CC BY
45
УДК 930.1 (09)
ББК 63.1 (2) 64 В 49
ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ И НАПРАВЛЕНИЯ РАЗВИТИЯ «НАЦИОНАЛЬНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ» В КОНТЕКСТЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ПРОБЛЕМ РОССИЙСКО-ГОРСКОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ И АНАЛИЗА СОВРЕМЕННОЙ ЭТНОПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
Виноградов Борис Витальевич Клочков Олег Борисович Федорин Владимир Евгеньевич
Ни для кого, к сожалению, не секрет, что современный российский Северный Кавказ является регионом социально-политической и идеологической нестабильности. Развал Советского Союза повлиял на его развитие столь специфически, что последние два десятилетия ознаменовались «взаимоналожением» общероссийских кризисных явлений на весьма своеобразную местную «органику», происхождение которой следует искать во временах достаточно отдаленных. В связи с этим представляется актуальным и значимым исследование складывания и исторического бытия российского Северного Кавказа во всей сложности и многомерности данного процесса. Отдельной, весьма актуальной задачей мы видим анализ оценок российско-горского взаимодействия, свойственных для современных «национальных» историков Северного Кавказа. В настоящее время немалое число кавказоведов все чаще использует для обозначения знаковых, сущностных черт и тенденций интер-
претации российско-горского взаимодействия рядом историков северокавказского региона такие категории, как «национальная историография», «национальные историки» и т.п. В данном контексте само словосочетание «национальные историки» и дальнейшие его производные требуют определенных пояснений. Конечно, каждый российский историк имеет свою национальность, и это не является основанием автоматически нарекать его русским, татарским, чеченским, кабардинским и т.д. «национальным» историком. Однако представляется, что принадлежность к действительно российской, а не национально зацикленной исторической науке предполагает исследование отечественной истории (в том числе - и истории складывания российского многонационального государства) без явных или маскируемых этнических пристрастий. «Национальное» же ис-ториописание склонно видеть «свои» народы однозначно «максимально древними», сугубо героическими, всегда и во всем правыми во всех конфликтных ситуациях, имевших место за многие столетия [1]. Применительно к изучению российско-горских взаимоотношений в максимально широком хронологическом диапазоне данная склонность оборачивается тем, что именно и только Россия (или советская власть) объявляется ответственной за эскалацию напряженности в отношениях с горскими народами, которые «по условию» преподносятся правой и страдающей стороной, практически без недостатков и собственного конфликтного потенциала, способных генерировать и обусловливать противоречия и столкновения с российской и советской властями. «Национальные» историки рассматривают прошлое «своих» народов не как объект исследования (в том числе, для тех, кто не разделяет их «построений»), а в качестве некой этнической собственности, призванной удовлетворять совре-
менные национально-политические амбиции, способствовать националистическому по сути самолюбованию. Весьма показательно, что в приведенном контексте однозначно героическая, насыщенная «правотой по этническому признаку» история фактически является необходимым условием для попыток позитивной этнической идентификации ряда современных горских народов Северного Кавказа [2].
Нелишне заметить, что современное «национальное» северокавказское историописание весьма схоже с так называемой «альтернативной историей», следуя постулатам которой «свой» народ тоже подается самым древним, самым развитым, самым правым и т.п. [3] Правда, наши «национальные» историки никогда не признаются в своей принадлежности ко столь паранаучному направлению исторической мысли. Напротив, внешне они «исповедуют» сугубо научные принципы исследования. Однако выходящие из-под их пера мифологизированные построения, как правило, свидетельствуют об обратном [4].
