CC BY
5РУССКО-ВИЗАНТИЙСКИЙ ВЕСТНИК
Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии Русской Православной Церкви
№ 3 (14)
2023
В. Ю. Даренский
Основоположения русского экзистенциализма в наследии А. Григорьева
УДК 1(470)(091):821.161.1-1
DOI 10.47132/2588-0276_2023_3_101
EDN LXBVOZ
Аннотация: В статье рассмотрены основоположения русского экзистенциализма в публицистическом, эпистолярном и поэтическом наследии А. Григорьева. Показано, что исток философствования А. Григорьева как протест против «рабства» и «пантеизма» системы Гегеля — такой же, как и у С. Кьеркегора. Ключевыми экзистенциальными категориями у А. Григорьева стали «идеал» и «почва» как две составляющие личностного бытия, требующие усилий духовного развития. «Почва» таит в себе «идеал», который должен быть личностно актуализирован, но без «почвы» невозможен. Экзистенциал «почвы» почти на 100 лет опередил конгениальный ему экзистенциал «земли» у М. Хайдеггера. В поэтических текстах А. Григорьева очень ярко показана «пограничная ситуация» как исток философии и личностного развития.
Ключевые слова: А. Григорьев, экзистенциализм, почва, идеал, личность. Об авторе: Виталий Юрьевич Даренский
Доктор философских наук, профессор Луганского государственного педагогического университета.
E-mail: darenskiy1972@rambler.ru ORCID: https://orcid.org/0000-0003-2042-5527
Для цитирования: Даренский В. Ю. Основоположения русского экзистенциализма в наследии А. Григорьева // Русско-Византийский вестник. 2023. № 3 (14). С. 101-114.
RUSSIAN-BYZANTINE HERALD
Scientific Journal Saint Petersburg Theological Academy Russian Orthodox Church
No. 3 (14)
2023
Vitaly Yu. Darensky
The Foundations of Russian Existentialism in the Legacy of A. Grigoriev
UDC 1(470)(091):821.161.1-1
DOI 10.47132/2588-0276_2023_3_101
EDN LXBVOZ
Abstract: The article examines the foundations of Russian existentialism in the journalistic, epistolary and poetic heritage of A. Grigoriev. It is shown that the source of A. Grigoriev's philosophizing as a protest against the "slavery" and pantheism of Hegel's system is the same as that of S. Kierkegor. The key existential categories of A. Grigoriev were "ideal" and "soil" as two components of personal existence that require efforts of spiritual development. The "soil" conceals an "ideal" in the set, which should be personally actualized, but it is impossible without the "soil". The existential of the "soil" was almost 100 years ahead of the congenial existential of the "earth" by M. Heidegger. In A. Grigoriev's poetic texts, the "borderline situation" is very vividly shown as the source of philosophy and personal development.
Keywords: A. Grigoriev, existentialism, soil, ideal, personality.
About the author: Vitaly Yurievich Darensky
Doctor of Philosophy, Professor of Lugansk State Pedagogical University.
E-mail: darenskiy1972@rambler.ru
ORCID: https://orcid.org/0000-0003-2042-5527
For citation: Darensky V. Yu. The Foundations of Russian Existentialism in the Legacy of A. Grigoriev.
Russian-Byzantine Herald, 2023, no. 3 (14), pp. 101-114.
Сила западничества заключалась в отрицании ложных форм народности. Как только вместо ложных форм показались настоящие, оно неминуемо должно было пасть, и действительно пало.
А. Григорьев
Экзистенциальный исток и «зерно» мысли А. Григорьева во всех ее разнообразных тематических направлениях содержится в фундаментальном историческом повороте, который он сформулировал следующим образом: «Исторические отработки отозвались в час своего разрушения, ибо в них, хотя и покрытых отверделыми или поросшими мохом струпьями, таилась жизнь посильнее жизни личной мысли, личной теории — и вот явилась реакция, отпор всех живых элементов, выразившийся резко и безобразно в романтизме»1. Собственно, здесь речь идет о процессе вестерни-зации России и — шире — о переходе от традиционной цивилизации к пост-традиционной. В данной формулировке А. Григорьев передает внутреннее экзистенциальное переживание этого процесса. Это экзистенциальная рефлексия над историей, которая в ХХ в. станет столь привычной, но во времена А. Григорьева только зарождалась. Как будет показано в этой статье, русский мыслитель во многом опередил западный экзистенциализм в рамках этой проблематики.
Открытие А. Григорьева как экзистенциального философа актуально во многих отношениях. Н. К. Бонецкая в книге «Русский экзистенциализм»2 вообще не упоминает мыслителей XIX в. Н. П. Ильин писал о «вопиющем непонимании Григорьева как философа»3 и был прав, если иметь в виду такую, например, его характеристику: «Терзаясь бесконечными сомнениями в истинности собственных „верований", Григорьев в конце концов, следуя логике своих стихийных стремлений и мятежной личной судьбы, пришел к индивидуалистически окрашенному и в религиозно-мистическом свете осмысленному анархизму»4. Н. П. Ильин в ответ на это справедливо отмечает, что А. Григорьев боролся «за светлые аполлонические начала, за внутренние миры человеческих душ»5. Но этой весьма тривиальной характеристики явно недостаточно. Есть интерес к А. Григорьеву и на Западе, где он трактуется также весьма тривиально как «последний русский романтик»6.
