается» в сорок ступенек грязного московского подъезда. Винопитие не спасает. Пути духа перекрывает икота. Смеющиеся ангелы отлетают. Ощущение присутствия Высшей Силы окончательно уступает место мании преследования. Глас Божий становится молчанием. Оно же (шило, воткнутое в горло, и есть немота) становится финальным пунктом его назначения.
Бесконечно толкуемая критиками последняя фраза поэмы3, последние слова «Венички» - «...с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду», - смыкает прошлое и будущее, отменяет время
1 См. итоговое размышление на эту тему в главе «Кто убил Веничку Ерофеева?» [8].
2 В этом признается Гуревич - протагонист «трагедии в пяти актах» «Вальпургиева ночь, или Шаги командора»: «Да, умысел был: разобщенных сблизить. Злобствующих - умиротворить ... приобщить их к маленькой радости ... внести рассвет в сумерки этих душ, зарешеченных здесь до конца света.» [5, с. 288].
3 См. и ср. ее новейшее прочтение: [3].
как таковое1. Таким образом в поэме Вен. Ерофеева отменяется и не существующий вне времени, сколь бы фиктивным и запутанным он ни был, новоевропейский нарративный жанр - роман, у истоков которого лежит анонимная книжица о Ласаро, сохранившаяся в четырех изданиях - версиях 1554 г.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Алоэ С. Достоевский и испанское Барокко // Достоевский и мировая культура. - 1998. - № 11. - С. 76-94.
2. Бераха Л. Традиция плутовского романа в поэме Венедикта Ерофеева // Русская литература XX века: направления и течения. - Екатеринбург, 1996. - Вып. 3. - С.77-89.
3. Боснак Д. Картина И. Крамского «Неутешное герое» в художественной системе поэмы «Москва - Петушки» // Вопросы литературы. - 2013. -Январь - февраль. - С. 30-61.
4. Виноградов В. В. Натуралистический гротеск (Сюжет и композиция повести Гоголя «Нос»), «Этюды о стиле Гоголя» // Избранные труды. Поэтика русской литературы. - М. : Наука, 1976. - 511 с.
5. Ерофеев В. Мой очень жизненный путь. - М. : Вагриус, 2003. - 574 с.
6. ЖиволуповаН. В. Проблема свободы в исповеди антигероя. От Достоевского к литературе XX века (Е. Замятин, В. Набоков, Вен. Ерофеев, Э. Лимонов) // Поиск смысла: сб. ст. Междунар. науч. конф. «Русская культура и мир». - Н.-Новгород : НГПИИЯ им. Н. А. Добролюбова, 1994. - С. 180-208.
7. Живолупова Н. В. Паломничество в Петушки, или проблема метафизического бунта в исповеди Венички Ерофеева // Человек. - 1992. -№ 1. - С. 78-91.
8. Липовецкий М. Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в культуре 1920-2000 годов. - М : Новое литературное обозрение, 2008. - 848 с.
9. Луна Хуан де. Вторая часть жизни Ласарильо с берегов Тормеса, извлеченная из старинных хроник города Толедо / пер. с исп. А. В. Серебренникова. Рукопись.
10 Сиповский В. В. Очерки по истории русского романа // Записки историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. - Т. I. - Вып. 1. - СПб., 1909. - 346 с.
1 Поразительно их созвучие с сонетом Ф. де Кеведо, начинающимся словами: «Вчера ушло, а завтра не настало...» (Ayer se fue, y mañana no ha llegado).
11. Стороженко Н. И. Из области литературы. Статьи, лекции, речи, рецензии. Издание учеников и почитателей. - М., 1902. - 469 с.
12. Чекалов К. А. Формирование массовой литературы во Франции. XVII -первая треть XVIII века. - М. : ИМЛИ РАН, 2008. - 248 с.
13. LeBlancR. The Russianization ofGil Blas: a Study in Literary Appropriation. -Ohio: Columbus, 1986. - 292 p.
14. Luna Juan de. Segunda parte de la vida de Lazarillo de Tormes. Sacada de las corónicas antiguas de Toledo // Segunda parte del Lazarillo. Edición de Pedro M. Piñero. - Madrid: Cátedra, 1988. - P. 261-388.
15. Morel-Fatio A. Etudes sur l'Espagne. - Paris, 1888. - 428 p.
16. Ready O. In Praise of Booze: Moskva-Petushki and Erasmian Irony // The Slavonic and East European Review. - 2010. - Vol. 88. - # 3 - July. -P. 437-467.