Магистральными направлениями «национального историопи-сания» можно считать всемерное «удревнение» истории «своего» народа, завышение уровня его стадиального развития, и, наконец, представление его правым во все времена. По каждой из этих позиций у «национальных» историков Северного Кавказа есть многочисленные «достижения», активно внедряемые в общественное сознание соответствующих «титульных» народов. Здесь можно вспомнить и односложное выведение происхождения адыгов от носителей Майкопской культуры эпохи бронзы, и выставление урартийцев предками вайнахов, и почти титаническую «борьбу за аланское наследство», как, впрочем, и многое другое, накопившееся за два с
лишним последних десятилетия и лежащее зачастую за гранью не только научности, но и элементарного здравого смысла. Нелишне заметить, что склонность к удревнению истории собственного народа есть в настоящее время и у представителей весьма многочисленных этносов, на данном сомнительном поприще отметился даже Михаил Задорнов, выводя русскую историю чуть ли не с палеолита, причем на полном серьезе... Все это было бы даже забавно, если бы не порождало ряд проблем в современных межнациональных отношениях, не затрудняло бы перспективы объективного исследования этногенеза и этнической истории народов, не стимулировало бы ту «национальную гордость», которая сродни националистическому чванству.
Вторая «позиция» также изобилует всяческими «открытиями», внешне опирающимися на некоторые постулаты советского кавказоведения. Последнее, как известно, следуя формационному подходу к периодизации всемирно-исторического процесса, склонно было так или иначе связывать реалии социально-политического бытия горских средневековых этнических сообществ с феодальной формацией, хотя и задумывалось о немалой специфичности «горского феодализма», в том числе и в контексте зыбкости критериев собственно европейского феодализма [5]. Теперь же ряд «национальных» историков заявляет о наличии у адыгов и народов Дагестана в XVI - начале XIX века сложившихся феодальных отношений, феодальной раздробленности и т.п. [6]. Особенно симптоматичны поиски А. Ю. Чиргом в племенной по сути организации западных адыгов признаков сословно-представительной монархии [7] и выведение В. Х. Кажаровым некой «вотчины-общины» в качестве основной единицы сложившегося адыгского феодального общества
[8]. В. Х. Кажаров, кроме того, находит в Кабарде конца XVIII - начала XIX века какие-то признаки высшей законодательной и исполнительной власти [9]. «Шедевром в своем классе» являются разговоры (хотя, быть может, кто-то уже и «застолбил» это в виде историографической оценки.) о наличии парламентаризма у адыгов до их интеграции в российскую государственно-правовую систему. Видимо то, что парламентаризм есть явление, характерное для буржуазного общества и правового государства, ничуть не смущает радетелей подобной «национальной гордости». Не менее впечатляюще звучат утверждения современного чеченского историка Ш. Б. Ахмадова о наличии феодальной раздробленности уже и в позд-несредневековой Чечне [10], при том условии, что там можно констатировать (несмотря на нынешние бездоказательные умствования на сей счет) лишь начало складывания раннефеодальных отношений при явном доминировании патриархально-родового уклада.
Приведенные оценки «национальных» историков отмечены явным незнанием или (что скорее) - умышленным игнорированием общеизвестных признаков сложившегося феодального общества. Здесь, так или иначе, мы будем аппелировать к западноевропейским реалиям сложившегося феодализма, ведь «национальные» историки используют соответствующий средневековой Западной Европе понятийно-терминологический аппарат, и «горский феодализм» у них, как правило, не в чести. Феодальная раздробленность, как известно, является началом стадии развитого феодализма, что в принципе предполагает сложившийся характер феодальных отношений, в том числе - и в части социальной стратифицированности общества. Отметим, что для обоснования наличия сложившегося феодализма в «Стране гор» в последнем обобщающем издании по истории Да-