Есть плодотворные подходы к А. Григорьеву, помещающие его в контекст мировой философии. Например, отмечается, что «органическая критика противопоставляется Григорьевым господствовавшей в середине XIX в. исторической критике, тесно связанной с философией Гегеля. Органическая критика берет свое начало в философии Шеллинга, считавшего, что средством выражения жизни является лишь искусство»7. Имеется в виду понимание А. Григорьевым искусства как «синтетического, цельного,
1 Григорьев А. А. Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства (Посвящено А. Н. Майкову) // Его же. Апология почвенничества. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 107.
2 См.: Бонецкая Н.К. Русский экзистенциализм. СПб.: Алетейя, 2021. 670 с.
3 Ильин Н. П. Заклинатель стихий. Аполлон Григорьев и философия творческой личности // Его же. Трагедия русской философии. М.: Айрис пресс, 2008. С. 317.
4 Носов С.Н. Проблема личности в мировоззрении Ап. Григорьева и Ф. М. Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 8. Л.: Наука, 1988. С. 71.
5 Ильин Н.П. Заклинатель стихий... С. 435.
6 См.: Виттакер Р. Последний русский романтик: Апполон Григорьев (1822-1864) / Пер. с англ. СПб.: Академический проект, 2000. 559 с. См. также: Даренский В.Ю., Дронов И.Е., Ильин Н.П., Котельников В.А., Медоваров М.В., Фатеев В.А., Гаврилов И.Б. Философия Аполлона Григорьева (1822-1864) в контексте русской и европейской мысли и культуры. К 200-летию со дня рождения. Материалы круглого стола научного журнала СПбДА «Русско-Византийский вестник» // Русско-Византийский вестник. 2023. № 3 (14). С. 12-48.
7 Писарчик Т.П. Аполлон Григорьев: жизнь против теории // Вестник ОГУ. 2011. № 7 (126). Июль. С. 78.
непосредственного, интуитивного разумения жизни»8. Таким путем «Григорьевское экзистенциальное свободолюбие вполне выразилось в его отношении к гегельянскому философско-историческому монизму»9.
Более конкретно экзистенциальный аспект философии А. Григорьева отмечает В. Ф. Кривушина, определяя главную задачу А. Григорьева как «позитивное изображение национального антропологического типа личности»10. Истоком этой задачи стал его личный экзистенциальный кризис, подобный тому, который переживал всего на 10 лет раньше и создатель западного экзистенциализма С. Кьеркегор. А именно: «Мышление великих систематиков немецкого идеализма не смогло философски собрать воедино разрушенный им мир. Эту ситуацию Григорьев воспринимал в свете требования нового философско-мировоззренческого синтеза <...> напряженнейшего экзистенциального беспокойства цельной человеческой натуры, глубоко травмированной философским рассредоточением картины мира»11. Благодаря такой мыслительной работе А. Григорьев оказался способен стать во внешнюю позицию по отношению к «ранним» героям Достоевского следующим образом: «В качестве аналитика русского литературного процесса Григорьев и будет выстраивать его как ряд генетически (органически) связанных друг с другом художественных типов личностей, воплотивших в себе самодвижение духа, его становления-реализации в национально-культурной форме („народном организме"). У Достоевского, в его творчестве, вообще нет диалектического становления единого духа, как нет становления вообще. Плюралистический мир диалогически связанных голосов героев предстает в его одномоментности»12. Как видим, в критике А. Григорьева был намечен тот самый путь, который прошел уже зрелый Достоевский после каторги — путь к героям, у которых «диалектическое становление единого духа» стало основой личности. Это стало возможным потому, что, как пишет исследователь, А. Григорьев «искал внутренние — экзистенциальные — мотивы в творчестве того или иного автора»13. При этом конечной целью выступила гармонизации души обращением к «почве»14.
Примером неадекватного восприятия мысли А. Григорьева, полного самых заскорузлых советских мифов, является статья А. И. Журавлевой «Органическая критика
8 Григорьев А.А. Эстетика и критика. М.: Искусство, 1980. С. 117.
9 Ольхов П. А., Мотовникова Е. Н. История как жизненное целое: А. А. Григорьев и Н. Н. Страхов в поисках органического понимания истории // Гуманитарные исследования в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. 2015. № 3. С. 89.
10 Кривушина В. Ф. Антропологическая проблематика в критике Аполлона Григорьева пятидесятых годов (период «примирения с действительностью») // Изв. Рос. гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. Т. 5. № 10. 2005. С. 324.
11 Там же.
12 Кривушина В.Ф. «Органическая критика» Аполлона Григорьева и полифония Ф.М. Достоевского // Credo New. 2009. № 2. С. 27.
13 Иванова Л.Д. Теория личности в критическом наследии А. Григорьева 1840-1860-х гг. // Известия Уральского федерального университета. Серия 1. Проблемы образования, науки и культуры. Т. 28. № 3 (2022). С. 116.
14 Там же. С. 123.
Аполлон Александрович Григорьев. Из цикла «Из русской думы». Худ. Ю. И. Селиверстов, до 1991 г.
Аполлона Григорьева». В ней, в частности, об А. Григорьеве сказано: «Складывался тип сознания, который можно назвать „катастрофическим", потому что внутренняя катастрофа становится как бы нормой, законом и развитие сознания подменяется дурной бесконечностью переворотов в сознании»15. На самом же деле все «с точностью до наоборот»: «переворот» как раз тем и отличается от дурной бесконечности «развития», что он бывает только один раз и не повторяется. И это не что иное, как экзистенциальный способ философствования, который А. Григорьеву был органически присущ и отчетливо выражен в его текстах.
