CC BY
38
УДК 94(460).05
ТРАНСФОРМАЦИЯ ЦЕННОСТНЫХ ОРИЕНТАЦИЙ В ИСПАНСКОМ ОБЩЕСТВЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVI - НАЧАЛА XVII ВЕКА
© 2008 г. Е.А. Балокан
Министерство культуры Ставропольского края, Ministry of Culture of Stavropol Region,
355000, Ставрополь, ул. Булкина, 17, 355000, Stavropol, Bulkin St., 17,
[email protected]. ru [email protected]. ru
Во второй половине XVI в. в испанском обществе в условиях системных изменений социума сформировался своеобразный тип кризисной личности. Самоидентификация различных слоев населения претерпела сильную деформацию. Маркирующими признаками кризиса стали рост социальной мобильности, преобладание «авантюрных» методов приобретения богатств, увлечение внешними проявлениями благородства и подражание дворянскому стилю жизни среди бюргеров и печеро, вынужденная или добровольная утрата признаков социального статуса среди дворян.
Ключевые слова: ценностные ориентиры, модели поведения, идентичность, маргинальность, мобильность, социальная ассиметрия.
In second half of 16,h century in Spanish society in the conditions of system changes of society there appeared an original type of a crisis person ality. Sefidentification of various levels of population has undergone strong deformation. Marking signs of crisis were: growth of social mobility, prevalence of "adventurous" methods of acquisition of riches, hobby for external displays of nobleness and imitation a life style of noble family among burghers and pechero, and the compelled or voluntary loss of signs of the social status among noblemen.
Keywords: value orientations, behavior models, identity, marginality, mobility, social asymmetry.
Одной из общеевропейских тенденций социального развития в XVI в. был рост мобильности населения. С насиженных мест снимались целые категории людей, которых материальные интересы не задерживали дома. Между странами и областями происходил непрерывный демографический обмен [1]. На Иберийском полуострове это явление имело ряд характерных особенностей, обусловленных спецификой развития испанского государства.
Испанское общество, покоившееся на поземельных отношениях, эволюционировало медленно и с запозданием по сравнению с политическими и экономическими изменениями. Сознание испанцев было отягощено фиксированными установками средневекового происхождения, что мешало формированию новых. Новые ценностные ориентации в условиях неблагоприятного политического и социально-экономического климата не были закреплены опытом жизнедеятельности группы. Не получив морально-психологической санкции, эти ценности не вызывали желания подражать им, а потому не стали действенным регулятором поведения. Традиционные ценностные же установки, хоть и утратили жизненно-регулятивную силу, сохранили свою символическую значимость и постепенно мутировали под давлением исторических условий жизни.
В этой ситуации самоидентификация представителей различных слоев испанского общества претерпевала сильную деформацию. Идентичность была изучена ученым-психологом Э. Эриксоном и понималась им как «ощущение тождества и целостности», прису-
щее каждому человеку [2, с. 25]. Разные виды идентификаций (национальная, религиозная, профессиональная и др.), через которые человек проходит в процессе своей социализации, призваны помочь ему обрести чувство целостности и максимальной включенности в общество. В стабильном обществе процесс социализации проходит безболезненно. Члены такого общества не ощущают психологического давления и принимают большинство норм и ограничений. В нестабильные, переходные периоды многие автоматизмы сознания и ценностные установки перестают отвечать требованиям времени и «не срабатывают». Механизм идентификации дает сбой. В этих условиях определенная часть общества перестает придерживаться общепринятых норм, болезненно воспринимает любые социальные ограничения. Она выпадает из традиционного уклада жизни и пытается обрести новые установки, которые стали бы структурирующим ядром новой психосоциальной идентичности. Однако поиск может затянуться. В таких условиях человек вынужден занять удобную для него промежуточную позицию, обретя «спутанную идентичность» [2, с. 26]. Теория Э. Эриксона дает возможность реконструировать связи между индивидуальным и коллективным опытом, объяснить появление неординарных личностей, а также значительных групп с девиантным поведением.
Термин «спутанная идентичность», введенный Э. Эриксоном, описывает тип личности, которому свойственно состояние психологического тупика. Этот же тип личности находится в свою очередь в поле
изучения социологических теорий маргинальности. По мнению Р. Парка и Э. Стоунквиста, личность, испытывающая чувство моральной дихотомии, раздвоения и конфликта, когда старые привычки уже отброшены, а новые еще не сформированы, можно назвать маргинальной.