гестана говорится, например, о существовании там классов феодалов и крестьянства.[11]. Здесь же, правда, отмечается, что большинство крестьянства составляли свободные уздени, и это уже не вяжется с социальной стратификацией сколь-нибудь сложившегося, и тем более - развитого феодального общества. Кстати, общепризнанное наличие у позднесредневековых адыгов тльфекотлей («простых черкесов», по оценке нынешних адыгских историков) как численно значительной и практически лично свободной категории населения с традициями, схожими с дагестанским узденством, тоже вовсе не аргумент в пользу сложившихся феодальных отношений у кабардинцев и западных адыгов. Здесь нелишне вновь вспомнить, что применение термина «крестьянство» к горским общинникам вообще не вполне адекватно вследствие особенностей хозяйственного уклада и мировоззренческих ценностей последних [12]. Действительные реалии феодальной раздробленности предусматривали, в частности, сложившуюся и соответствующим образом оформленную феодальную собственность на землю, способность феодалов успешно подавлять крестьянские выступления, используя свои «дружины», государственный аппарат принуждения в целом. Кроме того, развитый феодализм предполагал такую степень социальной стратификации, когда крестьяне были уже довольно давно как разоружены, и не обладали какой-либо воинственностью в мировоззрении. Феодалы разных уровней были тогда единственной вооруженной силой и носителями соответствующих традиций и ценностей. Есть и иные, принципиально важные и никем не оспоренные признаки периода сложившегося феодализма (феодальной раздробленности), на которые по идее должны были ровняться «национальные» историки, если бы не были столь подвержены «этно-
комплиментарной зацикленности». Эти признаки можно рассматривать в рамках как формационной, так и цивилизационной парадигм исторического развития. Это - свершившееся отделение ремесла от сельского хозяйства, существование городов как политических и торгово-ремесленных центров, наличие феодальных замков, развитой государственно-правовой традиции и многое другое, в том числе и наступление самой феодальной (политической) раздробленности, что и характеризует данные реалии в качестве прогрессивного этапа развития феодального строя. Нелишне вспомнить, что применительно к периоду раздробленности исследователями отмечался значительный хозяйственно-экономический прогресс тех обособленных территорий, которые ранее входили в состав той или иной раннефеодальной монархии [13]. Вся эта «классика развитого феодализма» резко контрастирует с тем, что имело место в Дагестане и у адыгов в XVI - середине XIX века. Так, совершенно невозможно представить в развитом феодальном обществе вовлеченность крестьян в набеговые предприятия, схожесть их маскулинных традиций с аналогичными традициями феодалов, замешанными на праве сильного. Стабильное, не ограниченное письменными законами, существование института кровной мести также более чем проблематично представить в условиях развитого феодализма, как и в условиях существования государственности вообще.
Интересно, что В. Х. Кажаров - один из главных радетелей существования феодальной раздробленности и развитого феодализма в Кабарде - признает, что «феодализм у кабардинцев в XVI -начале XVII в. достиг внутренне заданных пределов, оказавшись не в состоянии порождать новые формы социальной организации», что в XVII - XVIII вв. происходило повторение прежних социальных
образцов при неспособности к обновлению и прогрессу»[14]. Если учесть, что именно в реалиях середины - второй половины XVI века кабардинские историки стремятся отыскать, несмотря на все бросающиеся в глаза противоречия и «несостыковки», примеры политической централизации Кабарды [15] (раннефеодальной монархии, если, по логике, затем наступит феодальная раздробленность), то получается, что феодальная раздробленность, она же - составная часть периода развитого феодализма - есть не прогресс в сравнении с раннефеодальным обществом, а застой, отсутствие развития, что звучит достаточно абсурдно. Между тем, воспроизводство прежних социальных образцов в большей степени характерно не для феодализма, как то полагает тот же В. Х. Кажаров [16], а для традиционного общества дофеодального и догосударственного порядка, иначе бы подобный «феодализм» существовал вечно, не претерпевая «внутриформационной» динамики и не вступая в период кризиса и генезиса внутри себя новых, капиталистических отношений. Весьма показательно, что «поиски и находки» развитого феодализма в Дагестане, Кабарде и у западных адыгов большей частью развились все же в постсоветский период, и это вполне вписывается в основные тенденции и пристрастия «национальной» исторической науки, для которой завышение стадиального уровня развития «своего» народа является «визитной карточкой».