Принципиально важной для понимания базовых мировоззренческих оснований мышления А. Григорьева является его статья «Гоголь и его последняя книга», опубликованная в газете «Московский городской листок» в нескольких номерах под псевдонимом «А. Г.» (Московский городской листок. 1847. № 56, 10 марта; № 62, 17 марта; №63, 18 марта; №64, 19 марта), посвященная книге Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Это программная статья А. Григорьева, в которой он ставит экзистенциальный диагноз «современному» человеку: «отпадение от образа Божия». Из этого состояния духовной гибели есть один-единственный выход — нравственное усовершенствование. Только нравственные и духовные усилия, писал А. Григорьев, преодолеют «страшный недуг безволия, или точнее сказать, рассеяния сил, потерявших в человеке центр, точку опоры»16. То, как именно А. Григорьев понимал механизм реализации принципа «собирания себя всего в самого себя», раскрывается в его письме к Гоголю: «Собираться в себя значит познавать Бога; жить на земле, но не забывать, по слову апостола, житие наше в небе»17. Это самопознание, ведущее к богопознанию, уже в ХХ в. Г. Марсель назвал философемой recueillement — «сосредоточенность, отрешенность, благоговение». У Г. Марселя это вторая, высшая рефлексия (reflexion seconde, в отличие от рефлексии первичной, аналитической) — и она основывается на душевной сосредоточенности, собранности. Внутренняя собранность (recueillement) отнюдь не ведет к замыканию в себе: напротив, в результате ее человек оказывается более открыт высшему.
«Необходимость внутреннего совершенствования, — писал Гоголю А. Григорьев, — бесконечное стремление, мудрость, которую надо извлекать отовсюду — истины не новые, которых разумение все более и более утрачивается расплывшимся, не умеющим сосредоточиться человеком»18. Нравственное совершенствование для А. Григорьева является единственным путем для растерявшей ориентиры личности, что отражено и в других его статьях на страницах «Московского городского листка» в конце 40-х гг. Так, в рецензии на роман Я.П. Буткова «Горюн», опубликованной в №116 газеты «Московский городской листок» за 1847 г., есть характерная фраза: «Почему одному человеку сетовать на целое общество, когда он сам в себе не заботится о восстановлении утраченного образа Божия?»19
Сохранилось важное свидетельство А. Григорьева о формировании его философии на ранней стадии обретения ею самостоятельности: «Говорили с К<авелиным> о бессмертии. Сначала то, что я говорил, казалось ему делом, но потом — он объявил, что этого его Логика не допускает, что надобно иметь на мои доказательства особенную мистическую настроенность <...>. Изменения, которые происходят во мне, происходят по непреложным законам моего личного бытия, да и нельзя их даже назвать изменениями: это все формы одного и того же идеализма. С чего бы я ни начал — я приду всегда к одному: к глубокой, мучительной потребности верить в идеал и в jenseits
15 Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум: О русской литературе XIX века. М.: Изд. МГУ, 2013. С. 42.
16 Цит. по: Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / Сост. А. Л. Осповата. М.: Искусство, 1982. С. 115, 118.
17 Аполлон Александрович Григорьев: Материалы для биографии / Под ред. Влад. Княжнина. Петроград: Пушкинский дом при Акад. наук, 1917. С. 118.
18 Там же.
19 Там же. С. 224.
[потустороннее]. Все другие вопросы проходят мимо меня: сенсимонизм в своих последних или, по их, разумных результатах мне противен, — ибо я не могу ничего найти успокоительного в мысли о китайски-разумном идеале жизни. Оттого — ко всему я в состоянии божественной иронии, ко всему, кроме jenseits. Нормальным мне кажется не общежитие, но отрешенная, мистически-изолированная жизнь самости в себе. Но это не ведет меня к правилу тибетского мистицизма, что лучше спать, чем жить. Нет — жить, но не для того, чтобы жить, а чтоб жизнию стремиться к идеалу, ибо все существует только потолику, поколику существует в идеале, в Слове»20.
Фактически здесь мы видим, словно в «зерне», все основные идеи А. Григорьева, позже выраженные в его литературно-критических статьях в связи с анализом конкретных авторов и нравственных проблем. Выделим их в более кратких формулировках. 1) Бессмертие является самой главной и центральной темой философского размышления, без которой все остальные теряют смысл. 2) Познать личное бессмертие невозможно только на путях логического анализа, который тоже полезен для этого, но не имеет главного значения, а только на основе личного мистического опыта души. 3) В своем внутреннем духовном развитии каждый человек движется по своей особой личностной «траектории», которая у каждого своя — это та внутренняя «почва», из которой вырастает личность; в этом — изначальный, не внешний, историософский, а внутренний, экзистенциальный смысл самой философемы «почвы». 4) Регулятивными смыслами развития личности являются, с одной стороны, «потустороннее» (бессмертие души), а с другой — земной «идеал» как воплощение вечного совершенства. 5) Эти регулятивные смыслы могут подменяться псевдоидеалом комфортного земного устроения жизни, который является ложным заменителем подлинного идеала совершенства души, основанного на знании ее бессмертного бытия. 6) Подлинный идеал основан не на социальной, а на «внутренней» жизни; это, однако, не означает отказа от внешней благой деятельной активности, но означает, что эта внешняя активность имеет целью не земное устроение, а воплощение идеала, который значим и для других людей. («Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся»). 7) Воплощение идеала в личностном бытии возможно только как воплощение Слова Божия в живой практике жизни.