Современные отечественные исследователи, в частности А.В. Качкин, отмечают, что в условиях системных изменений социума формируется своеобразный тип кризисной личности, при этом кризис эго- и социальной идентичности не воспринимается ни обществом, ни личностью как трагедия, а становится скорее способом существования, образом и стилем жизни [3]. Состояние маргинальности осознается как психологически комфортное, что во многом объясняет закрепление и удержание кризисной ситуации.
В условиях широкой маргинализации общества, когда его члены не могли остановиться на том или ином <^о»-идеале и, следовательно, обрести положительную идентичность, состояние «спутанности», деформирован-ности консервировалось. Определенная часть социума предпочитала, как сказал А.В. Качкин, «блуждать на поверхности социальных отношении» [3, с. 63], не делая никакого окончательного выбора. Причем блуждать не только в переносном, но и в прямом смысле.
Рост мобильности представителей всех социальных групп становится, таким образом, одним из маркирующих признаков кризиса социальной идентичности. Для создания более полной картины требуется также анализ установок, связанных с трудом, богатством, приватной сферой представителей низшего дворянства и торгово-ремесленных слоев испанского общества, оказавшихся в условиях кризиса в маргинальной среде или симпатизировавших ей.
Развитие городов, успешность производственной и торговой деятельности способствовали формированию позитивной идентификации со своим трудом вплоть до начала XVI в. Но это новое отношение к труду, не закрепившееся прочно в сознании обычного испанца, не выдержало испытания американским серебром. Обилие возможностей легкого и быстрого обогащения и отсутствие навыков по сохранению и дальнейшему приумножению нажитого не способствовали формированию положительного отношения к ежедневному, малоприбыльному и тяжелому труду.
Желающие разбогатеть бюргеры и дворяне гораздо охотнее идентифицировали себя с ловкими авантюристами, вступая в амплуа удачливых охотников за сокровищами, отважных конкистадоров, нежели «неутомимых тружеников и успешных торговцев». В плутовских романах немало прямых свидетельств тому, что, не обретя твердой почвы для «честной наживы», бюргерская ментальность оказалась легко ангажируемой стремлением к «бесчестной». Например, о том, что обогатиться за морем можно только нечестным путем, пишет М. Алеман: «Тамошние жители, отправляясь за море, оставляют совесть у себя дома или отдают на хранение трактирщикам - знать такая это огромная и тяжелая штука, что может потопить корабль. Вернувшись на родину, иные забирают ее об-
ратно» [4]. Хромой Бес Луиса де Гевары говорил, что в Севилье чувствует себя превосходно, «потому, верно, что в нем изобилие нечистой совести, привозимой из Индий» [5].
Место образа добропорядочного буржуа, торговца или ремесленника, занимает сначала авантюрист, искатель удачи вдали от дома, а затем пикаро, что свидетельствует о деформации самоидентификации испанца в мире. И дело здесь не только в том, что, как отмечал Д.К. Петров, «долгие века военной жизни убили у испанцев способность существовать и богатеть мирными способами» [6, с. 15]. Предпочтение, которое испанцы отдавали авантюрным методам приобретения богатств, связано в большей мере с неблагоприятным экономическим и ментальным климатом. В этих условиях поиск положительной идентичности для многих из них обернулся реактуализацией ценностных установок рыцарства.
Плутовские романы сообщают о массовом увлечении испанцев переходного периода внешними проявлениями благородства, которое нашло выражение в погоне за титулами, пустом тщеславии и стремлении демонстрировать свою социальную успешность. Корни «феномена всеобщей идальгии» [7, с. 89] уходят во времена Реконкисты, когда в силу государственной необходимости границы дворянского сословия были открыты для представителей других групп. Всякий, кто мог снарядить коня и участвовал в походах с королем, мог «жить по праву кабальеро». Военная служба привлекала представителей различных слоев и материальными выгодами. Постоянное присутствие кабальеро в повседневной жизни города и неполная от-члененность от других городских слоев способствовала, по мнению О.И. Варьяш, «сохранению и культивации определенных моделей поведения, типичных для привилегированных слоев общества, при слабом противопоставлении им моделей поведения лиц сугубо так называемых городских занятий» [8].