Весьма показательно, что комплиментарное оценивание стадиального уровня «своих» народов «органично» взаимосвязано у «национальных» историков с оценкой характера и особенностей российско-горского взаимодействия. Ведь «констатации» сложившегося феодализма, наличия государственности призваны, кроме прочего, искусственно сблизить социально-политические, культур-
ные и другие значимые характеристики сторон данного взаимодействия, одновременно «замазав» тот конфликтный потенциал горских сообществ, который вытекал из действительных реалий их бытия. Таким образом, получается весьма удобным обвинять именно российские власти в эскалации напряженности на Северном Кавказе: в колониальной экспансии, карательных экспедициях, захвате горских земель, ликвидации самостоятельной государственности горцев (которая есть специальный продукт исторического мифотворчества «национальных» историков Кабарды, Адыгеи и Дагестана...) и т.п. Конечно, необходимо признать, что приведенные оценки политики России на Кавказе не есть изобретение собственно современных «национальных» историков, они появились еще на заре советского кавказоведения и, в большей или меньшей степени, воспроизводились из десятилетия в десятилетие многими авторами. Однако в советской историографии подобное положение вещей обусловливалось элементами прямолинейного противопоставления «царской России - тюрьмы народов» справедливому и идеальному социалистическому обществу. Политизированность здесь была налицо, но противопоставление осуществлялось в основном на социально-классовом, а не национальном уровне. К тому же, наблюдалась динамика развития советского кавказоведения, и отнюдь не в пользу следования наиболее политизированным и догматичным оценкам и концепциям 20 - 30-х годов. Теперь «национальные» историки, ранее «исповедовавшие» марксизм-ленинизм, меняют приоритеты. Работы Маркса, Энгельса и Ленина им, как правило, бывают потребны для извлечения наиболее «антицарских» цитат применительно к кавказской политике России (заметим, что элементы подобной «методологии» талмудизма и начетничества
встречались и в советское время.), а из работ советских историков выбираются наиболее подходящие тенденциозностью своих оценок, связанною не в последнюю очередь со временем их написания [17]. Однако трансформируется суть - и именно этнические приоритеты приходят на смену социально-классовым. Тому есть знаковые приметы. Например, «национальные» историки, позиционирующиеся в качестве приверженцев принципов историзма, объективности и т.п., вполне терпимо, как правило, относятся к откровенно ненаучным, мифологизированным опусам, посвященным этнической истории «своих» народов или их «освободительной борьбе» против России (а то и участвуют в их создании, или выступают в качестве научных редакторов и рецензентов). Следовательно, чисто этническая солидаризация, желание показаться «патриотом» истории «своего» народа и достойным его представителем, оказываются весомее всего остального. Далее - в настоящее время отпала необходимость пии-тетного отношения к политике советской власти в отношении горских народов. Значит, теперь «правота» горцев по отношению к «царской» России продлевается и распространяется на оценивание их взаимодействия с советской властью, а взаимодействие это было, как известно, отнюдь не беспроблемным. И если теперь уже советская власть упрекается, например, в недостаточном учитывании традиций горских народов, в неуважении их обычаев и т.п. (чему уже есть историографические примеры.), то и получается, что горское «освободительное движение» справедливо уже не по социально-классовому, а именно по этническому принципу. Правда, «национальные» историки, в массе своей продолжают толковать о борьбе «своих» народов против «царизма» (или теперь против ставшей вдруг несправедливой к ним советской власти), но, если
называть вещи своими именами, следует признать, что выступления горских народов против российской (далее - советской, еще далее -современной российской) власти обусловливались и обусловливаются, так или иначе, всегдашним их стремлением к сохранению всех проявлений своего традиционного уклада. И пусть этот уклад генерировал долговременные конфликтные ситуации, непосредственно угрожал российским интересам в регионе, предусматривал хроническое несоблюдение взятых на себя обязательств, а затем -вступал в противоречие с мероприятиями советской власти - все равно для значительного большинства представителей горских народов он был по условию самым лучшим, самым справедливым и не нуждающимся в каких-либо корректировках извне. На наш взгляд, показательно то, что современные «национальные» историки не столь уж и далеко ушли от подобных традиционалистских воззрений. Недаром они стремятся отыскать справедливое обоснование любым проявлениям традиционного образа жизни своих «вольнолюбивых народов» и во имя этого готовы обвиноватить кого угодно [18].