Такова итоговая философия А. Григорьева, которую он стремился воплотить в своей мысли, творчестве и самой жизни, и естественно, что этому с огромной силой препятствовали разные искушения. А. Григорьев прожил весьма греховную жизнь, что совершенно закономерно для человека, стремившегося к воплощению христианского идеала в жизни — этому всегда максимально препятствуют искушения от темных сил. В этом смысле он был мучеником и в мысли, стремившейся постигнуть полноту христианской мудрости, и в самой жизни, которая препятствовала этому. Плодом этих усилий борьбы с грехом и стремления к идеалу стала его поэзия. В ней находили много недостатков, но, не смотря на это, она очень ценилась Достоевским и А. Блоком, а это очень много стоит. Есть в поэзии А. Григорьева и стихотворения, и отдельные строфы, отличающиеся большой художественной силой, но главная ценность его поэзии состоит не в этом. Она состоит в воплощении той тяжелейшей внутренней духовной борьбы, которую он переживал на протяжении всей своей жизни. А. Григорьев был живым воплощением лучших героев Достоевского. В его «Импровизациях странствующего романтика» (1858) есть такие строки:
О, помолись!.. Когда бы знала ты, Как осужденным заживо на муки Ужасны рая светлые мечты И рая гармонические звуки... Как тяжело святые сны видать Душам, которым нет успокоенья,
20 Григорьев А. Воспоминания. Л.: Наука, 1980. С. 86-87. 106 Русско-Византийский вестник № 3 (14), 2023
Призывам братьев-ангелов внимать, Нося на жизни тяжкую печать Проклятия, греха и отверженья... Когда бы ты всю бездну обняла Палящих мук с их вечной лихорадкой, Бездонный хаос и добра и зла, Все, что душа безумно прожила В погоне за таинственной загадкой, Порывов и падений страшный ряд, И слышала то ропот, то моленья, То гимн любви, то стон богохуленья, О, верю я, что ты в сей мрачный ад Свела бы луч любви и примиренья...21
Все это — не что иное, как описание классической «пограничной ситуации», того исходного состояния, в котором всегда начинается экзистенциальное философствование. Точно такие же описания базового опыта, порождающего затем философию, можно найти у всех классиков экзистенциализма, начиная с С. Кьеркегора. В чем отличие А. Григорьева, которое указывает на особый русский строй его опыта и порожденной им философии? Во-первых, — это четкая библейская символика экзистенциальных состояний: рай, ад и т.д. — в отличие, например, от «тошноты» Ж.-П. Сартра, «абсурда» А. Камю или «заброшенности» М. Хайдеггера. Столь четкой библейской символики нет даже у христианских экзистенциалистов — Н. Бердяева, Г. Марселя и др. Во-вторых, — это изначальная обращенность к Другому — к другому человеку, который может помочь выйти из этой почти безвыходной ситуации. В ранней «Предсмертной исповеди» (1846) читаем:
Мне скоро вечность даст ответ. Но, правда то или мечта, Причина грез моих проста: Я слишком гордым создан был, Я слишком высоко ценил В себе частицу Божества, Ее священные права, Ее свободу; а она Давно, от века попрана, И человек, с тех пор как он, Змеей лукавой увлечен, Добро и зло равно познал, От знанья счастье потерял22.
Эта «исповедь», написанная вовсе не перед смертью, а наоборот, в молодости, в начале философского пути — характерна для романтизма. Но в отличие от обычных романтиков, здесь А. Григорьев мыслит библейскими категориями, более того, достаточно строго в рамках христианского догмата о Первородном грехе и его онтологических последствиях, одним из которых стала неизбывная гордыня человека, влекущая его к погибели. Другой особенностью является бытовая конкретизация «пограничной ситуации» — грех пьянства как ее следствие. В поэме «Вверх по Волге» (1862) читаем:
Один я в городе чужом Сижу теперь перед окном,
21 Григорьев А. Стихотворения. Поэмы. Драмы / Сост. Б. Ф. Егорова. СПб.: Академический проект, 2001. С. 156-157.
22 Там же. С. 202.
Смотрю на небо: нет ответа! Владыко Боже! дай ответ! Скажи мне: прав я был иль нет? Покоя дай мне, мира, света! Убийцу-Каина едва ль Могла столь адская печаль Терзать. Душа болит и ноет... Вина, вина! Оно одно, Лиэя древний дар — вино, Волненья сердца успокоит23.
В стихотворении «К Мадонне Мурильо в Париже» А. Григорьев делает из всего этого очень трезвый христианский вывод:
Мои грехи — плоды глубокой муки, Безвыходной и ядовитой скуки, Отчаянья, тоски без разделенья!24
Итогом и исходом становится обращение к Спасителю:
Спаситель! Царь Земли в венце терновом, С смирением я пал к Твоим ногам, Молю Тебя твоим же вечным словом: Ты говорил: «Просите, дастся вам»25.