В связи с доступностью идальгии для разбогатевших печеро и всякого рода авантюристов происходят девальвация дворянского статуса, снижение ценности чести как внутреннего регулятора поведения представителей привилегированного сословия, а также деформация основных ценностных ориентиров. В этот период искаженные дворянские ценности начинают преобладать как основополагающие и образцовые среди различных слоев населения, прежде всего среди горожан. Бывшие печеро не только не переживали по поводу обесценивания идальгии как результата «повального одворянивания», но и испытывали психологически компенсаторное чувство удовлетворения от происходящей социальной инверсии статуса.
Параллельно происходит другой процесс, когда добровольно или вынужденно дворяне утрачивают все признаки социального статуса, кроме высокой степени мобильности. Так, молодые люди из вполне обеспеченных дворянских семей оставляют родительский дом и отправляются скитаться. Сервантес описывает Диего де Карриазо, сына знатной семьи из Бургоса, который убежал из дома, чтобы странствовать по миру:
«Он был так счастлив от этой свободной жизни, что среди сопутствующих ей непокоя и нищеты вовсе не сожалел об изобилии, которое оставил в родительском доме...» [9].
Ситуацию вынужденной утраты дворянского статуса описывает епископ Леона, обращаясь к Филиппу III. Он сообщает, что в его епископский город прибыло «.большое количество бедных людей, рожденных благородными, чистой и дворянской крови, которые приехали с гор Астурии и Галисии и которых разместили по домам, принадлежащим церквам и монастырям. Пребывая в глубокой нищете, они ехали куда глаза глядят, босые, в лохмотьях, спали на жутком холоде прямо на улице, с большим риском для собственного здоровья и жизни» [1, c. 54]. Дефурно считает, что они покинули родные края, чтобы скрыть нищету в незнакомом городе, вдали от глаз знакомых - и оправдывая свой отъезд каким-нибудь благородным предлогом [10, c. 234].
Из-за вопросов престижа того или иного социального статуса в обществе возникает социальная асимметрия. Свобода и автономность становятся важными ценностными ориентирами. Те, кому не удается сделать придворную или военную карьеру, предпочитают разбой, бродяжничество, на худой конец крупную торговлю с Новым Светом какому-либо другому занятию.
Труд явно уступает по притягательности нетрудовым способам получения богатства и уважения. Это преобладающая тенденция, но не единственная. Часть людей, вынужденных сниматься и покидать родные места, переживала это очень болезненно. Тоска по стабильному существованию, по небольшому, но гарантированному доходу была сильна у большой части населения, прежде всего среди крестьян: «вот когда бы Господу было угодно, чтобы я зарабатывал на кусок хлебы без особых хлопот и у себя дома, не таскаясь по гиблым местам и перепутьям... веселью моему была бы другая цена» [11].
В.А. Ведюшкин также предостерегает против использования привычных штампов, сложившихся вокруг фигуры испанца рубежа XVI - XVII вв., чьей национальной чертой считается склонность к праздности. «В XVII веке, - отмечает он, - праздными и бродягами их сделала лишь невозможность нормально жить своим трудом» [7, c. 89]. Человека связывает с определенным местом либо наличие собственности (дома, земли), либо стабильного источника дохода. Отсутствие таковых зачастую становится причиной появления склонности к переезду, бродяжничеству в поисках лучшей доли. Но это лишь одна из причин.
Людей толкают в путь кроме нужды особенности выбранной профессии или же просто поиск приключений и лучшей доли. Мода на искателей счастья вдали от дома порождает массовые подражания. Отсутствие стабильности и каких-либо гарантий со стороны государства облегчает разрыв связей, соединяющих человека с местом, определенным занятием и своей социальной группой.
В поисках заработка переезжали из города в город врачи, адвокаты, представители других «свободных
профессий». Так, отец М. Сервантеса, вольнопрактикующий лекарь, был вынужден менять места своего проживания. Странствия стали и лейтмотивом жизни самого Сервантеса, скитавшегося сначала в качестве военного, потом государственного чиновника. Государство в XVI в. произвольно перебрасывало своих «функционеров» (чиновников) с места на место, не давая им пустить корни. Не меньше, а то и больше времени проводили в странствиях военные как кадровые, так и вольнонаемные.