Между тем, практическое отрицание какой-либо ответственности «своих» народов за те или иные конфликтные факторы и обстоятельства весьма не безопасно. Оно предполагает формирование соответствующей традиции в общественном сознании на все времена, культивирование националистического самолюбования, вседозволенности и безнаказанности. Зато «национальное историописа-ние» вполне отражает интересы правящих в северокавказских субъектах РФ этнократических элит «титульных» народов. Правда, довольно несложно проследить взаимосвязь антироссийских по сути своей исторических опусов с зарождением и развитием этносепара-
тистских и религиозноэкстремистских движений на Северном Кавказе. Та же самая печально знаменитая «Чеченская революция» имела своей прелюдией ряд антироссийских и антисоветских националистических «исторических реконструкций», да и собственно при режиме Джохара Дудаева их вполне хватало, теперь уже на официальном уровне [19]. Взаимосвязанность огромного количества изданных за последние два десятилетия в Кабардино-Балкарии трудов, обличающих «российскую колониальную экспансию» с успехами местного бандподполья также бросается в глаза. Безудержная идеализация в современном Дагестане антироссийского движения под руководством Шамиля [20] на наш взгляд, также вполне состыкуется с существованием там неконтролируемых официальными властями республики ваххабитских анклавов (в том числе - в ауле Гимры, на родине Шамиля). Однако все это почему-то не мешает продолжению издания за счет средств федерального бюджета этноцентричной, антироссийской по сути своей, продукции и в Дагестане, и в Чечне, и в Кабардино-Балкарии, и в Адыгее. Видимо, местные этнократические элиты получают в обмен на проявление внешней лояльности к федеральному центру соответствующие преференции для поддержания на «должном» уровне однозначно положительной этнической идентификации титульных народов. А зря!
Представляется, что совсем не обязательно «толерантно», по нынешней моде на «политкорректность», относиться к современным этнополитическим амбициям, развернутым в «историческую плоскость». Нелишне, кстати, заметить, что толерантность в нынешнем ее понимании предусматривает сходную направленность умонастроений сторон этнокультурного взаимодействия. Между
тем, «национальные» историки, этнократические региональные элиты и неформальные общественные объединения этноцентричного толка, распространяющие в массовом сознании «своих» народов националистические по сути своей ценности, стремятся позиционировать собственные воззрения в качестве исторической истины в последней инстанции и весьма нетерпимо относятся к своим оппонентам, что не очень-то ассоциируется с новомодными принципами толерантности. Объективно подобные амбиции представляют угрозу для территориальной целостности Российской Федерации, для нынешнего бытия многонационального российского Северного Кавказа.
Примечания
1. См. подробно: Кузнецов В. А., Чеченов И. М. История и национальное самосознание (проблемы современной историографии Северного Кавказа). - Владикавказ: Ир, 2000. - 320 с.; Захаров В. А., Арешев А. Г. Кавказ после 08. 08. 08: старые игроки в новой расстановке сил. - М.: Квадрига, 2010. - 272 с. - С. 171 - 182.
2. См. об этом: Виноградов Б. В. К проблеме фактора этнической идентификации горских народов в оценивании причин и проявлений Северокавказского кризиса XIX века // Из истории культуры народов Северного Кавказа. Сборник научных статей. -Вып. 3. - Ставрополь, 2011. - С. 86 - 90.
3. Основные этапы всемирной истории. Под. ред. В. Б. Виноградова и С.Л. Дударева. - Армавир: Графа, 2009. - 260 с. - С. 40.
4. См. об этом: Виноградов Б. В., Клочков О. Б. К проблеме мифологизированных построений в современном научном кав-
казоведении // Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа - II. Материалы региональной научной конференции. - Пятигорск, 2009. - С. 44 - 54.
5. См.: Гутнов Ф. Х. Горский феодализм. - Т. 1. - Владикавказ: Ир, 2007 - 319 с. - С. 8 - 23.