В поэзии, как и в частных письмах, А. Григорьев четко описывает классическую «пограничную ситуацию» актуализации экзистенции, которая становится истоком и базовым опытом экзистенциальной философии. По Н. Аббаньяно, «экзистенция человека характеризуется тем, что человек для самого себя является проблемой своего собственного бытия <...> само единство его Я, сам конкретный смысл его индивидуальности ускользает от него, если он не ставит себе его проблему и не осуществляет его поиск»26. К. Ясперс писал, что экзистенция «становится доступной в понимаемо-сти ^е^еЫЬагкей), благодаря которой она вступает в сферу всеобщего; но она сама есть процесс самопонимания (Sichverstehen), а именно так, что только на границе понимаемого она вновь с изначальностью выходит навстречу себе самой»27. Известный историк философии В. П. Визгин так очертил общий контекст появления экзистенциализма как способа мысли: «Экзистенциализм — ответ культуры на вызов цивилизации. Закамуфлированная в цвета гуманизма, свободы и прогресса европейская цивилизация в августе 1914 года сбросила свой камуфляж <...> Кьеркегор, Ницше и Достоевский создали для будущей философии экзистенциализма более чем концептуальные основания: вместе с ними возникло экзистенциалистское сознание и его язык — страстно-духовный и духовно-страстный, символический, художественно-спиритуальный <...> обнаруживающий стоящий за ним новый тип личности»28. Именно такой тип личности и такой язык мысли был выработан А. Григорьевым в России — основоположение русского экзистенциализма.
Еще один принципиально важный текст, в котором явлен исток и «зерно» этих основоположений, — письмо М. П. Погодину 1843-1844гг. В нем А. Григорьев писал: «Сознание
23 Там же. С. 270.
24 Там же. С. 159.
25 Цит. по: Носов С. Н. Проблема личности в мировоззрении Ап. Григорьева и Ф. М. Достоевского. С. 70.
26 Аббаньяно Н. Введение в экзистенциализм. СПб.: Алетейя, 1998. С. 38.
27 Ясперс К. Философия. Кн. 2. Просветление экзистенции. М.: Канон+, 2021. С. 14.
28 Визгин В.П. Экзистенциализм и богословская мысль Георгия Флоровского // Философский журнал. 2014. № 2 (13). С. 24-25.
о необходимости смерти, как единственной разумной развязки, тяготеет над многими, над иными как момент переходный, над другими как нечто постоянно вопиющее <...> и мне кажется, что это — момент высший в отношении к моменту апатии и Божественной иронии гегелистов, как самосуд, автономия выше рабства; рабство — тоже самосуд, но только исподтишка, при случае; рабство носит само в себе ложь на себя — самосуд сознает ложь себе признанием неумолимого Божественного Правосудия <...>. Ему не достает только Слова Сознания <...>. Эти две лжи — рабство и самосуд — отражаются, как мне кажется, во всей истории философии вне Христа: 1) рабство, пантеизм — в лице известных представителей; 2) самосуд — в гностиках, в Беме, даже в Лютере. Те и другие — лгут, одни отвергая Бога, другие — отвергая мир»29. Смерть как «как единственная разумная развязка» — это и «память смертная» как одна из христианских добродетелей, и основа экзистенциальной мысли. Это, в свою очередь, ведет к отвержению и «рабского» пантеизма Гегеля, и гностической гордыни «романтического» сознания.
В статье «После „Грозы" Островского. Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу» (1860) Григорьев писал: «Для меня лично, человека, в народ верующего и давно, прежде вашего Лаврецкого, воспитавшего в себе смирение перед народною правдою, понимание и чувство народа составляют высший критериум, допускающий над собою в нужных случаях поверку одним, уже только последним, самым общим критериумом христианства»30. В письме М. П. Погодину 1857 г. он писал: «Правда, которую я исповедаю <...>, твердо верит вместе с славянофилами, что спасение наше в хранении и разработке нашего народного, типического; но, как скоро славянофильство видит народное начало только в одном крестьянстве (потому что оно у них связывается с старым боярством), совсем не признавая бытия чисто великорусской промышленной стороны России, — как скоро славянофильство подвергает народное обрезанию и холощению во имя узкого, условного, почти пуританского идеала — так славянофильство, во имя сознаваемой и исповедуемой мною правды, становится мне отчасти смешно, отчасти ненавистно как барство, с одной стороны, и пуританство с другой»31.
Нет оснований считать, что А. Григорьев якобы осуществил «синтез» славянофильства и западничества32. Западников он называл «тушинцами», то есть предателями России33. Он объяснил причины их появления: «Сила западничества заключалась в отрицании ложных форм народности. Как только вместо ложных форм показались настоящие, оно неминуемо должно было пасть, и действительно пало»34. Западничество само же и создавало эти ложные формы и карикатурный образ России. Как справедливо отмечается, «органический взгляд Григорьева в своих основаниях несравненно ближе к философии ранних славянофилов с его идеей народности и подкрепляющим ее фундаментом Православия»35. При этом А. Григорьев отвергает «барство» и «пуританство» внешней идеологии славянофилов, а не саму ее суть.
Эту суть А. Григорьев сформулировал следующим образом: «Связь наша с историей и бытом народа вовсе не так разорвана, как это казалось лет за пятнадцать назад, что кругом нас в тишине совершается жизнь, — вовсе не так далекая от жизни даже XII столетия, как это кажется с первого раза. Какая разница, например, в хождениях паломника XII века игумена Даниила и в странствиях смиренного инока горы Афонской отца Парфения, прочтенных или читаемых с жаждою массою и прочтенных с невольным увлечением даже образованным классом, шевельнувших в нем, в этом
29 Григорьев А.А. Письма. М.: Наука, 1999. С. 10.
30 Григорьев А.А. Соч.: В 2 т. Т. 2: Статьи, письма / Сост. Б. Егоров. М.: Худ. лит., 1990. С. 213.
31 Григорьев А.А. Письма. С. 127.