Отнюдь не только в глазах представителей высших слоев общества война и праздность считались благородным занятием, а тяжелые заботы о хлебе насущном -занятием недостойным. Многие представители бюргерского слоя, которым не удалось закрепиться в экономической нише своего слоя, порывая с ремеслом, охотно примеряли на себя амплуа воина в расчете на быструю и легкую наживу. На страницах романов представителей этой прослойки можно встретить и на дорогах Италии, и в приграничных с Францией районах, и на пути в Америку, и даже в турецком плену. Не случайно в XVII в. имела широкое хождение пословица: «España mi natura, Italia mi ventura y Flandes mi sepulture» (Испания - моя родина, Италия - моя удача, Фландрия - моя могила) [12].
Чаще всего в солдаты записывались из-за ожидаемой прибыли, которую думали получить от военной службы. Так, для Эстебанильо Гонсалеса война - это средство пропитания. «Я был равнодушен к этой войне, которая не давала ничего, а набивала мое брюхо» [13, c. 523]. Иногда военными становились из-за скуки или из любопытства, как это произошло с Марко-сом де Обрегоном. «Имея желание посмотреть свет, я бросил занятия и записался в отряд моего друга капитана.» [13, c. 523].
Еще одна мобильная категория - преступники. Разбойники были бичом на дорогах Арагона и Каталонии. Не имеет смысла, пишет в 1567 г. один флорентиец, путешествовать из Барселоны в Сарагосу на почтовых лошадях, ибо слишком велик риск нападения. В одной из своих новелл Сервантес рассказывает, как на небольшую группу его героев именно в окрестностях Барселоны напали bandoleros. Это совершенно заурядный случай, ведь через Барселону проходила одна из главных дорог имперской Испании, которая обеспечивает сообщение страны со Средиземноморьем и с Европой. Маленькие и подвижные разбойничьи республики способны перебираться из каталонских Пиренеев в Гранаду, из Гранады в Каталонию. Кроме того, разбойники часто находят сочувствие в народе, героизируются в литературе (образ благородного разбойника привлекателен в условиях социальной и политической нестабильности). Этому способствует и отсутствие восприятия человеческой жизни как высшей ценности.
Необходимо отметить феномен искусственной стихийной корпоративности внутри маргинальных сообществ. В среде разбойников, в сообществе пикаро наблюдается неосознанное копирование общественной иерархии. Стереотип жесткой иерархичности воспринимается как гарант стабильности, защищенности, эффек-
тивности в достижении целей. Возникновение таких суррогатов можно рассматривать как признак распадения социальных связей в обществе, которые ранее обеспечивали его функционирование как целостной системы.
Экономический кризис создал особый тип «авен-туреро» - авантюристов, живших главным образом за счет своих ближних. Д.К. Петров, основываясь на хрониках, заметках иностранцев, путешествующих по Испании, памятниках литературы, анализирует особенности национального характера испанцев. Авантюрист, по его определению, - это «соединительное звено между рыцарем и пикаро, он совмещает свойства и того и другого» [6, c. 24]. Менталитет воина, авантюриста и странника, сложившийся в ходе Реконкисты, никак не могла победить тяга к оседлости и созидательному труду.
Толпы нищих и бродяг связывали свои надежды на будущее с получением неожиданной прибыли и ждали, когда им улыбнется удача. Число бродяг и профессиональных нищих, по некоторым подсчетам, достигло в конце XVI в. 150 тыс. человек (мужчины, женщины, дети) [14]. Примечательная особенность -большое количество иностранцев прибывает в Испанию с целью быстро поправить свое материальное положение. Не только купцы и ремесленники, даже нищие из разных стран приезжают сюда на поиски счастья. Они рассчитывают быстро обогатиться, просто собрав милостыню в деревнях и на дорогах Испании, чему способствует культивирование в обществе христианского восприятия нищеты. Кастилия становиться для них примерно тем же, чем для Испании колонии в Южной Америке. В городах столько нищих, калек, настоящих и мнимых, прибывших из других стран, что кажется, будто вся нищета Европы хлынула в Испанию [10, c. 30].
Испания изобиловала незаселенными пространствами, люди концентрировались в городах. Существовало два основных центра притяжения - Мадрид и Севилья, политическая и экономическая столицы страны. Множество людей, соблазненных призрачным образом столицы, приезжало в Мадрид. М. Алеман писал, что бедняки идут в Мадрид «tras un asnillo cargado de buena dicha» (за осликом, нагруженным добрыми надеждами) [15]. Королевское правительство, обеспокоенное проблемами продовольственного снабжения и безопасности, являвшимися следствием постоянного разрастания города, пыталось положить ему предел, в частности, ограничив время пребывания тех, кто приезжал улаживать свои дела в судах и административных учреждениях [1, c. 88]. Но все эти предписания остались на бумаге. К тому же наиболее нежелательными элементами были не те, кого серьезные дела удерживали в городе, а толпа авантюристов, пикаро, и всякого рода оборванцев, приезжавших в Мадрид для того, чтобы вести паразитический образ жизни.