6. См., например: Чирг А. Ю. Развитие общественно-политического строя адыгов Северо-Западного Кавказа (конец
XVIII - 60-е гг. XIX в.). - Майкоп: Меоты, 2002. - 346 с.; Панеш А. Д. Общественно-политическое развитие западных адыгов в 30 - 40-х гг. XIX в.// информационно-аналитический вестник. Вып. 5. -Майкоп, 2002. - С. 141 - 147; Нурова С. М., Агларов М. А., Эльда-ров Э.М. О системе общественного самоуправления в досоветском Дагестане //Труды Географического общества Дагестана. - Махачкала, 1998. Вып. ХХVI. - С. 132 - 149. - С. 145; Алиев Б. Г. Традиционные институты управления и власти Дагестана. XVIII - первая половина XIX вв. - Махачкала: ИИАЭ ДНЦ РАН, 2006. - 378 с. - С. 32 - 34.
7. Чирг А. Ю. Политическое развитие западноадыгских княжеств в первой трети XIX в. // Информационно-аналитический вестник. - Майкоп, 2003. - Вып. 6.7.- С.48 - 56. - С.52.
8. Кажаров В . Х. Традиционные общественные институты кабардинцев и их кризис в конце XVIII - первой половине XIX века. - Нальчик: Эльфа, 1994. - 438 с. - С. 50 - 178.
9. Там же. - С. 231.
10. Ахмадов Ш. Б. Чечня и Ингушетия в XVIII - начале
XIX века (Очерки социально-экономического и общественно-политического устройства Чечни и Ингушетии в XVIII - начале
XIX века). - Элиста: АПП «Джангар», 2002. - 528 с. - С. 3, 210, 234, 238.
11. История многовековых взаимоотношений и единения народов Дагестана с Россией. К 150-летию окончательного вхождения Дагестана в состав России. - Махачкала: ИИАЭ ДНЦ РАН, 2009. - 752 с. - С. 112
12. См.: Карпов Ю. Ю. Джигит и волк. Мужские союзы в социокультурной традиции народов Кавказа. - СПб: Наука, 1996. -312 с.; Блиев М. М. Россия и горцы Большого Кавказа. На пути к цивилизации. - М.: Мысль, 2004. - 877 с.
13. См. подробно: Удальцова З. В., Гутнова Е. В. Генезис феодализма в странах Европы. - М., 1970. - 27 с.; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. - М.: Прогресс-Академия,1992 -376 с.; Блок М. Аппология истории. - М.: Наука, 1986 - 254 с..
14. Кажаров В. Х. Указ. соч. - С. 428.
15. См., например: История многовекового содружества. К 450-летию союза и единения народов Кабардино-Балкарии с Россией. - Нальчик: Изд-во М. и В. Котляровых, 2007. - 720 с. - С. 54 -67.
16. Кажаров В. Х. Указ соч. - С. 210.
17. См., например: Багаев М. Х., Испиев И. Колониальная политика царской России: некоторые спорные вопросы интерпретации // Борьба народов Северо-Восточного Кавказа 20 - 50 гг. XIX в.: спорные вопросы и новые дискуссии. Материалы Международной научно-практической конференции. - Дербент, 2009. С. 9 - 13. - С. 9.
18. См. подробнее: Виноградов Б. В., Клочков О. Б. Указ соч. - С. 45, 48 - 52.
19. Максудов С. Чеченцы и русские. Победы, поражения, потери. - М.: ИГПИ, 2010. - 480 с. - С. 177 - 179.
20. См.: Дадаев Ю. У. Государство Шамиля. Социально-экономическое положение, политико-правовая и военно-административная система управления. - Махачкала: ИИАЭ ДНЦ РАН, 2006. - 505 с.
Виноградов Б. В., Клочков О. Б., Федорин В. Е. (Славянск-на-Кубани). Основные тенденции и направления развития «национальной историографии» в контексте исследования проблем российско-горского взаимодействия и анализа современной эт-нополитической ситуации на Северном Кавказе.
The main tendencies and development directions of "national historiography" within the context of research of Russian-
Caucasian interaction' problems and analysis of modern ethnopolitical situation in the North Caucasus
Ключевые слова: российский Северный Кавказ, «национальные» историки, «национальная историография», стадиальный уровень развития, горский традиционный уклад, сложившиеся феодальные отношения, этносепаратизм, этнократические элиты «титульных» народов.