32 См.: ПигалевА.И. Почвеннический культ «непосредственности» как аспект взаимоотношений западничества и славянофильства // Соловьевские исследования. 2022. Вып. 4 (76). С. 35-48.
33 Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум. С. 42.
34 Григорьев А. Западничество в русской литературе. С. 509.
35 Фатеев В. А. Философия религии Ап. Григорьева как воплощение почвеннического идеала Абсолютного // Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2021. № 3 (11). С. 116.
образованном классе, доселе молчавшие в нем струны»36. Поэтому «когда мы говорим здесь о русской сущности, о русской душе, — мы разумеем не сущность народную допетровскую и не сущность послепетровскую, а органическую целость: мы верим в Русь, какова она есть, какой она оказалась или оказывается после столкновений с другими жизнями, с другими народными организмами, после того как она, воспринимая в себя различные элементы, — одни брала и берет как родственные, другие отрицала и отрицает как чуждые и враждебные»37.
Отсюда родился знаменитый афоризм А. Григорьева о Пушкине: «Пушкин — наше все: Пушкин — представитель всего нашего душевного, особенного, такого, что остается нашим душевным, особенным после всех столкновений с чужим, с другими мирами. Пушкин — пока единственный полный очерк нашей народной личности, самородок, принимавший в себя, при всевозможных столкновениях с другими особенностями и организмами, — все то, что принять следует, отбрасывавший все, что отбросить следует, полный и цельный, но еще не красками, а только контурами набросанный образ
народной нашей сущности»38. Иначе говоря, Пушкин — это самое яркое воплощение русской «почвы», единой во все времена.
Отмечается, что Аполлон Григорьев «использовал понятие „почва" еще до того, как вышел первый номер журнала „Время". Рецензируя в 1859 г. роман Ивана Тургенева „Дворянское гнездо", критик интерпретировал возвращение главного героя в свою деревню как „возвращение к родной почве". Идея почвы отличала историософию мыслителей, объединившихся вокруг изданий братьев Достоевских. По их мнению, 1861 г. — год крестьянской реформы — завершил „петровскую" эпоху в истории России, эпоху несамостоятельного развития и влияния западноевропейской цивилизации <...> поскольку цивилизация в России „уже совершила весь свой круг", поскольку русские „уже ее выжили всю", взяли от нее „все то, что следовало", задачей следующей эпохи становится возвращение цивилизованной русской интеллигенции „к родной почве"»39.
А. Григорьеву не нравилась внешняя идеологическая «оболочка» славянофильства именно потому, что она заслоняла его главное содержание, которое он акцентировал своим понятием «почвы». «Славянофильство» — это пренебрежительное прозвище, целью которого было скрыть главный смысл этого подлинного философского самосознания России. Славянофильство — это протест против европейского культурного партикуляризма и призыв к новому христианскому универсализму. «Славянофилы» защищали вовсе не славян, которые их вообще мало интересовали, а весь мир — от европейской (анти)культурной агрессии против всего остального человечества. Поскольку
36 Григорьев А. Западничество в русской литературе. Причины происхождения его и силы (1836-1851) // Его же. Апология почвенничества. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 509.
37 Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Его же. Апология почвенничества. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 202.
38 Там же. С. 201.
39 Лазари Анджей де. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество / Пер. с польск. М.: Наука, 2004. С. 63.
Осенние дожди (Пушкин). Худ. В. Е. Попков, 1974 г.
в тот момент именно Россия оказалась на передовом рубеже обороны мира против этой агрессии, то это и породило феномен «славянофильства».
В «Дневнике писателя» за 1876 г. Достоевский писал: «Можно жить потом на мостовой, но родиться и всходить нация, в огромном большинстве своем, должна на земле, на почве, на которой хлеб и деревья растут. А европейские пролетарии теперь все — сплошь мостовая <...> если я вижу где зерно или идею будущего — так это у нас, в России. Почему так? А потому, что у нас есть и по сих пор уцелел в народе один принцип и именно тот, что земля для него все, и что он все выводит из земли и от земли, и это даже в огромном еще большинстве. Но главное в том, что это-то и есть нормальный закон человеческий. В земле, в почве есть нечто сакраментальное»40.
В допетровскую эпоху «почва» непосредственно выступала как суть народного характера: русский человек осознавал себя носителем и защитником истинной веры — Православия, и именно с этой точки зрения смотрел на другие народы и на все, происходящее в мире. А. Григорьев писал об этом так: «Стольник, например, Лихачев, ездивший от царя Алексея Михайловича править посольство во град Фло-ренск к Дуку Фердинандусу, носил в душе крепко сложившиеся, вековые типы, которых он никогда не разлагал, в которых он никогда не сомневался и дальше которых он ничего не видел. Его непосредственное отношение к жизни, вовсе ему чуждой, так дорого, что нельзя без искреннего умиления читать у него хоть бы вот это: „В Ливор-не церковь Греческая во имя Николая Чудотворца и протопоп Афанасий — да в Венеции церковь же Греческая, а больше того от Рима до Кольского острога нигде нет благочестия" <...>. Вы понимаете всю неразорванность этого взгляда, всю цельность и известную красоту типа, лежащего в его основании. Тип этот, наследованный от предков, завещанный предками, ни разу еще не сличал себя с другими жизненно историческими типами. Он есть до того простое и наивное верование, что скажется скорее комическим взглядом на все другие типы, чем сомнением в самом себе и своей исключительной законности»41. Проблема Нового времени для России состоит в разрушении мировоззрения этого типа человека, что сразу привело к самым катастрофическим последствиям, особенно в ХХ в.