Мир студентов находился в постоянном общении с представителями общественного дна. Недаром почти все герои плутовских романов вспоминают времена
своего пребывания в университетах в Алькале или в Саламанке. Многие молодые люди, отправляясь в поход за дипломом, который позволил бы им выбиться в люди, приобретали в университете лишь вкус к «вольной» жизни.
Перемещение по стране и за ее пределы - обыденность, неотъемлемая часть повседневности. Путешествия нарушают размеренный уклад жизни, будоражат, встряхивают людей. Кроме того, бродячие торговцы, погонщики, комедианты, паломники, нищие выполняли важную социальную функцию устной передачи сведений, формировали единое информационное пространство. Регулярные встречи для обмена информацией проходили на рынках, ярмарках или во время религиозных праздников.
Подавляющее большинство литературных героев прямо или косвенно (погонщики мулов, содержатели постоялых дворов) участвуют в этом постоянном движении. Отличие этих новых героев от, например, странствующего рыцаря - кумира Дон Кихота, - отсутствие каких-либо конкретных целей, обязательств и моральных установок. Они максимально мобильны, не привязаны ни к определенному месту, ни к какому -то делу, представляют собой образ гипертрофированной свободы. Переезд, перемещение в другое место рассматривается как возможность попробовать себя в другой социальной роли, очевиден мотив поиска своей ниши в обществе. Одной из основных ценностей, «проповедуемых» литературой, становится умение приспособиться, отстаивать свои интересы.
Ценностные представления реализуются в поведенческих практиках. Общественные практики в свою очередь порождают новые ценности, формируют новых героев. Срабатывает универсальный социальный закон: явление, став массовым, перестает быть отклонением и становится частью нормы. Так, бродяжничество, воспринимаемое еще как одна из форм деви-антного поведения, все чаще оказывается в ряду привычных вещей. Хотя процесс этот в начале XVII в. еще далек от завершения, наблюдается повышенное внимание к этому феномену среди интеллектуальной элиты испанского общества.
Литература
1. Бродель Ф. Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II: В 3 ч. Ч. 2. Коллективные судьбы и универсальные сдвиги / Пер. с фр. М.А. Юсима. М., 2003.
2. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996.
3. Маргинальность в современной России. М., 2000.
4. Алеман М. Гусман де Альфараче / Пер. с исп. Е. Лысенко. М., 1963. Т. 2. С. 376.
5. Велес де Гевара Л. Хромой бес. М., 1964. С. 112.
6. Петров Д.К. Испанские авантюристы XVI-XVII столетий. СПб., 1905.
7. Ведюшкин В.А. Достоинство труда глазами сословий Испании XVI-XVII вв. // Этика и организация труда в странах Европы и Америки. М., 1997.
8. Варьяш О.И. Пиренейские города в средние века // Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 1: Феномен средневекового урбанизма. М., 1999. С. 242.
9. Сервантес С.М. Назидательные новеллы // Собр. соч.: В 5 т. Т. 3. М., 1961. С. 318.
10. Дефурно М. Повседневная жизнь Испании золотого века / Пер. с фр. Т.А. Михайловой; Предисл. В.Д. Балакина. М., 2004.
Поступила в редакцию
11. Сервантес С.М. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский // Собр. соч.: В 5 т. Т. 2. М., 1961. С. 45.
12. Силюнас В. Стиль жизни и стили искусства (Испанский театр маньеризма и барокко). СПб., 2000. С. 7.
13. Испанский плутовской роман: Сб.: Пер. с исп. / Вступ. статья Н. Томашевского. М., 2000.
14. Алексеев М.П. и др. История западноевропейской литературы. Средние века и Возрождение. 5-е изд., испр. и доп. М., 1999. С. 241.
15. Алеман М. Гусман де Альфараче / Пер. с исп. Е. Лысенко. М., 1963. Т. 1. С. 45.
24 декабря 2007 г.