Key words: Russian north Caucasus, "national" historians, "national historiography", phase development level, Caucasian
traditional lifestyle, established feudal relationships, ethnoseparatism, ethnocratical elites of "titular" ethnic groups.
В статье даются сущностные признаки «национальной историографии», анализируются ее основные тенденции и направления развития применительно к исследованию взаимодействия российского и советского государства с горскими этносоциальными сообществами Северного Кавказа. Делается критический анализ оценок «национальными» историками стадиального уровня развития северокавказских народов в ходе процесса их интегрирования в российскую государственно-правовую систему. Рассматривается влияние этноцентричных, этнокомплиментарных историографических оценок на особенности современной этнополитической ситуации на Северном Кавказе.
The essential signs of "national historiography" are given an the article, its main tendencies and development directions are analysed with respect to the research of interaction of Russian and Soviet state with North Caucasian ethnosocial communities.
"National" historians' assessments of phase development level of North-Caucasian peoples during the process of their integration within Russian state-legal system is critically analysed. The influence of ethno-centrical, ethno-complementary assessments on the characteristic features of modern ethnopolitical situation in the North Caucasus is revealed.
Сведения об авторах
Виноградов Борис Витальевич - доктор исторических наук, доцент, профессор кафедры истории и методики ее преподавания Славянского-на-Кубани государственного педагогического института, т. сот. 8(918) 2574407; 353560, г. Славянск-на-Кубани, ул. Кубанская, 200; 353562, г. Славянск-на-Кубани, ул. Щорса, д. 4 - б; [email protected]; Паспорт 0305 568743, выдан Славянским ОВД Краснодарского края 24. 09. 2004.
Клочков Олег Борисович - кандидат исторических наук, доцент, доцент кафедры истории и методики ее преподавания Славян-ского-на-Кубани государственного педагогического института, т. сот. 8(918)6482118; 353560, г. Славянск-на-Кубани, ул. Кубанская, 200; 353560, г. Славянск-на-Кубани, ул. Ю. Коммунаров, д. 98, кв. 14; [email protected]; паспорт 0303 №150661, выдан Славянским ОВД Краснодарского края 26.07.2002.
Федорин Владимир Евгеньевич - кандидат исторических наук, доцент кафедры социально-экономических дисциплин Славян-ского-на-Кубани государственного педагогического института, т. сот. 8(918) 9481933; 353560, г. Славянск-на-Кубани, ул. Кубанская, 200; 353567, г. Славянск-на-Кубани, ул. Шаумяна, 7/1; [email protected]; Паспорт 0305 602620, выдан Новокубанским РОВД Краснодарского края 11. 11. 2004.
Vinogradov Boris Vitalievich - doctor of History, associate professor, professor of History and History teaching methods Department of Slavyansk-on-Kuban State Pedagogical Institute, tel.: (mobile) 8(918) 2574407; 200, Kubanskaya St., Slavyansk-on-Kuban, 353560; 4-b Shchorsa Street, Slavyansk-on-Kuban, 353562;
[email protected]; passport 0305 568743, given by Slavyansk Department of Internal Affairs, Krasnodar Territory, 24.09.2004.
Klochkov Oleg Borisovich, candidate of History, associate professor, associate professor of History and History teaching methods Department of Slavyansk-on-Kuban State Pedagogical Institute, tel.: (mobile) 8(918) 6482118; 200, Kubanskaya St., Slavyansk-on-Kuban, 353560; 98/14 U. Communarov Street, Slavyansk-on-Kuban, 353560; [email protected]; passport 0303 150661, given by Slavyansk Department of Internal Affairs, Krasnodar Territory, 26.07.2002.
Fedorin Vladimir Evgenievich - candidate of History, associate professor of Social-Economical Subjects Department of Slavyansk-on-Kuban State Pedagogical Institutet, tel.: (mobile) 8(918)9481933; 200, Kubanskaya St., Slavyansk-on-Kuban, 353560; 7/1 Shaumyana Street, Slavyansk-on-Kuban, 353560; [email protected]; passport 0305 602620, given by Novokubansk Department of Internal Affairs, Krasnodar Territory, 11.11.2004.