А. Григорьев намного опередил европейскую мысль, которая лишь в ХХ в. создала аналог философемы «почвы». Первым это сделал немецкий философ Людвиг Клагес (1872-1956). Он писал об утрате «почвы» так: «Куда делись народные праздники и священные обряды? Где пестрое богатство народных костюмов, в которых каждый народ выражал свою сущность, приспосабливая ее к образу ландшафта? <...> Так мы все вместе пожинаем плоды прогресса! Словно всепожирающий пожар бушует он над Землей, и на выжженном им месте ничего уже больше не вырастет <...> сердечная теплота человечности остыла, засыпан внутренний источник, который питал расцвет песенного творчества и священные празднества, остался лишь угрюмо-холодный рабочий день с фальшивой мишурой шумных развлечений. Несомненно, мы живем в век гибели души. И как в таких условиях еще могут рождаться великие личности!»42
До максимальной метафизической глубины эта философема была доведена М. Хайдеггером под именем «земля» с середины 1930х гг.: у него присутствие (Dasein) «брошено» в земле (в повседневном, ближайшем), т.е. укоренено, «земля — сущностное соответствие Dasein»43. Поэтому «для народа <...> в его историческом совершении его земля — затворяющаяся почва-основа, на которой зиждется и покоится этот народ вместе со всем тем, что он уже стал и что он есть, хотя бы скрыто от самого себя <...>. А потому все, что дано вместе с человеком и придано человеку, должно быть извлечено в набрасывании из затворенной почвы-основы и особо поставлено на эту почву-основу. И так эта почва-основа впервые полагается как держащее все на себе
40 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 23. Л.: Наука, 1981. С. 95-98.
41 Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. С. 197.
42 Клагес Л. Человек и земля: Сб. ст. М.: Тотенбург, 2020. С. 51-52.
43 Студенко Т. С. Тема земли и герменевтика подлинности в философии М. Хайдеггера // Философия и социальные науки. 2008. № 4. С. 4.
основание»44. Соответственно, «самородно-подлинное родится лишь тогда, когда человек одинаково и по-настоящему готов исполнять веления превышних небес <...> и хоронится под защитой несущей его на себе земли»45. Истинное земли — «проти-вонаправленность просветления и затворения»46, поскольку «земля <...> бережет»47. Спрашивается, «так что „закрывает" земля? Закрывает — значит, бережет, укрывает, хранит для будущего <...> „Закрывающее" земли выступает здесь метафорой Ereignung (обособления „своего") как залога Ereignis (события-осуществления)»48.
Русская исконная «почвенность» как сущность народного характера в определении А. Григорьева состоит в том, что «мы не можем помириться с вечной суетой и толкотней общественно-будничной жизни, не можем заглушить в ней тревожного голоса своих высших духовных интересов, или впадаем в хандру — и вот почему изо всех произвольно составленных утопий общественных нет для русской души противнее утопии Фурье, хотя нет племени, в котором братство, любовь, незлобие и общение были бы так просты и непосредственны»49. Задача поэта и мыслителя — возвращать народ к той почве, от которой он оторван ложной «цивилизацией»:
Поэт, глашатай правды новой, Нас миром новым окружил И новое сказал он слово, Хоть правде старой послужил. Жила та правда между нами, Таясь в душевной глубине; Быть может, мы ее и сами Подозревали не вполне. То в нашей песне благородной, Живой, размашистой, свободной, Святой, как наша старина, Порой нам слышалась она.50
Так он писал в стихотворении «Искусство и правда». В чем же эта правда? Ответ — в стихотворении «Встреча»:
Одни верхушки, как известно, Достались нам от стран чужих. И что же делать? Стало тесно Нам в гранях, ими отлитых. Мы переходим эти грани, Но не уставши, как они: От их борьбы, от их страданий Мы взяли следствия одни. И русский ум понять не может, Что их и мучит, и тревожит, Чего им рушить слишком жаль. Ему, стоящему на гранях, С желаньем жизни, с мощью в дланях, Ясней неведомая даль51.
44 Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993. С. 105.
45 Там же. С. 239.
46 Там же. С. 92.
47 Хайдеггер М. Время и бытие: Ст. и выступления. М.: Республика, 1993. С. 323.
48 Студенко Т. С. Тема земли и герменевтика подлинности в философии М. Хайдеггера. С. 6.
49 Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. С. 197.
50 Григорьев А. Стихотворения. Поэмы. Драмы. С. 113.
51 Там же. С. 211-212.
Это не «романтическая» фантазия, но строгое возвращение к «почве», то есть к изначальному мессианскому призванию России:
Придет та славная пора, Когда в их подвиге высоком Заветы Господа поймет Избранный Господом народ!
Проснешься ты — твой час пробьет, Избранный Господом народ! С тебя спадут оковы лени, Сонливость праздной пустоты; Вождем племен и поколений К высокой цели встанешь ты. И просияет светом око, Зане, кто зрак раба приял, Тебя над царствами высоко, О Русь, поставить предызбрал. И воспарит орел державный.52
Таким образом, вершиной философской мысли А. Григорьева была историософия России как нового богоизбранного народа, Нового Израиля. В этом выразилось не только его аутентичное православное мировоззрение, но и итог его философских поисков. Универсалия «почвы» заставляет каждого находить основания собственной экзистенции в соборном опыте предков. В свою очередь, у русских соборный опыт народа восходит к апостольским временам. Только на такой глубине обретается полнота русской экзистенции. А. Григорьев показал это на своем опыте подвижничества мысли.
Источники и литература
1. Аббаньяно Н. Введение в экзистенциализм. СПб.: Алетейя, 1998. 507 с.
2. Аполлон Александрович Григорьев: Материалы для биографии / Под ред. Влад. Княжнина. Петроград: Пушкинский дом при Акад. наук, 1917. 465 с.
3. Бонецкая Н.К. Русский экзистенциализм. СПб.: Алетейя, 2021. 670 с.
4. Визгин В. П. Экзистенциализм и богословская мысль Георгия Флоровского // Философский журнал. 2014. № 2 (13). С. 24-37.
5. Виттакер Р. Последний русский романтик: Аполлон Григорьев (1822-1864) / Пер. с англ. СПб.: Академический проект, 2000. 559 с.
6. Григорьев А. Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина // Григорьев А.А. Апология почвенничества. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 184-285.
7. Григорьев А. Воспоминания. Л.: Наука, 1980. 455 с.
8. Григорьев А. Западничество в русской литературе. Причины происхождения его и силы (1836-1851) // Григорьев А.А. Апология почвенничества. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 480-519.
9. Григорьев А. Критический взгляд на основы, значение и приемы современной критики искусства (Посвящено А. Н. Майкову) // Григорьев А.А. Апология почвенничества. М.: Институт русской цивилизации, 2008. С. 84-130.
10. Григорьев А.А. Письма. М.: Наука, 1999. 473 с.
11. Григорьев А.А. Соч.: В 2 т. Т. 2: Статьи, письма / Сост. Б. Егоров. М.: Худ. лит., 1990. 510 с.
52 Там же. С. 213.
История философии 113
12. Григорьев А. Стихотворения. Поэмы. Драмы / Сост. Б. Ф. Егорова. СПб.: Академический проект, 2001. 760 с.
13. Григорьев А.А. Эстетика и критика. М.: Искусство, 1980. 496 с.
14. Даренский В. Ю, Дронов И.Е., Ильин Н. П., Котельников В. А., Медоваров М. В., Фатеев В.А., Гаврилов И.Б. Философия Аполлона Григорьева (1822-1864) в контексте русской и европейской мысли и культуры. К 200-летию со дня рождения. Материалы круглого стола научного журнала СПбДА «Русско-Византийский вестник» // Русско-Византийский вестник. 2023. № 3 (14). С. 12-48.
15. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 23. Л.: Наука, 1981. 434 с.
16. Журавлева А.И. Кое-что из былого и дум: О русской литературе XIX века. М.: Изд. МГУ, 2013. 272 с.
17. Иванова Л.Д. Теория личности в критическом наследии А. Григорьева 18401860-х гг. // Известия Уральского федерального университета. Серия 1. Проблемы образования, науки и культуры. Т. 28, № 3 (2022). С. 115-124.
18. Ильин Н.П. Заклинатель стихий. Аполлон Григорьев и философия творческой личности // Его же. Трагедия русской философии. М.: Айрис пресс, 2008. С. 317-438.
19. Клагес Л. Человек и земля: Сб. ст. М.: Тотенбург, 2020. 242 с.
20. Кривушина В. Ф. «Органическая критика» Аполлона Григорьева и полифония Ф. М. Достоевского // Credo New. 2009. № 2. С. 22-41.
21. Кривушина В.Ф. Антропологическая проблематика в критике Аполлона Григорьева пятидесятых годов (период «примирения с действительностью») // Изв. Рос. гос. пед. ун-та им. А. И. Герцена. Т. 5. № 10. 2005. С. 324-336.
22. Лазари Анджей де. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество / Пер. с польск. М.: Наука, 2004. 207 с.
23. Носов С. Н. Проблема личности в мировоззрении Ап. Григорьева и Ф. М. Достоевского // Достоевский: Материалы и исследования. Вып. 8. Л.: Наука, 1988. С. 52-71.
24. Ольхов П. А, Мотовникова Е. Н. История как жизненное целое: А. А. Григорьев и Н. Н. Страхов в поисках органического понимания истории // Гуманитарные исследования в восточной Сибири и на Дальнем востоке. 2015. № 3. С. 88-95.
25. ПигалевА.И. Почвеннический культ «непосредственности» как аспект взаимоотношений западничества и славянофильства // Соловьевские исследования. 2022. Вып. 4 (76). С. 35-48.
26. ПисарчикТ.П. Аполлон Григорьев: жизнь против теории // Вестник ОГУ. 2011. №7 (126). Июль. С. 78-85.
27. Русская эстетика и критика 40-50-х годов XIX века / Сост. А. Л. Осповата. М.: Искусство, 1982. 544 с.
28. Студенко Т. С. Тема земли и герменевтика подлинности в философии М. Хайдегге-ра // Философия и социальные науки. 2008. № 4. С. 4-8.
29. Фатеев В. А. Философия религии Ап. Григорьева как воплощение почвеннического идеала Абсолютного // Труды кафедры богословия Санкт-Петербургской Духовной Академии. 2021. № 3 (11). С. 97-120.
30. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 447 с.
31. Хайдеггер М. Работы и размышления разных лет. М.: Гнозис, 1993. 464 с.
32. Ясперс К. Философия. Кн. 2. Просветление экзистенции. М.: Канон+, 2021. 448 с.
